Подмененный император. Альтернативная история

Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Русский военный переводчик в Сирии попадает в районе Пальмиры в безвыходную ситуацию: его окружает отряд боевиков. По рации он передает свои координаты в штаб и требует стрелять точно по ним… Когда он приходит в себя, то обнаруживает, что на дворе восемнадцатый век, он – в России и… в теле юного императора Петра Второго, взошедшего на трон за неделю до этого.

Глава пятая. Судьба Светлейшего

Утро началось с приятного сюрприза: увлекшись утренней гимнастикой, Пётр машинально досчитал на отжиме до тридцати. Насколько он помнил, в первое утро появления тут в облике юного императора, он с трудом осилил пять раз. Значит, и остальные результаты улучшились примерно так же. Пора переходить к урокам фехтования.

Вообще-то заветной, но пока неосуществимой мечтой императора было создание школы русского дзю-до, а если точнее — самозащиты без оружия с добавлением всех лично ему известных приемов из разных стилей борьбы. Но сам он на роль сэснсэя, по ряду причин, не годился, а где этого сэнсэя искать? До Востока пока руки не дошли, дома бы разобраться.

Тем не менее, на заседание Верховного Совета Пётр явился в отменном настроении и повелел доложить ему результаты описи имущества Меньшикова. Он ожидал трех-четырех миллионов — не самосвалами же бывший Светлейший воровал, но в покинутых московских и петербургских домах, дачах и деревнях бывшего царского любимца было описано… на 250.000 одного столового серебра, 8.000.000 червонцев, на тридцать миллионов серебряной монеты и на три миллиона драгоценных камней и всякого мехового и тряпочного барахла.

Это не считая 90 тысяч крепостных, города Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, Почеп, Батурин, имения в России, Польше, Пруссии, Австрии; 5 миллионов рублей наличными, 9 миллионов рублей в ассигнациях голландских банков, золотой парадной посуды, драгоценностей и прочего, прочего, прочего.

А ведь были еще счета в английских банках — это Петру было досконально известно. В результате получалось, что бывший царский денщик стал богаче, чем вся Россия в целом.

А ведь было еще «Дело о смерти цесаревича», в котором Меньшиков играл далеко не последнюю роль. Отрубить голову при этом было бы только справедливо, но недостаточно: рубить нужно было, как минимум, три головы одному человеку, перед этим колесовав, четвертовав и повесить. Но, как известно, человека можно казнить только единожды…

Когда Меньшикова ввели в зал заседания, верховники по старой привычке приподнялись было, но тут же плюхнулись обратно на сиятельные зады. Перед ними стоял исхудавший старик с потухшими глазами, одетый в скромное платье обычного мещанина. Никакого почтения, а уж тем более страха, этот человек не внушал.

— Ну, здравствуй, Данилыч, — начал Пётр, — давненько мы с тобой не виделись. Мне вот тут опись твоего имущества показали, не бедствовал ты, вижу. Только откуда все сие? Каким непосильным трудом нажито? Фельдмаршалы мои не меньше тебя трудились, а такого богатства и близко не нажили.

— Все милостями его величества, государя императора, — тихо сказал Меньшиков.

— И за что же такие милости? За то, что ты ему свою полюбовницу подарил или за то, что помог законного сына смертью извести.

— Над его высочеством цесаревичем Алексеем законный суд был учинен. Я был лишь в числе прочих…

— А по лицу моего батюшку тоже законный суд бил? — со зловещим спокойствием спросил Пётр. — Ты, холоп, смерд, осмелился руку на наследника престола поднять?

Меньшиков молчал, опустив голову. Собственно, говорить было нечего.

— А теперь мы тебя судить будем… законным судом. Но допрежь того ты напишешь поручение в лондонские банки, чтобы деньги, там хранящиеся, были тебе высланы незамедлительно.

— Лжа это, государь император. Нет там никаких денег.

— А если поискать? Посадить тебя, к примеру, в камеру с маленьким оконцем и каждое утро перед ним смерти предавать одного из членов твоей семьи? Начнем, пожалуй, с твоей свояченицы, Варвары Арсеньевой, эту колдунью горбатую давно надо было живьем сжечь.

Меньшиков заметно вздрогнул, но продолжал хранить молчание.

— Дочку твою старшую, которую ты в гордыне беспамятной мне в невесты прочил, отдать на потеху солдатам, которые Петропавловку охраняют. Выживет — ее счастье, так в Петропавловке и останется, крепостной шлюхой.

Меньшиков закачался и рухнул на колени.

— Пощади, государь. Дети-то не виноваты.

— Напишешь бумагу — пощажу. А если нет, то немного погодя подвешу тебя за ребро на площади, и будешь висеть, сколько выдержишь. Когда же отдашь Богу грешную душу, наследник твой все бумаги подпишет, не сомневайся. Сынок-то у тебя жидковат будет супротив тебя.

— Лучше голову мне сруби, государь.

— Не тебе решать, что лучше, а что хуже, — внезапно оглушительно закричал Пётр. — Твое дело — мои повеления исполнять. А я повелеваю тебе написать бумагу в Лондон. Посадите БЫВШЕГО князя и дайте ему перо и бумагу. Пиши, Данилыч, ежели не хочешь, чтобы у тебя же на глазах младшую дочь в бочке с водой утопили, прямо на площади, пока ты на крюке корчиться будешь. Ну!

— Напишу… государь.

Меньшиков присел к столу и лихорадочно начал строчить пером по бумаге.

— И не юли. С этой бумагой мои люди в Лондон поедут. Если вернутся без денег: закорючку ты неверную поставишь, лишнюю, али распишешься не так, то все, о чем я тебе говорил, сбываться начнет. Сначала казню твою свояченицу — огнем казню, Данилыч. А ведь она тебе еще и полюбовница много лет. А потом ты напишешь второе письмо, правильное, надеюсь. Если нет — придет черед твоей старшей дочери…

Внезапно Меньшиков скомкал лист бумаги и бросил его в сторону. Взял другой и стал писать медленнее, аккуратно выводя буквы.

Ну, собственно, Пётр так и думал. Удивительно только, что Меньшиков не подумал о последствиях. Ну, отторгует он себе таким образом месяца три жизни — и что? Все равно ведь сломается. Что и произошло.

Главное в другом. Мог ли бы он, Пётр, смотреть, как заживо сжигают человека? Или топят девчушку в бочке с водой? Пригрозить-то пригрозил — а дальше?

И внезапно с ужасом понял: смог бы. И Меньшикова за ребро подвесить, и супругу его кнутом на площади ободрать перед постригом в монастырь. Романовской крови в нем, оказывается, было еще предостаточно, а они ангелами не были.

Меньшиков закончил письмо простым росчерком и, бухнувшись на колени, подал Петру.

— Все без обману, государь. А ведь твой дед поверил бы… первому-то письму. А потом, глядишь, и забыл бы. И простил. Сто раз так бывало. Ты-то оказывается, мал, да умен, недооценил я тебя, прости.

— Бог простит, — холодно отозвался Пётр. — До возвращения моего человека с деньгами посидишь в Петропавловке, хватит дома бока отлеживать. Бабы твои пока по монастырям насельницами поживут, за крепким приглядом. А сына твоего… сына я, пожалуй, в денщики возьму. Пусть мне сапоги ваксит, а про княжеское свое достоинство навеки забудет. А вот это тебе — от меня лично за батюшку моего покойного.

И Пётр отвесил Меньшикову очень даже неслабую оплеуху. Сказались регулярные гимнастические гимнастические упражнения: Меньшиков кулем свалился с колен, а губы его моментально окрасились кровью.

Краем глаза Пётр заметил, что верховники взирают на все его действия не столько со злорадством — поделом выскочке! — сколько с ужасом. По-видимому каждый припоминал, какие за ним грешки водятся и как бы скорее вернуться по домам и все улики уничтожить — хоть бы и вместе с домом. Юный император оказался страшнее своего деда-самодура: тот просто палкой охаживал или приказывал голову отрубить. А этот — вишь что удумал. И такого матерого волка, как Меньшиков, заставил склониться и сделать все по императорской воле.

— Благодарю, государь, — прошепелявил Меньшиков, с трудом поднимаясь на ноги. — Рука-то у тебя дедовская, тяжелая. Да и характером ты в него пошел. Посмотрим, как у тебя с женским полом получится: покойный государь-то был падок на женские прелести.

— Спасибо, что напомнил, — отозвался Пётр. — Приказываю написать указ, чтобы никто из моих подданных, как бы ни велик был его титл, даже не помышлял о том, чтобы дщерь свою императору в жены предложить. Сия затея смертью карается через повешенье, а несостоявшуюся невесту — в монастырь, навеки вечные. Уяснили ли сие?

— Уяснили, государь, — раздался нестройный хор голосов.

— А вот выходить замуж или жениться на знатных иностранных персонах — сие никому не возбраняется, с нашего, конечно, согласия. Кстати, слышал я краем уха, что у князя Долгорукого Алексея старшая дочь Катерина красотой своей славится, а австрийский граф Миллезимо мечтает на ней жениться. Быть по сему. Обручить в ближайшее время, а после Успенского поста — обвенчать. Князь Владимир, передай брату своему двоюродному мою волю.

Князь Владимир Долгорукий поднялся с кресла и чинно отвесил поясной поклон — по старинке.

— Благодарю, государь, за заботу. И повеление твое передам, и все исполним в точности.

Ну вот, еще от одной потенциальной невесты избавились. Теперь нужно этих вельмож делами государственными озаботить, а самому учебой крепко заняться, да на невесту малолетнюю посмотреть. Если не совсем дура и уродина — быть ей российской императрицей лет через десять. Только без тещи — теща пускай к муженьку своему отправляется. Герцогу Мекленбургскому.

Меньшикова увели караульные — в крепость. Остальным Пётр дал первый наказ: составить план переписи населения России, дабы налоги собирались не как Бог на душу положит, а «с души». Бабы и младенцы тоже считаются, хотя до сей поры их вообще в расчет не принимали.

— Так, государь-император, это же труд непомерный! Как их всех перепишешь, ежели они при виде солдат разбегаются?

— А солдаты-то тут при чем? — искренне поразился Пётр.

— А чтобы крестьян считать.

Пётр сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться. Опять придется все разжевывать и в рот класть. Да, тяжела ты шапка Мономаха…

— А что, помещики не ведают, сколько у них крестьян имеется? Оброк-то, небось исправно получают и на барщину тоже без всяких солдат отправляют.

— Так тем управляющие занимаются.

— Вот пусть управляющие и составят полный список всех крестьян, принадлежащих их хозяевам. А потом список всей в губернскую канцелярию свезет, где всех губернских крестьян по этим спискам сочтут и единый составят. А уж губернские списки — в столицу. Тут и посчитаем.

— А потом? — робко осмелился спросить кто-то.

— А потом назначим налоги. Вот Шафиров из Архангельска вернется, мы с ним это досконально обсудим. Чтобы никто в обиде не был. На сегодня все, господа Совет. Вам — трудиться, мне — учиться. Теперь съездим в Москву на коронацию, а по возвращении встречаться будем часто, дабы вы могли меня в науке управления государством наставлять. Да, чуть не забыл. Чтобы через неделю был готов новый указ о престолонаследии.

— А завещание вашего августейшего деда? — взвыли верховники.

— А похерить, — безмятежно отозвался Пётр. — Дет-то мой на престол желал тетушку Анну возвести, а что вышло? Ну тут, допустим, козни Меньшикова — с него и спрос. Но отныне и до скончания века трон в России по-прежнему будет передаваться прямым наследникам мужеска пола по старшинству, а буде таких не окажется — дочерям, тоже по старшинству. За образец надлежит взять Англию, там все расписано по пунктам. Вот теперь свободны.

И, оставив Совет в состоянии полного оцепенения, Пётр вышел и приказал готовиться к отъезду в Москву — на коронацию. Большой свиты с собой отнюдь не брать, ехать на перекладных. Старшим в его отсутствие быть князю Голицыну, и за малейший просчет ему же и отвечать.

Через три дня царский поезд выехал на Москву. Пётр ехал в одной карете с Остерманом, причем карета была чуть ли не до крыши завалена бумагами. С каждой почтовой станции отправлялся курьер с подписанным императором новым указом.

— Вернемся в Петербург, — обронил как-то Пётр, — первым делом нужно ревизию флота провести. А потом армии. Пока светлейший себе карманы набивал, поди, все в запустение пришло.

— Все, да не все, государь, — отозвался Остерман. — На меньшиковские деньги можно десяток добрых кораблей построить и оснастить, да и прежние в порядок привести. Теперь деньги в казне есть.

— Пока есть, — поправил Пётр. — Коронацию пусть проводят за свои деньги московское дворянство да купечество, я на это грошика медного не дам. Хочет Москва зваться Третьим Римом — пусть раскошеливается.

— Круто забираешь, государь.

— А я им соломки подстелю, — усмехнулся Пётр. — По приезде в Москву первым делом восстановлю патриаршество. И на царство венчать меня будет патриарх, как у предков моих было положено. Я не дед, православие чту.

— Мудро, государь, — только и смог сказать Остерман, который никак не мог привыкнуть к резкому изменению характера своего воспитанника. — Русь верою своею сильна, а не только армией и флотом.

— Вот и поедем сразу к Феофану Прокоповичу. Обиды старые забудем, а муж он ума острого, да и характера крутого. Будет подмогой в делах духовных. Прикажу ему в два дня патриаршество восстановить.

— Так он же его и разрушил!

— Пиши указ, Андрей Иванович, да отправляй курьером на Москву как можно скорее. Сам разрушил — быстрее восстановит. Да и нет у меня других духовников, которые иерархов церковных в крепкой узде держали бы. Только Феофан. Он наказания ждет за службу деду моему, так я его патриаршеством накажу. Пусть тянет сей воз, мне одному не осилить.

Через день после приезда Петра в Москву Священный Синод подал государю прошение о самороспуске, восстановлении в России патриаршества и дозволении избрать главой русской церкви архиепископа Феофана. Пётр потом не раз и не два спрашивал владыку, как тому удалось сие дело столь быстро решить, но тот только усмехался в смоляную бороду:

— Твоей властью, государь, да по воле Божией все устроилось.

Коронация Петра II в Москве состоялась в Успенском соборе Кремля. Чашу со Святыми дарами ему подал патриарх Феофан. Он же воздел корону на голову юного императора, а затем произнес приличествующую случаю проповедь, искусно обойдя само имя покойного отца нынешнего императора и не слишком возвеличивая заслуги его деда.

В заключение речи патриарх прочитал новый императорский указ о восстановлении монастырей и «пустынь» в России и о долге каждого православного подчиняться не только царь земному, но и царю небесному. Хорошо прочитал, с выражением. Народ, похоже, проникся.

Пир в кремлевских палатах устроили, как Пётр и пожелал, за счет богатого купечества и аристократии. Аристократия особого восторга не проявила, но уж купечество расстаралось. За что Пётр отблагодарил не только устроителей пира, но и все купеческое сословие: на год освободил от всех налогов. Пусть жирку нагуляют. Аристократам же преподнес другой сюрприз: всякий отрок благородного происхождения по достижении им десятилетнего возраста должен постичь грамоту и арифметику. После чего его судьба будет решаться специальным Приказом, который Пётр планировал создать по возвращении в Петербург.

Вообще-то можно было туда ехать уже с утра, по холодочку. Но оставалась еще одно дело, решать которое нужно было немедленно. Поэтому на следующее утро Пётр приказал оседлать лошадь, и поехал в Измайловский дворец, к герцогине Мекленбургской Екатерине Ивановне, которая там проживала вместе с малолетней дочерью, приживалками, шутами, шутихами, юродивыми и тому подобным народом.

Ехал знакомиться со своей возможной невестой, которая была моложе его на шесть лет. Ее мать, Екатерина Ивановна, дочь сводного брата императора Петра по его желанию в 1716 году вышла замуж за герцога Мекленбург-Шверинского Карла Леопольда. Этот брак был вызван политическими соображениями — Пётр хотел союза с Мекленбургом для охраны от шведов морского торгового пути. Предполагалось использовать портовые города Мекленбурга как стоянку для русского флота, а также обеспечить возможность продажи в княжестве русских товаров.

Политика, политика, ничего, кроме политики. Чувства новобрачных никого не волновали, а перечить Петру Первому — дураков не было. Согласно брачному договору, герцог обязался обеспечить своей супруге свободное отправление православной службы и выплачивать ей по 6000 ефимков денег в год. Петр I обязался, со своей стороны, содействовать завоеванию для герцога города Висмара, но обещание свое не выполнил — все недосуг было.

Раздражение герцог вымещал на супруге, изрядно ее поколачивая. Да та, к тому же, не подарила ему сына, так что престол теперь должен был унаследовать младший брат герцога. Расположение Петра к новому родственнику было недолгим — через год герцог попал к Петру в немилость. А еще через три года супруга сбежала от него в Россию, прихватив с собой малолетнюю дочь.

Мекленбургские порты были для России безвозвратно потеряны, а поскольку герцог Леопольд свой характер демонстрировал не только супруге, то вскоре после смерти Петра Первого был свергнут с престола своими же подданными и заточен в крепость. Формального развода не произошло, но супруги больше никогда не виделись.

Воспитанием принцессы Мекленбургской занимались мать и бабушка, вдовая царица Прасковья Федоровна, правда, недолго — скончалась через год после приезда внучки в России. После этого можно было уверенно говорить, что принцессу вообще никто не воспитывал: матери до нее не было никакого дела, а мамки и няньки после пяти лет были просто бесполезны. Елизавета-Христина, которую даже в православие не удосужились перекрестить, росла, как трава в поле: спала до полудня, ложилась, когда Бог на душу положит, ни одного языка толком не знала, а уж о хороших манерах оставалось только мечтать.

Тайной это ни для кого не было, поскольку при дворе принцесса и ее мать никому не были интересны. Жили они, как рассказывали Петру, в настоящем клоповнике: десятилетиями не знавшим уборки Измайловском дворце, изрядно обветшавшем, а кое-где и вовсе грозившем обвалиться. Нужды нет — герцогиня Екатерина первую рюмку выпивала, вставая с постели, а последнюю — перед сном. Живо интересовалась мужчинами, причем интерес этот был отнюдь не платоническим, и ежегодно тайно избавлялась от нежеланного плода своих амурных утех. До дочери ли тут?

Пётр ехал лишь с двумя сопровождающими, посему его появление особого интереса первоначально не вызвало: мало ли кавалеров в гости к герцогине жалует? Коня принять было некому — разве что огромной хавронье, развалившейся в луже посреди захламленного двора. Н-да, картина маслом…

В сенях заспанный холоп глянул без особой доброты и просипел:

— Пущать нонече никого не велено.

Пётр вполсилы отвесил ему оплеуху и осведомился:

— Что же так строго?

— Так гости у герцогини, — заныл холоп, стараясь отойти подальше. — Заперлись в опочивальне…

— Веди

— Убьет ведь герцогиня…

— А я — не убью? — ласково осведомился Пётр. — К твоей хозяйке сам император пожаловал, дурья голова. — Где опочивальня?

— Так по лестнице наверх и в правую дверь…

Дворец заметно ожил, но Пётр не стал дожидаться, пока очнуться все челядинцы дорогой тетушки и, перешагивая через ступеньки, мгновенно оказался наверху. Правая дверь разлетелась от одного его прикосновения. А с широченной и довольно грязной постели кто-то зайцем метнулся к окну.

— Поймать! — приказал Пётр сопровождающим.

И пока те с азартом выполняли приказ повернулся к своей родственнице. Будущей теще, если Бог даст.