Охотники на демонов. Похождения Такуана из Кото – 2

Рю Чжун

Храмовый монах, странствующий воин и хитроумный пройдоха заходят в таверну… Наутро дорожная сумка у монаха становится легче, а голова у воина – тяжелее. Пройдохи же как и не было.Монах Сонциан путешествует по стране Итаюинду, выполняя поручение богини Запада. На пути его ждут злые колдуны и демоны, странствующие воины и другие монахи, прорицатели, грабители и воры.Это второй том книги «Такуан из Кото», изданный отдельно.

Глава третья

в которой повествуется о том, как посланник богини Запада и сопровождавший его воин по имени Чжу Люцзы продолжали свой путь, а также о том, как болтливость Сонциана сослужила ему плохую службу во второй раз

Итак, странствующий воин Чжу Люцзы и монах по имени Сонциан отправились дальше в сторону Синей горы, которая располагалась на западе княжества Четырёх Рек. Ходили слухи, что в княжестве Четырёх Рек водились оборотни, и потому Сонциан был весьма рад компании странствующего воина-демоноборца. А Чжу Люцзы надеялся, что, оказав услугу посланцу богини Запада, он попадёт в милость к самой Сиваньму и та поможет ему вернуться на Небеса. А также избавит от поросячьего носа, который доставлял Чжу Люцзы немало хлопот.

Мало того что из-за носа этого Люцзы походил на оборотня сам — словно одного этого было мало! — свиной пятак оказался ещё и преизрядно чувствительным. Здоровяку Люцзы не страшны были самые мощные оплеухи, но стоило даже лёгкой пощёчине коснуться его носа, как острейшая боль пронзала Люцзы от темени до самой последней косточки крестца. И боль эта пробуждала в сердце воина такую ярость, что глаза наливались кровью, из ушей валил зелёный дым, а сам Люцзы терял всякий контроль над своими действиями.

Размышляя о своём злополучном носе, Люцзы шагал вслед за монахом по узкой тропе, которая вскоре вывела путников к большому полю, плотно засеянному кукурузой. Упругие зелёные стебли вымахали в полтора человеческих роста, поднимая оранжевые початки выше макушки немаленького Чжу Люцзы. Тропа сворачивала направо и шла в обход поля, края которого не было видно.

— Эй, монах! — крикнул Люцзы Сонциану, который шёл впереди на тропе.

Тот остановился и вопросительно посмотрел на Люцзы.

— Давай напрямки! — с этими словами Люцзы взмахнул своей булавой и обрушил её на кукурузные стебли.

Со звонким хрустом стебли надломились и повалились в сторону. Один из початков оторвался и упал прямо на Люцзы, пребольно ударив его по носу.

— Наракас-с-сура! — возопил Чжу Люцзы, зажмуривая глаза, чтобы прилившая к ним кровь не выплеснулась наружу.

Он стал бешено крутить булавой и ринулся вглубь кукурузного поля, раскидывая стебли в разные стороны мощными ударами, как если бы это были долговязые солдаты вражеского войска, которое два месяца в осаде морило себя голодом.

Кукуруза не могла удержать странствующего воина, поэтому уже спустя одно мгновение его боевой клич раздавался далеко посреди поля. Сонциану ничего не оставалось, как последовать за своим спутником.

Монах обнаружил Чжу Люцзы по другую сторону поля. Странствующий воин сидел на обочине широкой просёлочной дороги, потирая ушибленный нос. Ярость уже отошла с его лица, оставив только лёгкую досаду.

— Треклятая кукуруза, — пожаловался Люцзы монаху. — Надо же было ей на голову мне упасть!

— На то была воля богини Запада, — ответствовал Сонциан. — Иначе мы бы целый день поле это кругом обходили.

Чжу Люцзы нехотя согласился и, покряхтывая, поднялся на ноги. Вдвоём путники продолжили путь, который привёл их на постоялый двор, где Чжу Люцзы наконец мог удовлетворить свой голод.

Он заказал себе трёх самых жирных каплунов и пять кувшинов молодого вина, а монаху — тарелку пареной репы. Люцзы был доволен своей шуткой, поскольку пареная репа считалась в миру едой для бестолковых тружеников. Но Сонциан репу любил, и потому с превеликой радостью набросился на еду. За проведённый в полях день он изрядно проголодался.

Чжу Люцзы меж тем опустошил свой первый кувшин и огляделся. Пить в одиночестве ему было скучно, а из монаха собутыльника сделать было никак нельзя: в монастырях вино было под строжайшим запретом. Поэтому послушники первых лет нередко пропадали из монастыря на целые сутки, а то и неделю. Чжу Люцзы, однако же, этого не знал и потому не стал даже и предлагать монаху разделить с ним выпивку.

Постоялый двор, в котором остановились путники, стоял на обычной просёлочной дороге вдалеке от торгового тракта, по которому шли купеческие обозы. Поэтому народу в обеденной зале было немного. За большим круглым столом расположилась компания плотников, которая отправлялась в Сурин на заработки. По княжеству прошёл слух, что в столице разгорелся нешуточный пожар, и прослышавшие об этом плотники из деревни по соседству собрали бригаду и без лишних размышлений выдвинулись в дорогу.

В углу сидела парочка стариков, которые держали путь на свадьбу своего старшего сына. Младшая дочь сидела тут же, заботливо подливая в покрытые трещинами чашки терпкий зеленоватый напиток. На эту же свадьбу, только со стороны невесты, была приглашена и другая семья, расположившаяся за соседним столом. Рано поседевшую женщину сопровождали сын с дочерью. Чёрные волосы девочки заплетены были в семь косичек по числу богов удачи, а короткие солнечно-рыжие волосы её брата топорщились в разные стороны. Девочке недавно исполнилась дюжина лет, а мальчик был чуть постарше.

За высокой стойкой устроился бродячий музыкант с похожей на разрубленную пополам тыкву пипой за плечами. Перед ним стоял полупустой бокал пива.

«Вот он-то мне и сгодится!» — решил Чжу Люцзы и крикнул:

— Эй, пипач! Чего грустишь?

Музыкант обернулся, и Чжу Люцзы увидел большой белый шрам, наискось пересекавший покрытое дорожным загаром лицо. Чжу Люцзы решил, что перед ним заслуженный воин, который променял фехтование на музыку.

— Подсаживайся ко мне! — радушно пригласил он, махнув рукой, в кулаке которой была зажата каплунова нога.

Музыкант подсел к столу, бросив осторожный взгляд на сидевшего тут же Сонциана. Но монах ничего ему не ответил, слишком уж он был увлечён поглощением пареной репы.

Чжу Люцзы наполнил свою глиняную кружку до краёв вином из второго кувшина и придвинул её музыканту под нос, а сам поднял кувшин с остатками:

— За славные победы! — провозгласил он тост.

Музыкант замешкался, но потом всё же поднял и свою кружку с остатками пива. Чжу Люцзы бросил обиженный взгляд на оставшееся на столе вино, но музыкант покачал своей кружкой у него перед глазами. «Нечего добру пропадать, пусть даже это пиво прокислое», — догадался Люцзы, и уважение к музыканту со шрамом только подросло у него в сердце.

Чжу Люцзы опрокинул кувшин в себя, и вино приятно зажурчало у него в глотке. Он дождался, покуда музыкант не поставил свою кружку на стол, и спросил так:

— В какой битве ты заполучил такое украшение, уважаемый?

Украшением Чжу Люцзы назвал шрам, который прочие люди назвали бы уродством. Но для странствующего воина не было ничего достойней, чем полученная в неравном бою отметина.

— Оборотню под руку попал, — нехотя сказал музыкант.

— Сколько их было?

— Кого?

— Ну оборотней!

— Один всего, такой огромный, — сказал музыкант. — Выше на целую голову тебя, уважаемый.

— Всего один? — прищурился Люцзы. Уважение съёжилось в его сердце.

— Если бы не бродячий монах-комусо, в клочья меня порвал бы оборотень этот, — в голосе музыканта звучали воспоминания, которые он безуспешно гнал от себя вот уже четвёртой кружкой пива.

— Эх, — сокрушённо вздохнул Чжу Люцзы, — выходит, никакой ты не воин.

— Помилуй, уважаемый! Музыкант я, — показал на пипу его собутыльник.

«Не гнать же теперь его из-за стола», — подумал Люцзы с досадой. А вслух сказал:

— И среди музыкантов достойные люди попадаются. Может, ты умеешь песни сочинять?

Чжу Люцзы вспомнил, как нравилась ему песня, однажды сочинённая в его честь. Песня была хороша, покуда не стало ясно, что предназначалась она совершенно другой цели. От воспоминаний о своей прежней неловкости странствующий воин покраснел.

Музыкант заметил, что Люцзы к музыке небезразличен, и произнёс такие слова:

— Пусть я и не придворный сочинитель, но всё же какой-никакой талант имею. Позволь мне сочинить песню о твоих подвигах, уважаемый? Уверен я, что ты на своём пути немало повстречал оборотней и прочих демонов.

Чжу Люцзы зарделся от удовольствия и сказал:

— Не далее как вчера я двух оборотней одолел зараз. Хотели они монаха сожрать, но куда там! Повезло тебе, что я рядом оказался. — С этими словами Люцзы хлопнул монаха по плечу.

Тот поперхнулся и закашлялся.

— Богиня Запада прислала тебя на моё спасение, — сказал монах, прочистив горло. — Да пусть всегда будут чисты её рукава и золоты её косы!

С этими словами Сонциан поклонился так низко, как только мог, не вставая со скамьи.

— Воистину, богиня Запада ведёт нас к цели, — продолжил монах. — Не пройдёт и недели, как мы доберёмся до Синей горы. Там я вручу настоятелю парадную робу, краше которой нет во всём Итаюинду.

Музыкант стал расспрашивать Сонциана:

— Что за роба?

— Гляди сюда, уважаемый! — и Сонциан вытащил из дорожного мешка свёрнутую вчетверо робу.

Золочённая вышивка заиграла огнями, отражая пламя масляных светильников, висевших на стенах. Все посетители разом повернули головы.

— Ах! — раздался возглас восхищения из угла. — Сколько живу, такой красоты не видел! — произнёс сидевший там старик.

— Неужто золото настоящее? — удивилась его жена.

— Да наверняка уже, — ответил старик. — Зачем врать монаху?

И правда, врать монаху было незачем. Но и показывать золочёную робу всем подряд не стоило. Ведь это могло привлечь внимание грабителей и воров.

Монаху и самому эта мысль пришла в голову, хоть и запоздало. Он с тревогой посмотрел вокруг, но поддельного даоса не заметил.

— Спрятал бы ты робу свою, — сказал Чжу Люцзы. — Мало ли что.

— Богиня Запада, могущественная Сиваньму, не допустит, чтобы с нами что произошло. Даже оборотни когда набросились, она послала тебя на помощь, — благоговейно произнёс Сонциан.

Чжу Люцзы усмехнулся наивности монаха и пригубил из третьего кувшина.

— На Эбису надейся, но и про наживку не забывай, — припомнил он пословицу, которая, по его мнению, подходила под случай.

Однако Сонциан так и не понял, как покровительствующий рыбакам бог удачи связан с богиней Запада и её поручениями.

— К тому же, — сказал он, — у меня есть волшебный обод. С ним никакие демоны мне не страшны!

И Сонциан показал музыканту обод. Тот протянул было руку, чтобы потрогать волшебную вещицу, но Сонциан не позволил музыканту даже коснуться золотого круга. Он осторожно завернул обод в складки робы и запихал всё вместе обратно в мешок.

— Значит, уважаемый, богиня Запада отправила тебя на Синюю гору, чтобы туда робу доставить? — переспросил музыкант.

— Нет, что ты! — засмеялся монах. — Робу эту настоятель мне поручил.

— Что же тогда?

— Там, в монастыре, волшебный свиток хранится. Сиваньму послала меня, чтобы я его забрал. И ожерелье ещё изумрудное.

— Ожерелье?

Тут монах наконец понял, что чересчур разговорился.

— Послышалось тебе, уважаемый, — поспешил заверить он. — А не знаешь ли ты какой-нибудь песни про богиню Запада?

Музыканту показался странным такой поворот беседы, но закапываться монаху в душу он не стал. К тому же в кошельке у него не было ничего, кроме хлебных крошек, а хорошо исполненная песня могла превратиться в сытный ужин, поэтому он вытащил пипу из-за спины и запел.

Голос у музыканта был хороший, поэтому стоило ему закончить песню о величии и красоте Сиваньму, как плотники поманили его к себе. Минуту спустя они уже распевали хором песню о семи карликах, что пытались взобраться на лошадь.

«Буду впредь помалкивать», — решил про себя монах и снова уткнулся в свою миску.

После ужина Сонциан отправился ночевать на сеновал, а Чжу Люцзы остался на постоялом дворе. Он пересел к весёлым плотникам за стол и заказал ещё вина.

Сонциан спал беспокойно. Ему казалось, что он стоит в главной зале своего родного монастыря, а вокруг него прыгают и хохочут бесы-оборотни всевозможных видов. Самый здоровый, рога которого упирались в перекладину на высоком храмовом потолке, рожей своей похож был на Кокори-бханте — если бы не длинные зазубренные клинки, которые торчали из-за его нижней губы. Вместо глаз у верховного демона были две дыни кивано.

Сонциан же стоял на дощатом полу ни жив ни мёртв и повторял восьмую камишутту на три сотни раз. На голове у него был золотой обод, который тихонько гудел. Оборотни безуспешно пытались дотянуться до монаха, но их когтистые лапы раз за разом отскакивали от сияния, исходившего от обода.

Наконец два маленьких бесёнка подвели к монаху верховного демона. Сонциан зажмурился и услышал, как демон заорал ужасным хриплым голосом:

— Разлепи уже веки!

От крика Сонциан проснулся и подскочил на месте, разбросав пучки сена во все стороны. Рядом с ним стоял Чжу Люцзы, в глазах которого до сих пор плескалось вчерашнее вино.

— Ну и горазд же ты поспать, — сказал странствующий воин, который за проведённую в пьянстве и песнях ночь успел надорвать голос.

Сонциан наскоро умылся, забросил на плечо дорожный мешок и вышел из сеновала на улицу, где солнце уже взобралось по небу почти на самый хребет. Чжу Люцзы дожидался его у ворот, сжимая в одной руке свою булаву, а в другой — плетёную сумку, в которой позвякивала полудюжина винных кувшинов.

Погода выдалась хорошая, и весь день монах с демоноборцем провели в дороге, прошагав немалое расстояние. Вечер застал их в поле, и, подметив, что солнце уже начало краснеть, Сонциан предложил свернуть с дороги. Переночевать путники решили возле раскидистой туи, которая росла неподалёку, окружённая можжевельником. Люцзы прошёлся по зарослям, но дров для достойного костра набрать не сумел. Горстка сухих можжевеловых веток быстро истлела, и к путникам со всех сторон начала подползать ночная тьма.

Сонциану стало боязно, и он, чтобы успокоиться, засунул руку в дорожный мешок, чтобы вытащить оттуда волшебный обруч, нацепить на голову и заснуть спокойно, не опасаясь ни настоящих оборотней, ни приснившихся ему ранее.

К ужасу Сонциана, вместо обруча он вытащил из мешка ржавую подкову. В панике он подскочил с места и вытряхнул из мешка всё, что в нём было. На притоптанную траву упала шкатулка со списком восьмой камишутты, запасная пара исподнего и свёрнутая на четыре раза грязная простыня.

— Воры! — завопил монах.

— Где? — поднял голову Чжу Люцзы, который только-только улёгся.

Ночная попойка его утомила, а день в дороге прибавил к этой усталости достаточно, чтобы странствующий воин превратился в лежачего.

— Робу золотую украли! И мою дорожную тоже! И обруч! — стал объяснять монах. — Только подкова и простыня! Как же теперь я без обруча, а если оборотни нападут?

— На всё воля богини Запада, — ответил Чжу Люцзы со всей мудростью, которая в его случае целиком происходила из лени.

— О, божественная Сиваньму, — взмолился монах, — за что мне такое несчастье! Сойди к твоему ничтожному посланцу и помоги вернуть всё, что подлые воры у меня украли!

Сонциан упал ниц и стал творить молитвы одну за другой. Но богиня Запада этих молитв не слышала. Она была занята своими делами. Не помогли Сонциану и молитвы, которые он обратил к семи богам удачи: ко всем вместе и к каждому в отдельности.

— Возвращаемся назад! — сказал Сонциан, когда запас его молитв наконец иссяк.

Он запихнул исподнее и шкатулку обратно в мешок, а подкову зашвырнул подальше в поле. Чжу Люцзы не пошелохнулся. Наоборот, он только сложил руки на своём бочкоподобном животе и захрапел.

— Вставай! — крикнул ему Сонциан, но так и не смог оторвать странствующего воина от заслуженного сна.

Сколько ни пихал монах спящего Чжу Люцзы, ничего у него не вышло. Доведённый до отчаянья, Сонциан пошёл на крайнюю меру. Он поднял с земли последний едва тлеющий уголёк и, высунув от волнения язык, осторожно положил его Чжу Люцзы на поросячий нос.

Действие это возымело немедленный эффект. Люцзы вскочил как ужаленный и стал размахивать булавой направо и налево с такой резвостью, что монах едва-едва успевал уворачиваться. Наконец булава нашла свою жертву, которой оказался толстый и покрытый треснувшей корой ствол туи. Дерево задрожало, и с его веток посыпались мелкие шишки.

— Берегись, монах! Каменный град! — закричал Чжу Люцзы, который так и не понял, что происходит. Он закрутил булаву над головой так, что шишки разлетались от неё во все стороны, как если бы в руках у него была не булава, а прочный бамбуковый зонт.

Сонциан в это время лежал в зарослях можжевельника и судорожно вспоминал, кому ещё можно было бы помолиться. Он уже пожалел о том, что решил потревожить сон Люцзы таким бессовестным способом.

К счастью для монаха, Чжу Люцзы отходил от гнева так же быстро, как и оказывался в его власти. Поэтому вскоре он пришёл в себя и стал искать Сонциана.

— Эй, монах! Ты живой? Выходи давай! — сказал Чжу Люцзы, уверенный, что монах где-то спрятался, что было совершенной правдой.

Сонциан осторожно поднялся на ноги и промолвил:

— Здесь я. Надо возвращаться нам. Найти вора и робу вернуть. И обруч!

— Сейчас? — удивлённо спросил Люцзы.

Монах огляделся. Ночь была ясной, и звёзды подсвечивали горизонт, но, кроме горизонта да чёрных контуров Чжу Люцзы, туи и потрёпанных кустов можжевельника, ничего было не разглядеть. Путешествовать по темноте монаху расхотелось.

— Завтра первым делом, — смирился он.

Чжу Люцзы довольно хрюкнул, улёгся обратно и через дюжину вздохов уже спал крепчайшим сном. Монаху ничего не оставалось, как последовать его примеру. Заснуть он так и не мог, поэтому всю ночь провёл в медитации, повторяя про себя восьмую камишутту на триста, затем ещё на триста, а затем и на тысячу раз.

Чтобы узнать, кто же обокрал монаха и что он сделал с украденным, читайте следующую главу.