Солнечный ветер. Книга стихов

Александр Лизунов

Стихи – это не зеркало, а скорее призма, магическийкристалл, расщепляющий белый свет на отдельные лучи, многоцветный словесный спектр— где играют то светлые краски иронии, то жёсткий трагический ультрафиолет. И если душа прячется от солнечного ветра Жизни, она увядает…

© Александр Лизунов, 2021

ISBN 978-5-0053-9696-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В НАШЕМ КРУГЕ

,,,Разомкнулись наши руки, друзья мои, и нас разбросало по белу свету. Видно, век настолько увеличил обороты, что нас всё чаще стали срывать с места его центробежные силы. На фото мы ещё рядом в чёрно-белой плоскости кадра, но он обманывает: «иных уж нет, а те далече».

Когда-то мы горели все,

всё знали друг о друге,

и дни, как спицы в колесе,

мелькали в нашем круге.

Это были не просто слова — «наш круг». Кру́гом древние обозначали Солнце и называли его Гелиос или Ра. До нас дошли легенды о нём — Верховном Божестве с огненными волосами, который никого не хотел приблизить к себе, и робкие подданные вечно кружили вокруг него на почтительном расстоянии. Но когда налетал ветер — солнечный ветер! — длинные разметавшиеся волосы Владыки касались лица Геи-Земли, и у неё от страха и страсти запекались губы, и душу принизывали невидимые бури. У древних были свои вето: «Нельзя увидеть лицо Бога, ибо осиянно оно не для глаз смертных». Но это не помешало пращурам оставить нам в наследство этот солнечный язык: «ра-свет», «свет-ило», «про-свет-ление»…

Потому и жили в светлицах, и были у них светлые лица, и обращались к любимым «Свет мой», а к мудрым старцам — «Светлейший».

А сейчас сухая наука нам говорит: этот ваш свет — только пучок фотонов, продукт термоядерных реакций, происходящих в недрах заурядной жёлтой звезды класса G2, затерянной где-то на окраине галактики. А уж солнечный ветер — вообще опасный поток заряженных частиц, вызывающий помянутые вами бури. Не какие-то, а магнитные. Вот вам соответствующие формулы…

Но всё возвращается на круги свои, и уже сами учёные стали признавать, что мир устроен глубже и тоньше, и Солнце — это тоже живое существо со своими чувствами и мыслями, как и наша Земля среди прочих планет.

Выходит, правы были наши пращуры?..

В нашем круге были лирики и физики. Когда первые начинали спорить о сингулярностях Большого Взрыва, вторые отвечали им стихами о божественности Вселенной… Такими, например:

Она всё расширяется, вращается,

Друзей мы провожаем и подруг,

Прощаемся мы с ними…

Не прощаются

они,

лишь переходят в новый круг…

ИЛИ ТАКИМИ:…

ФОРМУЛА ТВОРЕНИЯ

«В начале было Слово»?..

Нет же, нет! —

Те, первые, вода и твердь

молчали.

Не Слово разделяло

тьму и свет,

но Формула…

Она была в начале.

Движение веществ,

теченье дней,

всемирные истоки

и устои,

проникновенье

сложного в простое, —

всё было в ней,

всё строилось по ней.

Что до сих пор

стремились мы познать,

всё — лишь прищур

на формулу забыту,

попытка

к её истинному виду

приблизиться ещё на шаг,

на знак.

Там — падшая восьмёрка,

тут — овал.

Нам отмечать их некогда

и нечем,

и снова множим нуль

на бесконечность.

Но у машины в памяти —

провал.

Абстракции,

химеры, миражи

в него мы спешно валим,

как фашины,

и сами попадаем

под машины, —

всё вытерпим,

Ты лишь ответ скажи!

И вот вам —

интегралы и ряды,

плод гениальных рвений

и прозрений,

когда пролёт моста

и куст сирени

вдруг обретают

общие черты.

Открыт закон.

Он ясен и красив.

Уж он-то, вроде,

не играет в прятки.

Но снова где-то

во втором порядке

просчёт

неуловимо просквозит.

И даже не просчёт —

неясный след

того, что за чертой,

всего, что «недо…»

…Я знаю сам,

что не найду ответа,

и всё-таки всю жизнь

ищу ответ.

«Каждый путь — знают все…»

Каждый путь — знают все —

начинается с первого шага, —

Не сейчас, не сегодня —

всё та ж отговорка простая.

Тешу душу напрасно

и смуту её утишаю:

Завтра будет возможность,

ещё догоню, наверстаю.

Позвоню, навещу,

дорифмую вчерашние строчки,

Те, что теплятся,

вроде ещё, угольками,

Пыль сотру с книжных полок, —

заставлю себя, это точно,

Хоть и явно не хочется

этого делать пока мне.

Ну какая там гиря

опять у тебя на лодыжке?

Шаг вперёд, два назад —

только чуть заступил, и обратно.

Где на ладан

благие намеренья дышат,

Там и с ладаном

что-то, братишка, неладно.

Это даже не лень,

а скорей канареечья клетка,

Некий странный

в себе от себя изолятор,

Где ты замкнут, как видно,

надёжно и крепко

В этом мороке

до окончанья заклятья.

Только ходики ходят —

им гирька как раз не помеха,

Добросовестно тикают

и отпускают минуты

В то пространство,

где нету ни тени, ни эха.

— Ну давай, догони,

наверстай хоть одну, хоть одну ты…

«Такие короткие сроки…»

Такие короткие сроки

на всё отпускается нам,

что жизнь, как поспешная стройка,

сплошных недоделок полна.

А думал ведь, аховый мастер,

иных, мол, забот не ищи —

легко на леса поднимайся

да с песней клади кирпичи.

Но, силы истратив без меры,

невесело пишешь в актив,

что сложен пока только первый

этаж, да и тот — не ахти.

Одна штукатурка — кора дней —

сегодня напомнит о том,

что радостней, а не парадней

ты сделать хотел этот дом.

Забором не отгородиться

и лозунгом на полотне —

куда это, к чёрту, годиться,

когда столько трещин в стене!

Когда среди хлама и сора,

что вымести ты не успел,

остался сквозняк в коридорах

от песни, которую пел.

И, словно прораб, твоя Муза

всё мечется взад и вперёд

и только «Не стойте под грузом!»

в холодную полночь орёт.

«Передышкой так и не повеет…»

Передышкой так и не повеет

посреди весенней беготни,

ведь не остановится конвейер,

на котором собирают дни.

Даже если посрывало гайки

или погорели провода,

не примчится, весело ругаясь,

служба аварийная сюда.

Даже если в копоти и стружках

сам копался честно там и тут,

всё равно никто тебе по дружбе

не уступит запасных минут.

Так бери ключи свои скорее,

мчи за лентой, движущейся вдаль,

где тобой упущенное время

ждёт недостающую деталь.

«В этом городе я появился на свет…»

В этом городе я появился на свет.

Волей случая вновь занесённый сюда

после долгих, где только ни прожитых лет,

что я жду — вспышки памяти или стыда?

Ни следа, ни зацепки, ни прошлых примет —

бесполезно сличать с тем, что было тогда.

Нету нашего дома, и улицы нет,

и река уже, кажется, тоже не та.

Может мельче она? иль вода холодней?

Может, был я с другими знаком тополями?

Сердце скажет? —

нет, даже ему не видней,

что оставило времени жадное пламя.

Серебриста ограда. Аллея за ней.

Вижу: роют для саженцев свежие ямы.

Но везде под лопатой — обрывки корней

и такая

сухая земля меж корнями.

«Ветхий домик средь панельных громад…»

Ветхий домик средь панельных громад

по оконницы в снегах утонул,

и теперь его снесут, говорят,

срежут начисто под корень, под нуль.

Не горюй хозяин… Разве не прав

наступающий на пятки нам век?

Ставь напиток из кореньев и трав,

от которого светлей в голове.

Что сказать? — пришла пора, выпал срок

заносить хибарку в список старья.

Расторопнее прораб, чем пророк,

в разрешении проблем жития.

Но и ЖЭК не сможет выдать душе

на отказ от этих стен ордера,

ведь она вросла, как женьшень,

глубоко и прочно в толщу Вчера.

Эх, тяжёлая землица легла!

Что ж за сила в этом корне души,

коль её ни годы лжи, ни ГУЛАГ

не сумели отравить-иссушить?

Он живёт, сходить не хочет на нет,

значит, время его не истекло,

если истины накопленный свет

продолжает превращаться в тепло.

ПТИЦЫ НАД ГОРОДОМ

Ночью бессонною

и среди дня, —

вестом гонимы,

влекомы ли нордом, —

снова и снова

тревожат меня

птицы над городом,

птицы над городом.

Тянется путь их

в тумане, в дыму,

где-то

почти что в ином измеренье.

И почему они —

сам не пойму —

так приковали

и слух мой, и зренье?

Может быть, время,

уже перешло ты

срок предназначенный

или границу,

если нужнее мне,

чем самолёты,

стали сейчас

эти вольные птицы?

Может быть, в сердце

какая-то нить

с возрастом

не обращается кордом, —

только заденешь,

и вдруг зазвенит:

— Птицы над городом,

птицы над городом!

Может, она, эта нитка,

и есть

тайная связь,

что пока не уловим,

тысячелетьями

скрытая весть:

братья по крови мы,

братья по крови!

Происхождения нашего

знак

в облике Сирина

или Стратима

скажет когда-нибудь,

что за вина

крыльев лишила нас

необратимо.

Не потому ль

мы летаем во сне,

вечно кочуем

по аэропортам,

но не поймём,

что кричат в вышине

птицы над городом,

птицы над городом…

Что же вложили мы

в эти слова:

«мысли высокий полёт»,

«окрылённость»?

Если на них

мы имеем права,

значит,

основа их где-то живёт в нас.

Значит…

Но эти бугры с лебедой,

этот колодец

с рассохшимся воротом,

и, может быть,

перед близкой бедой —

птицы над городом,

птицы над городом…

СТАРОЕ СУДНО

Это старый сухогруз, видавший виды.

В продырявленный и ржавчиной покрытый

мёртвый борт лениво плещется волна…

Говорят — недавно подняли со дна.

Из солёной мглы, из гибельного плена

путь один ему — под пламя автогена.

Но пока он над косою нависает,

мокрой галькой ребятня в него бросает,

и развалина, что застит южный вид,

гулким колоколом сдержанно гудит.

Звук дробится в сонном трюме,

в переборках,

входит в поршни и разбитые приборы,

тишины глубокий обморок прервав,

катит эхом сквозь машинный телеграф.

Что он будит в металлической гортани?

Те мгновенья — до прямого попаданья?

Те слова — последней, прерванной

команды?..

Дышит рядом с покорёженной громадой

Безмятежно-голубой приморский полдень,

что совсем другими звуками наполнен.

…Опустеет пляж, останется немного —

снимок сепия,

на дне души тревога.

ДУМА О КНИГАХ

За прилавком книжным продавец

Мне торговца птицами напомнил, —

Было время, с летнею толпою

Приходил я под его навес.

Неспроста мне вспомнились теперь

Те щеглы, малиновки и славки —

Я увидел в книгах на прилавке

Этот же порыв: лететь и петь!

Как же раньше я не мог понять

И в своей догадке убедиться:

Книги — заколдованные птицы,

Те, что пели летом для меня.

Те, что пели много лет назад

В клетках падишаха для Саади

И для Блока — в соловьином саде.

Память книг — и клетки те, и сад.

В каждой книге — птичья плоть и стать.

Их страницы — то же, что и крылья.

Коль ни разу книгу не открыли —

Не умела птица та летать!

И среди разноголосья книг,

Тех, что дарим мы и покупаем,

Канарейки есть и попугаи.

Трогают нас песни, — да не их.

А бумага хочет быть другой.

Есть ведь книги — Фениксы, их столько

Жгли на площадях, палили в топках —

Оболочки лишь срывал огонь.

А они, ещё моложе став,

Возвращались в мир, им век — что сутки.

В несгораемости их пречистой сути —

Смысл и назначенье волшебства.

Потому и вьются вензеля

Русских сказов в землях заграничных,

Что пером написаны жарптичьим,

Ум будя и душу веселя.

…А над Русью — горы облаков.

И туда, крыла свои листая,

Журавли взлетают, словно стая

Чьих-то расколдованных стихов.

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Давно унялись бы, однако

Ругатели нас тычут снова

В косноязычье Пастернака,

Витиеватость Гумилёва.

Валять в грязи они горазды,

Дай только волю — мама мия! —

Всё: Маяковского горластость,

Цветаевскую аритмию.

Душе закутаться, раздеться —

Возьмут за горло иль за ворот

Рубцова говорок простецкий

И Бродского щемящий холод.

И не найдёшь, наверно, ты им

Ни одного стихотворенья,

Где все на месте запятые

И безупречны ударенья.

Но где она, скажите, эта

Русь за горами и лесами,

Где б двигала перо поэта

Забота о правописанье?

CREDO 1

Я говорю негалантно

Десять вам раз или сто:

Не зарывайте таланты,

Это же чёрт знает что!

Бросьте-ка заступы, вы же

Вряд ли раскрылись на треть,

Ложь, что нет пороха, вижу:

Начали только гореть!

Вы подавали надежды,

Кто вам наплёл о конце? —

Чтобы ваш кумпол мятежный —

В тесном терновом венце?!

Вздор! — ваши искры от Данте,

Моцарта и Пикассо.

Не зарывайте таланты,

Не отдавайте Косой!

Даром она не отстанет,

Вцепится в крылья, в года,

Чтоб ваши «некогда» стали

Нищим, как нуль, «никогда».

Может, как древнюю Трою,

Ваших талантов следы

Некий потомок отроет,

— Дурни вы, — скажет, — деды!

Взвесит и точно оценит

Каждый поблекший карат.

Будет талант его цепкий

Вас за измену карать!

Ваши долги неоплатны,

Камни и стрелы терпя,

Не зарывайте таланты,

Верьте им, верьте в себя!

CREDO 2

Не лишайте слова графомана,

Не спешите бить его в упор,

Вы — нормальны, вы правы формально,

Но попридержите приговор.

Наберитесь, судари, терпенья,

Пусть он раскрывает свой блокнот —

Что сейчас отмочит, что теперь он

Невообразимое загнёт?

Ямбы, не пригретые печатью,

Рифмы, не знакомые с TV, —

Как он их вымучивал ночами —

Чижик, не прошедший в соловьи!

Маловато даже грамотешки

(Это из себя выводит вас), —

Не поставить тройку без натяжки —

Боже правый! — за его рус. яз.!

Дождь расхожий и дежурный снег там,

Но среди убогих литпрекрас,

Пуще всех гипербол и синекдох,

Что-то из себя выводит вас.

Странная загадка и загвоздка:

Погружаясь в сущую муру,

Вместо «после нас — лишь праха горстка»

Вдруг читаешь: «весь я не умру».

Кажется, — хоть это и нелепо, —

Ремеслу не выученный, он

Где-то ближе вас к земле и небу

И круговращению времён.

Может, вы наносите обиды

И презреньем раните того,

В ком таится хаос первобытный

И природы дикой естество?

Да и в ней, в гармонии невинной,

Видится порой иная грань:

Лирика красиво корчит мину,

Там, где жизнь — сплошная графомань.

Век мой, вдруг ты гения прохлопал?

Но предскажет вряд ли кто — увы! —

Где и как пустая прель и опаль

Прорастает листьями травы…

…Курит он, свивает дым в колечки,

И глаза его почти сухи.

Он молчит. Но будет ли вам легче

Вслед за ним читать свои стихи?..

ВРУБЕЛЬ

Всё те же лица праздные

И в спину взгляд чужой.

И он твердит напрасно им:

— Не стойте над душой!

С назойливостью вежливой

Подглядывают, пялятся,

Как, нервно краски смешивая,

Он стискивает пальцы.

И кисть наносит злей ещё

В холодный холст удары.

— Хлеб есть у вас. Но зрелища

Сейчас не будет — даром.

И здесь уже не мните вы

Отделаться полтиной —

Совсем другими нитями

Я вас свяжу с картиной.

И как бы вас ни прятали

Салоны и гостиные,

Она жестокой правдою

Вас где-нибудь настигнет.

Настигнет и задержит вас,

Пронзая и знобя,

И в Демоне поверженном

Узнаете себя…

…Видения тяжёлые.

Смешались явь и бред…

— Не стойте над душою вы,

Не закрывайте свет!

«Чины, интриги… стало всё бугром…»

Чины, интриги… стало всё бугром

землицы этой мёрзлой, беспартийной.

Нет, я не помяну его добром,

ну а бранить — ещё богопротивней.

Не мне судить, куда его душа —

на подаянье или покаянье —

слетела с острия карандаша,

устав от ловли строчек окаянных.

Конец ознакомительного фрагмента.