Всё укроется снегом белым…

Светлана Гершанова, 2020

Роман «Всё укроется снегом белым» является продолжением романов «Милостью Божьей» и «Вольные хлеба». Другой отрезок времени, конец семидесятых годов и начало восьмидесятых. Жизнь продолжается. Судьба дарит героине счастливую любовь и проверяет на прочность. Но она не изменяет себе. И стихи её так же органично, как в первых двух романах вплетаются в ткань повествования.

Часть 1. Выходи за меня

Первый раз за время нашего знакомства я, не раздумывая, поехала к нему. Почему-то в груди росла и росла радость по имени Витя…

Когда мы вышли из метро, было уже темно.

— А дальше — на автобусе?

— Можно пешком. Сейчас завернём за угол, и я покажу тебе своё окно.

— Прямо от метро можно увидеть окно? Так не бывает!

— Почему не бывает? Видишь, светится, это и есть мой подъезд.

Но до подъезда мы ещё шли и шли, и Витя крепко держал меня за локоть, как птицу за крылышко, которую поймал наконец-то и как бы не упустить.

Дом был величественным. Широкая лестница шла к подъезду, по бокам её вились бетонные ленты, у самого асфальта загнутые в причудливые кренделя. Несколько ступенек, площадка с кренделями и снова вверх до следующей площадки.

Замысловатая лепнина балконов, немыслимые завитушки вокруг окон на каждом этаже. Всё это желтовато-розовое, как нелепый торт с кремом.

— Ты буржуй, Витя! Сколько ты платишь за квартиру, пятёрочку? А я — пятьдесят, и дом у меня облупленный.

— Да уж, нашла буржуя! Пойдём.

Подъезд внутри салатный, а двери, краской по краске, выкрашены в ржавый цвет.

— Ремонт был недавно?

— Говорят, здесь каждый год ремонтируют, а капитальный, с расселением, тоже обещают каждый год. Вся надежда на это!

Мы прошли маленькую прихожую, и Витя открыл дверь. Он явно гордился своей комнатой. Она была просторна и пуста.

— Давай бифштексы, что ты купила в буфете, я пожарю на кухне.

Он ушёл, а я оглядывалась без особого любопытства — чужая комната, чужая жизнь. Я потом и вспомнить её не могла, казалось, там одно окно, а вдоль него лавка, как в паспортном столе.

— Нравится тебе? Я к твоему приезду с Дальнего Востока обои переклеил, полы покрасил, шкаф стенной оклеил.

— Ты же говорил, что живёшь у своей сослуживицы?

— Я сказал ей, что мне дали комнату наконец, и я хочу переехать. Она расстроилась, вообще. Лучше расскажи, как тебе ездилось.

— Прекрасно! Камчатка, Командоры, Курилы. Сахалин, Приморье. И по штормтрапам лазила, и в корзине переносили с корабля на корабль. Но знаешь, в прошлый раз столько было стихов, а сейчас в Ростове всё будто стёрли, как нарочно. Вернулась в Москву, письмо от мамы — в Союзе срочно хотят меня видеть. А там персональное дело. Оказывается, пока я моталась по командировкам, пропустила кучу собраний и политзанятий. Представляешь? Я и в райком ходила, а мне говорят — почему они к вам так плохо относятся? Но формально они правы, договоритесь как-нибудь. Ещё чего! Повернулась и поехала в Москву. Не обнимай меня, пожалуйста, мне трудно рассказывать.

— Как не обнимать, когда ты так близко!

— Мне не надо было приходить?

— Давно надо было, только не знал, как тебя затащить! Я не могу видеть, как ты живёшь. У меня просто сердце болит, физически! Давай, пусть будет фиктивный брак, чтобы ты прописалась в Москве и нашла нормальную работу.

— Спасибо, Витенька, только я не могу это себе позволить. Ты молодой, красивый, свободный. Полюбишь какую-нибудь хорошую девушку, а жениться не сможешь, в паспорте штамп ни за что ни про что.

— Никого я не полюблю, я одну тебя люблю!

— Правда? Почему же мне не говорил?

— Это само собой разумелось.

— Раз ты меня любишь, это меняет дело. Но у меня такая работа… То долго не получается, как хочешь. А получится, не печатают годами. И когда напечатают наконец, ты уже ушла Бог знает куда, радости никакой. Разве нормальный человек может это выдержать рядом, ты подумай! И я очень долго была одна, я тоже должна подумать, не будешь ли ты мне мешать работать. А жизнь моя переменится скоро, мне письмо дали в Союзе писателей с просьбой разрешить обмен. Отнесла сегодня в обменное бюро.

— Ну и что?

— Не знаю, мне сказали сдать в канцелярию.

— Кто так делает! Надо было самой идти на приём.

— Я не знала. Если не разрешат, я пропала. Мне и секретарь Союза сказал, это тринадцатое письмо, а разрешили только трём. Я больше не хочу, не могу быть девочкой для битья в Ростове. Даже в российском Союзе видят, что происходит. Секретарь сказал, мне нужно уезжать, потому что они скоро мои косточки выплюнут.

— Выходи за меня!

— Витенька, я поеду, уже двенадцать, мне очень страшно там идти.

— Оставайся!

— Не могу.

— Ну давай, я тебя провожу в одну сторону.

— Нет, лучше поймаем такси.

Я лежала без сна и думала — Витя, Витя! Оказывается, он долгие годы стучался в мою жизнь, а я не понимала ничего.

В любой книге разберусь, любой спектакль оценю по достоинству, люди за советом обращаются, считают умным человеком. Только в своей жизни разобраться не могу…

Витя, Витя, задал ты мне задачу! Уже три часа, а я заснуть не могу, перебираю вешки, где пересекались наши с тобой дороги, да так и не пересеклись.

Институт был новый, первый набор. На первый курс конкурс одиннадцать человек на место, я поступила почему-то. На второй принимали переводом из других институтов, Витя перевёлся с физмата Университета. Нас было немного, все знали друг друга, но мы с ним не общались.

Через много лет командировка в головной институт. Он окликнул меня в коридоре, узнал сразу, а я его — нет, столько лет прошло.

— Как ты не помнишь, я же бросался к тебе на танцах, ты была лёгкая, как пушинка. С тобой было так здорово танцевать, особенно вальс.

— Ты носил очки?

— Какие очки! Не было у меня никаких очков!

Потом была очередная встреча выпускников в институте. После неё мы случайно столкнулись на нашем ростовском Бродвее, я, он и Галина, моя сокурсница. Впрочем, я не верю в случайности. Ресторан — была её идея.

И мы танцевали в ресторане — столько лет прошло, а моё тело не забыло волну тепла, какого-то узнавания, близости…

Витя, Витя, все эти годы я не видела и не слышала тебя! Пан директор виноват, я долгие годы любила его, несмотря ни на что.

Значит, действительно всё в прошлом, отрезано навсегда, если такая радость, что есть Витя, что он любит меня, оказывается! Господи, какое счастье! Но как жалко, что мы потеряли столько времени…

На этой мысли я заснула.

Разбудил Витин звонок.

— Ты ещё спишь?

— Нет, уже разговариваю с тобой. А который час? Ого!

— Я и звонить боялся, и не звонить тоже. Ты же умотаешь из дома, потом ищи тебя! Где мы встретимся?

— Сегодня не могу. Я же только приехала, надо убрать свою Сторожку, сготовить что-нибудь. Ну куда нам спешить, давай завтра!

— Ещё целый день…

— Пока, у меня на сегодня тысяча дел.

Возвращалась домой вечером. Продуктов действительно не было, холодильник я выключила перед отъездом. А деньги на продукты уже были.

Кончилась, слава Богу, широкая чёрная полоса, когда я варила суп с фрикадельками из одного бифштекса, что покупала в кулинарии. По-видимому, я одна была такая, продавщица узнавала меня.

Или покупала кильку, начищала целую банку, заливала подсолнечным маслом и неделю ела с картошкой, вкусно и дёшево.

Сейчас я могла сварить настоящий фирменный борщ. Я так давно не ела борщ! Тем более, придёт Витя, мужика надо кормить. Откуда я это знала? Наверно, было заложено на генном уровне.

Я никак не могла дотащить тяжеленные сумки от автобуса. Села на скамейку в сквере, попыталась переложить что-то из одной в другую. Может, я там и потеряла ключи. Когда поставила сумки перед дверью, их уже не было.

И первая мысль — что подумает Витя! Он позвонит вечером, потом ночью, потом утром, что же он подумает?! Почему-то мне не пришло в голову, что Владимир Сергеевич тоже может позвонить и вечером, и ночью, и утром.

Владимир Сергеевич — писатель. Я познакомилась с ним перед самой поездкой на Дальний Восток. Но он успел сделать мне предложение, писал на Камчатку, на Сахалин, в Приморье.

Первый звонок в Москве был его и первый визит.

И вышла бы за него замуж, — думаю я сейчас с ужасом, — если бы Судьба дала ему время приручить меня. И наши с Витей дороги разошлись бы навсегда! Просто счастье, что Витя решил, наконец, объясниться! Успел.

Позвонила в дверь напротив. За два года жизни в Соломенной сторожке я так и не видела никого из соседей. Дверь открыл симпатичный молодой человек.

— Извините, я потеряла ключи. Могу от вас позвонить своей хозяйке?

— Разумеется, заходите!

— У вас есть Нинин телефон?

— Конечно.

— Нина, как хорошо, что вы дома! У меня несчастье, потеряла ключи, не могу войти в дом. И продукты накупила, я же только приехала. У вас нет запасных?

— Да не переживайте, приезжайте ко мне ночевать. Ключей нет, к сожалению, но у меня гость, он утром вам сменит замок, легко! А продукты оставьте до завтра у Толи, дайте ему трубку, я попрошу.

Нина была очень весёлая, может, потому, что на столе стояли две бутылки. Но мне показалось, что её развеселило именно то, что я потеряла ключи.

— Что ты расстроилась? Ничего, я на ты? А у меня гость и теснота такая! Я хотела его сплавить к тебе. Смотри, какой красавец! Знакомьтесь, Николай, Светлана!

Мужчина лет сорока смотрел на меня оценивающе. Я испугалась, этого мне только не хватало!

— Нет, Нина, прости, это исключено. Поменяете мне завтра замок? Я буду вам очень благодарна. Но гостей мне точно не нужно. Я позвоню, можно?

— Витя, Витя! — закричала я в трубку. — Не волнуйся, что мой телефон не отвечает, я потеряла ключи. Нет, не надо, я буду ночевать у хозяйки. Запиши её телефон на всякий случай, а замок мне поменяют завтра.

Нина переглянулась со своим красавцем.

— Давайте к столу, ты же, наверно, голодная.

Красавец мою дверь вообще открыл скрепкой и сменил замок в две минуты.

— Нина говорила, что вы одна и очень вас хвалила.

— Уже не одна. Простите меня, спасибо вам большое!

И звонок Вите:

— Всё в порядке, я дома.

Утром температура была тридцать восемь. Опять грипп! В Ростове врач говорила, по мне можно определять начало эпидемии. Каждый, ну каждый грипп я проверяю на себе. Слишком подолгу в жизни голодала, иммунитет на нуле.

Я лежала и думала, что из намеченных дел можно отложить, а что и вовсе отменить. Оказывается, всё можно, почти безболезненно. Надо как-нибудь попробовать это делать без температуры, столько времени освободится!

Позвонил Витя:

— Мы увидимся сегодня?

— Ты знаешь, я разболелась. Поправлюсь, обязательно позвоню! Нет, не приезжай, у меня всё есть. И горчичники есть, я умею их ставить сама. Я всё умею сама! Очень просто, берёшь газету, кладёшь на полотенце… Нет, Витенька, не приходи, ты заболеешь!

Он, конечно, пришёл после работы с какими-то замёрзшими осенними цветами и стал варить борщ. Потом, несмотря на все мои протесты, всё же поставил мне горчичники и убежал.

А тут прилетела Валя из Владивостока, мы стали подругами ещё после первой моей поездки, переписывались. Температура упала, я выздоравливала, мне всегда было некогда болеть! Та же врач в Ростове удивлялась — три-четыре дня, и я на ногах.

Позвонил Витя с работы:

— Как ты себя чувствуешь? Можно, я приеду сегодня?

— Упала температура. Но не приезжай, ко мне подруга прилетела из Владивостока. Через два дня улетит, приедешь.

— Целых два дня!

Мы сидим с Валей в ночных рубашках на диване.

— Я слышала по радио твою передачу про БАМ. Не удивилась, от тебя всегда начальству одни неприятности! Думаешь, у нас забыли про Находку? Приехала тихая девочка, поэтесса! А потом по её докладной — секретариат, головы полетели.

— Но мне писали — и машины им дали новые, и музыкальные инструменты.

— Ещё бы! Инструменты флот подарил, машины собирали по всему краю, с миру по нитке!

— Ты считаешь, это я зря?

— Нет, конечно, всё правильно. А как пропустили такую передачу по БАМу?

— Редактор у меня была, Алла Ласкина, пусть земля ей будет пухом. И саму передачу пробила, и пятнадцать лишних минут, представляешь, что это значит на радио, вся сетка летит! А сейчас её нет, и мне зарубили четыре передачи об Атоммаше. Говорят, никто работать не поедет! Да там фанаты работают, для них завод, это вся жизнь!

— Жалко. А как твой подполковник?

— Он уже полковник. Сколько можно прощать и прощать! Сейчас, кажется, всё. Я влюбилась, Валя, совсем в другого человека. Никогда бы не подумала, что смогу в другого. Странно, знаю его сто лет, а влюбилась вдруг! И радость такая, я забыла, что бывает любовь — и радость!

— Где он?

— Здесь, в Москве, ждёт не дождётся, когда ты уедешь!

— Так я уеду сейчас! Сколько времени? Три часа ночи, ого! Ну всё равно.

— Не выдумывай, уедешь завтра, он же на работе! И знаешь, это странно, но я даже не спешу с ним увидеться. Просто знаю, что он есть, и уже радость…

Вите я позвонила на работу:

— Валя уехала.

— Правда? Здорово!

— Ляпнула ей в три часа ночи, что ты ждёшь не дождёшься, когда она уедет. Она хотела немедленно вызывать такси и ехать в аэропорт, еле удержала.

— Знаешь, я просто обжёгся о твою кожу, когда ставил горчичники, потому и убежал. Не поверишь, ни с одной женщиной в жизни не было ничего подобного.

— Испугался? Не придёшь?

— Ты что! Приду сразу после работы.

Он обнял меня прямо в прихожей, и опять я почувствовала, что именно этих объятий ждала всю свою жизнь.

Было одиннадцатое декабря. Мы праздновали сначала каждое одиннадцатое, потом каждое одиннадцатое декабря, я и сейчас его праздную.

Он ушёл только за зубной щёткой. И когда я просыпалась ночью и смотрела на него, у него было счастливое, счастливое, счастливое лицо…

Я и представить не могла, что моя жизнь переменится так резко. Какие там походы с друзьями в театр, какие поездки к ним за город!

День крутился, как обычно, но каждый кончался вечером, и вечером был Витя.

Я начинала его ждать уже с обеда, бросала все дела в городе и неслась домой. Бесцельно бродила из комнаты в кухню и обратно, переставляла какие-то предметы и поглядывала на дверь.

Конечно, обед был на плите, ни пылинки в комнате, плита вычищена до блеска. Надо же было мне чем-то занять себя, пока он ждал, как на иголках, конца работы, ехал в метро и автобусе, поднимался в лифте.

Наконец, минута в минуту, раздавался звонок. И вот он, вот он, в старом своём пальто, старых туфлях зимой, шапка в руках и светится весь.

Поздним вечером смотрю из кухни, как он бреется на ночь в ванной, чтобы я не укололась о его щетину, и литые мускулы ходят по его спине. Сколько, оказывается, радости в каждых сутках, и как это сердце вмещает!

Красивых слов не говорил, только — я так тебя люблю!

Мне их не хватало, я выросла на великой литературе, где женщинам говорили красивые слова из одной галантности.

А как-то сказал:

— У тебя, оказывается, очень мало одёжек, один парадный фрак на все случаи жизни. Я думал, ты прекрасно одета!

— Много одёжек женщине не надо, нужно уметь сочетать. И ведь я хожу в разные места, это ты каждый день на работе, а одёжек у тебя не больше, к сожалению. Ничего, не бойся, не пропадём.

Странно, я сразу почувствовала, что это навсегда. Мне и в голову не приходило, что однажды он может просто не прийти ко мне с работы.

И среди этого счастья — звонок Владимира Сергеевича, как из другой жизни, я совершенно забыла о его существовании!

— Светлана, простите, я больше не стану вам звонить. Мне неприятно каждый раз слышать в трубке чужой мужской голос. Всего вам доброго!

— Спасибо… — ответила я растерянно.

В театры мы теперь ходили только с Витей. Клала ему билет в карман пиджака, и с работы он ехал прямо в театр. Я всегда опаздывала, появлялась в последнюю минуту, и он держал для меня бутерброд из буфета.

Один раз повезло, попали в Большой на «Спартак». Конечно, галёрка, неудобные места, но я несколько дней ходила под впечатлением. И Витя был потрясён, я была счастлива, что могла доставить ему эту радость.

В ЦДЛ ходили вместе. Меня останавливали знакомые, их становилось всё больше. Я представляла Витю:

— Знакомьтесь, мой муж.

И вдруг какой-то парень я даже имени его вспомнить не могла! — заявляет:

— Тебе повезло, если бы не ты, я бы на ней сам женился.

Я только посмеялась. А потом мы встретили того поэта и художника, что однажды провожал меня. И та же фраза:

— Вам повезло! Я не был свободен, только сейчас получил развод. А то бы я сам женился на Светлане.

Это было нешуточное заявление.

— Ну как бы вы женились! Разве я любила вас или давала повод считать, что у нас могут быть не только дружеские отношения?

— Я бы добился. Это я вам говорю как мужчина и хозяин жизни.

Не знаю, что творилось у Вити в душе. Но мне он ничего не говорил ни тогда, ни позже и вообще никогда в жизни не унизил меня ревностью и недоверием.

Однажды сотрудница пригласила его на день рождения.

Он собирался идти один. Я знала, что это неправильно, тоже на генном уровне, как и то, что мужика надо кормить, когда он приходит с работы, и кормить вкусно.

— Как это ты пойдёшь без меня?

— Но меня же одного пригласили.

— Позвони и скажи, что придёшь со мной.

— Это неудобно.

— Хорошо, иди один, и я поеду в гости. Так и будем жить, ты сам по себе, я сама по себе.

Он пошёл звонить. И тут я заметила, что у него несвежая рубашка.

— Ты можешь надеть свитер? Я сейчас постираю рубашку, вечером поглажу, будет чистая на работу.

— В свитере на день рождения? Как я не подумал, надо было захватить рубашки из Сокольников, когда я ездил за зубной щёткой. Завтра же после работы заберу бельё и рубашки.

Стол у виновницы торжества был небольшой, но сервирован с любовью. И закуски, и горячее, всё изысканно, и красивая женщина лет тридцати пяти, скромно одетая, принимает только нас.

Это был для неё очень важный день, ждала, готовилась.

Наверно, у себя на работе Витя был завидным женихом.

Я подумала — как хорошо, что он успел сказать мне всё до её дня рождения!

Он менял рубашки через день, я не успевала их стирать и гладить. Стала покупать новые. Имела право! Какое это было удовольствие — называть его размер, перебирать их на прилавке, выбирать, оплачивать!

В первую же стирку стёрла в кровь пальцы о его рифленые майки. Он пришёл с работы, посмотрел на бечёвки с бельём на кухне, поцеловал каждый мой пальчик и стал вытаскивать из всех карманов смятые десятки и пятёрки.

— Мы сейчас поедем и купим стиральную машину. Она стоит сто шестьдесят рублей, думаю, наберётся. Сколько у тебя?

— Тридцать девять, — ответила я, не открывая кошелёк.

Из магазина мы её выкатили сами, шофёр такси взял с нас последнюю десятку, и до зарплаты Витя брал с собой завтраки.

А в зарплату принёс ещё и премию целых триста рублей. Просто поразил моё воображение! Я никогда не держала в руках таких огромных денег, гонорар за книгу мне перечислили в сберкассу.

Витя был очень доволен. Он смотрел на моё растерянное лицо и улыбался.

— Это максимальная премия, больше у нас не бывает.

— И ты всегда будешь приносить такую кучу денег?

— Не знаю. Но, как правило.

— Ну, знаешь, на это можно прекрасно жить. Почему же у тебя одна пара брюк, один костюм, пять рубашек, рваные туфли и старое пальто, на которое страшно смотреть?

— Деньги всегда были нужны на более важные вещи и в семье, и у женщины, где я жил последнее время.

Как-то позвонил Саша, композитор, с которым мы работали после песни «Ходите чаще в гости к старикам» на радио. Он знал уже про Витю, но мы не виделись с моего приезда.

— Света, помнишь, ты показывала мне стихи — такая полоса, осенние дожди… Можешь привезти?

— Витя завезёт после работы.

— Витя? Хорошо, пора же нам познакомиться!

Через несколько дней прихожу к ним. Сашина тёща встречает меня в прихожей:

— Светочка, как вам повезло с мужем! Просто удивительно!

— А он считает, что ему со мной повезло по-крупному! — смеюсь я.

Саша написал песню. Он играет её, прикрыв глаза, произнося каждое слово трепетно, с нежностью.

Я и сейчас вижу его одухотворённое лицо и чуткие пальцы на клавишах…

ТАКАЯ ПОЛОСА

Такая полоса — осенние дожди,

Такая полоса, что солнца и не жди,

Такая полоса, что станешь у окна,

И будто за окном четвёртая стена…

А я-то всё ещё по-летнему живу,

Ладони помнят ту упругую траву,

Ещё в глазах светло и на душе тепло,

Как будто ничего водой не унесло…

Пустынно на лугах,

Цветы с травой в стогах,

А я ещё ношу вкус лета на губах,

Пока твои глаза не скрыла, проходя,

Тугая полоса осеннего дождя…

Утром в первую нашу субботу открыла глаза — Вити не было, место рядом со мной успело остыть от его горячего тела.

Я побежала босиком на кухню и так и застыла с халатом в руках. Он в одних трусиках сосредоточенно жарил гренки.

Весело гудел чайник. Зимнее солнце осторожно, с угла, наполняло кухню.

Я стояла и молчала, почему-то хотелось плакать…

— Не вставай, полежи ещё, сейчас будет завтрак в постель.

— Спасибо, но лучше за столом. Просто я не помню, чтобы кто-то в моей взрослой жизни готовил мне завтрак!

— Так будет каждый выходной. А сейчас мы идём подавать заявление в загс.

— Прямо сегодня?

— А что тянуть? Или ты передумала выходить за меня?

— Я уже вышла за тебя.

Мы подали заявление недалеко от Соломенной сторожки. Это была приятная процедура, нам все улыбались, а я почему-то чувствовала — это не всерьёз. Шестое чувство у меня безошибочно.

Но заявление давало право на поход в магазин для новобрачных, и мы пошли в тот же день. У нас была зарплата и премия!

Господи, чего там только не было! Но первое, что Витя захотел купить — красивые индийские бусы из полудрагоценных камней.

— Витенька, это можно без талона, мы их купим потом.

— Нет, сейчас. Это мой подарок.

Мы купили ему настоящие импортные туфли на прекрасной литой подошве. И отличное нижнее бельё, жалко, что можно было купить только две пары, и рубашки импортные, тоже только две. Нужно было ещё постельное бельё. Мои ростовские простынки доживали свой век. у Вити не было и таких.

Он всё время говорил:

— Почему ты себе ничего не покупаешь? Ну хоть туфельки!

— Их можно купить без талонов. Здесь красивые вещи, но только те, без которых я пока могу легко обойтись. Носки, смотри, отличные носки! И подушки, давай купим две подушки?

На подушках наши деньги кончились. Я была счастлива!

В понедельник можно было идти в обменное бюро за ответом. Мы встретились в метро.

— Мне страшно.

— Теперь-то чего бояться, ты же фактически замужем! Зарегистрируемся, я тебя пропишу и станешь москвичкой.

— Мне нужно обязательно перевезти маму. Понимаешь, я не могу оставить её в Ростове. Невестка у нас… Что говорить, мама с ней никогда не сможет жить. Случись что, я себе в жизни не прощу! Мама рассказывала, у неё был приступ холецистита. И Вовка возле неё два часа просидел, бледный от страха. Разве я бы сидела? Я бы действовала!

— Ты же понимаешь, Витя, просто так мне её привезти некуда.

Нас посылали из кабинета в кабинет. Витя остался в коридоре. Упитанный молодой человек порылся в папках на столе и нашёл мой тоненький скоросшиватель. Казалось, в нём ничего нет! Но там лежало письмо Союза писателей, тринадцатое. И на нём резолюция «Разрешить».

Я выдохнула. Оказывается, я не дышала, пока он искал папку. А молодой человек рассердился:

— Разрешили? С какой радости! Сейчас узнаю, почему это вам разрешили.

Он ушёл, а я сидела у его стола и опять не дышала. Сейчас он убедит своё начальство, что оно ошиблось. Но, к счастью, всё произошло, как в анекдоте — он вошёл со своим мнением, а вышел с мнением начальства. И стал таким вежливым и предупредительным!

— Всё в порядке, обмен разрешили и вам, и матушке вашей. А там, под дверью, молодой человек — не ваш, случайно? Он та-а-ак на меня посмотрел!

— Мой.

— И замуж за него собираетесь, небось? Вернее, он намерен на вас жениться немедленно!

— Да, мы подали заявление в субботу.

— Ну какая у нас в стране юридическая неграмотность! Вам разрешили обмен. Но если в вашем паспорте появится штамп, разрешение отменяется. Позовите его, я ему скажу сам, а то он вам не поверит.

Я молчала во время этого удивительного монолога, и когда он всё повторил расстроенному Вите. И смотрела на них счастливыми глазами.

Я и представить не могла, что значит обменять две квартиры в Ростове хотя бы на две комнаты в Москве!

Началось прямо в соседнем кабинете. Девица с высокой причёской чёрных, как смоль, волос и длинными алыми ногтями долго изучала мой паспорт. Особенно страницу, где, по счастью, ещё не было штампа о моём замужестве. Потом нехотя вернула его.

— Покажите свидетельство о рождении. Я должна убедиться, что вы перевозите свою мать, а не чужую женщину. Что оно у вас такое потёртое?

— Да оно вообще чудом сохранилось в войну. Если сомневаетесь в его подлинности, отправьте на экспертизу!

— Ладно, заполняйте анкету и ищите варианты. На оба обмена у вас один год. Не успеете — всё сначала, письмо, разрешение.

Я ужаснулась, но стала заполнять анкету. Там оказался один страшный пункт. Он мог свести на нет все мои усилия, если бы я написала правду. Но я солгала. Я! Солгала! В анкете!

Меня спрашивали, есть ли у моей мамы ещё дети в Ростове. Я написала, что нет. Сердце моё падало каждый раз, когда эта девица открывала мою анкету. Мне не было стыдно, только страшно. Без мамы я бы не уехала в Москву, просто не уехала бы и всё.

И если бы это открылось…

Обошлось, слава Богу.

Мы стояли с Витей на автобусной остановке. Декабрь кончался, а снега, настоящего снега, всё не было. Так, позёмка вокруг какого-то дерева. И вдруг — стихи.

Всё укроется снегом белым,

За снегами придёт весна…

Я привыкнуть ещё не успела

К сочетанью — твоя жена!

В нашем доме закрою двери,

Скатерть белую постелю,

И никак не могу поверить

Сочетанью — тебя люблю!

Не войти ни беде, ни боли —

Защитишь и укроешь ты…

Не привыкну я жить в ореоле

Этой силы и доброты!

По-над окнами мчатся, мчатся

Дни и месяцы,

Но никак

Не привыкну к простому счастью —

Засыпать на твоих руках…

Ты мой сон, и моя бессонница,

Я горю на крутом ветру!

Я не знаю, чем это кончится.

Если кончится — я умру.

Как-то Витя сказал:

— Я приду очень поздно, может быть. Не жди меня, возьму ключ с собой. Мне надо поставить точку у той женщины, до тебя.

Я бы всё равно дождалась его, но он пришёл часов в десять и поставил на пол узел в старой скатерти. Я хотела сказать — это всё, что ты нажил за жизнь? Но у него был такой измученный вид…

— Я давно ей сказал, что хочу переехать. Понимаешь, она всё время подчёркивала, что я и в её жизни, и в квартире — человек временный. То скажет: «Не качайся на стуле, здесь ничего твоего нет», то ещё что-нибудь подобное. Но требовала, чтобы мои ребята называли её мамой. При живой матери! И обиделась ужасно, когда я сказал, что хочу жить в своей комнате. Знаешь, этот узел стоял в прихожей, когда я пришёл. Я пытался поговорить, смягчить как-то. Нет, заперлась в комнате и не вышла, пока я дверь не захлопнул.

Скатерть связана крест-накрест тугими узлами, развязываю её сама. Два альбома с фотографиями, старая люстра с пластмассовыми подвесками, прибор для измерения давления, пакет с документами. Под его взглядом всё разложила по местам и села рядом с ним с альбомами в руках.

Фотографий было множество. На каждой он в окружении разных девчонок! Но меня не было ни на одной.

— Это была моя первая любовь. Я из-за неё чуть не выбросился из окна. А эта была моей невестой на пятом курсе.

— Я знаю её. Мы жили на одном этаже, потом вместе работали. Почему же не поженились?

— Знаешь, после защиты я вдруг заболел гриппом. Наверно, первый раз за пять лет. Температура сорок день, другой. Плохо мне, мама ухаживает за мной, а у меня бред начался, прошу — мама, пусть она придёт, сходи к ней!

Мама возвращается возмущённая:

— Не хочет она, говорит, зачем приходить, когда он болеет? Вот выздоровеет…

Я выздоровел и уехал в Тулу по назначению. А летом в походе познакомился с девушкой и женился.

Он рассказывал о себе понемногу, исподволь. Я знала уже, что его дед по отцовской линии был казачьим войсковым атаманом.

— Мы бежали из Ростова, когда наш дом разбомбили. Не успели добраться до станицы, как немцы пришли. Так и жили там, пока наши не вернулись. Отец был в лагерях и дядя, и жена дяди. Мама потом нашла их детей, Юру с Элкой, они жили с нами, пока их маму не освободили. Дядя пропал, а отец пришёл больной, умер через полгода.

Они вернулись в Ростов, как и мы, как только его освободили.

У Вити была дистрофия, ноги отнялись. У меня тоже была дистрофия, даже в институте, но не отнимались ноги.

Голод был страшный, это я хорошо помню, такие вещи не забываются. Мы всё пережили в Ростове, а его с сестрёнкой мама отправила в Пятигорск к другу их отца.

— Я там и четвёртый класс кончил. Но мама не приезжала, годами не приезжала. Мы так скучали! И потом каждые каникулы отправляла туда, ни разу в пионерском лагере не был. Друзья там были закадычные, вместе жили на пасеке летом, два брата и девочка. Она потом училась в Ростове, когда я уже в Таганрог уехал, жила у моей мамы. Ну, виделись мы, конечно, когда я в Ростов приезжал на выходные. Когда женился и приехал к ним в Пятигорск, её мама спросила: «Ты ведь женился. Зачем приехал?»

Я впитывала всё, что он рассказывал о себе, мне хотелось знать о его жизни как можно больше. Словно пыталась наверстать время, которое мы с ним потеряли, когда у него была своя жизнь, а у меня своя. Между нами не должно быть тайн!

— Я хочу, чтобы ты знал, в моей жизни был человек. Я его любила очень долго, целых шесть лет. Он был женат и метался между нами. И других женщин не пропускал, что меня и вылечило. Но всё это за дверью, понимаешь? За нашей с тобой дверью.

Он обнял меня крепко-крепко и сказал в мои волосы:

— Я никого не боюсь, кроме этого человека.

— И его можешь не бояться, правда!

Маме я по-прежнему звонить не могла, но теперь хотя бы у меня был телефон, и мама могла звонить, когда нужно.

И я радостно кричала в трубку:

— Да! Да! — Когда слышала её голос.

— Твоя сослуживица приходила, Элла Морозова, знаешь её?

— Да, и по институту, и по работе.

— Она как-то узнала, что ты получила квартиру, а у неё сын женится, просит, чтобы ты её сдала.

— Ты сказала, что мы меняемся?

— Конечно. Она говорит, пусть хоть немного поживут по-человечески.

— Ну пусть поживут. Буду платить за квартиру этими деньгами.

О том, что я уже не одна, надо было сообщить хотя бы самым близким друзьям. Витя был на работе, и я села за телефон. Первой — Люсе.

— Да? А давно его знаешь? С института прошло столько времени, люди меняются. Ты слишком доверчива, будешь потом рвать себе душу. Уверена, что он порядочный человек?

— Мне кажется.

— Скажи, он в горы ходил?

— Знает Кавказ, как свои пять пальцев. И по рекам каким-то спускался, и ещё говорил о каких-то горах, я названия не запомнила.

— Тогда я спокойна. Мерзавцы в горы не ходят и по рекам не спускаются. Но приеду, посмотрю на него, с тобой ничего нельзя пускать на самотёк. Может, надо поломать всё это, пока не поздно.

— Поздно, Люсенька, но приезжай, конечно.

И вот они сидят друг напротив друга, и выпили по рюмочке, и Люся рассказывает не совсем приличный анекдот. Я краснею, а Витя смеётся:

— Хорошо, что у Светы такая подруга! Будет с кем водочки выпить, а то она у меня — ни-ни!

И Боре я позвонила, боялась, что он позвонит сам и услышит мужской голос. Дальнейших его действий я предсказать не могла, но в Москву он примчался бы обязательно.

— Боря, можешь меня поздравить, я вышла замуж, неофициально пока. Заявление в загс подали, но зря, нельзя регистрироваться, пока обмен не состоится.

— Это он тебе сказал?

— Это сказал юрист в обменном бюро и мне, и ему. Нет, пока не приезжай, начнёшь его допрашивать. Знаешь, мы купили стиральную машину! Собрали все деньги, какие были у меня и у него, и купили. Так здорово! Конечно, постельное я отдавала в прачечную, остальное стирала руками. А тут его бельё прибавилось и рубашки.

— С машиной вы поспешили. Ты же непрактичный человек, это Валя у меня всё просчитывает на десять ходов вперёд. Отношения не оформлены, а у вас уже общая собственность. Может, ещё расстанетесь, как будете делить?

— А если вы с Валей разведётесь, не дай Бог, как будете делить? Так и мы. Хотя, если мы расстанемся, мне будет не до машины. Только мы не расстанемся.

Назавтра он позвонил сам. Тоже захотел посмотреть, наверно, с кем я решила связать свою судьбу. Всерьёз решила, раз купили стиральную машину.

— Светочка, твой Виктор ходит на лыжах? Нашей лаборатории надо выставить трёх участников на институтские соревнования. А со мной только двое.

— Я спрошу у него и позвоню тебе вечером.

— Да вы приезжайте в субботу, а там поглядим.

Витя занял второе место по институту, а Боря не вошёл даже во вторую десятку. Это подняло Витин авторитет в его глазах, и даже Валиных, на недосягаемую высоту.

— Да у меня несколько лет Камчатки за плечами, — оправдывался Витя.

И Софе я позвонила, я считала её лучшей подругой после Люси. До Вити я почти всегда с ней ходила в театры.

Она была практичной, как Валя, и считала, что я живу в высшей степени неправильно. Её раздражало, что я вкалываю за копейки и всегда занята!

Ко мне в Соломенную сторожку не приезжала, жила в престижном районе. Встречались возле театра, или в самом театре.

Она так никогда и не забыла тот поход в театр Сатиры. Места были прекрасные, второй ряд партера. Я опоздала, первое действие мы просидели на ступеньках амфитеатра.

В антракте я сказала, что умираю с голоду. Мы опять опоздали и оказались на ступеньках. Только на третье действие попросили освободить наши места. Софа была вне себя, а я боялась расхохотаться, действие начиналось.

— А вы всерьёз подали заявление, или для талонов в магазин новобрачных?

— Думали, всерьёз, оказалось, для талонов. Мы не можем зарегистрироваться, пока не кончится обмен.

— Это он тебе сказал?

— Да нет же, юрист в обменном бюро. Приезжай, познакомишься, он понравится тебе!

— Не хочу я ехать в такую даль.

И ещё в один дом я привела Витю, к Юрию Борисовичу Лукину.

Секретарь в приёмной комиссии Союза писателей, сухонькая старушка с добрыми глазами, сказала:

— Я дала ваши книги очень порядочным людям!

Он оказался в их числе.

Меня же предупреждали, сделай так, чтобы не попасть на последнее заседание! Попала, конечно, именно на последнее перед каникулами, кворума не было, мне не хватило одного голоса. В этом случае решение принимал секретариат.

И вот, перед самым его заседанием, в «Правде» появилась рецензия на отрывки из моей повести.

Меня приняли, избавили от повторного прохождения через эту мясорубку. Приняли как поэта и прозаика, хотя прозы было всего двадцать страничек!

Я пришла поблагодарить его. Он ушёл на пенсию буквально после моего визита, и мы с его семьёй стали добрыми друзьями на долгие годы.

А в Ростове, когда меня поздравляли с приёмом в Союз писателей и в самом Союзе, и в издательстве, и в журнале, звучал один-единственный вопрос:

— Светлана, дело прошлое, но как появилась рецензия в «Правде»? Ну, не хотите, не говорите.

Сейчас я привела к Юр. Бору, как его называли друзья, своего Витю и сказала, неожиданно для себя:

— Вот человек, за которого я собираюсь замуж. Отца у меня, к несчастью, нет. Посмотрите, если вы скажете, чтобы я не выходила за него, я не выйду.

Через много лет, когда Юр. Бор лежал после тяжелейшего инсульта, Витя ездил к нему через весь город, оставив меня в больнице, поднимал, водил по комнате и по ступенькам. Кроме Вити, его, большого и тяжёлого, поднимать было некому.

Но пока всё светло и празднично, и Юр. Бор, и его молодая жена, моя тёзка, принимают его, как родного! И мы ездим к ним часто, хотя их Тёплый стан ещё окраина, ни метро, ни троллейбусов, автобус приходится ждать по полчаса.

Был ещё один человек, которому следовало знать, что в моей жизни появился Витя. Мы познакомились в Переделкино. Я влюбилась, совершенно неожиданно для себя, как всегда, по самую макушку. Лучшие стихи о любви до Вити — ему.

В Переделкино всё было прекрасно, взаимно, один к одному. Но потом, в Москве… Я вдруг почувствовала, какое крошечное место он отводит мне в своей жизни. Для меня этого было достаточно, чтобы отрезветь от этого наваждения.

Но он не знает об этом, как не знает, что я уже успела вернуться с Дальнего Востока и даже выйти замуж! По телефону такие вещи не сообщают. Мы встретились на Главпочтамте.

— Наконец-то наездилась! Ну, как там наш Дальний Восток?

И я рассказываю ему, как меня переносили в авоське с корабля на ботик и обратно, как мы чуть не утонули в прилив…

— Паника была, машина застряла в мокрой ламинарии, вода плещется вокруг колёс… Я сказала, хватит таскать хворост, нужно бревно под ступицы!

— Хорошо, что они тебя послушались, Малышка. Поэты — дети, а в детях истина…

— Знаешь, я замуж вышла, мы учились в одном институте. Давай я вас познакомлю, он тебе понравится! Посидим в ЦДЛ…

— Я не хочу знакомиться с твоим новым мужчиной. И сидеть с ним за одним столом — тем более.

— Но тогда мы вообще не сможем видеться!

— Значит, не сможем.

А жизнь шла, вернее, летела на всех парусах!

— На Новый год, Светинька, мы пойдём в хороший ресторан. Это же раз в году!

— А ты не можешь взять пару дней за свой счёт или за отпуск? Мы могли бы на Новый год поехать в Переделкино.

— Да у меня отгулы есть!

Я почти никого не знала в этом зале, заполненном праздничной толпой. Но счастье светилось на моём лице, и все улыбались мне. Одна поэтесса говорила мне и тогда, и много лет спустя:

— Как он смотрел на тебя, он просто не сводил с тебя глаз. Ты — не так, а он!

И высокий снег с птичьими следами, и солнце на соснах, и снежинки падают неслышно. Мы с Витей уходим на лыжах в лес, одна я так далеко никогда не заходила.

Утром просыпаюсь, а Витя — рядом, и у него счастливое, счастливое, счастливое лицо…

Птичьи следы на высоком снегу,

Солнечный луч на сосне…

Если однажды я жить не смогу,

Пусть это вспомнится мне!

В дальнем окошке мерцанье огня,

Снега неслышный полёт…

Если однажды разлюбишь меня —

Вспомни! И это пройдёт.

Если с тобою расстанемся мы,

Что б ни служило виной —

Надолго хватит мне этой зимы,

Хватит на годы — одной.

После Нового года мы собрались в Ростов. У моей мамы шестого января был юбилей, предстоял ещё Старый новый год.

И надо было, наконец, поставить наших мам в известность, что мы вместе.

Пожалуй, в Ростове мне впервые показалось, что всё это непрочно, на живую нитку. Мы везли продукты — мороженое мясо, масло, колбасу, апельсины. В Ростове было голодно, столица выметала всё подчистую, а потом переполненные поезда тащили назад продукты в коробках, сумках, корзинах. Кто не мог привезти сам или передать с оказией, договаривался с проводниками, насос действовал исправно в обе стороны.

Но сейчас, кроме обычной подкормки, требовались продукты маме на юбилей, Витиной маме на Старый новый год, семье моего брата, его сестре.

Витя завёз меня к маме, выгрузил из такси часть вещей. Он ещё в Москве сложил свои вещи отдельно и сказал виновато, что остановится у своей мамы, а я у своей.

У меня заболела душа. И эта смущённая улыбка под маминым проницательным взглядом…

Первое, что я сказала маме:

— Я замуж выхожу.

— Большего подарка ты мне сделать не могла, — ответила она и не спрашивала больше ни о чём.

Мамин юбилей был назавтра, Витя обещал прийти пораньше, а пришёл только к двум часам. Мы с мамой крутились, чтобы не ударить в грязь лицом перед новой роднёй, лишние руки очень пригодились бы. И от его отсутствия, такого непривычного, у меня опять заболела душа.

Как Витина мама примет известие о его женитьбе? Он взрослый человек, но всё же…

— Я пришёл помогать.

— Поздновато, знаешь. Уже почти всё готово.

— Никак не мог сбежать, сидел, как на иголках. Раз в году приехал и сразу из дома.

Я вытерла предательские слёзы с глаз.

— Ты сказал про нас с тобой?

— Перед самым уходом сказал и сбежал. Часа через два пойду за мамой.

— Как она это приняла?

— Возмутилась ужасно: «Ты же сказал, что больше никогда не женишься!» Я ответил: «Я же не говорил, что не женюсь на Светлане».

— Ну и что?

— Пусть остынет.

Она пришла — высокая, седая, строгая. Ни о чём не расспрашивала. Я называла её по имени отчеству, но уже в следующий приезд звала мамой, потому что Витя стал так называть мою с первого дня.

Наши неподготовленные родственники поглядывали то на неё, то на Витю. А потом Костя, муж моей двоюродной сестры, осмелев после нескольких рюмок, отвёл Витю к окну:

— Ты собираешься жениться на Светочке?

— Как только она сама соберётся, так сразу! — ответил Витя тоже после нескольких рюмок.

Витина мама задала ему свой главный вопрос перед самым отъездом:

— Скажи, почему вы не регистрируетесь?

— Обмен квартиры, ма. Свете дали разрешение Ростов на Москву и ей, и маме. Но юрист предупредил — изменится семейное положение, разрешение аннулируется.

— Это всё выдумки. Она подержит тебя рядом, пока не попадётся кто-то получше.

— Что ты, я сам говорил с юристом.

— Это всё выдумки.

У нас набралось десять мест багажа. Соленья, варенье, тёплые вещи, даже зеркало с полочкой в прихожую. Брат говорил:

— Зачем, контейнер всё увезёт.

Но когда он ещё будет, этот контейнер…

— Она хозяйка, ей видней, что нужно в доме, — ответил Витя со своей обезоруживающей улыбкой, и все замолчали.

Жизнь идёт какими-то кругами, как медленный вихрь, и внутри его люди перемещаются, сталкиваются, расходятся…

Одна тень из прошлого появилась в нашей жизни, когда этой самой жизни не было ещё и месяца.

Витя пришёл с работы радостный:

— Знаешь, кто приезжает? Игорь Травников! Он мне на работу позвонил, сейчас поем быстренько и поеду встречать. Ничего, привезу его сюда на одну ночь?

— Привози, конечно.

— Я ему сказал, что женился. Он спросил: «На ком?» Я сказал: «На нашей Светлане, с вакуумного, помнишь её?»

— Да ты ешь, а то опоздаешь!

— Нет, послушай! Он говорит, как ты мог на ней жениться, она же не хозяйка, она поэтесса!

— А ты?

— А я говорю — нет, она хозяйка!

— Молодец! Поезжай скорей.

Я сидела одна. У меня было время вспомнить всё, связанное с человеком, который сказал своему лучшему другу, что на мне нельзя жениться…

Он был небольшого роста, немного скособочен, один глаз косил. Когда я на втором курсе привела его домой, мама возмутилась:

— Когда ты перестанешь таскать в дом больных щенков и котят и приводить убогих мальчиков?

А потом он сказал — женщина носит его ребёнка, и он должен жениться, как честный человек. И что любит её.

Мы ни разу не разговаривали до конца института.

А сейчас Витя привезёт его. И ко всему он ещё считает, что на мне нельзя жениться. Да все свободные мужики вокруг только этого и хотели! Я рассмеялась в лицо своему отражению в зеркале и стала накрывать на стол.

Я волнуюсь? Конечно, я волнуюсь…

Они приехали, сели за стол. На нём, впервые в Соломенной сторожке, воцарилась бутылка водки. И капустка малосольная из холодильника с яблоками и клюквой, и фирменный борщ, настоящий, донской. И будто не было ничего тяжёлого между нами, только — а помните? У меня всегда было чувство, что все одноклассницы — сестрёнки, а институтские — самые близкие на свете друзья.

С Витей мы вообще оказались одной крови. Судьба буквально сталкивала нас лбами с самого детства, а мы, как слепые котята…

Жили в одном городе, были ровесниками. Но его документы пропали в войну, и при восстановлении мальчикам прибавляли год. Чтобы раньше в армию забирать?

Почему мы с ним так поздно пришли друг к другу, ведь столько было общего! Похожие детство и юность, один родной и любимый город.

Когда мы наконец нашли друг друга, много лет приезжали в Ростов вдвоём. Как я любила бродить с ним по городу! Все воспоминания были общими, хотя мы не знали друг друга.

Вот эти деревья на набережной мы сажали, наш участок был у Газетного, а их школы — у Будённовского.

А главная улица, где мы гуляли, как парижане на Елисейских полях! Девятый-десятый класс, сиянье фонарей, запах цветущих каштанов…

Мы с девчонками идём домой, к Дону, и сначала Лилька поворачивает на свою улицу, потом Нинин поворот, а дальше я бегу к своим железным воротам.

Они с ребятами шли в другую сторону — вверх по Будёновскому к рабочему городку. Уходил Женька, потом Лёва, потом Эдик, и дальше он бежал один к своему дому у стены стадиона.

В их школе не было физкультурного зала. В седьмом классе на кружке по художественной гимнастике тренер говорила:

— Девочки, собирайтесь быстрей, мы должны освободить помещение, сейчас мальчики на спортивную гимнастику придут!

Они приходили — высокие, красивые, и я смотрела на них украдкой.

— В восьмом классе я ходил на спортивную гимнастику в твою школу. Ты тогда была в седьмом.

Я рассказываю о ком-то из друзей своей юности, а он говорит:

— Я его знаю, играл с ним в шахматы во Дворце пионеров.

— Во Дворце пионеров? Я там тоже играла в шахматы, даже в турнире участвовала!

— Да, это сейчас там тихо, а тогда он гудел, как улей.

Или говорю:

— У меня есть друг Женя, математик.

— Это не твой друг, это мой, мы в одном классе учились, жили рядом, вместе в Университет поступали, только он на математику, а я на физику.

Странно, я чувствовала себя москвичкой. И все окружающие знали, что я меняю квартиру и скоро стану ею официально.

В буфете ЦДЛ подходит секретарь партбюро секции поэзии:

— Здравствуйте, Светлана! Я Стас. Читал ваши стихи, хорошо, что вы решили переехать. Нам нужны такие штыки!

И я улыбаюсь ему счастливой улыбкой.

А дома говорю Вите:

— Знаешь, пройдёт, наверно, полгода, пока они поймут, кто я есть на самом деле. Тогда у меня совсем не будет времени. А пока пойду-ка на курсы машинописи. Печатать приходится много, а я — медленно, двумя пальцами.

Не угадала, раскусили очень быстро, курсы пришлось бросить. Позвонила преподавательница:

— Светлана, приходите на экзамен, я же должна отчитаться.

Сдала, получила свидетельство. На самом деле печатать вслепую десятью пальцами научилась уже на компьютере, час в день, два часа в день, вернее, в ночь.

Главной проблемой был обмен. В первый же день после возвращения из Ростова я поехала на Банный переулок, это было единственное место в Москве, куда стекались обменщики.

Через пятнадцать минут поняла, что наши шансы близки к нулю. Из Москвы никто не хотел уезжать в Ростов. Оставалась надежда на курортные города. Два сложных обмена за год!

Подключила маму. В Ростове тоже был пункт обмена, мама, как и я, ходила туда, как на работу. Мы брали на заметку всех, кто хотел бы переехать в Ростов из любого, любого города страны!

Все дела отступили на второй план. Я писала десятки писем в день и вскоре могла за квартиру в Москве или, хотя бы, комнату, предложить пять-шесть вариантов в разных городах. Написала их на большом листе ватмана и поехала.

В глазах рябило от объявлений, все рвались в столицу из голодной провинции. Подошёл милиционер, взглянул недобро на мой щит, раскрашенный разноцветными фломастерами:

— Ты что, всю страну взялась менять?

— Да нет же, мне нужна одна квартира или комната! Это возможные варианты.

— Понятно. Но плакат убери, устно объясняй про свои варианты. Ещё раз увижу, в другом месте будем разговаривать.

Наслышана была про эти места. Два дня не ездила на Банный.

Мама привела мою квартиру в Ростове в порядок, ванну вычистила бритвой. Я пришла в ужас, в семьдесят пять лет — вниз головой!

— Но когда найдётся вариант, люди же просто испугаются!

Вариантов долго не было, и вдруг — звонок!

— Света, записывай адрес. Есть прямой вариант на мою квартиру!

— Правда? Здорово!

Комната была с одним соседом на третьем этаже с лифтом. Документы мама передала с проводником, и мы сразу же поехали в бюро обмена. Девица отодвинула их, не читая:

— Мамина квартира? Да вы сначала сами поменяйтесь!

— Ну какая разница, в разрешении ведь и я, и мама. Так трудно найти вариант! Мама переедет, будем искать обмен на мою.

— Не морочьте мне голову. Вашей маме разрешили обмен вместе с вами, а не самой по себе.

Конечно, этот вариант уплыл сразу же.

С январской зарплаты я решила купить Вите костюм.

На Ленинском проспекте был магазин мужской одежды. Сначала съездила туда сама, придирчиво пересмотрела все ряды вешалок — имела право! И сказала продавщице, что приведу мужа.

Мне понравились два, я никак не могла выбрать между ними. А Витя, с самого начала и всю нашу жизнь, безоговорочно доверял моему вкусу. В результате мы купили оба — строгий тёмно-синий, и полуспортивный серый с коричневой кожаной отделкой. Витя протестовал:

— Зачем мне два костюма?

— У людей бывает по дюжине. Это хорошие импортные костюмы, недорогие и сидят, будто сшиты на заказ. Просто видеть не могу, в чём ты ходишь на работу. С февральской зарплаты поищу тебе что-нибудь зимнее.

— В феврале уже цыган шубу продаёт.

— Мы с тобой не цыгане.

— Почему ты себе ничего не покупаешь?

— У меня, по крайней мере, есть всё необходимое. И мне не надо каждый день ходить на работу.

Он был такой красивый в новых костюмах! И я думала — зачем я ему? Мы ровесники, а за него пошла бы любая двадцатилетняя девица! И ни денег у меня, ни кола ни двора, один фрак на все случаи жизни.

— Зачем я тебе, Витя? Ты ведь можешь жениться на любой куколке.

— Вот именно, куколке. Зачем? Ты — лучшая женщина на свете.

Какая лучшая! У меня была жуткая аллергия. Красные пятна, вечно слезящиеся глаза… Надо было действительно очень любить меня, чтобы не замечать этого.

Но Витя всё замечал, оказывается.

— Моя сослуживица обещала повести нас к экстрасенсу, говорит, очень известный. Пойдёшь? На тебя смотреть невозможно, а ты никаких мер не предпринимаешь.

— Да хожу я к гомеопату, лечит он меня от насморка. Зачем я тебе, если на меня смотреть невозможно?

— Не говори глупостей. Пойдёшь?

— Пойдём, конечно, вдруг поможет.

Обыкновенная пятиэтажка и подъезд обыкновенный, только двери открыты. Большая комната, полная людей. Все стулья, диван и кресла заняты, люди стоят и слоняются по комнате.

— Будешь за этим дедушкой, а нам пора на работу.

Я огляделась. Вокруг были люди молодые и не очень, и совсем старые. Две девочки лет четырёх-пяти жались, одна к маме, другая к отцу. А он поднял на меня глаза:

— Света? Какими судьбами?

— Толя, надо же! Ты-то что здесь делаешь?

— Дочку привёз, болеет и болеет. Люда беременна, вот и отправила нас в Москву, знакомые посоветовали. А ты?

— Я сейчас больше в Москве, замуж вышла, разрешение дали на обмен.

— Это муж тебя привёл? Понятно.

Значит, одна из двух подружек старой моей лаборатории, что не любили евреев, всё же развела его с женой. И подружку её встретила как-то в Ростове с маленьким сынишкой в коляске. Всё у меня закольцовано, ничего не уходит в никуда.

— А ты болеешь?

— Аллергия замучила.

— Аллергию он лечит запросто!

И я верю безоговорочно.

— Света, неужели ты? — Это Нина, жена моего хорошего знакомого, ростовского поэта.

— Надо же, весь Ростов! У вас-то что случилось?

— Нянька не углядела, уронила дочку со стола. Чем дальше, тем хуже.

— Это ужасно! А что врачи говорят?

— Оперировать рано.

И тут девочка расплакалась. Плакала негромко, обречённо, сжимая головку маленькими пальчиками.

— Мама, больно!

— Сейчас, детка, пойдём к врачу.

— Пропустите их, пожалуйста! — прошу я.

— Пропустим, конечно, но там женщина долго.

— Мама, больно!

Я убрала с головки её пальчики и положила свои руки.

Сосредоточилась — я хочу ей помочь, я очень хочу… ей… помочь.

Почему я это сделала? Никогда не лечила людей, мне и в голову не приходило. Но девочка затихла, только всхлипывала ещё, и улыбнулась мне. И люди, что застыли вокруг, задвигались, заулыбались!

— Спасибо тебе, я замучилась. Когда у неё болит головка, у меня сердце разрывается!

Очередь двигалась медленно. Но вот дедушка уже за той, заветной дверью.

Экстрасенс встречает меня странно.

— Я сразу почувствовал, когда вы вошли. И всё время ощущал ваше поле. Вы очень сильный экстрасенс и лечить можете, как с девочкой. Но не нужно, у вас всё идёт в творчество. Я не стану лечить вас, вам помогут без меня. А вот подруге вашей в Ростове поможем, пусть выйдет замуж. Она очень несчастна сейчас.

— А мне почему не хотите помочь?

— Вам нельзя приходить ко мне, здесь очень больные люди, а вы цепляете всё. Вас вылечат без меня, и всё будет хорошо, вы человек особенный, я это сразу почувствовал. Вот, разве что, поставлю вам точку, если что-то сделаете не так, будет свербеть под лопаткой, откуда крылья растут.

Он вонзил остриё ножа мне в плечо. Ни боли, ни крови!

— И ещё, не бойтесь изменять мужу, чем больше у вас будет секса с разными мужчинами, тем лучше и для Судьбы, и для здоровья.

— Это исключено!

Он задумывается, смотрит в сторону.

— Пожалуй, в вашем случае можно обойтись духовным общением.

И я ухожу, потрясённая.

Дни летели, как сумасшедшие.

Витина старая лаборатория захотела отпраздновать двадцать третье февраля у него в Сокольниках.

— У всех жёны, мужья, а тут холостяцкая квартира. Была холостяцкая! Накупили тарелки, рюмки… Ты не возражаешь?

— С чего бы я возражала, раз они уже и тарелки купили, потратились. Только мне надо всё там приготовить.

— Приготовят наши девчонки, ты приглашена в гости.

Я приехала в Сокольники одна, Витя был уже там. Комната выглядела вполне прилично, стол раздвинут, тарелки с голубой каёмкой, рюмки, закуски, бутылки… Слишком уж много бутылок на такую небольшую компанию.

Две женщины крутились у стола, на меня посмотрели без особого интереса. Они здесь были хозяйками, а то, что у их легкомысленного начальства опять новая женщина — не она первая, не она последняя.

— Чем помочь? — предложила я с порога.

— Да отдыхайте, мы кончили почти. Хлеб нарежут ребята, они у нас привычные, и бутылки откроют. Вы знакомы с соседями? У нас мало стульев.

— Я сейчас Витю попрошу.

— Не надо, мы его сами попросим.

И за столом я была гостьей, только смотрела, как Витя опрокидывает рюмку за рюмкой. Рядом со мной сидел Миша, его лучший друг, ухаживал и расспрашивал — в лоб.

— Чем вы занимаетесь?

— Я литератор.

— На что жили до Вити?

— Я член Союза писателей, бюро пропаганды даёт выступления. Книга стихов вышла в Ростове в прошлом году, а в этом — выходит в Москве.

— Книга? В Москве? — Тон его изменился мгновенно.

На этом допрос окончился, и начались танцы. Я танцевала с Мишей, Витя слонялся по комнате или сидел у стены, смотрел на меня и улыбался. Он явно выпил лишнего.

Убирали мы с женщинами. Витя ходил вокруг и давал нелепые советы. Его сослуживицы только посмеивались, очевидно, они не раз видели его таким.

Для меня это была новость, плохая новость. Я его в таком состоянии видела впервые.

Мы уходили последними. Почему-то мне не пришло в голову оставить его спать на диване в родном жилище и уехать самой. Я с трудом подняла его, надела пиджак, новое пальто, замотала шарф, стала на цыпочки и водрузила шапку. Он только бессмысленно улыбался и покачивался с носков на пятки в своих прекрасных новеньких туфлях. В коридоре пожилая полная женщина посмотрела на меня с жалостью.

До метро мы шли пешком, я почти тащила его.

— Светинька, почему ты сердишься? Всё ведь так… хорошо! Сегодня праздник, двадцать… какое? Двадцать третье. Когда будет Восьмое марта, ты тоже сможешь пить, сколько захочешь. Ты сегодня мало пила. Водку не пьёшь, коньяк тоже. Вино тебе не понравилось? Не умеют девки выбирать вино. Ты такая красивая, ты самая. Ты всем понравилась, особенно Мише. А он разбирается, он разбирается… в женщинах.

Господи, что мне делать! Его шатает из стороны в сторону, он такой большой, мне его не удержать! Не хватало только, чтобы он свалился в грязный снег в своём новом пальто и новом костюме! В метро он пытался поцеловать меня, я даже пересела на скамейку напротив. Строил умилительные виноватые рожицы… Это было ужасно.

— Это было ужасно! — сказала я утром, когда он брился в ванной. — Ты вёл себя отвратительно.

— Но ты не бросила меня на дороге, — произнёс он задумчиво, глядя на меня из зеркала виноватыми глазами.

— Кончай скорей, пей кофе, на работу опоздаешь.

По дороге на Банный я думала — что делать? Пока мы ещё в Соломенной сторожке, можно остановиться и не связывать с Витей свою жизнь.

Господи, какое счастье, что я не сделала этого!

Конечно, опять поехала зря, из Москвы никто никуда не собирался уезжать. Я вышла из метро на Пушкинской и пошла пешком.

На Красной площади стояла очередь. Она загибалась причудливыми зигзагами и кончалась у крытого грузовика, там что-то давали! Это выражение прочно вошло в наш быт. Не продавали, а именно давали, деньги при этом имели самое, что ни на есть, второстепенное значение.

Давали мужские рубашки, по две штуки. Они были жёлтые и розовые, в прозрачных упаковках, целая машина! Я побежала в хвост очереди. Она двигалась довольно быстро, выбирать было не из чего, размер, деньги, сдача — следующий!

Через час у меня в сумке было две изумительные рубашки Витиного размера.

Я немедленно заняла новую очередь. Ещё час, и я оказалась у грузовика. Рубашек в нём оставалось совсем немного и Витиного размера не было, оставались только маленькие.

Еле дождалась Витиного прихода.

— Примерь, пожалуйста! Размер твой, но в импортных могут быть отклонения.

Рубашки подошли тютелька в тютельку. Это был высший класс.

— Где ты их взяла? А другие цвета были?

— Какие другие цвета! Стоял грузовик на Красной площади, я простояла за ними час в очереди, давали по две штуки. Заняла очередь снова, но твоего размера больше не было.

— Ты стояла два часа в очереди за моими рубашками? Уму непостижимо.

— Почему непостижимо? Рубашки — высший класс.

— Это ты у меня высший класс…

На Восьмое марта они решили всё повторить. Я уже хозяйничала вместе с его девицами, и пил он в меру, во всяком случае, до Соломенной сторожки дошёл вполне пристойно.

Но был ещё один случай. Витя как-то сказал:

— Я хочу тебя познакомить со своим генеральным. Раз в году мы собираемся втроем, ещё с начальником той моей лаборатории, и празднуем день, когда мы предотвратили третью мировую войну. Что ты так смотришь на меня? Вот они тебе подтвердят!

— Как это можно втроём предотвратить войну!

— Мы разработали противоракетный комплекс. И в этот день был запуск ракеты, которая должна была сбить баллистическую, и сбила. Американцы засекли, и их президент дал обратный ход всей подготовке. Можешь мне поверить, сам Г.В. рассказывал, наш генеральный, а уж он-то знал точно. Вот мы и празднуем. Ты придёшь? Они очень хотят с тобой познакомиться. Я сказал Г.В, что ты пишешь стихи, он тоже пишет стихи и песни, их на всех полигонах поют.

Они мне понравились, особенно Г.В. Всё было интересно и здорово вначале! А потом они пили, пили за Витю, который, оказывается, действительно нажимал эту историческую кнопку на полигоне, за полигоны, за противоракетные войска, за армию, за нашу великую страну.

И ещё отдельно за поэзию и за самую прекрасную женщину за этим столом, а женщина была всего одна.

Потом они уехали, а я и поднять с дивана Витю не могла, и уехать одна не могла, ходила по комнате до вечера, пока он не пришёл в себя. Было сплошное отчаянье. Надо смотреть правде в лицо, я выхожу, уже вышла, замуж за пьяницу.

И опять он не знал, как загладить свою вину:

— Ну, не сердись, не надо, прости меня, дурака!

Больше они не праздновали эту дату.

Со старшим Витиным сыном, Иваном, я познакомилась ещё в Соломенной сторожке. Он не приводил туда сыновей, долго не приводил. Наверно, не верил, что я у него навсегда, а ещё с одной женщиной на время знакомить не хотел.

Но тут сломался мой магнитофон, «Электроника». Я его использовала, как диктофон. Когда он в очередной раз сжевал плёнку с репортажем, я не выдержала:

— Я так работать не могу! Мне на Сахалине обещали японский, но у них не получается, наверно, и там дефицит.

— Попробую достать тебе импортный, — сказал Витя и пошёл звонить.

— Иван? Это я. Нужен портативный импортный магнитофон. Только не бракованный и без переплаты. Считай, ты это делаешь для отца. Позвонишь? Не откладывай в долгий ящик, он нужен для работы.

Про Ивана мне Витя рассказывал. Он давно хотел уйти из семьи, но не мог, пока Иван не окончил школу и не поступил в Егорьевское училище.

— Он вообще мог остаться без аттестата. Мне так и сказали в школе, даже к выпускным не хотели допускать. Я дал директору слово, что подтяну его по всем предметам. Сидели, конечно, до глубокой ночи, раньше его надо было с улицы вытащить. Но справились, поступил он в училище. И я ушёл.

— А ушёл-то почему? Я понимаю, если бы к любимой женщине, а так, в никуда…

— Понимаешь, я семнадцать лет по нескольку месяцев пропадал на полигонах — Байконур, Камчатка. Платили очень хорошо, и квартиру построили кооперативную, и машину купили. Приезжаю как-то, а мне подруга её рассказывает, приехала моя с юга с младшим. И захлёбывается — такого мужика встретила, такой роман, такой секс, какого она со мной в жизни не видела. Ну я перешёл спать на диван в другую комнату, а когда вытащил Ивана, ушёл.

— Хороша подружка.

— Она скорей моя подружка, мы вместе учились, Неля.

— Так мы с ней в общежитии жили. А сейчас она где?

— Здесь, в Москве. Как-нибудь встретимся. Я им всё оставил, только ребят не хотел потерять. Иван взрослый, а Олегу, младшему, жена со мной и видеться не разрешает. Я подкармливаю его, нажарю целую сковородку мяса, сметает всё.

Пришёл Иван. Костюм — светло-серая тройка, у отца подобной в жизни не было. Голубая рубашка, под цвет глаз, таких же, как у отца. Галстук, туфли, тоже не чета отцовским, в которых он ушёл из дому. Держался уверенно и был неуловимо похож на отца, только у Вити такого лоска не было.

К моей персоне не проявлял интереса — очередная отцовская женщина, ничего серьёзного, раз не перевозит к себе в Сокольники. Немолодая, небогатая, дом обшарпанный, мебель, как с помойки.

«Грюндинг» был новенький, сверкающий, о таком только мечтать. Но и цена серьёзная. У меня где-то внутри прозвучало — «нет», и я произнесла это слово.

— Думаю, стоит подождать. Мне же обещали на Сахалине японский по твёрдой цене. И денег таких у нас нет сейчас.

При словах «у нас» какая-то тень пробежала у Ивана по лицу и исчезла. Он взял магнитофон и ушёл, я ему даже чая не предложила почему-то. Отец проводил его до лифта. В Соломенной сторожке он больше не появлялся.

Позвонила Нина. Всегда звонила я, чтобы отдать деньги за квартиру. Отношения были хорошими, но дружить с ней я не решалась, обожглась на прошлой хозяйке. Она была умна, интеллигентна, одна растила дочку, квартиру сдавала мамину. Та ей твердила, что пятьдесят рублей — это дёшево. Но она жалела меня, понимала, мне больше негде взять.

— Света, нам нужна эта квартира. Приезжает дальний родственник, свой человек, и платить будет не пятьдесят, а семьдесят рублей в месяц.

— Нина, давай я тоже буду платить семьдесят. Я только обжилась, привыкла, надышала, купила занавески, повесила зеркало в прихожей. Прости, я тебе это говорю от неожиданности.

— Да разве я бы выгоняла тебя, это мама. Поживёте до первого числа, а там он приезжает.

Я бросилась на Банный срочно искать квартиру. Туда хозяева тоже приходили и потенциальные квартиранты. Спрос опять же намного превышал предложение.

Каждый день, продрогнув на сыром тающем снегу, я уходила ни с чем. Подступало настоящее отчаянье от бесплодности всего, что я пыталась делать. И с публикациями, и с обменом, и с квартирой.

А Витя по-прежнему улыбался во сне и был счастлив от того, что может быть со мной рядом. Ласковых слов у него в лексиконе так и не прибавилось. Но домой приносил полные сумки продуктов, я почти не ходила по магазинам, только рубашек ему накупила целую дюжину.

— Зачем столько?

— Я их не тебе покупаю, а себе. Сразу настираю, наглажу, и не надо через день думать, есть ли у тебя свежая рубашка на работу.

— Знаешь, я таких из прачечной никогда не получал, ни одной морщинки.

Или подойдёт, проведёт рукой по волосам и снимет всё дневное ощущение усталости и безнадежности.

— Ну что ты переживаешь? У нас есть комната, мы хозяева, никто не скажет — выметайтесь!

— Но там же нет горячей воды, и соседи. Мне для работы нужна тишина, понимаешь?

— Ты с этими квартирными делами совсем не работаешь. Если не выступления где-нибудь в Тмутаракани за пятнадцать рублей, то на Банный. И соседей — трое всего. Бывшая учительница, Мария Николаевна, Славка, слесарь, и его жена. Они развелись, но живут в одной комнате. Очень хотели эту получить, но мой директор добился. Знаешь, она была совершенно пустая. Ремонт сделали, конечно, но какой это ремонт! Я перекрасил окна, оклеил стенной шкаф, полы покрасил, пока ты была на Дальнем Востоке. Купил стол в комиссионном за пять рублей, стулья по рублю, за двадцать рублей диванчик раздвижной, и ещё за пятнадцать кресло-кровать. Вполне можно жить!

И летели, летели дни до первого числа. Выхода не было.

Шофёр приехал на два часа раньше, вещи не были собраны. И главное, я квартиру не успела убрать, как следует.

— Ну что ты переживаешь из-за пустяков!

— Почему кто-то должен убирать за мной, мыть и чистить?

— Перестань, ты за это деньги платила.

— Не за это.

На мои сбивчивые извинения по телефону Нина сказала:

— Только ключ никому не отдавай, я приеду за ним к Вите, хорошо?

— Конечно, но прости, что не убрала, как следует.

И вот — вещи в фургоне, и соседи вышли во двор. Кто-то просит ключ:

— Я передам Нине.

— Нет, я сама, мы договорились.

— Куда же вы теперь?

— К мужу. Я замуж вышла!

И от этой простой мысли у меня вдруг стало легко на душе. Действительно, что плохого, вышла замуж за Витю и еду к нему!

Вещей немного — стиральная машина, вертящееся кресло, зеркало, складной стол с табуретками, несколько коробок с кастрюлями и книгами, один чемодан, узел с постелью.

Почему-то в кабине не оказалось места, и мы ехали в фургоне с вещами. На поворотах Витя одной рукой поддерживал меня, чтобы я не билась о коробки, а другой — стиральную машину, первую нашу совместную покупку, символ семейного очага.

Года через два странный разговор:

— Когда ты почувствовала, что мы муж и жена?

— Ты мне жарил гренки, помнишь, а ты?

— Когда ты ко мне переехала.

— Только тогда?

— Мгу. А до этого каждый день ждал, что ты скажешь — всё, Витя, иди к себе или ещё какие-нибудь слова с этим смыслом. Я не верил, что ты переедешь ко мне. Да и когда переехала, казалось — мне всё это снится.