Принеси мне их сердца

Сара Вулф, 2017

Зера – Бессердечная. Бессмертная и вечно юная марионетка в руках лесной ведьмы Ноктюрны. Она жаждет свободы, но вынуждена подчиняться своей хозяйке, что хранит её сердце в колдовском сосуде. Однажды ведьма предлагает сделку: сердце Зеры в обмен на сердце принца. Но если она не справится и попадёт в плен, Ноктюрна уничтожит её, чтобы сберечь свои секреты. Наследный принц Люсьен д'Малвейн презирает королевский двор за то, что все пресмыкаются перед ним. Наставники слишком боятся, чтобы действительно чему-то научить. А фрейлины сражаются за внимание Его прекрасного Высочества. Никто не осмеливается бросить ему вызов – пока ко двору не прибывает леди Зера. Она не похожа на утончённую аристократку, остра на язык, игнорирует условности и постоянно портит ему жизнь. Теперь на кону честь принца, и Люсьен не успокоится, пока не отыщет слабое место Зеры. Это игра в кошки-мышки между той, кому нечего терять, и тем, у кого есть всё. Победитель получит сердце проигравшего. В прямом смысле.

Глава 3

Вода для ведьмы

Мы даем лошадям отдых за два часа до Ветриса. По лугам стелется туман, делая все вокруг серым и унылым, но мне все равно. Пейзаж для меня по-прежнему новый. Мои глаза жадно следят за каждой серой травинкой, каждым порывом ветра в зарослях тростника, призрачными силуэтами кроликов и ястребов, кружащих друг с другом в смертельном танце. И’шеннрия и я наконец можем размять ноги, и она приказывает Фишеру достать с крыши кареты сундук. Она некоторое время роется в нем, прежде чем вручить мне элегантное платье из зеленого шелка, отделанное серебряными нитями. Оно потрясающее — в лесу о таком я могла лишь мечтать.

— Сиськи Старого Бога! — Я хватаю гладкий шелк и трусь о него щекой. — Это правда мне, тетушка?

— Леди не сквернословят, — фыркает И’шеннрия. — И не называй меня «тетушкой».

— Но ведь так и есть, разве нет? Вы моя тетушка. Тетушка, тетушка, тетушка. — Я прикладываю платье к груди и смотрю, как колышется внизу юбка. — Так забавно звучит.

Она вздрагивает после каждого повтора.

— Достаточно. Переоденься до того, как мы въедем в город. Твои лохмотья никого не убедят.

— Эй! — Я оглядываю свое порванное выцветшее голубое платье, кружевной лиф с застарелыми пятнами крови и грязи и только сегодня разорванную кинжалом ассасина спину.

— Эти лохмотья отлично мне послужили. И до того, как я стянула их из чьего-то каретного сундука, отлично служили какой-то знатной даме. Это платье достойно надлежащих похорон.

И’шеннрия приподнимает темную бровь.

— Ты украла его у знатной дамы?

— «Украла» слишком неприятное слово. — Я шмыгаю носом. — Я предпочитаю «одолжила на продолжительное время».

— Ведьмы мне об этом не рассказывали.

— Ведьмы сейчас немного расстроены, — поясняю я. — Возможно, вы просто не заметили. А расстроенные люди небрежно относятся к деталям.

Она заметно нервничает, каменная маска впервые дает трещину.

— Кто-то из знатных господ видел твое лицо?

Я вздыхаю.

— Понимаю, иногда трудно поверить, что я что-то делаю хорош…

— Видели или нет? — Грозно рявкает она. Фишер перестает гладить лошадей. Я шумно выдыхаю.

— Нет. Конечно, я скрывала лицо. Я отлично умею становиться незаметной. Это приходит с опытом, когда за тобой охотится почти каждый человек в стране.

Трещина в маске И’шеннрии медленно затягивается.

— Остается поверить тебе на слово. Но я ненавижу опираться лишь на чьи-то слова. Ты расскажешь мне абсолютно все свои секреты, способные помешать нашей цели.

— Я рассказала вам все.

Между нами повисает напряженная тишина, ее глаза ищут трещины и в моей маске тоже, словно она пытается решить, можно ли мне доверять. У леди нет выбора — она должна доверять мне, а я ей. В конце концов И’шеннрия отворачивается и залезает обратно в карету.

Когда она уходит, я чувствую, как тяжесть в груди, сопровождающая меня с тех самых пор, как я покинула лес, понемногу исчезает. Я прижимаю платье к себе и кружусь, глядя на развевающиеся юбки. Оно в тысячу раз красивее, чем все, что я носила прежде. Раньше мне не нравились платья — я помню это по человеческой жизни, — но обращение в Бессердечного в корне меняет приоритеты. От ежедневного ношения штанов я перешла к воровству красивых платьев — чем прекрасней была одежда, тем меньше я чувствовала себя жутким монстром, лишенным всего человеческого. Добротная юбка стала для меня дороже доспехов.

Я быстро переодеваюсь невдалеке за густыми кустами, не выпуская из рук старое платье. Но как только возвращаюсь к карете, И’шеннрия тут же выхватывает его у меня.

— Мы это выбросим.

— Но это было мое любимое…

— Твоя жизнь Бессердечной закончилась, — заявляет она. — С этого момента ты моя племянница. Ты И’шеннрия. А И’шеннрию не могут увидеть в отвратительном наряде.

Саркастические слова застревают в горле, и я сглатываю. Она права. Неважно, кем я была. Единственное, что сейчас важно, это то, кем я должна стать. И’шеннрия прячет изорванное платье на дно сундука.

— Ну-ка, дай посмотреть. — Она медленно задумчиво обходит меня по кругу. — Оно прекрасно на тебе сидит, даже несмотря на ужасную осанку. Может, ты и неотесанна, но у тебя роскошное тело, и это поможет тебе завоевать внимание принца.

— Я еще и соблазнить его должна? — щебечу я. — А я-то думала, тетя не должна позволять племяннице развлекаться.

Лицо И’шеннрии невозмутимо.

— Мы сделаем что угодно, чтобы заполучить сердце принца, — ты сделаешь что угодно. Тебе понятно?

Я проглатываю ее слова, как свинец. Мой арсенал ограничен невинным флиртом. Прошло три года с тех пор, как я видела парня своего возраста последний раз. Был один наемник, заявившийся в лес, чтобы убить Ноктюрну, всего на год старше меня, но я отрезала ему левый мизинец раньше, чем дело дошло до «флирта». В лесу не посещают мысли о том, что тело — нечто большее, чем предмет, который нужно мыть и кормить, но Ветрис требует, чтобы я думала о мужчинах, женщинах, о ком-то, кто желал бы меня. Но страсть — это странная, чуждая игра для смертельно опасного монстра.

Пятеро мужчин, их измученные крики были словно мед для твоих ушей, пока ты вырывала им языки…

Я глубоко дышу.

— Я сделаю что угодно. Даю слово.

— Слово Бессердечной ничего не значит, — говорит И’шеннрия. — Мне остается лишь надеяться, что ты его сдержишь.

Меня опять гложет досада, но сказать в свое оправдание нечего. И’шеннрия смеряет меня взглядом с головы до ног, роется в сундуке, а затем протягивает мне гребень из слоновой кости и кожаный шнурок.

— Сделай что-нибудь с беспорядком на голове. Нам придется все это состричь, когда доберемся до дома.

— Вам не нравится моя прическа? А я-то надеялась, что посеченные кончики волос окажутся в Ветрисе на пике моды.

— Дело не в кончиках, а в длине. Длинные волосы при дворе Ветриса являются символом статуса, и так было всегда, — утверждает она. — Мужчины, женщины, неважно, — чем длиннее волосы, тем могущественнее твоя семья. Только члены королевской фамилии носят такую длину, как у тебя. Семьи Первой Крови укорачивают волосы в знак уважения.

— Значит, лишь они одни могут выглядеть сногсшибательно? Немного эгоистично, не находите? — С ворчанием я все же собираю свои золотистые волосы в конский хвост. И’шеннрия выглядит относительно довольной.

— Что насчет этой ржавой рухляди? — Она указывает на меч, лежащий у меня на коленях. — Стражи порядка будут на каждом шагу — вряд ли тебе придется давать кому-то отпор. Физически, по крайней мере. Что касается высшего света, тут другая история.

Я стискиваю рукоять.

— Меч останется со мной.

— Леди с мечом выглядит неплохо, — соглашается она. — Но с таким безобразным, как этот? Нет. Немыслимо. Выброси его, я куплю тебе новый в Ветрисе.

— Я сказала нет.

— Ты избавишься от этой уродливой вещи, или я буду…

— Я готова на что угодно. Носить любое платье, соблазнять любого принца. Но меч остается.

— Хотя бы объясни, почему ты так настаиваешь на этом.

Я плотнее прижимаю к себе лезвие.

— Этот меч принадлежал моему отцу.

Она молчит, а потом наконец вздыхает.

— Прекрасно. Оставь себе эту ржавую железку. Если это спугнет принца, сама будешь извиняться перед ведьмами в загробной жизни.

— Если обычный меч может отпугнуть его, — парирую я, — трудно представить его восторг от моего характера.

Фишер подводит лошадей, чтобы снова запрячь их в экипаж. Они здоровые, откормленные. От запаха их теплой плоти мой рот наполняется слюной, но я отмахиваюсь от этого чувства. Нет. В Ветрисе будет тысяча лошадей — и я не могу смотреть на каждую как на фуршет. Словно прочитав мои мысли, И’шеннрия протягивает мне бумажный сверток.

— Ешь побыстрее, — приказывает она. — Мы скоро отъезжаем, и я не хочу, чтобы ты разводила грязь в карете.

Внутри свертка я нахожу сердце вепря.

Похоже на его сердце, не так ли? — шипит голод. — Того мужчины, которого ты распотрошила.

Залившись румянцем и отчаянно желая, чтобы он прошел, я поднимаю глаза на И’шеннрию и спрашиваю:

— Как же я буду есть в Ветрисе?

— Я буду снабжать тебя пищей, — отвечает она. — Незаметно, конечно. Ведьмы сказали, что сердце и печень насыщают тебя быстрее всего. Но они не сказали, как… — она сглатывает и судорожно вздыхает, снова заметно нервничая, но тут же берет себя в руки, — как часто тебе нужно есть?

— Каждый час, — протяжно завываю я, — по тысяче младенческих сердец.

На ее лицо набегает тень, и я тут же вспоминаю, что из-за нас она потеряла свою семью. Слишком больно. Слишком реально.

— Простите. Иногда я шучу не подумав, и выходит ужасно. — Я быстро прочищаю горло. — Мы едим дважды в день. Утром и вечером. Скотину или дичь.

— Не так уж сильно вы от нас отличаетесь, — шепчет она. — Очень хорошо. Я все устрою. Найду того, кому можно доверить доставку еды в твою комнату, где можно будет поесть, — она подавляет дрожь, — в уединении.

Наконец все вопросы утрясены, и она возвращается в карету. Есть рядом с И’шеннрией слишком жестоко, особенно после моей идиотской болтовни, поэтому я ухожу с дороги и сажусь в высокой траве, укрывшись от чужих глаз. Закончив, споласкиваю пальцы в луже и возвращаюсь в карету. И’шеннрия старается не смотреть на меня, предпочитая читать книгу, а Фишер тем временем пускает лошадей рысью. Я же провожу свободное время конструктивно: прокручиваю в голове каждый момент, когда вела себя отвратительно по отношению к кому-либо. Наконец мы въезжаем на холм, и Фишер кричит:

— Город виден, мэм!

Город! Город! И’шеннрия не двигается, но я жадно высовываю голову в окно. Вот он, Ветрис, во всем его великолепии — нимб белокаменных шпилей в окружении изумрудных полей. Море травы, колышущейся на ветру, с такой высоты кажется мятым бархатом, покачивающимся в такт с нефритово-зелеными знаменами, увенчивающими устрашающую стену на границе города. Она куда больше, чем я предполагала. Внутри теснятся каменные здания и латунные машины, выдувающие впечатляющие клубы дыма и пара. И над всем этим — гигантское здание королевского дворца, о котором рассказывала И’шеннрия, башня на башне, белеющие в лучах полуденного солнца, и близлежащие земли, изрезанные затейливой сетью сапфировых водных каналов.

— Немедленно вернись на место, — рявкает И’шеннрия, — пока тебя никто не увидел.

Я подчиняюсь.

— Объясните, пожалуйста, почему это леди не подобает пользоваться глазами.

— Мы здесь не ради праздного любопытства. У нас есть работа. Работа, которую мы больше не будем обсуждать, пока не останемся наедине. При дворе повсюду глаза и уши. Осторожность — главное условие нашего успеха. Если ты не уверена, стоит ли что-то говорить…

— Не говори ничего. Лучше молчать, чем рисковать, — заканчиваю я за нее. — Да, я помню.

Я держу руки сложенными на груди до тех пор, пока И’шеннрия не приподнимает бровь. Точно. Леди так не делают. Я опускаю руки и вытягиваю шею в надежде найти ракурс, который позволит мне вновь увидеть город. В конце концов он появляется в поле зрения. Есть и другое здание, почти такое же огромное, как дворец, с железными шпилями по краям. Самый высокий из них венчает знакомый символ — Глаз Кавара. Три линии, сходящиеся треугольником внутри овала, формируют нечто вроде зрачка. Странно видеть его таким огромным — я привыкла к меньшим версиям, кулонам на шее у наемников или охотников. Без сомнения, это храм Кавара, Нового Бога. Прямо рядом с ним находится Багровая Леди, о которой предупреждали ведьмы, — башня из красного камня, хотя и не такого яркого, как я предполагала. Скорее это ржавый, скучный оттенок. По высоте она едва уступает самому высокому шпилю храма. Верхушка плоская, и ничто в башне не кажется необычным, за исключением цвета. Если излучение, определяющее магию, и существует, оно абсолютно незаметно.

Я возношу молитву, чтобы Леди меня пропустила.

На дороге становится все более шумно, а потом мы оказываемся в центре громкой толпы из людей и келеонов: повозки торговцев, покрытые пылью путешественники, фермеры, везущие в город мясо и овощи, и стражи порядка. Стражи. Кольчужные доспехи и нагрудные значки в виде мечей кажутся смутно знакомыми, несмотря на то что я не могу вспомнить их в своей человеческой жизни.

— Сядь прямо, — говорит И’шеннрия. — Мы на месте.

На нас надвигается внушительная тень от главных ворот. Фишер останавливает карету, его разговор с кем-то едва различим в стоящем шуме. У меня болят уши — я давно не слышала так много людей одновременно, такой жуткой какофонии звуков. Внезапное появление в окне кареты увенчанного перьями шлема стража-келеона заставляет меня отпрянуть назад. Его лилово-красная кошачья морда в одних местах покрыта шерстью, в других же — совершенно гладкая, с радужным отливом. А закрученные вибриссы намного короче, чем были у наемника.

— Доброе утро, офицер, — с улыбкой говорит леди И’шеннрия. За всю дорогу сюда она не улыбнулась ни разу, но теперь скалится вовсю.

— Миледи, — стражник кланяется. — А это кто будет?

Его золотистые глаза останавливаются на мне. Это тренировка — если я не смогу выдержать взгляд стража с благородством знати, то как смотреть в глаза придворным? Я заставляю себя ответить прямым взглядом, утаивая ложь за сладкой улыбкой.

— Это моя племянница. — И’шеннрия поворачивается ко мне, и ее улыбка меня нервирует. — Незаконнорожденная дочь моего брата, и тем не менее одна из рода И’шеннрия. Министр крови отыскал ее совсем недавно — я вне себя от радости.

Страж печально улыбается в ответ, обнажая острые зубы.

— С вашего позволения, миледи, замечу, что очень рад за вас. Кавар знает, вы заслуживаете немного счастья в жизни.

— Спасибо на добром слове.

Страж хлопает по карете когтистой лапой, и Фишер принимает это за сигнал припустить лошадей. Я поднимаю глаза на Багровую Леди, теперь мне отчетливо видно стражей в окошках на самом верху. И’шеннрия хмурится.

— Не волнуйся. Если бы она что-то почувствовала, нас бы уже арестовывали.

— Как? Как те стражники наверху передают сообщения стоящим внизу с такой скоростью?

И’шеннрия указывает в сторону ворот, где две или три странные медные трубы, высотой едва достающие мне до пояса, торчат из каменной мостовой.

— Водяная почта.

Сквозь разноголосицу слышно хлопок, и я подпрыгиваю — одна из медных трубок бешено исторгает воду, после чего вновь воцаряется тишина. Ближайший страж бьет кулаком по трубке, и у той открывается крышка. Он засовывает руку внутрь и вынимает другую медную трубочку, поменьше. В ней находится идеально сухой кусочек пергамента. Прочитав содержимое записки, он обводит взглядом толпу и указывает на женщину с возом баклажанов. Ее тут же обступают другие стражники.

— Не пялься, — шепчет И’шеннрия. Собственно, у меня и нет такой возможности — Фишер направляет карету вперед, так что женщина и стражники теряются в толпе, исчезая из виду.

Некоторое время я продолжаю наблюдать за жизнью города. Это так грандиозно, что у меня дух захватывает. Что, впрочем, к лучшему: все здесь пропахло конским навозом, жареным мясом и — крайне по-человечески — раскаленным металлом. Легкий ветерок, уносящий большую часть дыма и испарений от машин и домов, приносит облегчение, но странный едкий запах продолжает висеть в воздухе. Я разглядываю водяную почту — медные трубки, кажется, на каждом шагу. И все же вряд ли запах исходит из них, если, конечно, вода не протухла.

— Белая ртуть, — отвечает на мой невысказанный вопрос И’шеннрия, пока я морщу нос. — Такой запах появляется, когда ее преобразуют в энергию. Большинство машин в Ветрисе питают Багровую Леди. Другая половина отвечает за насосы для канализации и почтовой системы.

Из сказанного я понимаю лишь половину, но по сторонам смотрю во все глаза. Мы проезжаем палатки, в которых продаются радужные шелка и украшения, и я оглядываюсь, заметив келеона, ведущего по улицам нечто вроде гигантского насекомого. Плотное хитиновое желтое тело поблескивает на солнце, шесть сильных ног покрыты волосками. Два длинных усика-антенны подергиваются туда-сюда, четыре черных выпученных глаза украшены сеткой шестиугольников.

— Миртас, — снова отвечает И’шеннрия прежде, чем я успеваю спросить. — Животное, обитающее на родине келеонов. Келеоны используют их для верховой езды, поскольку лошадей недолюбливают. Раньше они не были настолько огромными, но Волна, давшая келеонам разум, изменила также и размеры миртасов.

— Они потрясающие, — изумляюсь я. — Никогда не видела ничего подобного.

Леди указывает на нескольких человек в простых коричневых полотняных робах, выделяющихся лишь тяжелыми поясами, увешанными всевозможными сложными инструментами, которых мне никогда прежде не доводилось видеть.

— Энциклопедисты. Полагаю, о них ты наслышана.

— Ученые, врачеватели ума и тела, философы и исследователи. Самые умные люди во всем Каваносе.

— Самые умные, — соглашается она. — И самые опасные.

— Написание книг и свитков нынче считается опасным?

— Кто, по-твоему, создал Багровую Леди? — спрашивает она. — А также водяную почту и насосы, с помощью которых она работает? Кто, как ты думаешь, на самом деле выиграл войну людей против десятков тысяч всемогущих ведьм и орд Бессердечных?

Я смотрю вслед проходящим мимо фигурам, и во мне вновь просыпается настороженность. Она задала хороший и слишком жуткий вопрос.

Когда мы въезжаем в более тихий торговый квартал, я все чаще и чаще замечаю железо над входом. Каждый дом, магазинчик и ларек с выпечкой отмечен свисающим откуда-нибудь Глазом Кавара. Люди в Ветрисе явно очень набожны. Или очень запуганы. Возможно, все вместе, учитывая, что одно следует из другого.

Карета внезапно останавливается, и И’шеннрия оглядывается по сторонам.

— Почему мы остановились? — спрашивает она. — До портного еще далеко.

— Проезд перекрыт, миледи. Впереди «ордалия», — отзывается Фишер. И’шеннрия мрачно смотрит на меня.

— Что ж. Полагаю, сейчас вполне подходящее время, чтобы своими глазами увидеть, что происходит в городе. Вылезай.

— С радостью. — На негнущихся ногах я выхожу прямо в шумную толпу. Она заполняет улицу, блокируя лошадей. Что-то высокое и металлическое, слишком серебристое, чтобы быть гигантской водяной почтой, мелькает над головами. Фишер спрыгивает с кучерского места, и И’шеннрия приказывает ему приглядывать за каретой. А затем уводит меня прочь, сначала через один темный проулок, затем через другой. В конце концов она заталкивает меня в бар с низкими деревянными столами и витражными окнами.

— Леди И’шеннрия! — Женщина за стойкой низко кланяется. — Какая честь.

— Мы здесь из-за ордалии, — обрывает И’шеннрия. — Не надо напитков.

— Как скажете, миледи.

И’шеннрия тянет меня к лестнице в конце зала. Поднявшись на верхний этаж с аккуратно расставленными столами, она направляется к балкону. Несколько господ (судя по одежде, которая по шику почти не уступает нарядам И’шеннрии) уже стоят у перил, наблюдая за толпой, в центре которой зловеще возвышается странная штуковина, напоминающая гигантский металлический саркофаг.

— Барон д’Голиев! — с улыбкой обращается И’шеннрия к тучному мужчине. — Как приятно вас видеть.

Барон отворачивается от ограждения, широко ухмыляясь.

— О, леди И’шеннрия! Какая радость. Так получилось, что я был в Мясницком переулке, когда услышал, что началась ордалия. Неприятное зрелище, но уж лучше избавиться от угрозы сейчас, чем потом сожалеть, что не сделали этого, согласны?

— Абсолютно, — с натянутой улыбкой отвечает И’шеннрия, а затем показывает на меня. — Барон, это моя племянница, Зера. Через несколько дней на Приветствии она будет Невестой.

— Ах! — Красное лицо барона расплывается в ухмылке. — Наконец нашли ее? Добро пожаловать, миледи. Рад видеть вас с нами.

— Благодарю, барон д’Голиев. Это честь для меня, — цитирую я дежурную фразу, подсказанную И’шеннрией, и склоняюсь в поклоне. Видимо, переусердствовав, потому что она покашливает и толкает меня в ногу носком ботинка. Когда я выпрямляюсь, барон смотрит на меня с прищуром.

— Как здорово видеть у вас меч. Сегодня редко увидишь даму с оружием. Вы фехтуете?

— Когда это представляется возможным, — поясняю я. Он кивает и поворачивается к И’шеннрии.

— Она довольно милая, не правда ли? Хотя волосы немного длинноваты.

— Мы подрежем их перед Приветствием, будьте уверены, — отвечает она. Меня так и разбирает напомнить им, что я вообще-то стою рядом. И’шеннрия еще несколько часов назад предупреждала меня, чтобы я была готова к подобному, и все равно это жутко раздражает.

— Конечно, конечно. Скажите начистоту, миледи, — думаете, принц клюнет на нее? — Он говорит с И’шеннрией, словно я наживка для рыбы. Не могу больше выносить этого ни секунды.

— Если мы его выловим, — отвечаю я, — очень надеюсь, что кто-нибудь почистит его для нас перед жаркой.

Барон непонимающе моргает, а лицо И’шеннрии сковывает лед, прежде чем она расплывается в сладкой улыбке.

— Прошу прощения, барон. Она слегка неотесанна.

— Вот что бывает, когда растешь на ферме, — с нервным смешком отвечает барон.

— Впрочем, будет чудесно, не правда ли? Если такая простушка привлечет его разборчивое внимание? — продолжает И’шеннрия.

— Несомненно. Только представьте — род И’шеннрия со стороны королевской невесты! Вы заставите всех членов семьи Стилран биться в истерике! Они ведь тоже представляют свою Весеннюю Невесту в этом сезоне, вы знаете.

— Слышала кое-что. Леди Стилран не умолкала многие месяцы.

— Ну, это наш последний шанс сохранить кровь д’Малвейнов в Каваносе, так что я буду болеть за вас обеих. Не дай Кавар, принц Люсьен женится на какой-то несчастной, запертой в авелишской башне.

Они хохочут в унисон. Я не поняла шутку, но, может, это и к лучшему, потому что звучит ужасно. Остальные господа, по-видимому, не достойны разговора — а может, они просто принадлежат к семьям, отвернувшимся от рода И’шеннрия из-за поклонения Старому Богу. Судя по их ехидным взглядам, скорее последнее. Я фокусируюсь на толпе. Несколько человек становятся возле странного металлического саркофага — один мужчина с длинными седыми волосами облачен во впечатляющую белую мантию. Мне не помешала бы маленькая медная подзорная трубка, но И’шеннрия так увлечена беседой с бароном, что я не отваживаюсь вмешиваться.

— Народ Ветриса! — громогласно заявляет седой мужчина, чем приводит меня в изумление. Он держит возле рта медную палку, которая каким-то образом усиливает его голос — очередное странное, но полезное человеческое изобретение.

— Сегодня да свершится ордалия — избавление от скрытого зла, врага Кавара и угрозы безопасности нашей великой державе!

Толпа ревет. Один из господ рядом со мной размахивает платком, точно флагом. И’шеннрия наклоняется ко мне и шепчет:

— Тот мужчина в белом — Министр Клинка, эрцгерцог Гавик Химинтелл. Глава стражи Каваноса и всей армии Ветриса.

— Похоже, в руках этого человека много власти, — замечаю я. И’шеннрия кивает.

— По мнению некоторых, слишком много. Они с королем сильно сблизились за последние шесть лет, король прислушивается к нему во всем. Он умен и опасен. Держись от него как можно дальше.

Я наблюдаю за эрцгерцогом издалека, но его голос по-прежнему оглушает.

— По милости короля, под руководством Верховного Жреца и благодаря работе Багровой Леди мы обнаружили в наших рядах ведьминского шпиона, замыслившего убивать и калечить ваших детей, мужей и жен!

Толпа отвечает разъяренным ревом. Мужчина высоко поднимает блеклый меч и обводит им толпу.

— Они вырежут ваши сердца из груди!

Люди ревут.

Голод согласно шепчет в ответ: С радостью.

— Они проклянут вас, с помощью магии обратят вашу кровь в пепел, а посевы в камень!

Очередные одобрительные возгласы.

— Они осквернят святость нашего великого и достойного города ересью, и за это им положена смерть!

Эрцгерцог Гавик подает кому-то знак. Двое стражников выводят вперед юношу, моего ровесника. Он кажется голодным и испуганным. Рот его заткнут кляпом, запястья связаны. При появлении мальчика толпа приходит в неистовство. Люди скандируют «утопить ведьму», некоторые кидаются гнилыми фруктами. Я судорожно сжимаю перила, к горлу подступает тошнота. Так вот для чего этот саркофаг. Вот зачем он наполняется водой из длинной трубы сбоку. С каждым новым дюймом прибывающей воды седовласый мужчина взвинчивает толпу все сильнее. Больше фруктов, камней, палок. Гнилой персик попадает мальчику в ногу, и тот вздрагивает. Я смотрю на И’шеннрию, голова ее гордо поднята, а глаза не отрываясь следят за происходящим.

— И’шеннрия…

— Нет, — просто отвечает она, так тихо, чтобы не услышал стоящий рядом барон. Мое отсутствующее сердце сжимается. Я должна просто стоять здесь и наблюдать за чужой смертью? Не пытаться вмешаться? Для меня это все равно что убить его собственными руками — очередной труп в череде жертв моей жестокости.

Стражи приносят приставную лестницу и прилаживают ее к уже наполнившемуся металлическому саркофагу. Открывают крышку, и седой эрцгерцог указывает на мальчика.

— Утопить ведьму, во имя Нового Бога, во имя мира!

Стражники подталкивают мальчика к лестнице, и тот безумно извивается в последней попытке освободиться. Келеон, человек — неважно. Каждый ликует. А если и не ликует, то спокойно взирает на происходящее. Барон д’Голиев делает странный жест, дотрагиваясь сначала до век, а затем до сердца.

— Вода для ведьмы, — шепчет он, словно молитва сможет его защитить. — Огонь для их рабов.

Лицо И’шеннрии мрачно и невозмутимо. Никто не двигается. Даже не пытается. Я крепче сжимаю рукоять меча. Если я ничего не сделаю, он умрет, — но что я могу сделать? Я подвергну себя риску, меня бросят в темницу. Ноктюрна уничтожит мое сердце, вот и все. Я никогда не освобожусь.

В этот миг я осознаю с удивительной ясностью, насколько эгоистичным чудовищем являюсь на самом деле.

Я должна позволить ему умереть.

Не могу смотреть. Я зажмуриваюсь, чтобы не видеть, как мальчик делает последний шаг с лестницы. Воцаряется тишина, слышится лязг металла. Время еле тянется до тех пор, пока ликующие крики толпы не ставят точку в жизни мальчика.

Я забегаю обратно в бар, и меня рвет в ближайшую вазу.