Ворота Расёмон

Рюноскэ Акутагава

В этот сборник вошли как принесшие Акутагаве мировую славу и автоматически ассоциирующиеся с его именем исторические рассказы и новеллы (включая легендарную «В чаще», послужившую основой для сценария бессмертного фильма «Расёмон» Куросавы), так и менее известные западному читателю, но почитающиеся на родине автора еще выше рассказы, действие которых происходит на фоне современной автору реальности Японии начала XX века, еще сохраняющей немало черт национального своеобразия, но жадно и стремительно «европеизирующейся». Отдельного упоминания заслуживают постоянно возникающие в творчестве Акутагавы реминисценции с классической русской литературой, которой он беспредельно восхищался и в которой наряду с родной историей нашел неисчерпаемый источник вдохновения.

Mensura Zoili

Я сидел в кают-компании, а напротив меня, через стол, расположился странного вида мужчина…

Стоп. Я не был уверен, что нахожусь на борту судна: такой вывод я сделал потому, что за окном виднелось море, а сама комната показалась мне похожей на… кают-компанию. Но, может, это какое-то более привычное место? Впрочем, нет. Тогда не было бы такой качки. Я, конечно, не Киносита Мокутаро^[6] и не могу сходу определить амплитуду колебаний, но комната качается — совершенно точно. Это, в конце концов, можно проверить, посмотрев в окно на линию горизонта, которая то поднимается, то опускается. День пасмурный, поэтому раскинувшееся, насколько хватает глаз, море — смутного серо-зелёного цвета, но граница, где оно соединяется со свинцовым небом, прыгает, по-разному перерезая круглое окно. Вот проплыла птица, почти того же оттенка, что и тучи, — видимо, крупная чайка.

Вернёмся к странному человеку, который сидит напротив и со скучающим видом читает газету. На носу у него очки с толстыми стёклами. Густые усы. Квадратный подбородок. Такое ощущение, что я его где-то встречал, но никак не могу вспомнить где. Судя по пышной всклокоченной шевелюре, передо мной какой-нибудь писатель или художник — правда, с этим образом совсем не вяжется его строгий коричневый костюм.

Какое-то время я внимательно рассматривал эту любопытную фигуру, потягивая из маленькой рюмки сладкий европейский ликёр. Мне было скучно, хотелось завязать разговор, но я всё не мог решиться — так неприветливо выглядел мой визави.

В конце концов господин с квадратным подбородком вытянул вперёд ноги и, подавляя зевок, сказал:

— Эх, скучно. — С этими словами он бросил на меня взгляд из-под очков и вновь вернулся к газете. Я окончательно уверился в том, что где-то его уже видел.

В кают-компании никого, кроме нас, не было.

— Скучно! — через некоторое время повторил странный человек. На этот раз он швырнул газету на стол и уставился на меня, рассеянно попивающего свой ликёр.

— Не хотите ли угоститься рюмочкой? — спросил я.

— О, спасибо. — Он склонил голову, но не сказал ни «да», ни «нет» на предложение выпить и продолжал: — Совсем измучился. Так и помереть можно со скуки, пока доберёшься.

Я не стал возражать.

— До Зоилии ещё больше недели, а судно у меня уже в печёнках сидит.

— До… Зоилии?

— Именно. До Республики Зоилия.

— А что, есть такая страна?

— Ну вы даёте. Неужели вы не слышали про Зоилию? Не знаю, куда вы направляетесь, но этот рейс всегда туда заходит.

Я был озадачен. Если уж на то пошло, я понятия не имел, как вообще оказался на этом судне. А название «Зоилия» мне точно не встречалось прежде.

— Правда?

— Конечно. Зоилия прославилась ещё в незапамятные времена. Вы, наверное, слышали, что именно здешний учёный когда-то раскритиковал Гомера. В столице и по сей день стоит великолепный обелиск в его честь.

Я удивился внезапно обнаружившейся эрудиции Квадратного Подбородка.

— Выходит, государство древнее?

— Ещё какое. По легенде, Зоилию когда-то населяли лягушки, но Афина Паллада превратила их в людей. Болтают, будто речь местных жителей похожа на кваканье, но правды в слухах нет. В исторических хрониках Зоилия впервые упоминается в связи с тем самым героическим учёным — обличителем Гомера.

— И что же, это и теперь просвещённая страна?

— А как же! Особенно известен столичный университет — он собрал в своих стенах лучших учёных страны и не уступает известнейшим университетам мира. А не так давно группа тамошних профессоров разработала один прибор — измеритель ценности. По отзывам, настоящее чудо! По крайней мере, так пишет местная газета «Зоильские вести».

— А что делает измеритель ценности?

— Буквально это и делает — ценность измеряет. По большей части используется для романов, картин и тому подобного.

— Какую ценность?

— В основном — художественную. Хотя, конечно, можно любую ценность померить. В Зоилии прибор назвали Mensura Zoili, в честь одного из славных предков.

— А вы эту диковину когда-нибудь видели?

— Сам прибор — нет, только иллюстрацию в «Зоильских вестях». На вид он как обычные весы: книгу или картину нужно положить на подставку. Немножко мешают переплёт или рама, но это не страшно — погрешность потом корректируется.

— Значит, полезная штука?

— Чрезвычайно полезная. Настоящий инструмент просвещения. — Квадратный Подбородок вытащил из кармана сигареты «Асахи» и, закурив, продолжил: — Больше можно не беспокоиться, что писатели да художники смогут нас надуть — как торговцы на рынке, которые вместо баранины норовят всучить собачатину. Тут сразу понятно — у произведения есть ценность, выраженная в цифрах. Думаю, в Зоилии поступили весьма разумно, когда без отлагательств оснастили этими аппаратами таможенные посты.

— Это зачем же?

— Чтобы проверять картины и книги, которые ввозятся из-за границы, и запрещать импорт тех, которые ценности не имеют. Говорят, сейчас всё проходит контроль — любые произведения из Японии, Англии, Германии, Австралии, Франции, России, Италии, Испании, Америки, Швеции, Норвегии. Но что-то с Японией дела плоховаты. Хотя на наш — весьма доброжелательный — взгляд, там вроде бы есть неплохие писатели и художники.

Пока мы беседовали, дверь кают-компании распахнулась, и вошёл расторопный чернокожий парень в синей летней униформе. Он молча положил на стол стопку газет и мгновенно скрылся за дверью.

Квадратный Подбородок, стряхивая пепел, потянулся за газетой. Видимо, это и были «Зоильские вести». Лист покрывали странные значки, напоминающие клинопись.

Я вновь поразился познаниям собеседника, умеющего читать такие закорючки.

— Как всегда — только и пишут, что о Mensura Zoili, — сказал он, не отрываясь от чтения. — Вот, опубликовали таблицу ценности всей прозы, которая была издана в Японии в прошлом месяце. Даже пояснения от инженеров, проводивших измерения, имеются.

— А есть что-нибудь про писателя по фамилии Кумэ^[7]? — спросил я, думая о своём приятеле.

— Кумэ? Это роман «Серебро»? А как же, есть.

— И какова его ценность?

— Нулевая. Тут пишут, что вся книга — набор банальностей о том, как человек открывает для себя жизнь. Автор, мол, так торопится показать, будто всё на свете понял, что скатывается в низкопробную вульгарность.

Мне стало не по себе.

— И вы уж меня простите, но про ваш рассказ «Трубка» тоже кое-что имеется, — ухмыльнулся Квадратный Подбородок.

— И что же?

— Примерно то же самое. Банальщина, которая и так всем известна.

— Хм-м-м…

— А вот ещё пишут: что-то автор слишком плодовит…

— Ох, ох.

Теперь мне было не просто «не по себе» — я чувствовал себя полным дураком.

— Да, это всех касается: измеришь кого-нибудь из писателей или художников новым прибором — и всё, лопнул пузырь. Технику не обманешь. Это самого себя можно нахваливать сколько угодно, а тут сразу видно, кто чего стоит. И дифирамбы, которые писатели друг другу поют, не помогут. Попробуйте-ка лучше напрячься и создать что-то по-настоящему ценное.

— Но как вы можете быть уверены, что оценка прибора точна?

— Достаточно положить на него шедевр — например, «Жизнь» Мопассана. Сразу выдаст самые высокие показатели.

— И другого способа нет?

— Другого — нет.

Я умолк: мне казалось, что в логике Квадратного Подбородка кроется какой-то изъян. Но тут мне в голову пришёл ещё один вопрос.

— Значит, и произведения авторов Зоилии можно оценить?

— Это запрещено местным законом.

— Но почему?

— Ну как же — потому, что граждане Зоилии против. Страна с самых древних времён была республикой. Всё по принципу: vox populi, vox Dei^[8]. — Тут Квадратный Подбородок улыбнулся с непонятным выражением. — Хотя поговаривают, что на измеритель уже клали местные произведения, и оценки вышли очень низкие. Тогда и правда получается дилемма: либо усомниться в показаниях прибора, либо в ценности своих работ, — и то, и другое удовольствие сомнительное.…Впрочем, это всего лишь слухи.

Вдруг судно качнулось так сильно, что Квадратный Подбородок свалился со стула, а на него опрокинулся стол. Перевернулись бутылка и рюмки, разлетелись газеты, линия горизонта в иллюминаторе и вовсе пропала из виду. Воздух наполнился звоном разбитой посуды, грохотом падающих стульев и ударами волн о днище корабля… Крушение! Мы с чем-то столкнулись! А может, под водой начал извергаться вулкан?..

…Я проснулся у себя кабинете, в кресле-качалке, где задремал после обеда за чтением «Критиков» — пьесы Сент-Джона Эрвина. Видимо, покачивание кресла и вызвало в моей голове образ судна.

Что до Квадратного Подбородка — он вроде походил на Кумэ… а вроде и нет. Я так и не понял, он это был или не он.

23 ноября 1916 года

Примечания

6

Киносита Мокутаро (1885–1945) — современник Акутагавы, японский писатель, драматург и одновременно доктор медицины, снискавший признание в Японии и за рубежом.

7

Кумэ Масао (1891–1952) — японский писатель, близкий друг Акутагавы; упоминается в ряде автобиографических произведений.

8

Глас народа — глас Божий (лат.).