Драконий пир

Светлана Сергеевна Лыжина, 2023

Середина XV века. Восточная Европа. Только что отгремела новая битва на Косовом поле, став вторым крупным поражением христиан после битвы при Варне. Турки готовы устремиться дальше на север, но княжичу Владу, позднее прозванному Дракулой, безразлична судьба христианского мира. Он стремится заполучить трон Румынской Страны (Валахии), но не из-за властолюбия, а чтобы отомстить за смерть отца и старшего брата, погибших в результате предательства бояр. В деле мести будущий Дракула готов принять помощь даже от турок, если христиане не хотят помочь, ведь он думает, что месть сладка и принесёт ему радость… Но пир, устроенный молодым князем вскоре после восшествия на престол, окажется совсем не радостным.Эта книга – продолжение романа «Время дракона». Является второй в цикле из четырёх художественных книг об историческом Дракуле.

Часть I

В вышине, не скрывая голубое небо, плыли сероватые облака. Некоторые выглядели совсем тёмными, похожими на грозовые тучи. Один раз над горизонтом даже появилось нечто иссиня-чёрное, задевавшее кудлатым брюхом за верхушки деревьев. Небо вокруг этой тучи сделалось ослепительно-ярким, а далёкая речка, очутившаяся в её тени, заблестела серебром. Казалось, что скоро будет ливень, но нет. Гроза так и не разразилась.

В стране, которую турки называли Эфлак¹, в октябре почти не бывало дождей, и потому под ногами турецкой пехоты, шагавшей по дороге этой страны, всё так же клубилась пыль, а под копытами конницы, что двигалась по прилегающим пастбищам, всё так же сухо шелестела жёлтая осенняя трава.

Предводитель войска Караджа-бей находился в центре турецких толп, потому что это самое безопасное место. Откуда бы ни напали враги — спереди ли, сбоку или с тыла, — всё равно не смогут сразу добраться до главного военачальника, чьи носилки с пологом из белого холста можно было опознать издалека по высокому древку с двумя конскими хвостами, которое держал ехавший рядом человек.

Сам же военачальник отдыхал в носилках, но всё равно оставался облачённым в кольчугу, чтобы в любую минуту, если потребуется, препоясаться мечом, надеть шлем и сесть на осёдланного гнедого жеребца, которого вели следом.

Сейчас Караджа-бей, полулежа на подушках, не дремал, а пребывал в глубокой задумчивости. Он думал о своём девятнадцатилетнем подопечном, который проявил опасное безрассудство — уехал вместе с разведывательным конным отрядом, когда мог бы остаться здесь, где ничего не грозит.

Предводитель войска беспокоился, потому что помнил слова своего повелителя — султана Мурата:

— Смотри, береги этого барашка. Он ни в коем случае не должен умереть раньше, чем окажется на троне Эфлака. Также будет хорошо, если и после восшествия на трон он останется в живых хотя бы месяц. Ну а дальше пусть заботится о себе сам.

Разумеется, султанов военачальник, будучи человеком опытным, перед тем, как отпустить «барашка», чья жизнь столь ценна, принял все меры предосторожности. Во-первых, взял со своего подопечного обещание, что тот, если увидит врагов, не ввяжется в бой, а сразу поскачет назад к войску, и, во-вторых, командиру разведывательного отряда было велено проследить, чтобы безрассудный юнец сдержал слово.

— Храни его от опасностей. Ты знаешь, что в случае чего твоя голова скатится с плеч первой, — сказал Караджа-бей, на что командир отряда — человек молодой, но не раз смотревший смерти в лицо — лишь ответил:

— Да, мой господин.

Возможно, он добавил бы что-нибудь нелестное насчёт юнца, но тот стоял рядом. Караджа-бей затем и позвал начальника отряда, чтобы с рук на руки передать «барашка», уже облачённого в кольчугу и вооружённого, то есть полностью готового к предстоящей вылазке.

Меж тем «барашек» всячески выражал нетерпение, а едва закончилась беседа, побежал к своему коню, вороному шайтану, вскочил в седло и умчался вперёд, сопровождаемый лишь своим слугой-оруженосцем на коне такой же масти.

«Эх, с этими неугомонными одно беспокойство!» — подумал начальник отряда, быстро попрощался с Караджой-беем и, тоже вскочив на коня, припустился следом.

Догнать подопечных получилось только на переднем крае войска, где юнец и слуга медленно рысили в одном ряду с полусотней турецких всадников, уже собравшихся, чтобы отправиться шарить по окрестностям.

Командир отряда, обогнув всех и остановившись прямо перед мордами их лошадей, сказал:

— Влад-бей, если хочешь, чтобы я взял тебя с собой, ты не должен выезжать вперёд меня.

Тот улыбнулся и ответил:

— Ладно, Челик-эфенди. Я же обещал твоему господину поберечь свою жизнь, чтобы его голова не скатилась с плеч. Значит, и о твоей голове побеспокоюсь.

— Ты говорил так и в прошлый раз, но тогда я тоже боялся за свою голову, — ответил Челик, сохраняя серьёзный и строгий вид.

Собеседник продолжал молча улыбаться, показывая, что ему больше нечего добавить к сказанному, поэтому командир взмахнул рукой, отдавая приказ «вперёд», и все всадники с гиканьем понеслись по дороге.

* * *

Юный Влад вёл себя в присутствии турок весело и задиристо, стремясь утаить, что чувствовал на самом деле. За показным нахальством скрывались сомнения и растерянность. Совсем не так он хотел бы возвращаться в родные края из чересчур гостеприимной Турции, в которой провёл четыре года.

Только-только оказавшись на чужбине, Влад уже мечтал, как вернётся в Румынию, но даже представить не мог, что приведёт в родные края турецкое войско, то есть нечестивцев, убийц и разорителей. Это казалось невозможно, и вот теперь он привёл почти тридцать тысяч, а сегодня обговаривал с начальником этой армии, Караджой-беем, как они будут брать Тырговиште — румынскую столицу!

«Я сам разоряю собственную страну. Страну, которой собираюсь править», — говорил себе Влад и в такие минуты сомневался, что достоин трона.

К счастью, весть о появлении турок бежала далеко впереди войска. Селения, которые встречались по дороге, были уже покинуты жителями. Пленников попадалось мало, и всё же Влад знал, что они есть, и не приближался к ним. Он не мог смотреть этим людям в глаза, и у него всякий раз холодело внутри при мысли о том, что кто-нибудь из пойманных румын распознает в нём соплеменника, кинется в ноги, попросит о помощи. Что тогда? Как им помочь? Выкупить у турецкого хозяина?

Конечно, у Влада имелись деньги и ценные вещи, но выкупить даже десятую часть новообращённых рабов он всё равно бы не смог. Выкупишь одного, и эта весть сразу разлетится по всему лагерю, и придут ещё люди, и будут просить. И как объяснить им, что у тебя не осталось ничего, на что можно купить рабов?

В такие минуты Влад радовался, что носит турецкую одежду или турецкий доспех. Турецкий халат и турецкая кольчуга делали своего обладателя очень похожим на турка. Разговаривать в лагере Влад стремился только по-турецки. Разве что у себя в шатре, говоря со слугами, изменял этому правилу.

Хотелось спрятаться, но от самого себя не спрячешься. Оставалось утешаться тем, что сбор урожая уже окончился, а значит, турецкая конница, хоть и топтала поля, не приносила вреда румынским жителям, не обрекала на голод. Главный вред ожидался при штурме Тырговиште, поэтому будущий князь дал себе слово сделать всё возможное, чтобы не допустить разграбления города. Если столица сдастся без боя, предотвратить турецкие бесчинства казалось вполне возможно.

Только одно заставляло Влада забыть об укорах совести. Только одно разгоняло все сомнения — мысль о том, что он должен отомстить за своих убитых родных: за отца и старшего брата, которые оказались помехой для некоего Владислава, заявившего права на румынский трон.

Влад знал очень мало подробностей этой истории. Знал лишь, что Владислава поддержал могущественный венгр Янош Гуньяди.

Когда-то этот Янош дружил с отцом Влада — ещё с тех времён, когда отец вступил в рыцарский Орден Дракона, начал чеканить свою монету с драконьим знаком и получил за это прозвище Дракул. Венгр и Владов родитель дружили крепко, но вдруг рассорились. В памяти у сына навсегда остался тот день, когда в первый раз обнаружилось, что отец и Янош смотрят друг на друга холодно и отстранённо. Тогда казалось, что размолвка временная, но нет.

Влад хорошо помнил и самого Яноша, ведь когда-то даже гостил в его родовом замке. Особенно запомнилось лицо — высокий лоб, рано начавший лысеть, мясистый нос и большие глаза, как у филина, вылетевшего на охоту.

Раньше казалось, что в высоком лбу и необычных глазах есть знак того, что Янош — человек выдающийся, но теперь лицо венгра казалось Владу уродливым, и такими же уродливыми представлялись все люди, хоть сколько-нибудь на этого венгра похожие.

А вот Владислава Влад не видел ни разу. И не знал, как тот выглядит, но ненавидел не меньше, чем Яноша, ведь именно ради Владислава некие бояре из отцовского окружения решились на предательство.

Когда Янош Гуньяди во главе войска пришёл из-за гор в Румынию, чтобы посадить Владислава на румынский престол, то Владов отец, готовившийся сразиться с Яношем, оказался отравлен. Вот так сильно некоторые бояре не хотели воевать, что решили прибегнуть к помощи яда, чтобы не идти в поход! Трусливые твари! Однако отец Влада всё равно собрал войско и, превозмогая себя, выступил в сторону гор. Он стремился на битву, а бояре-отравители, следуя за ним, только и ждали, когда же он умрёт.

Отец не дожил до дня встречи с венграми, умер раньше, после чего Янош, увидев труп, приказал, чтобы мертвецу отрубили голову, сделали из неё чучело и отправили в Турцию, ко двору султана, где тогда жил Влад вместе со своим младшим братом Раду.

Влад видел отцовскую голову и запомнил её — помнил лицо мёртвого, которое казалось знакомым и в то же время незнакомым. Кожа на этом лице побелела, сделалась похожей на пергамент. Брови поредели. Глаз и вовсе не стало — веки были зашиты крупными неровными стежками. Губы иссохли, искривились в странной, ни на что не похожей усмешке, открывавшей и верхний, и нижний ряды зубов. Длинные чёрные усы поникли и спутались, а волосы прилипли к макушке, словно их приклеивали. Вот такой стала отцовская голова!

«А мой старший брат? — спрашивал себя Влад. — Как теперь выглядит Мирча?» По слухам, Мирчу похоронили заживо, но чтобы окончательно это выяснить, могилу следовало вскрыть. Влад не раз думал о том, что же увидит, когда откроет гроб — подобие лица или только белые кости черепа? Представить что-то определённое никак не получалось, да и само место могилы пока оставалось неизвестным. Её ещё предстояло найти.

«Я спрошу про могилу у Владислава, когда встречусь с ним, — думал девятнадцатилетний мститель. — Я спрошу его, где похоронен мой брат, а затем убью». Правда, после таких рассуждений здравый смысл начинал брать верх над гневом, и Влад спрашивал себя, как, будучи ещё юнцом, сможет один на один победить взрослого человека, который ещё совсем не стар. Владиславу было чуть более тридцати лет. А если в бою твой враг окажется сильнее и искуснее?

Конечно, Влад готовился к предстоящей схватке — каждый день упражнялся в битве на мечах. Сначала, взяв настоящее оружие, наносил удары по воздуху так и сяк, оттачивал движения, а затем брал деревянную палку и приказывал своему слуге, которого звали Войко², чтобы тоже взял палку и начинал нападать. Войко, светловолосый и сероглазый серб, был немного младше Влада, но казался старше из-за высокого роста и ширины плеч. Он возвышался над своим господином на целую голову, и потому Влад выбрал для учебных схваток именно его.

К сожалению, этот слуга умел драться плохо, ведь его учили не воинскому делу, а другим вещам, очень мирным, — к примеру, чистить хозяйские сапоги. Он вместе с несколькими другими слугами стал подарком от старого султана Мурата, желавшего, чтобы девятнадцатилетний юнец был окружён заботой и испытал как можно меньше тягот военного похода. Облегчить тяготы в дороге были призваны и другие подарки — просторный и удобный шатёр, три породистых вороных коня, отличавшиеся такой плавной поступью, что всадник сидел, как на облаке, и, наконец, две повозки с добром, каждую из которых тащила пара волов.

О большей части своего походного скарба Влад даже не помнил. Помнил про доспех, про кинжал и про меч, а ещё — про конскую сбрую, ведь они понадобятся для боя с Владиславом. Только это и занимало юнца. Про остальное он знать не желал, но слуги обязаны были знать обо всём, заботиться о сохранности этих вещей и, конечно, о своём юном хозяине. Они знали, как ставить шатёр, разводить огонь, готовить еду. Знали, как сделать так, чтобы господин всегда выглядел чистым и опрятным. Знали, как ухаживать за конями и волами, но вот в драках оказались малоискусны и не могли подсказать господину, как лучше держать оружие. Не мог подсказать и Войко.

Владу самому, без помощи знатоков, приходилось вспоминать уроки воинского дела, которые он получал когда-то давным-давно — ещё до того, как был отправлен отцом в Турцию. Да, это казалось очень давно, поэтому незадолго до похода Владу дали турецкого наставника, который научил его нескольким простым, но действенным приёмам. И вот теперь девятнадцатилетний ученик оттачивал всё это на своём слуге.

Войко искренне следовал приказу «не поддавайся» и к тому же оказался весьма смышлёным. Поначалу Влад легко побеждал его, но с каждым днём это становилось труднее, потому что Войко присматривался к господину, запоминал, как тот наносит удары, и мало-помалу перенимал науку боя на мечах. Слуга даже несколько раз победил господина!

Временами Влад оказывался озадачен. Из-за смышлёного серба, который учился слишком быстро, приходила нелепая мысль: «Чем больше я упражняюсь, тем хуже получается». А ведь Владу было совсем не до шуток! Он готовился к встрече со своим смертельным врагом и не мог эту встречу отменить. Значит, следовало победить во что бы то ни стало! Во что бы то ни стало!

При мысли об этом девятнадцатилетнего мстителя охватывала ярость, он начинал быстро наносить удары деревянной палкой один за одним — то с одного боку, то с другого. Право, лево, право, лево, право, лево, а затем неожиданно нарушал этот ритм, просто уклонялся от палки противника вместо того, чтобы её отбить, и наносил удар с той же стороны, с которой нанёс только что. Так научил турецкий наставник, и в бою против Войко это часто помогало — слуга пропускал неожиданный удар. Но помогла бы такая хитрость против Владислава?

Влад этого не знал. Он мог лишь гадать и надеяться на удачу. Просить о помощи было некого. Разве что Бога? Но можно ли всерьёз просить Бога, чтобы Он помог тебе кого-то убить? Так делалось в прежние времена — до того, как Христос пришёл в этот мир и установил законы милосердия и прощения.

До Христа действовал закон — око за око, зуб за зуб. А вот в нынешние христианские времена мстить не полагалось, но как же откажешься, если помнишь отрубленную голову отца, превращённую в чучело по вине предателей, и если тебе говорят, что те же предатели погребли твоего старшего брата заживо.

Когда Влад вспоминал об этом, то чувствовал себя железным или каменным, то есть таким, которому не страшны ничьи удары. Он казался себе непобедимым. Он беззвучно твердил, что достигнет всего задуманного. А вот что последует после? Вместе с мыслями о долге перед убитыми родичами, за которых надо отомстить, приходили мысли и об иных долгах.

Владу вспоминалось, что перед отправкой в Турцию у него появилась невеста. Тогда невесте исполнилось совсем мало лет. Кажется, десять или одиннадцать, поэтому внимания на неё он не обращал. Это была просто девочка, которая вместе со своим отцом, боярином Наном³, приходила к обедне в храм, построенный возле княжеского дворца.

Нан являлся одним из самых влиятельных бояр в княжеском совете. Заседал там не первый десяток лет. Вот почему отец уверял, что боярин Нан никуда не денется, что бы ни случилось, а с государями случается разное, и они не всегда способны позаботиться о своих сыновьях. Ну а после этих уверений обычно следовали слова, что Владу нужен надёжный кров, где всегда примут по-родственному и что этим кровом должен стать дом Нана. Как тут поспоришь! Спорить с родителем нельзя, даже если не хочешь жениться и не хочешь думать о том, что государи не вечны.

Конечно, родитель, когда говорил, что с правителями случается всякое, не думал о смерти, а предполагал лишь то, что может временно лишиться власти, сделаться изгнанником и оказаться где-нибудь в Молдавии или в ещё более далёких краях. В таких обстоятельствах он не смог бы помочь Владу, если б турки отпустили того раньше, чем ожидалось. Вот о чём думал отец, а всё повернулось совсем иначе!

Влад не знал, причастен ли Нан к предательству и убийству. Возможно, что этот боярин остался в стороне, а поскольку был человеком изворотливым, то, даже не запятнав себя преступлением, мог договориться с боярами-преступниками, то есть остаться невредимым и сохранить хотя бы часть имений.

Влад представлял себе, как, уже разделавшись с Владиславом и боярами-изменниками, обустраивается в отцовском дворце, начинает править, и вдруг, откуда ни возьмись, появляется Нан с напоминанием о свадьбе. Дескать, невеста уже вошла в возраст. Пора. Что тогда делать?

Отказаться Влад не мог. Это стало бы неуважением к памяти покойного родителя, который договаривался о женитьбе, но представить себя в качестве женатого человека казалось ещё труднее, чем в качестве того, кто смог бы победить Владислава в честном бою один на один.

* * *

Сероватые облака плыли по небу. Дорожная пыль клубилась под копытами коней. Справа и слева от дороги стелились жёлтые поля. На горизонте смутно различалась бледно-синяя полоска гор.

Всадники, поначалу мчавшиеся во весь дух, чтобы быстрее оставить позади основное войско, теперь двигались не так быстро — широкой рысью.

— Ну что, Влад-бей? — спросил Челик, обернувшись через правое плечо на своего подопечного, ехавшего с отставанием на один шаг. — Узнаёшь родные места?

— За четыре года я многое забыл.

— Значит, ты не скажешь мне, скоро ли покажется ваша столица?

— Мы уже проехали лес, который был слева от дороги, — ответил Влад. — Значит, она должна быть скоро.

Прошло ещё немного времени, и вот впереди появилась зелёная дымка фруктовых садов, а затем среди зелени стали различаться белёные стены домиков пригорода. Оборонительных стен и крепостных башен видно не было. Тырговиште стоял на равнине, не на холме, поэтому сады и дома полностью загораживали обзор.

«Если бы столицу собирались оборонять, то сожгли бы пригород, ведь он подступает к самым стенам, — подумал Влад. — Всем же известно, что вокруг крепости непременно нужна пустошь, чтобы обороняющиеся видели, куда метать стрелы и камни. Если же пригород цел, значит, те, кто затворился в городе, готовы сдаться без сопротивления».

Челику юнец этого не сказал, лишь ответил «да», когда турок спросил:

— Это и есть ваша столица?

Всадники из турецкого отряда, только что двигавшиеся плотной кучей, рассыпались и поехали кто вправо, кто влево. Они отправились искать, не осталось ли возле города чего-нибудь, что могло бы стать добычей, — к примеру, стадо овец, опрометчиво пущенное на выпас, несмотря на приближение турецкого войска.

Влад и его слуга Войко остались на месте и смотрели в сторону города. Челик — тоже. Начальнику отряда незачем рыскать везде в поисках добычи, ведь подчинённые воины и так обязаны с ним делиться.

Вдруг Челик встревожился. Он сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул, призывая тех воинов, которые успели уехать ещё не слишком далеко, немедленно вернуться. На дороге, на самой границе пригорода, показалось едва различимое тёмное пятно, которое всё росло и приближалось. Чем ближе оно становилось, тем больше напоминало верховых людей — десятка два или полтора.

— Давай узнаем, что им нужно, — предложил Влад, тоже заметивший верховых.

— Нет, — коротко ответил Челик. Он огляделся и подсчитал, что к нему возвращается лишь одиннадцать его воинов. Остальные отъехали уже слишком далеко и не слышали, что командир зовёт.

— Почему нет? — спросил Влад.

— Потому что нам надо торопиться обратно к войску.

— Уже? Ничего как следует не разведав?

— Да.

— А как же та часть твоих людей, которые не слышали свист? — не понимал Влад. — Они поехали вокруг города, чтобы осмотреться, а если не увидят тебя, когда вернутся, то будут удивлены.

Челик снова глянул на незнакомых верховых, приближавшихся со стороны румынской столицы. Их было тринадцать или пятнадцать, а в турецком отряде осталось в общей сложности четырнадцать человек, если считать Влада и Войко.

Челик нахмурился:

— Будь ты обычным воином, Влад-бей, я бы остался, чтобы узнать, что нужно незнакомцам. Но твоя голова слишком ценна. Я не могу подвергать твою жизнь опасности.

— А вдруг это посланцы? — не унимался юнец. — Вдруг они едут к нам, чтобы обговорить условия сдачи города?

— А если нет? Что, если это такой же разведывательный отряд? Тогда они, возможно, захотят вступить в бой. Ты совсем не дорожишь головой, Влад-бей!

Влад твердил своё:

— Если это посланцы, то они увидят, что мы трусливо бежали, и подумают, что наше войско слабое.

— Они разуверятся в этом, как только увидят само войско, — возразил турок. — Не упрямься, Влад-бей. Поворачиваем.

Одиннадцать воинов Челика уже почти подъехали к начальнику. Они тоже заприметили, что со стороны города кто-то приближается, и, наверное, тоже считали за лучшее уехать.

Влад делал такие предположения потому, что за годы, проведённые среди турок, успел изучить турецкие походные обычаи. Он участвовал в двух походах, окончившихся двумя большими битвами. Сначала было сражение под Варной, когда султан Мурат победил крестоносцев, а совсем недавно состоялась ещё одна победная схватка — на Косовом поле.

В обоих сражениях Муратово войско превышало христиан по численности, и не случайно. Турецкие воины всегда считали глупостью принимать бой, если силы равны, и предпочитали действовать наверняка. Вот теперь и Челик стремился уклониться от встречи с врагами, подозревая, что придётся драться, когда превосходства нет:

— Я взял тебя с собой лишь потому, что мне было приказано, — сказал он. — Но мне также было приказано проследить, чтобы ты выполнил обещание, которое дал. Ты обещал не вступать в бой.

Влад внутренне насмехался над турецкой осторожностью.

— Там не воины, а посланцы, — повторил он и уже хотел пустить коня вперёд, навстречу незнакомцам, но начальник отряда, угадав это намерение, ухватил своего неугомонного подопечного за пояс, на котором висел меч.

Если бы Влад сейчас пустил коня в галоп, то просто вылетел бы из седла и оказался на земле в очень глупом виде.

— Влад-бей, ты дал обещание и мне. Обещал, что будешь заботиться о сохранности моей головы, — сказал Челик, уже совсем хмурый. — Значит, твоё слово легковесно?

— Хорошо, мы возвращаемся к войску, — вздохнул Влад и стал поворачивать коня.

— Если всё же решишь поступить как глупец, то знай, что у меня аркан наготове, — предупредил Челик. — Я не дам тебе ехать в такую сторону, где тебя ждёт опасность.

Войко — следивший за ходом беседы молча, как и полагается слуге, — тоже повернул коня. Лицо Войко как будто ничего не выражало, но Влад почему-то подумал, что юный серб, почти не умевший драться, уж точно не позволил бы Челику набросить аркан.

* * *

Неизвестные верховые, замеченные возле румынской столицы, действительно оказались посланцами. Главных было четыре — скромно одетые бородачи. Остальные одиннадцать — не бородачи, а усачи — составляли свиту, чтобы посольство выглядело внушительнее.

«Неужели эти люди не знают, что туркам покажется внушительной лишь та свита, которая больше сотни? — подумал Влад и сам себе возразил: — Нет, наверняка посланцы всё знают, но боятся попасть в плен, и поэтому ехать никто больше не вызвался». Такое предположение невольно приходило на ум, ведь посольство из Тырговиште озиралось так, будто оказалось посреди волчьей стаи. И всё же приехавшие могли считаться смельчаками.

Вызывало уважение и то обстоятельство, что пятнадцать человек заставили остановиться всё турецкое войско. Конечно, они не прямо заставили, но посланцев требовалось принять, а это не подобает делать на ходу.

Предводитель войска Караджа-бей выслушал их, по-прежнему оставаясь в своих носилках. Теперь эти носилки стояли на земле, а тот, кто в них находился, сидел, как султан на троне, скрестив ноги среди подушек. Владу принесли раскладной стул и поставили на траве немного в стороне справа, чтобы будущий румынский князь тоже слушал.

Посланцы говорили только по-румынски. Караджа-бей не понимал румынскую речь, поэтому рядом с ним кроме многочисленных военачальников, стражи и слуг находился толмач, переводивший на турецкий. Влад турецкую речь понимал, как и румынскую, из-за чего невольно выслушивал всё дважды.

— Кто вас прислал? — спросил Караджа-бей, и четыре главных посланца ответили, что они полномочны говорить от имени всех горожан Тырговиште.

Услышав это, Влад чуть не вскочил. Беседа только началась, а уже стало ясно самое главное. Посланцев отправил не Владислав, а простые «горожане». Значит, Владислава в Тырговиште нет! А где он? Где он мог находиться в то время, когда его столица вот-вот грозила оказаться захваченной?!

Об этом же спросил посланцев и Караджа-бей, на что было отвечено: Владислав сейчас за горами, в венгерских землях, то есть в Трансильвании, а когда же вернётся, никому неведомо.

«Значит, сбежал! Трусливо сбежал! — промелькнула мысль у Влада. — Ты всё боялся драться с Владиславом, а он сам тебя боится!» Конечно, юнец тут же себе возразил, что этот трус испугался не девятнадцатилетнего противника, а большую турецкую армию, но произошедшее всё равно казалось удивительным. Получалось, что мужества у Владислава куда меньше, чем у самого Влада, ведь трус сбежал уже дважды.

Предыдущее бегство случилось чуть более десяти дней назад, на Косовом поле в сербских землях. Там состоялось сражение между турками и объединённой христианской армией, которую возглавлял Янош Гуньяди, а Владислав находился при Яноше.

Влад и тогда надеялся встретиться с Владиславом лицом к лицу — встать в турецкие ряды, участвовать в битве и, улучив момент, добраться до своего врага, схватиться в смертельном поединке, — но не пришлось. Юнец даже обратился к султану Мурату, самолично повелевавшему турецкой армией в той битве:

— Я прошу позволения взять в руки меч и проявить отвагу, — однако в ответ прозвучало короткое и строгое «нет».

Турецкому правителю явно докучала эта просьба, и потому Влад не мог попросить снова. Он вынужденно остался в султанском шатре, надеясь, что Владислав доживёт до конца сражения и попадёт в плен, ведь тогда Мурат мог бы оказать неугомонному девятнадцатилетнему юнцу милость и позволить «поиграть с пленником».

А возможно, оказался бы пленён и Янош Гуньяди. Сразиться с ним один на один Влада тоже тянуло. Юнец ясно представлял себе этот поединок и почти не думал то том, что сражение может окончиться не в пользу турок. Их победа казалась предрешённой — само место боя располагало к победе!

* * *

Косово поле в переводе означает «дроздовое поле», но по-сербски название вмещало больше смысла, потому что, говоря «кос», сербы чаще всего подразумевали чёрного дрозда. Когда-то здесь и впрямь можно было увидеть множество небольших чёрных птиц, которые прыгали по земле, неизменно держа хвосты приподнятыми.

Дрозды шли вслед за пахарями, из развороченной почвы выхватывая дождевых червей, любимую свою пищу, а также — жуков и букашек, но это осталось в далёком прошлом. К тому времени, когда Влад оказался на Косовом поле, пернатых собирателей там почти не осталось. Они переселились туда, где кормят лучше, потому что на Косовом поле уже никто не пахал — разве что на самых окраинах. Серёдку не трогали, потому что более полувека назад там случилось большое сражение, в земле осталось много костей, и люди боялись тревожить мёртвых.

В той битве полувековой давности сошлись сербское войско с войском турецким и турки победили. Сербы не уставали оплакивать своё поражение, но Влад, оказавшись в Косово и зная эту историю, всё равно хотел, чтобы турки победили ещё раз, и вот в соответствии с его чаяниями всё повторилось — турки снова разбили христианское войско на том же месте. Султан Мурат, прямой потомок прежнего султана-победителя, не посрамил честь своего предка.

За битвой на Косовом поле Влад наблюдал с большим воодушевлением, ведь она стала итогом войны, которую начал разгневанный султан, получивший «в подарок» от Яноша Гуньяди голову Владова отца.

Сражение началась в четверг, и Влад, помнится, спросил своего слугу Войко, раз уж тот по рождению серб:

— Чем, по вашим поверьям, хорошо заниматься в четверг?

— По нашим поверьям? — не понял Войко.

— Каждый народ придумывает свои поверья о том, что хорошо делать в тот или иной день, — сказал Влад. — Эти поверья ещё называются приметами. И они появляются не просто так. Сейчас мы на твоей земле, поэтому я хочу знать здешние поверья. Хорошо ли сегодня биться с врагом?

— Прежняя Косовская битва была во вторник, — заметил серб. — Вот поистине плохой день! По приметам моего народа во вторник лучше ничего не начинать, чтобы не навлечь на себя беду⁴.

— Но сегодня-то четверг⁵, — не отставал Влад. — Хорошо ли начинать битву сегодня?

— Четверг — хороший день, — ответил Войко.

— А для кого он хорош? — продолжал спрашивать Влад. — Он хорош для христиан? Если для них этот день благоприятен, значит, для султана неудачен?

— Я не знаю, — признался слуга.

— Значит, удача будет на стороне султана! — решил Влад. — Ведь это Мурат начинает дело. А треклятый Янош, который возглавляет крестоносцев, лишь принимает битву, ему навязанную.

Вопреки расчётам Влада четверг оказался более благоприятным для крестоносцев, чем для турок. Янош атаковал турецкое войско, причинив весьма значительный урон, а на следующий день сумел пробиться почти до самого центра, где стоял султанский шатёр.

Влад находившийся в шатре, просил позволения у султана отлучиться, чтобы выйти наружу и посмотреть, что там делается, но султан снова ответил «нет», и это прозвучало ещё строже, чем прежде. Девятнадцатилетнему юнцу ничего не оставалось, кроме как стоять на месте и продолжать смотреть на шашечные фишки, расставленные на карте перед Муратом и показывавшие положение войск. Белыми обозначались турки, а чёрными — христиане.

Лишь спустя несколько лет Влад наконец понял, что султан старательно берёг своего подопечного и потому не отпускал от себя. Мурат не хотел, чтобы юнца, который должен был сесть на трон Эфлака, задела случайная стрела. Вот почему на позволение «поиграть с пленниками» тоже не стоило надеяться, даже если бы Янош Гуньяди и Владислав в самом деле попали в плен. Влад же, представляя себе эти честные поединки, проявлял полное незнание жизни.

А битва шла своим чередом. Сила крестоносцев иссякла, но пробиться к султанскому шатру они так и не смогли. Турки отбросили их, а затем Мурат, желая окончательно измотать противника, велел обстреливать христианский лагерь из пушек. Грохот орудий слышался всю ночь с пятницы на субботу, а в субботу турки начали сами наступать и смяли весь христианский лагерь. Лишь тогда, когда исход битвы стал ясен, султан вышел из шатра, сел на коня и, окружённый янычарами со всех сторон, поехал к месту затихавшего сражения, позволив Владу надеть доспех и ехать рядом.

Вокруг уже сгущались сумерки. Слева догорал розово-золотой закат. Впереди копошилась тёмная масса людей, чуть освещённая жёлтым пламенем горящих повозок христианского лагеря. Слышались крики, звон металла и всё тот же пушечный грохот, но теперь он раздавался совсем редко. Когда стреляли со стороны христиан, то среди поля боя на мгновение появлялся белый сполох, заметный даже издалека.

К Мурату подвели четверых знатных пленных, но тот, узнав, что среди них нет Яноша, вытащил саблю из ножен и собственноручно зарубил всю четвёрку, сказав, что эти люди ему не нужны. Пожалуй, в тот вечер Влад впервые увидел, как турецкая сабля опускается на чью-то голову, и впервые увидел смерть так близко — в нескольких шагах от себя. Тем не менее девятнадцатилетний юнец даже не вздрогнул, когда Мурат вдруг начал избавляться от «ненужных» пленных. Смерть на поле боя казалась чем-то обыденным.

Битва закончилась тем же вечером победой турок, а утро воскресенья ознаменовалось благодарственной молитвой — войско султана возносило хвалу Аллаху.

Утро выдалось туманным, как часто бывает в октябре. От рек, окружавших поле с трёх сторон, пришла серая дымка.

Окутанные туманом воины-мусульмане, все как один смотревшие в сторону Мекки, на юго-восток, стояли на своих ковриках, воздевали руки, опускали, хором произносили суры из Корана, кланялись в пояс, распрямлялись, опускались на колени, падали ниц, снова распрямлялись, садились на пятки, затем снова падали ниц и опять распрямлялись. Султан совершал священные действия на виду у всех, на холме рядом с шатром, но Влад мог бы побиться об заклад, что из-за серой пелены задние ряды молящихся не видели своего господина.

Возле Мурата молились сановники. Здесь же, на холме, падали ниц, сгибались в поклонах и распрямлялись вездесущие дервиши, одетые в лохмотья и в высокие меховые колпаки шерстью внутрь.

Дервиши, являвшиеся чем-то вроде странствующих монахов, вызывали у Влада странное чувство. Сначала они ему нравились, потому что напоминали христианских монахов, но чем дольше Влад жил в Турции, тем больше понимал, что это сходство поверхностное. К тому же дервиши считали, что каждый христиан одержим демонами. Влад всё ждал, что один из дервишей укажет на него грязным пальцем и скажет «шайтан», и пусть такого ни разу не случалось, но юному христианину казалось неприятно, что дервишей привечали при султанском дворе — давали пищу и одаривали деньгами.

Когда султан направлялся в поход, все эти монахи шли следом, как прикормленные псы. Они воодушевляли турецких воинов на битвы, а в христианских землях ещё и громко поносили христианские армии, будто облаивали. Так было и во время недавней битвы — в турецком лагере раздавался лай и вой.

Сейчас Влад вместе с другими придворными христианами стоял в стороне и молча наблюдал за молитвой. Утренний холодок заставлял ежиться. Так и хотелось зевнуть, но разумный христианин при подобных обстоятельствах никогда этого не сделает.

Единственное, что можно было себе позволить, это посмотреть в сторону — на поле боя, почти скрытое туманом, где лежали тела людей, и лошадей, и даже верблюдов. Влад снова пожалел, что не смог наблюдать за сражением воочию. То немногое, что он разглядел вечером, не шло в счёт. Днём же Влад видел лишь белые и чёрные фишки, которые двигались по карте, расстеленной на ковре султанского шатра.

Наверное, эта карта до сих пор лежала там, в шатре, и фишки, подобно телам на поле, тоже оставались на вчерашних местах, ведь без приказа никто не стал бы трогать ни то ни другое.

Наконец, молитва окончилась, после чего Мурат сел на коня и проехал вдоль лагеря, устроив смотр войскам и одновременно желая явить себя людям. Приветственные кличи, громкие и раскатистые, сопровождали «великого и непобедимого» на протяжении всего пути.

По окончании смотра главнокомандующий призадумался, ведь ни Яноша Гуньяди, ни Владислава не оказалось среди пленных. Возможно, эти двое могли оказаться среди убитых, поэтому Мурат велел янычарам обшарить всё поле боя, то есть выискивать там христиан, одетых в богатую одежду и в дорогие латы. У этих христиан следовало отсекать головы, приносить на холм возле султанского шатра и складывать рядами.

— Иди сюда, мой барашек, — обратился султан к Владу.

— Я здесь, повелитель.

Султан придумал прозвище «барашек» давным-давно, четыре года назад, и за это время Влад вполне привык именоваться так. Слыша «барашек», девятнадцатилетний юноша уже не чувствовал обиды и даже перестал гадать, что означает прозвище. Гораздо интереснее было узнать, зачем зовёт султан.

— Ты видишь, что складывают янычары на холме? — спросил Мурат, когда «барашек» приблизился.

— Да, повелитель. Это головы твоих врагов⁶.

— Верно. — Султан улыбнулся. — А ты хочешь знать, для чего я позвал тебя?

— Да, повелитель.

— Иди и посмотри, есть ли там голова свиньи Юнуса, — так Мурат называл Яноша Гуньяди. — Никто не видел, куда он делся, но если мы не нашли его среди живых, то, возможно, найдём среди мёртвых. Ты ведь хорошо знаешь в лицо эту свинью?

— Да, повелитель.

— Я уверен: если голова Юнуса там, ты её не пропустишь. Поэтому повелеваю: если вдруг найдёшь, принеси её мне.

Услышав приказ, Влад не испугался и не преисполнился омерзения, а, наоборот, воодушевился: «Что, если султан прав и голова Яноша действительно там?» Также можно было надеяться, что на холм принесут и голову Владислава. Но как её опознать? Ведь Владислава-то никогда видеть не доводилось.

Так размышлял Влад, рассматривая головы, количество которых увеличивалось довольно медленно, так что девятнадцатилетний «барашек» в нетерпении оглядывался: не несут ли ещё?

Между тем туман всё никак не желал рассеиваться. Дальние предметы казались тусклыми и расплывчатыми. Поле боя почти терялось в этой серой дымке. Янычары, бродившие среди тел, тоже делались тусклыми, словно призраки. Они уходили в глубь тумана и на время терялись в этой стране мёртвых, но неизменно возвращались, притаскивая в каждой руке по две-три отрубленные головы — иногда и по четыре, если длина волос на головах позволяла ухватить столько разом.

Кровь из шейных сосудов сочилась совсем тёмная, потому что тела пролежали на поле всю ночь. Лишь несколько раз Влад замечал ношу, которая, покачиваясь, брызгала в стороны красными каплями, оставляя приметные пятна на шароварах и сапогах янычара. Такие капли говорили о том, что смерть наступила недавно — возможно даже, что человек был ещё жив, когда голову отделяли от тела.

При виде этого Влад чувствовал, что совершается несправедливость, но тут же ободрял себя: «Надо ли задумываться о таком? Если человек получил рану, но под покровом милосердной темноты не смог собраться с силами, чтобы отползти подальше и спрятаться где-нибудь, значит, рана слишком серьёзна и человек всё равно обречён».

Девятнадцатилетний юнец внимательно смотрел на неподвижные лица. Иногда, если голова, похожая на голову Гуньяди, лежала на боку, приходилось приседать и переворачивать руками, иногда — обтирать слой крови или грязи. А ряды всё прибывали, и Влад устал приседать, устал вытирать о траву испачканные ладони. Хотелось переворачивать уже не рукой, а ногой.

И вдруг ему привиделось что-то непонятное. Среди лиц, лиловых от ушибов и кровоподтёков, коричневых от грязи, серых от пыли, он увидел одно лицо, необычайно белое. Глаза зашиты крупными неровными стежками, губы искривлены в странной, ни на что не похожей усмешке, обнажая и верхний, и нижний ряд зубов. «Отец?» — Влад едва не произнёс это вслух.

Но ведь отцовской головы не могло здесь быть! Султан велел отнести её в свою сокровищницу, чтобы она хранилась там, как весьма ценная вещь и как напоминание о том, что следует «уравнять счёт». О способе уравнивания Мурат не говорил. Неужели хотел поставить рядом с головой, подаренной Яношем, голову самого Яноша? Возможно. Но почему же отцовская голова оказалась здесь?

Влад крепко зажмурился, а затем открыл глаза. Наваждение исчезло. Вместо отцовского лица было чьё-то другое, жёлтое. Наверное, при жизни покойник отличался светлой незагорелой кожей, а после смерти остался лежать так, что вся кровь отлила к затылку, вот и пожелтел.

Девятнадцатилетнему юнцу подумалось тогда, что, возможно, он нашёл голову Владислава, но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что это не так. Желтолицый выглядел лет на пятьдесят — гораздо старше Владислава.

И снова пришлось изучать лиловые, коричневые, серые головы, выложенные в ряд на осенней жухлой траве. Требовалось рассмотреть их все, все до единой — так приказал турецкий правитель, — и Влад снова принялся вглядываться в лица, но теперь уже не было соблазна начать переворачивать головы, упавшие набок, носком сапога. «Так нельзя, ведь это может оказаться голова православного христианина!» — говорил себе Влад, не желая уподобляться Яношу, глумившемуся над трупом врага, ведь превращать отрубленную голову в чучело — такое же глумление, как пихать ногой.

Голову Яноша Влад так и не нашёл, но Мурата это не огорчило. Великий и непобедимый был весел:

— Смотри, мой барашек, — свинья Юнус сумел добыть себе лишь одну ценную голову — голову твоего отца. А я добыл себе сотни! Значит, и сила моя в сотни раз больше!

Влад вежливо согласился, после чего предложил как следует поискать голову Владислава, но султан лишь отмахнулся:

— Она — не настолько ценная добыча, чтобы тратить время на её поиски. Не огорчайся, мой барашек. Жив твой второй враг или нет, ты узнаешь совсем скоро, когда отправишься в свою страну, чтобы воссесть на трон.

«Скоро» наступило уже на следующий день, когда султан отправил значительную часть турецкой пехоты и конницы в Румынию, чтобы с помощью этой силы «барашек» смог завоевать себе престол. Над войском Мурат поставил опытного военачальника Караджу-бея, поэтому уже не волновался об успешном исполнении своих замыслов. Сам же «великий и непобедимый» отправился домой, в турецкую столицу.

Поход для султана прошёл не зря. В разгромленном христианском лагере нашлось достаточно добычи — дорогих и не очень дорогих коней, доспехов, разного оружия, в том числе пушек, — поэтому Мурат не видел надобности заниматься грабежами. Для «великого и непобедимого» настало время отдыха.

* * *

Пока Влад выслушивал посланцев из румынской столицы, воспоминания то и дело озаряли его сознание. То, что говорили эти бородачи, заставляло о многом подумать, хотя, казалось бы, не было сказано почти ничего.

— Не слишком ли вы торопитесь? — с лёгкой улыбкой спрашивал у них Караджа-бей. — Мы ещё не подошли к городу, а вы уже явились нас встречать!

— Мы думаем, что чем раньше встретить воинов великого султана, тем лучше, — отвечали посланцы. — Мы торопились сказать, что не враги вам и что не станем ничего делать вам во вред. Мы готовы без всякой платы привезти вам пищу для людей и корм для коней, сколько нужно. И мы готовы кормить вас столько, сколько вы собираетесь здесь оставаться. Так уже было пять лет назад, когда к нам пришло много воинов великого султана, и мы оказывали им гостеприимство, и все были довольны.

Пять лет назад… Пять лет назад к румынской столице и впрямь приходили турки, приведённые отцом Влада, желавшим вернуть румынский трон, занятый очередным ставленником из Венгрии. Ведь не только нынешний выскочка Владислав зарился на трон — зарились многие, так что венгры, желавшие сменить в Румынии власть, имели возможность выбирать.

Вот и Янош Гуньяди пять лет назад выбрал очередного проходимца и решил вручить ему власть в Румынии. Отцу Влада уладить это дело миром было уже невозможно — особенно тогда, когда стало известно, что Янош дал проходимцу войско и что скоро оно окажется под стенами Тырговиште.

Ничего не оставалось, кроме как обратиться за помощью к султану Мурату — поехать к турецкому двору и выпросить такое войско, которое превышало бы по величине венгерские силы. Родитель провёл в Турции восемь месяцев, а сам Влад вместе с братьями и мачехой оказались вынуждены на это время покинуть столицу и прятаться в дальнем имении боярина Нана, «чтоб проходимец не нашёл».

Временами казалось, что жизнь в захолустье будет продолжаться вечно, но она закончилась неожиданно. Приехал Нан, очень довольный, и, даже не успев слезть с коня, сказал Владу:

— Собирайся. И старшему брату скажи. Вернулся. Едем встречать.

Нан привёз старших сыновей своего государя прямо в турецкий лагерь, устроенный возле Дуная. Там сыновья увидели отца после долгой разлуки, а затем все вместе отправились к Тырговиште.

Это была радостная поездка. Отец возвращался домой совсем не так, как теперь это делал сам Влад. Была не осень, а весна. Светило яркое солнце. На пастбищах зеленела трава. Страна не казалась пустыней. Не было покинутых селений. Жители выходили на дорогу, чтобы встретить своего вернувшегося государя, который, презрев все опасности, ехал далеко впереди турецкого войска.

— Человеку, который прав, бояться нечего, — так он говорил.

А ещё отец Влада обещал туркам, которых привёл, что если они не будут сами брать себе добычу, то есть разорять румынские земли, то в возмещение получат много золота.

Влад, теперь повторяя отцов путь, тоже рад был бы дать такое обещание, но не мог. Родитель обещал озолотить воинов султана потому, что до отъезда в Турцию припрятал в надёжном месте свою княжескую казну, а у Влада никакой казны не было. Да и ехать впереди девятнадцатилетнему юнцу никто не давал — опасно, и к тому же негоже ехать одному.

К отцу, когда тот возвращался из Турции пять лет назад, сразу примкнули верные бояре — не только Нан, — так что родитель ехал впереди войска с большой свитой. А вот теперь всё происходило совсем иначе — встречать Влада не приехал никто. Совсем никто, если не считать посланцев из румынской столицы, которые, сказать по правде, обращали на своего будущего государя очень мало внимания. Все их поклоны и улыбки оказались обращены главным образом к предводителю турецкого войска Карадже-бею.

— Мы просим ваше войско остановиться здесь и не подступать к самому городу, — осторожно сказали бородачи и тут же пояснили, что опасаются повторения событий пятилетней давности, когда торговцы, видя турок близ столицы, стали бояться возить товары на городской рынок. Конечно, смельчаков тоже хватало, но цены на рынке поднялись, что вызвало в народе ропот.

Влад узнал об этом только сейчас и был сильно уязвлён таким открытием. Он помнил, как народ в Тырговиште радовался, когда отец проезжал по улицам. А когда через неделю, в воскресенье, вся княжеская семья отправилась к обедне не в дворцовый храм, а в митрополичий собор, чтобы показаться народу, то на площади перед собором стояла огромная толпа. Увидев своего государя, горожане сняли шапки с голов и кричали «слава».

Они кричали «слава», а турецкое войско к тому времени находилось возле города уже довольно долго. «Значит, и цены начали расти, — думал Влад. — Так что же получается? Народ внешне радовался, а про себя вздыхал, что опять теряет в деньгах? Да что ж за мелочность такая! Почему нельзя порадоваться чему-нибудь от всей души, без задних мыслей! Или народ не радовался вовсе, а лишь притворялся? Нет, радовался. Ведь иначе народ не явился бы к собору. Не станет же целая толпа нарочно идти на площадь, чтобы лицемерить, если никто её туда не гонит».

Девятнадцатилетний юнец пытался убедить себя, что люди радовались искренне, но всё же полностью избавиться от подозрений не получалось. «А если б народ мог выбирать? — спрашивал себя Влад. — Если бы люди заранее знали, что из-за моего отца вырастет цена на хлеб и на другое, то кого бы они выбрали? А вдруг выбрали бы того выскочку, которого пришлось прогонять с турецкой помощью? Вдруг предпочли бы его, чтобы выгадать несколько серебряных монет? Неужели им всё равно, законный ли правитель сидит на троне? Неужели им главное, что цены не вырастут и что войны не будет, а до правды и справедливости им дела нет? А кто тогда для этих людей я? Законный наследник румынского престола или нежданная напасть на их головы?»

Между тем Караджа-бей торговался с посланцами:

— Если вы хотите, чтобы мы не трогали город, то заплатите нам шестьдесят тысяч золотых, — сказал он.

— Мы весьма сожалеем, но собрать такую сумму не сможем, — возразили посланцы. — Тридцать тысяч мы готовы дать.

— Пятьдесят, — сказал предводитель войска. — А иначе мы возьмём город и сами соберём с вас эти деньги.

— Увы, не соберёте. — Посланцы покачали головами. — Даже если вы перетрясёте всех жителей, то не соберёте больше тридцати тысяч. Все купцы сбежали из города и увезли с собой свои деньги. Месяц назад мы могли бы собрать даже пятьдесят тысяч, а теперь денег не стало.

Караджа-бей, услышав это, призадумался, явно расстроенный, но посланцы начали утешать турка новыми обещаниями:

— Вместо денег мы можем дать дорогих тканей, можем дать мех пушных зверей и ещё — мёд. В городе осталось много хорошего товару, который купцы не успели увезти. Если же вы будете брать город штурмом, то товар, что хранится в лавках и на складах, может погореть. Разве это хорошо? Лучше мы отдадим его вам.

Предводитель войска согласился. Так румынская столица оказалась спасена от разграбления. Её спасли сами жители без всякого участия со стороны Влада, отчего будущий государь опять оказался уязвлён и раздосадован: «Значит, я всё же для них напасть, а не наследник, который пришёл взять принадлежащее по праву. Значит, никто не будет кричать мне «слава», когда я въеду в ворота города».

Конечно, если бы наследник сказал посланцам, что хочет приветствий, то его пожелание было бы в точности исполнено. Влад подумал об этом, когда Караджа-бей указал вправо, то есть на своего девятнадцатилетнего подопечного, и произнёс:

— Это ваш новый государь.

Бородачи повернулись к Владу и поклонились. Поклонилась и усатая свита бородачей. Казалось, эти люди проявляли почтительность и покорство, но в глазах так и читалось: «Кто ты такой? Зачем пришёл к нам? Лучше б оставался там, где был».

Влад же мысленно отвечал им: «Я сын убитого отца. Я брат убитого брата. Я пришёл потому, что не мог не прийти. И вы примете меня. Мне не надо ваших лживых славословий и притворной радости! А надо, чтобы вы помогли мне исполнить то, что я обязан исполнить. Если же кто откажется мне помогать или вздумает мешать, пусть пеняет на себя!»

* * *

Широкая улица пригорода, по бокам обрамлённая высокими дощатыми заборами и глубокими сточными канавами, вела прямиком к приземистой кирпичной башне, в которой находились Южные ворота. Справа и слева от башни — на крепостной стене, также сложенной из кирпича, — толпились люди и растерянно глядели на приближавшегося Влада, всё так же облачённого в турецкие доспехи и восседавшего на вороном коне.

Девятнадцатилетний юнец, которого турки старательно оберегали, наконец получил возможность ехать впереди, чему был весьма рад. По правую руку от него ехал Войко. По левую — Челик, а за ними следовали ещё трое Владовых слуг и все люди Челика.

Турецкий разведывательный отряд выполнял те же обязанности, что и всегда: должен был разведать, что делается в городе, и уберечь «барашка» от возможных опасностей, — однако, судя по тому, как вёл себя народ на крепостной стене, опасаться было нечего. Челик уже не хмурился, а угодливо улыбался:

— Влад-бей, ты ведь не обиделся на меня за то, что я тогда схватил тебя за пояс? Не сердишься, что я говорил про аркан? Я ведь заботился о сохранности твоей головы, и только. Я не имел цели тебя оскорбить.

— Да, я понимаю, и я не в обиде, — ответил Влад.

Вдруг что-то заскрипело. Это стала подниматься деревянная решётка, закрывавшая въезд в город. Располагавшиеся за ней тяжёлые ворота, окованные железом, уже были распахнуты, поэтому конники, не задерживаясь, поехали вверх по городской улице в сторону государевых палат.

Влад вдруг вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. А ведь за последнее время успел повидать всякое и успел решить, что чувства его огрубели. Он полагал, что разные мелочи уже не способны задеть его за живое, но вот увидел обычную улицу, и начало щемить сердце: «Вот по этой самой улице ты ехал четыре года назад в Турцию. Но это ведь мелочь! Такая мелочь! Мало ли в Тырговиште улиц, по которым ты проезжал!»

Тогда, четыре года назад, рядом ехал отец, который посадил впереди себя, на конскую холку, другого сына, маленького Раду, и всячески пытался убедить обоих отпрысков, что они едут в увлекательное путешествие.

Влад вспомнил, как слушал родительские слова и верил. В тот давний день как-то не думалось о том, что всё имеет свою цену и что войско, которое отец взял у султана Мурата, чтобы прогнать венгерского ставленника, не могло быть дано в обмен на пустые слова. К тому же турецкий правитель оказал отцу Влада и другую милость — были отпущены сыновья некоторых румынских бояр, которые удерживались при турецком дворе в заложниках около десяти лет. Султан проявил большую щедрость, поэтому Влад и Раду оказались вынуждены занять освободившееся после боярских сыновей место во дворце Мурата.

Всё имеет свою цену, но кто же знал, что эта цена окажется такой высокой! Кто же знал, что отец отвезёт своих детей в Турцию, но уже не увидит, как Влад приедет домой! Кто мог знать, что жизнь так повернётся! Никто не мог знать. Разве что венгр Янош Гуньяди мог, ведь он уже тогда замышлял недоброе…

Городская улица, по которой Влад теперь возвращался в отцовский дворец, была безлюдна, если не считать чьих-то лиц, смотревших в окошки. Эти лица казались такими же белыми, как белёные стены домов. «Неужели горожане бледны от страха? — мысленно усмехнулся Влад. — Кого же они испугались? Меня?»

Из-за высоких заборов тоже выглядывали чьи-то головы, но как только замечали на себе взгляды турок, сразу прятались.

* * *

Справа показался частокол в два раза выше самого высокого городского забора, составленный из очень толстых брёвен. Это ограда государева двора. Влад проехал ещё немного и увидел большие деревянные ворота. Они были приоткрыты, как если бы не осталось никого, кто мог бы задвинуть засов, находившийся с внутренней стороны.

По указанию Челика двое турок, ехавших позади, спешились и открыли створки широко, чтобы весь отряд мог проехать. Теперь за воротами стал виден широкий деревянный мост. Справа и слева от моста виднелась серая гладь воды, наполнявшей оборонительный ров. На другой стороне рва возвышался ещё один ряд частокола, а сам мост вёл к воротам высокой кирпичной башни. Ворота в ней также оказались приоткрыты — заходи, кто хочет.

«При желании Владислав мог долго сидеть здесь и обороняться, — подумал Влад. — Однако этот трус не захотел».

Государев двор в Тырговиште имел серьёзные укрепления, построенные с умом. Через два ряда высокого частокола казалось очень трудно перебраться. Конечно, частокол можно было сжечь, но толстые брёвна вековых деревьев горят плохо — снаружи обуглятся, а насквозь не прогорят. Чтобы сгорели, требовалось облить их особым маслом, а если его не оказалось бы, то стволы оставалось разве что выкопать, но и это получилось бы не так легко, потому что нижние концы брёвен глубоко сидели в земле — на полтора человеческих роста.

Существовало лишь два входа в эту крепость: главный — с городской улицы, и задний — со стороны садов и огородов, также относившихся к государеву двору. Там же, возле задних ворот, находились коровник, свинарник, птичник и много чего ещё, о чём Влад помнил потому, что в детстве играл там со старшим братом в прятки и догонялки. «Где ты теперь, Мирча? — думал он. — И что осталось от прежней жизни?»

Тем временем конный отряд успел проехать по деревянному мосту и через арку ворот кирпичной башни, чтобы оказаться перед дворцом. Вот и сам дворец — длинная хоромина с высоким каменным крыльцом и множеством квадратных окошек в белёных стенах. Из-за дальнего угла этого строения выглядывал дворцовый храм.

И опять ни души. Вытоптанную землю перед крыльцом запорошило опавшими листьями. Кое-где среди них валялись какие-то тряпки, а в стороне стояла телега со сломанной задней осью. По всему было видно, что недавние обитатели дворца покидали это место в спешке.

— Значит, ты не сердишься на меня, Влад-бей? — всё допытывался Челик. — Ты ведь проявишь гостеприимство?

— Чего ты хочешь? — не понял Влад.

— Я сейчас твой гость? Так? Значит, я могу взять в твоём доме то, что мне понравится?

Влад, занятый совсем другими мыслями, наконец сообразил: турку хотелось пошарить здесь, поискать добычи, несмотря на запрет Караджи-бея, уже получившего от города деньги и обещавшего, что турецкие воины не станут заниматься грабежом.

— Ты же видишь, что мой дом разорён, — безразлично произнёс Влад. — Здесь нет ничего ценного… но если всё же найдёшь, то забирай.

Он спешился, передал конский повод Войко и направился к крыльцу.

— Сначала я, — крикнул Челик, первым взбегая по ступенькам. — А то вдруг там внутри затаился враг.

Турки рассыпались по полупустым комнатам, а Влад, почти не обращая внимания на торопливый топот, нетерпеливое громыхание дверями и разочарованные возгласы, направился в тронный зал. Ноги почему-то сами понесли именно туда.

Обстановка казалась почти прежней — всё те же каменные своды, опиравшиеся на множество столбов; всё те же серые каменные плиты пола. На возвышении напротив главных дверей стоял всё тот же трон, но рядом с троном уже не было двух кресел, как четыре года назад, когда в этих креслах сидели Влад и его старший брат, присутствовавшие на советах вместе с отцом.

Что ж, отсутствия кресел следовало ожидать. Владиславу эти кресла были ни к чему. Он наверняка приказал выкинуть их прочь или даже изрубить в щепки, для наглядности. «Трус! Только и умеет, что воевать с пустыми креслами!» — думал девятнадцатилетний юнец.

Он прошёл мимо боярских скамей. Шаги звучали непривычно гулко, потому что в прежние времена на полу лежали ковры, а теперь исчезли. Мелькнула язвительная мысль: «Ишь, Владислав — рачительный хозяин. Даже ковры вывез!»

Наконец, Влад взошёл по ступенькам тронного возвышения и осторожно сел на княжеское место. Отсюда, с трона, зал выглядел непривычно, ведь четыре года назад сюда входил княжич, который лишь присутствовал на советах и совсем не думал, что когда-нибудь станет возглавлять их. Отец был ещё не стар, а после отца на трон следовало сесть старшему брату. Влад не раз слышал это и от родителя, и от своих наставников: «Мирча станет править, а ты станешь ему помогать». И никогда речи не заходило о том, что будет, если помощнику придётся самому взять в руки бразды правления. Казалось, что такое просто невозможно.

Вот почему Влад, когда живы были отец и Мирча, ни разу не посмел прийти в эту залу, когда нет заседаний, и попробовать посидеть на отцовском месте. А вдруг увидел бы кто? И что подумал бы? Что Влад желает власти? Но он её не желал! Ведь для того, чтобы он властвовал, отцу и Мирче следовало исчезнуть с лица земли. Нет, платить такую цену Влад никогда не был согласен. Сегодня он сел на трон впервые и сидеть оказалось неуютно, тоскливо. Девятнадцатилетний юнец подумал, что не готов принять на себя бремя управления государством. Пусть он считался взрослым, но для такого дела одной взрослости мало. Чтобы исполнять обязанности государя, нужна мудрость.

Влад оглянулся и мысленно спросил: «Отец, ты здесь? Я знаю, что твой дух где-то рядом, ведь ещё не все твои дела завершены. Ты здесь, потому что тебе ещё есть чему учить своего сына. Скажи мне, как управляться со всем этим огромным хозяйством, именуемым «Румынская Страна». Где взять верных людей? У меня пустая казна, долг перед турками. Я ведь обязался платить султану дань — привозить пять тысяч золотых ежегодно. Да, платить дань. Но это ничего, ведь и ты платил, и даже твой отец платил, вы не считали это позором».

Юнец на троне помедлил и продолжал: «Ты, наверное, смеёшься, слушая меня? Конечно. Ведь я ещё не правитель, чтобы думать об этом. Сперва надо разыскать митрополита, который помажет меня миром и возложит на мою голову корону. Тогда я начну править. Найти бы ещё этого митрополита. Найти бы ещё корону. Или опять придётся делать новую? Ведь когда-то и для тебя пришлось заказывать венец к церемонии помазания, потому что золотая корона твоего отца исчезла неведомо куда. Я помню, как ювелир снимал с тебя мерку. Ты думал, я забыл? Ты полагал, что у детей быстро всё выветривается из головы? Когда тебя помазали, мне не было и ещё восьми лет, но я помню. Я всегда отличался хорошей памятью».

Влад посмотрел на пустые скамьи бояр: «Я помню многое. К примеру, помню в лицо каждого из твоих слуг. Скажи мне, кто из них тебя предал. Да, я знаю, что мёртвым трудно говорить так, чтобы живые понимали. Тогда просто укажи, укажи мне того, кого я могу спросить об этом. Ведь должен же остаться в Тырговиште хоть кто-то, кто знает имена предателей…»

— Господин, посмотри, кого мы нашли! — крикнул Войко, вбегая в залу.

Вслед за ним другие Владовы слуги, действуя негрубо, но настойчиво, тащили под локти некоего остробородого человека в монашеской рясе.

Даже людям, никогда не бывавшим во дворце, хватило бы одного взгляда на этого незнакомца, чтобы сразу понять, где он служит и кем, — высохший и сутулый, голова как будто присыпана пылью, а руки испачканы в чернилах.

— Э! — воскликнул Влад. — Да это же писарь из отцовой канцелярии!

Примечания

1

Эфлак — искаженное «Валахия». В документах на старославянском и латыни Валахией называли южную часть современной Румынии, однако в румынском языке слово «Валахия» не использовалось. Сами румыны называли своё государство — Румынская Страна.

2

Серб Войко, слуга Дракулы — реальное историческое лицо, также известен как Войко Добрица. Впоследствии стал боярином в совете у Дракулы.

3

Все бояре, упомянутые в романе, это реальные исторические лица. Подробнее см. в Приложении в конце книги.

4

Предыдущая битва на Косовом поле состоялась в 1389 году 15 июня, во вторник. Закончилась победой турок. После этого среди сербов укоренились суеверия, связанные со вторником как несчастливым днём.

5

Косовская битва 1448 года началась в четверг, а закончилась в субботу.

6

Эпизод с отрубленными головами, которые султан Мурат Дервиш после победы приказал складывать на холме, не выдуман. Он упомянут в средневековой книге «Записки янычара».