Жизнь за корону

Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Роман повествует о судьбе почти забытой незаурядной женщины России: внучке Екатерины Второй, четвертой дочери императора Павла Первого – Великой княжны Екатерины Павловны, которая по замыслу брата, императора Александра Первого, должна была стать его преемницей на троне – императрицей Екатериной Третьей.

Глава вторая. Мартовские ночи

«-Проект «Манифест» провален, коллега. Императрица Екатерина скончалась именно тогда, когда должна была скончаться, несмотря на все усилия Марии.

— То есть даже наши лекарства не смогли предотвратить апоплексический удар? Или хотя бы ослабить его?

— Увы! Но есть версия, что императрицу отравили, а удар — это только для официального заявления. Между прочим, никакого следствия, даже тайного, по этому делу не проводилось.

— На чем основывается версия?

— На косвенных доказательствах. Мария видела умирающую императрицу и утверждает, что картина для инсульта нетипична, хотя некоторые признаки и были. Кроме того, бесследно исчез один из врачей, который бальзамировал тело императрицы и занимался ее внутренними органами. Незадолго до исчезновения он получил приватную аудиенцию у нового императора.

— Что ж, мелочи действительно настораживающие. У Марии есть хотя бы приблизительные догадки, кто мог это сделать и с помощью какого яда?

— Опять же увы! В отличие от своего сына, Екатерина была крайне общительна, принимала в своих покоях множество людей, и никогда не боялась быть отравленной. Во всяком случае, еду и напитки перед тем, как подавать ней, никто предварительно не пробовал. Это по вопросу — кто мог отравить. А вот по второму вопросу…

— Есть какие-то догадки?

— Мария предполагает медленно действующий яд растительного происхождения, применение которого исторически зафиксировано несколько раз. При императрице Анне Иоановне по меньшей мере трое высоких персон были точно отравлены таким ядом, а один отравился сам, обнаружив у себя неизлечимую болезнь. Но определить, в чем именно Екатерине дали яд, невозможно.

— Будем возвращать Марию?

— Нет. Пока не время. Смерть императора Павла тоже достаточно загадочна, и если предотвращать ее, то последствия даже просчитать трудно. Но надо хотя бы добиться того, чтобы императором стал Александр.

— Но он и так им станет после смерти отца.

— Мария считает, что нужно принимать дополнительные меры. Характер у наследника очень мягкий, но тоже совершенно непредсказуемый, и на него могут оказать сильное давление. Или…

— Договаривайте, что же вы остановились?

— Или просто физически уничтожить. Мария опасается и этого тоже. Ведь если Екатерину отравил кто-то из ее врагов, он вполне может быть врагом и ее любимому внуку. Идеальным вариантом было бы отправить цесаревича с супругой путешествовать за границу.

— Мария обещала постараться. К счастью, ее питомица — любимая сестра Александра, и контакты с ним налаживать достаточно легко. То есть просто внушить какую-то идею великой княжне Екатерине, а та уже передает ее брату, как свою собственную. Княжна тщеславна, в том, что до хорошего додумался кто-то другой, никогда не признается.

— Это все.

— Пока. Есть еще одно интересное сообщение относительно проектов брака Екатерины. Но пока это — только слухи и догадки. Нужно подождать.

— Подождем, это тоже входит в нашу работу.

— Совершенно верно. И это — тоже.

Павел стал совсем плохо спать по ночам, ему снились кошмары и мучили дурные предчувствия. Проснувшись, он иногда имел такой грустный и потерянный вид, что даже жена не могла ни успокоить его, ни понять. Собственно, успокоить его еще иногда было можно, понять же никто не был в состоянии.

Император совершенно не владел собой, и придворные уже не со страхом, а с ужасом ожидали каждую секунду, что еще придет в голову их богоданному повелителю. А он, точно издеваясь, сам выдумывал поводы для того, чтобы к нему питали отвращение. Вбил себе в голову, что его презирают и стараются быть с ним непочтительными; ко всем цеплялся и наказывал без разбора. Малейшее опоздание, малейшее противоречие заставляло его терять самообладание, и он вскипал. Каждый день только и слышно было о приступах ярости, о мелочных придирках, которых постеснялся бы любой простой человек.

Однажды за обедом императрица наклонилась к своему супругу и тихо что-то ему сказала. Внезапно Павел схватил стоявшую перед ним тарелку супа и выплеснул горячую жидкость прямо в лицо жене. Все оцепенели, императрица в слезах выскочила из-за стола и затворилась в своих покоях.

Павел же как ни в чем ни бывало закончил обед, ничуть не смущаясь гробовым молчанием присутствующих, а затем удалился в свой кабинет. Вечером же по заведенному обычаю отправился в спальню Марии Федоровны, и та наутро появилась перед приближенными, сохраняя абсолютную невозмутимость и явно предав полному забвению жуткий эпизод за обедом.

Печальнее всего было то, что при этом присутствовал уже официальный жених Великой княжны Марии, старший сын владетельного герцогства Саксен-Веймарского принц Карл-Фридрих. Воспитанный в строгих пуританских традициях, принц и без того чувствовал себя при российском дворе «не в своей тарелке», а экстравагантные выходки будущего тестя и вовсе пугали бедного юношу до полусмерти.

Кроме того, придворные считали, что для Великой княжны Марии такой жених слишком «прост умом» и «низок родом». Так что жизнь Карла-Фридриха в ожидании бракосочетания была не слишком приятной, несмотря на всю окружавшую его роскошь и явную благосклонность к нему императрицы Марии Федоровны и самой нареченной.

На утренней прогулке он вышагивал рядом с ними с таким видом, словно все еще спал. Невооруженным глазом было заметно, что он все еще переживает случившееся. А может быть, и раздумывает над тем, под каким бы предлогом разорвать помолвку и сбежать от этого сумасшедшего двора как можно дальше.

Мария Федоровна, инстинктивно поняв это, решилась на крайние меры:

— Ваше высочество конечно удивлены вчерашней сценой, — вполголоса начала она.

Придворные деликатно отстали от них на несколько шагов. Только Великая княжна Мария продолжала идти рядом с женихом, храня совершенно невозмутимый вид. Впрочем, она чуть ли не с самого детства славилась своей выдержкой и силой характера, хотя в красоте заметно уступала сестрам.

— По правде говоря, Ваше императорское величество… — растерялся принц.

— Я все объясню, только между нами. У его величества, о чем мало кто знает, нежная и ранимая душа, его может оскорбить даже то, что со стороны кажется совсем невинным. И во вчерашней вспышке гнева моего августейшего супруга виновата я сама.

— Вы, мадам? — забывшись, воскликнул принц.

— Тише, тише. Да, я. Оказывается, вчера утром его императорское величество вынужден был подписать указ о суровом наказании нескольких провинившихся офицеров. Я ничего не знала об этом, а за обедом увидела, что он слегка запачкал супом свой манжет…

— Я все еще не понимаю, мадам, — пролепетал окончательно растерявшийся принц.

— Его императорское величество решил, что я таким образом намекаю: у него руки по локоть в крови. Вот и вспылил. Вечером он все мне объяснил и попросил прощения. Как видите, все очень просто.

Принц склонил голову в знак понимания, но, не будучи особенно смышленым от природы, так и не смог уяснить для себя связь между подписанием указа и выплеснутой в лицо императрице тарелке супа. Это инстинктивно поняла его невеста и перевела разговор на красоты окружающего их парка. Таким образом, печальный инцидент, казалось, можно было бы предать забвению, но…

Но супруга Великого князя Александра уже написала об этом в очередном письме своей матери, да и некоторые другие присутствовавшие на злополучном обеде были не в силах держать прошедшее в тайне. Репутация «экстравагантного безумца», которая постепенно закреплялась за российским монархом, приобрела, таким образом, очередное подтверждение.

Пока императрица с дочерью и ее женихом прогуливались в парке, Павел приказал позвать к нему великую княжну Екатерину. После бала и фатального для генерала Багратиона танца с великой княжной, император впервые удостаивал любимую дочь личной беседой, так что Като заранее готовилась к самому худшему, не исключая пострижение в монахини. Император уже пригрозил этим одной из невесток, так что ничего необычного в таком предположении не было.

— Вы меня звали, батюшка? — пролепетала Като, переступая порог отцовского кабинета.

— Звал, Катенька, — неожиданно ласково откликнулся Павел. — Садись.

Като испытала чувство невероятного облегчения. «Катенькой» отец звал ее очень редко, когда бывал в добром расположении духа. Значит, никакой кары не последует, но совсем успокаиваться было рано: императорский гнев мог вспыхнуть мгновенно из самой ничтожной искры.

— Теперь, когда две твои старшие сестры замужем, а третья просватана, пришло время позаботиться и о твоем будущем, — все так же ласково продолжил Павел. — И мне кажется, что оно должно быть куда более значительным, чем участь жены человека, пусть и царских кровей…

От этого намека Като пунцово вспыхнула:

— Виновата, батюшка…

— Ты пока еще ни в чем не виновата, а шалопай сей получил по заслугам. Хоть и носит генеральские эполеты, ума видно Бог не дал. Ну, да не о нем речь. Я хочу видеть тебя супругой твоего кузена, принца Евгения…

«И прозябать остаток жизни в его жалком княжестве, где из окон замка видна столица соседнего «государства», — хотела сказать Като, но во время прикусила язычок. Перечить Павлу даже она не осмеливалась, хоть и числилась в любимицах.

–… и впоследствии русской императрицей, — продолжил Павел. — Я издам специальный манифест, в котором назначу принца своим наследником, и, надеюсь, успею подготовить вас обоих к управлению Великой Россией. Ибо вы достойны этого более других.

Като потеряла дар речи. Когда в свое время формально бездетная и незамужняя императрица Елизавета Петровна назначила наследником своего племянника, сына покойной старшей сестры, это было по крайней мере логично, хотя никого особо не обрадовало. Но при четырех собственных сыновьях…

— Но Ваше императорское величество… Вы же сами изволили издать указ, в котором отныне престолонаследие происходит в России исключительно по мужской линии, начиная с Александра.

— Я написал этот указ, могу написать и другой. Я — самодержец. Твой кузен Евгений примет православие под именем Павла, я уже решил. А твоему братцу надо быть монахом, а не наследником великой державы. Что ж, пострижется, будет настоятелем в какой-нибудь обители, со временем, глядишь, патриархом станет. Константин вообще сумасшедший, ему не то что трон — поместье доверить опасно.

— А Николай? Михаил?

— Они еще младенцы, — отмахнулся Павел, — неизвестно, что из них вырастет, да и вырастет ли вообще. Не думаю, что твоя достойная матушка способна воспитать настоящих царских сыновей. Единственное, что она может — это стать регентшей при одном из них. Знаю, знаю, именно об этом она и мечтает: овдоветь и царствовать.

— Батюшка…

— Молчи! Они все желают моей смерти! Кругом лжецы и мерзавцы, никому доверять нельзя. Даже твою бабушку, мою мать, отравили…

Павел осекся на полуслове, увидев в глазах дочери неприкрытый ужас.

— Папенька, — пролепетала она, — вы полагаете…

— Я полагаю, что ее убили интриги и козни окружавших ее мерзавцев, — нашелся Павел. — Твой же кузен еще не испорчен нравами русского двора, а ты… ты моя дочь. И я еще успею сделать из тебя достойную супругу монарха. Только помни: это пока наша с тобой тайна. Потому что есть еще один план, тоже секретный. Ты можешь стать французской королевой, а за Евгения я выдам Анну.

— Анна еще дитя… А во Франции нет королей.

— Если есть государство, у него должен быть повелитель. И он у него будет, вот увидишь. Этот корсиканец… он очень далеко пойдет.

— Простолюдин?

— Твоей знатности хватит на двоих.

— Но он же католик! И французы не потерпят православной…

— Один из их королей сказал: Париж стоит обедни. И принял католичество. В общем, я еще ничего не решил, мне нужно только знать: на чьей ты стороне?

— На вашей, батюшка, — тихо ответила Като.

Голова у нее кружилась и пылала, а руки были совершенно ледяными, когда она, точно сомнамбула, возвращалась в свои комнаты. Отец только что предложил ей на выбор две короны, едва ли не самые блистательные в мире. Ну, французский проект — это, конечно, почти сказка, а вот стать российской императрицей… Пусть ее кузен занимается армией, она займется всем остальным, как ее бабушка. А там… Екатерина Третья? Почему бы и нет? На войне случается — убивают, и не только рядовых солдат…

Като была еще слишком молода, слишком наивна и слишком взволнована, чтобы трезво оценивать ситуацию. Она еще не поняла, как сильно не любил Павел своего старшего сына, которому августейшая бабка желала оставить трон — в обход его, законного наследника, единственного сына. Не знала, как люто ненавидел Павел своих невесток — только потому, что их выбрала в жены своим внукам все та же ненавистная Екатерина. Не понимала, что Павел балансировал на грани безумия, подозревая в злодейских умыслах даже свою верную и кроткую супругу, и как стремился побыстрее сбыть с рук старших дочерей, да так, чтобы их супруги не стали ему соперниками.

А вот Александр знал не только это, о чем и писал тайно своему бывшему воспитателю Лагарпу через год после восшествия Павла на трон:

«Мой отец, по вступлении на престол, захотел преобразовать все решительно. Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им…

Военные почти все свое время теряют исключительно на парадах. Во всем прочем решительно нет никакого строго определенного плана. Сегодня приказывают то, что через месяц будет уже отменено… Благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые совершались здесь…

Даже будучи только наследником престола, он заботился прежде всего о том, чтобы оставить в скромной вотчине — злосчастной Гатчине — след своих философских, социальных и военных убеждений. Он воздвиг рядом с православной церковью, расположенной на этой территории, католический костел и протестантский храм. Таким образом, еще два христианских вероучения благополучно соседствуют с официальной религией России, оскорбляя чувство истинно верующих и вызывая гнев православных священников.

Мое несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать мое сердце…»

Каждый день Павел присутствовал на параде конной гвардии. И если какой-нибудь офицер совершал ошибку, то царь хлестал его своей тростью, подвергал разжалованию, ссылал в Сибирь или тут же и навсегда заставлял надеть мундир простого солдата!.. За промашку наказывали кнутом, тюрьмой и даже вырывали ноздри, отрезали язык или уши, подвергали другим пыткам.

Наконец-то Павел держал в руках столь желанный скипетр и располагал абсолютной, безграничной властью, позволявшей ему свести счеты со всеми, кто его презирал или избегал! Наконец-то пробил час мести!.. Он сослал своих противников и последнего фаворита Екатерины II; он призвал в столицу людей своего покойного отца. Со всех концов Империи, как в день Воскресения, объявились умершие 35 лет назад гражданской смертью старцы, чуждые нравам двора, все манеры которых заключались в наглой походке и взгляде…

Павел изъял из обращения знаменитый «Наказ» покойной царицы, составляя который она вдохновлялась трудами всемирно известных философов. Все, что его мать создавала в течение 34 лет своего царствования, было предано забвению, разрушено, растоптано, просто потому, что было связано с именем ненавистной покойницы. Один быстрее другого последовали более 500 противоречивых и в большинстве своем невыполнимых законов нового царя. Он искренне считал себя наместником Бога на земле и вел себя соответственно, не видя, как под его управлением Россия стремительно становилась адом.

Правда, крестьяне императора любили: он уменьшил барщину и оброк и существенно урезал права дворян на крепостных. Но делал это вовсе не из стремления облегчить долю крестьян: созданные примерно в то же время «аракчеевские военные поселения» ничего хорошего из себя не представляли. Просто Павел люто ненавидел дворянство, вплоть до того, что снова объявил их подлежащим телесным наказаниям, отмененных в свое время Екатериной.

Вернув из ссылки одного Радищева (жертву Екатерины), он отправил в Сибирь сотни ни в чем неповинных людей, отправил в отставку несколько сотен офицеров за ничтожные проступки или просто из каприза. Не избежал опалы и прославленный Суворов, который позволил себе ироничное высказывание по поводу вводимой Павлом новой формы, треуголок, париков, косичек на прусский манер, которые солдаты обязаны были носить.

«Пудра не порох, букля не пушка, коса не тесак, а я не немец, а природный русак», — сострил Суворов и был немедленно сослан в самую дальнюю свою деревню.

Да что армия! Император с воодушевление подверг самой настоящей муштре и сугубо гражданское население: заставил коротко стричь волосы, запретил одежду «на французский манер», требовал, чтобы при встрече с императором на улице и мужчины, и женщины выходили из экипажей и приветствовали суверена глубоким поклоном, стоя хоть в грязи, хоть в луже, хоть в снегу. Вольнодумцев или рассеянных хватала полиция и сурово наказывала. Вскоре улицы столицы стали пустеть в час царской прогулки.

А вот солдатам стали чаще раздавать хлеб, мясо, водку, деньги. Наказания, порка, аресты и даже ссылки били главным образом по офицерам; для этого достаточно было тусклой пуговицы, не в лад поднятой при маршировке ноги! Наказания сыпались градом. Тех, кто осмеливался защищаться, ждала отставка, изгнание, ссылка в Сибирь…

Число сосланных увеличивалось с пугающей быстротой, везде — при дворе, в городах, в армии, в самых отдаленных уголках Империи — царил страх. Никто не знал, что его ждет завтра.

Но это все было сравнимо с чудачествами самодура-барина в своем поместье. А вот на внешней политике перепады настроения императора и постоянно менявшиеся планы приводили в ужас мировую дипломатию. Иностранные книги и платье были им запрещены, а граница закрыта.

Предлагая другим государям вступить в «дружеский союз» с Россией, он предлагал тем, кто уклонялся или отказывался от этой чести, решить спор в рыцарском поединке. Он послал в Эгейское море черноморскую эскадру адмирала Ушакова, которая заняла Ионические острова, высадила десант в Южной Италии и захватила в 1799 г. занятый французами Рим. Суворов, жаждавший помериться силами с Бонапартом, был возвращен из ссылки. Во главе русских и австрийских войск он занял Турин и Милан, разбил французских генералов Моро, Жубера и Макдональда. Затем он перешел через Альпы у Сен-Готарда, однако поражение армий Корсакова и принца де Конде заставило его отступить и стать на зимние квартиры в Баварии.

Тем временем между Россией и Австрией возникли споры. К тому же англичане отказались передать России остров Мальту, что вызвало ярость Павла I, принявшего к тому времени титул великого магистра ордена Святого Иоанна Иерусалимского.

Его дикая ненависть к Бонапарту превратилась в страстное обожание; полное презрение уступило место горячему восхищению. Император разорвал дипломатические отношения с Лондоном, а чтобы окончательно унизить высокомерную Британию, задумал осуществить совместную с Бонапартом кампанию по завоеванию Индии. И без предварительной разведки, без плана кампании, без карт, даже не организовав снабжение, медицинскую помощь и транспорт, царь отправил двадцатитысячный корпус кавалерии в Туркестан, с приказом следовать далее на юг.

Разрыв с Англией, безрассудный поход донских казаков, экстравагантное поведение царя в самом Санкт-Петербурге вызвали всеобщее недовольство. Его считали ненормальным, свихнувшимся, ведущим Россию в неведомую пропасть. Но ужаснее всего было то, о чем знали немногие приближенные: отношение Павла к членам своей собственной семьи.

После восшествия на престол царь назначил Александра военным губернатором Санкт-Петербурга, сенатором, генеральным инспектором кавалерии и почетным полковником знаменитого Семеновского полка. Почет? Возможно, но почет весьма странный: Павел опасался сына, его недоверие к нему возрастало с каждым днем. Он иногда передавал Александру через дежурных офицеров, что тот «исключительная свинья» или «скотина».

Вот тогда и возник план посадить на престол иностранного принца, а в супруги ему дать русскую Великую княжну Екатерину, единственную, кажется, из всей семьи, которую Павел не подозревал в злоумышлениях против его персоны.

Като вернулась к себе сама не своя. Верная Мария тут же заподозрила неладное и, приготовив горячий успокоительный напиток, поспешила уложить свою воспитанницу отдохнуть. Но та лишь отмахнулась и взволнованно зашагала по комнате, нервно ломая руки.

— Что случилось, Ваше высочество, — осторожно осведомилась фрейлина. — Государь гневается на вас за тот бал?

— Уж лучше бы гневался! — воскликнула Като. — Нет, он хочет выдать меня замуж. За этого мальчишку, который, который…

— Какого мальчишку, Ваше высочество?

— Принца Вюртембергского! — выпалила Като.

Изумление, написанное на лице Марии, было красноречивее всяких слов.

— Да-да, за этого младенца, который бредит только сражениями! И чтобы он унаследовал трон после папеньки…

— Это невозможно, Ваше высочество, — возразила Мария. — Законный наследник — ваш брат Александр, к тому же есть еще Великий князь Константин и Великие князья Николай и Михаил. Они, конечно, еще малы, но государь находится в самом расцвете сил. Лет двадцать еще…

Последнюю фразу Мария произнесла как-то неуверенно, и чуткое ухо Като это мгновенно уловило.

— Вы сами в это не верите, моя милая, — жестко отозвалась она. — Двадцать лет подобного безумия… Вы молчите? Конечно, я понимаю, я вас отлично понимаю. Но император совсем сошел с ума. Он хочет заточить моих старших братьев в крепость или постричь в монахи. Та же участь ждет их жен и маменьку…

— Княжна…

— Он сам мне это сказал! Более того, он проговорился о том, что императрицу Екатерину отравили!

— Отравили? — странным голосом спросила Мария.

— Вот именно. Он безумен, воистину безумен. Для меня у него сегодня было припасено целых два сюрприза: либо я выхожу за принца Евгения, либо… Либо становлюсь супругой Наполеона Буонапарта, этого жуткого корсиканца, к которому мой отец проникся вдруг такой пылкой любовью. Тогда супругой принца Вюртембергского и цесаревной-наследницей станет Анна.

— Вы не можете стать женой Наполеона, — хладнокровно заметила Мария. — Во-первых, он уже женат, а во-вторых, католик. Католик не может развестись, а вы не можете изменить веру. Успокойтесь, ваше высочество, завтра ваш батюшка забудет свои фантазии.

— Вот этого я как раз и не хочу! — с чисто женской непоследовательностью воскликнула Като. — Тогда мне придется стать супругой какого-нибудь другого немецкого кузена и я никогда, никогда, никогда не стану монархиней, как моя дорогая бабушка! Если же батюшка выдаст меня за кузена Евгения, то сделает его своим наследником, а я впоследствии надену корону русской императрицы.

— На свете много корон, — осторожно заметила Мария, — и я уверяю вас: одна из них обязательно увенчает вашу прелестную головку. Но хотите ли вы отнять корону у брата?

— Конечно нет! Саша рожден для трона, он будет прекрасным монархом, но… Но батюшка, кажется, задался целью истребить всех, кто его по-настоящему любит. Мне страшно…

— Так не будьте орудием в этой страшной игре! Поговорите с его императорским высочеством, с цесаревичем. Только сделайте это тайно.

— Каким образом? У императора везде глаза и уши…

— Я попробую вам помочь, ваше высочество, — тихо сказала Мария. — Риск велик, но есть шанс спасти вашу семью от несправедливых гонений. Если угодно, я передам вашему брату и его супруге приглашение на верховую прогулку. Сегодня же.

— А если батюшка…

— Мы постараемся сделать так, чтобы это Александр пригласил вас кататься.

Като кинулась на шею своей фрейлине:

— Мари, вы просто добрый гений! Вы поедете с нами?

— Увы, ваше высочество, вы же знаете: я скверно езжу верхом. Так я иду к великому князю?

— Да, да, идите! До обеда нужно все успеть.

Через полчаса фрейлина вернулась с запиской цесаревича, в которой тот приглашал сестру на верховую прогулку…

Александр не знал, о чем собирается беседовать с ним любимая сестра, еще почти девочка, но привык ожидать скверных новостей от каждого разговора. С самого детства он оказался в ужасной атмосфере сложных родственных отношений, которая сложилась между императрицей-бабушкой Екатериной II и опальными родителями, жившими в солдатско-прусской обстановке Гатчинского двора. Нянькой Александра была Прасковья Гесслер, англичанка. О воспитании Александра можно сказать одно: всему он учился сам, ибо приставленные к нему учителя оказались, мягко говоря, несостоятельными.

Ранний брак тоже не способствовал сохранению душевного равновесия Александра. Когда прошел угар первой близости с юной и очаровательной супругой, обнаружилось, что их практически ничего не связывает. Начисто лишенная каких бы то ни было амбиций, погруженная в свой внутренний мир, да еще холодная и меланхоличная о природы, Елизавета не могла стать ни другом, ни опорой, ни тем более советником своего юного мужа. И уж тем более не разделяла многие его увлечения.

Из Гатчины Александр вынес увлечение фронтовыми учениями, военной выправкой, муштрой, военными парадами. Это было его единственной страстью в жизни, которому он никогда не изменял и которое он передал своему преемнику. Со времени воцарения Павла вахт-парад приобрел значение важного государственного дела и стал на многие годы непременным ежедневным любимым занятием русских императоров.

Когда незадолго перед смертью, Екатерина II объяснила Александру всю необходимость лишить престола Павла, его отца, Александр пространным письмом выразил свою глубокую признательность Екатерине II за дарованные ему милости, то есть, по сути дела, дал свое согласие на устранение Павла от престола. К несчастью, это письмо попало в руки Павла…

Сравнительно недолгая, но бурная жизнь среди близких родных — бабушки Екатерины II и отца Павла 1 — научила Александра многому. Он познал коварство, подлость, подкуп, измену, лесть — то, что так пагубно сказывается в формирующейся личности. Александр стал цесаревичем на 19-м году жизни. Спустя немного времени цесаревич Александр очутился при Павле в роли цесаревича Павла при Екатерине.

— Что-нибудь случилось, Като? — спросил Александр сестру, когда они немного опередили свою свиту и мерной рысью ехали по длинной аллее. — У вашей фрейлины был такой загадочный вид.

— Да. Батюшка хочет, чтобы я стала супругой кузена Евгения.

— Вам так претит мысль об этом браке? Увы, мы с вами принадлежим к царской семье и интересы государства…

— Ах, Саша, дело совсем не в этом! Батюшка желает передать трон Евгению Вюртембергскому. А вас и Костю…

Александр заметно побледнел и некоторое время молчал. Потом негромко сказал:

— Что ж, я предчувствовал нечто подобное, но не думал, что при этом еще попытаются рассорить нас с вами.

— Но я вовсе не желаю отнимать у вас корону!

Като немного лукавила. Конечно, если бы Александр сказал, что не чувствует в себе призвания к жизни монарха и готов сам уйти в монастырь… Костя не в счет, он не в своем уме, и государем ему не быть никогда, это всем во дворце известно. А младшие братья еще когда подрастут…

Да и император Павел еще совсем не стар, он вполне может прожить еще лет двадцать. Зато она, Като, еще очень молода, и даже через двадцать лет ей будет всего лишь тридцать четыре года. Ровно столько было ее царственной бабке, когда она прочно взяла бразды правления в свои руки, крайне удачно овдовев незадолго до этого. В таком варианте Като устраивало все.

Но насильственное заточение братьев в крепость или пострижение в монахи, сломанные жизни их супруг, ее существование с нелюбимым мужем под неусыпным наблюдением батюшки… Нет, это совсем другой поворот событий! К тому же Павел в один прекрасный момент передумает и назначит наследником кого-нибудь еще, а ее тоже запрет в какой-нибудь отдаленный монастырь. Слишком рискованно, слишком.

— Батюшка совершенно охладел ко мне, — услышала она голос брата. — Более того, он меня ненавидит. Всех преданных мне людей удалили, за мной беспрестанно следят. И еще, Като…

— Что, Саша?

— Однажды в моей комнате он нашел на столе трагедию Вольтера «Брут».

— Ну и что из этого? Правда, батюшка ненавидит Вольтера…

— Дело не в нем. Его величество изволили взять в своих апартаментах книгу о Петре Великом, открыл ее на странице с описанием суда над Алексеем, пыток, перенесенных царевичем-наследником, и его смерти, позвал Кутайсова и приказал дать прочитать этот рассказ мне.

— Боже милосердный! — только и могла вымолвить Като. — Имеющий уши да услышит!..

— Вот именно. Я хотел угодить батюшке, стал носить прусский мундир, не пропускал ни одного парада. И вот недавно на таком параде адъютант императора огромными шагами подбежал ко мне и прокричал: «Его Величество приказало мне сказать, что Оно никогда не видело такого дурака, как Ваше Высочество!..» А вокруг меня стояли все старшие офицеры.

— Какой ужас!

— Это еще не все. Несколько дней назад я имел несчастье попросить у батюшки позволения отправиться путешествовать. Я думал, это успокоит его подозрения, но он пришел в такое бешенство… Он кричал на весь дворец: «Я предам вас самому жестокому суду! Мир будет поражен, увидев, как покатятся головы когда-то так дорогих мне людей!…»

— Саша, вам надо бежать. Мне страшно.

— Не могу. Тогда он начнет терзать маменьку, он уже грозился постричь ее в монастырь и еще кое-чем похуже.

— Что же делать? Терпеть?

— Бог милосерд, — печально обронил Александр. — Будем молиться и надеяться. Благодарю тебя, Като, что была откровенна со мной. Может быть, это поможет…

— Каким образом?

— Не знаю. Я ничего не знаю. Я жалею о том, что родился наследником престола: мне эта ноша не по плечам. И мне страшно, Като… За себя, за маменьку, за всех нас…

Не раз, и не два вспоминала потом Като эту странную прогулку и благодарность брата за ее откровенность. Иногда ей казалось, что именно она подтолкнула события в том направлении, какое они приняли. И тогда успокоить ее могла только верная Мари, которая говорила, что судьбу перехитрить нельзя, и что, подчинившись голосу сердца, Като сделала единственный правильный выбор.

А в столице царил страх. В 9 часов вечера бил сигнал тушить огонь и главные улицы перекрывались рогатками. Властитель страны никому не доверял и боялся ночи. Он с нетерпением ждал, когда будет достроен Михайловский замок — настоящая крепость, в которой, как он полагал, ему уже не будет грозить никакая опасность. Еще не просохла штукатурка, как двор перебрался в новую резиденцию, где дымили все печи и камины, по комнатам гуляли сквозняки, а ветер так завывал на чердаках и в переходах, что становилось жутко даже караульным офицерам.

Доволен и покоен был только сам император, который для пущей безопасности повелел запереть двери на половину императрицы, да еще задвинуть их засовом. Теперь он мог не бояться и удара в спину: от жены, которую ненавидел теперь так же искренне, как раньше любил. Несчастная императрица тихонько жаловалась особо приближенным, что отныне может только плакать и молиться за своего все еще любимого тирана.

И тогда группа самых отчаянных и смелых придворных задумала свергнуть Павла I и возвести на трон Александра. Павла предполагалось отправить в надежное место, не причинив ему никакого зла. Он должен был только официально отречься от престола в пользу старшего сына.

Душой заговора стал умный, деятельный и ловкий граф Петр Алексеевич Пален, который счел необходимым осторожно открыть Александру планы свержения, иначе заговорщики могли потерпеть неудачу в самом начале своих действий и немедленно оказаться на плахе — не исключено, вместе с самим Александром.

К сожалению, правоту графа подтверждали все более безумные и экстравагантные выходки императора. Он уже посягнул даже на религию, начав создавать проект объединения всех христианских церквей, и письменно пообещал папе Римскому убежище и поддержку, если французская армия займет Ватикан. Правда, на следующий день сам император опомнился, испугавшись того, что будет предан анафеме всеми православными священниками России.

Потрясенный князь-наследник сначала не давал своего согласия, но Пален настаивал, утверждая, что положение с каждым днем ухудшается. Он даже показал приказы об аресте Александра и его брата Константина, подписанные самим царем. Что же касается жен Александра и Константина, а также самой императрицы, уверял Пален, то их заточат в монастырь. А потом…

После многих сомнений и тревожных раздумий наследник якобы сказал Палену, что он не против принять корону, но при условии, что ни один волос не упадет с головы его отца. Пален поклялся в этом. И Александр на время успокоился.

В самом конце февраля 1891 года на Масленицу в Михайловском замке давали пышный бал-маскарад. Все обязаны были явиться в маскарадных костюмах и с закрытыми лицами, дабы не нарушать веселой мистерии, но… Но все прекрасно понимали, что пожелай император — и все маски будут немедленно сорваны. Так что веселились с оглядкой, не желая потом оказаться в ссылке или — того страшнее — в крепости.

Като нарядилась было французской маркизой прошлого века, но фрейлина Алединская мягко напомнила ей, что император вряд ли одобрит такой костюм. Тогда Като надела мужскую военную форму, которая сделала ее абсолютно неузнаваемой: густо напудренный парик с буклями и непременной косичкой надежно скрывал пышные светлые локоны Великой княжны, а мундир и лосины выгодно подчеркивали стройность еще полудевичьей фигурки. Черная полумаска — и офицер получился хоть куда. А самое главное, такой костюм мог вообще не привлечь внимания императора, чего, собственно, Като и добивалась.

Она от души веселилась на балу, изображая из себя молодого повесу-гусара, и приглашала на танец тех дам, которые оказывались обойденные вниманием остальных кавалеров. Не танцевали только император и императрица: Мария Федоровна не надела маску, ограничившись пышным костюмом в средневековом стиле, а император появился на балу в полном одеянии Гроссмейстера Мальтийского Ордена, чем невольно подчеркнул двусмысленность получения им этого титула.

Наконец, Като решила пригласить на танец одну из своих невесток: супругу Великого князя Константина, которую узнала даже под маской и в наряде турчанки. Костюм необыкновенно шел великой Княгине Анне — миниатюрной брюнетке с живыми, искрящимися глазами. Но в разгар танца Като углядела какое-то оживление в одной из комнат рядом с залом.

— Что там происходит, прекрасная одалиска? — спросила она у своей партнерши. — Может быть, полюбопытствуем?

Прекрасно зная, что княгиня Анна крайне любопытна и непоседлива, она была уверена, что отказа не получит. И парочка пробилась туда, где маски столпились вокруг кого-то, сидящего в кресле. Като приподнялась на цыпочки и увидела… цыганку. Не настоящую, конечно, а ряженую, но все равно выглядевшую необыкновенно убедительно.

— Она неподражаема, — шептались вокруг. — Только что предсказала княгине Нарышкиной, что ее ждет любовь венценосной особы. Княгиня сама не своя от такого предсказания.

Признанная первая красавица двора княгиня Нарышкина действительно сидела в кресле неподалеку и обмахивала веером разгоряченное лицо. Она могла бы и не надевать маску: ее выдавали неизменные бриллиантовые серьги невероятной стоимости и красоты, а также дивной лепки рот, который кто-то из придворных рифмоплетов сравнил с устами серафима.

— А княгине Голицыной она сказала, что та умрет ночью, во сне. Эта гордячка даже побелела от страха, и поспешила удалиться с бала….

И тут Като замерла: перед цыганкой уселся рыцарь в черном плаще с опущенным забралом. Пожалуй, она одна могла узнать в нем цесаревича Александра по некоторым характерным жестам и привычно стройной осанке.

— А что ждет меня, прекрасная фараонита? — негромко спросил он.

— Вы проживете долгую жизнь, рыцарь, — так же негромко ответила ему гадалка. — И первая ее часть будет полна суетности, блеска и побед, а вторая пройдет в благости и кротости, где вы и обретете настоящее счастье.

— Ты хочешь сказать… — начал было рыцарь, но тут его прервал один из адъютантов императора:

— Их Императорское Величество желают видеть цыганку немедленно, — сообщил он.

Толпа придворных отшатнулась от предсказательницы, как если бы ее звали не к императору, а прямиком на эшафот. Только любопытная Като заскользила следом за адъютантом и цыганкой, стараясь быть не слишком заметной.

Цыганка низко присела перед императором и императрицей. Такой утонченный реверанс могла сделать только дама, досконально знакомая со всеми правилами этикета.

— Что ж, милочка, приоткройте будущее перед вашей императрицей, — почти ласково сказала Мария Федоровна.

— Вас ждут тяжелые испытания, Ваше императорское величество, но они будут недолгими, а потом вы будете жить мирно и счастливо среди любимых вами людей.

Павел саркастически хмыкнул:

— Видите, моя дорогая, испытания все-таки будут. А я… что вы скажете мне?

— Вы слишком высоко стоите над обычными смертными, Ваше императорское величество, чтобы я могла осмелиться заглянуть в вашу жизнь.

— Не увиливайте, — нахмурился Павел.

— Могу сказать одно: не верьте тем, кто говорит вам правду, не пытайтесь вернуть прошлое. И приготовьтесь к тому, что одна из ваших дочерей покинет мир раньше вас.

Павел не успел ничего сказать, только побледнел. И в этот момент к гадалке подскочил молоденький офицер:

— А мне что вы скажете?

— Я вижу на вас корону.

— Ну все! — загремел обретший голос Павел. — Сударь, маску долой! Я хочу видеть того, кого якобы ждет корона.

Офицер нехотя снял маску и все ахнули, узнав Великую княжну Екатерину. Павел залился своим ни на что не похожим лающим хохотом и никто не заметил, как исчезла, точно растворилась в блестящей толпе придворных загадочная цыганка.

…………………………………………………………………………………………

События между тем разворачивались своим чередом. Через неделю после маскарада, наделавшего столько шума из-за таинственной гадалки, в казарме Преображенского полка собрались граф Пален, генерал Беннигсен, князья Платон и Николай Зубовы, Петр Волконский, Александр Голицын, и другие заговорщики.

Князь Платон Зубов обрисовал положение, напомнив о разрыве отношений с Англией, беззаконии и диких выходках императора, и прочих малоприятных событиях в империи.

— Хорошо еще, что этот болван Кутайсов и впрямь подумал, что я влюблен в его дочь и намерен с ним породниться. Иначе мне никогда бы не выбраться из ссылки.

— Да, император словно заодно с нами, — подтвердил генерал Беннигсен. — Он возвращает из ссылки тех, кто его ненавидит, и отправляет в ссылку действительно преданных ему людей. Воистину, логика безумца непредсказуема.

— Надо срочно заставить царя подписать акт об отречении, — выпалил Зубов. — Иначе благоприятный момент пройдет, и тогда…

Пален и все остальные поддержали Зубова, однако лившееся рекой шампанское было самым красноречивым из доводов, так что серьезное вначале собрание заговорщиков превратилось в традиционную русскую пьянку, и скоро всем ее участникам уже море было по колено. А еще через некоторое время они были вполне готовы совершать любые подвиги «ради спасения матушки-России».

Около полуночи заговорщики отправились к Михайловскому замку двумя группами: первой командовал Пален, второй Беннигсен и Платон Зубов. Правда, граф Пален оставался много трезвее других и сознательно тянул время, чтобы не оказаться в первых рядах. И на это у него были веские причины: несколько дней тому назад во время очередной аудиенции император вдруг огорошил его вопросом:

— Вы знаете, что существует заговор против меня? Меня хотят низвергнуть? Знаете?

Лицо царя перекосилось от гнева.

Пален почувствовал себя разоблаченным. И все же почти в паническом состоянии он нашел в себе силы спокойно ответить:

— Да, Ваше Величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.

— Как, вы участвуете в заговоре? Да вы в своем уме? Что это вы несете? — совсем зашелся от гнева император.

— Сущую правду, Ваше Величество, — ответил невозмутимый Пален. — Я участвую в заговоре, чтобы знать все его пружины и всех участников. Но вам нечего бояться: я держу в руках все нити, и скоро все станет вам известно.

И Пален сопроводил свое обещание смешком, выражавшим искреннюю доверительность соучастника, чем окончательно успокоил своего собеседника. Император ему поверил. Но теперь необходима двойная осторожность, чтобы в случае чего снова выйти сухим из воды.

Но люди из другой группы заговорщиков подходят к дворцу, поднимаются по узкой служебной лестнице, ведущей к покоям царя. Проникнув в прихожую, они сталкиваются с двумя лакеями, ранят того, который оказал сопротивление, и врываются в комнату государя, которая в эту ночь почему-то оказалась не запертой, как обычно. Да и трусливые лакеи вместо обычных дежурных офицеров, слепо преданных императору… Не знак ли это судьбы?

…………………………………………………………………………………….

В эту ночь Павел долго не мог уснуть. Непогода за стенами замка, мокрый снег, залеплявший окна и вой ветра в каминных трубах — все это прогоняло сон. К тому же Павла одолели воспоминания, что бывало с ним крайне редко: он буквально погрузился в реку своей жизни, которая отнюдь не была гладкой и спокойной.

Сын неизвестного отца и знаменитой матери, почти полвека жаждавший взойти на престол, он за четыре с небольшим года своего царствования сумел вызвать у подданных такую ненависть, какую не вызывали даже античные тираны. Император Павел I, больше чем кто-либо из его предшественников и последователей стремившийся вызывать к себе любовь близких и обожание подданных, достиг прямо противоположного результата — и все из-за некоторых странностей в психике.

Почему неизвестного отца? Да потому, что первые шесть лет брака Великая княгиня Екатерина, супруга наследника престола, оставалась девственницей. Петр Федорович, как деликатно отмечали придворные медики, «не обрел брачных кондиций».

Года шли, судьба российского престола находилась в полной зависимости от их высочеств — великого князя и великой княгини — а долгожданного наследника все не появлялось. На племянника-то, императрице Елизавете, по большому счету, было наплевать, но нужен был продолжатель рода, а невестка, сохранившая в замужестве невинность до двадцати с лишним лет, становилась просто бельмом на глазу. И, Господи боже, что скажут в Европах?

Дабы пресечь зловредные слухи, Елизавета повелела Екатерине забеременеть немедленно — хоть от мужа, хоть от придворного истопника, мелочи ее не заботили. Но прошло еще долгих четыре года, пока великая княгиня не доложила своей августейшей тетке-свекрови об «интересном положении».

Отцом будущего великого князя называли Сергея Салтыкова, но некоторые подозревали другого придворного — Льва Нарышкина, а откровенные недоброжелатели вообще советовали поискать виновника торжества в гвардейских казармах. Но отцом Павла вполне мог быть и его формальный отец. Ведь Павел Петрович скорее походил на Петра Федоровича, никогда не отличавшегося особой красотой, чем на писанного красавца Салтыкова или на обаятельнейшего Левушку Нарышкина. От матери в нем не было ничего, кроме… незаурядного ума. Но не было ее немецкой педантичности и терпения.

Личность Павла вообще загадочна и неоднозначна. Некоторые считают его патентованным сумасшедшим, с колыбели, якобы, проявлявшим все признаки агрессивного слабоумия. Другие — непризнанным гением, достойным внуком своего великого деда — Петра Первого. Впрочем, нормальность Петра Алексеевича не является аксиомой, а его жестокость временами граничила с патологией.

Да, официальный отец Павла, император Петр Третий действительно был дурно воспитанным и малообразованным идиотом. Но дело в том, что Екатерина Великая, мать Павла Петровича, в запальчивости кинула как-то сыну:

— Мне стоит только открыть рот и ваши права на престол окажутся фикцией.

Но — не открыла. Промолчала, унесла тайну с собой в могилу. Или не было никакой тайны, лишь возможность шантажировать наследника его якобы нецарским происхождением? Кто знает?

Впрочем, сумасшедший на троне — не такая уж редкость, как это может показаться. Монархи те же люди и ничто человеческое им, как говорится, не чуждо. Просто слегка (или не слегка) сдвинутый по фазе обыватель доставляет хлопоты своим близким, не более того. Коронованный безумец — проклятие целого народа, а иногда и резкий поворот в истории страны. Что позволено Юпитеру…

Павел родился 20 сентября 1754 года — через десять лет после свадьбы его родителей. Младенца немедленно унесли на половину императрицы Елизаветы и родная мать не видела его целых сорок дней. Потом ей сына все-таки показали — издали! — и снова спрятали в дальних комнатах. Екатерина нашла ребенка «очень хорошеньким» — и фактически не виделась с ним целых восемь лет: до смерти императрицы Елизаветы.

Императрица же — формально незамужняя и бездетная — находилась наверху блаженства. Рождение законного наследника романовского престола праздновалось почти год, причем не только при дворе, но и в домах богатых вельмож. Елизавета Петровна, которой только-только исполнилось сорок пять лет, воспитывала внука по-старинке: окружила его толпой нянюшек и мамок, кутала до того, что ребенок обливался потом и не сообразовывалась ни с каким расписанием.

Спать ребенка укладывали то в восемь часов вечера, то далеко заполночь, кормили когда Бог на душу положит, но обязательно обильно. Ни к кому так хорошо не подходила поговорка «у семи нянек дитя без глазу», как к маленькому великому князю: в одно прекрасное утро мамки и няньки с ужасом обнаружили пустую колыбель. Оказалось, что ночью Павел упал на пол и преспокойно проспал под колыбелью, прямо на полу.

Окруженный с первого дня рождения мамками-няньками, Великий князь так до конца своих дней и не избавился от внушенных ими предрассудков. Они вечно рассказывали ему про ведьм и домовых, приучили бояться всего и всех: грозы, громких звуков, бабушки-императрицы, собственных родителей.

К шестилетнему возрасту Павел был типичным «барчуком», отданным на попечение темной деревенской дворни. И лишь к этому времени Елизавета Петровна озаботилась приискать единственному внуку воспитателя. Им стал граф Никита Иванович Панин — человек незаурядного ума, но по складу характера — одновременно желчного и флегматичного — меньше всего подходящим на роль воспитателя Великого князя, как, впрочем, и любого ребенка.

Малоподвижный, сухой в обращении, Панин пренебрегал прогулками с ребенком и вообще общался с ним чрезвычайно неохотно. Отсутствие свежего воздуха и физических упражнений плохо сказалось на Павле, а вечный страх не угодить строгому воспитателю привели и без того расшатанные нервы цесаревича в практически неуправляемое состояние.

Это, тем не менее, не помешало ему спустя некоторое время безоглядно привязаться к своему воспитателю, который, между прочим, исподволь внушил Павлу мысль о том, что он — единственный законный наследник российского престола, и что его царственная бабка подумывает о том, чтобы назначить его наследником в обход племянника — его родного отца. Но Елизавета скончалась, так ничего и не предприняв в отношении престолонаследия.

А ее племянник, став российским императором, в душе так и остался голштинским принцем, тратившим все свободное время на три излюбленных занятия: муштру солдат, выпивку и курение. За всеми этими делами император практически не видел единственного сына. В свое кратковременное, полугодичное царствование он видел Павла лишь дважды. Первый раз удостоил сына визитом, побеседовал с ним и сказал на прощание:

— Из него выйдет добрый малый. На первое время он может оставаться под прежним присмотром, но скоро я устрою его иначе и озабочусь лучшим его военным воспитанием вместо теперешнего женственного.

Нет ничего более постоянного, нежели временное! Вторая встреча отца и сына состоялась очень нескоро и лишь благодаря настояниям Панина. Император поприсутствовал при экзамене Павла и заявил своему окружению:

— Господа, говоря между нами, я думаю, этот плутишка знает эти предметы лучше нас. Жалую его в капралы своей гвардии!

Знать что-либо лучше Петра Федоровича было легче легкого, а звание капрала Павел так и не получил из-за забывчивости отца. Впрочем, ненавидевший свою мать, он в полном смысле слова боготворил отца и так и не простил его преждевременной смерти ни Екатерине, ни ее сподвижникам. Для образованного, начитанного и тонко чувствовавшего цесаревича образцом и идеалом навсегда остался полупьяный и необразованный человек, абсолютно, к тому же, безразличный к самому факту существования у него сына.

После своего восшествия на престол и чрезвычайно своевременной смерти супруга — свергнутого императора, Екатерина ничего не изменила в жизни своего сына. Придворные — и в первую очередь Панин — наивно полагали, что Семирамида Севера поцарствует лет восемь, до совершеннолетия Павла, а потом тихонечко уступит ему престол и исчезнет с политического горизонта. Как бы не так!

Прежде всего, она озаботилась тем, чтобы каждое слово и каждое движение наследника становились тут же ей известны, а затем постаралась свести до минимума влияние на него графа Панина и окружить Павла малозначительными и неинтересными людьми. Переписываясь с лучшими умами Европы того времени, Екатерина откровенно не желала замечать, что ее сын и наследник мог бы стать для нее достойным собеседником и преемником ее идей. Она обращалась с сыном, как с дальним докучливым родственником, и постепенно робкое обожание, которое Павел все-таки питал к матери, сменилось холодной озлобленностью и абсолютным равнодушием. Масла в огонь подлила и первая женитьба цесаревича.

В отличие от своего официального отца, «брачные кондиции» Павел обрел довольно рано. Во всяком случае, когда цесаревичу исполнилось шестнадцать лет, заботливая матушка приискала ему тридцатилетнюю вдову и повелела «образовать Великого князя в вопросах деликатного свойства». Вдова оказалась старательной, образование закончилось тем, что у нее родился сын, Семен Павлович Великий, который в возрасте двадцати двух лет погиб в чине капитан-лейтенанта российского флота.

А Екатерина начала поиски невесты в европейских дворах. Ее выбор пал на Гессен-Дармштадских принцесс — трех сестер. Павлу же предстояло выбрать из трех красавиц одну. За невестами был послан ближайший друг цесаревича, граф Андрей Разумовский, к которому Павел питал совершенно слепое доверие.

«Дружба ваша, — писал он в Ревель, где Андрей командовал кораблем, — произвела во мне чудо: я начинаю отрешаться от моей прежней подозрительности… Как мне было тяжело, дорогой друг, быть лишенным вас в течение всего этого времени».

Между тем графу Андрею не то что невесту — кошку доверить было бы неблагоразумно. Внук свинопаса, зато графский сын, он успел пожить в Версале, разделяя недетские увеселения французского двора, получил поистине европейское образование и чуть ли не с пеленок умел обольщать женщин. Из трех принцесс-невест его внимание немедленно привлекла Вильгельмина, ибо он знал, что именно ее Екатерина наметила в невестки.

Вильгельмина была крещена под именем «благоверной Натальи Алексеевны», но ничем это знаменитое в России имя не украсила. Единственной ее страстью, если не считать красавца Разумовского, были всевозможные развлечения, деньги она транжирила еще до того, как успевала получить. Ко всему прочему, великая княгиня оказалась неизлечимо больной: вследствие несчастного случая, происшедшего с ней в детстве, у нее были деформированы позвоночник и кости таза.

Через три года после свадьбы великая княгиня скончалась от родов, причем ребенок погиб еще в ее чреве, так и не появившись на свет. Но за эти три года сумела основательно настроить супруга против свекрови вплоть до того, что был составлен небольшой заговор — сценарий очередного дворцового переворота. Но Екатерина настолько глубоко презирала и сына, и невестку, что даже не сочла нужным кого-то наказать, хотя список заговорщиков видела своими глазами.

Судьба обрекла Павла на вечные драмы, не составил исключения и первый опыт его супружеской жизни. Сразу после кончины обожаемой супруги матушка предъявила ему такие доказательства неверности Натальи Алексеевны — ее переписку с любовником, — что цесаревич едва не помешался от горя и обиды, но враз излечился от скорби. Не прошло и трех месяцев, как вдовец согласился вступить в новый брак. На сей раз Екатерина сделала правильный выбор:

«Принцесса Вюртембергская в качестве великой княгини или императрицы будет только женщиной и больше ничем», — писал из Петербурга один из дипломатов.

Да, статная, высокая, очень свежая но склонная к полноте блондинка, София-Доротея являла собой идеальный, с точки зрения немцев, тип женщины. Едва прошло несколько недель после помолвки — заочной! — как она собственноручно написала Павлу письмо на русском языке, а близким подругам признавалась, что «любит великого князя до безумия».

Говорят, противоположности сходятся. Низкорослый, субтильный, нервно-желчный Павел был очарован этой спокойно-сентиментальной великаншей, чуть ли не каждый год исправно рожавшей детей. Но и при этом она старалась быть на высоте своего положения, не давая себе ни минуты передышки.

«То, что утомляет других женщин, ей нипочем, — писал один из современников. — Даже во время беременности она не снимает парадного платья, а между обедом и балом, когда другие женщины надевают капот, она, неизменно затянутая в корсет, занимается перепиской, вышиванием или живописью.»

Правда, Мария Федоровна», занималась не только вышеперечисленным. Она неустанно подогревала честолюбивые мечты супруга относительно престола. Кроме того, с излишней жестокостью подчеркивала безупречность своего поведения по сравнению с образом жизни свекрови.

И без того уверенный в том, что мать, пусть и косвенно, но безусловно виновна в смерти отца, Павел выстроил сложную схему внутрисемейных отношений, где он играл роль идеалиста-страдальца, а Екатерина — роль злобной и развратной фурии, прислушивающейся только к зову своего неукротимого темперамента.

С Орловым и Потемкиным Павел еще как-то ладил. Но когда блистательного князя Таврического сменила бесконечная череда любовников-однодневок, большинство из которых было моложе его самого, великий князь ожесточился. Молчаливое поощрение убийства законного супруга ради двух великих страстей — власти и любви — он еще мог понять. Но чисто мужское отношение к плотским радостям, откровенное пренебрежение общественным мнением — нет, нет, и еще раз нет.

Разлад Павла с Екатериной становился все более глубоким и, к сожалению, отражался на его отношениях с женой и детьми. Там, где прежде царили гармония и любовь, прочно обосновались подозрения, неприязнь и даже… ненависть. Сыновья становились соперниками в борьбе за трон, жена — возможной предательницей.

Павлу перевалило за сорок и законная супруга в несчастливые минуты иронично называла его «вечным наследником». Жестокая российская действительность оказалась сильнее врожденной немецкой сентиментальности. Впрочем, Мария Федоровна не чужда была и честолюбивым мечтам: похоронить свекровь, овдоветь — и царствовать, благо дети находились у нее в полном и безоговорочном подчинении.

Еще накануне Павел, находясь в одном из редких для него моментов благодушия, пожелал выпить чаю на половине супруги и обсудить с нею близкий брак великой княжны Марии. Естественно, разговор коснулся и будущего других дочерей.

— Я решил выдать Като за вашего племянника, — заявил Павел, как всегда безапелляционно. — Этот брак может быть крайне удачен в плане будущего России.

— Боюсь, что не совсем понимаю вас, друг мой, — недоуменно отозвалась императрица.

— На Александра у меня надежды мало. К тому же он явно жаждет моей смерти: корону ему обещала еще моя покойная мать. Константин, увы, просто дурак. А ваш племянник производит впечатление умного и рассудительного юноши…

— Он еще совсем мальчик, ваше величество, — пролепетала императрица.

— Подрастет, — отрезал император. — А я надеюсь, у меня хватит времени подготовить его достойным образом…

— Подготовить к чему?

— Неважно. Что-то зябко сегодня. Прикажите еще чаю погорячее.

— Сейчас распоряжусь, друг мой.

Императрица на несколько минут вышла из своего будуара, а затем вернулась. По дороге подошла к полузамерзшему окну и вгляделась в сумеречную глубину деревьев перед замком.

— Как здесь все-таки мрачно, — проговорила она.

Император резко встал и тоже подошел к окну. Его супруга тут же вернулась обратно к чайному столику.

— Не вижу ничего мрачного, — заявил Павел, полюбовавшись глубоким рвом и часовыми возле подъемного моста. — К тому же, здесь мы в безопасности.

В этот момент лакей внес кипящий самовар и Мария Федоровна оставила реплику супруга без ответа. Она вообще как-то сжалась, а в глазах загорелись мрачные огоньки. Молча она разлила свежий чай, но сама к своей чашке не притронулась. Император же явно наслаждался крепким, ароматным напитком, и не обращал на перемену в настроении супруги ровно никакого внимания.

Закончив чаепитие, супруги церемонно пожелали друг другу спокойной ночи. И для Павла ночь действительно прошла спокойно, он даже спал дольше обычного, хотя на следующий день был мрачен, рассеян и то и дело подносил руку ко лбу.

— Здоровы ли вы, друг мой? — осведомилась за обедом императрица, заметив состояние супруга.

— Вполне, — буркнул Павел. — Немного болит голова.

— Приказать капель?

— Обойдусь без ваших микстур, мадам. Еще отравите…

Присутствующие за столом великие князья, княгини и княжны сделали вид, что ничего не слышат, всецело поглощенные едой. Павел окинул их подозрительным взглядом и произнес загадочную фразу:

— Ничего. Недолго осталось.

Потом резко встал, бросил на стол скомканную салфетку и вышел из столовой. К вечеру голова разболелась еще сильнее, появился какой-то звон в ушах, смутное беспокойство, и пришли те самые невеселые мысли о своей жизни, которые упрямо отгоняли сон.

Наконец Павлу удалось забыться, но сон этот оказался недолгим. Шум в прихожей, поднятый первой группой заговорщиков, мог не услышать только глухой.

Внезапно разбуженный Павел вскочил и спрятался за ширму. И тут же едва не упал, ощутив сильнейшее сердцебиение. В глазах у него потемнело, в голове пронеслось: «Я умираю». Он из последних сил бросился к двери, ведущей на половину супруги, отодвинул засов, повернул ключ и… обнаружил, что дверь заперта с той стороны.

— Мари! — захрипел Павел. — Откройте дверь! Мне плохо…

Но открылась совсем другая дверь — в прихожую, и в спальне появились заговорщики со шпагами в руках. Павел оцепенел от ужаса. А Платон Зубов предложил государю «для высшего блага России» подписать акт об отречении, который один из офицеров положил на стол.

— Подпишите, ваше величество, и вы спасете себя и страну.

Каким-то образом в руках у Павла оказалось перо, уже окунутое в чернила. И в этот момент на него накатил второй приступ головокружения, куда сильнее первого. Император покачнулся, захрипел и упал головой вперед, угодив виском в острый угол массивного письменного стола. Из пробитого виска брызнула струйка крови, несколько капель попали на заговорщиков…

Через несколько секунд все было кончено. Перед оцепеневшими присутствующими лежало бездыханное тело с пробитой головой и синим, точно от удушья, лицом. Император Павел скончался, причем налицо были все признаки насильственной смерти.

Около часа ночи, получив известие об успешных действиях заговорщиков, Пален вошел в комнату Александра. Он объявил, что Павел только что скончался от сильнейшего апоплексического удара.

Александр расплакался, но граф прервал его и жестко сказал:

— Хватит ребячества! Я сдержал слово, вашего отца никто пальцем не тронул. Такова, видно, была воля Божья. Благополучие миллионов людей зависит сейчас от Вашей твердости. Идите и покажитесь солдатам!…

Тщетно. Александр был безутешен, винил в гибели отца только себя и рвался принять монашеский сан «во искупление греха отцеубийства». Масла в огонь неожиданно подлила его мать. Она появилась из своих покоев полностью одетая, словно и не ложилась спать в эту ночь, и закричала:

— Теперь я, и только я, ваша императрица! Я тоже хочу царствовать! За мной!..

Никто не отозвался на ее отчаянный призыв: во-первых, подвел сильный немецкий акцент, а во-вторых никто, кроме нее самой, никогда не видел ее на престоле ни в каком качестве. Новоиспеченной вдове пришлось вернуться к себе, где она несколько часов билась в страшной истерике, обвиняя в гибели мужа буквально всех, а прежде всего тех, кто пробил висок ее обожаемому супругу, а затем задушил его.

Като появилась в комнатах брата тогда, когда он, обессиленный от слез и доведенный чуть ли не до безумия настойчивыми призывами супруги к благоразумию и царскому достоинству, в полуобмороке лежал в кресле. Бросив короткий, далекий от приязни взгляд на невестку, уже почти императрицу Елизавету, Като подошла к Александру и сказала:

— Сашенька. Надо выйти к солдатам. Иначе — кровь, смута и хаос.

И после короткой паузы, словно по наитию, добавила:

— Не думай о себе, не думай о нас, думай о России.

И Александр повиновался. Он вышел на балкон и произнес оттуда краткую речь:

— Мой батюшка скончался апоплексическим ударом. Все при моем царствовании будет делаться по принципам и по сердцу моей любимой бабушки, императрицы Екатерины!

Солдаты ответили ему радостными возгласами.

Весть о смерти Павла вызвала у жителей Санкт-Петербурга бурную радость. Когда Александр перебирался из Михайловского замка в Зимний дворец, народ громко его приветствовал, его обнимали на улицах. Булгарин написал в те дни, что у самого Тацита не нашлось бы достаточно красок, чтобы описать всеобщее ликование, наполнившее сердца при известии о воцарении великого князя.

Сам же Александр отправился в апартаменты Великой княжны Екатерины и провел там взаперти несколько часов. О чем они разговаривали? Какие слова нашла Като, чтобы убедить брата в неизбежности свершившегося? Неизвестно. Но именно с этого времени и в течение долгих лет брат и сестра были практически неразлучны, хотя это вызывало и не слишком приличные слухи, и явное раздражение вдовствующей императрицы.

После похорон Павла, его несостоявшийся наследник, принц Вюртембергский, вернулся на родину. Като не сожалела об этом: потрясенная трагической гибелью отца, она стремительно повзрослела и уже не грезила о практически несбыточном. Ее детство кончилось одновременно с юностью, точнее, в тот день, когда пришло письмо о смерти ее старшей сестры Александры.

В жизни Екатерины Павловны начиналась совсем новая глава.