Красный Вервольф

Саша Фишер, 2023

Я боевой офицер. Моя жизнь – это война. Но та жизнь оборвалась, а война – нет. Меня забросило в 1941, в самое пекло. Я своими глазами увидел зверства фашистов, о которых раньше только читал. Немцы считают меня равным, потому что во мне течет арийская кровь. Свои говорят, что я предатель. Что ж, если это приблизит Победу, пусть до поры будет так! Но когда наступает ночь, то на охоту выхожу я. Моя цель – твоя глотка, фашист. Скажи свое имя перед тем, как подохнешь. А мое ты и так знаешь – Красный Вервольф. Книга содержит нецензурную брань

Глава 6

— Спокойно отец, — я задержал дыхание, примериваясь к трофейному «ТТ», что болтался у меня на поясе. — Русский я. Свой…

Кобура расстегнута, патрон в патроннике, курок на боевом взводе. Только ствол выхватить и вскинуть. Но… Не успею. Если дед пальнет дуплетом, да еще и если картечь у него заряжена, то даже целиться с такого расстояния особо не надо. В решето меня в миг превратить, прежде чем за пистолет схвачусь. И морда у него хмурая и решительная, как у Герасима перед утоплением собачонки. Того и гляди, шмальнет и как звать не спросит.

— Вижу, что не немчура, — проворчал незнакомец. — Морда у тебя самая, что ни на есть нашенская, слишком правильная. Потому и пристрелю тебя на месте, дернись только.

— За что, отец? — я поднял руки и соображал, на чьей-же все-таки стороне «Герасим».

Похоже, что не на нашей, раз на мушку русских берет. Только на полицая он не очень похож. Те с повязками белыми ходили, с карабинами и прибалтийским акцентом (хотя здесь с русским говором). Да и староват он для полицая.

— Кто таков? — проигнорировал мой вопрос дед.

Бляха… Что ответить? Скажу, что партизан — точно пристрелит. Может, сказать, что на немцев работаю? Тогда, что я в лесу делаю один? А, была не была.

— В Псков я иду. В комендатуру отметиться и на службу наняться. Листовку я видел, что принимают нашего брата в городе и заработок платят, если ты идейно против красноперых настроен.

— Покаж листовку, — дед недоверчиво качнул ружьем.

Я потянулся в карман, где лежал смятый листочек. Хорошо, что его в клочья не изорвал, несколько раз хотелось очень.

— Что это у тебя? — насторожился бородач, увидев кобуру у меня на поясе. — Пистолет? Как же ты к германцам собрался ну службу устраиваться? С оружием? И одёжа у тебя диковинная. В Заовражино и окрестных селах такой не сыщешь. Объегорить меня решил, паря?

— Пистолет нашел, думал на сало обменять или картоху, — включил я режим «дурачка». — Нужен тебе «ТТ»? Недорого отдам.

Я аккуратно вытащил листовку и швырнул ее к ногам деда, но тот и не подумал за ней наклоняться. Не повелся, гад.

— Пистоль бросай, — ткнул он столом в сторону моей кобуры. — Только без дури, а то чай пальну ненароком.

Пришлось отстегивать кобуру. Снял с пояса, но швырнул себе под ноги. Пистолет из нее наполовину вывалился. Соблазн его подхватить очень велик, но дед просек мои мысли и приказал:

— Шагай взад!

— Чего? — огрызнулся я.

— Вертай взад, говорю. Отойди от пистоля. Дальше! Вот… Стой.

Я повернулся и сделал несколько шагов. Теперь был спиной к старику. Не самая удобная позиция, но не безысходная. Навострил уши.

Отчетливо услышал, как тот подошел к пистолету и закряхтел. Разбитые артритом суставы, видно, так просто не дают присесть. По любому ствол от меня отвел, чтобы наклониться. Сейчас или никогда. Я резко развернулся и заехал ногой с разворота по стволу, который смотрел в землю.

Бах! — дед от неожиданности нажал на спуск, всадив в мох заряд свинца, но ружье из рук не выпустил.

Бах! — прогремел второй выстрел, но я броском уже успел вцепиться в стволы мертвой хваткой. Крутанул двустволку так, что у деда локти заскрипели. Он охнул и выпустил ее из рук. Я отшвырнул ТОЗ в сторону (все равно разряжено) и подобрал пистолет. Повесил его обратно на пояс и процедил:

— Мне нужна другая одежда. И покажешь где Псков находится.

— Портки не отдам, — удрученно затряс головой старик. — Лучше сразу пристрели…

Оглядел дедка. Комплекцией меня поменьше гораздо, но шмотье советское всегда было свободного кроя. Можно влезть в его обноски, там плюс-минус два размера.

Но заглянув в его пустые глаза, как-то рука не поднялась мародерничать. Тьфу! Хрен с ним. Пусть живет. Подобрал ружье и спросил:

— Псков в какой стороне?

— Туда шагай, — отрешенно махнул рукой дед на запад. — К дороге выйдешь через пару верст. Она в город приведет.

Я закинул «ТОЗ» за спину и зашагал прочь. Патроны не стал забирать, один хрен с ружьем в город не попрешься, немного отойду и зашвырну его в кусты.

Отошел уже метров на десять.

— Служивый, — вдруг окликнул меня дед. — В доме есть у меня одежда. От сына осталась. В пору тебе будет. Здесь недалече…

* * *

Дед привел меня к лесной избушке. Я с подозрением оглядел бревенчатый домишко, вросший в мох почти по самые окна.

— Один живешь? — достал я пистолет, опасаясь ловушки.

— Один, — вздохнул дед. — Нету больше у меня родичей. Убили их германцы. Сам теперича путеец я. За рельсами смотрю. А в прошлом — лесником был.

— И после этого ты на фашистов работаешь?

— А меня разве кто спрашивал? Нагрянули кодлой. Сказали, так как леса я здешние знаю, буду следить за путями… И за лесом приглядывать, чтобы енти самые пути никто не подорвал. А иначе с меня шкуру спустят. Вот и в тебя целился. Думал, что ты рельсы подрывать пришел.

Мы вошли в дом с единственной комнатой. В углу топчан, у окна колченогий стол со скамьей. На стене рядом с печкой-мазанкой какие-то пучки трав висят.

— Вот, возьми, — дед снял с гвоздя штаны из черного сукна, рубаху и что-то среднее между потёртым бесформенным пиджаком и робой.

— Как звать-то тебя, отец? — поинтересовался я.

— Кузьма я. Михайлович по батюшке.

— А меня «Служивым» зови, — разрешил я.

Не нравится что-то мне лесник. Не люблю предателей.

Дед крякнул, но промолчал. Я переоделся. Одежда оказалась впору. Заношенная, но выстиранная. Берег Михалыч, видно, вещи сына. Даже не понимаю, почему мне так легко отдал.

— Пожрать бы еще не мешало, — прищурился я. — Угостишь путника?

Дед кивнул и выставил на стол чугунок с вареной картошкой. Уже остывшей, но выглядевшей аппетитно. Посыпана укропом и зубчиками чеснока.

Затем вытащил из-под стола зеленоватую бутыль с длинным горлом, закупоренным смятой газетой. Внутри бултыхалась чуть мутноватая жидкость.

— Самогон будешь? Из свеклы делал…

— Наливай, — кивнул я уже запихивая в рот целиком картофелину.

Пойло хозяин разлил по железным кружкам. Плеснул сразу до трети объема тары. Я взял свою с отколотым краем:

— Ну, Михалыч! За Победу. Только чокаться с тобой не буду. Спасибо за штаны и рубаху, только с прихвостнями фашистов не чокаюсь. Не обессудь.

Я проглотил вонючую жидкость с запахом сивушных масел.

— Крепкая зараза, — прокашлялся я, занюхивая рукавом. — Градусов пятьдесят не меньше.

По жилам разлилось приятное тепло.

— Самогон у меня ядреный, — кивнул Михалыч и опрокинул в глотку свою дозу, даже не поморщился, лишь засопел и закусывать не стал.

Налил еще по одной.

— Ты куда коней гонишь? — пробубнил я с набитым ртом. — Закусывай картохой.

— Не берет меня сивуха, — как-то с горечью выдохнул обходчик. — Как Розы и Петьки не стало, с тех самых пор не берет. И сна нет почти…

— Вот что я тебе скажу, Михалыч. Ты сам виноват, что спать не можешь. Трус ты самый настоящий. Мог бы и к партизанам податься, чем фашистам прислуживать.

— Дык говорю же! — хлопнул кулаком по столу лесник. — Семья у меня была. Бабка да сын тридцати годков. Хромой он был, непригодный службе военной. Когда немцы пришли и грозились всех порешить, у меня выбора не было. Стал я путейцам подсоблять, да в обходчиках ходить. А потом, все одно убили они и Петьку, и Розу.

Дед утер рукавом глаза. Плечи его беззвучно задергались. Он с шумом выдохнул и снова схватился за бутыль:

— А давай еще по одной, служивый.

Я кивнул, хотя и так уже было хорошо. Расслабляться мне никак нельзя, но с местным населением оперативные позиции налаживать самое-то под спиртное.

— Пусть земля им будет пухом, — сказал я и сделал маленький глоток, чтобы не налегать на пойло.

— Зачем твоих убили? — продолжил я разговор. — Ты ведь на них работал?

Хотя я догадался зачем. Имя у жены лесника-обходчика было самое, что ни на есть говорящее. Но все равно спросил, пусть выскажет наболевшее.

— Еврейских корней у меня Роза была, — дед снова заглотил всю порцию бормотухи, но в этот раз зажевал картофелиной. — Стало быть и сына выродком посчитали. Вот ты говоришь в партизаны податься. Так меня там сразу к стенке поставят. Все знают, что лесник Кузьма на германцев работает. Эх… Жизнь моя бедовая, дряннее горькой редьки. Как жить-то теперь? Скажи, служивый?..

Михалыч снова махнул рукавом по глазам и пробормотал уже чуть заплетающимся языком:

— Вот тебе только это и смог поведать за два месяца. Душу облегчить. И сивуха меня пробрала, наконец. А то не было мочи на сухую рыдать. Будто сдох я вместе с сыном и жинкой.

— А хочешь отомстить? — я перестал жевать и испытывающе уставился на деда. — Убийцам твоей семьи.

— Да ежели бы мог. Да я… — дед сжал морщинистые кулаки и затряс длиннющей бородой. — Что один могу? Только сидеть и за шкуру свою страшиться…

— Есть у меня кое-какой план… — кивнул я. — Саней меня зовут.

Мы разговаривали долго и обстоятельно. Опустошили почти всю бутыль. Ночевать я остался у Михалыча, а утром отправился в Псков. Он подробно рассказал мне об устройстве города. Свою старую одежду и пистолет я велел Михалычу надежно припрятать. Камуфляжный наряд и оружие, уверен, еще мне пригодятся.

* * *

По дороге к городу наткнулся на поселение. Или уже пригород, или окрестная деревенька, сразу и не понял. Возле криво сколоченной деревянной тумбы кучковались местные жители. Меня они не видели, развесистый куст надежно укрывал от любопытных глаз. Впрочем, кажется, им настолько не было ни до кого дела, что я спокойно мог выйти прямо на раздолбанную дорогу и сплясать цыганочку с выходом. Разговаривала компашка шумно, перебивая друг друга и размахивая руками. А вот предмет их обсуждений мне с моего наблюдательного пункта было не видно — яблоко раздора было плоским, бумажным и пришпиленным к той самой тумбе.

«Объявление какое-то обсуждают», — догадался я. До меня из разговора обитателей деревни доносились только отдельные слова, но суть была понятна — возмущены они сверх меры и вовсе не горят желанием тащить в школу мясо-млеко-яйки на прокорм захватчикам. А на школе, одноэтажном белом здании на другой стороне небольшой площади, уже красовались красные полотнища со свастиками, а у крыльца поблескивал черными лаковыми боками Опель-капитан.

Дверь школы распахнулась, на крыльцо вышли три человека. Одеты они были как местные, да и рожи вовсе не истинно-арийские, у того, что справа, на скуле набух яркий кровоподтек, мужичок в центре, несмотря на полосатый пиджачок и модный картузик, явно любит прибухнуть при случае и без такового. На носу написано сизым цветом. Единственным существенным отличием от тусовки возле тумбы были белые повязки на рукаве. И они были вооружены.

От компании «возмущенцев» отделился особенно смелый и воинственно настроенный дедок. Приблизился к троице на крыльце и принялся что-то горячо им втолковывать, размахивая для подкрепления своих слов руками.

Зря я остановился посмотреть, что за шум. Я отлично знал, что сейчас произойдет. Никаким Нострадамусом быть не надо.

Троица слушала деда недолго. «Сизый нос» первым соскочил с крыльца и со всей дури всадил приклад своей винтовки деду под дых. Тот согнулся, сразу же получил еще несколько ударов. Еще секунда — и троица явно новонанятых полицаев пинает беспомощного деда начищенными сапогами.

Вот же мразота…

Рука сама собой потянулась к поясу и замерла на полдороге. Вспомнил, что оставил ТТ у Кузьмы. Бл*ха, как бы он сейчас пригодился-то!

«Горячку не пори, дядь Саш», — сказал я сам себе. Да, сейчас они деда пристрелят. Или повесят, чтобы патроны не тратить, вон там как раз рядом со срубом колодца подходящее дерево растет, можно штук трех буянов рядком вывесить… И это стопудово будет сделано, не позволят фрицы и примкнувшие к ним полицаи такому воспитательному ресурсу зря простаивать.

Так что давай, дядь Саша, шевели батонами и по сторонам особенно не оглядывайся. Всех не спасешь.

Я выбрался из своего укрытия между кустом и единственной уцелевшей стеной разрушенного дома и нырнул под прикрытие леса обратно. Идею шагать по дороге гордой походкой и сдаться первому же патрулю я отбросил, как категорически негодную. Если так сделаю, то рискую даже в сам город не попасть. Сочтут здоровым и сильным, определят в какой-нибудь из окрестных лагерей. И буду я махать кайлом и лопатой, возводить линию «Пантера» на радость фашистским захватчикам.

Нет. На хрен.

Выходить из тени надо уже в городе, поближе к центру событий.

Правда, дорога займет чуть больше времени, но ничего. Не маленький, потерплю уж.

В Пскове я бывал, конечно. В будущем Пскове. Вполне благополучном симпатичном городе, полным туристических достопримечательностей, белокаменных церквей и прочих благ цивилизации. Сейчас же здесь еще не было многоэтажных спальных районов и асфальтированных улиц. Пригород, через который я пробирался, мало чем отличался от деревни. Я видел раньше черно-белые фото оккупированного Пскова, но одно дело смотреть на карточки не очень хорошего качества, а совсем другое — пробираться через реальные разбомбленные окраины. То тут, то там попадались покореженные сожженные машины и танки. Снесенные до фундамента дома чередовались с уцелевшими.

Но было заметно, что с момента взятия города прошло уже некоторое время. Трупы на улицах не валялись, завалы кое-где явно начали разбирать, выбитые стекла уже заменили чем пришлось — фанерками, одеялами или досками.

Но разруха, конечно, была совершенно дикая. На улицах разверстыми ранами зияли воронки от сброшенных бомб, за заборами рядом с домами скорбными холмиками натыканы свежие могилы.

Отдельный сюрреализм в картину этого апокалипсиса вносили прикрученные на столбах матюгальники. Я прислушался к мелодичной классической музыке. Что-то знакомое… Не то, чтобы я ценитель и знаток, но это точно что-то знаменитое…

Ну да, конечно же. Вагнер, увертюра к «Тангейзеру»!

Надо же, символично как… Герой этой оперы отправился в изгнание вместо смерти. Как я практически.

Крался я чертовски аккуратно, чтобы не попадаться на глаза как обитателям домов, так и патрулям. Пока я не получу документы и не легализуюсь, вступать в контакт с кем бы то ни было мне противопоказано. Даже в этой задрипанной одежонке, я все еще здоровый молодой мужик, а значит ко мне обязательно прицепятся, и далеко не факт, что отконвоируют туда, куда мне надо.

Бл*ха, еще один патруль!

Совсем было собрался выскочить из своего укрытия в палисаднике ветхого, но большого деревянного дома, как раз парочка белоповязочников скрылась в дверях магазина. А тут эти еще… Эти серьезнее, фрицы, трое, в серой форме, на рукавах — черные ромбы с буквами SD.

Опа… А ведь это немецкие коллеги хорька-Найдарова. Контрразведка. Расслабленно идут, вроде как гуляют. Переговариваются, прелести Лили Марлен обсуждают. Смеются.

Я выглянул. Остановились рядом с подъездом двухэтажного жилого дома. Прицепились к двум женщинам у подъезда. С понтом флиртуют. Ну да, ну да… Кобуры расстегнуты, руки держат так, чтобы пистолеты выхватить моментально можно было. Флиртуют они. Случайно прогуливаются…

Та из женщин, что помоложе, попыталась улизнуть в подъезд, но один из фрицев ухватил ее за руку.

Тут послышался звон разбитого стекла, остальные двое сд-шников ломанулись через кусты на другую сторону дома, выхватывая оружие. Бахнуло два выстрела.

Пора!

Я выскочил из своего укрытия и перебежал открытое пространство. Юркнул в щель между двумя заборами. Если меня кто-то и заметил, то вряд ли запомнил.

Пригнувшись, я пробрался через заросли крапивы на параллельную улицу. Разборка осталась за спиной. За мной никто не погнался.

Центр Пскова выглядел более узнаваемым. Во всяком случае, я то и дело натыкался взглядом на смутно знакомые дома. Широкая улица… Кажется, Советская, если мне память не изменяет. Но не уверен… Думал, что неплохо знаю Псков, но привязку к местности мне, похоже, придется заново делать. Десяток хмурых мужиков в серых робах под присмотром радостно ржущих фрицев ремонтируют дорогу. Заделывают яму от упавшей авиабомбы. Логично. Неудобно же фрицам на их хорхах и мерседесах по разбомбленным улицам ездить.

А вот дальше пробираться огородами и подворотнями не получится. Народу на улицах чем ближе к центру, тем больше. Вот конкретно в этом месте, если бы не воронка, то вообще никаких особенных разрушений нет. Даже в чем-то идиллично… Я посмотрел под ноги. На земле валялись круглые очки. Одного стекла не было, второе расколото. Присел, подобрал, покрутил в руках.

Очкарик воспринимается безобидным ботаном. А если я собираюсь прикидываться учителем немецкого… Я выдавил остатки разбитого стекла, протер оправу об полу рубахи и нацепил очки на нос. Ну вот, дядя Саша, теперь ты как настоящий интеллигент выглядишь. Я как мог отряхнул штаны, сорвал с них налипшие репьи и еще какие-то цеплючие семена.

Авось, не докопаются раньше времени.

Я вывернул из подворотни и побрел по улице. Скромненько так, по краю. Стараясь двигаться как местные. Бочком, как бы извиняясь.

Слился с пейзажем и антуражем, в общем и потихоньку почапал дальше в центр. Всем своим видом как бы говоря: «Не смотрите на меня, ничего интересного. Я самый заурядный прохожий, скучная личность, лучше посмотрите направо…»

— Сашка?! — окрик прозвучал неожиданно громко. Услышав свое имя, я вздрогнул, но не обернулся. Мало ли здесь кроме меня Сашек. Может это вообще женщина собаку зовет. — Сашка! А ну стой!

За спиной раздался торопливый топот и тяжелое дыхание. Женщина схватила меня за плечо и с силой развернула.