Последний Хранитель Многомирья. Книга первая. Пока цветёт радостецвет

Светлана Шульга, 2023

Первая книга трилогии о сказочном Многомирье. Этот верхний мир родился звездаллион лет назад. Тогда, когда люди были высокими по росту и по душе. Их эмоции, дела были светлыми, оттого лёгкими и поднимались за облака. Из них сформировалось Многомирье. Оно заполнилось прекрасными и ужасными существами. Одни из самых трудолюбивых существ Многомирья – муфли. Они засевают поля радостецветов, носят шляпки, любят оладушки, но не любят обмана.И было б так дальше, но "… Так легко, к великому сожалению, мой дорогой читатель, ветер жизни уносит не только муфликовые шляпки, но и радость…"

Глава 6. Мамушины чаи творят чудеса

Обратно в деревню Больших пней Хомиш шел уже без остановки.

«У Лапочки зонтик, под которым безопасно. Что ж у меня? Лишь вострые ушки да быстрые лапы со шпорами. Да сердце, что трусится, как сердце скоропрыга».

От таких мыслей шаг Хомиша прибавлялся и пружинил.

И вот-вот уже выглянут приветливые остроконечные «шляпы» муфликовых жилищ и серые древесные стены, и вот-вот станет слышно, как крокочут глифы на задних дворах да фырчат на полях радостецветов каняки. И вот-вот Хомиш поймает знакомый далекий голос деревенского бригадира Фио Габинса.

Но, к великому ужасу, ушки Хомиша уловили совем другой звук — неясный шорох.

«Что за день?! Зонтик потеряла Лапочка, а неприятности по пятам за мной, хоть бы Афи прилетела, все не так сердце бы трусилось. Но Афи, как назло мне, умчалась по каким-то своим норным делам. И какие могут быть дела у норны, кроме как собирать радость и сплетни?» — Хомиш остановился, чуть пригнул голову, и его уши стали стричь воздух.

Снова рядом зашуршало, потом зашипело, и Хомиш почувствовал, как на спину что-то навалилось. Сердечко стремительно улетело в пяточные шпоры, лапы подкосились.

— Ага-а-а! — ликовал Лифон. — Ой, не могу! Ускакало сердечко Хомиша, как скоропрыг! Ой, не могу! — он смеялся и катался по траве рядом с осевшим от страха другом.

Хомиш подскочил, одернул кафтан и, едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться самому, устроил другу выговор:

— Лифон! — смотрел уже Хомиш сверху на икающего и заливающегося смехом муфля. — Вражина ты такая! Я чуть от страха не врос в землю.

Но Лифон не слышал. Он бил себя лапами по животу, смеялся и оставлял примятые следы на молодой траве.

— Ты бы видал, — наконец смог выговорить Лифон, — ой, не могу! Ты бы видал свою мордаху! Скоропрыг, как есть скоропрыг.

— Только б путать да пугать, — уже обиженно ответил Хомиш и демонстративно отвернулся.

Лифон наконец просмеялся, собрался, встал и сбил с себя лапами листья и ветки.

— Ну нипочем не обидно ж, сдуй щеки, — примирительным тоном обратился он к другу. — Ты всегда такой уморительный, когда застращен.

— Обижусь навсегда, и знай тогда, — небольно толкнул муфля кулачком в плечо Хомиш. — Кто с тобой тогда дружить будет? Кто? С тобой и так никто не дружит. Значит, никто! И даже больше, чем никто!

— Теперь ты меня застращал, — ответил несильным тычком Лифон и дунул на нависающуюу на глаз челку. — Один-один! Все, не стану больше на тебя наводить страх.

— Вот так и все?

— И не все! — Хомиш посмотрел удивленно: поди знай, когда этот Лифон опять учудит. — Ну, если ты так сильно обиделся, — тон Лифона стал мягким и извиняющимся, словно он действительно понял, что в очередной раз зло пошутил, — ну хочешь, я тебе покажу, чтобы ты не обижался, что я нашел?

— И что же? — заинтересовался Хомиш.

Я говорил, мой дорогой читатель, что роднит муфлей и их домашних мурчал? Ах да, в прошлый раз я открыл тебе о тепле. Но есть еще одно качество, которое их роднит — это любопытство. И те, и другие жуть какие любопытки. А это качество, каждый знает — чаще недобрую службу служит.

— Ага! Смотри, какой камешек, ладно, что и крохотулечный, зато глянь, видишь в нем радугу? — раскрыл ладонь Лифон прямо перед носом Хомиша. — Ай да Лифон, да? Ай да ценный камешек нашел!

— Верно, радужный. Что это за камешек? — повертел Хомиш находку в лапках.

— Не знаю. Может, с Радужной горы поднебесной, а может… больно надо думать-то. Отнесу твоему братцу, и дело. Он все камни собирает. Неси, говорит, Лифон, мне камни, коли найдешь редкие. А если радугу в камне углядишь, неси, говорит, шибче. Вот и этот отнесу и выменяю на него золотые монеты.

Муфли двинулись вперед. Дорога расстилалась прямой ровной широкой лентой, ведущей в самую большую и крепкую деревню во всем Многомирье.

— Вот и я про что? Красивый. И, верно, точно полезный. Все красивое не может быть бесполезным и дешевым. Так что Фриму твоевойному придется раскрыть свою монетницу. Ну а если Фрим не возьмет, на ярмарку отнесу в квартал торговцев. Там, верь мне, охотники на такую блестяху точно найдутся.

Лифон спрятал поглубже в бездонную торбу находку, похлопал для надежности. И только они увидели крыши жилищ с поднимающимися над ними тонкими струйками дыма, как в небо взметнулось и издало крокочущий звук огромное крылатое серое туловище с тремя головами. Лифон и Хомиш встали, как вкопанные деревья.

— Видал это, Лифон, видал?! Это большой глиф! — воскликнул Хомиш и ткнул пальцем в небо. — Три головы у большого глифа Хранителя, больше ни у одного. У всех остальных одна.

— Что ль я слепой? Нет, — подтвердил, вглядываясь в удаляющееся пятно, Лифон. — Это Хранитель!

— Да, Хранитель на Радужную гору полетел. Верно, опять к мамуше за чаем прибывал.

— Хм, зачастил к нам чего-то, — настороженно хмыкнул Лифон, — только и слышно белоземные сплетни: Хранитель прилетал то, Хранитель прилетал се. Повидать б его. Разговор у меня к нему есть.

— Мамуша сказала, Хранителю не до разговоров, — произнес, провожая взглядом улетающего, Хомиш. — Хмурый стал и неразговорчивый, оттого надобится ему больше настоев да чаев. — Муфель призадумался, внутри него что-то зашевелилось гнусливое, неприятное, как древесные бузявочки под корой. — Что-то все ж случилось за белоземье, — продолжил делиться он волнением с другом, — тревожно мне. Да и мамуша повторяет, что сердце ее за Хранителя трепещет.

— Скажешь то ж. Чего за него переживать? — фыркнул Лифон. — Он же Хранитель. Он всеведущий, он бесстрашный. И, может, даже вечный.

— Нет вечного, — помотал головой и поник Хомиш. — И я не вечный. И ты не вечный. И мамуша не вечная. Даже Хранитель не вечный.

— Скажешь то ж. Как это не вечный? Разве ты помнишь Многомирье без Хранителя? Вот! — присвистнул от собственной правоты Лифон. — Никто не припомнит таких времен.

— Но он глубокий старец. Не мог же он народиться стариком, а значит, когда-то он был таким же, как мы — полнокровным. Он старится, а все, что старится, когда-то вымирает.

Лифон демонстративно зевнул.

— Скукота стала с тобой. Я думал, ты проснешься взрослым, а ты проснулся нудным. Пошли, узнаем, чего он прилетал.

На кухне Габинсов пахло как обычно — выпечкой. Круглое окно было нараспашку, и яркие ставенки издавали едва слышный мягкий скрип, покачиваясь от легкого ветра. На подоконнике, кивая, со всем соглашался нераскрывшийся бутон радостецвета в глиняном горшочке, вторя ему, покачивались расшитые занавески. Афи выныривала из ниоткуда и снова заныривала в никуда. Проворная норна не могла упустить возможность полакомиться крошками сдобы, которая уже распространяла ароматы на все комнаты в жилище Габинсов. А там, где сдоба, там и мед. А уж больше сахарной сдобы норны любят только сладкую медовую патоку.

— А вкусняк еще нет? — уточняла Афи и каждый раз исчезала, как только мамуша строгим взглядом и головой в чепчике давала ей отрицательный ответ.

— Чего ты спрашивал, малуня? Ах, ну да, про Хранителя, — теперь мамуша решила ответить младшему. Хомиш давно устроился рядом с печкой в кресле и вытянул вперед уставшие от долгого похода лапы. Пальцы словно жили отдельной жизнью, то скручивались, то распрямлялись. — Хранитель прилетал за чаями. И про праздник справлялся. Расспрашивал, как готовимся. Что и как в деревне. Не болеет ли кто. Забот и беспокойства у нашего Хранителя столько, что в голове не укладывается.

— Разве раньше он спрашивал? — поинтересовался Хомиш и подвернул лапы под себя, располагаясь удобнее. — Хранитель и на праздники-то не прилетал ни в одну из деревень уж поди сколько лет. К тебе только и наведывается, а про муфлей как и позабыл. Все говорят.

— Правду говорят, — подтвердила мамуша и закивала. — Знаешь, малуня, стал он будто болезненный и тревожный. Чую, он прилетал за чем-то еще, а вот зачем, как разобраться? Выспрашивал про тебя. Как твои пальчики? Зажили после настоя ковынь-травы?

Хомиш глянул на пальчики, что обжег неизвестный цветок. Волдыри сошли, и боль совершенно утихла. Афи тоже подлетела удостовериться, и муфель показал лапу обеим. Афи поджала хоботочек.

— Вот и славно, — отметила мамуша и повторила: — Хранитель, говорю, и про тебя выспрашивал.

— Мамуша, — Хомишу это польстило, и он заерзал в кресле, — если Хранителю надо отвезти чаев, так я отвезу. Мне интересно будет ему рассказать о новых цветах, если позволит.

— Что-то нашел? — отвлеклась мамуша от стряпни, развернулась к сынуше и обтерла лапки о фартук. — Ну, что молчишь, малуня? Давно я не ходила никуда дальше нашей деревни и храма. Расскажи хоть, что нашел, кого видал?

— Видал Лифона, — вспоминал и перечислял Хомиш. — Встретился с Лапочкой.

Мамуша достала из печки большую полку с аккуратно разложенными круглыми пышмами, обсыпанными лепестками. Готовая сдоба благоухала. Мамуша потрогала одну из самых удавшихся, похвалила пышмы и облизнула пальцы.

— А чудище? Про чудище забыл? — прожужжала Афи, делая круг над сладостями.

— Афи! — поднял глаза к потолку и шикнул Хомиш.

— Чудище?! — полка с грохотом выпала из лапок мамуши. — Что еще за чудище? А ну шибче рассказывай!

Пышмы, подскакивая, раскатились, и Афи спешно кинулась собирать их с пола.

— Шеликантер и шмедведь. Это были шеликантер и шмедведь, — попыталась объяснить норна с набитым ртом.

— Час от часу не легче! Великантер и ведмедь. Два чудища! — мамуша осела на кривоногий стул.

— Сказать откровенно, и нам было не до смеха, — разъяснял сбивчиво Хомиш, тоже устремившийся за разбежавшейся выпечкой. — Все обошлось, — посматривал он на встревоженную Фло Габинс, складывая сдобу обратно на противень. — Они нас не приметили.

Мамуша напрочь забыла, что первая партия пышм испорчена, что вторая полка внутри, и комнату уже заполняют не ароматы сдобы, а запахи обуглившихся головешек. Она строго отчитывала Хомиша, вернувшегося в припечное кресло:

— С чего вдруг великантерам шататься по нашим полям? Ни к чему, и чтоб ведмеди окаянные плутали промеж деревень. Не пугайте мамушу. Хомиш, что-то еще стряслось? Великантер в муфликовых деревнях! Со времен древних пращуров такого не бывало. Да вообще никогда такого не бывало на моем веку. Их дело сидеть там, в Загорье, и охранять, чего там они охраняют. Кто бы ведал их темные дела да что за помыслы за рогатыми каменными их лбами. А это верно были великантер и ведмедь?

Хомиш только хотел успокоить мамушу, но за него ответила норна. Афи лакомилась и изредка присоединялась к разговору:

— Точно! Хоботком клянусь, — тараторила она и между словами продолжала запихивать в себя крошки, уже порядком раздувшись от сладкого. — Норны видели. А норны знают, что говорят. Норна Кух, которая видела, передала норне Юби, а норна Юби передала всем остальным норнам, что это мог быть и великантер.

Мамуша ругнулась еще раз на чудищ, схватилась за голову. Чепчик, венчавший ее, примялся и жалостно обмяк.

— Все поведать Хранителю! Сердце чует, за этим он и прилетал. Ты ему перескажешь, когда прилетит? Ничего не утаишь от Хранителя? Обещаешь, Хомиш?

Хомиш угукнул.

— А еще шибче пообещай, успокой сердце мамуши — не будешь пешком уходить далеко за деревню. Никогда! Слышишь, малуня?

— Мамуша, — попытался объясниться Хомиш, — что может навредить в Многомирье? Там, где поля радостецветов цветут до горизонта? Ну носят норны слухи про Загорье и морок в пещерах, но это же сказки, чего их опасаться-то? Великантеры далеко, им не перебраться через великие горы. Пески печали… — Хомиш задумался на мгновение, — так и они от всех деревень далеко, не дойти. Что еще? Ведмеди? И не ведмедь был, может, то чудище.

— А может, был и не ведмедь, — подхватила Афи. — Норна Юби, когда рассказывала всем остальным, обронила, что это может быть как раз и не ведмедь. А невиданное существо из мира людышей. Или что еще морочное, или фаялит какой чудный…

Комната начала заполняться черным дымом, и Фло вскочила к печи.

— Малуня, — она наскоро вытащила вторую полку из печки. На полке лежали только черные крошечные головешки. — Жизнь, она такая хрупкая. Хрупче жизни только мир и счастье. А Многомирье растет, и оно такое огромное, такое непостижимое, что порой мы сами не знаем, что может в нем сотвориться. А потому всегда держи ушки востро, даже здесь, в самом уютном мире.

— Даже в нашем большом пне?

— Вот только в нашем большом пне ты и в полной безопасности. Полно, малуня. Мамушино сердце совсем всполошилось, и воздух стал черным. Пока разгоню гарь несусветную, принеси-ка из храма корзину ягод непечалиуса. Надо б успокоиться. Сварю чай спокойствия. Сегодня без чая спокойствия не обойдемся.