Кровь хрустального цветка

Сара А. Паркер, 2021

Темный ретеллинг истории о Рапунцель, полный неожиданных сюжетных поворотов. Первая книга новой серии для поклонников Сары Дж. Маас и Дженнифер Арментроут. Взрослое прочтение детской сказки – жаркие сцены и притягательные мужчины. Оригинальный мир, населенный уникальными существами и монстрами, самые страшные из которых живут в сознании главной героини. Каждый персонаж – россыпь тайн и секретов, которые только предстоит раскрыть. Девятнадцать лет назад меня вырвали из самого сердца кровавой бойни. Двухлетняя девочка, я была единственной выжившей. Маленькая. Хрупкая. Загадочная. Теперь я веду простую жизнь под опекой могущественного владыки, который слишком много знает и слишком мало говорит. Не покидаю его замка. Остаюсь под его защитой. Цена моей безопасности – кубок с каплей крови, который я ежедневно подношу своему опекуну, болезненная привязанность и множество тайн. Тайн, которые способны порвать в клочья мое привычное существование. Так ли ужасны звери за пределами замка, когда монстры в моем сознании набирают силу, претворяя в реальность мои кошмары? Ведь ни одна башня недостаточно высока, чтобы защитить меня от самого страшного – правды…

Глава 7

Орлейт

Намеренно топочу по коридору, отжимая волосы и прокручивая в голове всевозможные изощренные способы обколоть яблоко сенной так, чтобы почти пятиметровый океанский дрейк с неделю гадил непереваренными водорослями.

Заворачивая за угол, я почти врезаюсь в Рордина, который стоит на моем пути, как валун, и с визгом отскакиваю назад.

Прежде чем я успеваю потерять равновесие, он быстро обвивает мою талию рукой. Выглядываю из-под спутанной мокрой копны — и меня мгновенно обжигает взгляд серебристых глаз.

Все мысли обращаются в дым.

Как раз когда я думала, что этот день уже не сможет меня нахлобучить еще сильней.

Делаю вдох и почти давлюсь густым запахом кожи и морозного утра. Он просачивается через легкие и наполняет кровоток, заставляя пульс биться в бешеном, нездоровом ритме.

Рордин пугающе, сверхъестественно красив. Один только его вид пагубно влияет на мою способность действовать нормально, и я это ненавижу.

Ненавижу очень, очень сильно.

Рордин склоняет голову набок, вскидывает темную бровь, но продолжает вжимать ладонь меж моих лопаток, наказывая молчанием.

Что-то глубоко внутри меня вопит: «Беги!»

Не то чтобы я когда-то его слушала.

С моих губ срывается выдох, грудь Рордина поднимается во вдохе, когда я отступаю на шаг — и на месте ладони остается холодный отпечаток.

Несмотря на то как Рордин возвышается надо мной, я выдерживаю его суровый взгляд, отказываюсь опустить вскинутый подбородок или дать хоть малейший намек на покорность. Пусть в Рордине за метр восемьдесят скульптурной, мужественной осанки, но пошли мои бушующие нервы куда подальше.

— Орлейт.

Голос — бархатное мурлыканье, от которого мое сердце колотится еще неистовей.

Приседаю в легком реверансе и скольжу в сторону, намереваясь обогнуть Рордина, как вода камень, но он двигается одновременно со мной.

Щурюсь.

Вход в Каменный стебель — прямо за его спиной, а я тут разливаю океан по всему полу.

— Прошу прощения, — бормочу я с еще одним шагом в сторону.

И вновь Рордин зеркально его повторяет, заставляя меня подпереть плечом всегда запертую каменную дверь, которую Рордин иногда открывает, прежде чем ночью покинуть земли замка.

По сравнению с Крепостью и Логовом именно эта дверь раздражает меня сильней всего.

Интригует меня сильней всего.

Я сломала множество шпилек, пытаясь вскрыть эту дрянь. За ней, вероятно, помпезный чулан для метел, но незнание… это особый вид пытки, которым я совсем не наслаждаюсь.

Вздыхаю, приваливаясь к двери, вскидываю брови и тычу в каменную поверхность большим пальцем.

— Ты наконец-то возьмешь меня на экскурсию?

Засунув руки глубоко в карманы, Рордин пронзает меня ледяным взглядом.

— Твой порез.

— Что с ним?

В глазах Рордина зарождается вызов.

— Он исцелен.

Чувствую, как от лица отливает кровь.

Он что… чувствует запах? Или следил?

Вот дерьмо…

— У Кая очень талантливый язык, — выпаливаю я, испытывая волну словесного недержания, которое, уверена, приведет меня к немедленному выселению.

— М-да? — Рордин делает шаг вперед, голос проникает мне под кожу, обхватывает сердце.

Сжимает его.

Отступаю подальше, изо всех сил стараясь найти хоть каплю воздуха для изнемогающих легких.

— Тебе разве… э-э… не пора в какую-то из деревень? — спрашиваю я более хрипло, чем обычно.

На этот раз Рордин вскидывает обе брови.

— Барт. Да. А что? Хочешь присоединиться?

Молча хлопаю глазами.

Он что, недостаточно меня задергал за день? Я уже и так согласилась на этот его бал.

— Нет, спасибо.

Клянусь, я слышу, как слова тяжело и гулко падают между нами на пол.

Уголок рта Рордина едва-едва заметно дергается, почти смягчая один из его многочисленных жестких углов.

Почти.

— Ты знаешь, — начинает Рордин, закатывая рукава, обнажая мощные смуглые предплечья и хвостик серебристых письмен, которых мне хочется увидеть больше. — Там есть пекарня, где готовят лучшие медовые булочки на всех территориях.

Хмурюсь.

— А ты не можешь просто захватить для меня несколько? — почти предлагаю сунуть их в Шкаф в обмен на мое подношение, но мы о нем не говорим.

Никогда.

Рордин пожимает плечами — плавным движением, которое удивительным образом достаточно смертоносно, чтобы сокрушить чей-нибудь дух.

Мой дух, если использовать его в правильной обстановке.

— Их… правила не разрешают вынос булочек.

Я не знаток всего, что лежит за границами земель замка, но тут уверена: это полная чушь.

— Итак? — давит Рордин полным, безраздельным вниманием, заставляя чувствовать себя так, будто я стою перед судом в ожидании наказания за ужасный проступок.

Украдкой отступаю еще на шаг и там наконец нахожу чуточку воздуха, прерывистое дыхание становится более ритмичным, но Рордин продолжает уничтожать меня взглядом коварных глаз, от которого собственная кожа кажется мне прозрачной. Он будто видит меня насквозь, наблюдает за вращением шестеренок.

Видит ли он, как завязаны они на своем кружении? Как легчайший тычок способен разорвать меня на части, разметать ошметки по полу?

— Я останусь здесь, — шепчу я, и глаза Рордина заволакивает тень, на его щеках напрягаются желваки.

— Живи, Орлейт. Все, о чем я прошу, это чтобы ты жила.

— Я живу. — Таков мой бесцветный ответ, и он встречен вздохом, который вырывается у Рордина так, будто тот его долго сдерживал.

Наверное, Рордин уже начинает уставать от этой игры. Что ж, не он один.

Он дергает подбородком в мою сторону.

— Разве ты не должна быть сейчас обмотана измерительной лентой?

Проклятье.

Опускаю взгляд на ямочку на его подбородке и снова принимаюсь отжимать волосы, будто в этом нет совершенно ничего необычного.

— О, упс. Вылетело из головы, наверное.

Рордин снова манит меня пальцем — отрывисто, словно подергивает наживку.

И я, прямо как тупая рыбина, ее хватаю — и вижу, что он по-прежнему смотрит так, будто моя кожа прозрачна.

Отвечаю тем же, пусть воды Рордина настолько мутны, что вряд ли ил однажды осядет настолько, чтобы я поняла их истинную глубину.

— Вылетело из головы, Орлейт? Я и не подозревал, что там ветрено.

Пожимаю плечами и тихонько ворчу, с тоской глядя на вход в Каменный стебель…

— Тебе повезло, — рокочет Рордин, указывая в противоположную моему убежищу сторону, — я как раз туда направляюсь. Могу тебя сопроводить.

Ну разумеется.

На долю мгновения всерьез подумываю броситься в свою башню. Рордин туда никогда не поднимается, только если я стою за дверью, что нас разделяет, и капля моей крови смешивается с водой в хрустальном кубке.

А потом отметаю эту мысль, когда Рордин склоняет голову набок, будто все знает.

От этого хищного жеста по мне пробегает дрожь — пытаюсь ее скрыть, вздергивая подбородок, перекидывая влажные волосы через плечо и удаляясь в указанном направлении.

Я знаю, когда можно лезть в бой, а этот…

Этот я уже проиграла.

Ненавижу это место, его забитые рулонами ткани углы, толпы манекенов на разных стадиях раздевания. Я не ценитель изысканных вещиц и экзотических тканей — мне неинтересно разгуливать, распушив перья, как некоторые мужчины и женщины, которые каждый месяц собираются на Трибунал.

Созерцаю свой приколотый к шнуру между двумя стенами повседневный наряд. С него вовсю капает вода.

Вот все, что мне нужно. Подвижность и никаких рюшей. Одежда, которая помогает сливаться с окружением.

Вздыхаю, вытирая волосы полотенцем. Я сижу, взгромоздившись задницей на стул, втиснутая в угол комнаты, словно неодушевленный предмет. Рядом со мной стоит манекен с лицом, похожим на куклу, которая у меня была… до того как я выбросила ее за балюстраду, слишком уж пялились ее широко распахнутые глаза.

Невидящие.

Наблюдать, как она разбилась о камень у основания моей башни, оказалось довольно приятно.

Огромный халат соскальзывает с обнаженного плеча, и я натягиваю его обратно, не отвлекаясь от щели, которую оставляет приоткрытая дверь.

В соседней комнате на платформе стоит Рордин, а вокруг него порхает хорошенькая помощница Говарда, шурша шелковистой черной тканью, измеряя лентой руки, грудь, внутреннюю сторону бедра…

Мельком вижу серебристые татуировки, которые обвивают бок Рордина — тончайшие письмена, что тянутся на коже, сужаясь вокруг мышц, словно штриховка на картине. Слова, которые я не узнаю, не понимаю, даже не представляю, как произнести.

Вытягиваю шею, стремясь рассмотреть их получше. Щеки пылают все сильней. Взгляд скользит вверх — и вдруг натыкается на глаз цвета ртути, что пригвоздил меня к месту сквозь щель, словно пущенная точно в цель стрела.

Резко втянув воздух, я отвожу взгляд.

— Мы закончили? — спрашивает Рордин таким жестким тоном, что я вздрагиваю.

— Да, владыка, — выпаливает Дольси нежным, будто летний ветерок, голоском.

Завидую.

— И вы положили глаз на черный кашемир с высокогорных пастбищ?

— Да, — отвечает Рордин. — Но бал нейтрален, так что Орлейт не привязана к цветам Окрута. Она вольна выбрать что-нибудь другое.

Хмурясь, я поднимаю взгляд на дверь, которая со скрипом приоткрывается сильней.

В проеме возникает овальное лицо Дольси, на фоне пышных кудрей цвета почвы выделяются голубые глаза.

— Твоя очередь, — произносит она с милой улыбой, явно вымученной.

— Прелестно.

Следую за Дольси в комнату, полную солнечного света, что льется в большие квадратные окна, и в нос мгновенно бьет его крепкий, земляной запах.

Сжимая губы в тонкую линию, борюсь за свое самообладание.

Тереблю пояс, завязанный вокруг талии узлом, поднимаюсь на платформу для примерки, стараясь не обращать внимания на Рордина, который с опущенной головой застегивает пуговицы.

Говард врывается, словно осенние листья на стремительном ветру, его огненные волосы торчат во все стороны. У него кремовый цвет лица типичного выходца с Востока, хотя Говард щеголяет в черных цветах жителя Запада, с дополнениями вроде оборок на рукавах и темной кружевной аппликации на жилете. На середине переносицы красуются маленькие очки под стать глазкам-бусинкам, которые проскальзывают взглядом по моей фигуре.

Говард взмахивает рукой в мою сторону и сразу же переводит внимание на сложенные в углу рулоны ткани.

— Халат. Снять.

Рордин прочищает горло, а потом, отвернувшись, уставляется в окно и продолжает заниматься пуговицами. И явно не собирается уходить.

Ну конечно.

Прерывисто вздыхаю и развязываю пояс, прикусив нижнюю губу. Шелковистая ткань скользит по плечам, обнажая корсет, который с трудом меня удерживает.

Понятия не имею, как должна двигаться в этой штуковине — или нормально дышать, — но этот пыточный предмет одежды, который слишком сильно открывает мою тесную кожу, очевидно весьма в моде.

Все время, которое Дольси потратила на запихивание меня в эту хреновину, она хмурилась. Наверное, потому, что процесс отнял у нас обеих полчаса жизни. И вот теперь я стою на платформе и чувствую себя деревом без листьев, которые могли бы скрыть силуэт.

Говард кладет руки на раздутый животик, разглядывая меня так же, как я оцениваю камень, прежде чем нанести краску.

— Ты постройнела в талии, моя дорогая. Переломишься пополам, если не будешь осторожна.

Открываю рот…

— Ц-ц-ц! Это был не вопрос.

Говард снова машет рукой и достает рулон богатой зеленой ткани. Ее прикладывают ко мне, затем быстро меняют на другую, цвета моей глицинии. Взгляд Говарда перепрыгивает с моих глаз на влажные волосы, на обнаженную кожу и наконец останавливается на кулонах на шее.

Говард постукивает по камню кончиком карандаша, который достал из-за уха.

— Это все останется, так?

В следующий же миг прикрываю ладонью круглый чернильный камень и раковину.

— Да, — отвечает Рордин, разворачиваясь, и я наталкиваюсь на леденящую силу его всепроницающего взгляда.

Я не снимаю эту цепочку. Никогда. Рордин подарил мне этот камень, когда я только сюда попала, с тех пор я его и ношу.

У меня есть несколько самых ранних воспоминаний, из тех времен, когда я была такой маленькой, что подъем на Каменный стебель казался мне восхождением на гору, даже когда Бейз или Кухарка держали меня за руку и помогали с каждым шагом, и я чувствовала на шее приятную тяжесть камня.

Пусть тогда он и казался увесистым, он научил меня ходить с лучшей осанкой. Держать голову высоко и двигаться.

Однажды я унесу его с собой и в землю.

Рордин прислоняется спиной к стене у окна, скрестив ноги в лодыжках, и выглядит он при этом вполне расслабленно и комфортно. Я чуть не закатываю глаза, когда Дольси склоняется поднять с пола несколько булавок и мельком оглядывается, проверяя, смотрит ли Рордин.

— Ну, пусть. Поработаем вокруг. Итак, мне нравится зеленый. — Говард подносит длинный отрез ткани к моим глазам. — Тон подчеркивает оттенок волос. Или же розовое золото, более мягкий подход, — размышляет он, сменяя отрез. — И более невинный.

Как он может так говорить, когда у меня грудь буквально выпрыгивает из этого пыточного сооружения? Скучаю по своей обвязке.

— Еще есть красный, который будет выглядеть потрясающе, однако, вероятно, привлечет… — Говард склоняет голову на один бок, потом на другой, — зрелое внимание.

Он продолжает подбрасывать информацию в сторону Рордина, поднося к моему лицу разные образцы. Пока он говорит, Дольси укутывает мое тело жесткой кремовой тканью. Кусок за куском прикалывает ее ко мне в виде наряда, который оставляет очень мало пространства воображению.

Платье начинает обретать форму, и с каждой вставкой ткани мое нутро скручивается чуточку сильнее, я каждые несколько мгновений опускаю взгляд, чтоб увидеть, сколько же кожи Дольси не накрывает.

Выронив подушечку с булавками, она снова поворачивает свои чувственные изгибы в сторону Рордина, и я тут же хватаюсь за возможность немного подправить ткань так, чтобы наряд выглядел не настолько уж откровенно.

Дольси быстро возвращает ткань на место, как только встает.

— Ты не можешь сделать вырез чуть повыше? — шепчу я так тихо, чтобы услышала только она.

— Ох, милая, нет, — понижает голос Дольси, украдкой бросая взгляд на мои сцепленные руки. — В женщине, которая одевается как маленький мальчик и постоянно ходит с грязью под ногтями, нет ничего очаровательного. Так обещанной леди не стать.

К щекам приливает жар.

— Прости, что?

Дольси пожимает плечами, заправляет прядь за ухо и одаривает меня жеманной улыбкой.

— Все нынче выставляют грудь напоказ на модных сборищах. А если нет, у тебя не будет надежды выделиться среди толпы и ты застрянешь в этом замке, пока не превратишься в старую каргу. — Она вонзает в плотную ткань очередную булавку, и я скриплю зубами. — Я делаю тебе одолжение. Поверь.

Только собираюсь сказать ей, чтоб засунула свое одолжение себе в жопу вместе с подушечкой для булавок, как вдруг воздух разрубает голос Рордина:

— Меньше выреза.

Бормотание Говарда обрывается на полуслове, а мой взгляд устремляется к Рордину, но тот смотрит не на меня. А на Дольси, уделяя ее румяным щечкам и бесстыжим томным глазкам полное, безраздельное внимание.

— Владыка? — произносит она легко и невинно, все еще прижимая ладони к моей груди, что вздымается с каждым резким вдохом.

Рордин отталкивается от стены и делает шаг вперед, склонив голову набок.

— Мне повторить отчетливей?

Дольси смотрит на него снизу вверх сквозь ресницы.

— Но я думала…

— Думала что? — Последнее слово вырывается, будто хлыст, и Дольси бледнеет, разинув ротик, но так и не выговорив ни слова.

— Что вы будете д-довольны. Что вам нужно сделать ее привлекательной для потенциальных женихов.

Рордин сверлит ее взглядом, не мигая, напряженный момент тянется так долго, что Дольси увядает на глазах. На висках Говарда собираются бусинки пота, взгляд мечется между Рордином и помощницей.

— Все хо…

Рордин заставляет меня осечься.

— Орлейт прямо высказала пожелание, а ты нагло пропустила его мимо ушей. Если не желаешь остаться без работы и жилья в замке, предлагаю тебе поменять фасон. Живо.

Дольси приседает в реверансе так быстро, будто у нее подкосились колени.

— Да, владыка. П-простите, владыка.

Она возвращается к работе, поправляет ткань на моем бюсте дрожащими руками, и я захожусь шипением, когда острый укол заставляет меня отшатнуться, держась за левую грудь.

— Ай!

— Вон!

Уничтожающий тон Рордина вызывает буйство движений: Говард поспешно толкает на выход бледную Дольси — с прижатой к губам ладонью, позабывшую про подушечку для булавок, что остается валяться на полу.

Рордин выдерживает мой взгляд, пока дверь не щелкает, закрывшись за обоими портными, и я остро ощущаю, как его грудь поднимается и опускается в том же ритме, что и моя. Он тихо цокает языком, прежде чем стремительным шагом направиться к столу с кувшином и хрустальными бокалами. Рордин наполняет один водой наполовину, затем смотрит на него, молчаливый и неподвижный, пока мое сердце бьется где-то в горле.

Я понимаю, во что может перерасти этот момент. Чувствую, как тяжесть этой возможности давит мне на грудь, мешает дышать.

И тот внутренний голос вновь кричит, что надо бежать.

Рордин прочищает горло и, развернувшись, идет ко мне.

Наверное, я дура… но я любопытная дура. И этого еще никогда не происходило лично. Нас всегда разделяла дверь, эдакая маска, скрывающая суть деяния.

Рордин останавливается, лишь когда мы рядом настолько, что дышим одним воздухом, — лицом к лицу, глаза в глаза, на грани чего-то запредельного.

Между нами впервые нет никакой двери. Ничего, кроме разреженного воздуха, полного смеси наших запахов.

— Позволишь?

Да, прошу.

Киваю, отказываясь моргать, когда Рордин оттягивает вниз край ткани, словно уголок книжной страницы.

Каждых вдох приближает мою грудь к его прохладе, каждый выдох — вновь ее отдаляет, как перетягивание каната, которым я ежедневно занимаюсь внутри себя.

Частичка меня хочет быть ближе, остальное знает, что мне нужно держаться, на хрен, подальше, что Рордин — это океан, который хлынет в легкие и утопит, если я в него упаду.

Рордин опускает взгляд, ледяной и пристальный, он останавливается на округлой груди и мельчайшей точечке боли, достаточно глубокой, чтобы выступила бусинка крови.

Я должна знать.

Голова склоняется, соски твердеют, плоть так сильно предвкушает его прикосновение, что становится неуютно.

Кожу дразнит прерывистый выдох.

Моргаю — и атмосфера переменяется.

Рордин вдруг стоит ко мне спиной, и я слышу, как покручивает бокал, чтобы перемешать воду…

Ни крови. Ни смазанного следа.

Их нет.

И я ничего не почувствовала. Даже легчайшего касания. Как будто Рордин изо всех сил постарался, чтобы его не осталось.

Засевший у меня внутри тяжелый камень очень похож на разочарование.

Рордин идет к двери, не позволяя мне даже бросить взгляда на его лицо. Мерцает ли в его глазах неудовольствие? Неудовлетворенность?

Отвращение?

Настолько ли все плохо, что мне нельзя видеть?

— Сегодня вечером подношение не понадобится.

Сердце ухает в пятки, в горле набухает ком, не давая нормально вздохнуть.

Эти слова…

Кислота, что льется прямо мне на кости.

Он крадет тот садистский трепет, что я испытываю во время ежевечернего ритуала, и заменяет его вот этим — столь же отстраненным, словно во время принятия подношения нас таки разделяла дверь.

Рордин останавливается, держа ладонь на дверной ручке.

— Сиреневый.

Трясу головой, устремляя остекленевший взгляд на его затылок.

— Что?

— Под цвет твоих глаз, — бормочет Рордин, прежде чем потянуть дверь на себя — и исчезнуть из виду.

Веки, трепеща, смыкаются, отгораживая меня от мира.

Я истекала кровью за завтраком, но Рордин почему-то не потребовал от меня окунуть ногу в ведро воды.

Это что, наказание какое-то? Способ заставить меня нарушить привычный распорядок дня? Потому как похоже именно на него.

Рордин нанес удар и свалил.

Раздается тихий стук, и я вижу, как Говард просунул голову в дверной проем и осматривает комнату блестящими глазками-бусинками.

— Он ушел?

— Ушел, — прочищаю горло, наблюдая, как Говард крадется внутрь так, будто пол усеян горячими углями. — И ему понравился красный.

Говард спускает очки пониже, изучает меня поверх оправы.

— О?

Киваю.

— И я хочу платье с низким вырезом сзади. И чтобы бедра облегало.

Портной хмурит брови, его глазки распахиваются шире, а щеки пунцовеют.

— Но… но, Орлейт, моя дорогая… тогда ты не сможешь надеть корсет. Для такого случая это очень, очень вольно!

— В этом и смысл, — цежу я, вытаскивая остальные булавки из той чудовищности, которую навертела на меня Дольси.

Если уж я и должна присутствовать на балу, то я не позволю запихнуть меня в то, в чем невозможно дышать.

— До тех пор, пока ворот остается у горла, в остальном даю вам творческую волю, Говард. Вы постоянно говорите, что хотели бы одеть меня как куклу. Что ж… попытайтесь.

Портной долго на меня смотрит, прежде чем разразиться бурной деятельностью, болтовней и выразительными жестами, которые вызывают у меня улыбку.

Рордин хочет меня наказать? Хорошо.

В эту игру можно играть вдвоем.