Когда грустят горы

Седагет Керимова, 2018

«Когда грустят горы» 27-я по счету книга известного мастера пера Седагет Керимовой. В нее входит ряд произведений, переведенных с лезгинского языка дагестанским переводчиком Гаджи Ильясовым. Это роман «Потерянный дневник», пьеса «Холодное солнце», повести «Судьбоносные мыши», «Несбывшиеся мечты» и рассказы. Все они пронизаны безграничной любовью к родному краю автора – Кусарам. Книгу можно назвать автобиографической и этнографической – красной нитью через нее проходят жизнь, традиции, обычаи, мечты и чаяния лезгин Азербайджана.

Рассказы

Мужское слово

Издали, будто из-под земли, доносится голос. Он еле слышен, а то и вовсе исчезает.

— Даха¹, тебя Ими² зовет!

Чей это голос? Не поймешь, кому он принадлежит.

— Эй, даха, тебя Ими зовет!

Кто-то еле слышно выговаривал эти слова.

— Кому говорю? Ими зовет!

В этот раз голос раздался совсем близко, но слов все равно было не различить.

Кто-то потряс его за правое плечо. Не помогло: Абумуслим не мог отойти от сладкого утреннего сна, несравнимого ни с чем на свете. Ему все еще казалось, что голос звучит во сне. А как славно он спал — словно беззаботный ребенок! Не открывая глаз, он перевернулся с правого бока на левый и зажмурился — боялся прервать сон…

Дети с их улицы трясли ветку шелковицы, на которую забрался Абумуслим. Они трясли и трясли, а он кричал во весь голос:

— А ну пошли прочь! Вы что, глупые? Я же упаду! Бездельники, вот погодите, слезу — разукрашу вам рты не хуже, чем соком ежевики!

Но дети не унимались: распаляя его гнев, еще сильнее трясли ветку. Они определенно намеревались сбросить его с дерева. И добились-таки своего: он сорвался с ветки головой вниз и так ударился о землю, что его крик разнесся далеко-далеко…

Открыв глаза, Абумуслим увидел перед собой братишку — Багаудина. Поняв, что все происходило всего лишь во сне, он почувствовал облегчение.

_______________________________________________

1. Даха — здесь: обращение младших к старшему брату.

2. Ими — дядя со стороны отца.

— Что за люди, глаз не дадут сомкнуть… — пробормотал он. Багаудин выжидающе смотрел на брата, собираясь еще что-то сказать.

— Чего тебе, БатI? — сердито спросил Абумуслим.

— Тебя Ими зовет, — с опаской произнес Багаудин — рыжий, зеленоглазый, краснощекий мальчуган.

Разве Абумуслим в состоянии был его понять? Сказанное до него не доходило, да и БатI вырисовывался перед его взором как-то туманно. Отяжелевшие от сна веки не позволяли толком открыть глаза. Но был упрям — не сдавался, впился, как пиявка. Своими маленькими руками он тряс старшего брата за широкое, упругое плечо и продолжал что-то говорить. Абумуслим наконец различил слово «Ими», отчего вмиг открыл глаза и попытался восстановить в памяти недавние события.

Усевшись на постели и спустив ноги на пол, он задумался. Но, ощутив тяжесть в голове, вновь откинулся на постель. Перед глазами пронеслись вчерашние события.

Прежде всего, вспомнился затянувшийся далеко за полночь дем³ у Садика. Весело было — не передать! Он не припомнит такого бурного, просто великолепного дема за последние годы в Кусарах. Наплясалась же молодежь! Никто не хотел выходить из круга, пока не онемеют пятки. В два часа ночи хозяева свадьбы — отец и старшие братья Садика — хотели было остановить веселье, но Абумуслим, неизвестно почему, воспротивился этому и заскандалил, петухом наскакивая на арачи⁴ и на всех тех, кто пытался его утихомирить.

— Никто не имеет права портить дем моего друга! — буйствовал он. — Мы будем танцевать до утра! Не трогайте нас!

Его невозможно было удержать. Орлом, раскинув руки, он выплясывал в кругу. Потом молотил кого-то кулаками, как кувалдой — кто знает, скольким от него досталось! Затем, как ни в чем не бывало, обойдя круг, приказал музыкантам:

— «Лезгинку»!

Музыканты медлили, и он повысил голос:

— Кому я говорю? У вас что, уши заложены? Я сказал: «Лезгинку»!

________________________________________________

3. Дем — танцы на свадьбе, проходившие в ночное время.

4. Арачи — распорядитель танцев на свадьбе.

Но легче было распилить камень, чем музыкантам вновь оживить дем. Хозяевам свадьбы оставалось только сожалеть, особенно матери Садика. Видя расстроенный дем своего сына, она растерянно и недоуменно смотрела на Абумуслима. Он же не оставлял в покое музыкантов — заставил-таки их играть.

Пьяный и разгоряченный Абумуслим, обрадовавшись, опять оказался в кругу и пустился в лихой пляс. Он вновь и вновь заказывал музыкантам свои любимые мелодии… Что же было после? Это вспоминалось с трудом… В людей летели стулья, парни пустили в ход кулаки, женщины испуганно кричали… Абумуслиму на миг показалось, что его обдало кипятком, и тут же у него будто заледенело в голове. Неужели все это было на самом деле? Или это сон продолжается?

Он чувствовал себя надутым шаром, который плывет между небом и землей и никак не может опуститься. События прошлой ночи были невнятны, словно с того времени прошли годы. Его отяжелевшая голова была подобна ущелью, наполненному туманом, веки налились свинцом, отчего тяжело было открыть глаза…

Видя, что брат не хочет просыпаться, Багаудин прутиком, который был у него в руке, начал щекотать ему ноздрю. Абумуслим громко чихнул. Багаудин, озорно улыбаясь, пощекотал ему другую ноздрю. Абумуслим открыл глаза, увидел братишку, заливающегося смехом, и схватил его за руку:

— Ты меня злишь, БатI! Не выводи меня из себя, говорю тебе! Не видать тебе теперь портфеля как своих ушей!

Багаудин, испугавшись, заплакал. В этом году он должен был пойти в школу, и старший брат обещал сходить вместе с ним и купить ему портфель. Надо было поднять настроение брату, чтобы он перестал сердиться. Но густые дугообразные брови Абумуслима, грозно сдвинувшиеся на переносице, показывали, что дело это не из легких.

— Ну что я тебе такого сделал? Ты же никак не просыпался!

А тебя Ими зовет…

Абумуслим взглянул на наручные часы: они показывали девять. «И зачем я понадобился Ими с утра пораньше?»

— К добру ли? — смягчившись, спросил он.

— Откуда мне знать? — недовольно ответил братишка, расстроенный тем, что останется без портфеля.

— Ты знаешь все! Ну-ка быстро говори, зачем я чуть свет понадобился Ими?

Багаудин разревелся.

— Смотри у меня, БатI… Нечего тут нюни распускать. А то пройдусь по тебе разок! — пригрозил Абумуслим. — У меня и так туман в голове…

Рыдания Багаудина стали громче.

В это время открылась дверь и вошла красивая полная женщина. Это была Рагуят, жена Ими, которую все дети коротко называли Мис⁵.

— Мис, зачем Ими зовет меня? — угрюмо спросил у нее Абумуслим.

Ракуят странно посмотрела на него и, прикусив указательный палец правой руки, покачала головой. Это означало: плохи твои дела…

У Абумуслима екнуло сердце. Он хотел было расспросить Мис о происходящем, но тут ее позвали с улицы. Как только она ушла, побледневший Абумуслим вскочил, быстро натянул брюки, застегнул рубашку и вышел на веранду.

С полукруглой веранды на втором этаже вся улица перед их домом просматривалась как на ладони. Абумуслиму показалось, что в тени трех старых черешен собрался весь род Мурадовых: отец — Ханмурад, трое братьев отца и их сыновья молча сидели в ряд. Здесь же были и вчерашние музыканты. «Онито здесь зачем?» — с тревогой в сердце подумал Абумуслим. Увидев только что вошедшего во двор арачи Халидина, всеми любимого за его мастерство танцевать и следить за порядком на деме (кусарцы говорили, что его ногами шайтан отплясывает), Абумуслим совершенно сник.

Он бросил испуганный взгляд в сторону Ими. Шахмурада, самого старшего из братьев, все дети называли просто «Ими», остальных же величали по имени: Гюльмурад ими, Пирмурад ими, Ханмурад ими. Богатырски сложенный, с закрученными густыми усами, рано поседевший Шахмурад ими был подобен ожившей скале. У него было большое сердце. Он был человеком, радеющим за село, гордящимся его людьми, проявляющим заботу о родственниках. Его уважали все, от мала до велика. И в горести и в радости не обходились без него, даже сельские аксакалы всегда советовались с ним.

___________________________________________

5. Мис — сокращение от слова «имидин свас» — жена брата отца.

На всех торжествах, проходивших в Кусарах, самое почетное место предоставляли ему. Живущие в дальних краях родственники, приезжая в район, в первую очередь навещали Ими. Абумуслим, как и все остальные, тоже искренне почитал его. Месяц назад, вернувшись из Баку после завершения первого курса института, он в первую очередь проведал Ими.

Не только братья, но и их семьи, и другие родственники во всем прислушивались к Ими, никто не позволял себе прекословить ему. А для Ханмурада, отца Абумуслима, самого младшего из братьев, каждое слово Шахмурада было законом.

В роду Мурадовых бытовал обычай: перед семейными торжествами или же в спорных случаях они организовывали семейный совет, после чего действовали сообща. Вот так же, как и сейчас, собирались у того или иного из братьев и обсуждали важные семейные вопросы.

«О Аллах, что же случилось? — думал Абумуслим. — Почему дяди собрались здесь? И для чего я им понадобился?» Сердце у него колотилось, по телу струился горячий пот. Некоторое время он постоял на трясущихся ногах, не зная, как поступить, а потом, наконец, решился — будь что будет. И спустился во двор.

— Доброе утро! — неуверенно поздоровался он со всеми и стал перед Ими. «Что же со мной теперь будет?..»

У Ими была привычка: когда он сердился, то подкручивал свои усы. Вот и сейчас он делал это. Быстрые и ловкие движения пальцев его правой руки говорили о том, что он явно не в духе. Абумуслим заметил это, и его охватила неудержимая дрожь, но он постарался не выдать себя и выглядеть перед дядей спокойным.

На его приветствие никто не ответил, что лишило его остатков самообладания. Он не осмеливался даже поднять голову и посмотреть кому-либо из них в лицо.

— Ты звал меня, Ими? — с трудом, дрогнувшим голосом, выдавил он из себя.

Как приветствие, так и вопрос его повисли в воздухе. Значит, он что-то серьезное натворил. «Теперь всё! — ужаснулся он. — Мне конец!»

Вдруг Ими повернулся к музыкантам, раздался его властный голос:

— Играйте!

Не успел он произнести эти слова, как музыканты начали играть быструю музыку. Ими искоса сердито взглянул на Абумуслима и резко сказал:

— Танцуй!

Не ожидавший ничего подобного Абумуслим ошеломленно посмотрел на него и замер. А потом испуганно, с дрожью, произнес:

— Зачем?

Голос Ими зарокотал, как гром:

— Танцуй, я тебе говорю! Вчера ночью ты разошелся оттого, что тебе не выпало очереди танцевать. Теперь можешь танцевать, сколько душе угодно. Танцуй! Гаси пыл своего сердца!

Абумуслиму показалось, что грянул гром и сверкнула молния… Будто все ледники Шахдага обрушились на него! Боль так пронзила его тело, словно в него воткнулись сотни стрел. Земля ушла из-под ног, он пошатнулся…

Ему разом вспомнилось все, что произошло вчера ночью на танцах. Перед глазами промелькнуло, как он ухватил за грудки арачи Халидина и обвинил его в том, что тот пропустил его очередь… Затем оказался в центре танцевальной площадки… По том бросился в драку с музыкантами… Ударом кулака повалил на землю когото из парней…

— Не выводи меня из себя! — донесся до него грозный голос Ими. Этот голос приказывал, и противиться ему не было никаких сил. Губы Абумуслима дрожали, ноги удавалось передвигать лишь с неимоверным трудом — они будто вросли в землю. Но он раскинул руки и начал танцевать…

— Живее, я сказал! — подстегнул его звенящий металлом голос.

Как ненавидел себя Абумуслим теперь! Гордость кусарских свадеб, известный своим блистательным танцем, любитель отплясывать на демах, сейчас он презирал и себя, и танцы. Лицо его пылало, в глазах плыл багровый туман, мысли больно жалили… Тот же подстегивающий голос рвал ему душу:

— Не жмись, танцуй от души!

Но разве здесь дем? Как в удовольствие танцевать у себя во дворе, перед дядями, да еще и без причины? Прыгать обезьяной… Народ его засмеет…

Провалиться бы ему сквозь землю! Еще чуть-чуть — и он рухнет на землю и разревется, как ребенок, на глазах у всех… Кто знает, как далеко расползутся сплетни об этом… Ох, как будут потешаться над ним друзья! А уж как девушки распустят языки! Абумуслим танцевал минуту или даже меньше, но ему показалось, что это длилось бесконечно. Он не поднимал головы, не осмеливался взглянуть в лицо ни одному из сидевших. Но вдруг взгляд его упал на Багаудина. Он увидел не самого Багаудина, а только его полные слез глаза. Братишка стоял поодаль от сидевших взрослых, и вид у него был потерянный. Ему до боли обидно было видеть положение, в котором оказался старший брат Абумуслим, который всегда казался ему подобным Шарвили⁶.

А теперь приходилось смотреть на то, как его брата буквально растоптали перед всеми!..

Абумуслим, ни жив ни мертв, едва держась на ногах, вновь и вновь вспоминал вчерашнее. Испорченное им веселье односельчан, бессмысленная драка, разгневанные хозяева свадьбы, обиженные лица уходящих девушек и парней… «Как теперь я буду ходить по улицам? Как теперь смотреть в лицо кусарцам? Как вынести упреки родственников, друзей?..»

Вдруг раздался тот же повелительный голос:

— Стой!

Музыканты прервали мелодию. Ими одним взглядом подозвал к себе племянника. Абумуслим, от страха не чуя ног под собой, подошел и стал перед ним.

— Ну как, успокоилось твое сердце? Вчера ведь тебе не оказали достаточно внимания. Очередь до тебя, видите ли, не дошла. Не дали потанцевать, сколько тебе хотелось. Зато сегодня тебе никто не мешал — вся площадка принадлежала тебе! И Халидин вдобавок, — Ими повернулся к арачи. Тот кивнул.

Ими стоял лицом к лицу с Абумуслимом, и молча пронизывал его взглядом. Больше он ничего не сказал. Уж лучше бы обругал или влепил пощечину…

Сначала Шахмурад ими, а следом другие дяди и отец вышли со двора. Их сыновья, двоюродные братья Абумуслима, последовали за ними. Музыканты, собрав свои инструменты, также ушли вслед за Халидином. Абумуслим, как вкопанный, стоял посреди двора, стыдясь поднять голову и оглядеться. С веранды смотрели мать и Мис. В окнах мелькали лица его сестер. Куда теперь? Домой — стыдно. На улице тоже не покажешься. Вот бы под ним разверзлась земля…

___________________________________________

6. Шарвили — герой одноименного лезгинского эпоса.

Боясь, что в саду его увидят соседи, Абумуслим направился в хлев. Там он рухнул на кучу сена и зашелся в плаче. Он и не помнил, когда плакал в последний раз. А сейчас рыдал как ребенок… В конце концов слезы иссякли. Но куда деваться от нестерпимого чувства стыда, особенно перед Багаудином? Абумуслим чувствовал, что братишка тут — сидит в другом конце хлева, и, не издавая ни звука, смотрит на него. Присутствие младшего брата угнетало его.

Абумуслим лег на спину и, заложив руки за голову, уставился в потолок. Спустя какое-то время он приподнял голову и покрасневшими глазами поискал Багаудина. Обрадованный этим, мальчик бросился к нему, обхватил его ручонками, положил го лову ему на живот и, не говоря ни слова, закрыл глаза, горестно вздрагивая. Его поведение вновь вызвало слезы у Абумуслима. Он почувствовал: ребенок изо всех сил старается не показать старшему брату, как он давится плачем…

Абумуслим прижал его к себе, поцеловал и ласково заговорил:

— Не плачь, БатI! Умную голову палка не достанет, а для глупой и кулака мало. Ими поступил правильно. Вчера я забылся, лишился ума. Ими следовало отколотить меня, переломать мне все кости!

— Даха, значит, ты больше не будешь танцевать? — испуганно спросил Багаудин. Труднее всего было видеть его жалостливый взгляд.

— Разве я смогу теперь появляться на людях? Наверное, мне больше не следует танцевать, — Абумуслим делился с мальчиком своим горем, как со взрослым.

— Даха, ты что же, и на моей свадьбе не станцуешь?

Вопрос танцев очень беспокоил Багаудина, он был значим и важен для него. Поняв это, Абумуслим погладил мальчика по голове:

— Непременно станцую, БатI! Но на твоей свадьбе я буду танцевать по-другому. А еще — не будь я мужчиной, если еще хоть раз выпью эту отраву, называемую водкой!

От радости у Багаудина заблестели глаза:

— Правда?

— Даю тебе мужское слово! — Абумуслим произнес это так решительно, что ему невозможно было не поверить.

Потом он встал и взял братишку за руку:

— А теперь пойдем купим тебе портфель.

День рождения

Мурад проснулся в полночь и забеспокоился, не обнаружив в другой комнате, на обычном месте, отца с матерью. Младший брат, пятилетний Риад, крепко спал, улыбаясь во сне, то приподнимая брови, то, как будто глубоко задумываясь. Его вид рассмешил Мурада, который был на два года старше братишки.

— Риад, эй, Риад! — он попытался разбудить младшего, но тот продолжал пребывать в сладком царстве сна.

Мурад открыл дверь и вышел на веранду, но и там никого не оказалось. Он выглянул в приоткрытую дверь в сад. Родители сидели за столом под раскидистой шелковицей. Они говорили шепотом, но Мурад сразу почувствовал, что голос у матери дрожит. Время от времени она вытирала платком глаза. «Что с мамой?» — встревожился мальчик. И отец выглядел расстроенным, что еще сильнее взволновало его. Мурад не решился показаться им и стал подслушивать, о чем они говорят.

— Если не прооперировать Риада, мы его потеряем, — плакала мать.

Отец пытался ее утешить:

— Ты уверена, что доктор поставил точный диагноз? Не стоит спешить.

Голос у него звучал, как из глубокой ямы. Мурад никогда еще не видел отца таким потерянным.

— Это уже который раз… — голос матери задрожал. Мурад впервые видел, чтобы мать плакала так горько.

Потом они долго молчали. Продрогший на ночной прохладе Мурад тоже замер, не зная, как поступить. Отец тяжело вздохнул:

— Где найти пять тысяч манатов? Это же не сто манатов, и не пятьсот. Нет никого, кто бы одолжил. Все, как и мы, с трудом сводят концы с концами.

— Да хоть и возьмем в долг, но ведь потом надо и возвращать,

— в лунном свете лицо матери выглядело таким осунувшимся, а глаза так глубоко запали, что Мураду стало бесконечно жаль ее. Захотелось подойти и приласкаться к матери. Но он оставался на месте, продолжая прислушиваться к разговору взрослых.

— Кадыр, ребенок умрет, если мы не найдем денег!

Услышав эти слова матери, Мурад не выдержал — убежал и бросился на свою постель. Уткнувшись головой в подушку, он горько расплакался. «Если не прооперируют, Риад скоро умрет», — подумал он. Что означает смерть, Мурад знал хорошо. До сих пор не забыл, как хоронили соседа, дядю Магомеда. Тогда вмес те с мальчишками с их улицы он тайком пошел на кладбище. Они видели, как мужчины лопатами бросали землю в свежую могилу, куда опустили покойника. Теперь Мураду мерещилась картина непередаваемого горя: вместо дяди Магомеда люди хоронили Риада, лопатами бросая на него землю.

Вскочив с постели, Мурад вытер глаза и подошел к младшему брату. Он взял маленькую, беленькую ручку Риада, спавшего, не подозревая ни о чем, и прижал к своим губам. Мурад вспомнил, что постоянно обижал братишку, часто доводил его до слез, бывало, что и поколачивал. Особенно изводил его, когда видел, что родители ласкают Риада. Без причины придирался к нему, отбирал его игрушки. Часто играл не с Риадом, а с другими детьми со двора. Как бы Риад ни упрашивал и умолял поиграть с ним, он делал вид, что не замечает его. Порой он раздавливал ногой любимую игрушку Риада. И когда тот плакал, Мурад радовался. Больше всего Мурада злила странная закономерность: если он расплачется, то родителей это не особенно трогает, но как только Риад проронит хоть слезинку, тотчас начинаются упреки:

— Сынок, не трогай ребенка, у него больное сердце!

Эти слова раздражали Мурада. «А у меня разве нет сердца?» — обижался он. Иногда Риад плакал неслышно, задыхаясь, как рыба, вынутая из воды. Ему казалось, что братишка делает так нарочно, чтобы взрослые пожалели его. Поэтому он обращался с Риадом очень грубо.

Теперь, глядя на младшего братишку, спавшего с улыбкой на губах, Мурад вспоминал все это.

«Если не прооперировать Риада, мы его потеряем», — эти слова, сказанные плачущей матерью, не выходили из его головы.

«Если не станет Риада, что я буду делать? — от этой мысли Мурад окончательно сник. — И мама с папой не смогут без Риада. Даже одного дня не вытерпят! У них разорвется сердце. И я останусь сиротой…» Впервые Мурад думал о младшем брате без ненависти, с любовью, жалея его. Он осознавал беду, которая им грозила.

«Где найти пять тысяч манатов?» — вспомнил он слова, сказанные отцом. Мурад обвел глазами комнату. Тут все их жилье: и кухня, и спальня, и гостиная. Два года назад на участке, выделенном им сельским советом, они с трудом возвели этот одноэтажный дом. Но никак не могли по-настоящему обустроиться, потому что большая часть заработанных родителями денег уходила на лекарства для Риада.

У Мурада совсем пропал сон. Он предавался рассуждениям совсем как взрослый. Перед глазами стояли осунувшиеся от горя отец с матерью. «Если с Риадом чтото случится, они этого не вынесут», — коченея от холода, снова подумал он…

«Нельзя сидеть сложа руки!», — решительно сказав это себе, он встал. Нашел телефонный справочник и положил перед собой. Оттуда на отдельный листок бумаги он стал выписывать номера телефонов родственников: дедушки и бабушки, дядей и тетушек с обеих сторон. Выписав на бумагу все номера, он взглянул на часы: четвертый час ночи. Родители все еще сидели в саду. Посмотрев на них в окно, Мурад положил исписанный листок под подушку и лег спать.

Наутро, когда Мурад проснулся, отец с матерью уже отвели Риада в больницу. В другое время он бы обиделся, но сегодня только обрадовался этому. Не медля, он снял трубку телефона и позвонил дедушке.

Услышав спозаранку голос внука, старый Абдул встревожился:

— Внучек мой дорогой, к добру ли? Где мама с папой? Как Риад? — посыпались его вопросы.

— Все хорошо, дедушка. Ты завтра приедешь к нам?

— А как же! И я, и бабушка, и дядя, и тетя — все приедем. Завтра же твой день рождения!

— Чехи ба⁷, ты ничего не покупай мне в подарок, ладно.

— Почему, Мурад? Разве можно на день рождения ничего не покупать? Ведь одно удовольствие покупать подарок для внука!

— Принеси мне деньги! — понизив голос, стесняясь, сказал Мурад. И добавил: — Я сам куплю то, что мне нужно.

______________________________________

7. ЧIехи ба — дедушка.

Услышав неожиданную просьбу внука, старый Абдул подумал: «Каких только уловок не знают нынешние дети!»

— Хорошо, внучек, будь по-твоему, — сказал он. Мурад позвонил по другому номеру:

— Тетя Саяд, это я, Мурад. Доброе утро!

— Доброе утро, Мурад! Как ты? Как Риад? Ничего не случилось? — с беспокойством спросила женщина.

— Все хорошо, тетя Саяд. Ты же завтра придешь к нам?

— Как не прийти? Мы все придем.

— Вы можете вместо подарка дать мне денег? — от стыда Мурад готов был провалиться сквозь землю, на лбу у него выступили капельки пота.

— Тебе нужны деньги, сынок? — тетя Саяд громко рассмеялась.

— Да. Тетя Саяд, только не говори папе и маме, что я звонил тебе, хорошо?

— Не скажу, не скажу, будь спокоен.

Мурад позвонил и остальным родственникам. Потом он набрал номер своей учительницы Гамият, но не решился говорить с ней по телефону. Одевшись, он вышел из дома и направился в дальний конец села. Учительница Гамият, статная красавица, была любимицей первоклассников. Она приехала в село после окончания колледжа и первый год работала у них в школе.

Учительница, снимавшая комнату у тетушки Кевсер, вышла на стук Мурада. Сегодня ведь воскресенье, в школе нет уроков. Что привел этого мальчика к ней домой?

— Заходи, Мурад. У тебя какое-то дело ко мне?

— Нет, я не зайду. Я только хотел вас попросить: приходите завтра к нам домой! У меня день рождения. Вы придете?

— Приду, почему бы и нет?

Учительница, видя, что Мурад чегото недоговаривает, спросила:

— Так что купить тебе в подарок? Мурад, обрадовавшись, ответил:

— Вы не сумеете выбрать то, что я хочу. Если можно, принесите деньги.

Учительница, пораженная, рассматривала черноглазого первоклассника.

— Пусть будет так, я принесу деньги, — сказала она.

От нее Мурад направился в сельсовет, потом — к директору школы, затем — к агроному… Когда он обошел еще и сельские магазины и ларьки, было уже за полдень.

Дома на него посыпались укоры:

— Мурад, не надоело тебе носиться по улицам? Сколько можно пропадать неизвестно где, да еще и голодным?

Он ничего не ответил. Налив себе чаю, стал запивать им хлеб с сыром. Риад, очень бледный, сидел на диване. Когда Мурад заметил опухшие от слез глаза матери, у него пропал аппетит. Положив кусок хлеба на стол, он сказал:

— Завтра у меня день рождения.

— Знаю, сынок, — откликнулась мать.

— У нас будут гости, — стараясь походить на взрослого, сказал Мурад. Но мать не проронила ни слова, и он добавил: — Все свои.

И мать, и отец продолжали молчать, что обеспокоило мальчика.

— Я пригласил учительницу Гамият, будут и другие гости. Родители удивились тому, что он говорил.

— Чан⁸, Мурад, последние деньги мы сегодня отдали за лекарства для Риада… — мать готова была расплакаться.

— Зарежьте двух кур и пожарьте, — сказал Мурад и вышел. Он не хотел, чтобы домашние видели слезы на его глазах.

На следующий день вечером дом наполнился гостями. Двое дедушек, две бабушки, дяди, тетушки Мурада, соседи, дальние родственники собрались, как на свадьбу. Столько людей сразу к ним приходило лишь несколько лет назад, когда они строили дом и организовали мел⁹.

_____________________________________________

8. Чан — ласковое обращение, означающее «родной» («родная»).

9. Мел — добровольный субботник, работа сообща, когда оказывают помощь в некоторых, обычно определенных традицией, случаях.

Мать накрыла стол в тени шелковицы. Плов с курицей распространял вкусный аромат, возбуждающий аппетит. В хьаре10 испекли свежий хлеб. Украшали застолье и домашний сыр, и только что сорванные с грядки огурцы и помидоры. Домашние суетились и не замечали, что гости по одному заходят домой — в комнату, где сидел Мурад, — поздравляют его и выходят, оставляя деньги. Потом, по просьбе гостей, Мурада, а рядом с ним и Риада, усадили во главе стола. Поаплодировали, когда на столе появился торт с семью свечами, испеченный тетей Саяд. Дедушка Абдул встал и, обращаясь к внуку, сказал:

— Дорогой мой внучек, сегодня тебе исполняется семь лет. Аллах да ниспошлет тебе счастья! И ты, и твой братец Риад — растите здоровыми! И пусть будут всегда с вами отец с матерью. Да наступит день, когда ты окончишь школу и поступишь в институт. Теперь скажи нам свое самое большое желание и задуй свечи на торте.

Мурад встал, оглядел сидевших за столом и сказал:

— У меня единственное желание: чтобы Риад выздоровел. Ему требуется операция на сердце. Но если мы не сумеем собрать пять тысяч манатов… — в горле у него застрял ком, и он не сумел продолжить. Забыв о том, что надо задуть свечи, Мурад сел на место. Риад же, обрадовавшись, сам задул свечи.

За столом все притихли, как будто их облили водой. Гости избегали смотреть друг на друга, старались утереть навернувшиеся на глаза слезы.

Мать не выдержала — расплакавшись, встала и ушла в дом.

Следом за ней поднялась и тетя Саяд.

Теперь все поняли, почему Мурад вчера просил их вместо подарков принести ему деньги. За безмолвствующим столом встала, наконец, учительница Гамият и сказала:

— Мурад, ты очень умный мальчик. Ты умнее, чем мы думали. Мы тебя поняли. Даю тебе слово: мы не оставим тебя одного. Найдем выход, соберем деньги на операцию для твоего брата. Сегодня же организуем фонд помощи. Я сама поговорю с каждым. Ведь у нас в селе триста дворов.

____________________________________________

10. Хьар — особого рода печь для выпечки лезгинского хлеба.

О происшедшем в селе узнали и в райцентре. К счастью, в Кусарах, в клинике «ОКИ» на тот момент оказалась бригада врачей из Германии. Рассказ о братьях Мураде и Риаде из отдаленного села потряс руководителя бригады, пожилую женщину, профессора Марго Рихтер.

Когда она уехала в Германию, то распространила там информацию об услышанном и открыла в банке счет на имя Риада, на который начали поступать деньги с разных концов страны.

Через два месяца на машине «Скорой помощи» клиники «ОКИ» Риада с матерью привезли в Бакинский аэропорт, а оттуда отправили в Германию. В течение месяца ребенка готовили к операции. Операция прошла успешно. Окончательно выздоровев, Риад с матерью вернулся домой.

Мурада, спасшего своего младшего брата от смерти, теперь знали во всем районе.

Еще через несколько дней на имя Мурада из Германии пришла телеграмма, в которой сообщалось, что ему отправлены подарки от тамошнего детского благотворительного фонда. На следующий день в село на двух машинах приехали сотрудники посольства Германии в Азербайджане с подарками для Мурада. Всеобщее внимание привлек вставленный в рамку лист бумаги с названием фонда. Там было написано: «Мураду — самому доброму в мире брату».

Чарли

Уже много лет наши друзья, давно обосновавшиеся в Германии, звали нас к себе в гости. Особенно настойчив был Магомедхан:

— Почему бы вам хоть разочек не погостить у нас? Сколько можно работать? Поразвейтесь, посмотрите мир. Вспомните о дальних друзьях, узнайте, как они живут, — жалобно говорил он. Наверное, тоска по родине и землякам не давала ему покоя.

Как бы хорошо ни жилось на чужбине, а душа все равно тянется к родине.

Жена Магомедхана была немкой, их дети говорили на немецком. Поэтому он безумно скучал по родному языку. Все, кто приезжал в Германию, обязательно привозили ему номера газеты

«Самур». Газету он прочитывал от корки до корки, потом звонил по телефону и делился с нами своими впечатлениями о прочитанном. Зная об этой его слабости, мы часто отправляли ему с друзьями лезгинские газеты и журналы, книги и диски с народными песнями. Однако, как он признавался, ничто не могло заменить живой беседы на родном языке.

Магомедхан был прав: дела да заботы не давали нам передохнуть. Управишься с одним — тут же возникает другое. Заканчивался и срок визы, отправленной нам Магомедханом с его лезгинскими друзьями, мы же никак не могли высвободиться и собрать необходимые документы. Так происходило уже не в первый раз, и нам очень совестно было перед Магомедханом. Однако было отрадно, что наши друзья, живущие в Германии, находили возможность каждый год гостить у нас в Баку.

Однажды Магомедхан позвонил нам и поставил последнее условие:

— Имейте в виду: если и в этот раз не приедете в Германию, я серьезно обижусь на вас, не буду называть друзьями. Завтра мой брат Мурадхан доставит вам визы. Или вы в течение месяца приедете сюда, или я вычеркиваю вас из списка своих друзей!

На этом он завершил разговор, мы же запаниковали: как можно было потерять такого друга, как Магомедхан — человека добрейшей души, с сердцем, всегда распахнутым для друзей? Мы не знали другого такого молодого человека, кто так тянулся бы ко всему родному. Мы прекрасно понимали его тягу к соотечественникам, чувствовали на расстоянии его тоску по родине. В этот раз мы без опоздания подготовили все нужные документы, и через десять дней уже были на пути в Германию. Как же были счастливы Магомедхан и его друзья Герей и Сабир, встретившие нас в аэропорту! «Чан жуванбур!¹¹ Ваш приход — что солнца восход! Глядя на вас, я словно вижу родину!» — приветствовал Магомедхан нас с супругом.

Из аэропорта мы поехали по аккуратно заасфальтированной дороге сквозь зеленые леса и сады, и через несколько часов прибыли в город Цайц. Это старинный город в Северной Германии, отличающийся оригинальной архитектурой. Семья Магомед хана жила в маленьком поселке неподалеку от Цайца. Прекраснее этого райского уголка я ничего не видела в своей жизни! Здесь, в утопающих в зелени красивых домах, жили приблизительно сорок семей. Каждый домик, выстроенный в духе традиционной европейской архитектуры, был по-своему оригинален, ими можно было любоваться бесконечно.

— В этой стране никто не имеет права возводить себе дом по своему усмотрению. Проект рассматривается специальной комиссией города или села, и дом строят только после утверждения ею. Причем проекты обязательно должны отличаться друг от друга, — объяснил нам Магомедхан.

Особенно удивили нас палисадники, в которых росли неописуемо красивые цветы, декоративные кустарники и деревья. Живые изгороди из вечнозеленых растений радовали глаз. Окна и террасы домов тоже были увиты цветами. Куда ни глянь, всюду царила чистота.

Улицы были обсажены яблонями, грушами, вишнями, их ветки сгибались от тяжести плодов. Прямо от окраины села начиналась пшеничная нива, до которой тянулась асфальтированная дорога.

Здесь меня удивляло все, но более всего — заботливое отношение людей ко всему окружающему, чувствовавшееся буквально на каждом шагу. Природа была аналогична нашей, земля — такая же, но здесь везде царила сказочная красота, созданная руками человека.

Дом Магомедхана находился на окраине, расположившись между лесом и яблоневым садом.

_____________________________

11. Чан жуванбур — родные вы наши.

Перед домом раскинулся большой пруд, вкруговую обсаженный высокими деревьями, ветви которых спускались почти к самой воде. Листья умиротворенно шелестели. На берегу пруда стояла скамейка из древесных кряжей. Несколько белых лебедей скользили по воде. Пару раз мы встречали здесь старичка, который кормил их хлебом.

Нам казалось, что мы пребываем в красивой сказке. Все здесь улыбалось нам. Жена Магомедхана Жаклин к нашему приезду организовала торжественное застолье с множеством блюд, в том числе и лезгинских. Их дочь Мадлен и сын Аслан старались во всем нам угождать. Нас переполняли яркие впечатления.

После застолья Магомедхан повел нас смотреть помещение его фирмы, расположенное на противоположном конце поселка. В центре зеленой лужайки площадью примерно в полгектара возвышалось довольно симпатичное сооружение. Мы открыли ворота и вошли, но тут же резко остановились, услышав рычание привязанной в сторонке громадной собаки.

— Чарли, успокойся! — сказал Магомедхан, пропуская нас вперед. Он подробно рассказал нам о деятельности своей фирмы, которая занималась скупкой старых машин, их ремонтом и перепродажей. Мы выпили здесь чаю и уже в сумерках вернулись домой.

Среди всего увиденного здесь особое впечатление на нас произвел участок луга посреди леса, огороженный металлической сеткой, где паслась отара овец. Там было много и новорожденных ягнят.

— Для чего эта сетка? — спросила я.

— Это загон для суягных овец, — улыбнулся Магомедхан. — Немцы экономны и бережливы. Когда трава на этом участке будет съедена, овец переведут на другую часть луга. Таким образом, они не смогут, разбредаясь, бесполезно скопытить весь луг. Сетка служит также защитой для ягнят.

У некоторых овец под брюхом висели сумки из ткани, что вызвало наше любопытство. Магомедхан, улыбаясь, снова пояснил:

— Сумочки нужны для того, чтобы вновь родившиеся ягнята не расшиблись при падении.

Незаметно пролетели десять дней. Все это время мы старались подмечать как можно больше и сохранить в памяти то изобилие, которое здесь было подарено людям природой и приумножено их заботливыми руками. И при этом не переставали задаваться вызывающим огорчение вопросом: почему мы не можем вот так жить и работать у себя на родине? Побывав во многих городах, посещая музеи, прогуливаясь в парках, видя умение людей трудиться, их гордость за свою родину, мы постепенно познавали тайну успехов этой страны. Нам становились ясны причины того, почему Германия занимает особое место в Европе.

Наше путешествие подошло к концу — завтра мы должны были уезжать. Честно говоря, к тому времени мы уже соскучились по своим родным и беспокоились о них.

Было воскресенье. Магомедхан, сказав: «Перед дорогой желательно отдохнуть», оставил нас одних и ушел по каким-то своим делам.

Мой супруг, которому попалась интересная книга, лежал на диване, а я вышла из дома и направилась к пруду. Там, сев на корягу под ивой, я через светлую завесу ветвей стала наблюдать за лебедями. Старый немец был на своем обычном месте. Держа в руке миску, он брал из нее кусочки хлеба и бросал лебедям, которые на лету хватали их клювами и проглатывали. Старик каждый день приходил сюда в одно и то же время, как на работу. Пока птицы кормились, он не сводил с них глаз, а когда они наедались, уходил с довольным видом.

С того места, где я сидела, хорошо было видно помещение фирмы Магомедхана. Вдруг я услышала знакомые голоса. Показалось, что промелькнули силуэты Мадлен и Аслана. «Что они там делают в воскресный день?» — подумала я. Мне уже наскучило сидеть в одиночестве и я, обрадовавшись, пошла по склону краем пруда. Со стороны леса Магомедханом была прорезана калитка — на всякий непредвиденный случай. Я отворила калитку и вошла во двор хозяйства, но там никого не оказалось.

«Неужели я ошиблась? Разве это были не Мадлен с Асланом?» — обескуражено подумала я.

Неторопливыми шагами я направилась к зданию фирмы. Приятно было чувствовать запах травы, освеженной вчерашним дождем. Солнечные лучи словно щекотали глаза, заставляя жмуриться. В воздухе стоял запах намокшей сухой травы, дул сумеречный легкий ветерок.

И вдруг… У меня потемнело в глазах. Время остановилось. Сердце в груди замерло, ноги как будто вросли в землю, я не могла пошевелиться.

С другого конца луга, обсаженного деревьями, в мою сторону летело чтото громадное, напоминающее сказочного крылатого дракона. Я различила две передние лапы этого существа, плывущие по воздуху, лохматую голову и налившиеся от злости кровью глаза. Это был Чарли. Огромный, он и привязанный вызывал страх, поэтому его никогда не спускали с цепи. Почему же сегодня спустили?

В поселке все боялись собаки Магомедхана — говорили, что она злая, за хозяина кинется в огонь и в воду. Подобное я услышала еще в первый день нашего приезда. Я лишь однажды решилась кинуть Чарли кусок мяса — да и то, остерегаясь, издали.

До сих пор мне не приходилось видеть такого громадного пса. И ни одна собака не пугала меня так сильно. Летящий зверь приближался так быстро, что было ясно: от него не будет спасения. Я онемела, едва не лишившись чувств. «О Аллах! За что ты наслал на меня такое проклятье? В чем я провинилась, что ты так наказываешь меня? Почему не позволил мне умереть по-человечески, у себя на родине?» — проносились в голове страшные мысли. Вспомнила я недобрым словом и Магомедхана: «И зачем только ты нас пригласил сюда! Для какой-такой радости? Если не можешь присматривать за своим псом, зачем держишь его?»

Горечь подступила к горлу: неужели я умру вот так?

Между Чарли и мною оставалось каких-то пять-шесть шагов. «От судьбы не уйдешь. Это моя судьба», — смирилась я. Чарли подскочил ко мне. Его кроваво-красные глаза готовы были вылезти из орбит. В тот же миг у меня осевшим голосом вырвались слова:

— Чан, Чарли! Ну что ты, успокойся! Я же не чужая. Ты ведь хороший мальчик. Я тебе ничего плохого не сделала. Я же гость. Произошло чудо. Собака, готовая прыгнуть на меня и разорвать на части, остановилась в шаге от своей жертвы и посмотрела мне прямо в глаза. Видя, что она меня слушает, я продолжала, не повышая голоса и стараясь оставаться спокойной:

— Чан, Чарли, ты не узнал меня? Ты же видел, сколько раз мы приходили сюда с Магомедханом! Сядь, отдохни. Разве можно обижать гостя?

Чарли на глазах преображался — свирепое выражение исчезло с его морды. Но из пасти его продолжала течь слюна. Он внимательно смотрел на меня. Потом, приблизившись, обнюхал мою обувь. Мой страх постепенно стал проходить. Кто знает, действительно ли Чарли признал гостью своего хозяина, или на него подействовал мой голос, или же он вспомнил кусок мяса, который я ему бросила несколько дней назад?

А те, кого я немного раньше заметила издали, и вправду оказались Мадлен и Асланом. Как выяснилось, увидев, что Чарли со злым лаем рванулся ко мне, они кинулись в здание, чтобы сказать об этом отцу. Неожиданно прогремел голос Магомедхана:

— Чарли! Чарли!

А Чарли в это время покорно лежал у моих ног. Теперь он охранял меня. Мой страх растаял, подобно облачку в небе. Я гладила пса по лохматой голове и ласково говорила:

— Какой ты умный! Животное, а помнишь добро! Не забыл кусок мяса, который я бросила тебе…

Магомедхан, а следом за ним Мадлен и Аслан подбежали ко мне. На них не было лица. Магомедхан держал в руке ошейник, который тут же застегнул на шее пса. Потом, обессилев, опустился на землю. У него дрожали губы.

— Какое несчастье могло случиться… Слава Аллаху, что обошлось.

Удивленный нашим с Чарли умиротворенным видом, Магомедхан взглянул на меня:

— Что произошло с Чарли? Как ты его успокоила? Другого он разорвал бы!

— Почему же ты выпустил собаку без ошейника? — упрекнула я его.

— Мы заперли ворота. Кто мог знать, что ты войдешь через калитку?

На наши голоса сбежались несколько соседей, которые также были удивлены случившимся. Да и как было не удивляться, видя обычно свирепого Чарли таким дружелюбным и милым? Я же, размышляя о бессловесном животном, умеющем добром отвечать на добро, готова была расплакаться от умиления.

В полдень, перед отъездом в аэропорт, мы по очереди попрощались со всеми нашими друзьями. Но прежде чем сесть в машину, я заглянула и к Чарли. Положила перед ним сосиски, вчера купленные в дорогу, и погладила его по голове: «Чан, Чарли».

Он поблагодарил меня своим умным и добрым взглядом. Что еще сказать напоследок? Без этого необычного приключения с Чарли в нашей истории с поездкой в Германию чего-то не хватало бы точно…

Гнев змеи

Неги спустилась вниз накормить кур, подняла крышку ларя с ячменем и наполнила бадейку. Когда она насыпала корм, что-то кругленькое и маленькое, белого цвета, упало на траву. Присев на корточки, Неги подобрала находку. И тут на ее лбу выступил холодный пот. Она держала в руке… змеиное яйцо. Да, в этом не было никакого сомнения. Женщине показалось, что маленькая — с ноготь большого пальца — находка прожигает ей ладонь: сердце захлестнуло смешанное чувство омерзения и страха. Неги не могла ни бросить яйцо, ни смотреть на свою руку, в которой его держала. Она прошептала:

— Аллах всемилостивый! Хорошо, что я рассыпала корм в саду на траве, а не во дворе, как обычно. Ведь яйцо могло разбиться о камни!

Неги хорошо помнила, что набрести на змеиное яйцо — не к добру, может грянуть беда. «Что бы я делала, если бы яйцо разбилось!» Страх пронзил ее сердце. В жаркий летний день по ее телу прошла дрожь: маленькое яйцо было так же неприятно, как и сама змея. При мысли о крохотной змейке, которая могла оказаться в яйце, у нее подкосились ноги.

— Конечно, из змеиного яйца вылупится змейка с хвостиком, не цыпленок же! — проговорила она.

Но страх только усиливался. Неги не знала, как ей поступить.

«Змея не откладывает по одному яйцу. Значит, в ларе должны быть и другие…»

Наконец, взяв себя в руки, она положила яйцо в бадейку, пошла и подняла крышку ларя, осторожно заглянула в него. Поверх ячменя лежали еще три яйца. Неги дрожащей рукой подобрала их и опустила в бадейку. Затем со страхом пошарила в ячмене рукой и нашла еще два яйца.

Теперь Неги не знала, что делать с этими шестью яйцами.

«Если положить обратно в ларь, их могут найти дети. Как тогда устоять против змеи? Проклятая, как она сумела заползти в закрытый ларь?» Она хорошенько прикрыла ларь крышкой.

Неги с осторожностью отнесла змеиные яйца в заброшенный курятник в нижнем конце сада и положила их на шерстяную тряпку. Потом поспешно, с тревожно бьющимся сердцем, вернулась к ларю. Она хорошо знала природу гада, знала, что змея будет мстить за разрушенное гнездо. Если из ее яиц пропадет хоть одно, чего только она не натворит! Больше всего Неги боялась, что змея навредит ее детям.

Уставшая женщина, не чуя под собой ног, села на большой чурбан под яблоней, откуда хорошо был виден ларь. С тревогой дожидаясь появления змеи, она проклинала ее: «Чтоб тебе околеть, откуда ты взялась на нашу голову? В этом просторном мире тебе не нашлось другого места? Чтоб тебя чума поразила! Чтоб твой конец наступил!

Но ругалась она, страшась змеи, не в голос, а про себя. Ей вспомнились слова, некогда сказанные отцом: «Гнев змеи не проходит! Она будет стараться отомстить. Не успокоится, пока не ужалит врага и не впрыснет в него свой яд. Змея меняет кожу, но характер — никогда». Как же боялась Неги, что гад, оставшийся без гнезда, начнет преследовать ее детей!

Прошло немало времени, прежде чем Неги, услышав шипение, вскочила с чурбана. В нескольких шагах от нее в сторону ларя проползла толстая, длинная гюрза пепельного цвета. Страх словно парализовал Неги. Она застыла, глядя на гюрзу. Кожа змеи блестела под лучами солнца, по всей ее длине шла линия красивых овальных узоров. Достигнув ларя, гюрза подняла свою треугольную голову с устрашающими глазами и посмотрела по сторонам, несколько раз выпустила и втянула обратно длинный, узкий язык. Затем поднялась на крышку ларя, проникла в него и шумно закопошилась там. Неги застыла ни жива ни мертва, взвыв:

— О Аллах, помоги, отведи от меня беду!

Вдруг что-то камнем ударилось о землю: это была гюрза, выползшая из ларя. Она забилась на месте, свиваясь и развиваясь. Потом приподняла голову, злобно огляделась по сторонам и с шипением обползла вокруг ларя, после чего скользнула под навес, где ударом хвоста скинула на пол и разбила всю посуду, стоявшую в стенной нише. Затем подползла к глиняному горшку с кефиром и выпустила в него упругую струю яда. И наконец, вытянулась на полу.

Неги, окаменев, продолжала стоять, не зная, что предпринять. Мрачная мысль сверлила ей мозг: «Не найдя своего гнезда в сохранности, змея причинит вред моей семье!» Женщина то и дело поглядывала в сторону садовой калитки. Она боялась, что во двор войдут дети: «Не дай Аллах, если кто войдет — змея всю свою злость сорвет на нем!»

Уже, казалось бы, успокоившаяся змея вновь начала яриться. Неги подумала лопатой отрубить ей голову. Но вспомнив о яйцах, бросила лопату, взяла большую палку и приблизилась к гюрзе. Та не заметила женщину, и Неги, собравшись с духом, ударила змею палкой. Гюрза угрожающе приподняла голову и приготовилась к броску на Неги. Но та побежала в сад. Оглянувшись, Неги увидела, что змея ползет следом.

Приблизившись к заброшенному курятнику, Неги стала наблюдать за змеей. «Найдет ли она яйца?» — со страхом думала она. Да, нашла, нашла сразу же! Женщина почувствовала облегчение. Гюрза несколько раз обползла вокруг яиц и, казалось, недавний гнев отпустил ее. Невольно Неги поймала себя на мысли, что жалеет гюрзу. Словно скинув с плеч тяжелую ношу, женщина подумала: «Матери все одинаковы, будь то человек или животное — все готовы отдать жизнь за своих детей».

Неги собиралась уже уйти в дом, когда заметила, что гюрза оставила новое гнездо и поползла обратно к дворовому навесу. Женщина со страхом последовала за ней. Под навесом гюрза ударом хвоста опрокинула на пол горшок с кефиром и заползла в него. Затем вывалялась в пыли и вновь заползла в разлившийся кефир. И снова, и снова… Вконец испортив его, гюрза устремилась к своему гнезду.

Неги застыла на месте, совершенно потрясенная…