Разные люди

Сергей Александрович Лизунов, 2023

Действие романа происходит во второй половине 19 века. Сергей Добров – обычный мелкий служащий в канцелярии унылого города П. У героя есть семья: жена и дочь Лиза. Основной источник дохода семьи – жалование служащего и случайные подработки. Денег катастрофически не хватает и герой старается экономить, в первую очередь на себе. Жена всячески помогает мужу и поддерживает его. Помимо Доброва, роман описывает жизнь и других людей, судьбы которых так или иначе связаны с ним и его семьей. Книга охватывает небольшой промежуток времени, в течение которого все герои проходят через испытания. Кто-то проходит их с честью и остается прежним, кто-то поддается соблазну или пасует перед невзгодами…

Глава 1

Осеннее утро города П. было как обычно унылое и тоскливое, словно сама природа пыталась намекнуть на то, что жизнь в этом городе — это сплошная тоска и уныние. Казалось, что хмурое небо стремится раздавить тебя своим серым и безразличным видом, давая понять, что ты всего лишь маленький человек в этом безжалостном мире. Листья с деревьев уже полностью опали, деревья стояли абсолютно голые, дополняя своими костлявыми ветвями картину всеобщего депрессивного состояния. Холодный пронизывающий ветер пытался разогнать свинцовые тучи, но те словно цеплялись за вершины деревьев, окутывая город. Серые дома, непроходимые лужи на тротуарах, грязь, нищета, пьянство были неотъемлемыми атрибутами города П.

Сергей Николаевич Добров жил в этом городе уже много лет. Родители его были из близлежащей деревни, где отец служил управляющим у местного небогатого помещика. Жизнь в деревне с родителями была чуть ли не единственным радостным воспоминанием из детства Сережи Доброва. Дом их был хоть и небольшой, но добротный, теплый и сухой. Огород и жалование у помещика позволяли жить скромно, но не бедствовать. Отец пропадал на работе, мать была по хозяйству. Мать и отец Доброва делали все, чтобы дать образование единственному сыну. Когда пришло время, маленького Доброва отдали в церковно-приходскую школу, где он получил азы грамоты. Естественно, начальное образование давало мало шансов более-менее хорошо устроиться в жизни, это понимали родители Сергея Николаевича. На семейном совете было принято решение об отправке младшего Доброва на учебу в город, в гимназию. Из небольшого семейного бюджета были выделены деньги на оплату проживания Сережи у малознакомых людей, а также оплату обучения в гимназии. На каникулах Сереженька (как ласково звала его матушка) приезжал к своим родителям погостить и помочь по хозяйству. Это были радостные дни, наполненные каким-то особенным счастьем. Все были очень рады встрече, матушка готовила что-то особенное чуть ли не каждый день. Отец старался побыстрее вернуться с работы, чтобы больше времени провести с женой и сыном. Вечером после ужина они садились втроем, рассказывали друг другу какие-то истории, смеялись, мечтали. Отец очень любил помечтать о том, как его сын, получив образование, поступит на службу, будет ходить в вицмундире, пошитом из хорошей ткани. О том, как со временем старание, усердие и ум его сына заметит начальство и будет его всячески поощрять, продвигать по служебной лестнице. Потом он женится на красавице и отец с матерью увидят внуков, которых они уже заранее очень сильно любили. Как же тогда было хорошо.

Хотя нет, не все. Вместе с Сережей обучалось несколько заносчивых гимназистов, детей богатых родителей, которые часто приставали к таким как он, пытаясь их как-то унизить, показав свое превосходство в достатке. Хотя разве это превосходство? Учились то все приблизительно одинаково. Кто-то чуть лучше, кто-то чуть хуже, а в целом все в классе были хорошими учениками, в этом, видимо, была заслуга преподавателей. Слава Богу, заносчивых гимназистов было немного, более того, Сережа подружился с некоторыми однокашниками, все они были тоже из небогатых семей, и в их компании было не принято обсуждать чей-либо достаток или его отсутствие. Они очень любили читать, читали много, а потом спорили друг с другом о прочитанном. Особенно Сережа сдружился с Петей Быковским, мальчиком умным и обладающим недюжинной силой. Отличительной чертой характера Пети было какое-то фанатичное упрямство, которое часто осложняло ему жизнь, но он и не пытался измениться. Все время стоял на своем. Вот уж действительно говорящая фамилия. Он был роста выше среднего, с прямыми русыми волосами, с выразительными голубыми глазами. Лицо Пети было широкое, добродушное, располагающее к себе. Сам Сережа никогда особо не отличался крепким телосложением. С момента начала их дружбы Петя взял Сережу под покровительство, защищая его от нападок других гимназистов. Возможно, поначалу Петя искал в Сереже помощника в учебе, так как Петя, хоть и был неглупым, но каким-то немного рассеянным, учеба не сразу подчинилась ему. Сережа помогал ему бескорыстно, что, возможно, и стало началом их дружбы. Впрочем, это не так важно.

Так как Сережа жил в доме малоизвестных людей, то в гости к нему мальчики не ходили, так как хозяйка дома (Анна Павловна Старова) была женщиной характера скверного. Она не любила гостей и чужаков. Поначалу это осложняло жизнь Сережи в ее доме, но потом как-то все устроилось, Сережа пару раз помог хозяйке с написанием каких-то бумаг (сама хозяйка плохо видела), и Анна Павловна стала немного добрее к нему, что, впрочем, не мешало ей жестко требовать оплату комнаты в случае даже маленькой задержки денег из деревни. Сережа снимал маленькую комнату на верхнем (третьем) этаже, с небольшим круглым окном. Ему нравилась эта комната, она была просторной (по крайней мере, для одного человека) и сухой. Хотя зимой в ней было холодно, но мальчик привык. Можно, конечно, было заплатить в гимназии за полный пансион и жить там, но это было намного дороже, чем снимать маленькую комнату и питаться у хозяйки дома. Часто Сережа в свободное время сидел у своего круглого окна и смотрел на улицу. Дома в округе были по большей части одноэтажные, поэтому с высоты третьего этажа была видна вся округа. Детское сознание не могло оценить весь ужас этой округи с ее грязью и нищетой. Детский ум мало обращает внимания на материальную сторону вопроса, его больше интересуют впечатления. А впечатлений было много, если можно так сказать. То извозчик кого-то толкнет лошадью, то в кабаке произойдет пьяная драка среди мужиков, то кто-то, поскользнувшись, упадет или встанет в глубокую лужу. Наверное, с детской точки зрения, это интересно, может даже местами забавно. Возможно.

Как я уже говорил, мальчики не могли собираться у Сережи, они собирались у Быковского. Родители Пети были небогатыми, но могли позволить себе снимать жилье, где у Пети была отдельная просторная комната. В этой комнате мальчики и собирались. Обычно это было по субботам. Самовар, несколько свечей и мальчишки, раздобывшие очередную книгу, читают, обсуждают, спорят (иногда даже доходило до ссор, которые, впрочем, быстро заканчивались). Эти посиделки мальчики ждали с нетерпением, так как там можно было быть самим собой, не обременяя себя какими-то правилами или нормами (в гимназии хоть и были хорошие и душевные преподаватели, но все же царил жесткий порядок).

Так Сережа учился и рос в городе П., который был в целом унылым и мрачным. Но не весь город был таким. Был один небольшой район, где жила местная знать, там же жили со своими родителями некоторые заносчивые гимназисты. Этот район отличался чистотой и прекрасной освещенностью в темное время суток. Свет был не только от фонарей (они были только в этой части города), но и из окон богатых домов, из витрин шикарных магазинов, ресторанов. Мальчики иногда ходили гулять в эту часть города. Им было интересно поглазеть в витрины с роскошными одеяниями, причудливыми кондитерскими изделиями, сияющими драгоценностями. Из окон богатых домов летом звучала музыка. Зимой, конечно, тоже играли, но, разумеется, при закрытых окнах, слышно было плохо, да и не постоишь особо на холоде, не послушаешь. Впрочем, мальчики не были ярыми поклонниками музыки, да и ходили они в этот «другой» город редко.

Глава 2

Итак, Сережа жил и учился в городе П.. И все бы ничего, но случилось несчастье. Его отец скоропостижно скончался. Семья имела небольшие сбережения, которые быстро растаяли. Мать тяжело пережила утрату мужа. Более того, эта утрата усугублялась отсутствием источников дохода. О себе мать не думала, она думала только о том, чтобы сын смог доучиться, получить образование, как они хотели того с мужем.

Сережа понимал, что матери тяжело в одиночку тянуть сына, и старался всячески ее успокоить, приободрить и помочь ей. Как-то само собой решилось, что на каникулах Сережа перестал приезжать к матери в целях экономии, в которую все больше погружалась семья Добровых. Чтобы как-то компенсировать свое отсутствие, Сережа стал часто писать матушке в деревню. Письма эти были наполнены огромной любовью к ней, которая, казалось, стала еще больше со смертью отца.

…

«Здравствуйте, дорогая матушка. Как Вы поживаете? Сегодня два месяца исполнилось, как отец покинул нас. Как Вы себя чувствуете? Очень переживаю за Вас. Отошли ли Вы от горя? Легче ль хоть немного Вам? За меня не беспокойтесь, у меня все хорошо. Учителя мною довольны, хвалят меня и ставят в пример другим. Не подумайте, матушка, что я хвастаюсь. Денег, что Вы мне прислали, мне хватило на оплату обучения и покупку сапог (даже немного осталось, обувщик мне чуть-чуть уступил), теперь я в полном порядке. Пишите мне чаще, очень переживаю за Вас. Ваш любящий сын Сергей».

…

«Здравствуй, дорогой Сереженька. Мне уже легче. Отца часто вспоминаю. Если раньше мне сразу становилось невыносимо грустно, то теперь я чаще вспоминаю счастливые моменты, прожитые с ним. Недавно вспоминала, как мы с ним радовались, когда ты родился. Ты был такой маленький, весь сморщенный и красный (ты уж прости, что пишу как есть). Ты рано стал переворачиваться и садиться. Ты был такой непоседливый, такой шустрый. Как мы с отцом радовались тому, что Бог нам послал тебя. Сынок, хочу тебе признаться в одном. Я в последнее время часто стала придумывать себе, как отец живет ТАМ. Как он смотрит сверху на нас, переживает за нас и любит по-прежнему, а может даже еще сильнее. Я все представляю себе, как ему ТАМ хорошо. Помечтаю и легче становится. Как думаешь, Сереженька, может, я с ума схожу? У меня к тебе просьба, сынок. Попроси хозяйку немного повременить с оплатой. У меня небольшие финансовые затруднения. Скажи, что через две недели деньги будут, пусть войдет в положение. Пиши чаще, сынок, я твоих писем жду не дождусь. Твоя любящая матушка».

…

«Милая моя матушка! Хоть Вы и стараетесь не подавать вида, еще и пытаетесь бодриться, я же вижу, что Вам тяжело, я чувствую это. Эх, матушка, как бы я хотел быть рядом с Вами сейчас, обнять Вас нежно и защитить (я же мужчина). Насчет денег не переживайте. Я с хозяйкой поговорил, она дала две недели сроку. У меня кое-что есть по мелочи, проживу, не переживайте. А насчет отца это Вы правильно придумали. Я бы тоже помечтал рядом с Вами о том, как ему ТАМ хорошо. Ничего это не помешательство, Вы просто любите его очень-очень. Писать много не могу, я обещал хозяйке помочь с какими-то бумагами. Обязательно напишу Вам, как будет время. Не грустите и знайте, я люблю Вас безмерно. Ваш любящий сын Сергей».

…

«Здравствуй, дорогой Сереженька. Рада очень, что удалось тебе решить вопрос с хозяйкой. Спасибо тебе за теплые слова об отце и о моем новом увлечении (если это можно так назвать). Как ты, Сереженька, как твоя учеба? С деньгами, сынок, не получилось. Потерпи еще немного и попроси хозяйку еще раз войти в положение. Я сделаю все возможное, чтобы выслать тебе денег. Много писать не буду, глаза что-то болят у меня. У меня все хорошо, слава Богу, управляюсь. Пиши сам чаще, прошу тебя. Я так за тебя переживаю. Твоя любящая матушка».

…

«Милая моя матушка! Так много хочется Вам рассказать, но не имею возможности. Уже очень поздно, завтра нужно рано вставать на учебу. Пишу кратко, Вы уж простите меня. У меня все хорошо, учусь тоже хорошо, учителя меня хвалят. Скоро экзамены, готовлюсь к ним каждый день. Не переживайте, все экзамены выдержу, стыдно за меня Вам не будет. Как Вы там, матушка? Как ваше здоровье? Справляетесь ли Вы по хозяйству? Так хочется приехать к Вам, но финансы мои не позволяют мне отлучиться из города. Хозяйка требует плату за прошлый месяц. Матушка, Вы не переживайте, я нашел выход. Мне подвернулась работа, точнее так, подработка. Мне удалось подрядиться к одному чиновнику переписывать какие-то бумаги. В смысл этих бумаг я не вдавался, да и на что оно мне? Платит за каждый лист по копейке. Сейчас до конца недели нужно сдать тридцать листов. Не знаю, как поспею к сроку, к экзаменам надо готовиться. Матушка, Вы не переживайте, я справлюсь. Денег мне не посылайте, постараюсь сам управиться, даст Бог. Больше писать не могу, время позднее. Обнимаю Вас. Ваш любящий сын Сергей».

…

«Дорогой мой сыночек, Сереженька. Прочитала твое письмо, и слезы наворачиваются. Как же ты там, сыночек мой? Что же за работу ты нашел? По одной копейке за лист. Ведь это так дешево. Это ж, сколько нужно исписать, чтобы с хозяйкой расплатиться? Уму непостижимо. Пожалуйста, береги себя. Ведь пишешь, небось, при одной свечке, экономишь, небось. Я тебя знаю, ты весь в отца. Да еще и взял столько листов на перепись. Сынок, прошу тебя, не забывай про учебу, это самое главное. Мы с отцом всегда мечтали, чтобы ты выучился и поступил на службу. О деньгах не беспокойся. Посылаю тебе десять рублей, отдай долг хозяйке и купи себе что-нибудь. Есть ли у тебя одежда, в каком состоянии твоя обувь, как ты питаешься? Пиши, пожалуйста, чаще, все сердце за тебя изболелось. За меня не беспокойся, у меня все хорошо, по хозяйству управляюсь. Недавно приболела немного, но, да это ничего, с кем не бывает. Сейчас уже лучше. Целую тебя. Твоя любящая матушка».

…

Так Сергей и его матушка переписывались в течение года. Сережа чувствовал, что что-то не так. Он прекрасно понимал, что у матери было не так много сбережений, что денежный вопрос будет все острее и острее. Стараясь быть меньшей обузой для матери, он брался за любую возможность подработать. Единственное, что он хорошо умел, это писать. Писал без ошибок и почерк его был красивым, ровным и читался без затруднений.

Хозяйка Анна Павловна хоть и была, как я уже говорил, женщиной скверной, достаточно жадной, но временами на нее находила какая-то необъяснимая доброта. В обычных условиях эта «доброта», может, и не казалась бы такой уж безмерной, но знавшие Анну Павловну удивлялись и этому. Своих детей у нее не было. Видимо, этим можно было объяснить ее скверность, чередующуюся добротой, впрочем, доброта на нее находила не часто.

Сережа учился, работал, перебивался, как мог. Старался писать при каждой возможности матери, чтобы поддержать ее и как-то приободрить. Только письма от матушки стали приходить все реже, и объем их становился все меньше и меньше. Это мучило Сережу, он знал, что матушка болеет, но сделать с этим ничего не мог.

По истечении года после смерти отца письма от матери перестали приходить совсем. Сережа очень беспокоился, писал по два-три раза в неделю, но ответа не было. Мальчик не знал, что и подумать. Сердцем он чувствовал, что что-то случилось. А писем из его деревни так и не было. Но однажды пришло письмо, не от матушки, а от соседей, семьи Осиповых. Писал глава семейства Степан Иванович. Дрожащими руками Сережа взял это письмо. Что-то похолодело у него внутри, сжало сердце, терзало душу. Он начал читать. Слезы полились из его глаз с первых же строк. Степан Иванович обратился к нему по имени отчеству и сразу же перешел к делу. А дело было печальное. Матушка Сережи умерла. Последние несколько месяцев она болела. Потеря мужа, финансовые трудности подорвали здоровье, которое и в лучшие-то времена не отличалось крепостью. Накопления были достаточно быстро истрачены. Что-то ценное из дома потихоньку продавалось, чтобы прожить ей и сыну. В конце концов, дом их был заложен. Сережа не знал про это ничего, матушка ему не рассказывала, чтобы не беспокоить. После смерти матушки кредиторы предъявили права на дом. Так Сережа остался совсем один и без своего угла. А впереди было еще три долгих года учебы в гимназии. Они-то стали для Сережи первым, очень серьезным испытанием.

Впрочем, нам пора возвращаться в холодное осеннее утро города П.

Глава 3

Сергей Николаевич проснулся как обычно раньше всех, раньше своей жены Екатерины Павловны и доченьки Лизы. На улице были еще сумерки, но Сергей Николаевич привык просыпаться рано. Эта привычка выработалась вынужденно, так как, вставая раньше, он успевал немного поработать, прежде чем идти на службу. Служил он чиновником в маленьком чине в одной канцелярии. Стоит ли говорить, что зарплаты мелкого чиновника не хватало на нормальную жизнь даже одного человека, не говоря уже о семье. Из-за постоянной нехватки денег ему приходилось постоянно подрабатывать. Подработка эта зачастую заключалась в том, чтобы переписать какие-то бумаги в одном или нескольких экземплярах. Платили очень мало, поэтому подработка эта приносила немного денег, но это лучше, чем ничего. Проснувшись, Сергей Николаевич оглядел комнату, в которой он жил со своей семьей. Комната эта была небольшой, обставлена весьма бедно. Из мебели был только стол, пара стульев, какой-то старый, полуразвалившийся шкаф, кровать и протертый диван. На шкафу сверху лежали стопками книги. Комнату семья Добровых снимала на самом верху дома, по сути, это был чердак. Жена и дочь еще спали, закутавшись в старое, местами рваное одеяло. Была поздняя осень и по ночам уже подмораживало. Начиналось самое тяжелое время года — поздняя осень и зима. Денег катастрофически не хватало, а тут еще и дополнительные расходы на дрова. Придется еще в как-то ужиматься в расходах. Поежившись от холода, Сергей Николаевич взглянул на часы и решил еще полежать минут десять, очень не хотелось вылезать из-под одеяла (под которым особо и не было тепло, но в комнате было еще холоднее). Взглянув на часы, Сергей Николаевич дал себе еще десять минут полежать. В комнате было так тихо, что было слышно дыхание жены и дочери. Минуты пролетели быстро.

«Надо вставать», — подумал Сергей Николаевич как-то даже немного злобно. Понять его можно, работа отнимала много времени от личного отдыха, не давая выспаться, тут еще этот холод. Добров даже боялся надвигающейся зимы. Зима была тяжелым испытанием для него и его семьи. Экономия на дровах, отсутствие приличной теплой одежды, да что говорить, иногда даже еды не было в доме, — все это изматывало, придавливало своей тяжестью, даже бесило тем, что, несмотря на все старания, вырваться из этой нищеты не было никакой возможности.

Встав с дивана (Сергей Николаевич спал на диване, а жена с дочерью на кровати), Добров быстрее накинул на себя холодную шинель, купленную по случаю у какого-то отставного военного, и осторожно, стараясь не шуметь, нашел и стал зажигать свечу.

«Опять забыл задернуть ширму», — злобно подумал он. Злость эта была направлена на него самого. Чтобы не мешать домочадцам, он соорудил ширму из старой скатерти, которую разместил рядом с кроватью, где спали жена и дочь. Свет от свечи мог их разбудить, а они и так были еще слишком слабы после перенесенной болезни. Тут еще этот холод.

«Надо что-то решать с дровами, так дальше нельзя, уже слишком холодно», — подумал Добров. Зажженную свечу он поставил на стол и осторожно, стараясь не шуметь, сделал несколько шагов по скрипучим доскам, чтобы задернуть ширму. Эти доски, как же они скрипят. Слава Богу, жена с дочерью не проснулись, теперь можно немного поработать, прежде чем идти на службу.

Он уселся за стол и начал писать. В этот раз заказ был небольшой, несколько листов, заплатят мало, точнее сказать, очень мало.

Так он просидел где-то минут сорок. Тут за ширмой послышалось какое-то движение, это проснулась его Катенька, как он ласково ее называл. Екатерина Павловна Доброва (в девичестве Сухова) была женщиной красивой. Она была стройна, с гордой осанкой. Кожа ее отличалась какой-то необычайной белизной и бархатистостью, словно происходила она из какого-то знатного, древнего и очень красивого рода. Глаза ее — это отдельная тема. Это были невероятно красивые, голубые, какие-то бесконечно глубокие глаза, словно частичка чистого летнего неба упала в них. Смотря в них, казалось, что утопаешь в этой голубой красоте. Волосы Екатерины Павловны были светлые, с каким-то жемчужным отливом. Признаться, люди удивлялись тому, что это ее настоящие волосы. Да, Екатерина Павловна была очень красивой женщиной. Только красота эта начала блекнуть из-за частых болезней и плохого питания. Кроме того, чтобы хоть как-то облегчить свое финансовое положение, Екатерина Павловна подрабатывала швейным делом. Надо ли говорить, что ее прекрасные тонкие пальцы были все исколоты, а местами начали появляться мозоли. Как любил эти пальцы Сергей Николаевич! Он мог подолгу гладить их, целовать, боясь нечаянно сломать (как он сам говорил), настолько они были тонкие и изящные.

— Катенька, ты проснулась? — шепотом спросил Сергей Николаевич.

— Да, Сережа, сейчас я оденусь и выйду к тебе.

— Поспала бы еще чуток, ведь только два дня как болезнь отпустила тебя.

— Мне уже намного лучше, Сережа, — сказала Екатерина Павловна, выходя из-за ширмы.

Она вышла своей лебединой походкой. Как она умудрялась ходить по этим скрипучим полам, при этом, не нарушая царящей тишины? Она словно плыла по темной холодной комнате, украшая ее. Да, она была по-прежнему красива, хоть проблемы и болезнь уже отняли часть ее красоты. Сергей Николаевич решил, впрочем, как обычно, сделать ей комплимент, он всегда начинал утро с комплимента своей жене.

— Катенька, ты, как всегда, обворожительна. Как тебе удается быть такой женственной, грациозной? Время не властно над тобою.

— Ты намекаешь на то, что мне уже много лет? — спросила Екатерина Павловна, прищурив глаза. Когда она это делала, она становилась просто обворожительной.

— Нет, что ты? Как ты могла такое подумать? Я, видимо весьма неуклюже сделал тебе комплимент, как-то по-медвежьи.

— Сережа, ты вовсе не похож на медведя ни внешне, ни внутренне.

Тут нужно оговориться, что в самом деле Сергей Николаевич не походил на медведя. Я уже говорил, что он не отличался крепким телосложением. Роста он был среднего, немного сутулился, чем еще больше усугублял свое небогатырское сложение. Лицо его было щуплым, заостренным. Глаза небольшие, глубоко посаженные, сине-серого цвета. Одно время он хотел отрастить бороду, чтобы хотя бы казаться солидным, но Катенька отговорила его от этой затеи, сказав, что борода его старит и совсем ему не идет. Не будем скрывать, что она была в этом права. Борода придавала даже какую-то комичность внешности Сергея Николаевича.

— Как ты себя чувствуешь, Катенька?

— Спасибо, милый, мне лучше, болезнь отступила, есть небольшая слабость, но это пройдет.

— Очень переживаю за тебя, ведь ты у меня такая хрупкая, такая нежная.

Он взял ее руки, погладил ее тонкие пальцы и поцеловал. Ему хотелось сделать ей что-то приятное.

— Катенька, я смотрю на тебя и думаю, что ты стала еще красивее, еще женственнее, определенно ты хорошеешь день ото дня.

Конечно, он немного лукавил, но он ее сильно любил и на самом деле восторгался ее красотой. Екатерина Павловна же знала, что в последнее время красота ее немного поблекла, но все равно ей было приятно. Она засмущалась, и румянец выступил на ее щеках. Когда она смущалась и краснела, то становилась еще красивее. Она опускала глаза, отводя их немного в сторону, и краска заливала ее лицо. Ей так шло это. В эти минуты она была просто прекрасна.

Сергей Николаевич любовался ей в эти моменты. Возможно, он специально заставил смущаться свою жену, чтобы еще раз полюбоваться ей.

— Катенька, я скоро уже все допишу, мне пора собираться на службу.

— Сережа, я сейчас соберу завтрак, ты подожди немного, а то убежишь как вчера, не позавтракав.

— Я вчера очень торопился, на службу нельзя опаздывать, начальство будет ругать за опоздание и может лишить премии. А нам сейчас очень нужны деньги, нужно купить дрова, уже очень холодно.

— Да, Сережа, уже очень холодно. Я переживаю за Лизу. Она еще больна, а тут еще этот холод. Насчет денег попробуем что-то придумать. Я уже хорошо себя чувствую, я сегодня возьмусь за работу, шитье нужно отдать через три дня, я проболела, теперь придется нагонять.

— Катенька, ты только не сиди целый день за шитьем, побереги себя, ты еще не совсем поправилась.

— Не переживай, я хорошо себя чувствую. Я все успею сделать. Ты только подожди, не убегай, я сейчас с завтраком.

— Катенька, мне уже нужно бежать. Да и есть я вовсе не хочу.

Сергей Николаевич, конечно же, соврал, есть он хотел, но он знал, что на завтрак у них есть только половина вчерашней курицы (это была даже не курица, небольшой цыпленок) и слабенький чай. Да, он соврал, он делал так иногда, чтобы сэкономить на еде. Впрочем, ложь эта была безобидна. Экономила семья Добровых на всем. Соврала и Екатерина Павловна, у нее ужасно кружилась голова и в ногах была слабость. Болезнь еще не хотела отпускать ее. Но она понимала, что очень нужны деньги, нужны дрова, нужно работать. Она стала быстро накрывать на стол.

Глава 4

Позавтракав на скорую руку, Сергей Николаевич стал собираться на службу. Канцелярия располагалась на соседней улице, так что идти до нее было недалеко. Если бы не одно «но». Как я уже говорил, лужи и грязь были неотъемлемыми атрибутами города П. Преодолевать это небольшое расстояние приходилось с большой осторожностью, чтобы не поскользнуться и не запачкать одежду. Сергей Николаевич старался идти быстро, но аккуратно. Начальство его очень не любило, когда подчиненные имели неопрятный вид. Осторожно ступая, он торопился на службу.

«Скорее бы уже мороз», — подумал он. Но тут же испугался своего желания. Вместо одной беды (грязь и лужи), пришла бы другая, еще более страшная — мороз. Если сейчас можно потерпеть, в крайнем случае в канцелярии почистить одежду, пока начальство не появилось, то в мороз станет еще тяжелее.

«Дома будет холодно, да и сапоги у меня на ладан дышат», — сказал он про себя.

«До службы-то добежишь и в худых сапогах, а там уже относительно тепло, как-никак казенное учреждение, дрова закупают исправно, хоть и экономят на них», — продолжал рассуждать Сергей Николаевич.

«А грязь — ничего, можно потерпеть».

Наконец, он вышел на соседнюю улицу. Состояние этой улицы было немного лучше, чем той, где он проживал. На этой улице находились несколько казенных учреждений, в том числе и его канцелярия, поэтому за улицей более или менее следили.

Несмотря на завтрак, Сергей Николаевич пока шел до службы, успел проголодаться. Точнее он и не наелся во время завтрака. Половинка курицы была разделена на три части, причем большая часть по молчаливому согласию была оставлена Лизе, которая еще спала, когда он уходил.

«Придется потерпеть. Нужно перетерпеть, потом голод отступит. Выпью воды, как приду в канцелярию», — думал он. В кармане у него было немного мелочи, на которую он вечером хотел купить хлеба в лавке на ужин.

В канцелярию Добров зашел еще за 15 минут до начала рабочего дня. Отметив про себя, что он молодец, успел прийти заранее, он нашел у себя в столе щетку и принялся отчищать запачканную одежду. Грязи на брюках было немного, он управился за несколько минут. Оглядев себя, он пришел к выводу, что вид его вполне соответствует, нареканий со стороны начальства насчет внешнего вида быть не должно. Можно приступать к работе.

Хоть я и сказал, что вид Сергея Николаевича вполне соответствовал, но это не совсем так. Так бывает, когда люди подолгу ходят в одной и той же одежде, глаз их замыливается, привыкает не видеть изъяны этой одежды. Вицмундир его (да, он был в вицмундире, как и мечтали его родители) был совсем старый, полинявший и выцветший. На локтях уже наметились потёртости, пуговицы были уже не такими блестящими, как раньше, часть из них держалась уже буквально на одной ниточке. Брюки было не намного новее вицмундира и тоже уже отслужили свое, но Сергей Николаевич, даже если и отмечал сей факт, не думал о покупке новых, ему это было не по карману. А вот сапоги были в ужасном состоянии. Подошвы уже частично оторвались и отремонтировать их уже не было никакой возможности. Нужно было покупать новые. Впрочем, новые вещи Добров практически не покупал. В целях экономии он покупал вещи ношеные. В их городе был рынок, где продавали вещи, которые уже кто-то носил. Часто там продавали свое обмундирование отставные военные и служащие.

Закончив с чисткой одежды, Сергей Николаевич сел за свой рабочий стол. Со вчерашнего дня у него оставалась небольшая стопка бумаг, которые нужно было разложить по папкам, что-то переписать, что-то просто подшить. Работал он в небольшом кабинете, в котором вмещались два стола со стульями и шкаф для бумаг. Второй стол занимал Иван Федорович Меньшов, такой же мелкий чиновник. Жалование у них было одинаковое, но у Меньшова был небольшой капитал, оставшийся ему от отца, в прошлом мелкого скупщика. Этот капитал Меньшов удачно вложил через каких-то знакомых и, помимо жалования, получал еще процент с вложенного капитала. В целом, на достаток Иван Федорович не жаловался.

Дверь открылась и в комнату вошел Меньшов, улыбаясь, он поздоровался с Добровым, положил какой-то кулек на стол, снял новую, добротную, даже немного щегольскую шинель.

— Сергей Николаевич, прошу оценить мое приобретение, — сказал он, представ перед Добровым в новом вицмундире. Вицмундир был прекрасно сшит из хорошей, достаточно дорогой ткани.

— Иван Федорович, ваша обновка выше всяких похвал, — сказал Добров, как-то немного проглотив окончание фразы. Внутренне он немного завидовал Меньшову, но зависть эта была безобидной.

— Вот решил обновить гардероб, получив процент со своих вложений, — сказал Иван Федорович, поворачиваясь вокруг своей оси. — Нравится?

— Да, мундир что надо, — вяло ответил Добров. О таком вицмундире он даже и не мечтал.

«Может, занять у него денег?» — подумал Добров, тут же отбросив эту мысль. Сергей Николаевич предпочитал не распространяться при других о своих финансовых проблемах. Ему было стыдно признаваться в этом.

— Однако ж, нужно работать, — сказал Иван Федорович, усаживаясь за свой стол и берясь за свою стопку бумаг.

— Да, пожалуй, начнем, — ответил Добров, радуясь тому, что тема обновки была закрыта и не нужно отвечать на вопросы, которые наводили на него лишнее уныние.

Однако неверно думать, что Сергей Николаевич был слабым (в психологическом плане), характером он был силен, несмотря на свою скромную физическую форму. Характер этот выработался после смерти родителей. Оставшись без родителей, он целых три года учился и работал, экономя каждую копейку, чтобы заплатить за учебу и жилье, часто голодая. Анна Павловна Старова, как я уже говорил, иногда была добра к нему, позволяя ему задерживать оплату жилья, и задержка эта иногда достигала трех и даже более месяцев. По окончании гимназии он был еще в долгах перед хозяйкой и, устроившись в канцелярию, часть жалования отдавал в счет погашения старого долга. Так, работая и подрабатывая, он постепенно сокращал свой долг. Он жил бы у Анны Павловны и дальше, но она внезапно умерла. Сразу же после ее смерти объявились наследники из дальних родственников, которые потребовали оплаты полностью, так как планировали выселить жильцов, чтобы отремонтировать дом и заселить его заново. Так Добров оказался в положении, когда нужно было срочно погасить задолженность. Выход был только один — попросить жалование вперед, что он и сделал. Ему пришлось переехать в другой дом, где он сейчас жил с женой и дочкой. Дом этот, точнее комнату в нем, подсказал Быковский, он жил там же. Так Добров и Быковский стали снимать жилье в одном доме. После гимназии посиделки у Быковского продолжались еще какое-то время, также по субботам, но Добров уже не всегда мог на них присутствовать. Ему приходилось много работать, времени на посиделки не оставалось, что не мешало дружбе между молодыми людьми. Впрочем, после женитьбы у всех появились дополнительные обязанности и посиделки сами собой прекратились.

Сергей Николаевич принялся разбирать скопившиеся бумаги, тем самым отвлекся на какое-то время от навязчивых мыслей по поводу денег, дров, одежды и холода. Время за работой летело незаметно, приближаясь к обеду. Меньшов также погрузился в свою работу. Обычно они мало разговаривали, отношения у них были чисто деловые, исключительно по работе. Иногда, правда, Меньшов приносил подработку Доброву, зная, что тот всегда согласится. У Меньшова было много знакомых, которые знали, что через него можно найти человека для бумажной работы.

Отворилась дверь и в кабинет заглянул начальник канцелярии, он всегда хотя бы раз в день обходил своих подчиненных, дабы проверить, работают ли они или бездельничают. Он сухо поздоровался с Меньшовым и Добровым, справился у них насчет текущих задач, и, получив ответ, что все задания будут выполнены в срок, удалился. Своеобразный ритуал был выполнен. Это повторялось каждый день, приблизительно в одно и то же время. Правда иногда начальник заглядывал с самого утра, чтобы проверить, все ли служащие на месте, нет ли опоздавших.

Время шло к обеду и Меньшов поглядывал на часы. Ему хотелось поскорее пойти в тот трактир, куда он обычно ходил обедать. Там подавали изумительное жаркое, которое ему так нравилось. Несколько раз он звал Сергея Николаевича с собой, но тот отказывался, ему это было не по карману. Предложив несколько раз, Меньшов перестал, видимо немного обидевшись, полагая, что Добров держит между ними дистанцию в отношениях. Меньшов не был заносчивым и злопамятным, он был просто немного невнимательным к людям, что, впрочем, было не нарочно. Он просто привык жить, не замечая ничего вокруг. Он жил один, в свое удовольствие, имея небольшой, но приличный достаток (по крайней мере, по меркам мелкого чиновника). Вопрос жалования его не сильно волновал, жалование было просто прибавкой к текущим процентам с вложенных денег.

Так они молча проработали до обеда. Взглянув на часы, Меньшов проговорил:

— А вот и обеденное время, Сергей Николаевич, пора перекусить, — сказал он, вставая со стула и беря в руки свою новую шинель.

— Да, что-то я заработался и не заметил, как время пролетело, — вяло ответил Добров, соображая, что он будет делать в перерыв. Он хотел есть, но денег у него в кармане было очень мало.

— Предлагаю в который раз, заметьте, пойти со мной в трактир и хорошо перекусить, — сказал Меньшов, надевая шинель.

— Нет, Иван Федорович, — ответил Добров. — У меня есть кое-какие дела, я сбегаю, пожалуй, улажу все, да и есть что-то не особо хочется.

— Вы прямо какой-то кремень, не хотите есть в такой холод, да и завтракали несколько часов назад. Я так не могу. Ну, тогда до встречи, я пойду, а потом угощу Вас прекрасным печеньем. Я познакомился с одним пекарем, у него тут недалеко лавка есть, прекрасные печет калачи, булки, печенье. Рекомендую. Ну, я ушел, — сказал Меньшов, выходя из кабинета.

— Хорошенько Вам насладиться обедом, — ответил Добров, привстав со стула. Он сделал это машинально, не задумываясь, не желая как-то угодить. Он уважал Меньшова как человека, хоть и, повторюсь, отношения у них были чисто деловые.

«Так вот что за кулек он принес», — подумал Добров. «Печенье, как давно я не ел его, а также пирожные, бисквиты. Давно не ел, с гимназии, уже и позабыл вкус». Он вышел из-за стола и подошел к лежащему кульку. Наклонился над кульком и понюхал. «Не знаю, какие они на вкус, но запах великолепен», — думал Сергей Николаевич. «Вкус, наверняка, также великолепен. Однако ж, чем мне заняться сейчас?» — задался он вопросом. Дел никаких у него не было, он соврал Меньшову, чтобы тот не приставал с приглашениями отобедать. Своим приглашением Меньшов немного ввел в замешательство Доброва. В последнее время он не звал его, а тут опять пригласил. С чего бы это? «Наверное, был в хорошем настроении из-за обновок», — думал Добров. «Пришлось на ходу врать, не хорошо это как-то», — корил он себя. Мысль о печенье опять пришла ему в голову. Ему захотелось, чтобы Меньшов вернулся скорее и угостил его. «Может, пока его нет, развернуть кулек и взять одно? Так хочется есть. Он не заметит, кулек-то большой». Добров опять подошел к кульку. Он уже протянул руку, но тут его как будто ударило. Он отпрянул назад. Ему живо представилось, как он разворачивает кулек, а в кабинет заходит Меньшов или еще кто-нибудь и видят, что он ворует. Что он ВОР!!! «Нет, нельзя этого делать. Нужно терпеть, быть человеком». Добров вернулся за свой стол.

Чтобы как-то отвлечь себя от мыслей о еде, он начал думать о дровах. Где взять денег? Как я уже говорил, Доброву пришлось просить жалование вперед, когда ему пришлось съезжать со старой комнаты. С тех пор у него регулярно случались периоды жуткого безденежья. Постоянно просить жалование вперед было нельзя, начальству не нравились такие просьбы. Давали жалование вперед неохотно. Тем более сейчас он и так уже получил вперед жалование и просить было бессмысленно.

«Что-то нужно придумать», — думал Добров. Первым делом он решил спросить Меньшова, как тот вернется, нет ли какой подработки на перепись документов. Это был шанс что-то получить, попросив оплату вперед. Это первое. Можно еще занять у Быковского, он может выручить по старой дружбе. Петр часто выручал деньгами. Его финансовое положение было немного лучше, он смог устроиться на должность с большим окладом (чем у Доброва), хотя был таким же мелким чиновником как Добров.

«Да, два варианта уже есть», — думал Сергей Николаевич. «Уже что-то. С Катенькой можно еще посоветоваться, она у меня умница, что-нибудь еще подскажет. Как они там? Как себя чувствуют обе? Лучше ль стало Лизе?» Тут Доброва опять как будто ударило током. «Лиза. Про нее то я и не подумал, да и про Катеньку тоже. Эгоист. Сижу и мечтаю о печеньях. А как же они? Съем сам, без них. Нет, я не эгоист, я свинья. Да, не ожидал от себя такого. Стыдно. Что же делать? Если Меньшов начнет угощать, отказываться будет неприлично. Пожалуй, скажу, что съем потом, вечером дома за чаем. Да, так и поступлю. Хорош же я, нечего сказать. Слава Богу, вовремя вспомнил о своих девочках. Скоро перерыв закончится, надо выйти попить воды и подышать воздухом в коридоре, здесь очень душно».

Глава 5

После того, как Сергей Николаевич ушел на службу, Екатерина Павловна убрала со стола и принялась за шитье. Работы было много, нужно было поторапливаться. Все бы ничего, но от холода пальцы замерзли и плохо слушались, да и болезнь еще давала о себе знать. Она крепилась и, даже когда болела, старалась приободрить мужа в трудную минуту. Она была из тех женщин, которые создают надежный тыл своему мужу, несмотря на всю свою хрупкую внешность.

Думаю, мы незаслуженно опустили некоторые эпизоды из жизни Екатерины Павловны. Предлагаю постепенно исправить это недоразумение. Екатерина Павловна Доброва (в девичестве Сухова) была из небогатой семьи. Отец ее был отставным военным. Жили они по соседству с домом, где жил Быковский с родителями. Именно благодаря этому соседству Добров и познакомился с Екатериной Павловной, но об этом чуть позже. Екатерина Павловна получила образование дома, благодаря своей матери. Мама ее, возможно, принадлежала к дворянскому роду, во всяком случае, были слухи, что предки ее в третьем поколении были известными в округе дворянами. Впрочем, это были только слухи, ничем не подкрепленные. Мама Екатерины Павловны была образованной женщиной, потому и активно участвовала в образовании своей дочери. Занимаясь с дочерью грамотой, мама не забывала также обучать ее и манере поведения, которая прививалась чуть ли не с рождения. Видимо, мама была хорошим учителем, а дочь хорошей ученицей, ведь, как я уже говорил, Екатерина Павловна производила впечатление девушки благородных кровей.

Итак, познакомились они с Добровым благодаря соседству домов. Однажды Добров торопился к своему другу Быковскому на посиделки (мальчики предпочитали называть это собранием, как взрослые) и на улице, выходя из-за угла, столкнулся с девушкой. Девушка несла какой-то сверток. От неожиданности сверток выпал у Кати из рук. Сергей тут же бросился поднимать, при этом второй раз толкнув девушку. Густо покраснев и сбивчиво бормоча несвязные извинения, Сергей поднял сверток, а затем просто сбежал. Вид смущенного юноши, его извинения (это были даже не извинения, а набор бессвязных слов) и его побег очень развеселили девушку. Она засмеялась, чем еще больше сконфузила Сергея, когда тот забегал в дом, где жил Быковский. Сергею было стыдно, ужасно стыдно. Но лицо девушки и ее смех врезались в его память. Поначалу он очень переживал, особенно первое время, из-за своей неловкости и позорного бегства. Считал, что нужно найти эту девушку и извиниться перед ней. Но как это сделать? Потом он стал ловить себя на мысли о том, что часто думает об этой девушке. Поделиться своими мыслями (после нескольких дней мучений и раздумий) он решил с Быковским. Он все ему рассказал, чем развеселил Петра. Видя, как Петр смеется, Сергей даже захотел поссориться с ним.

— Петя, я тебе рассказал как другу, надеясь на твое понимание, сочувствие и помощь в разрешении моего вопроса, а ты ржешь, извини меня, как конь. После такого я не хочу больше открываться перед тобой, я не рассчитывал на такую реакцию, — злясь, выговаривал Сергей Пете.

— Ну прости, дружище, я просто представил, как это было. Ха-ха-ха. Не хмурься, я больше не буду. Ты мне вот что скажи. Как она выглядела?

— Как выглядела? Прекрасно выглядела. Светлые волосы, голубые глаза. Что еще? Я ее не рассматривал.

— Ну хоть как она была одета?

— На ней было голубое платье с буфами.

— А родинка на левой щеке у нее была?

— Да, ты ее знаешь? — почти закричал Сергей.

— Похоже, что да. Это дочь Суховых, живущих в соседнем доме. Я иногда вижу ее, но даже не знаю, как звать. Думаю, надо познакомиться с ней и рассказать про тебя, — Быковский опять начал смеяться.

— Даже не вздумай, после такого ты больше не будешь моим другом.

— Ну-ну, я же шучу, а ты сразу обижаться. Только вот что ты планируешь делать дальше?

— Пока не знаю. Для начала нужно извиниться, а потом…

— Что?

— Ничего, много хочешь знать, — сказал Добров, сам не зная, что потом.

Так он узнал, кто она и где живет. Посиделки у Быковского давали шанс еще раз увидеть эту девушку, но Сергей, как ни старался как можно медленнее идти на этой улице, девушку эту так и встречал.

Так прошло около месяца. Однажды, идя к Петру, он увидел издалека знакомое голубое платье. Сердце его забилось, это была она. Но радость тут же сменилась смятением, в памяти опять всплыл эпизод со свертком и Сергей опять стушевался. Он хотел было спрятаться за углом дома, но она увидела его. Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем Катя опять засмеялась как прошлый раз, чем заставила Сергея краснеть пуще прежнего. Однако, он взял себя в руки и решил подойти. От волнения ноги плохо его слушались, язык прилип к небу, в горле пересохло, а руки дрожали. Он подошел к Кате и начал говорить:

— Здравствуйте, сударыня. Прошу простить меня за то, что так пристально смотрю на Вас. Вы меня узнаете? Я тот неловкий молодой человек, что доставил Вам неприятности. Искренне прошу простить меня.

— Добрый день, сударь. — Катя прищурила глаза и улыбнулась. — Да, я узнала Вас. Однако, о каких неприятностях Вы говорите? Не пойму.

— Я два раза нечаянно толкнул Вас и из-за меня Вы уронили сверток. Прошу простить меня. Надеюсь, я не сделал Вам больно.

— Два раза толкнули девушку?!!! Вы дурно воспитаны, сударь. — Катя показушно нахмурилась.

— Я… простите…не хотел, — запинаясь сказал Сергей. От волнения его язык совсем перестал слушаться.

— Да полно Вам, я же пошутила. Неужели не видно?

— Шутите? Я, право, растерян. Прошу простить меня.

— Да полно Вам уже извиняться. Да и не толкали Вы меня, если что чуть-чуть, я и не заметила вовсе. Что Вы стоите весь бледный? Успокойтесь. Какой Вы, однако, впечатлительный.

— Вы простите меня?

— Да простила уже, прощать особо нечего.

— А как Вас зовут? — спросил Сергей, придя немного в себя.

— Нет, Вы определенно дурно воспитаны. — Катя опять начала смеяться. — Спрашиваете у незнакомой девушки имя.

— Прошу простить меня…

— Екатерина, а Вас? — неожиданно сказала Катя.

— А меня Сергей, Сергей Добров.

Так произошло знакомство Кати и Сергея.

Однако, нам нужно возвращаться в осеннее утро в маленькую холодную комнату.

Убрав со стола, Екатерина Павловна принялась за шитье. Сев поближе к окну, чтобы лучше было видно, она торопилась сделать работу, нужно успевать к сроку. Ловкие тонкие пальцы порхали над тканью, движения был точные, выверенные. Но болезнь и торопливость внесли свои коррективы в работу Екатерины Павловны. Неловким движением она уколола палец, больно уколола, до крови. От неожиданности она вскрикнула и тут же посмотрела на ширму. Она не хотела будить Лизу, но та проснулась. Услышав движение за ширмой, Екатерина Павловна встала и подошла к кровати.

— Лизонька, я тебя разбудила? Прости меня, не хотела. Как ты себя чувствуешь?

— Доброе утро, мамочка, — сказала Лиза, потягиваясь, — я уже выспалась и чувствую себя хорошо. Папа уже ушел на службу?

— Да, дорогая, ушел.

— Как жаль, хотела его обнять перед тем, как он уйдет, да вот проспала.

— Ничего, вечером обнимешь, — сказала Екатерина Павловна, обнимая дочь.

— Вечером само собой. Я еще и утром хотела. Ты завтра меня обязательно разбуди. Слышишь? Я должна обнять папочку.

— Непременно дорогая. Кушать хочешь?

— Да, мамочка. Я ужасно проголодалась и замерзла. Нам бы печку истопить.

— Придется потерпеть до вечера или до завтра. Папа решит насчет дров и у нас будет тепло.

— Тогда будем кушать, мамочка, — сказала Лиза, усаживаясь на кровати.

— Я сейчас накрою стол, а ты собирайся.

Екатерина Павловна стала накрывать на стол, а Лиза одевалась. Она была уже взрослой девочкой (так она сама считала) шести-семи лет. Внешне она походила на мать. Такие же голубые глаза, светлые волосы. Те же манеры и поведение. Словом, была копией своей матери. Лиза была непоседливым ребенком, часто шалила, бегала по комнате (насколько позволяли размеры комнаты), весело и звонко смеялась. Мама иногда журила ее за это, говоря, что хорошие девочки так себя не ведут. А в душе она не могла нарадоваться на свою дочку, видя, что та ее копия во всем. Екатерина Павловна была в детстве такой же непоседой.

Накрыв стол, Екатерина Павловна позвала Лизу, села рядом с ней, погладила ее по голове и сказала:

— Кушай, а мне нужно работать.

— Я такая голодная, что съем, наверное, целого быка, — сказала Лиза и звонко засмеялась.

— Быка нет, есть немного курицы, скушай пока ее, — улыбнулась мать.

Лиза принялась за еду. Мать смотрела на нее любящими глазами и думала про себя, что наконец-то девочка ест и ест с аппетитом, значит приступ болезни миновал и она пойдет на поправку. Просидев с Лизой минут пять, Екатерина Павловна вернулась к окну за свою работу. Палец от укола немного болел, но она старалась не обращать на это внимания.

Лиза с аппетитом съела курицу, попила чай и, наевшись, стала играть с ложкой, размахивая ей в воздухе. Она представляла, что в руках у нее волшебная палочка, по взмаху которой исполняются любые желания. Лиза мечтала о том, как по мановению волшебной палочки у нее появляется очень красивое платье, как она с родителями переносится в новый, богатый, красивый дом, где тепло и светло. У нее целая комната, где лежит огромная гора игрушек. Или как она переносится в волшебную страну, где животные и птицы разговаривают человеческим голосом, где никогда не бывает холодно, где кругом растут прекрасные деревья и цветы. Так она сидела и фантазировала, махая своей ложкой. Она была обычным ребенком, со своими мечтами, страхами, огорчениями и, конечно, любовью к родителям.

Екатерина Павловна продолжала работать, изредка поглядывая на дочь, и едва заметно улыбалась. Она знала, в какую игру играет ее дочь, та сама ей рассказывала. Иногда они играли вместе, придумывая различные сказочные истории и приключения.

Лиза, наигравшись с ложкой, вылезла из-за стола и подошла к матери. Она знала, что нельзя мешать маме, так как она работает, но ей было скучно, а придумать себе новое занятие она не могла. Она молча стояла рядом с матерью и смотрела за ее работой. Наконец, мать не выдержала и спросила ее:

— Ты что-то хочешь спросить, дорогая?

— Да, мамочка, мне скучно, не могла бы ты поиграть со мной?

— Нет, Лиза, я не могу, мне нужно работать, у меня много работы, а времени мало.

— Ну совсем чуть-чуть, ну пожалуйста, — стала притворно похныкивать Лиза, дети часто так делают.

— Лиза, перестань, я не могу сейчас уделить тебе время, — сказала Екатерина Павловна, немного сердясь. Понять ее можно: чтобы сдать работу в срок, нужно было очень постараться, а значит нужно работать и работать.

— Ну, мамочка… — Лиза сделала еще одну попытку

— Лиза, нет, я тебе уже сказала, — начала хмуриться Екатерина Павловна. Она редко сердилась, но сейчас ей действительно было некогда. Плюс к этому были проблемы с деньгами, едой, дровами и т.д. Проблемы эти были хроническими. Я уже говорил, что она была из небогатой семьи. Раньше, когда она жила с родителями, ее мало волновало отсутствие денег, точнее она о нем не знала, ее родители не обсуждали при ней такие вопросы. Когда она вышла замуж за Сергея Николаевича, родители дали с ней приданое в виде небольшой суммы денег. Эти деньги по обоюдному решению с мужем они оставили на случай непредвиденной траты, в чем оказались весьма дальновидны. Так получилось, что родители ее скончались один за другим через непродолжительное время после свадьбы, даже не увидев внучку. Так Сергей и Екатерина стали полными сиротами уже в начале своей семейной жизни. Часть отложенных денег ушла на погребение, часть впоследствии была потрачена в период беременности и в первые месяцы после родов. Таким образом, от приданого ничего не осталось. И уже шесть лет они с мужем ежедневно сражались (с переменным успехом) с безденежьем и нищетой. В этой борьбе они были похожи на утопающего, который на короткое время выныривает из воды, делает судорожный вдох, а затем опять уходит под воду.

Лиза, видя, что мать хмурится, отошла от нее. Девочка немного обиделась. К сожалению, а, может, и к счастью, детский разум еще не может осознать жизненных трудностей, с которыми приходится сталкиваться взрослым. Она уселась на стул и стала смотреть в пол, разглядывая рисунок на некрашеных досках. Так продолжалось где-то около получаса. Екатерина Павловна, видя, что дочь обиделась и теперь сидит неподвижно на стуле, уставившись в пол, начала корить себя за то, что рассердилась на дочь. Что ж, придется ненадолго отложить работу и приласкать ее. Екатерина Павловна подошла к дочери и сказала:

— Лизонька, не сердись на меня и не обижайся. Давай с тобой немного поиграем, а потом я опять сяду за работу. Хорошо? Заодно отдохну немного.

— Мамочка, я не сержусь, что ты? Работай, я не буду тебе мешать, не буду шуметь. Я все сделаю, как ты скажешь, только не хмурься. Ладно?

Лиза давно уже не сердилась на маму. Она просто сидела на стуле и думала, чем бы ей заняться, чтобы при этом не мешать маме. Хоть ей и было почти семь лет, она уже понимала отчасти, родители много работают, что так надо, чтобы была еда и тепло, иначе никак.

— Ты моя хорошая, — сказала Екатерина Павловна, обнимая дочь. На глазах у нее выступили слезы. Она очень любила свою Лизоньку. Они обнялись и решили, что просто посидят так, обнявшись. Недолго, а потом каждый займется своим делом: мама — шитьем, Лиза — поиграет одна.

Глава 6

Сергей Николаевич посмотрел на часы, время подходило к концу обеденного перерыва. Скоро придет Меньшов и надо будет спросить его насчет подработки. Добров снова подумал о жене и дочери. «Как они там? Замерзли, наверное. Мне-то хорошо, сижу в тепле, а они… Скорее бы домой, очень хочется их увидеть», — думал Сергей Николаевич, барабаня по столу пальцами. Он всегда так делал, когда глубоко погружался в мысли.

Дверь открылась и в кабинет вошел Меньшов. Он был в приподнятом настроении, даже более веселом, чем с утра. Он как бы нехотя снял с себя шинель, посмотрел на Доброва и сказал:

— Славно отобедал я, Сергей Николаевич, напрасно со мной не пошли. Жаркое сегодня особенно вкусное. Повар знает свое дело.

— Да я все с делами своими… — сказал Добров, начиная опять тяготиться разговором с Меньшовым.

— Дела, дела… — вдруг задумчиво повторил Иван Федорович. — Да, дела…Все торопимся куда-то.

— Иван Федорович, а не подкинете ли Вы какой-нибудь подработки? — сказал Добров, пытаясь сменить тему разговора, заодно и решить свой вопрос.

— Подработки?

— Ну да.

— Пожалуй, что смогу. Я сегодня вечером встречаюсь с одним знакомым. Он как раз обмолвился по поводу того, что нужно поработать над бумагами. Деталей я не знаю, вечером уточню.

— Буду Вам очень признателен.

Поведение Меньшова переменилось с момента первой фразы о вкусном обеде, он как будто что-то вспомнил и задумался. Вид его при этом стал мрачным. Это удивило Доброва. Такая резкая смена настроения. Что случилось?

Работа была практически сделана, оставалось совсем немного, времени на разговор до конца рабочего дня было предостаточно. Добров не решался спросить, почему так задумался его коллега. Меньшов же сидел, уставившись в окно, и думал. Наконец, Сергей Николаевич не выдержал и задал вопрос:

— О чем задумались, Иван Федорович?

— Да так… — как бы про себя ответил Меньшов.

— Что Вас так огорчило? Были такой веселый, а сейчас…

— Вот какое дело, Сергей Николаевич, сижу и думаю. А человек-то я, похоже, дрянной.

— Почему так говорите?

— Пожалуй, расскажу… Вышел я из нашей канцелярии и направился в трактир. Шел я быстро, торопился поесть. У входа в трактир я столкнулся со старухой. Она была плохо одета, в какие-то лохмотья, вся сгорбленная, очень старая. Она посмотрела на меня и протянула молча руку. Видимо, она ходила по улице побиралась. А я.… В общем, я прошел мимо, зло пробурчав, что много вас таких шляется, я уже подавал сегодня, сколько можно? А в спину услышал: «Храни Вас Бог, сударь. Не серчайте». Я обернулся и посмотрел на нее. Древняя старуха, оборванная, грязная. Ходит по улицам, побирается. Не дай Бог до такого дожить. Это я сейчас только уразумел. А там, у трактира, только зло смотрел на нее. Воротиться бы сейчас, да где уж ее там найдешь. Как думаете, Сергей Николаевич, попробовать сыскать ее завтра? Подать ей. Запала она мне в душу. Нехорошо я поступил.

— То, что Вы осознали свой поступок, уже говорит о том, что Вы не дрянной человек. Попробуйте завтра сыскать старуху, может, удача улыбнется Вам.

— Непременно поищу ее, нехорошо я поступил, нехорошо. Я всегда такой, не вижу в людях ничего, не замечаю их. Сделаю что-то ненароком, а потом попрекаю себя. Ничего не могу с собой поделать, не могу свою невнимательность к другим изничтожить. Стыдно, очень стыдно. И в церкви я давно не был. Надо сходить, обязательно сходить.

— Признаться, Иван Федорович, я тоже давно там не был. А потому, по крайней мере в этом, я ничем не лучше Вас. Так-то.

— Умеете Вы приободрить, Сергей Николаевич. Потому-то и приятно с Вами разговаривать.

— Спасибо, Вы тоже приятный собеседник, Иван Федорович.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Затем по молчаливому согласию принялись доделывать свою работу.

Часа через полтора они оба закончили, Добров сходил к руководству и доложил, что все сделано, работу можно принимать. Начальник канцелярии похвалил их обоих и предупредил, что ждет еще документы, но когда их привезут, не знал, потому приказал ждать и со службы пока не отлучаться. Впрочем, это было лишнее, ни Добров, ни Меньшов службы никогда не покидали до конца рабочего дня, даже если делать было нечего.

Добров вернулся в кабинет, передал похвалу и указание руководства. Меньшов снова повеселел, начал что-то рассказывать о своих делах в прошлое воскресенье. Добров слушал его, половину пропуская мимо ушей. Это был обычный рассказ о том, куда ходил Меньшов, что делал. Добров привык к таким рассказам, они никогда особо не отличались друг от друга: сходил в лавку, купил то-то, навестил того-то и т.п. Сергей Николаевич опять начал думать про деньги, плюс голод уже сильно мучил его. Вдруг Меньшов замолчал и хлопнул себя по лбу.

— Вот я дрянной человек.

— Что опять случилось, Иван Федорович?

— Я же обещал угостить Вас печеньем. Обещал и забыл. Опять на человека внимания не обратил. И когда я покончу с этим равнодушием?

— Помилуйте, Иван Федорович, здесь нет никакого равнодушия. Просто забывчивость.

— Ну уж нет, коли я забыл, значит не придал в свое время своему обещанию полного значения, упустил из виду. Значит я опять в своем репертуаре.

— Да полно Вам, Иван Федорович, что так себя уничижаете?

— Так вот, чтобы Вы меня простили и не сердились на мою забывчивость, Я Вам отдам половину своего кулька, так будет справедливо.

— Что Вы, мне будет достаточно пары штук.

— Нет, так будет вернее, отдам половину.

С этим словами Меньшов отсыпал половину кулька с печеньем и, завернув в бумагу, отдал Доброву. Стоит ли говорить, что Добров ужасно обрадовался этому. Он подумал сразу о Лизе и жене, представил, как они обрадуются.

— Вы не возражаете, если я съем дома? — спросил он Меньшова.

— Нет, что Вы, они ваши и делайте с ними, что хотите.

Глава 7

До конца рабочего дня оставалось около получаса. Добров еще раз сходил к руководству, уточнил, не будет ли еще указаний. Получив разрешение идти домой, они с Меньшовым оделись и вышли на улицу. Идти им нужно было в разные стороны. Попрощавшись, они разошлись и двинулись каждый по своим делам. Меньшов — к знакомому, Добров — домой.

Сергей Николаевич должен был еще зайти в лавку, чтобы купить хлеба и сахара. Он шел и думал о разговоре с Меньшовым. Его тронул рассказ про старуху, также он решил про себя, что нужно сходить в церковь.

В церковь Добров ходил редко в последнее время. Дело не в том, что он разуверился, а в том, что было много забот и хлопот: служба, подработка, болезнь жены и дочери и т.д. Про себя он решил, что нужно зайти, может, даже сейчас. Обычно он посещал старую деревянную церковь, где служил отец Михаил. Его он знал уже давно, со времен учебы в гимназии. Отец Михаил венчал их с Екатериной Павловной, крестил их дочь и просто помогал добрым словом, иногда и материально по мере своих скромных возможностей. Повторюсь, церковь была старая и небольшая. Прихожан было немного, в основном люди ходили в большую, относительно новую каменную церковь на холме, у подножия которого располагался город П.

Отец Михаил был уже стар, лет ему было около семидесяти пяти. Несмотря на свой возраст, выглядел он моложе. Лет десять назад время как будто стало не властно над ним. За это время он нисколько не изменился. Ростом он был высок, широк в плечах, седые длинные волосы до плеч, седая борода. В молодости он наверняка был весьма красив. Подробностей его жизни до начала служения Богу мы не знаем. Известно только то, что в молодости он был военным, но затем вышел в отставку и стал священником. Что послужило причиной такого поступка также неизвестно, скажу лишь только то, что отец Михаил был не здешним.

Сергей Николаевич все же отложил идею зайти в церковь, так как торопился домой к жене и дочери. Зайдя в лавку, он долго прикидывал, как лучше поступить: купить побольше хлеба или большую часть имевшейся мелочи потратить на сахар. Решив, что хлеб будет важнее (тем более что на утро есть было нечего), он взял больше хлеба.

Выйдя из лавки, Сергей Николаевич направился к дому. Все время, пока он шел со службы в лавку, он был в крайне задумчивом состоянии. Зайдя в лавку, он вышел из этого состояния, а на выходе холод напомнил о себе. Была поздняя осень. Солнце, которое днем еще давало хоть какое-то тепло, садилось рано. Холод усугубляла также высокая влажность воздуха. Добров заторопился домой, поеживаясь на ходу и стараясь не уронить кульки с печеньем и купленным хлебом. Дорога проходила мимо одного грязного кабака, дешевого и мрачного. Обычно по вечерам здесь собирались разного рода гуляки, большинство из которых были уже спившиеся и опустившиеся люди. Добров всегда удивлялся, видя одни и те же лица у кабака: откуда берут деньги, чтобы каждый день напиваться?

В этот вечер у кабака было также шумно. Пьяная толпа высыпала на улицу, обступив какого-то пьяного старика. Возможно, он и не был стариком, но лицо его было пропитое и изрезанное морщинами, поэтому определить возраст было сложно. Так вот этот старик, по всей видимости, выпил больше, чем мог и, выйдя из кабака на улицу, упал в грязь. Пытаясь подняться, он ползал в этой грязи на четвереньках, ища опору, а хохочущая толпа давала ему советы, как подняться. Большая часть так называемых советов была просто насмешкой, смешанной со скабрезными шутками. Самое удивительное то, что сам старик не обижался на смеющихся и даже улыбался в ответ своим беззубым ртом. Добров видел всю эту картину, проходя мимо. Он знал не понаслышке, что значит унижение со стороны людей, находившихся в данный момент в лучшем положении. Ему стало жалко этого человека. Лицо этого старика он уже успел запомнить, тот был завсегдатаем этого питейного заведения. Обычно Добров не жалел подобных людей, он считал, что они сами виноваты в своей судьбе. Но сейчас ему стало жалко этого пьяницу. Он подошел к толпе, протиснулся сквозь стоящих и, обращаясь ко всем, сказал:

— Люди, помогите же ему, что вы хохочете? Не видите, что он не может подняться? Что вам тут, цирк?

— А вы, сударь, не лезьте, куда вас не просят, — ответил рыжий высокий парень. Он был молод, но следы пьянства уже начали уродовать его лицо.

— Но ведь он человек, как и вы все.

— Он пьяная скотина, нажрался, как свинья, и нашел свое место, где и должно быть свинье. — Толпа загоготала

— Давай, хрюша, похрюкай, — засмеялся парень. Толпа одобрительно загудела. «Хрюкай, хрюкай!» — раздались голоса.

— Оставайтесь, сударь, с нами, когда еще такую хрюшу увидите? Да еще бесплатно. Да, здесь не цирк, тут зоопарк. Ха-ха-ха…

Добров ничего не ответил и, развернувшись, пошел домой. Он хотел помочь подняться старику, но побоялся уронить свою драгоценную ношу, обе руки его были заняты. Он опять подумал о жене и дочери. Они наверняка уже заждались его. Съежившись в своей старой шинели, Добров заторопился к дому.

Тем временем Екатерина Павловна и Лиза ждали папу со службы. Екатерина Павловна весь день шила и уже устала, к тому же дневного света уже не было, а тратить лишние свечи на освещение работы было расточительно. Они сидели при одной маленькой свече. Лиза играла со своей куклой. Эту куклу ей сшила мама из остатков ткани. Она была некрасивой, уже довольно потрепанной, но Лиза любила ее больше всех своих игрушек. К слову сказать, игрушек у Лизы было немного и все они были самодельными. Но недостаток игрушек девочка компенсировала своей фантазией. Она постоянно что-то придумывала: какие-то истории, каких-то персонажей. Немалую роль в развитии ее фантазии сыграла мать, которая часто читала ей различные сказки. Сказки эти остались из библиотеки родителей Екатерины Павловны. Те очень любили читать, собирали книги, накопив в итоге небольшую библиотеку. Но большую часть книг пришлось продать после смерти родителей. Не было денег и места, где их разместить. Жилье, снимаемое родителями, пришлось освобождать. В небольшой же комнате Добровых места было немного. Екатерина Павловна решила оставить только детские книги, продав все остальные.

Сергей Николаевич, поеживаясь от холода, торопился к дому. Наконец, он дошел и открыл дверь в свою комнату. Лиза и Екатерина Павловна радостно вскочили со своих мест и подбежали к нему. Мама, конечно же, уступила дочери право первой обнять своего папочку. Лиза крепко-крепко обняла Сергея Николаевича, настолько крепко, насколько позволяли ей ее тонкие и слабые ручки.

— Папочка, ты меня прости, что я тебя утром не обняла. Это мама во всем виновата, — сказала Лиза хитро улыбаясь.

— В чем же она виновата? — Добров наигранно нахмурился.

— Не разбудила меня, а сама я не проснулась. Я ведь хотела обнять тебя перед уходом, непременно обнять.

— И, конечно же, виновата мама в том, что дочь любит поспать, — вмешалась в разговор Екатерина Павловна.

— Нет, мамочка, ты не виновата, я же шучу.

— Я знаю, дорогая, я тоже шучу. Ты моя радость, — Екатерина Павловна ласково погладила дочь по голове.

— Ну, раз никто не виноват, давайте кушать, — сказал отец, положив кульки и снимая верхнюю одежду.

— А что ты принес, папа?

— Сейчас увидишь, у меня для тебя и мамы небольшой сюрприз.

— Как интересно, можно я разверну твои кульки? — спросила дочь, уже начиная разворачивать.

— Конечно, только не рассыпь.

Лиза начала аккуратно разворачивать бумагу.

— Мама, тут печенье, и так много, — радостно закричала девочка.

— Печенье? Дорогой, откуда ты взял?

— Меня угостил Меньшов. Сейчас все расскажу. Давайте вскипятим чай, я вам все поведаю.

— Да, сейчас поставлю самовар, у нас осталось немного угля, я быстро, — сказала Екатерина Павловна.

Она принялась собирать самовар. Лиза же крутилась то рядом с ней, то с отцом, который очищал грязь с одежды, то подбегала к столу посмотреть еще раз на печенье. Приход папы оживил ее и маму. Пока они с мамой ждали его со службы, они обе замерзли. Днем еще было ничего, но к вечеру в комнате стало довольно холодно. С приходом Сергея Николаевича они обе повеселели, стали двигаться и на щеках у них появился небольшой румянец.

Сергей Николаевич закончил с чисткой одежды и стал наблюдать за женой. Екатерина Павловна занималась самоваром, дочь крутилась возле нее. Сидя на стуле и положив руки на колени, Добров машинально стал барабанить пальцами. Он опять погрузился в раздумья. В голову лезли те же мысли о деньгах, дровах, холоде, еде… Но к этим мыслям присоединилась еще одна. Он вспомнил разговор с Меньшовым, вспомнил про старуху и невольно начал сравнивать историю Меньшова со своей, со «своим» беззубым стариком. Чем дольше он думал об этом, тем больше становился угрюмым, наклонная голову вперед все ниже и ниже. Все прочие мысли постепенно вытеснила одна — мысль о старике. Все вроде бы ничего, плохого Добров ничего не совершил, да, не помог, но у него было оправдание — занятые руки. Так-то оно так, но все же… Что так заставляет задуматься? Что гложет изнутри, не давая отвлечься на что-то другое? «Совесть», — сказал Добров сам себе, испугавшись, не произнес ли он это вслух. Он вздрогнул и посмотрел на своих домашних. Те по-прежнему хлопотали у стола и самовара, не обернувшись на него. «Кажется, я сказал это про себя», — подумал Добров. «Нужно быть внимательнее, а то начну разговаривать сам с собой вслух, окружающие не поймут». Он медленно вернулся в состояние задумчивости. «Совесть… Тяжело все же жить, имея совесть», — думал он. «Иной поступит бессовестно и не корит себя, еще и выгоду какую извлечет. А я так не могу, не приучен. С детства родители учили делиться с ближним, помогать нуждающимся, защищать слабых». Голова Доброва опять опустилась вниз, и он забарабанил пальцами.

— О чем задумался, Сережа? — вопрос Екатерины Павловны вернул Доброва в окружающую реальность.

— Да так, обо всем понемногу.

— Ты какой-то мрачный, случилось что?

— Нет, все в порядке, я так…

— Давай к столу, будем кушать.

Жена уже изучила поведение мужа и поняла, что он сейчас не хочет говорить, поэтому решила вернуться к разговору позже. Сергей Николаевич встал, взял стул, на котором сидел, и понес его к столу. Стульев было всего два, поэтому мама и дочь теснились на одном. Это было своего рода развлечение для них: сидеть, прижимаясь друг у другу. Иногда мама в шутку толкала дочь, как бы спихивала ее со стула, обычно это происходило после еды. Лиза в ответ смеялась и старалась крепче держаться за стул, при этом заливаясь смехом. Глава семейства в такие моменты делал строгое лицо и говорил о неподобающем поведении. При этом сам еле удерживался, чтобы не засмеяться. Добров несколько раз пытался усадиться иначе, например, чтобы Лиза по очереди сидела то с ним, то с мамой, но у него ничего не получилось из этой затеи. Ему было немного стыдно за такое положение вещей, он считал, что в семье все у всех должно быть поровну. Но женская половина семьи Добровых была непреклонна в этом вопросе, а он больше уже не настаивал. Кроме того, ему самому нравилась эта забава с толканием.

Екатерина Павловна разделила принесенную еду на две части, оставив на утро одну, а вторую часть разделила на три порции. Получилось по нескольку штук печенья и небольшому куску хлеба на каждого. Лиза ела с удовольствием. Кроме завтрака утром она еще больше ничего не ела. Болезнь отступила, и у девочки появился аппетит. Отец с матерью переглянулись и едва заметно улыбнулись друг другу. Сами они есть не спешили, не потому, что не хотели, а просто хотели оставить дочери часть своего скромного ужина. Так часто бывало, что они делали вид, что уже наелись и предлагали дочери доесть вместе их порции. Лиза быстро управилась со своей едой, и мама предложила ей свое печенье:

— Лиза, хочешь еще? — спросила Екатерина Павловна, протягивая Лизе печенье.

— Мама, а ты сама не будешь? Ты разве не хочешь? Печенье такое вкусное, ммм…

— Я уже наелась и больше не хочу.

— Думаю, к маминому печенью нужно добавить и мое, — сказал Сергей Николаевич, улыбаясь и протягивая дочери угощенье.

— Папа, ты тоже больше не хочешь? Вы с мамой так мало кушаете, вы не заболели? Я, когда болею, тоже не хочу кушать.

— Нет, дорогая, с нами все в порядке, кушай, не беспокойся, — ласково сказала мама.

Закончив с ужином и убрав со стола, старшие сели поговорить, а Лиза стала играть со своей любимой куклой.

— Сережа, я сегодня много успела сделать, думаю, еще пару дней и смогу отдать работу. Деньги обещали сразу отдать.

— Ты моя умница, — сказал Добров, обнимая жену. — У меня тоже есть новости: сегодня Меньшов должен с кем-то встретиться, обещал помочь с подработкой, надеюсь, будет аванс и мы сможем решить вопрос с дровами.

— Было бы неплохо, а то уже холодно. Для самовара есть еще немного угля, а печь топить нечем. Хоть бы немного потеплело, я боюсь за Лизу, она еще не полностью поправилась.

— Да, я тоже об этом думаю. Я хочу сейчас сходить к Быковскому, может, он даст взаймы. Еще не поздно, прямо сейчас и пойду.

— Уже совсем темно, Сережа.

— Да тут идти-то всего ничего, ты же знаешь.

— Знаю, просто переживаю за тебя. У кабака сегодня опять какая-то шумная компания была. Пока тебя не было, я слышала их крики.

— Да, я знаю, проходил мимо, — Добров нахмурился, вспомнив опять про старика.

— Я, пожалуй, схожу, я быстро, — сказал Сергей Николаевич, вставая со стула.

— Ты только не долго, хорошо?

— Да, конечно, я быстро.

Добров стал одеваться. Быковский хоть и жил в этом же доме, но вход в их жилье был с обратной стороны, со двора. В этом было небольшое преимущество, так как вход этот был скрыт от улицы, по которой вечером часто ходили подвыпившие мужики — посетители кабака.

Добров вышел на улицу, аккуратно, стараясь не запачкаться, обошел дом и вошел в другой вход. Подойдя к двери Быковского, он постучал. За дверью послышались шаги, но шаги это были детские. К двери подошла дочь Быковского — Настя. Она тихо спросила:

— Кто там?

— Настя, это я, Сергей Николаевич Добров. Папа дома?

— Нет, его нет, они с мамой ушли и сказали дверь никому не открывать.

— Ты не знаешь, когда они вернутся, они не говорили?

— Нет, не говорили, но уже, надеюсь, скоро. Извините, но дверь я Вам не открою, Сергей Николаевич, родители не велели.

— Ничего, я понимаю, я тогда пойду, зайду завтра. До свидания, Настя.

— До свидания, Сергей Николаевич.

Настя была еще маленькой девочкой, почти ровесницей Лизы, чуть младше. Добров подумал: «Почему они оставили ребенка одного? Уже поздно и темно, хороши родители. А может, что-то случилось?». В задумчивости он вышел на улицу. Он хотел было вернуться и сказать Насте, чтобы она не боялась, но передумал. Настя же на самом деле очень боялась сидеть одна, она хотела, чтобы родители пришли поскорее. Если бы дело было днем, то она, скорее всего, открыла бы дверь Доброву, так как знала его. Но сейчас, сидя в темноте при двух зажженных свечах, она была напугана. Тени от свечей прыгали по стенам, добавляя страха девочке. Ей казалось, что по стенам ходят привидения и хотят схватить ее. Она сжалась в маленький комочек и сидела на кресле, мысленно упрашивая Боженьку, чтобы родители пришли поскорее.

Добров вышел на улицу. Он остановился и задумался насчет визита к Быковскому. У него появилось нехорошее предчувствие, он полагал, что что-то случилось у Быковского, иначе зачем оставлять ребенка одного? На небе уже взошла луна, и стало заметно светлее. Добров поежился от холода и хотел идти домой, но тут рядом с выходом послышался какой-то стон. Подойдя ближе, он увидел лежащего человека. Человек этот как-то странно стонал и ворочался. Наклонившись, Сергей Николаевич почувствовал запах спиртного. Человек был пьян. Он пытался подняться и нечленораздельно мычал что-то. Приглядевшись, Добров узнал в этом пьяном Тушинского Георгия Александровича, отставного военного, кажется, капитана. Капитан этот жил в этом же доме, и вход в его квартиру был со двора. Жил один, тихо и неприметно. Периодически напивался, но при этом вел себя корректно. По всей видимости, капитан получил пенсию и, как это обычно бывало в день получения пенсии, напился. Не рассчитав свои силы, он упал и уже не смог подняться. Нельзя сказать, чтобы Добров испытывал симпатию к капитану, но все же относился к нему хорошо, по крайней мере, негатива не было. Сергей Николаевич приподнял голову лежащего и проговорил:

— Георгий Александрович, Георгий Александрович….

— Дааа, тааак точно, он самый, — ответил лежащий, растягивая слова.

— Георгий Александрович, вставайте, Вам нельзя тут лежать, замерзнете. Вставайте, я помогу Вам дойти до дома.

— Яяя сам, яяяя… А, это Вы, Сергей Николаевич. А я вот тут, видите ли. Вооооот, такие дела. — Проговорил Тушинский, пытаясь сфокусировать взгляд на Доброве.

— Вставайте, держитесь за меня. Вот, вот так.

Добров взял Тушинского за руку, перекинул через свое плечо и начал вставать вместе с капитаном. Георгий Александрович был крупнее Доброва, поэтому поднять его было непростой задачей. Но, слава Богу, Тушинский пришел немного в себя и, поняв, что он лежит на улице, на земле, предпринял попытку подняться. Общими усилиями они поднялись, и Добров прислонил Тушинского к стене. Тот стоял, опустив голову, и что-то мычал себе под нос. Добров же наклонился, чтобы поднять фуражку капитана. Наклонившись, Сергей Николаевич увидел валяющуюся рядом с фуражкой бумажку. Его словно передернуло. Это был крупный кредитный билет, очевидно выпавший у капитана из кармана. Добров поднял фуражку и билет. Взяв Тушинского под руку, он повел его домой. Фуражку и билет он держал в руке. Тут Доброву пришла в голову неприятная мысль, от которой ему стало гадко. «А что, если билет этот забрать себе? Тушинский пьян, назавтра ничего не вспомнит, билета он не видел, он вообще ничего не соображает. А билета-то хватит, чтобы купить дров как минимум на два месяца. Подожди-ка… А ведь это воровство. Да, это воровство. Сергей Николаевич, вы собираетесь украсть у пьяного деньги. Он хоть и получает военную пенсию, но не богат, а вы его хотите обокрасть. Однако». Доброву стало стыдно, но бес шептал в ухо: «Возьми, чего тебе стоит? Семье поможешь, а Тушинский сам виноват. Зачем так напился? Не ты, так кто-то другой оберет его». Добров шел с Тушинским и сжимал в руке билет: вот он, новенький, вот он, в руках. Они подошли к двери комнаты Тушинского.

— Георгий Александрович, где ваш ключ? Он при вас?

— Ключ? Ах, да, ключ. Сейчас по…поищу. Тут был, в кар…кааармаане.

Тушинский стал шарить в кармане и вытащил ключ. Безуспешно он пытался вставить ключ в замочную скважину. Это продолжалось пару минут. Все это время Добров стоял рядом и сжимал билет, борясь с соблазном.

Наконец, он не вытерпел и предложил Тушинскому открыть дверь:

— Георгий Александрович, давайте я помогу вам дверь открыть, иначе мы так до утра простоим тут.

— Да, пожалуй, Вы правы, Сергей Ник…ич, — Тушинский говорил медленно и глотал часть слов. — Вот ключ.

Добров взял у него ключ, открыл дверь, и они вошли в комнату, где жил капитан.

Уложив капитана на диван, он положил его фуражку на стол и на несколько мгновений задумался. Мысль оставить билет себе сверлила его мозг. Борясь с соблазном, он стоял, сжимая этот злосчастный билет. Наконец, он решительно положил билет на стол и прикрыл его фуражкой капитана. Капитан тем времен ворочался на диване, пытаясь то ли подняться, то ли улечься удобнее. Положив рядом с фуражкой ключ от комнаты, он сказал Тушинскому:

— Георгий Александрович, я ухожу, дверь закройте за мной, а то как бы не обокрали Вас, пока вы спите. Давайте я помогу Вам дойти до двери, закройте за мной. Ключ положу на столе, закройте на засов, а то опять будете со скважиной мучиться.

— Я… да, сейчас, спасибо Вам.

— Не за что, вставайте, — Добров помог подняться капитану и дойти до двери.

Выйдя из комнаты и закрыв за собой дверь, он остановился и прислушался. Он решил задержаться, чтобы убедиться, что капитан задвинул засов. Услышав, что тот, хоть и с трудом, нащупал засов, задвинул его и шатаясь пошел к дивану, Добров со спокойной совестью пошел к себе домой.

Может, конечно, странно, но ему не было жалко билета, с которым он расстался. Более того, ему даже стало как-то легче и радостнее от того, что он не взял этот билет. Мысленно он похвалил себя за свой поступок.

Выйдя на улицу, обогнув дом, он вошел в свой вход и зашел к себе в комнату. Лиза играла со своей тряпочной куклой, Екатерина Павловна сидела рядом с ней и рассказывала ей не то прочитанную сказку, не то самостоятельно выдуманную историю про принцессу. Очевидно, кукла в данный момент была той принцессой, которая была на балу и танцевала в красивом платье. Сергей Николаевич коротко рассказал жене о том, что не застал Быковского и что помог капитану попасть домой, тем самым ответив на ее вопрос, где он так долго был. Он ничего не сказал жене про билет, решив, что это будет выглядеть как хвальба, он был скромным человеком. Однако, про себя он решил, что поступил достойно и как бы сгладил этим поступком свою нерешительность во время сцены со стариком у кабака. Думаю, не стоит его винить в том, что он мысленно похвалил себя, это было его маленькой радостью, а радостей в жизни Доброва в последнее время было немного.

Наступила ночь, и Екатерина Павловна стала укладывать дочь спать. Лиза, как это свойственно детям, укладываться не хотела, шалила и говорила, что спать не хочет, и просила еще посидеть. Но родители были непреклонны, и девочке пришлось подчиниться, тем более она уже начала зевать и глаза ее уже слипались. Уложив дочь, родители сели обсудить свои финансовые дела. Говорили шепотом.

— Катя, я сегодня потратил последнюю мелочь, завтра, если Меньшов не принесет подработку и аванс, я не смогу сходить в лавку. В долг лавочник давать не хочет, боится, что не сможем расплатиться.

— На завтра у нас есть немного поесть, Сережа, может, все получится, и Меньшов принесет работу и деньги. А через пару дней я отдам работу и получу деньги. Придется немного потерпеть. Как думаешь, У Быковского все хорошо?

— Даже не знаю, предчувствую, что что-то не так. Завтра схожу к нему, узнаю, что случилось и попрошу взаймы денег.

— Мне тоже кажется, что что-то не так. Петр и его жена не похожи на людей, которые так просто вечером оставят маленького ребенка одного. Видимо, что-то действительно случилось, раз им пришлось так поступить. Не стоит их осуждать, завтра все прояснится.

— Да, ты права, значит, у них была причина так поступить.

— Сережа, я тут подумала… Я хочу продать свою брошь, продам, а на эти деньги купим дрова.

— Ты с ума сошла, это же ваша семейная реликвия. Ты рассказывала, что эту брошь тебе дала твоя мама, а ей ее мама. Она уже несколько поколений в вашей семье. Даже не вздумай. Я тебе запрещаю.

— Но ведь…

— Нет и еще раз нет. Не смей. Это по сути единственное, что у тебя осталось от родителей. Ну разве что вот эти детские книги. Больше ничего.

— Не горячись, Сережа, я не люблю, когда ты сердишься. Ну подумай сам, к чему она мне. Куда я с ней пойду, у меня и платья-то нет приличного, брошь мне ни к чему.

Конец ознакомительного фрагмента.