Mensura Zoili
Я сидел в кают-компании, а напротив меня, через стол, расположился странного вида мужчина…
Стоп. Я не был уверен, что нахожусь на борту судна: такой вывод я сделал потому, что за окном виднелось море, а сама комната показалась мне похожей на… кают-компанию. Но, может, это какое-то более привычное место? Впрочем, нет. Тогда не было бы такой качки. Я, конечно, не Киносита Мокутаро[6] и не могу сходу определить амплитуду колебаний, но комната качается — совершенно точно. Это, в конце концов, можно проверить, посмотрев в окно на линию горизонта, которая то поднимается, то опускается. День пасмурный, поэтому раскинувшееся, насколько хватает глаз, море — смутного серо-зелёного цвета, но граница, где оно соединяется со свинцовым небом, прыгает, по-разному перерезая круглое окно. Вот проплыла птица, почти того же оттенка, что и тучи, — видимо, крупная чайка.
Вернёмся к странному человеку, который сидит напротив и со скучающим видом читает газету. На носу у него очки с толстыми стёклами. Густые усы. Квадратный подбородок. Такое ощущение, что я его где-то встречал, но никак не могу вспомнить где. Судя по пышной всклокоченной шевелюре, передо мной какой-нибудь писатель или художник — правда, с этим образом совсем не вяжется его строгий коричневый костюм.
Какое-то время я внимательно рассматривал эту любопытную фигуру, потягивая из маленькой рюмки сладкий европейский ликёр. Мне было скучно, хотелось завязать разговор, но я всё не мог решиться — так неприветливо выглядел мой визави.
В конце концов господин с квадратным подбородком вытянул вперёд ноги и, подавляя зевок, сказал:
— Эх, скучно. — С этими словами он бросил на меня взгляд из-под очков и вновь вернулся к газете. Я окончательно уверился в том, что где-то его уже видел.
В кают-компании никого, кроме нас, не было.
— Скучно! — через некоторое время повторил странный человек. На этот раз он швырнул газету на стол и уставился на меня, рассеянно попивающего свой ликёр.
— Не хотите ли угоститься рюмочкой? — спросил я.
— О, спасибо. — Он склонил голову, но не сказал ни «да», ни «нет» на предложение выпить и продолжал: — Совсем измучился. Так и помереть можно со скуки, пока доберёшься.
Я не стал возражать.
— До Зоилии ещё больше недели, а судно у меня уже в печёнках сидит.
— До… Зоилии?
— Именно. До Республики Зоилия.
— А что, есть такая страна?
— Ну вы даёте. Неужели вы не слышали про Зоилию? Не знаю, куда вы направляетесь, но этот рейс всегда туда заходит.
Я был озадачен. Если уж на то пошло, я понятия не имел, как вообще оказался на этом судне. А название «Зоилия» мне точно не встречалось прежде.
— Правда?
— Конечно. Зоилия прославилась ещё в незапамятные времена. Вы, наверное, слышали, что именно здешний учёный когда-то раскритиковал Гомера. В столице и по сей день стоит великолепный обелиск в его честь.
Я удивился внезапно обнаружившейся эрудиции Квадратного Подбородка.
— Выходит, государство древнее?
— Ещё какое. По легенде, Зоилию когда-то населяли лягушки, но Афина Паллада превратила их в людей. Болтают, будто речь местных жителей похожа на кваканье, но правды в слухах нет. В исторических хрониках Зоилия впервые упоминается в связи с тем самым героическим учёным — обличителем Гомера.
— И что же, это и теперь просвещённая страна?
— А как же! Особенно известен столичный университет — он собрал в своих стенах лучших учёных страны и не уступает известнейшим университетам мира. А не так давно группа тамошних профессоров разработала один прибор — измеритель ценности. По отзывам, настоящее чудо! По крайней мере, так пишет местная газета «Зоильские вести».
— А что делает измеритель ценности?
— Буквально это и делает — ценность измеряет. По большей части используется для романов, картин и тому подобного.
— Какую ценность?
— В основном — художественную. Хотя, конечно, можно любую ценность померить. В Зоилии прибор назвали Mensura Zoili, в честь одного из славных предков.
— А вы эту диковину когда-нибудь видели?
— Сам прибор — нет, только иллюстрацию в «Зоильских вестях». На вид он как обычные весы: книгу или картину нужно положить на подставку. Немножко мешают переплёт или рама, но это не страшно — погрешность потом корректируется.
— Значит, полезная штука?
— Чрезвычайно полезная. Настоящий инструмент просвещения. — Квадратный Подбородок вытащил из кармана сигареты «Асахи» и, закурив, продолжил: — Больше можно не беспокоиться, что писатели да художники смогут нас надуть — как торговцы на рынке, которые вместо баранины норовят всучить собачатину. Тут сразу понятно — у произведения есть ценность, выраженная в цифрах. Думаю, в Зоилии поступили весьма разумно, когда без отлагательств оснастили этими аппаратами таможенные посты.
— Это зачем же?
— Чтобы проверять картины и книги, которые ввозятся из-за границы, и запрещать импорт тех, которые ценности не имеют. Говорят, сейчас всё проходит контроль — любые произведения из Японии, Англии, Германии, Австралии, Франции, России, Италии, Испании, Америки, Швеции, Норвегии. Но что-то с Японией дела плоховаты. Хотя на наш — весьма доброжелательный — взгляд, там вроде бы есть неплохие писатели и художники.
Пока мы беседовали, дверь кают-компании распахнулась, и вошёл расторопный чернокожий парень в синей летней униформе. Он молча положил на стол стопку газет и мгновенно скрылся за дверью.
Квадратный Подбородок, стряхивая пепел, потянулся за газетой. Видимо, это и были «Зоильские вести». Лист покрывали странные значки, напоминающие клинопись.
Я вновь поразился познаниям собеседника, умеющего читать такие закорючки.
— Как всегда — только и пишут, что о Mensura Zoili, — сказал он, не отрываясь от чтения. — Вот, опубликовали таблицу ценности всей прозы, которая была издана в Японии в прошлом месяце. Даже пояснения от инженеров, проводивших измерения, имеются.
— А есть что-нибудь про писателя по фамилии Кумэ[7]? — спросил я, думая о своём приятеле.
— Кумэ? Это роман «Серебро»? А как же, есть.
— И какова его ценность?
— Нулевая. Тут пишут, что вся книга — набор банальностей о том, как человек открывает для себя жизнь. Автор, мол, так торопится показать, будто всё на свете понял, что скатывается в низкопробную вульгарность.
Мне стало не по себе.
— И вы уж меня простите, но про ваш рассказ «Трубка» тоже кое-что имеется, — ухмыльнулся Квадратный Подбородок.
— И что же?
— Примерно то же самое. Банальщина, которая и так всем известна.
— Хм-м-м…
— А вот ещё пишут: что-то автор слишком плодовит…
— Ох, ох.
Теперь мне было не просто «не по себе» — я чувствовал себя полным дураком.
— Да, это всех касается: измеришь кого-нибудь из писателей или художников новым прибором — и всё, лопнул пузырь. Технику не обманешь. Это самого себя можно нахваливать сколько угодно, а тут сразу видно, кто чего стоит. И дифирамбы, которые писатели друг другу поют, не помогут. Попробуйте-ка лучше напрячься и создать что-то по-настоящему ценное.
— Но как вы можете быть уверены, что оценка прибора точна?
— Достаточно положить на него шедевр — например, «Жизнь» Мопассана. Сразу выдаст самые высокие показатели.
— И другого способа нет?
— Другого — нет.
Я умолк: мне казалось, что в логике Квадратного Подбородка кроется какой-то изъян. Но тут мне в голову пришёл ещё один вопрос.
— Значит, и произведения авторов Зоилии можно оценить?
— Это запрещено местным законом.
— Но почему?
— Ну как же — потому, что граждане Зоилии против. Страна с самых древних времён была республикой. Всё по принципу: vox populi, vox Dei[8]. — Тут Квадратный Подбородок улыбнулся с непонятным выражением. — Хотя поговаривают, что на измеритель уже клали местные произведения, и оценки вышли очень низкие. Тогда и правда получается дилемма: либо усомниться в показаниях прибора, либо в ценности своих работ, — и то, и другое удовольствие сомнительное.…Впрочем, это всего лишь слухи.
Вдруг судно качнулось так сильно, что Квадратный Подбородок свалился со стула, а на него опрокинулся стол. Перевернулись бутылка и рюмки, разлетелись газеты, линия горизонта в иллюминаторе и вовсе пропала из виду. Воздух наполнился звоном разбитой посуды, грохотом падающих стульев и ударами волн о днище корабля… Крушение! Мы с чем-то столкнулись! А может, под водой начал извергаться вулкан?..
…Я проснулся у себя кабинете, в кресле-качалке, где задремал после обеда за чтением «Критиков» — пьесы Сент-Джона Эрвина. Видимо, покачивание кресла и вызвало в моей голове образ судна.
Что до Квадратного Подбородка — он вроде походил на Кумэ… а вроде и нет. Я так и не понял, он это был или не он.
23 ноября 1916 года
