Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 153. Принятие неизбежности

Так прошел этот день, пятнадцатый день нашего путешествия. Открыв глаза, я обнаружила Николая рядом. Он спал, отвернувшись от меня, укутанный в одеяло так, как будто ему очень хотелось остаться одному. Ах, как я его понимала! Мне этого тоже всё время хотелось. Но только пока не появился Федор, пока он не начал каждое утро оставлять меня одну в нашей кровати…

Я тихонько встала, собрала разбросанные вещи и поспешила в свою каюту. Там велела налить себе ванну. Купалась я очень долго, вспоминая и анализируя минувшую ночь. Не могу сказать, что младший Шереметьев был более искусным любовником, чем мой Федя, нет. Может быть, даже чуть похуже… Ну как вам объяснить? Ростом, что ли, не вышел… Смешно, но было в нём что-то такое, чего и в помине не было ни у одного из моих кавалеров. Какой-то умопомрачительный задор, особенный дух! Я практически не спала этой ночью, пребывая в какой-то полудреме. Даже когда он заснул, всё разглядывала его, убирала волосы со лба, как будто хотела запомнить каждую его черточку. И ушла с первыми лучами солнца. Я запомнила этот образ, он навсегда отпечатался в мозгу. Да, таких как он больше не было! «Папочка, ты сделал мне поистине неоценимый подарок!»

Я сладко потянулась и решила больше не ложиться. Посмотрев в окно, увидела, что солнце только начало окрашивать воду в розовый цвет. Я придумала полюбоваться рассветом. Выскользнув на палубу, зябко передернула плечами: было достаточно прохладно. Мокрые волосы шевелил прохладный ветерок, и мне захотелось во что-нибудь закутаться. Я попросила принести шаль, плед и горячего шоколада с добавлением сахара, молока и специй.

Удобно устроившись в глубоком кресле, я завернулась в шаль, а ноги укрыла пледом. И стала тихо наблюдать, как восходит солнце. Плавный ход корабля укачивал меня, вода чуть слышно плескалась о борта. Вставало солнце, большое и красное. Я обеими руками сжимала чашку с горячим напитком и была абсолютно счастлива. В эти редкие минуты я не думала ни о Федоре, ни о доме, ни о предстоящих событиях. Я просто смотрела на диск светила, поднимающийся над волнами. Смотрела на воду, которая окрашивалась в бледно-розовые тона, и думала о совершенно удивительных вещах. Я думала, что и без любви можно быть счастливой. Думала, что не все струны моей души тянутся обратно к дому. И если это одномоментно оборвать прямо здесь, то, наверное, можно будет добиться чего-то другого. Я думала, что радость насыщения жизнью заключается не только в соитии мужчины с женщиной. Это не так уж важно! Каждая клеточка души ощущала, что есть гораздо более глубокое взаимопонимание, более высокие чувства. А страсть, привязанности только сковывают. По сути, это плен, болезнь, зависимость — и от всего этого следует избавляться.

Я сидела и думала: чтобы почувствовать себя по-настоящему свободной, с сильными крыльями за спиной, ты должна избавиться от всего, что давит на тебя сверху. От сводов твоего дома, который стал темницей, от домочадцев, которые обрыдли тебе та-а-ак, что нет больше сил… Ты выбираешься из дома, делаешь глоток свободы и снова возвращаешься, чтобы упасть на колени и служить этому величественному каменному строению. Я подумала: чтобы быть по-настоящему вольной, надо распахнуть грудь навстречу теплому южному ветру, и тогда ты сможешь обрести свободу, и ничегошеньки не будет тянуть тебя обратно.

Я поняла: сладкая, страстная ночь может быть и без любви. Мысли могут быть легкими и приятными. Слёзы могут быть прозрачными, как алмазы. И у твоих ног будет сидеть тот, кто готов схватить их в ладони как самое драгоценное, что он когда-либо держал.

Я думала о том, что папенька, который так далеко, сейчас сидит и радостно потирает ладошки. Он ведь так услужливо позаботился о небольшом адюльтере для меня. И ему не важно, что я за несколько сот верст. И он не беспокоится за меня, не призывает вернуться и заняться чем-то противным для моего естества и сознания. А наоборот, отпустил и радуется… и надеется на продолжение.

Я думала, что Федор сейчас со всей суровостью допытывается у моих отцов: «Где же моя женушка?! Куда вы ее подевали?» И от этих мыслей меня снова посетила улыбка: «Пусть, пусть они все меня потеряют! Пусть не смогут меня найти месяцы… или годы». Но я уже знала, что этих лет не будет, не будет никаких годов и месяцев. Я знала, что всё это быстро пройдет, закончится. И мы с Николаем не сможем остаться вместе, нам с ним будет очень тяжело. Хотя…

Солнце вставало всё выше и выше и из красного начало превращаться в золотое. Становилось теплее, я снимала с себя одно покрывало за другим, пока не осталась лишь в тоненькой рубашке. Подошла к борту, взялась за него обеими руками, подставила лицо ветру. «Боже мой! Как хорошо! Что бы такого сделать, чтобы это никогда не кончалось?» Я не вспоминала ни Федора, ни Николая и уже забыла думать о минувшей ночи. Я мечтала только о том, как бы всегда вот так стоять на палубе — и чтобы ветер в лицо. «И ничего больше не надо: ни лошадей моих, ни дворцов — не хочу! Всё это темница, она стесняет меня. Я хочу стоять на палубе и плыть вперед. Чтобы сзади нагоняло, надувало паруса, и ветер нес мне новые удивительные свершения. И так — всю жизнь! А можно ли всю жизнь провести в море и ни к одному берегу ни разу не причалить? Нет, придется: воды, еды набрать… Ну, можно взять с собой кого-то, чтобы не скучно было. Надоест — высадить. И жить вот так: никому не принадлежать, себе только, чтобы все за счастье считали…

Вот представляешь, причалил ты к какому-нибудь берегу, оставил там детей, жену, мужа, еще что-то. И опять ушел. А потом, через несколько лет, причалил — а они тебя ждали, радуются, плачут. Спрашивают: «Где же ты был так долго, капитан?» А ты только улыбаешься и говоришь: «Могу с вами два вечера провести, постараюсь всё рассказать. А потом снова уйду! Ветер зовет, я пойду за ним!» И они все, открыв рот, смотрят и ловят каждое слово. Проходит два дня, и ты снова восходишь на свой корабль, раздуваешь паруса, встаешь за штурвал и плывешь… Один остров скрылся, другой. Как же хорошо! Что, интересно, для этого надо? А?»

День наступил, становилось жарко. Николай по-прежнему продолжал валяться в кровати, видимо, спал. У высокопоставленных вельмож это было в обычае. Но я всё-таки решила пойти разбудить его. Попросила сделать ему кофию: крепкого, ароматного. Но не стала относить его сама: пусть это делают слуги.

Я зашла к нему, накинув на плечи легкий плед. Он лежал на животе, беспокойно ворочаясь, руки разметались, волосы прилипли, на лбу выступили капельки пота. Возможно, ему что-то снилось. Я подошла, убрала волосы, промокнула лоб краешком платка. Он открыл глаза и сказал:

— Здравствуй, Наташа.

— Привет! — ответила я. — Ну как ты? Выспался?

— Да-а-а… знаешь, мне снилась ты. И наша ночь как будто продолжалась. Иди ко мне, — вытянул он руки.

Я поежилась и поплотнее завернулась в плед.

— Ну что же ты? Ведь мы больше не играем. Наигрались от души. Иди ко мне, мне хочется нежности.

— Нежности?

Я тихонечко села на кровать.

— Нежности… Ах, вот ты какой! Ты, оказывается, хороший, — улыбнулась я.

— Самый обычный… Я не обижаюсь на твои слова, Наташа, просто сейчас хочется нежности. Иди ко мне.

Я не смогла воспротивиться. Легла, прижалась к нему крепко-крепко. Он гладил меня по плечам, по спине. Ничего не говорил, никаких комплиментов. Мы просто тихо лежали рядом. Но я знала, о чём он думает. Николай как будто заранее прощался со мной, словно ему было мало времени, отведенного нам в этом коротком путешествии. Он всё понимал, да и я — тоже. Потому и не мешала. Он старался запомнить каждую черточку, каждый волосок на моем теле, каждую ямку, каждую родинку — всё. Он не покрывал мое тело поцелуями, просто старался запомнить меня такой, какой представлял, какой хотел видеть. Он всё понимал, и я была ему за это благодарна. Он продолжал меня гладить, и я ему позволяла. Но потом ему это наскучило, он вскочил и сказал:

— Ну, хватит сантиментов. Всё! Достаточно! Надо привыкать к тому, что мы высокородные молодые люди. И негоже нам сопли распускать: мы имеем право на большее. Ты, наверное, заслуживаешь лучшего мужа, и он у тебя, думаю, вскорости появится. А я достоин лучшей жены: более спокойной, тихой и услужливой, — он вздохнул. — Я знаю, знаю, можешь ничего не говорить. Я жалею лишь об одном: что поздно встретил тебя, что не успел в этой жизни сделать ничего такого, за что мне сверху дали бы роскошный подарок — в виде твоей любви ко мне.

Нам оставалось находиться в пути совсем немного, около недели. Это время мы провели чинно и благородно. Он был услужливым, галантным кавалером. Я вела себя как высокородная дама, надевала платья, которыми он меня одаривал, каждый день меняла драгоценности, носила высокие прически, и речь моя текла как чистый ручей.

Да, время от времени мы были близки, но связь уже не была такой игривой и яркой. Но она случалась, потому что мы были вдвоем, он мужчина, а я женщина, молодые и привлекательные. Мы с ним оба как будто что-то поняли в тот день, когда он пытался запомнить каждую ямку, каждый волосок на моем теле. Мы словно приняли эту неизбежность и знали, что от нее никуда не деться. Как будто покорились, подчинились судьбе, которая шептала, что нам не суждено остаться вместе, не суждено век наслаждаться друг другом.

Страсти наши поутихли. Я всё чаще перебирала письма юной королевы, которые папенька любезно передал мне вместе с дневником. Я всегда улыбалась, вспоминая о папеньке и держа в руках эти письма. Снова и снова вчитывалась во французские фразы, вспоминая певучий язык. Выговаривала редкие, необычные слова, тренировалась, старалась произносить их без запинок. Моим помощником в этих занятиях иногда становился Николай. Он сидел напротив, и мы разыгрывали шутливые сценки. Например, я услужливо кланялась ему, учась опускаться в реверансе как можно ниже. По этикету, когда королева будет подавать мне руку, нужно присесть так, чтобы ее силуэт выглядел намного выше и стройнее, чем мой. Николай напоминал мне о каких-то давно забытых вещах… Например, как правильно держать веер. Или правильно складывать руки, когда они спокойно лежат поверх юбки. Я совсем позабыла о таких тонкостях. Ах, мой милый, мой хороший, нестрогий мой учитель! Он был так похож на меня, так близок и далек одновременно. Я была благодарна ему за всё. Мне не было с ним скучно ни одной минуты. Я раскрепостилась в общении с ним настолько, что рассказала некоторые семейные секретики, совсем небольшие, и мы весело хохотали, например, над тем, как напыщенно ведет себя граф, когда появляется в обществе. Я даже немного рассказала ему о Федьке. Он всё время удивленно вскидывал брови и говорил:

— Ка-а-ак?! Ты-ы-ы?! Не может такого быть! Ты меня обманываешь. Ты вновь играешь со мной, шутишь, Наташа. Я прошу этого не делать. Никогда не поверю, что ты помчалась в какую-то далекую заснеженную деревню. Хотя… Наташа, всё, что ты рассказываешь, очень привлекательно и заманчиво для меня. Ведь я, честно тебе признаюсь, ни из-за одной юбки никогда не решился бы на такие мучения.

Я в красках описывала ему, гримасничая и кривляясь, свои отношения с матерью Федора, и мы оба покатывались со смеху, держась за животы. Нам было хорошо и очень весело вдвоем. Как правило, утром мы назначали беседы и занятия по этикету, а вечером я снова перечитывала переписку и вела дневник. Я всё чаще и чаще представляла, как увижу Антуанетту и что буду ей говорить. Не растеряюсь ли от нахлынувших чувств…