Гаудеамус игитур

Светлана Кутузова

Эта книга отчасти основана на реальных событиях, и я бесконечна благодарна людям, которые доверили мне свои таинственные истории. Истории о том, чего, как нам кажется, в мире не бывает и быть не может. Мне всегда хотелось показать, и, быть может, доказать, что наш мир, как об этом писали многочисленные мистики – от Платона, Августина Блаженного до Белого и символистов – не только плоская картинка, которую мы видим каждый день, а нечто неизмеримо большее.

Глава 3

Вера ворочалась в кровати и никак не могла снова заснуть.

Этот звонок опрокинул ее в воспоминания о беззаботной студенческой жизни. Тогда она не мерилась с миром размышлизмами — не тягалась в понимании его основ и не пыталась изложить вселенские истины на бумаге. Тогда она просто жила. И делала это с упоением и радостью.

— Ты знаешь, что такое несексуальное пиво? — спросила она Лию.

— Нет, никогда не слышала, — ответила та. — Но какое-то странное сочетание слов.

— Это когда ты с мужчиной и тебе с ним хорошо, но ты его совершенно не хочешь.

— А так бывает?

— Конечно бывает. Я пойду скажу Паше, чтобы взял бутылку «Монастырки». Нам же одной хватит на четверых?

— Хватит. А через какое окно будем вылезать? Профилакторий ведь закроют. А здесь — в умывальной — самое удобное. Под ним широкая труба. Только надо его открыть до конца.

— Сейчас ребят попрошу. Главное — не то, как мы его откроем сейчас, а чтобы кто-то снова сделал это ночью, когда мы полезем обратно. Надо поговорить с Нурланом. Ты иди пока, одевайся.

Лия сгребла свои листочки со стихами и ушла в палату.

Вера встала и подошла к окну. Как можно туда вернуться? И можно ли? Туда, где ты был таким зеленым, юным, где тебе с одной стороны было на все наплевать, а с другой — все казалось таким важным и невероятно значимым. Где полуночная игра в «Мафию» — не так, как сейчас рекламируют на всех углах, — доморощенно, скучно и централизованно, а изощренно и со своим интересным и необычным сюжетом — была событием века, каждое из которых потом почти час обсуждалось в курилке.

— А я знал, что ты мэр. Я знал! С самого начала. Ты блефовал.

— Да он нас с тобой стравил! Неужели ты не понял.

И горящие глаза. И споры до утра — кто лучше и почему.

Как туда снова попасть?

Это нельзя ни повторить, ни пережить снова. Как можно опять, скользя по обледенелой трубе, вылезать со второго этажа студенческого профилактория и переживать такой пьянящий вкус весеннего ветра на губах? Пить вино, идя по мощеной булыжной мостовой Петроградской стороны в 2 часа ночи. Ползти по крышам Петропавловской крепости, чтобы укрыться в одном из ее равелинов и смотреть на город с этой невероятной высоты.

— Верка, ты знаешь, что мне сейчас пришло в голову? — спросила Лия, когда они вылезли из равелина и подставили лицо мартовскому ветру.

— Откуда я могу это знать, — она рассмеялась.

— Что ни один профессор на нашем самом заумном факультете никогда не научит нас тому, что мы сейчас постигаем. Никогда! И это и есть — самая настоящая жизнь. И никто из них этого не знает.

— Пойдем обратно, уже холодно, философ. — хохотнула снова Вера.

А потом было немое удивление от того, что Нурлан молча смотрел в закрытое окно и наблюдал, как гуляющая четверка безбашенных студентов махали ему руками, чтобы он его открыл. Как он скажет позже — он думал, что они просто радуются хорошей прогулке, а про свое обещание совсем забыл. И ночевка на ступеньках соседнего подъезда до утра в ожидании того момента, когда откроется профилакторий. Сидеть на ступенях было холодно, да и девочкам было не положено, поэтому сидели на коленках у мальчиков. Разморенные вином и их галантностью. И вот так и получилось то самое несексуальное пиво.

Вера подошла к столу, включила лампу. Перелистнула несколько последних страниц диссертации. К чему вспоминать о том, где уже нет ни её, ни её подруги. Ничего уже этого нет. Даже если вернуться туда и посмотреть на эти окна. Если снова увидеть этих людей. Снова говорить с ними. Уже не то. Нет этого там.

И, тем не менее, Лия вдруг позвонила. Только зачем?

Вера подчеркнула последние цитаты Платона. Он был мистик — побольше, чем тогда это осознавали греки. Заявить, что у всех предметов есть некие образы — идеи, которые потом воплощаются в материю, и что образы эти первичны; говорить об иллюзорности мира и о том, что то, что мы видим своими глазами — это лишь отблеск истины; что душа приходит сюда уже все зная и ей лишь надо это припомнить — не с этими ли идеями сейчас носятся последние поколения эзотериков, особенно после выхода на экраны «Матрицы».

Но сейчас её внимание больше привлекал учитель Платона — Пифагор и его теория связи музыки и математики. Вернее, то, что тогда было теорией — давно превратилось в аксиомы физики, потому что звук — это волна. А волна имеет свои параметры колебания и измеряется математически. Пифагор, правда, подходил к этому немного с иной точки зрения — рассматривая соотношения длины волны и гармоничность издаваемых ею звуков. Но его идея — о звучащем мире, а по сути — о том, что живые объекты излучают определенные волны разной частоты — была гениальной догадкой.

Вера потянулась к полке и достала «Сильмариллион». Нужен был красивый эпиграф, и он был тут. Ночь обещала быть длинной и плодотворной…