Голова рукотворная

Светлана Волкова, 2021

«Голова рукотворная» – история двух очень разных людей. Художника Мосса при виде бабочек охватывает панический страх, с которым он безуспешно борется всю жизнь. Врач-психиатр Логинов берётся вылечить недуг пациента новым необычным методом. Эта книга о природе наших страхов, о том, чего мы боимся, о непростых отношениях учёного и объекта его изучения, о тонкой грани между любовью и зависимостью от любви, о людях и той необъяснимой силе, которая движет их поступками, о том, что мы сами делаем со своей головой.

7

Визиты пациентов давно закончились, но Логинов уходить не спешил. Перед ним лежали толстые медицинские справочники, высунув многоязычье пёстрых лент-закладок, растрёпанные тетради, записные книжки с распухшими, слоёными, как колония древесных грибов, листами. На мониторе компьютера светилась страничка одного популярного среди его коллег сайта. Логинов устало водил мышкой по экрану, не в силах встать и заварить себе десятую за вечер чашку кофе. Раздел «Психиатрия», подраздел «Обсуждения сложных случаев». Он зарегистрировался на форуме под ником «Наблюдающий». Публика сайта в основном общалась на тему, как он сам определил, «что-то пошло не так». Логинов хотел было написать: «Друзья-коллеги, да всё, всё в любой момент может пойти не так! Вы лечите не перелом ключицы, а перелом головы. А шину на голову не наложишь!» Его раздражали многие участники форума, пишущие: «Сделал всё, что нужно, но…» или «как положено», а ещё хуже «как учили», но вот, видите ли, у пациента обострение. Какой искус написать: «Это потому, что вы, долбоголовые, делали, как вас учили и как положено!» Но он не хотел «светиться» на форуме, вступать в полемику. Анонимов тут не жалуют, а появись он под своим настоящим именем, наверняка кто-нибудь раскопал бы его чешскую историю, и полетели бы в его голову навозные комья. Не исключено, что Логинова бы сразу «забанили», перекрыли доступ к информации. А это плохо. Его задача — собрать статистику. А также понять, был ли кто-то из коллег близок к тому, что собирался сделать Логинов. Научных статей он точно не нашёл, а вопрос, который он задал форумчанам несколько дней назад, принёс целый шквал обвинений в шарлатанстве. Зажечь слабый фитилёк ненависти, раздуть из искорки пламя агрессии — этот опыт стоило поставить хотя бы ради чистой науки. Впрочем, думалось ему, чистой науки, как и абсолютного здоровья, не бывает. К тому же термин «чистая» к медицине, на его искушённый взгляд, совсем не подходит.

«Ханжи, — думал Логинов. — Вы никогда не продвинетесь и на йоту к решению проблемы! Вы способны лишь на жалкое повторение чужого успешного опыта». Он закрыл ноутбук, выключил настольную лампу и закрыл глаза, уставшие за долгий рабочий день.

* * *

Логинов не любил вспоминать об этой истории. Ему казалось: вот он, некогда уважаемый в Европе психиатр с кипой научных статей, напечатанных в лучших медицинских журналах, с завидным рейтингом цитирования и великим множеством пациентов, которым он смог помочь; он, пользовавшийся особой благосклонностью чешской элиты, — он плывёт в большом белом эмалированном тазу по зловонной сточной канаве и вытаскивает за волосы из дерьма тонущих; сажает их к себе в таз, вытирает им глаза и губы рукавом белого халата. И те начинают дышать, начинают видеть… Да, именно так, так, так, хотя он, как психиатр, знал, что отождествление себя с дедом Мазаем уже само по себе тянет на полновесный диагноз.

Логинов убеждал себя, что из Праги пришлось уехать — убежать — из-за проблем с Мариной, но всё же на донышке сознания плескалась жестокая правда: он струсил, побоялся стать изгоем на кафедре Карлова университета, позорно сбежал. Профессор Станкевич, единственный, с кем он советовался, сказал ему тогда: надо уйти сейчас. Переждать. Затаиться. Наука не закрывает свои двери, просто нужно время.

Всё началось с одного молодого пациента. Его звали Вилем, и у него была патологическая вязкость мышления. Парню исполнилось семнадцать, и в последний год он стал невыносим для окружающих. Разговаривать с ним было мукой: речь Вилема, медленная и тягучая, как нагретый пластилин, пугала несуществующими подробностями, путаными деталями и нюансами. Голос раздражал гнусавостью, будто нарочитой, и всё, что говорилось, звучало как песня-транс каких-нибудь байкальских шаманов. На простой вопрос о времени на часах, предполагающий однозначный ответ, пациент мог долго и занудно рассказывать, как завязывал шнурки на ботинках, а соседи купили две швабры и поставили на балкон, при этом в Африке, он прочёл, не было дождей, когда изобрели атомную бомбу. Логика и связь между понятиями отсутствовали напрочь.

Юноша происходил из очень высокопоставленной генеральской семьи, и папа-генерал уже приготовил сыну лакированную карьеру в военном ведомстве. К Логинову генерал обратился за помощью лично: нужно было в кратчайшие сроки подогнать Вилема под рамки социального адеквата.

Чаще всего вязкость мышления проявляется как сопровождающий симптом эпилепсии, но эпилептиком Вилем не был. Логинов провёл с ним два сеанса, на втором заговорил с пациентом его же языком — бессвязно и многословно — и к концу встречи убедился в том, что подозревал с самого начала: это была виртуозная симуляция. Такая симуляция, которую его коллеги-предшественники пропустили.

Вилем был умница. Вилем не был болен. Вилем считал, что может обмануть любого врача.

Его огромное нежелание идти по стопам отца и неприятие всего связанного с армией настолько вскипятили ему мозг, что он выбрал малое из зол — небольшое психическое отклонение — и играл настолько гениально, что сам себе верил. Это не шизофрения или паранойя, где опытный психиатр расколет тебя сразу. С таким отклонением можно жить комфортно, играть на гитаре, петь, ничего не делать, но смешно даже подумать о военной карьере, где лаконичная речь обязательна. И симулировать этот диагноз, как казалось Вилему, легче лёгкого: неси всякую ерунду, главное, побольше деталей, о каких тебя не спрашивают. Неконтролируемый поток сознания. Синдром акына: что вижу, то пою. Вилем был уверен, что доктор купился на его игру. Глаза Вилема сияли, и Логинов нутром почувствовал, что под конец встречи пациент торжествовал, что сумел его одурачить. А в конце третьего приёма Вилем вдруг расслабился и заявил, что когда-нибудь снимут фильм-фарс о генерале, который, прежде чем отдать приказ о наступлении, час будет рассказывать о ночной сорочке своей жены и о кошачьей шерсти на ковре.

Конец ознакомительного фрагмента.