Голодная луна

Рэмси Кэмпбелл (1986)

Небольшой городок Мунвелл чтит свои традиции, корни которых уходят еще в друидические времена. Как говорят легенды, в пещере рядом с городом обитает жуткое неземное существо, которого могут усмирить только древние ритуалы. Но с приходом в город радикального проповедника Годвина Манна все меняется. Местные жители попадают под влияние его фанатизма, и освященные временем традиции разрушаются. Вскоре вокруг начинают происходить странные вещи, затем Мунвелл окружает непроглядная тьма, из которой не вырваться, сам он исчезает с карт. А люди, живущие в нем, меняются. Бессмертное зло рвется на волю, и его желания простираются далеко за пределы маленького городка. И тем, кто все это время сопротивлялся Манну, теперь придется сразиться с чем-то, неподвластным человеческому разуму.

Глава одиннадцатая

Когда они наконец ушли из «Однорукого солдата», Крейг старался держать себя в руках. Он хотел уйти после того, как Юстаса выгнали со сцены, но Хейзел и Бенедикт решили остаться до конца. Бородатый парень с гитарой получил жидкие аплодисменты, но большая часть аудитории с нетерпением ждали заключительное выступление — христианский дует мультиинструменталистов с жизнеутверждающими песнями. Крейга разозлила их уверенность в том, что они обладают исключительным правом выступать на этой сцене. Он бы сказал все, что о них думает, если бы Хейзел и Бенедикт не пришли в паб с друзьями.

Хейзел познакомилась с ними в христианской лавке, где она подрабатывала. Мел активно жестикулировал своими большими влажными от пота руками, а Урсула, его жена, кивала на каждое его утверждение. Оба просто сияли от восторга, и Крейг был сыт ими по горло задолго до того, как они добрались до коттеджа Эддингсов, где Хейзел пригласила их на кофе. Когда прошли половину пути, Крейг заметил:

— Похоже, вам понравился сегодняшний вечер.

— А вам нет? — воскликнула Урсула. — Все было просто супер.

— Первый выступавший, комик, был неплох. Но мне показалось, вы обрадовались, когда он ушел со сцены.

— Я уж точно обрадовался, — заявил Бенедикт. — Мунвеллу подобные шутки не нужны.

— Но почтальон-то ему нужен, правда? Но я не стану его винить, если парень решит иначе.

— Не станете его винить? — переспросил Мел, наклонившись к Крейгу. — Но наш долг обвинить его, показать ему, где он неправ.

Крейг тяжело вздохнул и предпочел не спорить, учитывая количество выпитого за вечер. Но Вера решила продолжить разговор:

— Вы же обычно не ходите в пабы? Так вы сегодня специально пришли, чтобы испортить его выступление?

— Нельзя испортить то, что и яйца выеденного не стоит, — сказал Бенедикт.

— Но все же вы пришли специально, чтобы уничтожить его?

— Я так не думаю, — радостно сказала Урсула. — Если одна неудача уничтожит его, значит, он плохой комик. Надеюсь, сегодняшний вечер научит его шутить так, чтобы всем нам было смешно. И не забывайте, он вышел на сцену, чтобы уничтожить нашу веру в Бога.

— Уверена, Бог и ваша вера сами могут о себе позаботиться. Вы же захватили паб, чтобы люди, которые не на вашей стороне, чувствовали себя затравленными и не смеялись.

— Нет, нет, — возразил Мел с мягкостью посетителя у постели больного. — Вы сами видели, что местные уже на нашей стороне. Они поняли, что нуждаются в Господе, а не в его врагах.

— Вы сейчас нас имеете в виду, — проворчал Крейг.

— Мамочка в глубине души точно не враг Господа, — сказала Хейзел с нотой мольбы в голосе. — И ты тоже не был бы его врагом, если бы задумался хоть на мгновение.

Крейгу захотелось взять дочь за руку и сжать ее, чтобы она перестала за него переживать, особенно сейчас, когда он изо всех сил старался не переживать о ней. Мел и Урсула начали петь гимн, и Эддингсы присоединились к ним. Они все еще пели, когда дошли до коттеджа на краю пустошей.

Крейг откинулся на спинку стула в гостиной, под репродукцией картины, изображающей Христа, протягивающего руки, со смачными пятнами крови на обеих ладонях. Больше всего Крейга оскорбляло в этом изображении отсутствие какого-либо художественного таланта, словно автор был уверен, что любое изображение на эту тему вызовет автоматическую реакцию. Он надеялся, что картину купил Бенедикт, а не Хейзел.

Мел и Урсула сели на угловой диван, и Мел прочитал выражение лица Крейга, когда тот отвел взгляд от картины.

— Неужели в вас нет ничего духовного? — спросил он.

— Можете включить меня в категорию тех, кто не знает, существует ли Бог или нет, если вам так удобней.

— Христос не терпит нейтралитета. Любой, кто не с Ним, — против Него. — Он вытянул вперед руки, словно показывал Крейгу что-то огромное, но невесомое. — Разве вы не чувствуете в своем сердце пустоты, которую следует заполнить верой?

— Пустота меня устраивает.

Мел повернулся к Вере.

— Хейзел сказала, что вы были верующей. Мы, верующие, обязаны наставлять других на путь истинный.

— Я верю в пари Паскаля.

— Простите?

— Паскаль — философ, утверждавший, что так как существование Бога невозможно доказать, то целесообразно держать пари о том, что он все-таки существует. Если его нет, то вы ничего не потеряете, но если он есть, то получите, что получите.

— Это софистика, которая прикидывается верой. Только позволив Господу управлять вашей жизнью, можно верить в него по-настоящему.

— Думаю, мы уже стары для этого, — сказал Крейг. — Нам не хочется, чтобы кто-то постоянно указывал нам, что делать.

Бенедикт принес поднос с кофейными кружками.

— Кто-то может подумать, что именно это вы и делаете по отношению к нам.

— Что ты имеешь в виду, Бенедикт? — внезапно Крейгу захотелось покончить с этой неизбежной конфронтацией. — Если хочешь что-то сказать, не стесняйся. Чем мы тебе насолили?

Бенедикт осторожно поставил поднос на стол, рядом с пачкой религиозных брошюр.

— Простите. Спасибо, — сказал он, передавая кружки с кофе, а потом посмотрел на Крейга. — Думаю, вам следует смириться с тем, что Хейзел уже взрослая. И еще мне кажется, вы пытаетесь учить меня, как вести бизнес.

— Если бы мы с Верой собирались одолжить вам деньги, то нам действительно пришлось бы учить тебя, как вести бизнес.

— Я готов выслушать ваши предложения.

— Я сказал «если бы», Бенедикт. Если бы мы собирались одолжить вам деньги.

Хейзел крепко обхватила горячую кружку обеими руками, поморщилась и поставила ее на каминную полку.

— Вы этого не сделаете? — спросила она дрожащим голосом.

— Мы не уверены, будут ли у нас свободные средства, — ответила Вера. — И не знаем, где в итоге поселимся. Но точно не в Мунвелле, если события продолжат развиваться в том же направлении.

— В каком направлении? — спросил Бенедикт. — Годвин хочет создать на земле место, свободное от преступности, греха и порока. И он выбрал наш город, потому что мы отрезаны от внешнего мира. Даже вы должны понимать, что это благое дело.

— Даже кто? — Крейг чувствовал, как у него в груди поднимается гнев. — Даже такие грешники, как мы? Может, теперь ты согласишься, что нам здесь не рады.

— Ох, папочка, ты же знаешь, что мы всегда рады вам обоим, — взмолилась Хейзел, но Бенедикт перебил ее:

— Вы так и не сказали, что́ вам не нравится в моем подходе к бизнесу.

— Ты вряд ли захочешь это услышать. Но я скажу, что нам совершенно не нравится то, как ты используешь Хейзел для привлечения клиентов. Мы слышали, какие оскорбления ей приходится выслушивать, и это неудивительно, учитывая, что ты заставляешь ее играть на людских страхах для продажи твоих проклятых сигнализаций.

— Я не против, папочка, правда не против. Мой долг помогать мужу.

— О, ради бога, Хейзел, когда ты превратилась в такую святошу? — воскликнул Крейг и крепко сжал зубы, словно пытался ими перекусить только что сказанные слова. — Прости, я не хотел. Наверное, слишком много выпил.

— Я прощаю тебя.

Крейг сжал зубы еще сильнее.

— Что не так? — тихо спросил Бенедикт. — Она сказала, что прощает вас.

— Да, потому что твой приятель Манн учит, что она обязана, я прав? Ты прощаешь меня, потому что это твой долг, Хейзел, ведь так? И дело не в том, что я люблю тебя, а ты любишь меня. — Он повернулся к Бенедикту. — Я скажу, что не так с твоим прощением — оно подавляет истинные чувства. Я думал, что религия приносит умиротворение, только так я мог бы принять ее в своем возрасте. Но если я задержусь в атмосфере всепрощения еще хоть минуту, то заработаю язву желудка. Теперь вынужден откланяться, я устал и сказал слишком много. — Но он задержался в дверях. — Что касается проблем с твоим бизнесом, тебе остается уповать на Господа.

Он с трудом поднялся наверх, в ванную, ополоснул лицо водой и, глядя на себя в зеркало, почистил зубы. Когда он вошел в спальню с двумя раскладными кроватями, Вера уже ждала его.

— Я сказала, что утром мы уедем, — тихо сказала она.

— Нам не место в Мунвелле, правда?

— Я тоже больше не могу здесь находиться.

Но когда она вернулась из ванной, выключила свет и забралась в свою шаткую постель, ее голос звучал уже не так уверенно:

— Надеюсь, что он не запретит ей приезжать к нам в гости, — пробормотала она. — Она же все еще наша Хейзел, несмотря на все перемены. И я хочу видеться с ней хотя бы иногда. Жаль, что мы слишком стары для долгих автомобильных поездок.

Когда она заснула, Крейг все еще слышал ее слова. Почему он не держал язык за зубами, а решил попытаться выиграть бессмысленный спор? Мысль о Годвине Манне и его последователях привела его в ярость, но больше всего его взбесило воспоминание о женщине, которая вышла на сцену после Юстаса. Юмор был одним из приемов для привлечения неофитов, как и имитация популярных песен. Но как Хейзел могла купиться на все это? Где они с Верой допустили ошибку?

Он чувствовал себя неуклюжим и уязвимым, и, возможно, именно поэтому ему снилось, что он таким и был. Крейг вернулся в детство, где его заставляли делать на спор то, чего он не хотел. Он спускался по веревке в заброшенную шахту на пустошах над Мунвеллом, но на этот раз он знал, что произойдет, и поэтому изо всех сил старался заставить свои руки вытащить его из темноты, пока еще был шанс. Наконец ему удалось остановить свой спуск, ухватившись за веревку руками и ногами, но тут узел, крепивший веревку к скале, ослаб.

Падал он недолго. От удара о грубый камень у него перехватило дыхание. Он увидел лицо друга, который заглянул в шахту, и ему казалось, что смотрит через перевернутый телескоп. Друг крикнул, что пойдет за помощью, а Крейг остался лежать, тяжело дыша, весь в синяках, в глубокой темноте, которая оседала в его легких, словно грязь. Он не мог дышать, потому что знал, что будет дальше, и теперь он чувствовал его приближение: чудовища, которое утащит его в темноту. И вот он оказался в узком тоннеле, плечи упирались в каменные стены, и он не мог пошевелиться, а тварь, притащившая его сюда, уже тянулась к его голове. Он проснулся, задыхаясь от того, что уткнулся лицом в подушку.

К счастью, подушка заглушила его крик. Крейг сел, чтобы стряхнуть с себя остатки сна. Конечно, ничего страшного не произошло, его успели спасти. Да и произойти ничего не могло, он был всего лишь испуганным ребенком. Наверное, все дело в песне, которую он услышал в пабе, хотя он и не мог вспомнить, слышал ли ее раньше. Он решил отвлечься на пейзаж, с трудом поднялся на ноги и на цыпочках подошел к окну.

Крейг отодвинул одну занавеску, чтобы лунный свет проник в комнату, но не попал на кровать Веры. Он повернулся к окну, чтобы выяснить, почему лунный свет на ковре мерцает. Он поднял голову, а затем наклонился вперед, стукнувшись лбом о стекло. Пустошь была в огне.

Как огонь может быть таким белым? На мгновение ему показалось, что это туман или газ, но нет, ни туман, ни газ не двигаются таким образом. Край пустоши выглядел еще чернее, чем обычно, и белые языки пламени плясали на камнях, на вереске и на траве. Затем пламя покраснело и взметнулось выше. Крейг заставил себя оторваться от окна, чтобы поднять тревогу, но услышал, как к пустоши подъезжает пожарная машина. Он продолжал смотреть на край пустоши, пока огонь не был потушен, а под тускнеющей луной не осталось даже намека на дым. Только после этого Крейг вернулся в постель.

Утром он узнал, что неизвестный устроил там пожар. Испугавшись огня, стадо овец растоптало палатки, и два последователя Манна получили травмы. Несколько животных упали в пещеру, над которой Манн проводил свою проповедь. Бенедикт рассказал о произошедшем таким тоном, словно в чем-то подозревал Крейга и Веру. Больше по дороге в Шеффилд он не проронил ни слова, и Крейг никак не мог отделаться от ощущения, что он зря уехал из Мунвелла, хотя теперь уже было слишком поздно. Перед его глазами все еще плясало пламя, которое вначале казалось белым, пепельно-белым, как луна.