О героях былых времён…

Сатек Саттыбаевич Омаров, 2019

Данная повесть написана на основе воспоминаний бывших участников ВОВ, перенесших тяготы войны с первых дней её начала до Дня Победы. В книге от лица главного героя повести, чей образ является собирательным, рассказывается о подвигах советских солдат в боях под Москвой, на харьковском направлении и партизанском движении в Белоруссии. Книгу посвящаю всем участникам войны, дожившим до наших дней, а также безвестным героям, оставшимся на полях сражений.

Часть 1. «… И былого не отнять».

Прошло более четверти века с того дня когда мне посчастливилось встретиться с человеком жизненный путь которого был тернист и полон драматических поворотов, но в то же время поучителен как образец неиссякаемого жизнелюбия, твердого духа и высокой нравственности.

А все произошло как всегда обыденно. Летом 1987 года, я ехал по казенной надобности в Москву. Едва вошел в купе, как увидел там расположившегося у окна крепенького на вид пожилого мужчину с орденскими планками на груди. После обычных приветствий и сопутствующих данному случаю обмену слов, мы дальше ехали молча, каждый, думая о своем. В Целинограде к нам в купе подсадили женщину средних лет с малолетним внуком. Крутой оказался нрав у нашей попутчицы и сварлив, о чем бы ни зашел разговор, все ей плохо — внуки не послушные, сноха бездельница и дура, сын и вовсе дурак, а соседи по дому и даче, так и норовят какую либо гадость устроить, все ее со свету сживают и прочее и прочее. Не перенося ее злобствования, я несколько раз выходил из купе, коротая время то в вагоне-ресторане, то в тамбуре. Мой попутчик-фронтовик оказался более выдержан, какое-то время он молча слушал ее, а затем лёг на свою полку и преспокойно задремал.

Каково было общее удовлетворение, когда наша неугомонная попутчица сошла в Кокчетаве, вместе со своим внуком и многочисленными баулами.

Едва начало темнеть, мы с попутчиком решили поужинать, разложили на столе нашу провизию, и стали потчевать друг друга чем Бог послал. Отведав седло барашка приготовленного по-кыпчакски, старик, вытирая руки салфеткой, вдруг неожиданно изрёк: «Хоть и сказано в священном писании «не судите да не судимы будете», мне все же жаль таких людей, что та тетка с внуком. Душа у нее смутная, без Бога живет от того и на весь свет озлобилась. Такие люди всю жизнь страдают от собственной озлобленности и нигде не находят умиротворения. Им бы пойти в Божий храм, раскрыть душу батюшке да искренне молиться во спасение. Тогда бы стали они прозревать, да и людей бы перестали ненавидеть. Божий храм, вот спасение для той женщины и ей подобных». — Высказав это, он стал из чайника разливать кипяток в стаканы. То, что я услышал из уст моего попутчика, привело меня в изумление: «А не священник ли он часом, больно хорошо и внушительно сказал». «Да нет вроде» — решил я, глянув на руки попутчика, которые украшали незамысловатые татуировки. В советское время, когда тотальная пропаганда атеизма была возведена в ранг государственной политики, слышать такое от человека, не облаченного церковным саном, звучало как нонсенс. А посему, заинтригованный его откровением я с большим вниманием продолжил слушать дальше. А дальше он столько интересного наговорил, что уже далеко за полночь, укладываясь лечь спать, я пришёл к твёрдому убеждению, мой попутчик — человек неординарной судьбы, огромной внутренней силы, большого и ясного ума, к тому же замечательный рассказчик умеющий расположить к себе собеседника.

На следующий день, расставаясь с ним на перроне вокзала города Волгограда, я глубоко тронутый его откровениями дал слово, что к ноябрьскому празднику обязательно приеду к нему в гости. На том мы и расстались.

… С того памятного дня вплоть до его ухода из жизни в 2002 году между нами установилась крепкая мужская дружба. Мы переписывались, навещали друг друга, дружили семьями. Надо сказать, что за всё это время я сделал немало записей его рассказов, в которых он делился своими воспоминаниями и размышлениями о своей нелегкой, но богатой на разные, нередко необычайные, события судьбе. Должен признаться, что я не раз в разные годы пытался приступить к обработке и дальнейшей публикации рассказов моего давнего попутчика. Всё как-то не получалось. Видимо, действительно, «всему своё время» и сегодня листая поблекшие страницы старых блокнотов и слушая диктофонные записи, чувствую, как меня охватывает пронизывающая грусть и чувство вины за то что надолго забыл своего дорогого друга. Дабы изгладить свою вину и отдать дань памяти этому замечательному человеку, я решил опубликовать его рассказы, надеясь, что кто-либо из вас дорогой читатель найдёт в них для себя, что-либо любопытное и поучительное. И так, слово Василию Демьяновичу Суворину.

«… Родился я Божьей милостью в станице Каза́нская, Верхнедонского района Ростовской области в 1920 году. — Начал свой рассказ Демьяныч, когда мы изрядно продрогнув, на демонстрации посвященной 70-летию Октябрьской Революции вернулись домой и расположились в гостиной за роскошным обедом. — Семья по казацким меркам была небольшая, дед, отец с мамкой да я с сестрой. Все бы ничего да в 1928 году с началом коллективизации деда с отцом забрали огэпэушники, а вскоре умерла и мамка. Такая участь тогда постигла многих в нашей станице, мы были не первые и не последние. Только я закончил 1-ый класс, а сестра 3-и, как нас обоих поместили в детдом в Ростове на Дону. В детдоме я пробыл два года, а затем меня за кражу котлеты со стола воспитателя, перевели в специальный детский дом, расположенный в Харькове. О жизни в спецдетдоме, по сути, являвшейся детской тюрьмой с его жесточайшим режимом, до сих пор вспоминаю с содроганием. Как бы то ни было, в 1936 году после окончания 7 класса меня в числе других моих однокашников определили в ФЗО (фабрично-заводское обучение) при Харьковском электромеханическом заводе. Видимо неплохо я освоил навыки слесаря-инструментальщика, что уже через год научился из полосок нержавеющей стали (украденной на складе) делать такие «финки» что они были мечтой многих ребят из нашей стороны. На деньги, вырученные от продажи «финок» я солидно прибарахлился, купил себе модные на то время вельветовую куртку, кепку-шестекрылку, хромовые полуботинки и зажил франтом. Но всему этому вскоре пришел конец. Однажды, при попытке продажи ножа я был схвачен милиционерами и доставлен в ДОПР. Там выяснили и про кражи заготовок со склада, и в декабре 1937 года присудив мне 5 лет, отправили отбывать срок в Карелию, где я работал на строительстве электростанции. Отсидел я там три с половиной года, а затем, подпав под первомайскую амнистию 1941 года, вернулся в Харьков на свой завод.

Едва началась война, как завод стали спешно готовить к эвакуации, которую едва успели завершить перед самой немецкой оккупацией, в октябре 1941 года. Часть рабочих отправили вместе с оборудованием завода на восток, а другую часть, в числе которых был и я, направили в Сталинград для пополнения формируемых там воинских частей. После месячной подготовки в учебном полку меня в составе стрелкового батальона в 20 числах ноября 1941 перебросили под Москву в район Наро-Фоминска. О битве под Москвой написано и сказано много, я же хочу поделиться тем, чему был свидетелем, а так же своими размышлениями, сложившимися у меня от вынесенных впечатлений.

Дни сражений под Москвой…. Нет, они не забудутся никогда! Под Наро-Фоминском мы заняли оборону вдоль шоссе Москва-Минск. Мы, это около 400 наскоро обученных, ещё не обстрелянных бойцов и командиров. Был ли тогда страх? Нет, страха не было, он появился позже, а вначале было лишь гнетущее чувство беспокойства, которое возникло сразу после того, как выгрузились на перроне железнодорожной станций, и в опустевшие вагоны стали спешно грузить раненных. Их крики, вперемешку с грохотом артиллеристской канонады и завыванием пролетающих самолетов наводили на наши души щемящую тоску. «Что же будет дальше?» «Отстоим ли мы Москву?» «А если не отстоим, что тогда?» — думал каждый из нас. И здесь, твёрдо могу сказать, что мало кто, а возможно и никто тогда не думал о себе. Всех беспокоила судьба Москвы, а равно и Родины. И это может подтвердить любой, кто оборонял столицу нашей страны той суровой осенью.

Призыв политрука Клочкова «За нами Москва, отступать некуда!» звучал тогда в сердце каждого. Мысли и чувства наши были едины. Не посчитай меня за краснобая, но, на мой взгляд, именно в боях под Москвой и зародилось настоящее фронтовое братство. Спроси у тех, кто воевал и они скажут, что мы тогда не делились по национальным или каким-то ещё признакам. Находился ли ты в окопе, шёл ли ты в атаку, совершал ли ты многокилометровый марш, шедший с тобой плечом к плечу солдат, из какого народа он ни был, был тебе как брат, а по-другому и быть не могло. Ведь именно он прикрывал тебя в бою, тащил тебя раненного с поля боя, делился с тобой краюхой хлеба. К примеру, как не называть казаха из Семипалатинска братом, к сожалению, не помню его имени, вовремя сразившего фашиста направившего на меня автомат?! Или как не называть братом Матвея Болвина из Мордовий, который ценой потери руки смог наладить связь между нами и КП полка, в результате чего мы вовремя получили подкрепление?! Таких примеров каждый участник войны может привести десятки и все они подтверждают, что благодаря фронтовому братству, окроплённому кровью и закаленному в боях, мы смогли победить чудовищного врага. Не буду далёк от истины, если скажу, что фронтовое братство сильно помогло нам и в послевоенные годы. Благодаря ему мы смогли в скором времени подняться на ноги. И это действительно так.

Что касается страха на войне…. Да, страх был, иначе и быть не могло. Человек не робот, Божье создание. Господь в равной мере вкладывает в своего раба разные чувства, в том числе страх и бесстрашие, как испытание. Проявил силу духа в тяжелую минуту, ты победил страх, оказался трусом, ты в бесславии. Всё зависит от самого человека. Помню, когда немцы 1 декабря предприняли наступление на Москву по Московско-Минскому шоссе, которую оборонял наш батальон в первом же бою, при первой же атаке я впервые в жизни ощутил такой страх, что помнить его буду до гробовой доски. А дело было так:

Как только немцы пошли в атаку взводный выкрикнул: — «Всё мужики, приготовились к бою. Стрелять по моей команде».

Услышав команду, все мы приготовился к стрельбе. Вначале всё шло спокойно. Но когда немецкие танки, приблизившись метров на сто, открыли стрельбу из пушек и пулемётов, вот тут началось! Свист пуль и разрывы снарядов у наших окопов, а также крики и стоны раненных ввергли нас в дикий ужас. От леденящего души страха все оставшиеся в живых бойцы, побросав винтовки, залегли на дно траншеи. Больше всех, пожалуй испугался я, когда на моих глазах второму номеру моего пулемёта снарядом оторвало голову, я, обезумев от страха, стал на карачках ползать по траншее пытаясь, куда-нибудь спрятаться. Не помню, сколько это продолжалось, но меня привёл в чувство очень ощутимый пинок по моей заднице политрука нашей роты и его громоподобный окрик:

«Вставай скотина, стреляй, а не то самого расстреляю. Свиридов, становись к этому засранцу вторым номером. Вставайте иначе всех расстреляю. Что хотите сдохнуть как бараны? Вон немцы уже близко». — Продолжал орать он, двигаясь по траншее и поднимая кого окриком, кого тумаком. Надо признаться, что такой способ поднятия боевого духа, предпринятый нашим политруком оказался на тот момент очень действенным. Все кто мог держать оружие, вновь заняли свои позиции. Встал у своего пулемёта и я. Вначале, находясь ещё под впечатлением пережитого, я с закрытыми глазами жал на гашетку, а затем, постепенно осмелев, стал вести более или менее прицельную стрельбу.

Да, страх сокрушающее чувство. Его невозможно полностью подавить, но укротить или притупить, в момент его прилива можно. Для этого человеку нужны волевые усилия, время и опыт. Не скажу, что пережив страх в первый день боя, я уже в дальнейшем перестал бояться. Нет, это чувство в минуту опасности возникало каждый раз, но опыт первого боя, когда после окрика политрука смог заставить себя встать и сражаться, всякий раз помогал мне подавить страх в его зародыше. Говорят, человек привыкает к опасности, да, но только если она не подступило к его горлу. Тут сильный духом подавляет страх, слабый ломается. Коль скоро затронул эту тему, хочу добавить ещё вот что. В первый год войны у нас самым слабым местом в оборонительных боях была «танкобязнь», которая обернулась для нас многими бедами. Приведу наглядный пример. Скажем, занимает стрелковый батальон линию обороны длиною в километр или больше. Сначала немцы проводят артобстрел наших позиций, а затем в бой идут их танки и пехота. Если на 400 или 500 обороняющихся имеются хотя бы три-четыре противотанковых ружья и пару «сорокопяток» это хорошо можно, какое-то время продержаться, а если кроме винтовок и гранат ничего нет, то участь батальона будет решена в первый час боя. Представь себе, ты находишься в окопе, а на тебя изрыгая огонь из всех стволов, несётся огромная стальная махина, ты пытаешься стрелять в него из винтовки или пулемета, а он перемалывает тебя вместе с окопом и мчится дальше. Это картину видят твои товарищи и скажу честно, на многих она действовала крайне угнетающе, вызывая панический страх. Человек чувствовал себя как кролик перед удавом. В эти минуты, кто то охваченный ужасом пытался спрятаться в окопе, кто то норовил бежать без оглядки и попадал под огонь вражеской пехоты, а были и такие, кто бросал оружие и сдавался в плен. Конечно, были и те, кто бился до последнего патрона или гранаты, но это мало решало проблему…»

« Я вот иногда задумываюсь — продолжил Василий Демьянович после того, как мы вернулись из сада, куда выходили немного прогуляться после сытного обеда. — Почему в первые год-полтора войны немцы крушили нас так, как сами того желали? Да, тогда у нас и в правду не хватало вооружения, а то, что было, по ряду показателей была хуже вражеской, да, не умели мы ещё воевать в новых условиях и ещё много чего недоставало. И всё же есть ещё одна немаловажная причина, о которой у нас не принято говорить, хотя о ней знает каждый, кто был на фронте. Это о том, как немцы воевали.

Я с небольшим перерывов больше трёх лет был на войне, участвовал в десятках боях и каждый раз дивился умению немцев воевать. Хоть вначале войны хоть в конце они были всегда высокоорганизованы и дисциплинированы, их лётчики, танкисты и артиллеристы особенно в первые годы войны, были на голову мастеровитее наших, и к тому же надо признаться, что и героизма немцы проявляли в бою не меньше, чем мы. Когда это было нужно, они также как наши ребята отчаянно шли в рукопашный бой, так же могли биться до последнего патрона, а затем подорвать себя последней гранатой, а их лётчики, так же как и наши при случае шли на таран или совершали пике. В боях под Москвой, а позже и под Харьковом я не раз был свидетелем того, как пара-тройка немецких «мессеров» в считанные минуты расстреляв пять-шесть советских ястребков, успевали ещё отутюжить наши окопы. Конечно, на ту пору наши самолёты были хуже немецких, но тут надо признать, что и мастерства у противника было не занимать.

Вплоть до сталинградской битвы на полях сражений по праву господствовали немецкие танки. Почему по праву, потому, что на то время их машины были куда мощнее и маневреннее наших, а танкисты на порядок опытнее наших ребят. Помню такой случай. Дело было 18 января 1942 года, к этому времени мы уже освободили Наро-Фоминск и шли ожесточенные бои за небольшой городок Верею. Был полдень, едва мы успели похлебать солдатскую кашу, как ротный дал команду занять боевые позиций. Выглянули из окопов и видим: в метрах пятистах со стороны реки Протва на нас движутся немецкие танки и пехота. Разглядели в бинокль, два танка и два САУ. Тут к ним на встречу ринулись семь или восемь наших машин. К великому огорчению немцы быстро расправились с ними и устремились на наши позиции. К счастью, на тот момент по ним метко сработали наши артиллеристы, и их атака захлебнулась. В итоге этого короткого боя все наши танки вместе с экипажами остались догорать на поле сражения, а немцы свои три подбитые единицы благополучно оттащили в тыл. Увы, подобных случаев в начале войны было немало….

Верею мы всё же освободили к утру следующего дня, но тот бой я до сих пор вспоминаю с горечью, там погиб мой друг Володя Коротков с которым дружили ещё с ФЗО, вместе работали на заводе, вместе призывались. Погиб он по глупости, к которой в какой-то мере причастен и я. Дело было так. Как только немецкие танки приблизились к нашим позициям метров на пятьдесят, Володя со связкой гранат проворно выскочил из окопа и с криком «ура» во весь рост побежал в сторону врага. Только успел я крикнуть «ложись» как он тут же был сражен очередью из танкового пулемёта. Когда наш расчёт «сорокопяток» подбил немецкую машину, я ползком добрался до моего друга и так же ползком дотащил его до наших траншей. Когда я уложил его на дно окопа, умирая он смог прошептать: «Вася, больно…». Тут один из бойцов, что стоял неподалёку полуобернувшись бросил: «Кабы не надрался спиртяги был бы жив, а так не за понюх табака, эх…». Эти слова были для меня будь то обухом по голове и я впервые за долгие годы горько зарыдав, упал на грудь погибшего друга. Какое то время я в безумии трясь его, пытаясь оживить, пока бойцы не оттащили меня и парой оплеух не привели в чувство. В нелепой гибели друга я винил себя. Дело в том, что когда во время обеда раздавали «наркомовские сто грамм» я, чувствуя себя не очень хорошо (у меня болел правый бок) отказался было от своей нормы, но Володя уговорил отдать её ему. Спирт был в тот день неразбавленный и две чарки на голодный желудок (каша на воде была единственной за полторы сутки) основательно шибанули в его горячую голову. Так, в пылу хмельного угара мой дорогой друг совершил непоправимое…. Эх, как порой за нашу глупость или необдуманное слово приходится дорого расплачиваться».

После этих слов герой нашей повести надолго задумался глядя на наступившие за окном сумерки, а за тем вдруг неожиданно предложил: «А давай-ка мы с тобой пойдём в баньку. Вон Лёшка уже вернулся, видимо славно попарился, сияет как новенький червонец». Страстный любитель парной бани я с удовольствием принял его предложение.

На следующий день старик разбудил меня в шесть утра и объявил, что едем на рыбалку. Не смотря на желание ещё немного поспать, пришлось согласиться. За завтраком, чтобы приободрить меня он живо воскликнул: «Гляди, как солнце ярко светит да и погоду обещают тёплую — плюс 10-12 градусов. Думаю, что рыбалка будет отменной».

Едва выехали из дома на его ещё не старом, и довольно ходком «412 Москвиче», как он заявил, что едем к «Красноармейской» пристани и знает места, где можно половить сома, леща, сазана и ещё кое-какую рыбину. Честно говоря, всё это на тот момент меня мало интересовало, так как я, всё ещё не совсем отошёл от сна, к тому же в салоне было зябко. Пробубнив в ответ «ладно» я плотнее запахнул фуфайку и закрыл глаза.

Место, куда привёз меня старик находилось в полукилометре от пристани и было ровным как на пляже — никакой растительности, ни бугорка ни холмика спереди река, по берегу галька и песок. «Что можно здесь наловить, какая может быть на пляже рыбалка?» — с сомнением подумал я, помогая старику стаскивать наши вещи.

«Ты, сынок, когда ни будь с берега ловил на закидушку?» — спросил Демьяныч разбирая снасти. Я молча кивнул. «Тогда выбирай любую. День солнечный, река спокойная без рыбы не уедем так, что насаживай наживку и вперед»!

Вопреки моим сомнениям уже через пять минут первым клюнуло у меня, это оказалась небольшая вобла. Вторая и третья поклёвки тоже не заставили себя долго ждать. На этот раз рыбины были крупнее, два леща каждая граммов по четыреста. Такая динамика благотворно сказалась на мне, я оживился и был уже рад тому, что приехал со стариком на рыбалку, а он, каждый раз, когда я вытаскивал на берег какую-нибудь рыбу, одобрительно кивал и улыбался.

Вскоре стало везти и моему товарищу. Сначала, он выудил пару сазанов и судака а затем, изрядно помучавшись и не без моей помощи вытащил довольно увесистого сома. Удача на рыбалке нам сопутствовала часов до десяти утра, а затем, клёв пошёл на спад и уже к половине одиннадцатого и вовсе прекратился.

Расположившись на раскладных стульчиках и попивая чай со смородиновым вареньем, мы какое-то время сидели молча глядя на плывущие по Волге суда. День был безветренный. Могучая река, поблескивая под яркими лучами солнца величаво спокойно несла свои воды. В воздухе стояла умиротворяющая тишина, время от времени нарушаемая криками чаек и гудками плывущих по реке барж и теплоходов. Вся эта картина была действительно завораживающей, и как-то по особому успокаивало душу и настраивала на лирический лад. Вдруг Демьяныч нарушил молчание. Указывая в сторону пристани, он заговорил: «Два года назад чистили дно реки по обе стороны пристани и чего только оттуда не вытащили. В основном металлолом оставшийся с войны. Оружие, неразорвавшиеся снаряды, затонувшие гаубицы, катера, но самой ценной находкой явился наш лёгкий танк «Т 40» с останками экипажа. Как он затонул уже никто не скажет но на счастье живых ещё родных и близких погибших танкистов в их истлевших куртках обнаружили три пластиковые капсулы в которых хорошо сохранились бумаги с записями анкетных данных погибших. Останки воинов более сорока лет считавшихся пропавшими без вести в присутствии нашедшихся родственников торжественно захоронили на Мамаевом Кургане. Когда стали известны имена этих ребят, я невольно задался вопросом: а сколько безвестных героев нашли себе могилу на дне Волги от Ярославля до Сталинграда? Больше того, на дне сотен рек, озёр, болот от Сталинграда до Берлина? Счёт может идти на сотни тысяч. Упокой Господи души твоих воинов!…. Такова сынок плата за нашу победу, слишком дорогая и нередко бессмысленная».

После этих слов старик замолчал. Немного помедлив, я, решился задать вопрос: «Демьяныч, а почему «не редко бессмысленная»? «Почему бессмысленная»? — повторил вопрос мой собеседник, а затем, немного подумав, ответил: «А хотя бы вот такой пример. Когда шли бои за освобождение Вереи, одной из рот нашего батальона приказали по льду реки Протва выйти на другой берег и закрепиться. На месте перехода река имела ширину 60-70 метров, можно было перебежать за 2-3 минуты, но когда передовой взвод достиг пологого берега, по ним ударили искусно замаскированные немецкие пулемёты. Мало этого, ребят с воздуха накрыли вражеские штурмовики. Сама Протва из-за малой глубины зимой промерзает полностью, а в том месте, где проходила рота она оказалась глубокой, в результате человек сто убитых и раненных на наших глазах ушли под лёд. Спастись удалось лишь немногим. Спрашивается, почему командование не провела разведку, не обеспечила авиационное и артиллеристское прикрытие, прежде чем посылать людей на явную гибель?

Любой фронтовик тебе скажет, что форсирование водной преграды в условиях войны всегда сопряжены с большими или малыми людскими потерями. Всё зависит от ширины и глубины преграды, состояния плавсредств и в главную очередь от того, насколько грамотно организовано форсирование. У немцев это дело было организовано на много лучше чем у нас. При переправе их войска максимально были прикрыты авиацией и обеспечивались мощной огневой поддержкой с берега. Кроме того их понтоны были мобильнее и надёжнее наших. Отсюда вывод. Немцы при форсировании несли значительно меньше потерь, чем мы. Помню, в марте 1944 года, при форсировании Южного Буга из 35 бойцов моего взвода на другой берег благополучно перебрались 21 человек, а ведь переправлялась целая дивизия свыше 10 тысяч человек! Какие потери могли быть в этом случае? Вот так то»!

Сказав эти слова, Демьяныч глянул на часы и воскликнул: «О, пора собираться домой, скоро обед, да к тому же коров надо доить, Лена сегодня поздно освободится, ей больных надо обходить».

Вернувшись домой мой старый товарищ первым делом взялся за наш улов. Рыбалка оказалась действительно удачной, рыбы набралось на 17 килограмм. Весь наш улов он поделил на две ровные части. Одну часть отставил в сторону, а другую сложил в пакет. После этих манипуляции старик пошёл доить коров. Из любопытства я последовал за ним. Помимо бычка и телят дойных коров было две. Демьяныч и здесь оказался молодцом, сноровисто подоив бурёнок он слил молоко в два больших пластмассовых бидона а затем задал животным сена и подпустил к коровам телят.

«Вот, кажется и всё. Поможешь донести рыбу и молоко, тут недалеко, в пяти минутах»? — Обратился ко мне старик, умывая руки под краном. Я не спрашивая, куда и зачем, молча кивнул. В тот момент я подумал, что он хочет отнести всё это в магазин или на рынок, но всё обернулось иначе. Мой сердобольный друг без всякой оплаты, передал рыбу в больницу сестринской помощи, а молоко в детский приют, тем самым заслужив горячую благодарность со стороны работниц этих учреждении и моё искреннее восхищение.

«Демьяныч, а как часто вы совершаете благотворительность подобно сегодняшней»? — Спросил я, когда мы в саду готовились варить уху. «Ну, молоко я отношу ребятишкам пару раз в неделю, а допустим рыбу — когда наловлю или овощи и фрукты когда поспеют». Ответил он, подвешивая на треногу казанок, а затем, когда закончил все приготовления, присев на лавочку продолжил: «Вижу, тебя удивляет мой поступок, который ты справедливо назвал благотворительностью?! «Милосердие же и благотворительность суть дела, любезные Богу» — говорит святитель Григорий Нисский, потому как, она одна из главных заповедей Господа. Человек всю свою сознательную жизнь должен творить благо. Растят родители своих детей в здравии и достатке — это благо. Заботятся дети о родителях в их старости — это благо. Делаешь добро нуждающемуся — это благо. Для человека понимающего суть заповедей Бога это непреложная истина, Закон жизни. Соблюдаешь Закон, Господь одарит тебя сторицей, противишься — будешь в убытке. Недаром говорит святитель Григорий: «Предстань нуждающемуся скорым и неленостным кормильцем. Даяние не убыточно. Не бойся, плод милостыни произрастает обильно» и эту истину я ощущаю на себе. Вот к примеру, эти фруктовые деревья и огород дают столько урожая, а живность столько молока мяса и яиц, что хватило бы на дюжину семей и это милость Божья которыми по Его заповеди нужно делиться. Надо понять, что Господь по своей воле не одинаково одаряет людей своими щедротами. Если даёт человеку богатства, то она ему как испытание, дабы в Его даре есть твоя доля и доля нуждающегося. Тут важно уметь справедливо поделить, что твоё, а что твоего ближнего. Я, к примеру, оставляю себе ровно столько, сколько нужно для моей семьи, а также для продажи или обмена на комбикорма и сено, а остальное раздаю нуждающимся потому как это их доля. Конечно, тут надо различать истинно нуждающегося от тунеядца. Мало ли жлобов ходят с протянутой рукой. К большому сожалению, среди людей немало тех, кто всю жизнь копят в кубышку, а сами и их дети ходят полуголодные и чуть ли не в рванье. Или тех, кто бессмысленно растрачивают свой капиталец на всякую безделушку или гульбу, тогда как кто то из близких нуждается в помощи. Есть и такие, кто кичатся своим богатством, презирая всех и вся и считаясь только равными себе или с теми, кто богаче их. Все они в конечном итоге будут в убытке. Вон, дочь рассказывает, недели две назад к ним в больницу привезли одного ювелира, народ знает его как одного из богатейших людей города, так этот человек ложку жидкой каши не мог проглотить, сделали рентген — оказался безнадёжен, отдали назад родственникам. Помогли ему его богатства? Или вон видишь дом с зелёной крышей, там жила семья, где муж с женой были такими скрягами, не приведи Господь! Несмотря на полный двор всякой живности, их дети, когда были малыми ходили полуголодные и носили чужие обноски с барахолки или кто, что подаст. Сами они были нелюдимы. К ним достучаться можно было только с милицией. И что, в конечном счёте? Три года назад угорел муж, год спустя умерла жена. Когда сыновья стали делить наследство по пьяни передрались между собой и один другого покалечил. В результате, один сидит в тюрьме другой находится в доме инвалидов, а наследство досталось дальним родственникам. Пошло впрок жадность этим скрягам? Так-то вот. А вообще я тебе скажу сынок, богат ли человек или беден, всех могила уровняет. Похорони одного в золотом гробу, а другого в деревянном не струганном, обоих одинаково сожрут могильные черви, только спрос с каждого на том свете будет разный». После этих слов, Демьяныч попробовал уху и одобрительно кивнув, воскликнул: «Готово!».

После изумительно вкусной ухи с грибами да фаршированной севрюгой, мы со стариком с часок прикорнули, а затем по его предложению пошли прогуляться по городу. Вернулись, когда стало вечереть. Попили чая с мёдом с пасеки моего друга и уселись смотреть телевизор. Там шла передача «Прожектор перестройки», одна из самых популярных в годы горбачевского правления. Послушав самого архитектора перестройки, Демьяныч выразил мнение: «Ретиво взялся перестраивать, как бы дров не наломал». Я спросил, почему он так думает? На что он, продолжая глядеть на экран телевизора ответил: «Большие корабли в отличие от малых на излучинах, то есть на сложных участках реки ходят очень медленно, будь то ощупью. Почему? Чтобы не столкнуться с другими судами или не сесть на мель. Наша страна огромный корабль и переживаем мы сегодня нелёгкое время, а потому перестраивать бы её надо сторожко, без горячки, а не то можно сесть на мель». Как показало время, слова старика оказались пророческими.

После «Прожектора» показывали новости где, в одном из фрагментов рассказывали о том, как в Псковской области во время рытья котлована нашли останки советских солдат с заржавевшим оружием и боеприпасами. Когда досмотрели ролик, Демьяныч заговорил: «Больше сорока лет прошло со дня окончания войны а останки наших воинов всё находят и находят. Думаю, что и в будущем немало найдут, ведь война шла на огромной территории, а народа полегло в войну тьма тьмущая. Вот недавно читал статью в которой пишут, что маршал Жуков приказывал своим подчинённым: «Солдат не жалеть, наши бабы ещё нарожают». Говорил ли эти слова Георгий Константинович или нет, не знаю, но людей, в ту пору не жалели и причём это длилось всю войну. Не хватает вооружения — побольше людей в пекло, а там дерись хоть пятерней. Не можем к сроку взять укрепленный рубеж — побольше людей, авось кончатся у немцев боеприпасы и сами сдадутся. Вот и получается, как в песне: «этот день мы приближали как могли». Или как в другой песне: «А нынче нам нужна одна победа! Одна на всех, мы за ценой не постоим». Да, за ценой мы действительно не стояли заплатив жизнями двенадцати миллионов солдат и командиров, а в общем, с гражданским населением двадцатью семью миллионами погибших. Фашисты в ходе войны потеряли вдвое меньше нашего. В этой огромной трагедий мою душу выворачивает то, что нередко, десятки, а то сотни тысячи бойцов и командиров расплачивались своими жизнями или попадали в плен из-за бездарности и ослиного упрямства наших военачальников. Какие бы наступательные операции не проводились, мы всегда теряли больше людей, чем противник. У нас в первые два года войны на Ржевско-Вяземской, Демянской, Курско-Обоянской, Харьковской, Керченской и других наступлениях, в большинстве своём провальных, погибло или попало в плен в 5-7 раз больше людей, чем у немцев. Поразительно то, что и во время победных наступлениях 1944-45 годов мы теряли убитыми и раненным не меньше, а в ряде случаев на порядок больше чем фашисты, возьмём хотя бы Восточно-Карпатскую, Львовско-Сандомирскую, Висло-Одерскую, Берлинскую и другие. И это не смотря на то, что людей, техники и вооружения к этому периоду войны у нас было уже в 2-3 раза больше, чем у врага. Чем объясняется этот феномен? Не научились ещё воевать? Нет, бить врага мы к этому времени уже умели, тут причина кроется в бессмысленной спешке, то есть, в вечном стремлении нашего командования, не считаясь с человеческими жертвами как можно скоро провести какую либо операцию и отрапортоваться наверх, в угоду высокому начальству. Я уже много лет изучаю специальную литературу и газетно-журнальные публикации на военную тематику. Благо, нынче с началом Перестройки и Гласности немало того, что раньше держалось в секрете выходит в свет и уже есть возможность объективно рассматривать какие то вопросы, которые много лет подавались не достаточно правдиво. Как мы с тобой знаем, долгие годы всю вину за неудачи на фронте валили на Сталина. Полагаю, что это не совсем так, вина за те или иные провалы на войне в равной мере лежит и на военачальниках, что его окружали. Приведу свои доводы. После удачного контрнаступления под Москвой в конце декабря 1941и в начале января 1942 годов, Ставка утвердила Директиву, в которой предписывалось продолжить развивать успех и полностью разгромить немецкие войска на московском направлении. Так вот, 17 января, когда ещё шли кровопролитные бои за Верею нашей 33 армии поступил приказ от командующего Западным направлением генерала армии Жукова наступать на Вязьму. Для каждого бойца этот приказ был полной неожиданностью, так как до этого заверяли, что после освобождения городка полк отведут на отдых, а тут на тебе, опять в наступление. Помню, как наш старшина, бывалый войн, возмущался: «Что они совсем охренели, людей в ротах недокомплект, оставшиеся морально и физически истощены, много больных, к тому же не хватает оружия и боеприпасов, а они наступать!» Как бы то ни было, нас после освобождения Вереи безостановочно погнали вперёд.

Надо сказать, что в дальнейшем наступлении я не участвовал, потому как 20 января с приступом аппендицита и пневмонией попал в медсанбат, а после осложнения в госпиталь в Тушино, где пробыл до конца марта 1942 года. Находясь на лечении, я часто думал о моих товарищах оставшихся в строю: «Кто из них жив, кто погиб, как идёт наступление?» — с тревогой размышлял я, понимая, какое пекло ожидает их. Я пытался хоть, что то узнать о положении дел на фронте из единственного на тот момент источника информации — газеты «Красная Звезда», но там было лишь краткое: «… Идут успешные бои на Западном направлении». В состоянии неведения о ходе наступления нашей 33 армии я находился до начала марта, пока в госпиталь не стали поступать раненные бойцы из разных дивизий Западного фронта. Те, которые могли говорить, рассказали много такого, что повергало меня в глубокое уныние. Вот что поведал снайпер из 160 дивизии Иван Бушмакин: «После того, как приказали идти на Вязьму, мы днём 24 января маршем выступили из Боровска и вечером того же дня вышли к посёлку Шанского завода. Не успели окопаться, как немцы стали долбить нас с воздуха и прямой наводкой из пушек и окопавшихся танков и САУ. Создавалось впечатление, что фашисты нас здесь уже ждали. И всё же, потеряв убитыми и раненными почти половину личного состава, мы 31 января вышли к шоссейной дороге Юхнов—Вязьма, где уже вела бои 338 стрелковая дивизия, тоже очень сильно потрёпанная. Здесь, по всем правилам нужно было дать нам немного передохнуть, хотя бы для того, чтобы запастись боеприпасами и продовольствием, но, вместо этого пополнив поредевшие роты 17-18 летними пацанами из близлежащих деревень, вновь приказали идти вперёд. Опять наш передовой 1295 полк пошёл в наступление. От голода и усталости мы еле тащили ноги. Чего там говорить, кроме погибших за последние трое суток никто из нас не смыкал глаз, мало того эти дни мы кроме сухарей ничего не ели, да и те приходилось экономить. Всех мучала жажда, а воды взять негде, колодцы были или отравлены или заминированы, да к тому же подходы к ним простреливались немецкими пулемётчиками. Приходилось зажевывать сухари со снегом. И всё же, голодные, смертельно усталые, продвигаясь по глубокому снегу, расстреляв почти весь боезапас, 2 февраля мы захватили железную дорогу Вязьма-Киров. Что это нам дало? Ничего, кроме гибели половины нашего полка, и даже в этих условиях был приказ не останавливаться и продолжать наступать на Вязьму. О каком дальнейшем наступлении можно было говорить, если в ротах оставалось не больше 30-40 человек, способных держать оружие. Да, в ходе боёв мы немного доукомплектовались за счёт отбившихся от своих частей бойцов и тех, кто отдельными группами выходили из окружения, но это было малоутешительно, так как не хватало боеприпасов. Когда, к вечеру 2 февраля подсчитали весь боезапас, вместе с теми, что были сброшены с воздуха, оказалось, что на каждого солдата приходится по 2-3 комплекта патронов, это по 10-15 штук и по 5-6 снарядов на каждое оставшееся орудие. О танковой и авиационной поддержке в эти дни и говорить не приходится, их просто не было. Видимо, почувствовав, что мы обескровлены, немцы утром 4 февраля сами перешли в наступление, предварительно отутюжив нас с воздуха и проведя мощный артобстрел. Куда нам было тягаться с вооруженным до зубов и сытым врагом, через два часа боя наша дивизия отступила к Горожанке. Там, вместе с другими прибившимися к нам частями мы заняли круговую оборону. Ни о каком дальнейшем наступлении на Вязьму в таком положении, в каком оказались мы, не могло быть и речи, тем более, когда стало известно, что немцы ещё 3 февраля отрезали коммуникаций соединяющие западную группировку от основных сил 33 армии. Все понимали, что это грозит полным окружением и всё же, никто не пал духом и до конца февраля мы как могли отражали беспрерывные атаки немцев. Нас месили с воздуха, с фронта и флангов долбили артиллерией и пулемётами всё вокруг, земля, люди, снег, осколки снарядов и мин перемешивались как овощи в винегрете. Скажу вам откровенно мужики, это был кромешный ад. Не могу взять в толк, как мы всё это выдержали, голодные, израненные, без сна и отдыха экономя каждый патрон, каждый снаряд?! Командиры говорили, что если мы не продержимся, то немцы окончательно окружат нашу армию и тогда наступит полный амбец. И мы держались, пока в конце февраля пыл у немцев не поостыл, за счёт того, что им во фланг ударили конники Белова и тогда нам приказали начать наступление в направлении Шеломцов. К этому времени в дивизии насчитывалось не более двух тысяч человек, половина из которых были раненные.

Мне не довелось участвовать в очередном наступлении, потому как ещё 27 февраля получил осколочные ранения обоих ног и самолётом был вывезен в тыл, но думаю, что нашим там сегодня ой, как нелегко. Скажу вам как на духу. Задумка наступать на Вязьму в том состоянии, в каком были после декабрьского контрнаступления под Москвой, это бред упрямых идиотов. Я простой солдат, стратегия не моего ума дело и всё же думаю, почему бы после контрнаступления не дать войскам дней десять передохнуть, прийти в себя, подтянуть тылы, хорошенько продумать план дальнейшего наступления? Вместо этого нас, уставших, голодных и холодных бешено гнали вперёд. После того, как мы овладевали каким-либо опорным пунктом, тут же поступала команда: «не останавливаться, продолжать наступление», в результате, не закрепив за собой захваченных позиции мы вновь рвались вперёд. Это приводило к тому, что не редко части перемешивались, терялось управление и наступала сумятица. Немцы зорко следили за нами и в свою пользу оборачивали нашу бестолковщину. Они бросали во фланг и тыл наших плохо организованных войск свои мобильные группы, отвешивали нам хорошего тумака и вновь восстанавливали утраченные позиции.

Мне неведома общая картина наступления всего Западного фронта, но на нашем направлении всё происходило именно так. Скажите мужики, с кого спрашивать за бессмысленную гибель тысяч людей, кто ответит за смерть семнадцати-восемнадцати летних пацанов, которые прежде чем попасть на позиции, войну видели только в кино? Мы взрослые бойцы, конечно, всячески старались их беречь. Когда шли в атаку велели им держаться за нашими спинами, делились едой, питьём, одним словом жалели юнцов, ведь у многих из нас дома остались вот такие мальчишки. Надо сказать, что и командиры по отечески относились к ребятам. Тоже старались не пускать их на опасные вылазки, используя для подноски боеприпасов, набивки пулеметных лент, устройства блиндажей. И всё же и среди командиров находились отдельные негодяи, что бессердечно относились к юнцам. Был у нас в батальоне один такой, здоровенный детина, сытый и вечно пьяный. Так вот, дело было под Юхновкой, дали команду идти в атаку а впереди капитально укреплённые немецкие позиции с зарытыми танками в придачу. Мы стали роптать, мол к чему посылать людей на явную гибель?! Тут этот детина, ругаясь благим матом сорвал каску с головы одного молодого бойца наставил к его виску пистолет и застрелил. Мы, тоже недолго думая тут же отправили эту мразь к праотцам. Ротный, царствие ему небесное, был добрым человеком, увидев случившееся, только приложил палец к губам, мол, «молчим мужики, всё нормально». Едва случилась передышка в бою мы, похоронили этого мальчишку под одинокой березкой, прикрепив к стволу дерева табличку с его именем. Мы, взрослые мужики, видевшие столько смертей, пережившие такое, что врагу не пожелаешь, хоронили пацана и плакали, настолько тяжко было смотреть в его глаза, в которых отражалась та невинная улыбка, которая была на его лице, когда бездушный негодяй наставил к его виску пистолет.… Эх, мужики, да что вспоминать, только душу терзать, иди оно всё к лешему!» — в сердцах выпалив эти слова, Бушмакин замолчал и с головой укрылся одеялом.

Надо сказать, что Иван после этой беседы всяческий избегал разговоров о войне, как кто заговорит на эту тему, он отворачивался или опираясь на костыли выходил из палаты. Видимо глубоко засела горечь пережитого на душе у человека».

Немного подумав, Василий Демьянович хотел ещё, что то сказать, но тут в гостиную вошла его дочь и позвала нас ужинать.

За столом, старик не обронил ни слова, ел и сосредоточенно думал о чём то своём. Я не стал его докучать и мы, молча отужинав, сначала отправились задать корма скотине, а затем вновь расположились у телевизора. Там, транслировали репортаж со спортивного соревнования. Я, было, заинтересовался сюжетом, но заметил, что мой друг отсутствующим взглядом глядит на экран телевизора, теребя седые кудри: «Видимо что-то хочет сказать» — подумал я и не ошибся: «А ведь, тогда с нашей 33 армией приключился полный швах — заговорил Демьяныч, обернувшись ко мне — продержалась она до начала апреля, а затем, почти полностью погибла в окружений. Об этом я узнал находясь уже в другой части, куда меня направили после выписки из госпиталя. Тогда же ходили разные слухи о нашем командарме, Михаиле Григорьевиче Ефремове, толи застрелился он, толи был убит, но чтобы не говорили о нём, славный был человек, душевный. Мы солдаты любили его за заботу о нас и простоту. Помню, как после одного из боёв под Наро-Фоминском я прикорнул было в окопе, а он подошёл незаметно и как гаркнул: «Чего спишь унтер?» (так он по старинке называл сержантов, так как служил ещё в царской армии). Я, конечно растерялся, ведь сам командующий стоит передо мной, а он улыбнулся и уже с доброй ноткой в голосе сказал: «спи, но ухо держи востро», после чего подозвав взводного поинтересовался: «как давно мы харчевались?» Тот было замялся, а мой второй номер возьми и ляпни: «со вчерашнего вечера ничего не ели товарищ командующий». Ефремов услышав это нахмурился, и ничего не сказав удалился. А уже примерно через час вся рота угощалась горячим и сытным солдатским кулешом.

Славного человека и после смерти чтят, не даром когда он погиб, немцы, отдавая ему дань уважения похоронили с воинскими почестями и установили на его могиле доску с надписью: «Здесь похоронен командующий 33 армией, генерал-лейтенант М.Г. Ефремов». Наш командующий был единственным советским генералом, перед которым немцы склонили головы и ставили в пример своим офицерам.

Я вот думаю, а ведь таких же почестей мог удостоиться и генерал Власов не стань он изменником. Надо сказать правду, в дни битвы под Москвой его имя заслуженно было в ряду прославленных военачальников, а его армия тогда считалась одной из лучших. Но видимо с червоточинкой был человек, предался врагу и сгинул с позором. Истинно говорят: «чужая душа — потёмки». Ну да ладно, я же вот, что ещё хочу сказать. — Тут Демьяныч потянулся к книжной полке достал оттуда довольно увесистую папку, затем налил мне и себе грушевого взвара в большие глиняные кружки и продолжил: — Об участии нашей 33 армии в Вяземском сражении писали и пишут разное, но думаю, что вряд ли кто возразит против выводов аналитиков Генерального штаба РККА сделанного ими в июне 1942 года. — Тут старик вынул из папки тетрадь в зеленной обложке и начал читать: «Западная группировка 33-й армии честно и доблестно дралась до конца своего существования. При недостатке в боеприпасах и продовольствии она два с половиной месяца дралась в полном отрыве от своих войск, нанося большой урон в живой силе противнику, и сковывала его большие силы своими действиями». Обрати внимание, тут сказано: «дралась до конца существования», а ведь если бы не крупные просчёты командования она могла бы и не погибнуть в боях под Вязьмой. Хорошо, что маршал Жуков признаёт это в своих мемуарах: «Критически оценивая сейчас эти события 1942 года, считаю, что нами в то время была допущена ошибка в оценке обстановки в районе Вязьмы». А ведь там, под Вязьмой, где из-за недооценки командованием реальной обстановки и неразберихи в совместных действиях погибла не только наша 33 армия, но понесли большой урон и другие части приданные нам для вспоможения. С особым сожалением хочу рассказать о судьбе 4-го воздушно-десантного корпуса разделившего участь 33 армии на Вяземском направлении. Точнее не расскажу, а прочту воспоминания бывшего командира роты 8-й воздушно-десантной бригады Алексея Ниловича Ерёмина, с ним я познакомился на праздновании 40-летия битвы под Москвой в декабре 1981 года». — Сказал Демьяныч и достав из папки несколько листков бумаги начал читать:

«Здравствуй дорогой Василий Демьянович! На прошлой встрече ты сказал, что собираешь воспоминания «москвичей» (участников битвы под Москвой) и просил рассказать о том, как нас десантников кромсали под Вязьмой. Прости меня друг, но после встречи с боевыми друзьями, а также когда проехались по знакомым с войны местам, мне не хотелось ни о чём говорить, уж больно муторно было тогда на душе. Но сегодня, спустя два месяца, я решил откликнуться на твою просьбу и написать всё, что вспомню. И так. 17 января 1942 года, ближе к обеду нас ротных собрал комбриг подполковник Онуфриев и объявил о том, что нашему 4 корпусу по приказу главкома Западного направления генерала Жукова велено высадиться в тылу у немцев под Вязьмой. Задача ставилась вроде бы реальная: перерезать железную дорогу и автостраду Москва-Минск, не допустить подхода немецких резервов и помешать отходу их войск на восток, которые, как предполагалось, будут разгромлены под Вязьмой.

Согласно приказа главкома с 18-23 января в район деревни Желанье было выброшено 717 парашютистов из 201-й ВДБ, а на подготовленную ими полосу высажен пехотный полк — в общей сложности 1643 человека при ста пулеметах и 90 легких орудиях. Задача состояла в том, чтобы ударить по немцам с тыла и помочь кавкорпусу генерала Белова прорвать оборону противника. Когда высадились и послали в разные стороны разведгруппы, то выяснилось, что никакого немецкого тыла и тем более скопления войск на 10-15 вёрст в округе вовсе не было. Тогда, без всяких эксцессов десантники с пехотинцами вышли в расположение кавкорпуса генерала Белова. В своих мемуарах Белов пишет, что отряд «практической помощи нам не оказал». Да как же окажешь, если с места высадки пройдя через три деревни до его передовых частей, десантники не встретили ни одного солдата противника. Тут надо спрашивать с разведчиков, купившихся на хитрую уловку немцев, расставивших по всем населённым пунктам макеты танков и пушек, а крестьян, до нашей высадки прогонявших по улицам, будь то живую силу. Для чего они это сделали? Для того, чтобы отвлечь внимание командования и не дать нам высадиться в район дислокации 160 и 338 дивизии, которые вели тяжелые бои за выход к шоссейной дороге Юхнов-Вязьма. Вот им действительно нужна была наша помощь.

Ладно, провели немцы нас с первой высадкой, зато не было людских потерь. А вот в других двух, мы понесли большой урон. С 29 января по 2 февраля в тыл врага в район селения Озеречни была десантирована наша 8 бригада численностью 2081 человек и 76 человек из 214 бригады. И опять по вине фронтовой разведки не там где нужно было, точнее там, где немцы нас уже ждали. В результате к месту сбора у деревни Андросово вышли только 746 десантников, в числе которых был и я. Учитывая, что немцы десантников в плен не брали, все те, кого мы не досчитались, были просто убиты, в основной массе ещё в воздухе.

Когда в середине февраля части 33 армии воевавшие на Вяземском направлений оказались в окружении, командование решило высадить главные силы 4-го воздушно-десантного корпуса западнее Юхнова с задачей перерезать Варшавское шоссе, соединиться с частями 50-й армии и прорвать кольцо окружения ударной группы Западного фронта. Высадка 9-й и 214-й воздушно-десантных бригад происходила в ночное время с 16 по 24 февраля при активном противодействии немцев. За этот период было выброшено 7373 человека и 1525 тюков с боеприпасами, вооружением, продовольствием и другим имуществом. Хочешь, верь, хочешь нет, но опять получилось так, как будь то немцы ждали десантников. Как только начиналась высадка, включались прожектора и по нашим парашютистам и транспортным самолётам били зенитные пушки и пулемёты. К тому же, временами усиливающийся ветер был тоже не в нашу пользу, людей разбрасывало на большие расстояния. Всех обстоятельств, связанных с положением наших десантников в те дни я не знаю, потому, как меня там не было. Но точно скажу, что 28 февраля из 7373 человек на указанный рубеж, для встречи с 50-й армией вышли около 3000 тысяч десантников, к тому же было потеряно большое количество груза. Особо хочу отметить, что во время управления корпусом в ходе перелёта в район населённого пункта Озеречня 23 февраля в результате обстрела самолёта погиб комкор генерал-майор Александр Фёдорович Левашев. Царствие ему небесное, толковый был командир и замечательный человек.

Что касается дальнейшей судьбы наших ребят, то их ожидала очень тяжелая участь. Так как, ожидаемого прорыва немецкой обороны 50-й армией не получилось, то оставшиеся в живых десантники соединившись с кавкорпусом Белова и частями 33 армии сами вынуждены были перейти к обороне. Объединённая группа дралась в окружении до 26 мая, а затем, прорвав её, почти месяц вела активные боевые действия западнее города Киров, после чего 24 июня вышла на соединение с войсками 10-й армии. К тому времени, десантников 4-го ВДК осталось не более 500 человек. Таким образом, корпуса, как боевого соединения после неудачного Вяземского наступления можно считать уже не стало.

Если попробовать осмыслить причины гибели целого корпуса за столь короткий промежуток времени, то тут я соглашусь с мнением главного маршала артиллерии Воронова, который в своих мемуарах пишет: «С большим сожалением нужно сказать, что мы, пионеры воздушного десанта, не имели разумных планов его использования». К словам Николая Николаевича добавлю, что из за нехватки авиации всякий раз высадка растягивалась на много дней, это было на руку противнику, он успевал подготовиться к очередной высадке. При десантировании приходилось ориентироваться по кострам, разложенным партизанами, но из за обилия пожаров и поджогов намеренно устроенных немцами, высадку приходилось отменять или высаживаться поодаль. В результате этого десантники теряли ориентир, и, не имея радиосвязи и радиомаяков, были вынуждены блуждать в поисках своих товарищей и груза, привлекая тем самым на себя внимание немецкого дозора или их лазутчиков.

Следующей причиной малоэффективных действий десантников было то, что в этот период войны из рук вон плохо работала фронтовая разведка. Они нередко сами попадались на вражескую «утку» и давали нам ложные сведения, тем самым дезориентируя нас и подставляя под удар противника. Тут уместно будет сказать и о том, что у немцев довольно хорошо была налажена и агентурная связь в нашем тылу, а возможно и в штабах, потому как были случаи, когда немцы заранее знали о месте и времени высадки десанта.

Ну, и конечно одной из серьёзных причин наших провалов, было то, что в начале войны мы в отличии от немецких десантников, имевших разносторонние навыки, были слабо подготовлены. Если вражеский десантник согласно их боевому уставу умел работать с рацией, минировать, ориентироваться на местности, водить технику, плавать, умело маскироваться и обладал серьёзными навыками рукопашного боя, то мы мало чем отличались от обычных пехотинцев, разве что умением прыгать с парашютом. А посему, пока к середине войны мы не освоили навыки противника, наши десантные операции в большинстве своём заканчивались провалом, а если и достигали успеха, то с большими потерями.

Вот, пожалуй, и всё, что я хотел написать тебе дорогой Василий Демьянович. В заключение хочу попросить тебя как верующего человека, в День Победы или в какой другой удобный для тебя день поставь в храме свечу и помолись за упокой души десантников, и всех тех, кто погиб в том печальном году.

С добрыми пожеланиями твой боевой товарищ

А.Н.Ерёмин».

«Вот таких воспоминаний, я мог бы прочитать тебе пару дюжин, а если бы собрать воспоминания всех оставшихся в живых фронтовиков, то собралось бы несколько десятков томов истинной правды о войне, далеко не той, которую выдаёт нам официальная печать» — изрёк Демьяныч, собирая бумаги, а затем предложил: «А давай, мы с тобой прогуляемся до тракторного завода, подышим свежим воздухом, перед сном пользительно будет».

Дойдя до площади Дзержинского, мы остановились у постамента, на котором был установлен легендарный танк «Т-34». «Этот танк не просто поставлен у главной проходной завода. Он был здесь выпущен и оборонял город во время Сталинградской битвы. Эх, кабы его в первый год войны было бы в досталь, ведь славная машина была, достойно показала себя во всех сражениях, скажу тебе больше — по маневренности и надёжности в бою она была лучше немецких, не говоря уж об английских и американских образцах, что поставляли нам союзники». — Не без гордости заключил мой друг, указывая на постамент.

Мы ещё немного постояли на ярко освещенной площади, разглядывая памятник «железному Феликсу», мозаичные панно центральной проходной тракторного завода, посвященных военным и трудовым подвигам его рабочих, а затем решили вернуться домой.

По дороге Демьяныч говорил о том, что Тракторозаводской район Волгограда был одним из главных оплотов героической обороны Сталинграда, где копнув любой участок земли можно наткнуться на плотный слой осколков снарядов, мин, авиационных бомб, гильз от патронов и прочего металла свидетельствующих об ожесточенности многомесячных боёв проходивших в дни обороны Сталинграда.

«Сколько лет прошло, а люди и сегодня, то там, то здесь находят боеприпасы, оружие, оставшиеся с войны, вот в позапрошлом году, мы с Лёхой копали яму под компост, и на глубине 60-70 сантиметров нашли пять снарядов от 76 миллиметровой пушки и две коробки винтовочных патронов. Думаю, что подобную картину можно наблюдать всюду, где шли тяжелейшие бои, будь это под Ржевом, Харьковом, Смоленском, Кенигсбергом, да мало ли где ещё?!» «И под Москвой!» — добавил я, глянув на старика. «И под Москвой». — Утвердительно кивнул он. «Кстати, на прошлой неделе друзья-фронтовики прислали мне приглашение на годовщину празднования освобождения Наро-Фоминска от фашистов. Это мероприятие пройдёт во второй декаде января будущего года, если есть желание, поехали со мной» — предложил Демьяныч. Велико было желание посетить это мероприятие, но не уверенный, отпустят меня с работы в эти дни или нет, я ответил, что если дадут выходные, то приеду.

«Приезжай, там ты много интересного узнаешь, к тому же самому увидеть места боёв и всё то, что свидетельствуют о героической обороне Москвы, разве будет не интересно? — вопросительно обернулся Демьяныч, а затем продолжил — Я вот иногда задумываюсь, что бы стало со страной, если бы тогда не удалось дать фашистам по зубам и отбросить их от Москвы? Получилось бы наверное так, как предсказывал Кирилыч» — воскликнул старик и широко улыбнулся. Я, с удивлением обернулся на него и остановился. «Идем, идем сынок дальше, тут я вспомнил один забавный случай, о котором расскажу по ходу» — пояснил старик, и когда мы вновь зашагали, он, еще улыбаясь, продолжил: «Я после переселения из Караганды, какое то время работал в электроцехе ТЭЦ, там, в нашей бригаде трудился участник московской битвы Петр Кириллович Рудаков, так вот однажды, дело было в понедельник, Кирилыч во время работы, то и дело прикладывался к баклажке с водой. Это приметил один из молодых слесарей и решил сострить: «Ну что дед, с похмелья водицу глушишь? А вот если бы в сорок первом не упирался рогом под Москвой, сейчас бы баварское пиво сосал!» Тут Кирилыч неторопливо обернувшись к остряку ответил такое, что вызвало хохот и одобрение всех, кто находился в цеху: «Слушай пацан, и передай таким как ты охламонам, если бы мы с Василием в сорок первом не упирались бы, как ты говоришь «рогом» под Москвой, ты бы сейчас у немца сосал одно место, а другое облизывал бы как кот свои яйца». Смех смехом, а ведь если серьезно подумать, то трудно представить себе как бы продолжалась война, и что бы стало со страной, если бы не удалось тогда фашистам по зубам и отбросить их от Москвы?!

Дало бы тебе возможность в полной мере осознать всю значимость этой одной из самых грандиозных сражении в истории человечества, в которой, как справедливо пишут историки: «был развеян миф о непобедимости немецко-фашистских войск». Да, соглашусь с мнением специалистов, что в разгроме немцев под Москвой нам способствовали сильные морозы, стоявшие в ту зиму, боеспособные дивизии прибывшие из Сибири, Казахстана и Урала, искусный стратегический замысел нашего командования, помощь союзников и другое, и всё же, мы, старые солдаты защищавшие Москву считаем, что главной составляющей нашего успеха в той битве, был особый настрой, несокрушимый героический дух, роднивший души бойцов и командиров в те суровые дни. Мы, фронтовики-«москвичи» почти каждый год встречаемся в столице по поводу празднования этого грандиозного события. Люди приезжают со всех концов страны. И будь ветеран русским или украинцем, казахом или грузином, мордвином или татарином при встрече все горячо радуются друг другу, будь-то, встретили родных братьев, которых давно не видели. Почему так? Да потому, что мы были и есть, едины душой и помыслами, А это состояние души у нас зародилось почти полвека назад на заснеженных полях Подмосковья. Если, когда-нибудь тебе доведётся быть на встрече ветеранов-«москвичей», то в правдивости моих слов, ты сынок убедишься сам».

Конец ознакомительного фрагмента.