Последний Хранитель Многомирья. Книга первая. Пока цветёт радостецвет

Светлана Шульга, 2023

Первая книга трилогии о сказочном Многомирье. Этот верхний мир родился звездаллион лет назад. Тогда, когда люди были высокими по росту и по душе. Их эмоции, дела были светлыми, оттого лёгкими и поднимались за облака. Из них сформировалось Многомирье. Оно заполнилось прекрасными и ужасными существами. Одни из самых трудолюбивых существ Многомирья – муфли. Они засевают поля радостецветов, носят шляпки, любят оладушки, но не любят обмана.И было б так дальше, но "… Так легко, к великому сожалению, мой дорогой читатель, ветер жизни уносит не только муфликовые шляпки, но и радость…"

Глава 3. Путь в деревню Сочных лугов

День стоял ясный, ни единое даже облачное перышко не нарушало ровное, ослепительно-синее небесное полотно.

Хомиш вышел за деревню, пересек просыпающиеся поля радостецветов. Вздохнул глубоко и огляделся. По привычке помахал лапой рабочим муфлям, что колготились на полях, те ответили ему молчаливыми кивками. Потом поприветствовал далекую-предалекую гордую вершину Радужной горы, что высматривала сквозь облака все свое Многомирье, и шагнул на ровную широкую тропу, пролегающую сквозь зеленую кочковатую равнину.

— Ну и пусть, что бабочки снов были тревожными, — ободрял сам себя вслух ушастый. — Это цветолетье будет знатным, вон и Радужная гора какая безоблачная, и поля радостецветов силу набирают.

Если посмотреть в это время на каждую муфликовую деревню с высоты полета большого глифа, то можно подумать, что каждая муфликовая деревня зажата со всех сторон живым и переливающимся ярко-желтым браслетом. Это они: поля, засеянные радостецветами. После каждого белоземья радостецветы поднимают желто-белые головки навстречу рабочим муфлям и жадно принимают пыльцу с пушистых брюшков егозливых норн.

В такую пору муфли без меры работают и беспечно веселятся. Поют во весь рот, крепко обнимаются при встречах, собираются по вечерам в жилищах у трескучих свечей или каминов и мечтают, как много радости они испытают и вырастят.

В такую пору блаженство и легкое стрекотанье насекомых растворено в воздухе, а еще предвосхищение чего-то волшебного. Даже ветер Многомирья приобретает немного желтоватый оттенок. Все от радостецветов. Губы сохнут у каждого муфля и становятся сахарными.

Ты пробовал, мой дорогой читатель, пыльцу радости? Ах да! Твой рассказчик забыл, что в мире людей пыльца радости невидима и не имеет вкуса, не то что в Многомирье. Здесь ее можно увидеть, почувствовать и даже попробовать. На вкус она сладкая, но не приторная. Особенно вкусен из нее мед. Такой мед дедуша Пасечник сразу отличает по цвету и аромату. Такой мед он собирает отдельно.

Но я сбил тебя, мой дорогой читатель, с пути Хомиша.

Муфель по обыкновению шел осторожно и неспешно. Путь был недлинный, что торопиться? Он то и дело ловил изящные, как кружева, и тонкие, как струнки, паутинки с летящими на них в цветолетье пауками-вышивальщиками. Любовался перекатывающейся, что гладкие морские волны, сочной молодой травой и ласкал воздушные зеленые перекаты. Прищуривался и клонился при виде выглядывавших любопытных цветов, принарядившихся в праздничные лепестки, и тихошенько шептал им разные милые комплименты. И с жадностью исследователя выискивал, высматривал все вновь расцветшее и вновь выросшее.

«А ну, покажитесь! Кто такие?» — мысленно спросил Хомиш у голубых, будто небо Многомирья, мелких соцветий и бережно, словно извиняясь, срезал один из цветов. Так он поступал каждый раз, завидев что-то диковинное. Останавливался, бережно срезал специальными ножницами и укладывал образец в толстый талмуд.

В дни наступившего цветолетья ему хотелось не только наполнитьталмуд и закрома бездонной сумки образцами, но и наполнить всего себя изнутри новым светом.

Шел второй час дороги. Пейзаж изменился, и ровная тропинка, что вела по пестрой поляне, стала петлять между невысокими кустарниками, а дальше по ходу движения — между увеличивающимися в размерах валунами, разбросанными повсюду, куда доставал взгляд. Дыхание и лапы муфля порядком потяжелели, острые пяточки со шпорами стали застревать между камней, покрытых мхом и белым лишайником.

Хомиш присел, пошерудил лапкой в своей сумке и достал пузатую скляночку с темно-зеленой жидкостью. Жидкость внутри прозрачного пузырька запыхтела, как и положено знатным напиткам бодрости от мамуши Фло.

Да что там бодрость! Что ни возьми: чаи, настои, составы — все у нее знатное. Хоть какого муфля спроси, хоть из какой муфликовой деревни. Любой подтвердит. Иные лечатся ими. Иные взбадриваются. Муфли деревни Больших пней особенно любят увеселительные ее напитки и те, от которых снятся яркие сны. Муфли деревни Сочных лугов всегда прилетают к мамуше Фло за чаями вдохновения и любви.

— Пыж-ж-ж-жится как! Пенится! — вдруг прожужжало что-то прямо у левого уха Хомиша. — Что за водичка? — Муфель тряхнул головой и попытался поймать крылатую егозу, но поймать норну не особенно-то легко.

— Мамуша напиток бодрости положила в путь, — ответил он и снова махнул лапкой мимо увернувшейся крылатки и рассмеялся, наливая в кружечку новую порцию.

— А мне, мне, мне? Душенька моя Хомиш-ш-ш-шек, крылышки у Афи совсем-то устали! — гудела и порхала вертлявая норна. Она то ныряла в зеленую траву, то исчезала в воздушной крошечной воронке, то вновь выявлялась у кружки.

— Афи, — крутил головой, пытаясь уследить за ней, и растолковывал Хомиш, — норнам чай не нужен, к чему тебе чай?

— Кьююю, вот и подкреплюсь! Афи, в отличие от Хомиша, не спала все белоземье, Афи нужно чая бодрости.

— Афи, не придумывай, — отмахнулся Хомиш, но все же придержал пузырек и не стал его пока прятать в сумку.

— Как ж-ж-же я, как ж-ж-же? Так и говори, что жалко чая для Афи, — обиженно поджала Афи хоботок.

Хомиш решил не портить счастливое время спором с настырной норной. Тем более что переспорить норну не взялся бы ни один муфель, пустое это занятие. И он смиренно капнул несколько капель в открытую лапку, напиток вспенился и разлился миниатюрной лужицей, сделав розовую кожу ладошки муфля зеленоватой.

— Так и быть! Что, действует? А?

— Кьююю, — взвилась высоко-высоко кроха и, повеселев, исчезла в прозрачном воздухе, не одарив хозяина ответом.

— Афи, юрливая Афи, — вздохнул Хомиш и рассмеялся, — Сколько ж суеты от этих норн!

— Афи все слышит! — пискнула норна у уха и вновь растворилась.

Хомиш не сопротивлялся спокойному течению времени и позволял мягкому ветерку обдувать веснушки, рассыпанные по лицу причудливыми узорами, и трепать его острые пушистые фиолетовые с подпалинами ушки.

Эти ушки очень любила ласково трепать мамуша. А мамушу Хомиш любил сильнее всех остальных.

Каждый день, когда он не занимался в своей оранжерее, он двигал для мамуши лестницы в храме Радости, и помогал ей искать нужные свитки или книги, и смешивал и толок травы.

Но и в оранжерее у Хомиша тоже было полно работы.

Цветолетье за цветолетьем он исследовал растения — и известные, и те новые, что находил. Возился с упрямыми радостецветами и пытался вывести сорт, устойчивый к любым ветрам и любым невзгодам. Иногда он так старался, что мамуша Фло заставала его спящим сидя рядом с каким-нибудь подающим надежду ростком, гладила по макушке и накрывала пледом.

Мамушиной любви хватало на обоих сынуш, на папушу Фио и на каждого из прихожан, что являлись в храм Радости за волшебными настойками и чаями Фло Габинс.

Вот и в этот раз мамуша позаботилась о «малуне» перед дорогой.

— И береги свои ушки, Хомиш, — отмахиваясь от Афи, напутствовала она. Своими ушками Хомиш отныне гордился. Они повзрослели, стали одними из самых славных во всей деревне. — Ничего не позабыл?

— Приглашение? Тут оно! — и Хомиш похлопал лапкой по кармашку сумки, а Фло обняла его еще раз. — Ну что ты, мамуша, — засопел Хомиш от тесных объятий, — словно я навсегда. Я только отдам Лапочке приглашение на наш праздник и сразу вернусь.

— Если любишь, то не имеет значения, сколько будет длиться расставание, — погладила его по плечам мамуша.

— Мамуша, ну я уже не ребенок, я уже взрослый, — отстранился муфель и поправил перекинутую через одно плечо бездонную сумку.

— Хомиш, — продолжала назидательно напутствовать Фло, — двадцать лет для муфля — это, можно сказать, еще ребеночий возраст.

— Мамуша! — вздохнул Хомиш. — Я пошел, да?

— Я тут для чего говорила? Не пошел, а полетел, — поправила Фло. — Хоть и взрослый, а неслух. Лети на глифе. Так шибче, и сердце не будет тревожиться и выпрыгивать из-под мамушиного передника.

— Мамуша, — упорствовал муфель, — если полечу, думается мне, тогда не смогу проследить, что за новые цветы появились.

Хомиш был любитель ходить пешком. Верхом на глифе или на каняке надежно, быстро, но только пешком можно найти диковинные незнакомые растения или полюбоваться окрестностями.

— Хомиш! — рассердилась и даже несильно притопнула ножкой Фло, подперев лапками бока. — Что для тебя важнее, спокойствие мамуши или новые цветы?

— Спокойствие мамуши, — уверил муфель и наигранно сложил лапки домиком у груди. — Но как же мамуша будет пополнять свою книгу чаев без новых трав и цветов? — Видя, что мамуша тает, он поспешил еще добавить: — Я поостерегусь.

— Хомиш, Хомиш… — покачала головой она. — Если пешком, то подальше от каменных завалов и стонущих пещер. Все белоземье норны разные недобрые слухи по деревням носили. Только храмовые древние книги и Хранитель знают, что за морок может таиться в тех местах Многомирья, куда не попадает свет.

— Мамуша, — густые брови Хомиша подскочили высоко, кругловатое лицо вытянулось, и ямочка на подбородке стала глубже, — с каких пор в Многомирье появились морок и тьма? Что-то сотворилось, пока я спал?

— Сердце мамуши не на месте с недавних пор. Но и то верно, чего я навожу сама-то мороку. Иди, малуня, и убереги нас всех Хранитель!

…После напитка бодрости бездонная сумка уже не была обузой. И Хомиш чувствовал себя совсем большим, сильным и в какой-то мере бесстрашным. Пейзаж вокруг Хомиша менялся. Из высокой травы то тут, то там выпрыгивали дикие норны и пчелоптицы, а то вдруг радованки взметались в небеса, привлекая внимание путника. Все развлекало его и занимало.

«Еще чудик! — Хомиш присел, чтобы полюбоваться невиданным цветком; он крутил срезанное растение и не узнавал. Таких цветов не бывало в его талмуде. — Ни на что не похож».

Хомиш погрузил незнакомца в свою сумку и только тут заметил зонтик из кружева, что лежал чуть поодаль от цветка.

Такие чудесные вещи носила и сотворяла самая славная на все ближайшие деревни муфлишка. Он сразу узнал кружевной предмет.

«Лапочка снова потеряла свой зонтик от неприятностей. Что она скажет, когда увидит, как я вырос?» — мечтательно подумал Хомиш и приосанился.

— Что тут? — вдруг зазвенело у Хомиша в ухе, и он отмахнулся:

— Ну Афи!

— Что тут такое красивое? Цветок? Новый цветок?

— Это зонтик от неприятностей, — продемонстрировал Хомиш находку любопытной норне. — Верно, опять потеряла Лапочка. Как же она без него?

— Опасное это дело, душенька моя Хомишек, шастать нынче между деревнями пешком, — не скрывая раздражения, промолвила Афи, — не на каняке и не на глифе, да еще и без зонтика от неприятностей.

— Но в этом вся Лапочка. — Хомиш, не обращая внимания ни на прохладный ветерок, что подул с северной стороны, ни на тон Афи, все так же мечтательно вспоминал предмет своего обожания. — Она предусмотрительная, бесстрашная, но все же иной раз рассеянная. И самая милая на все муфликовые деревни.

— Ой, Афи не хочет совсем этого слышать! — закатила глаза норна. — Спаси ушки Афи от этого имени. И потом, а вдруг за белоземье она отъелась печеньем бабуши Круль и покрылась бородавками?

— Афи, не будь такой злючкой, — посмотрел укоризненно на норну Хомиш.

— Да, точно говорю, — брызнула слюной из хоботка норна, — она стала страшная, как клюка Ваха из ее деревни.

— Афи, что слюной брызжешь? — мягко осадил норну Хомиш. — Всех вспомнила, и страшильную клюку Ваку, и бабушу Круль! Что ж с тобой?

— Норны не тратят времени на всякие глупости в виде платьишек, шляпок, зонтиков. Поэтому норны знают, что говорят.

— Думается мне, норны говорят слишком много лишнего, — отметил Хомиш, но Афи решила пропустить мимо ушек это замечание. Хорошо, когда у тебя ушки, как у норны, можно всегда сделать вид, что мимо них что-то да промышгнуло. И Афи продолжила как ни в чем не бывало извергать свое недовольство.

— Глаза бы Афи не видали эту выскочку. — Норна скривила мордочку и сделала нарочно противный писклявый голос: — «О, Хомиш, посмотри, какие у меня миленькие рюшечки на воротничке, м-м-м! О, Хомиш, а ты разве не заметил, какие я сегодня завила кудряшки-очаровашки, м-м-м?» Бр-р-р! Она противная и липучая! И совсем некрасивая даже.

— Афи, запрещаю говорить про Лапочку так. И наберись вежливости, она где-то недалеко, раз зонтик тут.

— Ах, раз так, — норна перевернулась от возмущения и попыталась подбочениться крошеными лапками, но куда уж норне, лапки-то совсем коротки, и они повисли в воздухе, — Афи, в таком вот случае, лучше вообще домой вернется!

— Не стану отговаривать, — ответил Хомиш.

— Так вот, да? Ну все, я возвращаюсь, — и Афи снова перевернулась и растворилась в воздухе.

— Возвращайся, — махнул Хомиш в пустоту и только поднял зонтик, как над ним опять прожужжало:

— Я точно возвращаюсь.

— Афи! — взмахнул Хомиш зонтиком.

— Смотри, меня уже нет здесь, — ответила пустота голосом Афи.

— Сказать откровенно, это хорошо. Тишина-а-а, — протянул муфель.

— Афи все слышит! — заговорило возле его уха.

— Но тебя же здесь нет.

— Теперь нет точно.

Хомиш подождал, еще раз позвал Афи, но, на его счастье, уже никто не ответил, и муфель мечтательно вздохнул:

— Лапочка, Лапочка…

У Хомиша стало сладко во рту, как после пыльцы радости или меда из нее. Он двинулся вперед шагом пружинистым и быстрым. Хомиш уже представил, как они увидятся после долгого расставания, как она удивится его росту, а он будет рассказывать о своей новорожденной рассаде радостецветов, как вручит Лапочке приглашение. Она поблагодарит, а потом он достанет ее милую потерю, а она обязательно подарит ему поцелуй. И уже на празднике он обязательно ей признается в том, что она ему мила.

Нет, он даже скажет, что готов ей подарить любоцвет. Хотя нет, дарить Лапочке любоцвет слишком рано.

«Ну а что, — на ходу размышлял и спорил сам с собой Хомиш, — Фрим уже подарил любоцвет Каве из нашей деревни, а Фрим всего-то ничего меня постарше».

Мечтательный муфель не обращал внимания, что ступает по гигантским глубоким следам, которые оставил тяжелый некто. Он пришел в себя только тогда, когда вышел на огромную поляну без единого крупноствольного дерева. Кудрявые кусты цветущего вальтургия, трава, дикие злаки — все щурилось в зеленых улыбках от ярких лучей высокого солнца. Хомиш пробирался сквозь густую сочную поросль, обходя попадающиеся огромные валуны. Эти развалившиеся громадины, как заснувшие в дороге уставшие великаны, подставляли лучам светила один бок, греясь и лоснясь, а другой бок, поросший мхом, красноречиво рассказывал, что эти «великаны» заснули надолго, если не навсегда. Хомиш иногда облокачивался на их буровато-серые жесткие тела, чтобы перевести дыхание и попить еще мамушиного напитка. Стояла редкая для этой поры тишина, и скусные ароматы сочности и просыпающейся жизни заполняли собой все от земли и до облаков.