Темный карнавал

Рэй Брэдбери, 1947

Настоящая книга поистине уникальна – это самый первый сборник Брэдбери, с тех пор фактически не переиздававшийся, не доступный больше нигде в мире и ни на каком языке уже несколько десятков лет! Отдельные рассказы из «Темного карнавала» (в том числе такие классические, как «Странница» и «Крошка-убийца», «Коса» и «Дядюшка Эйнар») перерабатывались и включались в более поздние сборники, однако переиздавать свой дебют в исходном виде Брэдбери категорически отказывался. Перевод Марины Воронежской оригинального сборника Рэя Брэдбери 1947 года.

The Lake

Озеро

Небо уменьшили до моего размера и бросили его над озером Мичиган. Добавили туда несколько орущих детей с мячами, прыгающими по желтому песку, парочку чаек, ворчащую маму — и меня, который, пытается вырваться из мокрой волны, придя к выводу, что мир стал слишком мутным и водянистым.

Я выбежал на берег.

Мама вытерла меня пушистым полотенцем.

— Стой там и сушись, — сказала она.

Я стоял «там» — и смотрел, как солнце по очереди слизывает с моих рук водяные бусинки. И как мое тело заменяет их крупными мурашками.

— Ну и ветрище, — сказала мама, — надень свитер.

— Сейчас, только посмотрю на мурашки, — сказал я.

— Гарольд, — сказала мама.

Я надел свитер и стал смотреть, как волны поднимаются и обрушиваются на берег. Они не просто обрушивались. Они старались сделать это с особой зеленой грацией. Даже пьяный не смог бы рухнуть на песок так грациозно, как эти волны.

Был сентябрь. Самый его конец, когда уже совсем грустно, причем без всяких причин. И берег был такой огромный и пустынный, и на нем не больше шести человек. Даже дети не хотели больше гонять мяч. Этот ветер со своим свистом навевал на них тоску. Они просто сидели и смотрели, как по бескрайнему берегу гуляет осень.

Как один за другим заколачивают свежими досками киоски с хот-догами, запечатывая внутри горчичные, луковые и мясные запахи, которые радовали нас все лето. Как будто заколачивают гробы. Крышку за крышкой, дверь за дверью. А дальше прилетает ветер и ворошит песок. Он уже сдул все следы, оставленные миллионами ног в июле и в августе. Сейчас (в сентябре) здесь были только следы от моих теннисных туфель и от ног Дональда и Делаус Шабольд. В самом низу, у кромки воды.

Над тротуарами, как тюлевые занавески, взлетал песок. Карусель укрыли брезентом, и все лошадки застыли в воздухе на своих латунных шестах, продолжая скалить зубы и мчаться галопом. Теперь музыку им играл ветер, громко просвистывая мелодию сквозь брезент.

А я стоял «там». Все остальные сегодня в школе. А я — нет. И завтра утром я уже буду ехать на поезде — на запад, через Соединенные Штаты. Мы с мамой приехали сюда совсем на чуть-чуточку.

И здесь была такая пустынность, что в ней хотелось побыть одному.

— Мам, можно я побегаю по пляжу? — спросил я.

— Хорошо, только недолго, и не подходи к воде.

Я побежал. Ветер нес меня, под ногами взвивались вихри песка. Знаете, как это бывает: бежишь, раскинув руки, и чувствуешь, как ветер залетает в пальцы, и за тобой будто несется какая-то пелена. Как крылья.

Сидящая мама удалялась все дальше. А потом превратилась в коричневую точку — и я остался один.

Быть одному — это что-то совсем новое для двенадцатилетнего ребенка. Он привык, что вокруг всегда какие-нибудь люди. А один он может побыть только в своем воображении. Их обычно так много — реальных людей, указывающих детям, что и как делать, что приходится сбегать от них на пляж, хотя бы воображаемый. Чтобы побыть там одному в своем собственном мире, со своими крошечными ценностями.

Сейчас я был один по-настоящему.

Я зашел по пояс в воду, чтобы немного остудиться. Когда здесь были толпы людей, я не решался прийти на это место, посмотреть на него, заглянуть в воду. Тем более произнести вслух имя. Только сейчас…

Вода — как фокусник. Который распиливает тебя пополам. Кажется, как будто тебя разрезали пополам, и одна твоя часть, нижняя, сахарная, — тает и растворяется. Ты не можешь просто быть в прохладной воде, об тебя все время спотыкается грациозная волна, которая падает и превращается в белые кружева.

Я выкрикнул ее имя. Я позвал ее раз десять.

— Талли! Талли! Ну, Талли!

Так странно — когда тебе еще мало лет, ты прямо вот по-честному ждешь, что кто-то откликнется на твой зов. Тебе кажется, что все, о чем ты думаешь, может стать реальностью. И иногда это даже случается.

Я думал о Талли — девочке с тоненькими светлыми косичками, которая в мае прошлого года плавала в этой воде, и смеялась, и на ее маленькие двенадцатилетние плечи светило солнце. О том, как на ее месте вдруг стала просто гладкая вода, и в нее прыгнул спасатель, как кричала мама Талли, но Талли так и не вынырнула…

Спасатель пытался уговорить ее выйти обратно, но она не вышла. Когда он вернулся, в узловатых пальцах у него были только куски водорослей, а Талли исчезла. Она больше не будет сидеть напротив меня в школе, гонять мячики по мощеным улицам летними вечерами. Она ушла слишком далеко, и озеро не отпустит ее обратно.

И вот теперь, пустынной осенью, когда есть только огромное небо, и огромная вода, и страшно длинный пляж, я в последний раз зашел в воду, один.

Я звал ее по имени, снова и снова. Талли, ну же, Талли!

Ветер тихонько дул мне в уши — так же, как он дует в устья морских раковин, чтобы в них был шепот. Вода поднималась, обнимала мою грудь, спускалась к коленям… Тянула вверх-вниз, назад-вперед, засасывая в дно мои пятки.

— Талли! Вернись, Талли!

Мне было всего двенадцать. Но я понимаю, насколько сильно я любил ее. Это была любовь, которая выше всех телесных и моральных ценностей. Вроде той, что соединяет в неразлучный союз ветер, море и песок. В нее входило все — наши теплые долгие дни на пляже, и тихое жужжание школьных будней со всей их учебной болтовней, и долгие осенние дни прежних лет, когда я носил из школы домой ее книжки.

Талли!

Я выкрикнул ее имя в последний раз. Меня била дрожь. И эти капли на щеках — я не понял, откуда они там взялись. Брызги от волн не долетали так высоко.

Я вышел из воды на песок и стоял там еще примерно полчаса, надеясь отыскать хоть один промельк, хоть один знак, хоть маленький кусочек Талли на память. А потом опустился на коленки и стал строить замок из песка. Я лепил его очень старательно, так же, как мы их строили обычно с Талли. Но в этот раз на песке была только одна половина замка. Моя. Я встал и сказал:

— Талли, если ты меня слышишь, приходи и дострой остальное.

Я пошел к далекой точке, которая была мамой. В это время вода одну за другой размывала круглые стены песочного замка, постепенно превращая его в мокрый гладкий песок.

Я молча шел вдоль берега.

Вдалеке позвякивала карусель, но это она просто от ветра.

На следующий день я сел на поезд и уехал. У поезда плохая память — все пролетает мимо, ничего не задерживается. Он проезжает и тут же забывает кукурузные поля Иллинойса, реки детства, мосты, озера, долины, дома, обиды и радости. Он отбрасывает их назад — и они падают куда-то за горизонт.

У меня удлинились кости, я оброс плотью, сменил свой юный ум на более взрослый, выбросил одежду, потому что она мне больше не годилась, прошел все ступени от начальной школы до средней, и дальше — к университетским учебникам и книгам по праву. А потом у меня появилась девушка, в Сакраменто. Какое-то время мы встречались, потом поженились.

Я продолжал изучать право. К двадцати двум годам я почти забыл, как выглядит восток.

Но Маргарет предложила провести в этих краях наш отложенный медовый месяц.

Так же, как и память, поезд работает в обе стороны. Он может вернуть все то, что было оставлено позади много лет назад.

На горизонте появился Лейк-Блафф — город с населением 10 000 человек. Маргарет прекрасно выглядела в своей красивой новой одежде. Но я уже чувствовал, как мой старый мир начинает затягивать меня обратно в свое бытие. И Маргарет заметила это. Все время, пока поезд подъезжал к станции Блафф и вывозили наш багаж, она не выпускала моей руки.

Годы, что они делают с лицами и телами людей… Когда мы шли по городу, мне не встретилось никого, кого бы я узнал. Были лица с какими-то отзвуками. Как эхо в ущельях. Лица, в которых узнаются глупые смешки на уроке где-нибудь в закрытой гимназии, и как они качались на железных качелях и гоняли туда-сюда на роликах. Но я молчал. Я шел и смотрел, и складывал в себя все эти воспоминания, как осенью сгребают листья, чтобы потом сжечь.

В общей сложности мы пробыли там две недели и все места объезжали вместе. Дни были счастливыми. Маргарет была очень любима мной. По крайней мере, мне так казалось.

В один из последних дней нашего пребывания мы гуляли по берегу. Было еще не то время года, как в тот день много лет назад, но на берегу уже появились первые признаки запустения. Толпа поредела, несколько киосков с хот-догами были закрыты и заколочены, а ветер взял дыхание, чтобы исполнить нам свои извечные песнопения.

Я почти как наяву увидел маму, сидящую на песке, как она обычно сидела. И точно так же мне захотелось побыть одному. Но разве я мог сказать об этом Маргарет. Нет, я только держал ее за руку и ждал.

День клонился к закату. Почти все дети разошлись по домам, и только несколько мужчин и женщин нежились в лучах солнца.

К берегу подплыла спасательная лодка. Из нее стал медленно вылезать спасатель, который нес что-то в руках.

Я замер на месте. Затаил дыхание — и вдруг стал маленьким. Мне всего двенадцать, я ужасно мал, просто бесконечно мал, и мне очень страшно. И завывает ветер. И нет никакой Маргарет. Я видел только берег и на нем спасателя, который медленно-медленно выходит из лодки с серым, видно, что не очень тяжелым, мешком в руках, почти таким же, как его серое морщинистое лицо.

— Посиди здесь, Маргарет, — сказал я.

Я не знаю, почему я это сказал.

— Но почему?

— Просто посиди здесь, и все…

Я медленно пошел по песку к месту, где стоял спасатель. Он посмотрел на меня.

— Что это? — спросил я.

Спасатель долго смотрел на меня и не мог говорить. Он поставил серый мешок на песок, вода с шипеньем обступила его и тут же ушла обратно.

— Что это? — еще раз спросил я.

— Погибшая, — тихо сказал спасатель.

Я ждал.

— Это очень странно, — сказал он тихо, — никогда не видел ничего подобного. Она погибла… очень давно.

Я повторил за ним, как эхо.

Он кивнул.

— Я бы сказал, уже лет десять как. В этом году здесь не было ни одного утонувшего ребенка. С 1933 года здесь утонуло двенадцать детей, но их всех нашли, в течение несколько часов. Всех, кроме одной, я помню. А это тело, как раз, наверное, лет десять пролежало в воде. Зрелище не из приятных.

Я, не отрываясь, смотрел на серый мешок в его руках.

— Откройте, — сказал я.

Не знаю, почему я это сказал. Ветер взвыл еще громче. Спасатель продолжал возиться с мешком.

— Насколько я понял, это девочка, потому что на ней сохранился медальон. Больше ничего сказать не могу.

— Открывайте, скорее! — крикнул я.

— Лучше не стоит, — сказал он.

Но потом, похоже, увидел, что стало (как я думаю) с моим лицом.

— Совсем девчонка…

Он открыл только на чуть-чуть. Но этого хватило.

Пляж был пустынным. Только небо, ветер, вода — и одиноко бредущая осень. Я смотрел на нее. Что-то говорил и повторял опять. Имя. Спасатель смотрел на меня.

— Где вы ее нашли? — спросил я.

— Вниз по пляжу, вон там, на мелководье. Ну, очень, очень долго была в воде…

Я покачал головой.

— Да, долго… Чертовски долго.

Я подумал: «Люди растут. Я вырос. А она не изменилась. Она все так же девочка. Такая же юная. Смерть не дает расти или меняться. У нее все те же золотые волосы. Она всегда будет юной. И я всегда буду любить ее. Да, я всегда буду любить ее. Всегда буду…»

Спасатель завязал мешок обратно.

Через несколько минут я шел один по пляжу. Остановился — и кое-что увидел. «Это как раз то место, где спасатель ее нашел», — сказал я себе.

Там, у самой кромки воды, стоял замок из песка, построенный наполовину. Так же, как мы с Талли обычно их строили. Половину — она, половину — я.

Я посмотрел на него, опустился на колени рядом с песчаным замком и увидел маленькие отпечатки ног, которые приходили из озера и снова уходили в озеро и больше не возвращались.

Тогда я понял.

— Я помогу тебе закончить его, — сказал я.

Так и сделал. Я очень медленно ее строил, вторую часть замка. А потом встал, повернулся и пошел прочь, чтобы не видеть, как он рушится от волн, как рушится все.

И вернулся на пляж, где меня ждала незнакомая женщина по имени Маргарет, ждала и улыбалась…