И повсюду тлеют пожары

Селеста Инг, 2017

Летом в Шейкер-Хайтс только о том и говорили, что Изабелл, младшенькая Ричардсонов, все-таки спятила и спалила дом… В Шейкер-Хайтс, спокойном и респектабельном городке, все тщательно спланировано – от уличных поворотов и цветников у домов до успешной жизни его обитателей. И никто не олицетворяет дух городка больше, чем миссис Ричардсон, идеальная мать и жена. Но однажды в этом царстве упорядоченной жизни появляется художница Мия Уоррен. У миссис Ричардсон – роскошный дом, жилище Мии – маленький “фольксваген-кролик”. У одной есть все, но живет она в клетке из правил. У другой нет ничего, но она свободна как ветер. И в то же время так ли уж далеки они друг от друга? У обеих – дети-подростки, в которых до поры до времени тлеют пожары, и однажды пламя с ревом вырвется и попытается поглотить все вокруг. Столкновение двух миров – порядка и хаоса – окажется сокрушительным для обеих, но одновременно и подарит новую надежду. Второй роман автора интеллектуального бестселлера “Все, чего я не сказала” – это захватывающая история двух семей, в которой много пластов, нет деления на черное и белое, нет деления на героев и антигероев. В книге сплетена сложная сеть – из нравственных принципов, чувств, амбиций, ошибок прошлого. Селеста Инг постоянно меняет ракурс, она подает историю с точки зрения всех участников драмы, и от этого возникает ощущение полного погружения в созданный ею мир, а от детективной непредсказуемости и триллерного темпа кружится голова.

4

Из всего семейства Ричардсон в те первые пьянящие дни Пёрл почти не виделась только с Иззи — но заметила это не сразу. Как тут заметишь, когда остальные Ричардсоны раскинули длинные руки и заключили ее в объятия? Они ослепляли Пёрл, Ричардсоны, — своей беспечной самоуверенностью, ясной целеустремленностью, с утра до ночи. По приглашению Сплина Пёрл торчала у них долгими часами — приходила вскоре после завтрака и оставалась до ужина.

По утрам миссис Ричардсон на высоких каблуках парусником вплывала в кухню — ключи от машины и кружка-термос из нержавейки в руках — и говорила:

— Пёрл, как приятно снова тебя видеть.

И цок-цокала в глубину дома по коридору, а спустя минуту рокотала гаражная дверь и по широкой дорожке скользил прочь ее “лексус” — золотой очаг прохлады посреди летней жары. Мистер Ричардсон в пиджаке и при галстуке давно уехал, но маячил фоном, плотный, и весомый, и важный, точно горная гряда на горизонте. Пёрл спросила Сплина, чем его родители целыми днями занимаются, и тот пожал плечами:

— Ну-у… так. Ходят на службу.

На службу! В устах матери от этих слов несло тоской рутины: обслуживать столики, мыть посуду, драить полы. Но для Ричардсонов “служба” была благородна: они делали что-то важное. По четвергам мальчишка-газетчик кидал Мие и Пёрл на крыльцо номер “Сан-пресс” — для всех жителей Шейкер-Хайтс бесплатно, — и, развернув газету, они читали имя миссис Ричардсон на первой полосе под заголовками: В ГОРОДЕ ОБСУЖДАЮТ НОВЫЙ НАЛОГОВЫЙ СБОР; ЖИТЕЛИ ОТКЛИКНУЛИСЬ НА ПРОЕКТ БЮДЖЕТА ПРЕЗИДЕНТА КЛИНТОНА; НА ШЕЙКЕР-СКВЕР ПРОХОДИТ ПОДГОТОВКА К “ОТНЮДЬ НЕ СКВЕРНОМУ СКВЕРУ”. Осязаемое черно-белое доказательство усердия миссис Ричардсон.

( — Да это все лабуда, — сказал Сплин. — “Плейн дилер” — это да, настоящая газета. “Сан-пресс” — это же местные штуки: совещания муниципалитета, комиссии по районированию, кто победил на научной выставке. — Но Пёрл, глазами ощупывая подпись — Элена Ричардсон, — не поверила или пропустила мимо ушей.)

Они были знакомы с большими шишками, Ричардсоны: мэр, директор Кливлендской клиники, владелец “Кливлендских индейцев”^[5]. У них были сезонные абонементы на “Джейкобс-филд” и “Гунд”.

( — “Кавы”^[6] — отстой, — емко высказался Сплин. — Зато “Индейцы” могут выиграть вымпел, — возразил Трип.)

Иногда звонил мобильник — мобильник! — у мистера Ричардсона, и тот вытягивал антенну, выходя в коридор.

— Билл Ричардсон, — отвечал он; чтобы поздороваться, ему хватало просто назвать себя.

И даже у младших Ричардсонов то же самое — такая же уверенность в себе. Воскресными утрами Пёрл и Сплин сидели в кухне и Трип забредал после пробежки, стоял у кухонного островка, высокий, и загорелый, и худой, в спортивных трусах, совершенно непринужденный, и наливал себе соку, и внезапно сверкал улыбкой, повергая Пёрл в смятение. Лекси пристраивалась на кухонной столешнице, неэлегантная в спортивных штанах и футболке, с неопрятно заколотым пучком, сковыривала кунжутные семечки с бублика. И плевать, что Пёрл наблюдает их в таком виде. Они были безыскусно прекрасны, даже спросонок. Откуда берется такая раскованность? Как им дается эта естественность, эта уверенность, даже в пижаме? Читая меню, Лекси никогда не говорила: “А можно мне?..” Она говорила: “Я буду…” — убежденно, словно достаточно сказать — и все случится по ее слову. Это смущало и пленяло Пёрл. Лекси сползала с табурета и элегантно, как танцовщица, шагала по кухне, босиком по итальянской плитке. Трип заливал в горло остатки апельсинового сока и уходил к лестнице, в душ, и Пёрл смотрела, как он идет, и ноздри ее трепетали, ловя его запах в кильватере — пот, и солнце, и жар.

В доме у Ричардсонов были мягкие диваны — в них погружаешься, как в пенную ванну. Комоды. Громоздкие кровати-сани. Если завести себе вот такое гигантское кресло, думала Пёрл, тебе деваться некуда — придется сидеть на одном месте. Пустить корни и устроить себе дом там, где стоит это кресло. У Ричардсонов были оттоманки, и фотографии в рамочках, и горки, набитые утешительно легкомысленными сувенирами. Не повезешь резную раковину с Ки-Уэста, или миниатюрную Си-Эн-Тауэр, или бутылочку песка не больше пальца с Мартас-Винъярд, если не планируешь остаться. В Шейкер-Хайтс жили три поколения семьи миссис Ричардсон — почти, как выяснила Пёрл, с самого основания города. Пустить стержневой корень в такую глубь, погрузиться в город так всецело, что он пропитывает все фибры твоего бытия… Пёрл и вообразить такого не умела.

Сама миссис Ричардсон тоже завораживала. На телеэкране она смотрелась бы нереальной, все равно что какая-нибудь миссис Брейди или миссис Китон^[7]. И однако вот она, вживую, то и дело отпускает комплименты.

“Какая красивая юбка, Пёрл, — говорит она. — Тебе идет этот цвет. «Отлично» по всем предметам? Какая ты умница. У тебя сегодня очень красивая прическа. Ой, не дури, зови меня Элена, я настаиваю”, — но Пёрл по-прежнему звала ее “миссис Ричардсон”, и та наверняка втайне одобряла такую почтительность. Миссис Ричардсон быстро завела привычку обнимать Пёрл — Пёрл, почти чужачку, — потому только, что она друг Сплина. Мия была нежна, однако сдержанна; на памяти Пёрл мать никогда никого, кроме нее, не обнимала. А тут миссис Ричардсон — возвращается к ужину, всех своих детей чмокает в макушку и ничуточки не медлит, шагнув к Пёрл, клюет ее поцелуем в волосы, не замявшись ни на миг. Словно Пёрл — лишь еще один цыпленок в выводке.

Мия, конечно, видела, до чего околдована дочь Ричардсонами. Иногда Пёрл проводила у них целый день. Поначалу Мия радовалась, глядя на Сплина и свою одинокую дочь, которую столько раз срывали с места, которая никогда ни с кем особо не сближалась. Теперь-то стало ясно, что Пёрл давным-давно живет по указке материных капризов: они уезжают, едва Мие требуются новые идеи, едва Мия заходит в тупик, едва Мие становится неуютно. Теперь это позади, пообещала Мия дочери по дороге в Шейкер-Хайтс. Теперь мы остаемся насовсем. В этих двух одиноких детях она различала сходство — отчетливее даже, чем они сами: у обоих внутри таились чувствительные души, у обоих книжная мудрость наслаивалась на глубинную наивность. Сплин приходил рано поутру, когда Пёрл еще даже не позавтракала, и Мия, просыпаясь, раздергивала занавески и видела велосипед Сплина, распластавшийся на парадном газоне, и выходила в кухню, где Сплин и Пёрл сидели за столом, и в разномастных плошках перед ними болтались остатки отрубей с изюмом. Дети уходили на целый день, и Сплин шагал, толкая велосипед. Мия, споласкивая плошки в раковине, делала мысленную зарубку: надо поискать велосипед для Пёрл. Может, в велосипедном магазине на Ли-роуд найдется подержанный.

Но недели шли, и Мию уже слегка нервировало, что Ричардсоны так действуют на Пёрл, что они впитали ее в свою жизнь — или же наоборот. За ужином Пёрл болтала о Ричардсонах — она фанатела от них, как от телесериала.

— На будущей неделе приедет Дженет Рино^[8] — миссис Ричардсон возьмет у нее интервью, — объявляла она.

Или:

— Лекси говорит, ее парень Брайан станет первым чернокожим президентом.

Или, чуточку краснея:

— Трип играет в европейский футбол — осенью его переведут в форварды. Только что узнал.

Мия кивала, и угукала, и каждый вечер раздумывала, мудро ли, хорошо ли, что дочь так безоглядно поддалась чарам этой семьи. А затем вспоминала весну, когда у Пёрл начался такой ужасный кашель, что пришлось наконец отвезти ее в больницу, где обнаружилось, что у дочери пневмония. Сидя в темноте у ее постели, глядя, как она спит, поджидая, когда подействуют выданные врачом антибиотики, Мия дозволила себе вообразить: случись худшее — какая жизнь выпала Пёрл? Кочевая, отшельническая. Одинокая. С этим покончено, сказала Мия себе, и, когда Пёрл поправилась, они очутились в Шейкер-Хайтс и Мия пообещала, что здесь они и останутся. Поэтому она помалкивала, и назавтра Пёрл вновь торчала у Ричардсонов с утра до вечера, и они пленяли ее все сильнее.

Пёрл то и дело приходила в школы новенькой, порой два-три раза в год, и давно не боялась, но на сей раз мандражировала страшно. Одно дело — поступить в школу, зная, что это временно и потому незачем переживать, что о тебе думают, — скоро тебя здесь не будет. Пёрл так и дрейфовала класс за классом, не трудясь ни с кем знакомиться. Но знать, что с этими людьми тебе встречаться весь год, и на будущий год, и еще год спустя, — это совсем другое.

Однако выяснилось, что у них со Сплином совпадают почти все уроки, от биологии и углубленного английского до основ безопасности жизнедеятельности. Первые две недели Сплин уверенно, как умеют только десятиклассники, водил ее по школе и объяснял, в каких питьевых фонтанчиках вода холоднее, где лучше садиться в столовой, какие учителя напишут замечание, застав тебя после звонка в коридоре, а какие махнут рукой и снисходительно улыбнутся. Навигацию Пёрл осваивала по фрескам, за многие годы намалеванным учениками: взрывающийся “Гинденбург”^[9] указывал путь в естественно-научное крыло; Джим Моррисон томился у балкона большого зала; девочка, выдувающая розовые мыльные пузыри, приводила в загадочную Эвакуацию — гулкий коридор, куда в обед стекались все, кто не поместился в столовой. Trompe-l’œil^[10] с шеренгой шкафчиков помечал выход к Комнате Отдыха, гостиной выпускного класса, где стояли микроволновка — разогревать попкорн во время “окон”, — и автомат с кока-колой, которая стоила всего пятьдесят центов, а не семьдесят пять, как в столовой, и коренастый черный куб музыкального автомата, уцелевшего с семидесятых и теперь крутившего Сэра Микс-а-Лота, и “Смэшинг Пампкинз”, и “Спайс Гёрлз”^[11]. Годом раньше один школьник на купольном потолке у центрального входа нарисовал себя и троих друзей — все четверо выглядывали из-за стенки а-ля Килрой^[12], — и всякий раз, когда Пёрл проходила под этим куполом, ей чудилось, что это они гостеприимно с нею здороваются.

После школы она шла к Ричардсонам, валялась на угловом диване в семейной гостиной со старшими и смотрела шоу Джерри Спрингера. Этот маленький ритуал сложился у детей Ричардсонов в последние годы — один из редких случаев, когда они в чем-то сошлись. Никто ничего не планировал, никто ни с кем ничего не обсуждал, но каждый день, если у Трипа не было тренировки, а у Лекси репетиции, они собирались в семейной гостиной и включали Третий канал. Для Сплина — чарующий психологический этюд: каждый эпизод — очередной пример дикости человечества. Для Лекси — сродни антропологии: матери-стриптизерши, полигамные жены, малолетние наркодилеры открывали окно в далекий-далекий мир, все равно что из книг Маргарет Мид^[13]. А для Трипа — чистая комедия: великолепный балаган с запиканными тирадами и обильным швырянием стульев. Больше всего он любил, как с гостей срывают парики. Иззи все это считала невыразимым идиотизмом, баррикадировалась наверху и играла на скрипке.

— Единственное, к чему Иззи относится серьезно, — объяснила Лекси.

— Нет, — возразил Трип, — Иззи ко всему относится слишком серьезно. В этом и беда.

— Ирония в том, — как-то днем сказала Лекси, — что через десять лет мы увидим Иззи у Спрингера.

— Через семь, — сказал Трип. — Максимум восемь. “Джерри, вытащи меня из тюрьмы!”

— Или “Моя семья хочет сдать меня в психушку”, — согласилась Лекси.

Сплин неуютно поерзал. Лекси и Трип относились к Иззи как к собаке, которая вот-вот взбесится, но между собой всегда ладили.

— Она просто немножко импульсивная, — сказал он Пёрл.

— Немножко импульсивная? — засмеялась Лекси. — Это, Пёрл, ты пока ее не знаешь. Увидишь еще.

И полились истории, а про Джерри Спрингера все временно забыли.

Когда Иззи было десять, ее задержали в Обществе защиты животных — она хотела освободить всех бродячих кошек. “Они там как заключенные перед казнью”, — сказала она. Когда ей было одиннадцать, мать — сочтя, что Иззи чересчур неуклюжа, — записала ее на танцы, улучшить координацию. Отец настоял, чтобы Иззи ходила туда весь семестр — потом может бросить, если хочет. На каждом занятии Иззи садилась на пол и отказывалась шевелиться. На концерте она — прибегнув к зеркалу и маркеру — написала на лбу и щеках Я ВАМ НЕ МАРИОНЕТКА прямо перед выходом на сцену, где простояла столбом, пока остальные конфузливо танцевали вокруг.

— Я думала, мама со стыда умрет, — сказала Лекси. — А в том году? Мама решила, что Иззи слишком много носит черного, и купила ей кучу красивых платьев. А Иззи запихала их в бумажный пакет, села на автобус, поехала в центр и всё отдала кому-то на улице. Мама ее наказала на месяц.

— Она не психованная, — возмутился Сплин. — Она просто не думает головой.

Лекси фыркнула, а Трип включил звук на пульте, и Джерри Спрингер вновь заревел.

На диване умещались восемь человек, но даже когда детей было трое, все ухищрялись, воюя за место получше. С появлением Пёрл маневры усложнились. При любой возможности она садилась — ненавязчиво, невозмутимо, надеялась она — рядом с Трипом. Всю жизнь она влюблялась издалека; ей никогда не хватало смелости заговорить с мальчиком, который ей нравился. А сейчас, раз она поселилась в Шейкер-Хайтс насовсем, а Трип здесь, в этом доме, сидит на том же диване, — ну, вполне естественно, говорила она себе, что время от времени она садится рядом; никто, конечно, ничего такого не подумает — уж точно не Трип. Между тем Сплин считал, что заслуживает места рядом с Пёрл: он привел ее сюда и полагал, что его претензии первичны — он же самый давний ее знакомый. В результате Пёрл пристраивалась к Трипу, Сплин плюхался рядом с ней, братья сплющивали ее между собой, а Лекси растягивалась в углу, с ухмылкой глядя на эту троицу, и включала телевизор, и все четверо переводили взгляд на экран, очень остро сознавая при этом, что творится в комнате.

Дети Ричардсонов, как вскоре узнала Пёрл, жарче всего дискутировали о Джерри Спрингере.

— Слава богу, мы живем в Шейкер-Хайтс, — сказала Лекси во время провокационного эпизода “Хватит водить белых девчонок домой к ужину!”. — В смысле, нам повезло. Здесь никто и не замечает расу.

— Все замечают расу, Лекс, — возразил Сплин. — Вопрос в том, кто притворяется, будто не замечает.

— Посмотри на нас с Брайаном, — ответила Лекси. — Мы с одиннадцатого класса вместе, и всем по-фиг, что я белая, а он черный.

— Может, его родители предпочли бы, чтоб он с чернокожей встречался, тебе не кажется?

— Мне-то кажется, что им все равно. — Лекси вскрыла еще банку диетической колы. — Цвет кожи ничего не говорит нам о том, кто ты есть.

— Ш-ш-ш, — вмешался Трип. — Продолжается.

И однажды во время такого сеанса — эпизод назывался “Я рожаю ребенка от твоего мужа!” — Лекси вдруг повернулась к Пёрл и спросила:

— А ты не думаешь поискать своего отца?

Пёрл ответила ей расчетливо пустым взглядом, но Лекси это не помешало:

— В смысле, выяснить, где он, например. Ты не хочешь с ним познакомиться?

Пёрл перевела взгляд на экран, где здоровенные охранники тщились усадить на место оранжевоволосую тетку, сложенную как кожаное кресло для великана.

— Для начала надо выяснить, кто он, — ответила Пёрл. — И, ну, ты глянь, как прекрасно это заканчивается. Это мне зачем такое? — Сарказм не был дарован ей природой, и даже ей самой показалось, что вышло скорее жалобно, чем иронично.

— Он же может быть кем угодно, — задумчиво сказала Лекси. — Бывший. Может, сбежал, когда твоя мама забеременела. Или, может, погиб от несчастного случая, когда ты еще не родилась. — Лекси побарабанила пальцем по губам, про себя жонглируя версиями. — Может, ушел к другой. Или… — И она в возбуждении подскочила. — Может, он ее изнасиловал. А она забеременела и решила рожать.

— Лекси, — вдруг сказал Трип. Он сдвинулся по дивану и обнял Пёрл за плечи. — А ну заткнула пасть.

Чтобы Трип вникнул в беседу, не касавшуюся спорта, — более того, чтобы Трип уловил чужие чувства… прецедент необычайный, и это поняли все.

Лекси закатила глаза:

— Да я пошутила. Вот Пёрл меня поняла. Правда, Пёрл?

— Конечно, — ответила Пёрл. И выдавила улыбку. — А то.

Под мышками у нее внезапно повлажнело, сердце заколотилось как бешеное — то ли рука Трипа у нее на плече подействовала, то ли слова Лекси, то ли все это разом. Наверху, где-то над головой, Иззи разучивала Лало^[14] на скрипке. На экране две женщины снова вскочили и вцепились друг другу в волосы.

Однако вопрос Лекси задел за живое. Пёрл и сама всю жизнь гадала, но сейчас слова были сказаны вслух, прозвучали из чужих уст, и оттого вопрос показался еще настоятельнее. Время от времени Пёрл тоже его задавала, но в детстве Мия отшучивалась. “Ой, да я тебя в «Гудвилле» нашла, в контейнере с уцененкой”, — как-то раз сказала она. А в другой раз: “Я тебя выкопала на капустной грядке. А ты не знала?” Подростком Пёрл наконец перестала спрашивать. В тот день вопрос еще ворочался в голове, когда Пёрл вернулась домой, где мать в гостиной ретушировала фотографию велосипедного скелета.

— Мам, — начала Пёрл и поняла, что повторить лобовое выступление Лекси не в силах. Вместо этого она задала вопрос, что полноводной подземной рекой тек в недрах всех прочих вопросов: — Я была желанна?

— Где желанна?

Аккуратным мазком Мия снабдила пустую велосипедную вилку колесом цвета берлинской лазури.

— Здесь. В смысле, ты меня хотела? Когда я была маленькая?

Мия не отвечала очень долго — Пёрл уже заподозрила, что мать не услышала. Но после паузы Мия с кистью в руке обернулась, и, к изумлению Пёрл, глаза у нее были влажные. Неужто мать плачет? Ее хладнокровная, могучая, неукротимая мать, которую Пёрл ни разу не видела в слезах: ни когда “кролик” заглох на обочине и какой-то человек в синем пикапе остановился, якобы хотел помочь, отнял у Мии сумочку и укатил; ни когда Мия уронила на ногу, на мизинец, тяжелую кровать — найденную на обочине же — и разбила так сильно, что ноготь в конце концов стал баклажанный и вообще сошел. И однако сейчас в материных глазах незнакомое мерцание — будто смотришь на водяную рябь.

— Была ли ты желанна? — переспросила Мия. — О да. Ты была желанна. Очень, очень желанна.

Она отложила кисть в лоток и почти бегом кинулась из комнаты, больше не взглянув на Пёрл, оставив дочь рассматривать недоделанный велосипед, и заданный вопрос, и щетину кисти в лужице краски, что постепенно затягивалась кожицей.

Примечания

5

“Кливлендские индейцы” (Cleveland Indians, с 1901) — кливлендская профессиональная бейсбольная команда Главной лиги.

6

“Кливлендские кавалеры” (Cleveland Cavaliers, с 1970) — кливлендская профессиональная баскетбольная команда Национальной баскетбольной лиги.

7

Миссис Кэрол Брейди — персонаж ситкома компании ABC “Семейка Брейди” (The Brady Bunch, 1969–1974), созданного американским телепродюсером Шервудом Шварцем, о семье, состоящей из отца с тремя сыновьями и матери с тремя дочерьми; миссис Брейди сыграла Флоренс Хендерсон. Миссис Элиз Китон — персонаж ситкома компании ABC “Семейные узы” (Family Ties, 1982–1989) американского телепродюсера Гэри Дэвида Голдберга, мать троих детей, бывшая хиппи; ее роль сыграла Мередит Бакстер.

8

Дженет Вуд Рино (1938–2016) — генеральный прокурор США (1993–2001) при президенте Билле Клинтоне, первая женщина, занимавшая этот пост.

9

“Гинденбург” — крупнейший на момент постройки (1936) дирижабль, загоревшийся и взорвавшийся при посадке 6 мая 1937 г. на авиабазе Лейкхёрст в Манчестер-Тауншип, штат Нью-Джерси, по прилете из Германии; катастрофа стала началом упадка и конца эры дирижаблей. Горящий “Гинденбург” изображен на обложке первого альбома Led Zeppelin.

10

Обман зрения (фр.), техника изображения псевдообъемных объектов.

11

Сэр Микс-а-Лот (Sir Mix-a-Lot, Энтони Рэй, р. 1963) — американский рэпер и музыкальный продюсер. “Смэшинг Пампкинз” (The Smashing Pumpkins, с 1988) — американская альтернативная рок-группа из Чикаго. “Спайс Гёрлз” (Spice Girls, 1994–2000) — английская девичья поп-группа, невероятно популярная по всему миру во второй половине 1990-х.

12

Килрой — персонаж граффити, популярного в 1940–50-х гг. в англоязычных странах, выглядывающий из-за стены носатый и лысый человек.

13

Маргарет Мид (1901–1978) — американский антрополог, этнопсихолог, изучала отношения между различными возрастными группами в традиционных обществах.

14

Эдуар-Виктуар-Антуан Лало (1823–1892) — французский композитор; его “Испанская симфония ре-минор” (Symphonie espagnole, 1874) входит в стандартный репертуар для скрипки с оркестром.