Милицейская сага

Семён Данилюк, 2001

Родился в 1966 году… В 1989-м поступил на службу в милицию… В 1991-м защищал Белый дом… В 1996 году, в звании капитана милиции, был осужден за «покушение на убийство и превышение служебных полномочий»… В 2001-м вышел на свободу… Это – строки биографии Виталия Мороза, обыкновенного милиционера, которого убивали и не убили, покупали и не купили, ломали, но не сломали… Его жизнь, вместившая потери друзей и близких, предательства и измены, пули от своих и чужих, действительно можно назвать сагой. Только особой сагой – милицейской.

Год 2001. Возвращение

В один из сумрачных февральских вечеров 2001 года на вокзале областного центра, меж двумя российскими столицами, притормозил скорый поезд. Выпустив на завьюженный перрон единственного пассажира — скверно одетого крепкого мужчину с поношенной спортивной сумкой через плечо.

— Ваши документы! — из глубины зала ожидания вынырнул патрульный милиционер, определивший в сошедшем своего потенциального клиента.

И — не ошибся. В качестве удостоверения личности в руки его перекочевала справка об освобождении из мест лишения свободы.

— Так! Мороз Виталий Николаевич! Отбывал за… Серьезные статьи, — молоденький, явно из свежих дембелей милиционер с прищуром оглядел озирающегося мужчину. — И куда следуем?

— Домой.

— Все так говорят. Чем думаешь заняться?

— А вот это не твоя печаль, служивый…Ого, да нас встречают! — мужчина без усилия отстранил прилипчивого милиционера и подошел к ближайшему столбу, на котором среди налепленных объявлений о съеме комнат, приворотах и продаже щенков была приклеена предвыборная листовка. — «Голосуя за действующего губернатора, вы голосуете за правопорядок!» — процитировал он, недобро веселея. — Никак приятеля обнаружил? — подковырнул милиционер, отчего-то робея.

— Надо же. А еще говорят, нет судьбы, — мужчина озадаченно огладил шершавый подбородок.

— Кому судьба, кому заботы, — патрульный продолжал вертеть справку. Придраться было не к чему, но и отпускать нагловатого зэка как-то не лежала душа.

Тут он обнаружил старшего наряда, который перед тем задержался в Зале ожидания, а теперь стоял чуть в стороне, приглядываясь в происходящему.

— Видал, какой борзой? — при виде подмоги милиционер приободрился. — Едва освободился и уже гонор показывает.

Сержант отобрал у него справку, мимолетом скользнул глазом по фамилии, как бы удостоверяясь в очевидном, вернул владельцу, коротко козырнул:

— С возвращением.

— Да ты чего? — загорячился обескураженный напарник. — Могли бы поучить.

— Закройся, салага! — глядя вслед удаляющейся фигуре, сержант недоверчиво покачал головой. — Скажи пожалуйста, сам Мороз! Выжил-таки. М-да! Кому-то теперь мало не покажется.

Спустя минуту Виталий Мороз вышел через тоннель на привокзальную площадь и, глубоко вдохнув в себя гниловатый воздух, прикрыл глаза. Свершилось!

Он брел по улицам, жадно озираясь. Так бывает, когда после большого перерыва мы встречаем старого знакомого, только раздобревшего, в новом костюме. И приглядываемся, оценивая происшедшие перемены.

Проезжавшие мимо машины то и дело со скрежетом подбрасывало на ухабах — средств на ремонт асфальта в городской казне традиционно не хватало. Причину этого Мороз определил быстро — с переброшенных через улицы растяжек, с многометровых щитов прохожим свойски улыбался губернатор области Кравец — кандидат на переизбрание. Похоже, все недоразворованные финансовые ресурсы были брошены на битву за власть.

Зато среди унылых пятиэтажек то там, то тут проросли свежие броские особнячки с медными табличками у дубовых дверей, — городское строительство развивалось в основном силами частного бизнеса.

Мороз свернул на улочку, ведущую к горсаду. Прежде она содрогалась от громыхания трамваев. Ныне лишь в самом центре стоял одинокий трамвайчик-бистро с лихой надписью по борту «Эх, прокачу!». Рельсы, по которым раньше возил он пассажиров, с обеих сторон были закатаны в асфальт.

Слышались гортанные выкрики. У центрального ювелирного магазина сновали неистребимые цыганки, напористо наседая на редких прохожих.

Мороз незаметно «проверился» через плечо и свернул в городской сад. Смеркалось. Возле заснеженной карусели ещё копалась в снегу малышня. Но все больше попадалось девичьих парочек, торопившихся к областному Дому офицеров. На зиму Дом офицеров заменял дощатую танцверанду горсада.

Девчонки, среди которых было полно малолеток, обозначавших груди с помощью жестких маминых бюстгальтеров, скользили мимо, наивно бесстрашные в своих мини — юбочках под распахнутыми шубками и — удручающе безразличные.

Да и откуда им было знать о Виталии Морозе? Разве что из устных легенд. Не узнавали его и в мужских компаниях, многие из которых — это уж традиция — находились на подпитии. Мало — не узнавали. Но, похоже, не собирались и признавать. Во всяком случае двое шедших ему грудь в грудь нетвердых в ногах парней нехорошо меж собой перемигнулись.

— А закурить почему нет? — упустив по пьяному делу первую часть традиционного перед избиением ритуала, вопросил один из них. В то время как второй шагнул чуть в сторону, видимо, понимая это как обходной маневр.

— Брысь, — не снижая шага и не переставая грустно улыбаться, Мороз раздвинул их плечом и, обескураженных, оставил сзади.

А ведь было время — стоило ему ступить на территорию горсада, как впереди разносился подрагивающий шепоток: « Мороз идет!». И какие же бои разыгрывались! Особенно когда схлестывался он с братьями Будяками. Два сбитых, как бочата, брата-штангиста, царившие в Затверечье, пытались подмять под себя и центр города. Мешал — и очень — Мороз, считавший горсад своей вотчиной. Сходились на танцах, и импульсивный Виталий бросался первым. Прыгал, уворачивался, если успевал, бил. Когда же чувствовал, что дыхание иссякает и вот-вот «достанут» его самого, после чего безжалостно забьют, спасался, презрев гордость, от коротконогих братьев бегством. Потом отлавливал их по одному и колошматил нещадно. На следующих танцах все возобновлялось. Неизвестно, чем бы это кончилось. Может, и ножом в спину: о братьях ходило все больше нехороших слухов. Но однажды, презрев негласный уговор, Будяки привели с собой еще двоих. Они все точно рассчитали — Мороз не изменил себе и не спрятался. Отчаянный, делавший на спор стойку на коньке крыши многоэтажного дома, он бы бросился и на десятерых. И все-таки четверо «качков» для семнадцатилетнего парня оказалось большим перебором. Он это понял после первого же пропущенного удара, угодив во вражеское кольцо. Танцплощадка затихла, в ожидании падения кумира. И тут один из нападавших внезапно неловко поскользнулся, а на его месте оказался высокий коротковолосый человек, года на три старше Виталия и покруче его в плечах.

— Не дело это, мужики, четверо на одного, — укорил он. — Лучше бы разойтись по — тихому.

Но разойтись не дал Мороз. Воспользовавшись замешательством, он положил «крюком» ближайшего к себе. За Будяков вступились еще трое затверецких. И драка вспыхнула заново. Мороз привычно петлял, «вытягивал» на себя, доставал ногами. Пришедший на помощь, где остановился, там и встал. Он даже не уклонялся от ударов. Просто блокировал их предплечьями и — бил навстречу. Второго удара, как правило, не требовалось. Через две минуты все было кончено.

— Чего полез? Я бы и сам справился, — буркнул Виталий.

— Само собой. Просто я в самоволке. Времени в обрез. Не хотелось, чтоб танцы задерживали. Кстати, Валентин.

— Ну, Валентин и Валентин. Целоваться из-за этого, что ли? — неблагодарный Мороз подметил, что девочки, обычно ловившие его взгляд, все как одна разглядывали незнакомца.

Через неделю на тренировке сборной области по боксу им представили нового тяжеловеса — заканчивающего срочную службу Валентина Добрякова. Обманчиво расслабляющая фамилия не соответствовала цельному и упрямому норову ее обладателя, что очень скоро почувствовали окружающие. Потому первоначально напрашивавшееся прозвище «Добрый» как-то само собой исчезло из обихода и изменилось на более увесистое — «Добрыня».

И — город пал! Стоило Морозу и Добрыне появиться в центре, будяковцев просто сметало с тротуаров. А они шли по брусчатой мостовой единственной пешеходной улицы, как разогнавшие гвардейцев мушкетеры — по Лувру.

Виталий сам поразился, поняв, о чем он думает. Столько прожито за эти годы, стольких похоронил, столько раз сам чудом уходил из-под косы. И вот теперь, едва выживший, оббитый жизнью, вернулся в сонный свой городок и смешно обижается, что не сохранилась память о прежней, бесшабашной шпане.

Мороз вышел на центральную городскую площадь, окольцованную пятью старыми, козаковской еще постройки домами. От площади, будто лучи от звезды, разбегались пять улиц, одна из которых вела к набережной Волги.

Теперь этой улицы больше не было видно. В её устье, будто клык среди ровненьких отбеленных зубов, оказалось втиснута махина из тонированного стекла и бетона, на крыше которой неоном сияло торжествующее — «Губернский банк».

«Ну вот и с госпожой Паниной повидался, — пробормотал сквозь зубы помрачневший Мороз. — Похоже, вся кодла пребывает в полном порядке».

Стемнело. Переулками пробрался он к длиннющему дому из красного кирпича, посреди которого беззубо щерилась темная арка. За ней открывался заросший дикой акацией двор. Его двор! Прежде буйный, в дребезжащих гитарных аккордах, а ныне — тихонький, испуганно затаившийся. Проскочив под аркой, Мороз проскользнул к полуразрушенной беседке, от которой хорошо просматривался вход в его подъезд. И не только его.

В далекие семидесятые здесь, на пятом этаже, как раз над квартирой Морозов, жил знаменитейший по городу Андрюшка Тальвинский по кличке Поляк, кумир пятнадцатилетних пижонов. К восьми вечера специально собирались они у седьмого подъезда, чтоб не пропустить торжественный выход. Поляк, втиснув себя в узкие брючки и нацепив накрахмаленный, с взбитым жабо, рубашляк, гордо вскидывая острый подбородок с эспаньолкой, направлялся к кафе “Ландыш” — место сходок городской богемы. В руках его, одетых, несмотря на жару, в лайковые перчатки, неизменно находилась расписная трость с набалдашником, — всеобщий предмет зависти.

— Какой мужик, просто отпад, — прицокивала Маринка Найденова. — Я б его трахнула.

— Ну, и чего теряешься? — подначивал низенький светловолосый Коля Лисицкий, плотоядно оглядывая не по годам зрелую Маринкину фигуру.

— Да предлагала. Так он меня мокрощелкой обозвал. Главное — не пробовал ведь. Только других дезинформирует, — Маринка расстроенно качала рыжей своей копной волос.

Болтавшийся поблизости десятилетний Виташка тяжко вздыхал.

В детстве маленького Виташу впервые повели на елку. И там он пережил огромное потрясение — Снегурочка. Красивая, в блестках, в высоких сапожках и с длиннющей косой. Она подошла к конфузящемуся, обхватившему мамину ногу Виталику и улыбнулась. И вдруг он сам оторвался от мамы, протянул к ней руку и, покорно перебирая кривоватыми ножками, пошел следом. Кругом было много детей, искавших внимания Снегурочки. И она переходила от одного к другому. Но то и дело находила глазами Виталика и улыбалась особенно — ему одному.

После этого он часто бывал на елках, и всякий раз искал ту Снегурочку. Но — не находил. А другие были разными. Очень даже хорошими. Но они не были его Снегурочкой. Еще долго она снилась ему. В каждом сне она была другой, но он безошибочно узнавал ее. В десять лет, увидев во дворе переехавшую рыжеволосую девчонку-старшеклассницу, сразу признал. Как раз по этой капризной складке у губ. И хоть понимал, что та, прежняя снегурочка, теперь много старше, но в бойкую Маринку, не признаваясь никому, влюбился тихо и безнадежно.

А через некоторое время Поляк, видевшийся им зрелым, пожившим мужчиной, закончил юридический факультет университета, сбрил флибустьерскую бородку и, ко всеобщему изумлению, поступил на работу в милицию.

Спустя еще пять лет, в восемьдесят четвертом, по окончании Таллинской специальной школы милиции, ряды городского ОБХСС пополнил Николай Лисицкий.

И в том же году Мороз едва не угодил за решетку. Собственно, драка на сей раз возникла не по его инициативе. Наоборот, к нему самому пристали несколько крепко подвыпивших мужиков. И вина Мороза заключалась главным образом в том, что в больнице оказался не он, а двое из нападавших. Но уж очень хотелось городскому уголовному розыску посадить опостылевшую шпану. Просто — зудело.

На счастье Виталия, бывший Поляк, а ныне следователь Андрей Иванович Тальвинский, еще жил в их доме. И мать бросилась за помощью на верхний этаж.

Дело Тальвинский прекратил, а Мороз с этого времени стал дневать и ночевать в его кабинете. Старший следователь УВД Тальвинский специализировался на самой сложной категории уголовных дел — так называемых «хозяйственных», а потому работал в тесном контакте с городским ОБХСС^[1] и его легендарным основателем — полковником Алексеем Владимировичем Котовцевым. Идея полковника Котовцева была проста до чрезвычайности. Прежде служба ОБХСС дробилась по районам, опутанная по рукам и ногам хлопотливой опекой районных властей. Создав городской отдел и сосредоточив в нем лучших оперативников, Котовцев получил возможность маневрировать такими силами и проводить такие операции, какие затюканному руководству областного БХСС не снились даже в цветных снах. Которые, как говорят, приходят после длительных мрачных запоев.

В устоявшуюся жизнь города Котовцев со своей летучей бригадой внёс несомненную смуту и даже, как не раз информировали обком КПСС, — дезорганизацию. С его возникновением было утрачено главное условие стабильности управленческого аппарата — чувство личной неприкосновенности.

И самое неприятное — невозможно стало предвидеть направление удара. Сегодня совершался массированный набег на “блатные” магазины, после чего на опустелых прилавках зацветал внезапный и короткий коммунизм. А уже назавтра оказывались опечатанными склады рыбокомбината, и через какое-то время его директор — орденоносец, растерянно озираясь, усаживался на скамью подсудимых перед смущённым председателем облсуда.

По непроверенным слухам, материально ответственные лица зачасти ли в церковь. И даже за двойными, из морёного дуба дверями имя Котовцева произносилось вполголоса и Боже упаси, чтоб к ночи.

Под стать руководителю подобрались и подчиненные. Всех живущих на планете эти безапелляционные в суждениях «сыскари» рассекали на две части — «вор — не вор». И всякий отнесенный к категории воров безжалостно исключался из списка имеющих право на сострадание. Исключение не делалось и для первых лиц области, которых здесь запросто и без затей причисляли к ворам. Не случайно несколько позже секретарь обкома по идеологии Кравец назовет горотдел БХСС клоакой вольномыслия. К людям этим, совершенно не похожим на затюканных, пугливых мужиков из его двора, Мороз проникся восхищением. В свою очередь и они охотно использовали дерзкого парнишку во всяческих оперативных каверзах. Дважды ему повезло съездить на обыски вместе с самим Котовцевым. И каждый раз, стараясь держаться поближе, Мороз мечтал, чтобы на Котовцева напали с оружием, и он, Виталий, заслонил его собой. Впрочем, Мороза и без того признали за своего, и даже постовые внизу перестали требовать пропуск.

Правда, резко испортились отношения с Добрыней, не одобрявшим тяги приятеля к «мусорам».

— Ну что, покружим, милицейская «шестерка»? — подначивал он в спортзале, натягивая перчатки.

Повторять приглашение не требовалось — Мороз тут же бросался на ринг.

В конце концов тренеру пришлось запретить эти бои: в результате одного из кровопролитных спаррингов перед чемпионатом спортивного общества « Буревестник» сборная области лишилась сразу двух лучших боксеров — тяжа и полутяжа.

Через короткое время Мороза призвали в армию, где он попал в спортроту и очень скоро выполнил мастерский норматив. Спустя два месяца пришло письмо от младшей сестренки, в котором та сообщала, что Добрыню посадили за грабеж. А в самом конце письма, пересказывая городские новости, приписала, что месяц назад кто-то убил милицейского полковника по фамилии Котовцев. И «теперь уголовный розыск роет носом землю, метут всех подряд, так что на улицу вечером лучше не выходить, даже на танцы. Но — пока никого так и не нашли».

Ближе к концу службы Мороз подал рапорт с просьбой направить его для учебы в Высшую школу милиции.

… Не терявший бдительности Мороз заметил тени неподалеку и, вглядевшись повнимательней, определил доподлинно — подъезд уже «пасли». Он задумчиво обошел дом снаружи — на кухне горел свет. Но попасть туда по голой, лишенной балконов стене старого дома было затруднительно. Прежде, правда, Виталик, часто терявший ключи, вскарабкивался в квартиру по водосточной трубе. Теперь этот путь не годился: и вес другой, да и проржавелая труба обветшала. Самое разумное было бы быстренько исчезнуть. Тем паче засада вполне могла быть внутри квартиры. Но уехать, даже не повидавшись с женой, — об этом не хотелось и думать.

Мороз прикинул, улыбнулся в темноте собственной выдумке и, развернувшись, затрусил в сторону троллейбусного парка.

Спустя сорок минут прибиравшейся на кухонке молоденькой женщине почудился прерывистый стук в окно. Понимая, что этого не может быть, она продолжала, пританцовывая, переставлять посуду: птицы не выстукивают морзянку, а те, кто этим искусством овладели, не умеют летать, — как-никак внизу метров десять пустоты. Но при повторном дробном стуке она все-таки оторвалась от работы, распахнула шторы и — обомлела: в проеме окна четко, по пояс, вырисовывалась фигура Виталия Мороза, который, даже не придерживаясь за подоконник, парил в воздухе, небрежно помахивая букетом цветов.

— О господи! — она начала медленно оседать по стене, впадая в предобморочное состояние.

Мороз, явно переусердствовавший в своем пристрастии к розыгрышам, вытянув руки, угрем ввинтился в открытую форточку.

«Стакан» технички, в котором его подняли наверх, начал медленно опускаться.

— Ну, прости подлеца! — захлопотал Виталий. — Хотел, знаешь, сюрприз…

— Сюрприз! Тогда это все-таки ты, — на всякий случай она ткнула в него пальцем.

Убедившись, что перед ней существо из плоти, обхватила руками и принялась целовать. Что-то сообразив, отстранилась, подбежала к подоконнику, глянула вниз, — никаких «лесов» и прочих приспособлений за последние часы не появилось.

— Вас что, в колонии, летать научили? — она помахала изящными кистями рук и с разбегу запрыгнула на него.

— Марюська! — кружа по кухонке, бормотал счастливый Мороз. — Но, пожалуйста, тише. За дверью могут подслушивать.

— Пошел к черту со своей конспирацией! — она потерлась носиком, провела пальцем по шраму над его губой, по вдавленной переносице. — А какой был роскошный греческий профиль!

— Увы! В топ-модели больше не гожусь. — Главное — вернулся!

— Пока нет.

— Нет?! Боже, Виташа, ты так и не оставил эту затею?

— Но теперь совсем недолго, — Мороз спустил ее на пол, покаянно склонил шею. — Дней пять-семь, не больше. Как только закончу, вернусь. После пяти лет пять дней, согласись, — это не срок.

— Тебя убьют, Виталий. Тебя просто у-бьют! И я не знаю, будет ли мне жалко. Ответь мне только: «Для чего все это?».

Мороз безысходно вздохнул:

— Ты, главное, не волнуйся. К утру выберусь через окно и — исчезну.

— Опять по воздуху?

— На антресолях валялся шпагат.

— Допустим. И что же конкретно ты собираешься делать?

— Хочу встретиться с Андреем, — пробормотал он, понимая, что за этим последует.

— Да ты!.. — она поперхнулась возмущением. — Виташечка, родной! Окстись! Он думать о тебе давно забыл. Он же первым тебя и сдаст! — Не перегибай. Это ведь он пробил, чтоб меня отпустили по двум третям. Да и тебя в покое только благодаря ему оставили.

— Конечно. Когда убедились, что я понятия не имею, куда ты эти документы заныкал. Мороз, город накануне выборов. И никому, кроме меня, ты живым не нужен. Неужели не понимаешь, что на тебя наверняка объявлена охота? Послушай меня хоть раз в жизни: раз так уперся, давай немедленно извлечем этот треклятый компромат, завтра же отвезем его в Москву и передадим в какую-нибудь газету или на телевидение. И — кончится этот кошмар...Что опять лыбишься?

— Думаю о нас, — что дальше. Ведь ты, хоть довелось со мной хлебнуть, всё ещё девочка. Чтоб любить тебя, нужно иметь деньги.

— Да ты!..

— Нужно много денег. А я даже не знаю, смогу ли достойно зарабатывать.

— Зато я знаю. У меня два языка, свободно — компьютер. И ты хочешь сказать, что мы не выживем?

— Да я вообще не хочу, чтоб ты выживала!

— И распрекрасно. Чего комплексуешь? Трудней, чем те годы, что ждала, мне уже не будет. Понимаешь ли, отморозок?

— Марюся! — Виталик утопил ее лицо в ладонях. — Ты только знай. Я для тебя — всё готов. Вообще — всё! Понимаешь?

— Вот и отлично! — она захлопала в ладоши. — Тогда поехали в редакцию. Да?!

— Да!.. Но после встречи с Андреем. — Предупреждая новый гневный выплеск, осторожно положил палец на задрожавшие губки. — Я должен дать ему шанс!

Боясь пошевелиться, чтобы не разбудить задремавшую юную жену, Виталий лежал в темноте. И потихоньку блуждающая улыбка выветрилась с его лица, уступив место привычной настороженности. Из головы не выходил отчаянный вскрик истомившейся, уставшей бояться женщины: «Для чего все?!» И ответ, казавшийся все эти годы очевидным, почему-то ускользал.

Примечания

1

«Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности»; в настоящее время — «Отдел борьбы с экономическими преступлениями»