Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 48. Нелегкий путь

Мы подъехали к придорожному трактиру, и Анька взмолилась:

— Барышня, давайте остановимся, сами горячего попьем-поедим и лошадок наших накормим, да и отдохнут они, бедняги.

Я согласилась, мы вылезли из коляски. Навстречу вышел молодой мужчина.

— Чего изволите, барышни?

— Распрягите лошадей, дайте им овса. Только не шелухи, цельного.

Анька толкнула меня в бок и шикнула:

— Барышня, вам туточки не Петербург. Гонор свой подале спрячьте, только проблем наживем с таким обращением.

Я послушалась ее и повторила свою просьбу вежливо. Подумала и добавила, что мы и сами бы не прочь поесть горячего. Юноша усмехнулся и повел коней на задний двор.

Трактир находился в небольшой избушке, я стала с интересом его рассматривать. Стены были сложены из каких-то диковинных бревен, на свету отливающих серебром. Сверху крышу покрывала солома, она придавала постройке какой-то сказочный вид.

Мы зашли вовнутрь. На лавках у огромного грязного стола сидели мужики, которые что-то ели и пили. Когда мы вошли, все взоры обратились к нам. Им странно было видеть в убогом трактире барышню, разодетую в меха. Они разглядывали нас нагло, откровенно, и мне стало не по себе. Я посмотрела на Анюту. Лицо ее было непроницаемым, казалось, она ничего не боится. Но я почувствовала, что внутри Анька не так уверенна и спокойна, как виделось снаружи.

Мы молча сели друг против друга у дальнего конца стола и стали ждать. Анюта шепотом запричитала:

— Ох, не к добру это, барышня, не к добру. Чего это они там про нас шушукаются, поди, что-то плохое затевают.

— Анька, знай сиди да помалкивай. Tais-toi, — добавила я по-французски.

— Чаво? — открыла она рот.

— Закрой рот и жди. Поедим и двинемся дальше.

Но Анюту обуяло беспокойство: я увидела, как нервно дрожит ее рука, лежащая на столе.

К нам подошла женщина, видимо, хозяйка. Высокого роста, тучная, пышная грудь вываливалась из неопрятного платья, сшитого из дешевой ткани. Сверху был надет передник, видимо, когда-то белый, а теперь из-за постоянного вытирания грязных рук больше походящий на половую тряпку. Необъятный живот выглядел как опухоль, круглые бедра и огромный зад вызывали брезгливость.

Женщина внимательно рассматривала меня, глаза ее завистливо горели. Мне стало неуютно… Я очень кротко попросила горячей еды. Она уперла руки в крутые толстые бока, вперила в нас глаза, а потом, хитро прищурившись, спросила:

— Чегой-то вы забыли в нашей глухомани?

— Мы очень устали, очень спешим и очень хотим есть. Если же нам здесь не место, мы тотчас уедем.

— Ну конечно, уедете вы несолоно хлебавши, как же, — усмехнулась тетка. — Чичас щей горячих принесу.

— Вот спасибочки, — Анюта закивала, и по ее телу прошла нервная дрожь. Было странно наблюдать, как у огромной, крепкой девахи затряслись поджилки.

Хозяйка видела нас впервые, мы не сделали ей ничего плохого, но разговаривала она с нами отчего-то без приязни. Я добавила:

— Принесите еще теплого молока с белым хлебом.

Тетка кивнула и удалилась. Мы сидели тихонечко, а мужики всё оживленнее что-то обсуждали и уже не стесняясь тыкали пальцами в нашу сторону. Они громко ржали, точно кони, видимо, говорили какие-то непристойности. Что еще может вызвать такой животный смех у людей недалекого ума?

Вернулась хозяйка, поставила перед нами миски. Не дожидаясь, пока она отойдет, мы взялись за ложки и очень жадно начали есть. А она стояла, смотрела на нас и усмехалась. Я взглянула на нее и спросила:

— Вы хотите что-то сказать?

Она фыркнула и, ехидно улыбаясь, произнесла:

— Кушайте, ку-ушайте, барышни. Белого хлеба нетути, дак может вам че-е-рного принести?

Она как-то странно растягивала слова и говорила так громко, что ее было прекрасно слышно всем. Даже громко смеявшиеся до этого мужики притихли. Я почувствовала какой-то подвох и быстро сказала:

— Спасибо большое, более ничего не нужно. Мы уже сыты, ни молока, ни хлеба не приносите. Мы откушали щей, нам всё понравилось, сколько мы должны заплатить?

Она назвала незначительную сумму. Я положила на стол серебряный рубль. Она жадно раскрыла глаза.

— Ох, как много, у меня сдачи не будет…

— Ничего не нужно.

Мы торопливо прошествовали к выходу. Там стоял такой же толстый, как женщина, мужик. «Видимо, ее муж», — подумала я. От него крепко пахло потом, на грязной засаленной холщовой рубахе проступали мокрые пятна. Подавив приступ тошноты и брезгливость, я всё же обратилась к нему.

— Пусть запрягут наших лошадей, мы немедленно трогаемся. Велите подать экипаж.

Мужик ответил, зло блеснув маленькими глазками-буравчиками, которые были едва видны из-за заплывших жиром щек:

— Да они у вас бешеные какие-то, в упряжь не даются и кусаются, бестии. Вы уж ступайте на конюшню да сами запрягайте своих стервецов.

Я не стала ему перечить, лишь нервно дернула плечами. Я уже решилась идти, но Аня остановила меня, схватив за руку, и зашептала:

— Не надобно вам туда, барышня. Ох, чует моё сердце, что-то дурное он замышляет, не верю я ему, боязно мне.

— Анька, ты что, сдурела? Там же Бертран, это он, видно, тяпнул кого-то. Не дай Бог, они что-то с ним сделают. Надо немедленно идти. — Я резко повернулась и, обращаясь к мужику, в нетерпении спросила: — Ну, и где ваши треклятые конюшни? Как туда попасть?

Он махнул рукой направо, указывая на стоящие чуть в отдалении строения:

— Идите, эвон, первые два пройдете, третье и будет конюшня.

Не мешкая ни минуты, я направилась куда сказано, намереваясь как можно быстрее покинуть это неприятное место. Анюта покорно засеменила следом. Подойдя ближе, я услышала ржание лошадей и поняла, что иду правильно. Попав вглубь конюшен, я крутила головой, отыскивая своих лошадей, но их там не было: в стойлах стояли одни битюги. И только в самом дальнем углу я наконец увидела Бертрана и Яшу. Около них беспокойно бегал тот юноша, который встретил нас. Я отметила, что на них сбруя, всё на месте. Не понимая, зачем нас сюда зазвали, хотела уже разразиться гневной тирадой: «Вот шельмецы, могли бы их и вывести да поставить перед экипажем, а дальше мы бы и сами справились». В ту же секунду меня обуяли сомнения: «Что-то тут нечисто, не было бы беды».

Как только я об этом подумала, сзади раздалось сопение, мерзкий запах пота ударил мне в нос. Я обернулась и поняла, что самые страшные мои опасения подтверждаются. Анюта, растерянно оглядываясь, пятилась к стене, ее обступали три мужика. Двое были из той компании, которая сидела за столом, а третий — парень, забравший наших лошадей. Ко мне приближался толстый хозяин. Сделав шаг назад, я поняла, что попала в западню, зажата в узком деннике. Сощурив свои свинячьи глазки, мужик хохотнул и противным слащавым голосом проблеял:

— Ну что, девочка, попалась? Сейчас дяденька тебя накажет. Как это ты путешествуешь одна, такая маленькая, такой хрупкий цветочек. Впредь будешь знать, как вдвоем с подружайкой уезжать так далеко от дома. Ты думаешь, дорога для глупых девчонок? Я тебе покажу-у-у-у! Проучу тебя хорошенечко, раз батька уму-разуму не научил.

Я резко вздернула голову, стараясь не показать, как испугалась, и прекрасно понимая, что меня ожидает. Обернувшись к Ане, я увидела, с какой злобой и остервенением она глядит на обидчиков, и это придало мне сил. Я бросила в лицо своему противнику:

— Посмей только тронуть меня, грязный, вонючий боров! О! Как сильно ты пожалеешь! Ты даже представить не можешь, какая кара тебя ожидает! Род, к которому я принадлежу, и те, кто стоит за мной, от тебя мокрого места не оставят.

Он только усмехался в ответ. Было видно, что он совершенно мне не поверил и совсем не боится.

Но тут из угла, в который пытались загнать Анну, раздался душераздирающий крик. Аня огромными вилами, которыми поддевали сено, проткнула одного насильника насквозь. Безумие сверкало в ее глазах, мне казалось, она не совсем понимает, что происходит, животный страх сменился ожесточением. Она наклонилась, перехватывая вилы, попыталась поднять на них бьющегося в конвульсиях мужика, чтобы бросить его в того, который в страхе отползал на карачках и истошно кричал, призывая на помощь.

Она отвлекла на себя всё внимание. Я, воспользовавшись моментом, схватила ржавую подкову, что валялась неподалеку, и со всего маху врезала жирному в висок. Раздался неприятный треск, и из уха брызнула струя крови, которая разом залила всю рубаху. Мужик охнул и начал оседать на землю.

Оглядевшись, я увидела, что остались только двое: молодой отполз от Ани, сидел, облокотившись о стену, и тихо завывал, не в силах двинуться. Второй, с ужасом наблюдая за случившимся, спешно выводил моих лошадей. Я зло посмотрела на него.

— Отойди! Даже думать не смей подходить ко мне. Ты поплатишься так же, как они!

Он замотал головой:

— Ну что вы, что вы, у меня и в мыслях не было плохо вам делать, я даже хотел вступиться за вас…

Аня грозным басом прогромыхала:

— Ага! Вступиться он хотел?! Вот я щас тебя теми же вилами! Отправлю на тот свет вместе с твоими непотребными, мерзкими приятелями…

Громогласные ругательства вылетали из ее рта.

— Аня, мигом бери коней, выводи и запрягай! Скорей поехали отсюда, пока они не очухались да на помощь не позвали!

Мы быстро выбежали, сами запрягли лошадей, спешно завершили все приготовления, прыгнули в коляску и отправились дальше.

Следующие полдня лошадьми правила я, а Аня сидела позади. Ее била крупная дрожь, в лице не было ни кровинки. Я понимала, что она тяжело переживает произошедшее. Вдруг богатырша заплакала:

— Говорила я, барышня, надо было дома оставаться. Что же это деется, людей жизни лишили-и-и-ииии… — выла она.

Я обернулась и строго спросила:

— Ты кого, Аня, оплакиваешь?! Кого жизни лишили?! Ты за насильников и убийц переживаешь?! Ты о них сокрушаешься, их жалеешь?! А нас не жалеешь? Что бы с нами сталось, если бы мы не оборонялись? Об этом ты подумала?! Жизнь она отняла! Подумаешь! Цена той жизни какая? Да может, они только возрадовались, что лишились этой скотской жизни, может, мы услугу им оказали…

Я осеклась, подумав: «Наверное, трактирщица сообщит властям, и, возможно, нас будут искать. Хорошо бы сменить коляску… Больше не стоит нигде останавливаться, даже притормаживать возле постоялых дворов опасно. Весть об убийстве двух мужиков парой сумасшедших барышень разнесется быстро, тогда нам точно не поздоровится».

Всё это меня пугало и в то же время давало ощущение какой-то дикой, но очень яркой жизни, которую я проживаю. Я никогда ранее не испытывала таких чувств, как в последние полтора суток.

Мы ехали по главной дороге, когда я вдруг обрадованно вспомнила:

— Анька, где твоя карта? Похоже, пора сворачивать, — мы остановились у развилки, и я хотела убедиться, куда двигаться дальше.

Изучив внимательно карту и мысленно поблагодарив папеньку, который обучил меня топографии, я убедилась, что именно здесь можно свернуть на окольную дорогу, а значит, избежать дальнейших неприятностей.

Мы продолжали путь. Вдруг мой любимый конь, Яша, стал припадать на переднюю ногу. Он сбавил шаг, чем стал тормозить всю тройку. Я запереживала за него, остановилась и, спрыгнув с облучка, пошла проверить, что случилось — и увидела вздувшуюся бабку. Наверное, на этой проклятой конюшне его кто-то пнул или ударил. Я сильно жалела его и не знала, что делать.

Анна уснула, и мне не хотелось ее будить. Она очень тяжело засыпала, ей всё мерещился тот мужик, эта грязная свинья, визжащая на вилах, и ее трясло. Я решила ехать шагом, чтобы дать коню возможность набраться сил. Но мысль, что с ним может случиться что-то плохое, не покидала меня.

Становилось всё темнее, а мы едва плелись по дороге. Бертран был недоволен, он пыхтел и сопел в нетерпении, ему хотелось мчаться вперед. Чужая лошадь, которую мы прихватили третьей, не найдя своего пристяжного, была достойная, резвая, она тоже порывалась бежать. Выпал первый снег и подморозило, кони из-за медленного движения стали замерзать и недовольно фырчали. Яшка всё не мог прийти в себя: он шел очень тяжело. Впереди уже виднелся дым из деревенских труб и какие-то огни, но мы никак не могли их достичь.

Тяжелые мысли о судьбе Яшки сжимали мое сердце: я очень любила его и боялась, что он умрет по дороге, останется здесь, а нам придется отправиться дальше без него. Но от тяжелых мыслей меня отвлек странный звук справа — прошуршали чьи-то шаги, я не могла разглядеть, кто это, и сильно испугалась. Я испытывала страх только тогда, когда не понимала, что происходит. Прислушалась: может, померещилось? Но нет: шорох повторился, и я поняла, что кто-то окружает наш экипаж с разных сторон и, почти не издавая звуков, подходит всё ближе и ближе. Под рукой не было никакого огня, чтобы осветить окрестности. Я могла только догадываться: к нам кто-то подкрадывался.

Вдруг в темноте блеснули глаза, и я поняла, что это стая волков. Они кружили, почувствовав больного зверя… Видимо, они шли за нами и дождались удобного момента, чтобы напасть. Я дико завизжала.

— Анька, волки, волки, просыпайся, волки — их стая, сейчас будут лошадей жрать. Как бы Яшку не съели, он совсем плох. Они, видать, давно за нами идут.

Аня встрепенулась от моего визга и вскочила, вращая глазами как безумная.

— Где волки?! Какие волки?! Что вы, барышня, глупости говорите. Вон уже деревня невдалеке, дым видать. Волки-то, они ж боятся селений, запаха человека боятся…

Она заткнулась на полуслове. В этот момент воздух пронзил вой, да такой жуткий, что холод сковал меня по рукам и ногам. Справа, чуть поодаль, я увидела огромного волка. Подняв морду вверх, он выл на появившуюся уже на небе луну и своим воем напускал еще большую темноту. От него самого словно поднимался столб тьмы. В этом вое была угроза, смертельная жуть сгущалась вокруг нас. Анька взвизгнула и со слезами в голосе заблажила:

— Вот, вот, барышня, уже второй раз нам указывают, чтоб обратно повернуть. Все знаки за то, останавливают нас, не хотят пущать. Мы должны прислушаться к им! Что если мы сейчас от волков не отобьемся? Они лошадей наших сожрут, а может, и нас заодно. Да так нам и надо будет, чтобы не совали свои носы куда не след. Мы уже однажды поплатились, так нет, ма-а-ало нам, вы всё никак не сообразите, что я вам растолковать пытаюсь: всё это происходит не случай…

— Анька, остановись, дура, посмотри, нас волки окружили. Сейчас Яшку сожрут, он слабый совсем. Что мы будем делать, что я буду делать без него?.. Я ведь с ума сойду от тоски по нему! Да делай же ты что-нибудь! Вон какая здоровая, целого мужика на вилах подняла, давай, крикни на них, чтобы расступились.

— Да вы никак умом тронулись, барышня! Что же я им скажу: пошли вон, родимые? Думаете, они послушают, думаете, прочь убегут?! Ну вы и смешная, барышня, ей Богу. Да пусть уж они жрут вашего Яшку, может, от нас тогда отстанут, мы и на двоих доедем.

Услышав эти слова, я заорала так, что Анька подпрыгнула в коляске:

— Да пусть лучше они тебя, дура, сожрут! Ну-ка быстро вылазь из коляски и делай что-нибудь, чтобы лошадь мою сберечь! Делай что-нибудь, тебе говорю! Что ты торчишь там как вкопанная, расселась на моем месте, колода деревенская. Ты небось сталкивалась уже с этими зверями. Иди сюда, говорю тебе, вылезай из коляски! Что засела там как пень, одеревенела что ли?

Кони, почуяв беду, ржали и били копытами.

Аня молча начала перелезать на кóзлы. Я пыталась вглядеться в темноту и рассмотреть, сколько волков вокруг, но это никак мне не удавалось: я то там видела горящие глаза, то здесь, и мне казалось, что их очень много, сотни, что они окружают нас и подбираются к лошадям… За Яшку я переживала больше, чем за себя.

— Анька, их много, мы, наверное, не сможем добраться до деревни. Крикни своим басом, рявкни на них! Ори что есть сил, пусть тебя услышат в самой преисподне! Ори сейчас же!

— Да что я орать-то буду как дура?!

— Ты и есть дура! Споришь и не думаешь, к чему это приведет. Сейчас сожрут лошадей, так я тебя запрягу, и потащишь меня до самой Тютюревки, будь она проклята!

Вот тут я впервые подумала, что Анька права: мы не отправились, а вляпались в это путешествие. Но я так боялась оставить своего друга детства в этих безжалостных зубах… Я не могла этого допустить!

В конце концов Анька всё-таки перелезла ко мне, в руках у нее была какая-то палка. Она начала тыкать ею в разные стороны, может, для того, чтобы понять, сколько вокруг нас зверей. С одной стороны раздался хруст, и Аню начало утягивать вниз.

— Один здесь.

— Заткнись ты, и без тебя вижу. Сколько их?

— Их не так много, как кажется, может, два. А может, и вовсе один, по кругу обходит.

Лошади, чуя волков, выгибали шеи, стригли ушами и громко ржали, переступая ногами, боялись двигаться дальше. Вдруг Беня сильно заржал и начал бить копытами, чуть не выскакивая из оглобель. Спереди раздался дикий визг. Мне не было видно, что там происходит. Несмотря на опасность, очень хотелось выпрыгнуть, побежать и посмотреть. Я уже дернулась было, но Анька схватила меня за рукав:

— Стойте, барышня. Бенька одного копытами зашиб, он сам с ним справится. Вот уж и взаправду боевой конь, дикий и бесстрашный. Беня, Беня, молодец, давай же, давай…

И она начала стегать лошадей кнутом, они получили так, как не получали никогда, потому что прежде их не били. Тройка рванулась и понесла нас вперед, в сторону деревни, откуда вился дымок. То, что нас сдерживало, разлетелось, будто горох, и я поняла, что Анька сознательно врала, чтобы успокоить меня: их точно было не меньше десяти, нас окружила целая стая. И орать было нельзя, это лишь подстегнуло бы волков.

Мы прорвались сквозь страх и ужас и въехали в деревню. Там остановились, чтобы перевести дух. Тяжело дыша, я выпрыгнула из коляски и пошла осмотреть лошадей. В первую очередь подошла к Яше. На косточке, там, где сустав, нога сильно раздулась, опухла и, видимо, это мешало разгибать ее до конца, не давало двигаться с той скоростью, с которой хотел бежать Беня. Я подошла к Беньке и увидела на его передних копытах кровь и клочья волчьей шерсти. Но на нём не было ни ранки, ни царапины, которые помешали бы продолжить путь. Обняв его морду, я гладила и целовала любимого рысака:

— Чудесный ты мой конь, защитил нас. Не просто так ты ко мне пришел.

Я плакала от счастья, обнимая и целуя его. Он чувствовал особое отношение, тихонько положил мне голову на спину, как всегда делал в минуты особой нежности, и тихо фырчал. В эти минуты он полностью принадлежал мне, мы сливались воедино. Мы так и стояли, не видя ничего вокруг. Я была настолько переполнена любовью и благодарностью к нему, что ничего не замечала.