Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 150. Морская болезнь

Глаза закрывались, и я погрузилась в сладкий сон, даже не подозревая, какое испытание ждет меня впереди.

От качки на большой беспокойной воде мне стало дурно, и я, бледная, худая, обессиленная, целую неделю провалялась с зеленым лицом и тазиком под кроватью. Не было никакой возможности справиться с приступами тошноты. Николай даже выдвинул предположение, что я беременна. Но я отвечала ему, зажимая рот одной рукой и показывая на него пальцем другой:

— От тебя — никогда! — и тут же бежала в уборную и отдавала ей всё, что съела за завтраком, обедом, ужином… сегодня, вчера, давно. Всё это выходило из меня такими фонтанами, что молодой граф брезгливо отдергивал руки.

— Ну ладно, ладно, полежи еще немножко. Скоро должно пройти! Я тебе обещаю.

Я грозила ему кулаком и пыталась промычать:

— Зачем ты втравил меня в эту поездку, злодей?!

Наконец, к началу второй недели, организм мой обвыкся, тошнить и шатать почти перестало. За это время походка моя стала очень смешной. Я ходила, широко расставляя ноги и стараясь удержаться на беспрестанно качающемся корабле.

В один из вечеров я выбралась из каюты на палубу подышать воздухом. Сидела в удобном кресле, чуть покачиваясь, смотрела на воду, лунная дорожка от взошедшего на небосклоне ночного светила манила меня вперед. Николай подошел, сел рядом и взял меня за руку.

— Ну что, Наташа, тебе получше?

— Когда ты со мной, мне почти хорошо. Ты совсем перестал меня посещать…

Мы не заметили, как перешли на весьма свободное обращение.

— Да ну, Наташка! — махнул он рукой. — Там у тебя такая вонь стоит… хоть бы окна почаще открывала. Сейчас отправил слуг, чтобы привели всё в идеальный порядок. Самую лучшую каюту тебе отдал, а ты ее изгадила. Ну что такое? Так долго ни одна барышня… — он осекся.

— Хм… Не беспокойся, Николенька, говори… Мне, право, интересно, сколько барышень побывало здесь до меня. И куда ты их катал на своей без конца шатающейся посудине? Все ли они выжили, или ты их уморил да за борт выкинул? И не мудрено! Я вот думала: еще чуть-чуть — и точно помру.

— Ну и язва ты, Наташка! Плавучий дворец посудиной называешь. Хорошо еще не сказала «дырявая»! А барышни, не скрою, здесь и до тебя бывали. Разные, власть имущие и невольницы, но такой как ты, Наташа, я не видел никогда. Ты мой бриллиант!

— Да-а-а?! — усмехнулась я, — язва, значит? Да мы похожи с тобой, как две капли воды. Чего удивляешься? А ты иди и в зеркало посмотрись, оттуда буду глядеть я. Ненадолго зажмурься и представь, что у тебя отросли длинные каштановые волосы, глаза из черных превратились в зеленые, и губы стали чуть побольше.

Он с удивлением посмотрел на меня.

— Об этом я как-то не задумывался… А ведь правда! Поэтому нас так влечет друг к другу, притянуло как магнитом?

Я засмеялась.

— Да! Потому что мы с тобой похожи, как два уродливых брата-близнеца.

— Почему же уродливых? — искренне удивился Николай. Посмотри, как мы молоды и прекрасны. Всё у наших ног. Неужели тебе не хочется протянуть руку и схватить…

— Боюсь обжечься, — ответила я.

Он задумался, глядя на воду.

— Попроси принести что-нибудь выпить… Водички с лимоном и мятой. А то тошнит, сил моих больше нет.

— Неужто опять тошнит? — брезгливо поморщился он. — Наташ, перестань, а то я тебя, ей-богу, домой верну. Мы так не доплывем!

— Доплывем! Доплы… — я зажала рот рукою, яростно борясь с приступом.

Николай засмеялся.

— Ну, Наташка, совсем ты на меня не похожа! Ни капли не похожа. Я вот морской болезнью вовсе не страдаю.

— Только в этом и разница! — зло пробубнила я.

Он взял меня за талию, притянул к себе, повернув спиной, и держал так долго, что перехватило дыхание. И… о чудо! Меня перестало тошнить.

— Прекрасное лекарство, братишка! Больше никаких отваров, никаких пилюль, только это!

— Что «это»? — не понял он.

— Ваши объятия, ваше торопливое дыхание возле уха, ваши поцелуи на моей нежной шее — вот что мне нужно! И я сразу же приду в себя.

Он нежно развернул меня, боясь дышать, и долго разглядывал.

— Ты такая бледная, Наташа, но от этого стала еще краше. Ты просто создана для французского двора. Там барышни добиваются аристократической бледности всякими манипуляциями, а тебе всё задарма далось.

— Я читала, Николай, что бледность лица по всей Европе вошла в моду со времен английской королевы Елизаветы I. Более утонченной аристократки в мире не сыщешь. Думается мне, что ее величество, рыжая от природы и обладающая тончайшей кожей, относилась к своей внешности очень требовательно и специальными белилами скрывала какие-то изъяны на лице. А дурочки придворные за ней повторяли. И хотя в наши дни лицо никто уже не выбеливает, бледная кожа по-прежнему считается признаком высокого происхождения, аристократизма, изысканности и благородства.

— А ты, оказывается, много знаешь… так сразу и не скажешь. — Николай лукаво прищурился и, видя, как я поморщилась, рассмеялся. — Не злись, я пошутил. Ты необыкновенная, тебе, чтобы обладать аристократической бледностью, и делать ничего не нужно.

— Так уж и ничего? Стоило проболтаться, прокачаться на корабле неделю, и я уже стала первой французской красавицей. Вот смешно! Как нездоровый вид может быть эталоном красоты?

— Ну, не знаю, — пожал он плечами, — не нам с тобой в этом разбираться. Кто же поймет прихоти европейской моды?

— Пойдем.