«Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона: Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота

Группа авторов

В 1769 году из Кронштадта вокруг всей Европы в Восточное Средиземноморье отправились две эскадры Балтийского флота Российской империи. Эта экспедиция – первый военный поход России в Средиземном море – стала большой неожиданностью для Османской империи, вступившей в очередную русско-турецкую войну. Одной из эскадр командовал шотландец Джон Элфинстон (1722–1785), только что принятый на русскую службу в чине контр-адмирала. В 2003 году Библиотека Принстонского университета приобрела коллекцию бумаг Элфинстона и его сыновей, среди которых оказалось уникальное мемуарное свидетельство о событиях той экспедиции. Автор «Повествования» сравнивает российский и британский флот, описывает остановки в разных городах Европы, делится впечатлениями от встреч с Екатериной II, Павлом I и выдающимися деятелями той эпохи, цитирует их письма, многие из которых публикуются впервые. Перевод, исследование и комментарии к «Повествованию» выполнили профессор НИУ ВШЭ Елена Смилянская и преподаватель Университета Эксетера (Великобритания) доктор Юлия Лейкин.

Исследование

ДЖОН ЭЛФИНСТОН И НАСЛЕДНИКИ ЕГО АРХИВА

Достоинства храбраго и искуснаго офицера от него отнеть нельзя.

И. Г. Чернышев — А. С. Мусину-Пушкину об Элфинстоне, ноябрь 1771 г.

Джон Элфинстон родился в 1722 г. в Шотландии в прибрежном городе Бонесс в графстве Уэст-Лотиан, там, где устье реки Форт⁸ превращается в глубокий залив Северного моря. Вероятно, он принадлежал к известному шотландскому клану⁹. Если это так, то один из его дальних предков епископ Уильям Элфинстон (1431–1514) еще в 1494 г., получив буллу папы Александра VI, основал Абердинский университет. В 1510 г. другой возможный предок Джона — Александер Элфинстон — получил пэрство Шотландии, которое до настоящего времени сохраняет уже 19‐й лорд Элфинстон. В 1603 г. один из Элфинстонов — сэр Джеймс — был пожалован титулом лорда Балмерино, и Джон Элфинстон, как считали его потомки, вполне мог унаследовать этот титул и пэрство после бездетного 6‐го лорда Балмерино, но Артур Балмерино лишился головы за участие в якобитском восстании в 1746 г., и Элфинстон «по совету друзей» якобы сам отказался от этого наследства. Подтверждений этой семейной легенде найти не удается, и ветвь Балмерино считается пресекшейся в 1746 г. без упоминания об «упущенном»¹⁰ пэрстве автора нашего «Повествования».

Впрочем, Джон Элфинстон был приглашен на российскую службу не из‐за древности и славы рода Элфинстонов-Балмерино, а благодаря приобретенному боевому опыту на долгой службе в британском Королевском флоте¹¹. Он с юности выбрал морскую службу, как и его отец. В 24 года Джон стал лейтенантом флота, с 35 лет начал командовать судами (с 1759 г. — линейными кораблями в чине пост-капитана¹²).

Во время Семилетней войны (1756–1763 гг.) Элфинстон участвовал в высадке британцев на французское побережье, был ранен и даже побывал недолгое время в плену (1758), а затем в 1760–1761 гг. крейсировал у берегов Фландрии и Норвегии. Он плавал также и у берегов Америки, в частности, сражался против испанцев при взятии Гаваны в экспедиции британского адмирала Джорджа Поукока в 1762 г. и искусно провел караван судов через Багамские проливы.

В конце войны Джон Элфинстон уже командовал 60-пушечным линейным кораблем, но об адмиральском чине в Британском флоте в мирное время он мог только мечтать. И вот в 1769 г. российский посол в Лондоне граф И. Г. Чернышев пригласил его поступить на российскую службу на очень привлекательных условиях и сразу по приезде в Россию получить чин контр-адмирала¹³.

К этому времени Джон Элфинстон имел уже пятерых детей, и в семье ждали шестого. Обговорив с Чернышевым все условия, включая обеспечение жены и детей на случай его кончины, Элфинстон получил разрешение короля и адмиралтейства и с двумя сыновьями — тринадцатилетним Джоном и одиннадцатилетним Самьюэлом — отправился в Петербург. Он ехал, чтобы познакомить русских с «отменным британским опытом», показать миру свои исключительные способности и составить свой капитал¹⁴. Первые впечатления от приема при российском дворе действительно преисполнили его осознанием важности своей миссии.

Британский посол лорд Чарльз Каткарт доносил в Лондон сразу по приезде Элфинстона: «Говорят, что контр-адмирал Элфинстон будет командовать эскадрой обшивных кораблей¹⁵, которая вскоре будет готова к плаванию; ее предназначали под командование адмирала Спиридова. Этот джентльмен прибыл сюда в воскресенье, и я возил его в тот день в Петергоф, где его появление вызвало большое удовлетворение (great satisfaction) <…> Императрица, кажется, очень довольна этим приобретением»¹⁶.

Встречи и конфиденциальные беседы с императрицей и графом Н. И. Паниным, экипажи из дворцовой конюшни, апартаменты во дворце рядом с покоями великого князя и ужины с юным генерал-адмиралом флота Павлом Петровичем — все это наводило Элфинстона на мысль, что именно ему уготовано возглавить секретную экспедицию российского флота, и, как видно из вышеприведенного послания Каткарта, посол разделял те же надежды.

Однако первыми неприятными событиями для Элфинстона в России становятся поездка в Кронштадт и знакомство с адмиралом Спиридовым, которого, как оказалось, уже давно назначили командовать эскадрой и который спешно готовил суда к походу в Средиземное море. Осмотр этой эскадры произвел на Элфинстона тяжелое впечатление: в Кронштадте британцу все показалось в запустении, на кораблях он не мог найти офицеров, но более всего ему не понравился сам адмирал Спиридов. Всё, прежде всего — простота адмирала, вызвало в британце протест, а потому при описании этой встречи он отметил лишь небритое лицо, грязную одежду адмирала и, главное, его шокирующую иностранца привычку к объятиям и поцелуям при встрече (Элфинстон назвал это «поцелуем Иуды»). Русский обычай приветственного поцелуя и в дальнейшем вызывал у Элфинстона брезгливость и отвращение. Впрочем, не могли привыкнуть к такой форме приветствия и другие британцы¹⁷.

По возвращении в Петербург он составил большую записку с предложениями об усовершенствованиях на снаряжаемых кораблях, которые императрица повелела «исполнить по возможности»¹⁸.

После отправления 18/29 июня 1769 г. эскадры Спиридова Элфинстону досталась небольшая группа судов, наспех собранных по балтийским портам (четыре линейных корабля: «Саратов» «Не Тронь Меня», «Тверь» и «Святослав»; два фрегата: «Надежда» и «Африка»; пинк «Святой Павел» и срочно отремонтированное судно «Чичагов»)¹⁹. Самым большим кораблем его эскадры оказался новый 80-пушечный «Святослав», который должен был идти с эскадрой Спиридова, но из‐за конструктивных недочетов вынужденно вернулся в Ревель. В дальнейшем именно с этим кораблем и его командиром И. Я. Баршем у Элфинстона было более всего проблем, и именно на этом корабле он потерпел крушение в сентябре 1771 г. на лемносской мели. Но он, как и обещал императрице, подготовил эскадру к выходу в море ко дню коронации Екатерины (22 сентября/3 октября) и покидал Санкт-Петербург, отпраздновав при дворе день рождения главы Российского флота великого князя Павла Петровича и день коронации императрицы, обласканный вниманием и готовый к великим свершениям.

Очевидно, что личные беседы с Элфинстоном в 1769 г. расположили к нему императрицу. Екатерину II впечатляли и поступавшие от российских посланников М. М. Философова из Копенгагена и А. С. Мусина-Пушкина из Лондона донесения о том, как успешно Элфинстон отремонтировал и подготовил к походу свои корабли (см. комментарии к с. 63, 176, 221, 228), доходили до Екатерины и письма самого Элфинстона, адресованные согласно субординации графу Н. И. Панину, с подробными отчетами о преодолении возникавших в походе трудностей. Во всяком случае, 8/19 января 1770 г. Екатерина писала А. Г. Орлову об Элфинстоне: «Трудолюбие, радение и ревность сего достойного человека не можно довольно похвалить, он, конечно, все на свете препятствия преодолеет»²⁰.

Итак, важно отметить, что заслуги Джона Элфинстона перед Российским флотом были признаны и примерно до июня 1770 г. его деятельность рассматривали в Петербурге с большим одобрением и оптимизмом. Но как только эскадра Элфинстона подошла к берегам Пелопоннеса и начались военные действия, отношение императрицы к контр-адмиралу стало быстро ухудшаться, хотя Элфинстон не проиграл ни одного сражения и в смелости ему также никто не мог отказать.

Думается, причина разочарования Екатерины II в Элфинстоне заключалась в том, что с лета 1770 г. до императрицы почти перестали доходить послания самого контр-адмирала, напротив, чаще стали приходить в Петербург критические суждения о нем. С июня 1770 г. информацию, отправляемую из Архипелага в Петербург (включая корреспонденцию Элфинстона), стал контролировать командующий Архипелагской экспедицией граф А. Г. Орлов. А ему было важно донести до государыни свою правоту, свою версию побед и поражений, переложив вину за неудачу в Морее на греков, а за дальнейшие просчеты — на Элфинстона.

Почему на Элфинстона? То ли ревность графа возбудили благожелательные рекомендации Екатерины, то ли сказалось несходство характеров заносчивого «всезнающего» шотландца и смелого до самонадеянности, но не терпящего критики Орлова. Неприязнь главы Архипелагской экспедиции к британцу-контр-адмиралу со временем только усиливалась, и именно А. Г. Орлов сделал все, чтобы Элфинстон бесславно покинул русскую службу.

Виной такой неприязни стали не только особенности «бешеного», «беспутного»²¹, «безпокойного»²² характера Элфинстона, но и его ослепление чувством превосходства представителя крупнейшей морской державы над «неумелыми» русскими. Он хотел казаться образцом, а потому не желал считаться с реалиями чуждой ему российской военно-морской системы, с иными флотскими традициями и характерами людей, не похожих на его соотечественников. Страдая от непонимания подчиненными его намерений, от незнания российских порядков и языка, он во всем винил своих «недругов», повторяя типичные для западноевропейских путешественников обвинения русских в нечистоплотности, пьянстве, суеверии, реальном или кажущемся непрофессионализме, даже трусости (впрочем, вполне вероятно, что с западноевропейской россикой Элфинстон не был серьезно знаком!)²³. Неожиданным кажется лишь то, на кого направлял контр-адмирал свои инвективы: на признанных героев Архипелагской кампании адмирала Г. А. Спиридова, графа А. Г. Орлова, капитанов С. П. Хметевского, И. Я. Барша и др. А то были люди, способные за себя постоять.

Из «Повествования» Элфинстона впервые открывается изощренная интрига, на которую пошел А. Г. Орлов с помощью Спиридова и Грейга, чтобы удалить заносчивого британца из Архипелага. С июня 1770 г. Орлов напрямую жалуется Екатерине на «поведение» Элфинстона, далее Орлов пресек переписку Элфинстона с его «другом» Н. И. Паниным, но и этого показалось недостаточно. В декабре 1770 г. Орлов выманил контр-адмирала из Архипелага якобы «секретным» посланием, требуя приезда Элфинстона инкогнито в Ливорно, а потом и в Петербург с мнимой целью возглавить новую эскадру флота в Архипелаг. Интрига, чрезвычайно похожая на будущий известный орловский спектакль с княжной Таракановой! Интрига была подкреплена еще одним хорошо известным Орлову оружием: вбросом дезинформации в европейские газеты о растратах и даже предательстве Элфинстона. Неудивительно, что прибывший в Петербург в апреле 1771 г. контр-адмирал застал в столице радикально переменившееся к себе отношение двора и императрицы: «Я увидел многих моих старых знакомых из дворян и зарубежных министров. Первые держались с исключительной холодностью, вторые также, но их холодность была смешана с большей светскостью. Шведский министр дошел даже до того, что сказал сэру Чарльзу Ноулсу, что был удивлен увидеть меня при дворе, так как он слышал, что меня заключили в крепость…»(с. 499)²⁴.

Вынужденный месяцами добиваться встречи с императрицей, Элфинстон болел и переживал незаслуженную опалу. Когда он спешил из Ливорно в Санкт-Петербург, он надеялся на торжественный прием у Екатерины, к стопам которой он намеревался положить захваченные при Чесме регалии капудан-паши Османского флота (по крайней мере, он считал эти регалии таковыми!). Но по приезде в столицу при дворе он принят не был, а «трофеи Чесмы» с трудом сумел вручить без всякого триумфа лишь великому князю Павлу Петровичу. Поддержку и необходимое ему покровительство Элфинстон получил тогда только в резиденции британского посла Чарльза Каткарта.

Четыре с лишним месяца 1771 г., проведенные Элфинстоном в Петербурге в надежде на встречу и милости императрицы, имели весьма драматичный финал, о котором Элфинстон подробно пишет в завершающей части своего «Повествования». Когда он оказался наконец во дворце на церемонии целования монаршей руки, то в нарушение всех этикетных правил он вложил в руку Екатерины свою записку²⁵. Нарушение этикета вызвало скандал, но записка была прочитана, и вскоре Элфинстон получил бумагу, снимавшую с него все подозрения и дававшую разрешение на отъезд из России, а также «благодарность» императрицы в размере 5000 рублей. Но то была последняя встреча некогда столь понравившегося в России британского моряка с Екатериной II.

Через три года Екатерина, еще в 1770 г. писавшая об Элфинстоне с восторгом, сообщит с презрением: «Элфинстон — настоящий безумец, всегда действующий по первому побуждению и без всякой последовательности»²⁶.

Осенью 1771 г. Джон Элфинстон с сыновьями вернулся в Британию, однако его злоключения, связанные с российской службой, на этом не закончились, и он продолжил их описывать в своем сочинении. В Лондоне он был взят под стражу за долги, которые делал как командир эскадры, нанимая транспортные суда, а также английских лоцманов и лекарей. Потребовались еще два года мытарств и переговоров с российским посланником в Лондоне, но главное — угрозы обнародовать секретные бумаги за подписями императрицы и Н. И. Панина, раскрывающие реальные планы российской внешней политики, чтобы его долги, наконец, были погашены (в обмен на оригиналы секретных бумаг!²⁷).

Пока тянулись тяжбы вокруг долгов, Элфинстон вернулся на Королевский флот капитаном большого линейного корабля, вновь крейсировал у берегов Франции, а затем и сражался с французами в Вест-Индии (при Гренаде в 1778 г. и при Ямайке в 1779 г.).

В 1779 г. капитан Королевского флота Джон Элфинстон прибыл в Англию, на этот раз окончательно, и через шесть лет скончался.

Из его 11 детей, рожденных от брака с Амелией Уорбуртон, трое служили в России: Джон, Самьюэл Уильям и Роберт Филип Родольф. Их судьба позволяет прояснить не только связи Элфинстонов с Россией, но и историю документов принстонского архива Элфинстонов, а также публикуемого здесь «Повествования».

Старший сын — Джон (1756–1801), неоднократно упоминаемый в публикуемом здесь «Повествовании», служил России только вместе с отцом с 1769 по 1771 гг., и хотя граф И. Г. Чернышев приглашал его вернуться на русскую службу, как в своем сочинении отмечал его отец, Джон этим предложением не воспользовался. В дальнейшем он дослужился до капитана британского флота, прославился в сражениях 1790‐х гг. и, кажется, закончил свои дни 17 декабря 1801 г. в Ла-Валетте на только что завоеванной британцами Мальте, не оставив прямых наследников.

Его брат Самьюэл (1758–1790 или ноябрь 1789, Кронштадт), также участвовавший в Архипелагской экспедиции и получивший увольнение вместе с отцом в июле 1771 г., через двенадцать лет, в 1783 г., вернулся на русскую службу в чине капитана 2‐го ранга. Через пять лет, во время Русско-шведской войны, Самьюэл Элфинстон получил чин капитана 1‐го ранга и за Гогландское сражение, в котором командовал кораблем «Вышеслав», был награжден орденом Св. Георгия (4-й степени)²⁸. В этой войне, как отмечал в петициях его сын Александер, Самьюэл был ранен. Самьюэл Элфинстон женился в России на дочери сослуживца своего отца Александра Ивановича Круза, воевавшего капитаном в Архипелагскую экспедицию и счастливо спасшегося во время гибели «Св. Евстафия» в Хиосском сражении. К 1783 г. А. И. Круз уже дослужился до вице-адмирала. От Екатерины Александровны (урожд. Круз; 1767–1804) у Самьюэла был сын Александер, родившийся 24 сентября 1788 г. в Кронштадте незадолго до смерти отца²⁹.

Самьюэл Элфинстон умер не позднее 1790 г.³⁰ Его жена Екатерина Александровна, вероятно, вместе с сыном уехала в Англию, во всяком случае, она была погребена в 1804 г. в Англии в г. Сидмуте. Их сын уже в десятилетнем возрасте в 1798 г. вступил в британский Королевский флот и успел послужить рядом с дядей Джоном Элфинстоном-младшим и дядей капитаном Томасом Элфинстоном³¹.

Восьмым ребенком в семье Джона Элфинстона-старшего стал Роберт Филип Родольф (Роман Иванович) (1769–1823), родившийся через пару месяцев после отъезда отца в Санкт-Петербург, 10 августа 1769 г.³² Он также стал моряком и так же, как отец и два брата, служил как в британском (дослужился до лейтенанта), так и в российском флоте. Согласно «Общему морскому списку», он вступил на российскую службу из британского Королевского флота 6 ноября 1786 г., сражался в Русско-шведскую войну в 1788 г. при Гогланде и Эланде, причем был флаг-офицером при сыне столь не любимого его отцом Г. А. Спиридова — контр-адмирале Алексее Григорьевиче Спиридове. После Русско-шведской войны Роберт Филип Родольф служил и на Балтике, и на Черном, и на Средиземном морях. С 1803 г. стал капитаном 1‐го ранга российского флота. Роберт Элфинстон вышел в отставку 9 декабря 1808 г. с чином статского советника³³, но умер в Англии, был погребен в графстве Корнуолл в июне 1823 г., не оставив потомства³⁴.

Вероятно, после смерти Роберта Филипа Родольфа архив контр-адмирала, включая и публикуемое нами «Повествование», попадает в руки Александера Фрэнсиса Элфинстона (сына Самьюэла).

Александер Фрэнсис Элфинстон писал, что после смерти его деда Элфинстона-старшего его дядя Джон (старший наследник) был в зарубежных походах и не мог вести тяжбы относительно претензий отца, а вот Александер Фрэнсис, внук, взялся за решение этих вопросов сразу, «не теряя времени», как только бумаги архива попали к нему «как наследнику и представителю моего почившего деда вышеупомянутого Джона Элфинстона»³⁵. Между кончиной Джона Элфинстона-младшего в 1801 г. и датой первой петиции о наследстве 1824 г. прошло немало времени, так что, вероятно, Александер Фрэнсис смог получить архив только в начале 1820‐х гг. (предположительно после смерти в 1823 г. дяди Роберта, хотя пока в документах не удалось найти прямых указаний на это).

Александер Фрэнсис Элфинстон (1788, Кронштадт — 1865, Сидмут)³⁶, прослужив Британии 16 лет, защищая колонии и воюя с Францией, в 1814 г. с наступлением мира ушел «на половинное жалованье» (аналогично современному «в запас») и тоже оказался в Российской империи: в 1819 г. он женился на Амелии Анне Лобах — дочери «старшего рижского купца» Фридриха Лобаха. Вероятно, он вместе с женой поселился в Риге или вблизи Риги в поместье Сунтажи (Sunzel) (а именно там с 1825 по 1833 г. у них рождаются дети). Судя по всему, разобрав архив деда и вспомнив рассказы о подвигах отца (этих бумаг архив не сохранил), Александер Фрэнсис решил попытать счастья: разузнать, не причитаются ли ему земли по линии отца и матери в Курляндии, и взыскать-таки предполагаемые долги Российской империи его деду. Ради этого, как он сам признавался, Александер Фрэнсис и совершил шесть поездок в Петербург, прося личного участия в его деле императоров Александра I и Николая I (прошения от 16 мая 1824 г. и от 4 марта 1830 г., от 30 марта 1836 г.³⁷ и от 12 декабря 1836 г.).

Как полагал Александер Фрэнсис Элфинстон (или это было семейное предание?!), за ранение и службу Самьюэла и подвиги деда Джона Элфинстона его семье было пожаловано на 12 лет имение в Курляндии, которое было освобождено от платежей в казну и приносило ежегодный доход в 2 тысячи серебряных рублей. Но по разным обстоятельствам, включая войну 1812 г., доходы от имения сократились, и Александер просил рассмотреть получение им новых земельных пожалований. В ответе Министерства финансов от 18 июля 1824 г. сообщалось, что имений у Элфинстонов в Курляндии не было, а 20 июня 1801 г. вдове капитана 1‐го ранга Самьюэла Элфинстона на 12 лет было дано право владения имением Узеня из расчета, что 700 талеров дохода от этого имения будет поступать в казну, а 700 оставаться на нужды вдовы³⁸. Вероятно, в связи с кончиной Екатерины Александровны в 1804 г. имение с 1807 г. было передано в другие руки.

Получив отказ по земельным требованиям, Александер Фрэнсис с удвоенной силой продолжал добиваться возмещения не полученных дедом денежных сумм: пенсии — 2 тыс. руб. в год за 13 лет; обещанных, но не заплаченных И. Г. Чернышевым по счетам 3121 руб.; призовых командующему эскадрой — 9 тыс. руб.; 3330 руб. за флаг турецкого командующего, а также набежавших по этим суммам процентов, что к 1836 г. и составило астрономическую сумму в 215 тысяч 937 фунтов стерлингов³⁹!

Нужно признать, что в России правительство неоднократно запрашивало Адмиралтейство и Морское министерство по поводу справедливости претензий капитана Александера Элфинстона, но всегда получало ответ, что с его дедом все расчеты были завершены. Окончательный отказ Николая I был сформулирован в письме А. Х. Бенкендорфа на имя британского посла лорда Дарема (через него, как и через адмирала Н. С. Мордвинова, Александер Фрэнсис продолжал «атаковать» российский двор). В сентябре 1836 г. Бенкендорф сообщал, что капитану Элфинстону запрещается впредь обращаться со своими требованиями к российскому монарху, а угрозы — в случае отказа по финансовым претензиям опубликовать составленный дедом «article» и обнародовать то, что он называет «les mauvais procédés de la Russie» («непорядочные, дурные действия России»), — полностью пресекают все возможности дальнейших ходатайств по этому делу⁴⁰. Завершается письмо Бенкендорфа словами, что публиковать капитан Элфинстон может «все, что пожелает».

Шантаж Элфинстона-внука не удался⁴¹, но Александер Фрэнсис исполнил свои угрозы, издав в 1838 г. отредактированную и сокращенную версию сочинения деда. Однако и в этом случае он не добился ожидаемого эффекта.

Между тем архив контр-адмирала Джона Элфинстона был сохранен и в XXI в. стал доступен исследователям именно потому, что в семье Элфинстон бумаги предка о службе в России и его сочинение с выразительным названием «Русская верность, честь и отвага, представленные в правдивом повествовании контр-адмирала Джона Элфинстона, командовавшего эскадрой кораблей Ее императорского величества и капитана флота Его королевского величества, о российской морской экспедиции 1769 и 1770 годов…», кажется, долго продолжали считать ценными бумагами.

Е. Б. Смилянская

ПОВЕСТВОВАНИЕ О ВЗЛЕТЕ И ПАДЕНИИ РОССИЙСКОЙ КАРЬЕРЫ ДЖОНА ЭЛФИНСТОНА

Я не стану занимать время моих читателей, прилагая к сему утомительный морской журнал всего путешествия, за исключением некоторых самых критических минут, которые должны повергнуть в изумление моряков всех наций.

Джон Элфинстон

Нет ничего легче, как опровергнуть этот мемуар <…>, Элфинстон — настоящий безумец, всегда действующий по первому побуждению и без всякой последовательности…

Собственноручная записка Екатерины II графу Н. И. Панину 29 февраля 1773 г.

Интерес к истории Первой Архипелагской экспедиции российского флота (1769–1775), с которой, по сути, началось военное присутствие России в Средиземноморье, не исчезает уже два с половиной столетия. О победах российского флота в Морее, Архипелаге и Леванте современники слагали стихи, сочиняли «драммы», произносили торжественные слова и проповеди, писали мемуары и дневники, значительная часть которых давно опубликована. И хотя все события этой военной акции казались хорошо изученными уже в XIX в.⁴², архивные изыскания продолжают приносить новые находки, возникают и новые повороты в изучении многократно описанных событий и их действующих лиц⁴³.

Открытие для исследователей «Повествования» Джона Элфинстона — одного из самых пространных мемуарных сочинений екатерининского времени — вполне можно рассматривать как исключительное событие для изучающих Россию XVIII в. Через два с половиной века после описываемых в сочинении драматических коллизий исследователям открылся важный исторический источник, не считаться с информацией которого теперь едва ли возможно. «Повествование» Д. Элфинстона, без сомнения, займет свое место в одном ряду с давно известными мемуарными сочинениями и очерками участников Архипелагской экспедиции С. К. Грейга, Ю. В. Долгорукова, С. П. Хметевского, А. Г. Спиридова, С. И. Плещеева и М. Г. Коковцова⁴⁴, с менее известными дневниками К.-Л. Толя⁴⁵ и Г. Г. Кушелева⁴⁶, с журналами инженер-офицеров флота К. Реана, М. Можарова⁴⁷ и др., с нарративами британских участников экспедиции: письмами Т. Макензи и Р. Дагдейла, опубликованными в прессе в 1770 г.⁴⁸, и мемуарным сочинением нескольких анонимных авторов, вышедшим в Англии в 1772 г. ⁴⁹

Однако «Повествование» Джона Элфинстона имеет и ряд весьма существенных особенностей. Прежде всего, в отличие от других известных нам мемуаров участников Архипелагской экспедиции сочинение Элфинстона создано оскорбленным офицером, чьи героические поступки — «русская верность, честь и отвага» — были забыты или опорочены, кого, по его мнению, незаслуженно обошли в пожалованиях и почестях. А потому заранее нетрудно предположить, что многие заключения Джона Элфинстона могут показаться читателям безосновательными и предвзятыми. Едва ли это умаляет ценность публикуемого исторического источника: тенденциозность — один из признаков документов личного происхождения, но из всего ряда мемуаров об Архипелагской экспедиции «Повествование» Элфинстона, пожалуй, оказывается не только самым подробным, но и самым некомплиментарным для российского флота.

Элфинстон бывает жесток и ядовит в оценках, не склонен критически осмысливать свои возможные просчеты, не всегда последователен в суждениях о событиях и людях. Впрочем, он и не стремился представить себя равнодушным свидетелем происходящего и пережитого им на российской службе: он энергичен и эмоционален, когда речь идет о защите его чести и доброго имени. Но безосновательными сообщения Элфинстона назвать нельзя: в изложении фактов он весьма точен и честен, его рассказ хронометрирован порой по часам и даже минутам, и в этом «Повествование» бывает сродни записям судового журнала.

Элфинстон рассчитывал, что его «Повествование» о российской службе должно и может «повергнуть в изумление моряков всех наций» (с. 117), но честолюбивый контр-адмирал не претендовал на лавры писателя, захватывающего читателя рассказами о приключениях и кораблекрушениях, хотя и то и другое присутствует в его сочинении. Его цель была иной. Элфинстона интересовала не писательская слава, а награда за подвиги.

Хотя по жанру сочинение Джона Элфинстона можно отнести к морским травелогам, в большом количестве создававшимся его современниками, которые отправлялись на освоение значительно раздвинувшихся пределов ойкумены, но не перипетии долгого морского похода, не героические события войны, не назидание потомкам, не экзотика «иных земель» двигали стремлением автора начертать обширный нарратив. Он писал свой труд, чтобы доказать императрице, что без него «флот Ее императорского величества никогда бы не смог показать себя в Архипелаге <…> никогда бы не было битвы и сожжения флота при Чесме <…>, напротив, если бы следовали <…> [его] советам, то Константинополь весьма вероятно обратился бы в пепел» (с. 506). При этом контр-адмирал желал не только славы и признания, но и получения компенсации за перенесенные испытания и оскорбления, за недоплаченные призовые деньги и неназначенную пенсию. В итоге его мемуарное сочинение становилось своего рода счетом по государственному долгу Российской империи, что не могло не сказаться на стиле и информативных особенностях его труда.

Элфинстон скуп в описании своих эмоциональных переживаний или природных красот. Читатель найдет в сочинении редкие намеки на искренние дружеские чувства, пару раз обнаружит упоминания о переживаниях Элфинстона-отца в критические моменты плавания, когда опасность грозила его сыновьям. Вместе с тем не искушенный в писательском труде Элфинстон по ходу повествования вырабатывал свой авторский стиль. Его суждения о событиях и лицах, сравнительные характеристики порядков в российском и британском флотах, описания придворных церемониалов и встреч в Петербурге, Царском Селе, Копенгагене не только оказываются доказательством славы и исторической роли контр-адмирала; они содержат цепко подмеченные детали, которые позволяют читателю испытать эффект присутствия и с неослабным интересом следить за взлетом и падением российской карьеры британского моряка.

Как финансовая претензия, «Повествование» подкреплено документальными свидетельствами — копиями приказов по эскадре и отпусками его корреспонденции, прошениями на высочайшее имя, объяснительными записками, выписками из его судового журнала, банковскими счетами и прочим (эти бумаги в оригиналах и копиях, как отмечалось выше, сохранились в принстонской коллекции Элфинстонов). Расположенные в хронологическом порядке, цитируемые Элфинстоном документы составили основной каркас «Повествования».

Насыщенность сочинения цитатами из источников разных видов является существенной особенностью публикуемого текста, придавая ему дополнительную ценность. Точность цитирования Элфинстоном документов была проверена не только по бумагам его коллекции, но и по архивным подлинникам в различных фондах, так что вполне можно говорить о честности и скрупулезности автора «Повествования» в передаче информации.

Примечательно также то, что при редактировании своего текста Элфинстон не исправлял первых, сделанных по незнанию ошибок (например, при написании имени Чернышева или порта Кронштадт); он не менял и характеристик своих знакомых, которые в начале повествования могли быть положительными, а затем отрицательными. Такая, судя по всему, намеренная авторская стратегия и противоречивость суждений роднят текст «Повествования» с дневником, хотя автор не переставал вносить в свое сочинение комментарии и исправления через годы после описываемых событий.

Оригинальность и исключительная ценность издаваемого источника заключаются и в том, что его писал командующий эскадрой, не только человек самостоятельных суждений, но и стратег, планировавший крупные операции.

Наконец, иностранец Элфинстон порой видит и отмечает особенности поведения, быта, общения российских моряков, которые для русских мемуаристов были обыденными и не считались достойными упоминания.

Рассчитывал ли Джон Элфинстон, создавая свое сочинение, что оно будет опубликовано? Можно предположить, что за время создания труда, вероятно с лета 1771 до 1782 г., он неоднократно менял свое решение на этот счет. То, что Джон Элфинстон писал свои критические мемуары, не составляло секрета для его современников, и появления свидетельств обиженного контр-адмирала ждали заинтересованные читатели и в России, и на Западе. Элфинстон признается, что к написанию сочинения в июле 1771 г. его подтолкнул собственный секретарь Джонсон Ньюман, который в надежде выслужиться перед вице-президентом Адмиралтейств-коллегии графом И. Г. Чернышевым хотел передать тому критические заметки контр-адмирала. Ньюман, судя по всему, был первым читателем начала «Повествования». Однако замысел Ньюмана Элфинстону удалось разгадать, секретарь был окончательно изгнан из дома контр-адмирала, а Чернышев желаемого текста не получил. Вместе с тем возможность поведать о своих переживаниях придала силы Элфинстону в трудные месяцы его пребывания в Петербурге в ожидании военного суда и отставки.

Летом 1771 г. о злоключениях Элфинстона узнал и британский посол лорд Каткарт, самый близкий в это время человек для Элфинстона в Петербурге. Впрочем, что-то знали и французские дипломаты. В августе 1771 г. французский посланник в России Сабатье де Кабр доносил в Париж о некоем «энергичном» и «обстоятельном мемуаре» Элфинстона⁵⁰. Позднее в апреле 1776 г. и Корберон довольно подробно изложил мнение Элфинстона относительно упущенной возможности взятия Дарданелл и самого Константинополя (предположительно, Корберон мог узнать подробности от хорошо знакомого ему графа Андрея Кирилловича Разумовского, до осени 1770 г. находившегося при Элфинстоне, или от некоего упоминаемого им Перро)⁵¹. Что-то о конфликте Элфинстона с А. Г. Орловым пересказывали и Клоду Карломану де Рюльеру⁵². В 1772 г. о существовании «Повествования» Элфинстона было объявлено в печати: вышедшее в Лондоне воспоминание британских участников Архипелагской экспедиции заканчивалось сообщением, что контр-адмирал Элфинстон скоро опубликует свои мемуары⁵³.

Слухи о сочинении Элфинстона доходили и до императрицы, которая просила графа Панина по возможности предотвратить распространение труда своего бывшего контр-адмирала.

Между тем до середины 1770‐х гг. Элфинстон не спешил с публикацией своего «Повествования» и дописывал его в ожидании момента, когда в России после окончания войны с турками произойдет распределение наградных и призовых денег за Архипелагскую экспедицию. Это случилось только в 1776 г., и хотя Элфинстон и его сыновья не были обойдены монаршими милостями, сумма в 6 тыс. рублей контр-адмиралу и в 600 рублей его сыновьям показалась Элфинстону несправедливой. В 1782 г. он попробовал в очередной раз получить средства от Российской империи и 4 июля 1782 г. направил письмо, в котором, «согласно Уставу Петра Великого», сообщал о желании получить пенсию в России и, забыв былые обиды, был даже готов ради этого вернуться в Санкт-Петербург⁵⁴. В письме И. Г. Чернышеву Элфинстон опять пригрозил в случае отказа опубликовать свое сочинение, но, получив отказ, все-таки не исполнил угрозы. «Повествование» лежало неизданным, может быть, потому, что вместо отца в Россию в 1783 г. отправился служить его сын Самьюэл. А через два года Джон Элфинстон скончался.

Таким образом, защищая себя и свою честь, контр-адмирал российского Императорского флота британец Джон Элфинстон создал ценный исторический документ, отличающийся скрупулезной фиксацией деталей и серьезной осведомленностью автора, сообщавшего немало новых сведений, которые историкам еще предстоит проанализировать и осмыслить.

Очевидно одно: когда императрица Екатерина II в 1773 г. написала графу Н. И. Панину о том, что «нет ничего легче, как опровергнуть этот мемуар [Элфинстона]» (слова, вынесенные нами в эпиграф), она недооценила автора «Повествования» и, возможно, рассудив, насколько информированным был ее бывший контр-адмирал, все-таки распорядилась заплатить некоторые английские долги по претензиям мемуариста, сочтя, что опубликование сочинения Элфинстона будет иметь неприятные последствия для российско-британских отношений⁵⁵.

Е. Б. Смилянская

СОБЫТИЯ АРХИПЕЛАГСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ, КАК ИХ УВИДЕЛ ДЖОН ЭЛФИНСТОН

Мемуар самый энергичный и самый обстоятельный о том, что произошло в Архипелаге.

Сабатье де Кабр о сочинении Элфинстона. 1771 г.

Предлагаемая Элфинстоном версия истории Архипелагской экспедиции за 1769 и особенно за 1770 г. значительно разнится с героическим повествованием, которое доходило до императрицы Екатерины II в посланиях и личных сообщениях графа А. Г. Орлова⁵⁶, в реляциях других ее командиров, в которых каждый стремился оправдать свои действия, свалить на других вину за неудачи или преувеличить свой героизм⁵⁷. Им императрица склонна была доверять больше, чем нанятому в Лондоне иностранцу, критиковавшему ее военачальников и флотоводцев. Впрочем, в дальнейшем отечественные историки, писавшие об Архипелагской экспедиции, хотя и получили доступ к той информации, которую императрица могла и не знать (к архивам канцелярий командующих, к судовым журналам, к запискам и мемуарам участников), в силу разных причин⁵⁸ следовали во многом этому своего рода «героическому канону» в интерпретации событий и характеристике действующих лиц. Более всего менялась за два века изучения, пожалуй, только оценка роли А. Г. Орлова: в советской историографии лавры главного виновника побед чаще отдавались не вельможному графу, а долго служившему адмиралу Г. А. Спиридову⁵⁹; ныне же вновь лавры возвращаются Орлову-Чесменскому⁶⁰.

Джону Элфинстону во всех отечественных сочинениях об Архипелагской экспедиции обычно отводится весьма скромная роль: отмечается его ссора со Спиридовым, заставившая Орлова взять на себя общее командование обеими эскадрами, подняв кайзер-флаг (гюйс генерал-адмирала или главнокомандующего флотом), осуждается «авантюрная» попытка в одиночку дать бой при Наполи ди Романия, замалчивается его участие в Чесменской битве, но почти всегда говорится о том, что на Элфинстоне лежит вина за потерю корабля «Святослав» и за прорыв турецкого сикурса (подкрепления) на Лемнос, что и привело к его отставке.

В зарубежной историографии также сложились свои штампы при описании Архипелагской экспедиции российского флота, и там роль Элфинстона, напротив, часто преувеличивается. Многие позднейшие выводы зарубежной историографии, по сути, предвосхитил еще в 1776 г. Мари Даниель Бурре де Корберон, писавший: «Во время войны все морские победы приписывались графу Алексею Орлову, тогда как ими обязаны английскому капитану Элфинстону, состоявшему адмиралом на русской службе, человеку, обладающему неустрашимостью и большими дарованиями. Он сжег вместе с Алексеем Орловым турецкий флот в Чесменской гавани и собирался оттуда идти на Константинополь, но ему помешали»⁶¹. Опираясь на донесения из Петербурга и Константинополя британских дипломатических представителей Каткарта и Марри, на британскую прессу, на Authentic Narrative 1772 г. и мемуары Грейга, на свидетельства барона Франца Тотта и Клода Рюльера⁶², западные исследователи заключают, что без поддержки Британии, без английских и шотландских капитанов и прежде всего такого опытного моряка, как Элфинстон, экспедиция могла бы не состояться⁶³.

Турецкая историография, основывающаяся в основном на тех же иностранных источниках, упоминает вклад Элфинстона как свидетельство английской помощи и поддержки русским во время войны, без которой русские не смогли бы одержать победу и воспользоваться выгодами, полученными после сожжения флота при Чесме (отметим при этом, что Чесменская битва в турецкой историографии описана иначе, чем в российской)⁶⁴.

Думается, что публикуемое здесь «Повествование» Элфинстона и подтверждающие или опровергающие его информацию комментарии, основанные на изучении бумаг российских и британских архивов, добавляют аргументации сторонам этого спора.

В настоящее время помимо дискуссий о роли Элфинстона и других британских моряков в становлении российского флота были высказаны различные мнения о соотношении сил российского и османского флотов при Чесме, о сильных решениях и просчетах сторон. Становится ясно, что для объективной оценки казавшихся хорошо известными событий недостает свидетельств участников, находившихся на разных «точках обзора», не готовых безоговорочно повторять свидетельства российского главнокомандующего⁶⁵. Помимо этого ряд важный событий, последовавших за Чесменской победой российского флота, почти не нашел отражения в исследованиях либо требует дополнительных объяснений. Мнение Элфинстона по этим вопросам узнает читатель публикуемого здесь «Повествования», однако некоторые аспекты представляется важным отметить специально.

Более всего контр-адмирал Элфинстон, как свидетельствует его сочинение, гордился своими смелыми действиями в сражении против превосходящих сил противника у Наполи ди Романия. И хотя смелость Элфинстона, там проявленная, никогда не подвергалась сомнению, данная Орловым характеристика этого сражения как авантюры и поныне отзывается в работах историков⁶⁶. Предложенная Элфинстоном аргументация его действий при Наполи ди Романия позволяет вновь вернуться к вопросу о причинах «бешенства» контр-адмирала, считавшего, что он предотвратил выход соединенных сил османского флота против российского к крепостям Южного Пелопоннеса к Наварину, и если бы он получил вовремя поддержку Спиридова, то мог бы разбить турецкий флот еще у Наполи ди Романия или у острова Спеце. Смелое сражение 16–18 мая (ст. ст.) 1770 г. под тремя крепостями Наполи ди Романия имело серьезные последствия: известно, что, когда на подкрепление Элфинстону подошли корабли эскадры Спиридова, турецкий флот покинул Навплийский залив и стал спешно отступать к берегам Малой Азии, найдя свой конец в Чесменской гавани.

В погоне за османским флотом эскадры Элфинстона и Спиридова впервые должны были действовать сообща, но взаимодействия не получилось. Исследователи редко обращаются к анализу причин этого разлада между командующими. Элфинстон объясняет ссору между флотоводцами и их неудачи в погоне за турецким флотом в мае — начале июня 1770 г. трусостью и незнанием Спиридовым морского искусства. Однако появившиеся в это время при флоте после оставления Наварина А. Г. Орлов и С. К. Грейг предпочли не судить строго русского флотоводца, а дальнейшие заслуги Спиридова стерли память о его возможных просчетах. Между тем приводимые Элфинстоном подробности преследования турецкого флота от острова Спеце доказывают различие в тактике русского и британского флотоводцев⁶⁷ и нежелание каждого отказаться от своего плана.

В Хиосском сражении Элфинстон был поставлен в арьергард, хотя он сам предлагал новое, но уже применявшееся англичанами построение флота и готов был вести объединенные эскадры⁶⁸. Однако с этого момента Орлов старается все более изолировать британца. А потому в литературе чаще всего приводится воспоминание Ю. В. Долгорукова: «Об ариергарде не велика повесть: он убавлял парусов и пришел, когда уже мы обложили Чесменский бассейн, но от фанфаронства [Элфинстона], что он был в сражении, еще до нас далеко не дошел — стрелял из пушек на воздух»⁶⁹. Между тем, судя по повествованию Элфинстона, его роль в Хиосском сражении этим далеко не ограничивалась, во всяком случае, он многое сумел увидеть и описать.

Об участии Элфинстона в Чесменском сражении также написано немного. На Западе в прессе 1770 г. появились известия, что именно Элфинстон и Грейг предложили использовать и снарядили зажигательные суда-брандеры⁷⁰, обеспечившие уничтожение неприятельского флота. Но в этом отношении рассказы мемуаристов Долгорукова, Грейга и Элфинстона не сходятся, и каждый предпочитает показывать себя главным инициатором поджога. А потому в историографии принято мнение, что брандеры вооружали Грейг и Ганнибал. Действительно, в приказе А. Г. Орлова от 25 июня/6 июля 1770 г. о брандерах и о плане сражения Элфинстон не упоминается, а вся организация доверяется С. К. Грейгу и И. А. Ганнибалу⁷¹. Но примечательно, что только Элфинстон подробно описывает, как снаряжались брандеры (такого опыта у русских ранее не было, поэтому британцев Элфинстона и Грейга поражал опасный способ, примененный И. А. Ганнибалом), как выбирались команды зажигательных судов. Элфинстон отдает лавры главного «зажигателя» неприятельского флота своему брандеру под командой Томаса Макензи, тогда как чаще вместо Макензи историки называют брандер-лейтенанта Дмитрия Ильина, о котором и было доложено императрице⁷². По описанию Элфинстона, именно Макензи сумел попасть и на бот капудан-паши и забрать главную регалию главы турецкого флота — его жезл. Правда, сам Макензи, подробно описавший свое участие в поджоге турецкого флота с указанием имен всех матросов, бывших на его брандере, об этом жезле никогда не писал, и столь примечательный факт трудно проверить⁷³. Между тем жезл в пурпурном кофре, скорее всего, существовал и прибыл с Элфинстоном в Петербург, но современное место нахождения этой регалии и была ли это действительно регалия капудан-паши, нам неизвестно⁷⁴.

Весной 1771 г., пока вызванный в Петербург Элфинстон добивался встречи с императрицей и надеялся еще на свой триумф, его роль в истории Чесменского сражения уже была перечеркнута. В первом донесении императрице о Чесме А. Г. Орлов вовсе не упоминает об Элфинстоне⁷⁵. Примечательно, что за Чесму Элфинстон не удостоился и наград, какие достались даже менее значительным участникам сражения. Более того, на основании дошедших до Петербурга рассказов в 1772 г. в драме Павла Потемкина «Россы в Архипелаге» Элфинстон предстал чуть ли не трусом, сомневающимся в необходимости вступать в бой с превосходящим по силе противником. Во втором действии драматургом был сочинен такой диалог А. Орлова и Элфинстона:

Элфинстон:

Сражаться нам велишь, ужаснейший предмет!

Почто отважно толь идти на бездну бед?

Среди земель чужих в странах толь отдаленных

Каких побед искать мы можем совершенных?

Довольно славы нам, что посреди сих вод

Безвредно сохранить страны полночной флот,

Но в общий бой вступить опасно и не должно:

Потеря нам явна, а победить не можно.

Орлов:

Опасность слабых дух легко страшит всегда,

Но россы оныя не знают никогда <…>

Элфинстон:

Приятна слава всем, но щастие превратно,

Флот неприятельский преходит наш трекратно.

Здесь все враждует нам, но средств нет никаких.

Вообразите вы число врагов своих…⁷⁶

Впрочем, на столь обидную для себя роль в драме Элфинстон никак не отреагировал, и скорее всего до него сочинение Павла Потемкина не дошло.

Еще менее известна роль Элфинстона в событиях, последовавших за Чесмой, когда в течение июля — сентября 1770 г. его эскадра подошла к Дарданеллам, совершила попытку прорыва, атаковала замок на европейской стороне и от острова Имброса установила блокаду пролива, крейсировала вдоль берегов Саросского залива, а также вблизи Тенедоса и азиатского побережья.

Едва ли здесь стоит повторять спор, начатый еще современниками событий и продолжающийся поныне, о том, мог ли Элфинстон или Орлов прорваться к Константинополю и какие бы это имело последствия⁷⁷. Элфинстон верил, что потерянное после Чесмы на празднование победы время позволило туркам укрепиться, в это же время поменялись ветра и течения, так что прорыв в Мраморное море стал невозможен⁷⁸.

Элфинстон неоднократно, но безуспешно требовал от графа Орлова сведения о течениях вблизи Дарданелл. Впрочем, кажется, и сам Орлов такими данными в 1770 г. не располагал. Считал ли Орлов прорыв через Дарданеллы таким же «бешенством» Элфинстона, как и битву при Наполи ди Романия, судить трудно. Судя по всему, граф сам не исключал после взятия Лемноса штурма Дарданелл⁷⁹, но Лемнос взят не был, а Орлов стал осторожнее, опасаясь ловушки и учитывая горький опыт Морейского предприятия⁸⁰.

Безусловно, Элфинстон, как и при Наполи ди Романия, серьезно рисковал, когда со своим небольшим отрядом прорывался между дарданелльскими укреплениями, и его возмущение «трусливым» призывом командора И. Я. Барша не начинать столь опасной атаки, казалось бы, лишь свидетельствовало о неоправданном стремлении командующего к рискованным операциям. Однако организованная Элфинстоном блокада пролива и крейсирование его судов у берегов Малой Азии и Румелии, обустройство временного лагеря на Имбросе и первые попытки ремонта пострадавших в долгом походе судов, о чем ранее почти не писали историки, создают картину весьма продуманной организационной работы контр-адмирала.

Причины длительной осады соединенными силами русских регулярных частей, английских волонтеров и балканских добровольцев небольшой крепости Литоди на Лемносе и последующий уход с Лемноса в большинстве работ имеют одинаковое объяснение и одинаковые ссылки на то, что потеря «Святослава» предопределила прорыв на Лемнос турецкого «сикурса» (его численность разнится, но он едва ли мог превышать численность осаждавших). Однако в интерпретации Элфинстона осада крепости Лемноса предстает как беспомощная акция малоспособных командиров, не сумевших ни подготовить базу для зимовки и ремонта судов в гавани Порто-Мудро (где стояли основные силы флота), ни захватить «полуразрушенный» форт, важность которого также ставится Элфинстоном под сомнение. В этой части своего сочинения контр-адмирал, привлекая свидетельства своих соотечественников, прежде всего английского волонтера лорда Эффингема, язвителен свыше меры в отношении стратегических планов А. Г. Орлова и их реализации.

Действительно, нежелание Орлова рисковать своими небольшими людскими резервами⁸¹, но при этом жестокость по отношению к оставленным на берегу при эвакуации славянским и греческим добровольцам, недостаточное внимание к крейсированию и защите острова от возможного турецкого десантирования (Элфинстон предполагал, что сикурс все-таки пришел не из Дарданелл, а из Энеза, но проверить это пока не удается), поспешное снятие осады и бегство из залива Пелари, а затем и из Порто-Мудро — складываются в интерпретации Элфинстона в весьма неблагоприятную для А. Г. Орлова картину.

Когда сведения о неудаче русских при Лемносе попали в европейские газеты (а там не публиковалось и малой доли приводимой Элфинстоном компрометирующей Орлова информации!), граф А. Г. Орлов был вынужден принять меры для защиты своей несколько померкнувшей славы. Орлов, в декабре 1770 г. проходивший карантин в Ливорно, постарался передать в европейские газеты совсем иное видение событий при Лемносе, предваряя возможные рассказы других свидетелей⁸². В это время он написал в Лондон российскому посланнику А. С. Мусину-Пушкину такое пространное объяснение: «Я ж во время продолжения осады крепости Лемноса, чувствуя день ото дня умножавшуюся слабость моего здоровья, поручил главную над флотом команду адмиралу и кавалеру Спиридову и собрался к отъезду в Италию, но как при том неприятелской гарнизон здался на капитуляцию, то по подписании пунктов приказано от меня было сжечь все стоящия под крепостью на якоре болшия и мелкия турецкия лодки и, взяв в аманаты восемь человек из знатнейших турков, перевести войска наши на суда и переехать в большой порт [Порто-Мудро. — Е. С.] к нашему флоту, что и последовало, а в тож самое время оказался на горах и неприятельской сикурс, с которым не было никакого сражения, по переезде моем в порт приказал я и тамо сжечь все те негодныя лодки, кои при Чесме взяты были у неприятеля, что и учинено, а между тем находившиеся по своей воле на острову румелиоты имели с турками стычку, на которой неприятель, потеряв более ста пятидесяти человек, по исчислению оставшихся на месте возвратился в горы, я ж получил от главнаго над сикурсом началника писмо, по просьбе ево и островских жителей отпустил гарнизонных аманатов и отъехал, оставя там корабли и фрегаты под командой адмирала Спиридова, которой и поныне близ Дарданели находится <…>. Вот Вам, государь мой, все то, что пред отъездом моим <…> случилось и что недоброхоты наши, по злости своей ложно толкуя, разглашают пустыя вести, из которых справедливо только то, что господин контр-адмирал Элфинстон посадил на мель корабль Святослав за два почти месяца прежде моего отъезду, о других же подробностях усмотрите из обнародованных мною известий, кои уже напечатаны»⁸³.

Таким образом, неудачи при Лемносе Орлов старается оправдать то своим нездоровьем, то «пустыми вестями» и, имея свои каналы передачи новостей в прессу, тут же «подробностями» отводит от себя подозрения в слабости перед противником. Все обвинения Орлов переводит, по сути, на Элфинстона, но примечательно — пока не связывая утрату корабля с уходом флота с Лемноса.

Гибель самого большого (86-пушечного) и самого нового (спущен был на воду в мае 1769 г.) российского линейного корабля «Святослав» обсуждается в литературе до настоящего времени, а остов корабля не так давно был обнаружен на небольшой глубине у острова Лемнос и снова возбудил интерес к этому кораблекрушению⁸⁴. Однако сравнение повествования об этой трагедии у Джона Элфинстона с текстами шканечного журнала «Святослава» и материалами расследования (частично помещенными нами в комментарии) не позволяет, на наш взгляд, винить контр-адмирала в этой трагедии (да и военный суд по делу о гибели «Святослава» не нашел его вины). Однако А. Г. Орлов сумел убедить императрицу в противном, и в 1771 г. она писала госпоже Бьельке: «Элфинстон так хорошо крейсировал, что выпустил из Дарданелл турецкий флот, который и освободил Лемнос, между тем как г. Элфинстон тешился, забирая христианские призы, причем он потерял свой 80-пушечный корабль»⁸⁵. Это письмо показывает, что не прошло года после гибели «Святослава», и связь между кораблекрушением и снятием осады Лемноса была найдена. С тех пор большинством исследователей она стала приниматься как очевидная. Вероятно, внимательное прочтение «Повествования» заставит задуматься и над этим заключением.

Итак, публикация перевода сочинения Джона Элфинстона позволяет если не пересмотреть, то скорректировать некоторые сложившиеся представления о важных событиях военно-морской истории России. Это не означает, что сочинение обиженного контр-адмирала лишено ошибок, что с капитанского мостика своего флагманского корабля он видел больше, чем иные мемуаристы, и что его историю можно полностью принимать на веру.

Приводимая Элфинстоном информация, как и информация любого мемуарного источника, может иметь или не иметь подтверждений в сохранившихся документальных комплексах и в источниках личного происхождения. Мы надеемся, что дальнейшие исследования позволят сделать новые открытия, подкрепить или опровергнуть свидетельства Элфинстона. А сообщая в комментариях к тексту «Повествования» некоторые дополнительные данные, мы отдавали себе отчет, что лишь намечаем для будущих исследователей пути поисков, сравнительных оценок стратегии, тактики, состояния и личного состава российского флота XVIII в.

Е. Б. Смилянская

«СВОИ» И «ЧУЖИЕ»: ДРУЗЬЯ И ВРАГИ КОНТР-АДМИРАЛА ДЖОНА ЭЛФИНСТОНА

Я начинаю думать, что для иностранца невозможно добиться успеха на российской службе. Ничто, кроме твердой преданности Ее императорскому величеству не может поднять мой дух средь многих трудностей, с которыми я принужден сражаться.

Джон Элфинстон

Джон Элфинстон попал в России в иноязычную и инокультурную среду 47 лет от роду, с юными сыновьями, без привычного круга знакомств. Британский моряк с шотландскими корнями был чужд пестрому российскому социуму, и это в значительной степени повлияло на его версию истории подготовки и начала Архипелагской экспедиции. Если в Британии он нередко прибегал к помощи и участию «друзей», ориентировался в формальных и неформальных коммуникациях своего круга, то в России был вынужден по своему собственному разумению искать «своих», достойных доверительного общения, и сторониться «иных», от которых постоянно можно было ожидать предательства и обид. И те и другие, попадая на страницы его сочинения, играют свои важные роли, позволяя понять причины возвышения и горького падения контр-адмирала, оказываясь вершителями его судьбы, равнодушными или сочувствующими свидетелями его триумфов и несчастий.

Служба в России свела Элфинстона с замечательными людьми его эпохи. В 1769 г. в Санкт-Петербурге он беседует с императрицей, в 1769 и 1771 гг. часто встречается с известными дипломатами: главой Коллегии иностранных дел графом Н. И. Паниным, с семьей британского посла лорда Ч. Каткарта, в Дании за время стоянки он подружился с российским посланником М. М. Философовым, который представил его королевскому двору, в Англии Элфинстон с супругой познакомились с семьей российского посланника А. С. Мусина-Пушкина; его знакомство с графом И. Г. Чернышевым также началось, когда Чернышев был на дипломатической службе, но позднее Элфинстон оказался у Чернышева в подчинении уже по морскому ведомству. Во время Архипелагской экспедиции Элфинстон вынужден был взаимодействовать через своего переводчика Дж. Ньюмана (также состоявшего с того времени на службе в Коллегии иностранных дел) с братьями А. Г. и Ф. Г. Орловыми, с Г. А. Спиридовым, с молодым графом А. К. Разумовским, с капитанами судов его эскадры И. Я. Баршем, С. П. Хметевским, А. Т. Поливановым, М. А. Клеопиным и др. Наконец, на страницах его сочинения неоднократно появляется и имя весьма примечательного английского аристократа Томаса Говарда, лорда Эффингема.

Все эти герои и антигерои «Повествования» Элфинстона порой раскрываются с таких сторон, которые ранее могли быть историкам незнакомы. И хотя для прорисовки портретов как «друзей», так и «недругов» у Элфинстона порой недоставало тонкости пера или многообразия красок, детальные описания обстоятельств общения мемуариста с его знакомыми создают у читателя ряд живых и ярких образов.

Джон Элфинстон посвятил свой труд Екатерине II и описал пять встреч и бесед с императрицей, поразившей его с первого знакомства в Петергофе не только величием и блеском ее двора, но и легкостью в общении, изящным юмором и умом. Знаки милости Екатерины к Элфинстону были явлены двору, когда вновь прибывший контр-адмирал был представлен в Петергофе, удостоен утреннего «рабочего» приема императрицы и редкого приглашения посетить Царское Село⁸⁶. Он присутствовал на представлении в Эрмитажном театре, будучи приглашенным в ложу великого князя, а затем провел вечер в ближнем кругу императрицы.

Утренняя беседа с Екатериной II в ее рабочем кабинете или разговор за закрытыми дверями в Царском Селе были посвящены вопросам экипировки эскадры, и для Элфинстона было неожиданностью, что императрица интересовалась тонкостями корабельного дела (он «объяснил это в наилучшей манере, как мог, чтобы императрица <…> поняла». С. 128). Во всех случаях от Элфинстона требовался ответ, можно ли поставить в строй корабль «Святослав» и сможет ли эскадра выйти в поход до того, как приход зимы прекратит судоходство на Балтике (императрицу торопили депеши А. Г. Орлова, с нетерпением ожидавшего флот и готовившего «диверсию» на Балканах).

Жалобы Элфинстона на Адмиралтейство и прочие службы приводили к прямому личному вмешательству государыни в подготовку второй эскадры (например, она могла «в ярости <…> немедленно послать за шеф-адмиралом Адмиралтейства Мордвиновым» или пообещать, что более не допустит промедлений).

Императрица и на официальных представлениях, и в узком кругу придворных поразила Элфинстона своим стилем общения: он отметил, что она вела себя «как хозяйка частного семейства» (с. 136). Ее светский разговор непременно содержал шутливый намек с подтекстом, понятным только собеседникам, что, казалось, возвышало собеседника до конфидента. Так, Екатерина тонко намекала Элфинстону на то, что знает о его подвигах против французов в Семилетнюю войну и предполагает, что и в Архипелагской экспедиции его могут ждать столкновения с французами, а поэтому императрица советовала контр-адмиралу: «Не пробовать говорить по-французски, но выучить русский; хотя он не говорит хорошо по-французски, я слышала, что он заставлял французов понимать его» (с. 118). За обеденным столом в Царском Селе, где не говорили о политике, императрица вдруг завела разговор о климате Квебека, вероятно напомнив Элфинстону о его участии в военных действиях на реке Св. Лаврентия в 1760 г., когда англичане праздновали победу над французами. Во время того же обеда в Царском Селе тема похода в Архипелаг осторожно обыгрывалась императрицей и Элфинстоном при сравнении астраханского и греческого винограда. Наконец, перед самым отправлением эскадры при вручении важнейшего секретного приказа командующему эскадрой (этот приказ императрица вынула из кармана собственного платья) Екатерина элегантно отвлекла внимание контр-адмирала от музыкальных упражнений фрейлины: «Она спросила меня, люблю ли я музыку. Я ответил: „Да“. — „Очень хорошо, — сказала императрица, — но я надеюсь, что вскоре у Вас будет другая музыка!“» (с. 155) [обоим было понятно, что речь шла о пушечном громе].

По многочисленным источникам хорошо известно умение Екатерины II понравиться, ослепить и очаровать собеседника, и Элфинстон вольно или невольно подчеркивает эти качества российской императрицы сравнением с датским двором: «Я не мог не заметить большого различия в великолепии дворов в России и в Дании, первый значительно превосходил по величию». В отличие от Петербурга, в Копенгагене беседы с королем и вдовствующей королевой, судя по всему, были лишь этикетными, формальными.

Еще чаще, чем с императрицей, Элфинстон общался с наследником — великим князем Павлом Петровичем. Вероятно, контр-адмирала, приехавшего с сыновьями — почти ровесниками пятнадцатилетнего Павла, — не случайно помещают в Петербурге во дворце неподалеку от покоев цесаревича, с 1762 г. получившего чин генерал-адмирала флота и формально являвшегося главой Адмиралтейств-коллегии. Воспитатель великого князя граф Н. И. Панин мог рассматривать встречи Павла с опытным британским моряком как часть образовательной программы наследника. Содержания разговоров с юным Павлом Элфинстон не сообщает, но с гордостью пишет о частых ужинах с великим князем и о том, как великий князь привязался к его сыновьям Джону и Самьюэлу и «целовал их по 20 раз на дню».

Возможно, летом 1769 г. граф Панин, сам живший во дворце и постоянно присутствовавший при наследнике, старался держать иностранца Элфинстона под постоянной опекой и вниманием уже не только как наставник великого князя, но и как глава внешнеполитического ведомства Российской империи. При этом Панин, очевидно, покровительствовал Элфинстону, оказывался медиатором между контр-адмиралом, императрицей, наследником, с одной стороны, и службами Адмиралтейства, а также подчиненными Элфинстона, с другой. Без его вмешательства, вероятно, в 1769 г. энергичному британцу не удалось бы снарядить эскадру, да и в походе послания Панина служили Элфинстону серьезной поддержкой. Заинтересованность Панина в любой информации о подготовке, продвижении эскадр, значимость его содействия ясно прочитываются на страницах сочинения Элфинстона, и это позволяет с уверенностью говорить, что в начале Русско-турецкой войны глава Коллегии иностранных дел граф Н. И. Панин не только не «противодействовал»⁸⁷ средиземноморским планам Екатерины и Орловых, но и внес свой заметный вклад в их реализацию.

Однако в 1771 г. по возвращении Элфинстона в Петербург граф Панин, которого еще в 1769 г. Элфинстон называл «другом», на просьбы посла Каткарта выяснить причины неожиданной немилости контр-адмирала лишь развел руками, сообщив, что бессилен («it was out of his road…»), и порекомендовал обращаться к более могущественным лицам, а именно к Орловым. Только после долгих уговоров Панин уверил британского посла, что во избежание лишнего шума в Европе он будет продолжать оказывать Элфинстону «свое милостивое покровительство, пока все не уладится, но это задача не из легких»⁸⁸.

В Петербурге, впрочем, у Элфинстона мог быть и другой покровитель, принадлежавший к ближнему кругу доверенных лиц императрицы. Граф Иван Григорьевич Чернышев (1726–1797) считал себя главным благодетелем Элфинстона и потому, что в Лондоне сам нашел его и предложил отправиться на российскую службу, и потому, что по возвращении из Англии в 1770 г. на долгие годы стал вице-президентом Адмиралтейств-коллегии.

Екатерина II ценила Чернышевых и полагалась на них и в военной, и в морской администрации. Она ценила и подвиги Захара Чернышева, и опыт долгого пребывания Ивана Чернышева за границей, знала увлечения последнего всяческими новейшими открытиями в разных областях наук. Во всяком случае, в 1763 г. И. Г. Чернышев, не имевший опыта в морском деле, был назначен членом Адмиралтейств-коллегии с присвоением ему адмиральского флага по чину вице-адмирала, а вскоре как командир галерного флота он организовал знаменитое плавание Екатерины по Волге (1767 г.). Всю жизнь И. Г. Чернышев коллекционировал антики, гравюры и живопись, располагал богатейшим собранием книг и карт⁸⁹, словом, был образцовым вельможей просвещенной правительницы. Однако над его дилетантизмом посмеивались, а недолюбливавший его посол Каткарт замечал, что «граф Иван, как кажется, поддерживает русских моряков против всех иностранцев и против всех инноваций за исключением тех, что сам делает. Если так пойдет и дальше, то это будет концом российских морских сил»⁹⁰. Соглашался ли с Каткартом Элфинстон — неизвестно, но получив от Чернышева «ящик, в котором находились модели блоков, сконструированных господином Тейлором в Саутгемптоне», Элфинстон вполне успешно такие блоки сумел применить на своей эскадре.

Назначение 10 января 1768 г. И. Г. Чернышева чрезвычайным и полномочным послом в Великобританию и его приезд в Лондон стали важным знаком, дававшим надежду на заключение российско-британского союза⁹¹. Симметрично и Лондон тогда отправил послом в Россию дипломата более высокого уровня — лорда Чарльза Каткарта. Но приемлемого текста союзного договора между странами эти послы согласовать не смогли. Между тем согласие на помощь Британии морским силам России в войне с Османской империей И. Г. Чернышев сумел получить и, дождавшись прихода первой эскадры адмирала Спиридова к британским берегам, в конце 1769 г. отбыл из Лондона. К этому времени Чернышев уже стал вице-президентом Адмиралтейств-коллегии. Эскадру Элфинстона Чернышев также хотел встретить на пути в Архипелаг и по дороге из Лондона в Петербург заехал для этого в Копенгаген, но на несколько дней опоздал.

Отношения Ивана Чернышева с Джоном Элфинстоном развивались очень непросто: граф не сумел добиться от строптивого британца ни «дружбы», ни должного подчинения. Чернышев еще не вернулся из Лондона, а лорд Каткарт уже сообщал в Лондон о ревнивом отношении Чернышева к контактам Элфинстона: «Я нашел, что граф Иван Чернышев очень ревниво относится к рассказам о доверительном общении [Элфинстона] со мной, так как он приказал ему считать себя русским и почти запретил ему приходить ко мне. Но у него [Элфинстона] слишком много здравого смысла и чувства, чтобы безоговорочно подчиняться таким приказам»⁹².

Из долгого похода и из Архипелага Элфинстон писал подробные отчеты с многочисленными подробностями по адмиралтейской части, но писал их не И. Г. Чернышеву, а Н. И. Панину. И только во второй половине марта 1771 г. они вновь начали встречаться лично и обмениваться письмами. Вероятно, возвращение Элфинстона из Архипелага и распространившиеся о нем дурные вести поставили И. Г. Чернышева в весьма непростое положение: он должен был чувствовать ответственность за приглашенного им британского офицера, но противодействовать Орловым не решался, а потому лгал, затягивал с решением дел, следил за контр-адмиралом через секретаря Элфинстона Джонсона Ньюмана.

В эти месяцы 1771 г. Элфинстон, думавший, что имеет в Петербурге одного патрона — саму императрицу, — и обращавшийся ранее к Екатерине II напрямую, оказался перед необходимостью заискивать перед теми, кого ранее почитал чуть ли не равными себе или по крайней мере «друзьями». Тогда-то Элфинстон узнал, что в России от высших офицеров (контр-адмиралы относились к 4 классу Табели о рангах), как и от иных, простых просителей, ждали обязательного ежедневного присутствия на levée — утренних выходах патрона, изъявления радости от приглашений на его трапезы, терпения в очереди за милостями от него и невозможности действий через голову своего патрона или через другого покровителя. Все это Элфинстон вынужден был теперь исполнять, в приемной Панина с большим удовольствием, у Чернышева — с меньшим⁹³.

В описанных Элфинстоном сложных коллизиях его отношений с Иваном Чернышевым самой драматичной стала сцена лета 1771 г., когда разъяренный контр-адмирал запер дверь в кабинете графа и грозил ему: «Сотрясая кулаком у его лица, я пригрозил, что если он срочно не добьется для меня справедливости, то и сам должен будет ожидать неприятных последствий» (с. 511). Однако поведение вице-президента Адмиралтейств-коллегии как в этой сцене, так и в дальнейшем показало особенности характера Чернышева: он отличался стремлением к мирному разрешению конфликтов, предпочитал интригу открытому столкновению, при этом, вероятно, не был излишне злопамятен. Во всяком случае, даже тогда, когда российские корреспонденты Элфинстона после его отъезда в Англию не стали отвечать на его письма, И. Г. Чернышев писал ему, интересовался своим бывшим protégé, принимал у себя, когда приехал в Лондон, приглашал на российскую службу его сыновей и обещал им быстрое продвижение. Двойственное отношение Чернышева к Элфинстону хорошо демонстрирует его письмо от 2 ноября 1771 г. к российскому посланнику в Англии Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину: «Какия отзывы Элфинстон делать будет, прошу уведомить, впрочем, бывшее ево поведение во флоте не заслуживало той милости и женероства [от франц. générosite — великодушия. — Е. С.], с каким отпущен, но сево говорить, конечно, не надобно, буде же он неблагодарности оказал, тогда о всем, уже вам знаемым, уведомлю. В прочем достоинства храбраго и искуснаго офицера от него отнеть нельзя»⁹⁴.

Через полтора года после этого письма Мусину-Пушкину 28 февраля/10 марта 1773 г. И. Г. Чернышев как член Совета при Высочайшем дворе принимал решение об удовлетворении претензий Элфинстона, и вполне в духе этого дипломата было настаивать на положительном решении вопроса, дабы избежать ненужного шума в Европе, «чтоб сей беспокойный человек [Элфинстон. — Е. С.] скорее удовлетворен был»⁹⁵. В Европе Чернышев любил бывать и нравиться; он и умер на Западе, в Риме, в 1797 г.

В целом в публикуемом мемуарном сочинении Элфинстона ясно обнаруживается отсутствие у автора «Повествования» опыта придворной жизни и гибкости светского общения, его тщеславное упоение преходящими монаршими милостями соединяется с самоуверенностью и заносчивостью, честолюбием и бескомпромиссностью, при этом он показывал неумение выстраивать отношения с теми, кого он считал недостойными их новоприобретенных титулов (а среди них были и его российские начальники графы Орловы, и графы Чернышевы, чьи роды не отличались такой древностью, как род Элфинстонов!).

Когда карьера контр-адмирала в России рухнула, лорд Каткарт смог преподать ему урок, который сам усвоил за время службы в Петербурге: ничего не доверять ни стенам, ни бумаге, так как все сказанное в британской колонии тут же доносится императрице, а также не становиться заложником конфликта между представителями враждующих фамилий Чернышевых, Орловых и Паниных (с. 506, 510). Кажется, Элфинстон ухитрился совершить ВСЕ эти ошибки, прежде чем в июне 1771 г. получил свою отставку.

Главным виновником своих несчастий на российской службе, как уже отмечалось, Элфинстон не без оснований считал главнокомандующего Архипелагской экспедицией графа Алексея Орлова. Неприязнь последнего к контр-адмиралу обнаруживается с момента их первой встречи, когда Орлов, глубоко подавленный после потери Наварина, соединился с основными силами флота — эскадрами Спиридова и Элфинстона. Пока Алексей Григорьевич посещал корабль Спиридова «Св. Евстафий», на котором находился и его брат Федор Григорьевич, Элфинстон нетерпеливо ожидал главнокомандующего на своем корабле «Святослав». Он желал предложить Орлову сделать именно «Святослав» флагманским кораблем и даже предупредил графов Разумовского и Эффингема о возможном перемещении из занимаемых ими лучших (после капитанской и адмиральской) кают на корабле. Но Орлов предпочел остаться с Грейгом на «Трех Иерархах».

В дальнейшем контактов между ними было не так много: план Хиосского сражения Орлов предпочел разрабатывать со Спиридовым, не пригласив Элфинстона на совет, не приняв во внимание его план, представленный С. К. Грейгом, и поместив британца в арьергард. И позднее «сухопутный генерал» Орлов не прислушался к предложению Элфинстона следовать на прорыв Дарданелл и решил двинуть основные силы к Лемносу.

Хотя А. Г. Орлов был известен своим предубеждением против иностранцев⁹⁶, вероятно, не только это стало причиной его разлада с Элфинстоном.

Британец имел свои представления о стратегии и тактике морской экспедиции, которые Орлова не заинтересовали. Он мог отомстить Орлову, только показав в своем сочинении непрофессионализм «сухопутного генерала» в морских делах⁹⁷, написав о его распущенности и сластолюбии⁹⁸ и испортив создаваемый тем образ защитника порабощенных, великодушного к поверженному врагу. Помещенные Элфинстоном свидетельства о безобразном насилии Орлова над пленными турчанками, очевидно, должны были омрачить образ благородного воина. В европейской прессе в это время публиковались иные отзывы об Орлове, в частности рассказ об освобождении семьи турецкого сановника, когда Алексей Орлов, восхищенный красотой девочки — дочери сановника, приказал отправить семью в Константинополь на судне нейтрального государства⁹⁹. Обвинения в «жестокости» графа Орлова Элфинстон подкрепляет и эмоциональным рассказом об оставленных на Лемносе женах и детях славянских добровольцев, моливших графа о помощи¹⁰⁰. Наконец, рассказ Элфинстона об интриге графа, выманившего мемуариста из Леванта, опорочившего его перед императрицей, но не пожелавшего лично объясниться, должен был завершить довольно непривлекательный портрет чесменского героя¹⁰¹.

А. Г. Орлов со своей стороны также имел основания для недовольства Элфинстоном, в особенности в связи с потерей корабля «Святослав», и, вероятно, его рассказ императрице мог изобиловать досадными подробностями о захвате британцем призов и досмотре нейтральных судов, о преждевременной и опасной высадке кирасиров в Лаконийском заливе, о разжаловании командора Барша в лейтенанты и о проч.

Орлов и Элфинстон, безусловные храбрецы и люди темпераментные, были, очевидно, несовместимы как соратники. И стремление Екатерины соединить безудержную энергию, стратегический ум Орлова, его склонность к масштабным операциям и хитроумным интригам с британским опытом мореплавания, педантизмом и организованностью Элфинстона привело к печальному результату.

Не удалось и задуманное императрицей взаимодействие командующих двух первых эскадр — Спиридова и Элфинстона (как, впрочем, не сложились и отношения Орлова и Спиридова с командующим третьей эскадрой датчанином контр-адмиралом И. Арфом). Элфинстон обвинял Спиридова в некомпетентности, пьянстве и даже трусости, создавая шаржированный образ своего «конкурента», который уклонялся от погони за турецким флотом и «никогда не покидал своей каюты, месяцами не выходил, развлекая себя проклятой выпивкой, писанием и диктовкой своим клеркам и задалбливая Устав» (с. 299).

Элфинстон, впрочем, не единственный из современников, кто посмеивался над адмиралом. Ю. В. Долгоруков вспоминал, что адмирал намеренно неспешно вел свою эскадру в Архипелаг: «Флот наш зашел в Аглинской порт, где простоял семь месяцев, якобы за починкою кораблей, а самая причина, что адмирал все твердил: „авось помирятся“». Комично у Долгорукова выглядит Спиридов и в сцене спасения после взрыва «Св. Евстафия»: «Нашли <…> адмирала с превеликим на груди образом (и) большая рюмка водки в руках»¹⁰².

Куда серьезнее показывают озабоченность состоянием первой эскадры и недееспособностью Спиридова письма М. М. Философова из Копенгагена, заставившие императрицу всерьез рассматривать еще осенью 1769 г. вопрос о замене Спиридова контр-адмиралом Елмановым¹⁰³, следующим по званию в первой эскадре. В донесении Н. И. Панину от 17/28 сентября 1769 года Философов писал: «Поистине, предводительство означенной эскадры превосходит душевные силы г-на Спиридова. Здесь уже очевидны его большая слабость, и что он в самом себе и в повелительстве своем так замотался, что неустройство всего в его флоте до крайней степени простирается. Даже все его подчиненные до самых нижних чинов сие ощущают и не успеха уже, но спасения своего от особливого водительства Божия невзначайно ожидают». В этом же донесении Философов сообщал, что «хоть адмирал совет с капитанами кораблей ежедневно почти держит, но они никакой другой пользы не производят, как расстройство и отлучку начальников от их постов, ибо обыкновенно кончают чаркою водки»¹⁰⁴.

Между тем А. В. Елманов вступил на замену шестидесятилетнему Г. А. Спиридову лишь в самом конце войны (указ об отставке Спиридова был подписан 24 ноября 1773 г., но Спиридов отбыл из Архипелага только в феврале 1774 г.), и, по сути, Елманову пришлось заниматься лишь возвращением флота из Архипелага. До того Спиридову, неоднократно просившему об отставке по состоянию здоровья¹⁰⁵, лишь было дозволено однажды отлучиться для лечения в Италию, но ни А. Г. Орлов, ни Екатерина отпускать адмирала из Архипелага долго не хотели. У них были на то достаточно веские основания.

Спиридов имел большой опыт службы, он начал служить во флоте еще при Петре Великом, «вступил во флотскую службу волонтиром в 1722 г. и с 1723 г. начал служить на море для обучения практики, уча и теорию, а выучась, в начале 1728‐го года написан в гардемарины <…> и в гардемаринах <…> уже на Каспийском море и командовал, а по возвращении был сам учителем»¹⁰⁶. Он участвовал в Семилетней войне, затем командовал Кронштадтской эскадрой, и его верная служба давала императрице основания полагать, что его рачительность и опыт в морском деле помогут Орлову исполнить его план операций на Балканах и в Греческом архипелаге. Спиридов действительно оказался надежной опорой для братьев Орловых, исполняя массу повседневных обязанностей по снабжению флота, ремонту ветшающих судов, строительству базы на острове Парос. Наконец, он взял на себя сложную задачу по приведению в подданство Екатерине II островов Архипелага, объединение которых в своей реляции от 2/13 февраля 1771 г. он даже назвал «Архипелагским великим княжеством»¹⁰⁷.

Однако основные результаты трудов адмирала Спиридова стали видны уже после того, как Элфинстон навсегда покинул Архипелаг.

На старости лет, в 1780‐е гг., наезжая в свое полученное за Чесму имение Нагорье (под Переславлем-Залесским), Г. А. Спиридов делился общими воспоминаниями об Архипелагской экспедиции с жившим поблизости старым знакомым, контр-адмиралом в отставке С. П. Хметевским, но об Элфинстоне, кажется, они вспоминали мало. Хметевский в это время писал свои мемуары («Журнал»), в которых вспоминал о Спиридове с большой теплотой и почтением: с ним он прослужил в Архипелаге до начала 1774 г. и вместе вернулся в Россию.

На Элфинстона Хметевский, очевидно, сохранил обиды, хотя прошел с ним на «Не Тронь Меня», а потом на «Святославе» из Кронштадта до Эгейского моря. Во всяком случае, у авторов двух самых пространных мемуаров об Архипелагской экспедиции — Хметевского и Элфинстона — не нашлось добрых слов друг о друге. Хметевский писал о «безпутстве контр адмирала Елфистона», имея в виду прежде всего гневливость своего командующего. Элфинстон упрекал Хметевского в «небрежении», нежелании отправляться в поход и постоянных жалобах на состояние корабля. Однажды во время перехода в Англию Элфинстон даже отстранил капитана Хметевского от командования кораблем, но контр-адмирал был отходчив и вскоре простил капитана. После сражения при Наполи ди Романия, ко всеобщему удовольствию, произошел обмен капитанами и Хметевский перешел на корабль «Три Святителя» в эскадру Спиридова, а на «Святослав» к Элфинстону поступил родственник Самуила Грейга шотландец Уильям Роксбург.

Как видно из повествования Элфинстона, чаще всего претензии у контр-адмирала возникали ко второму по старшинству офицеру в его эскадре — командору Баршу (1728–1806). Тот действительно позволял себе больше других: едва получив от императрицы командорский чин, он вскоре по выходе из Кронштадта, еще в августе 1769 г., повернул «Святослав» в Ревель, жалуясь на валкость этого нового линейного корабля. Возвращение «Святослава» вызвало серьезную озабоченность императрицы. В Ревеле Барш также медлил с переоснасткой корабля и чуть было не угодил за это под арест, но все-таки в октябре вышел в поход, что спасло его от высочайшего гнева¹⁰⁸. Барш не спешил присоединиться к эскадре: ожидание его корабля в Дании серьезно волновало и Философова, и Элфинстона. По мнению контр-адмирала, командор проявлял трусость и непослушание при Наполи ди Романия, после чего Элфинстон временно понизил его до младшего лейтенанта. Повторились обвинения Барша в трусости и перед штурмом Дарданелл.

В 1769–1770 гг. Барш допускал известные вольности, вероятно полагаясь на свои семейные связи. Сам будучи сыном вице-адмирала, он был дважды весьма выгодно женат — в первом браке на сестре князя Ю. В. Долгорукова (заступившегося за него перед Элфинстоном после Чесмы), во втором — на дочери адмирала Захара Даниловича Мишукова. Элфинстон высказывал предположение, что Барш имел романтические отношения и с женой Г. А. Спиридова Анной Матвеевной (род. в 1731 г.); этим он объяснял задержку с отбытием «Святослава» из Ревеля, но, вероятно, то были лишь слухи. С Баршем на его корабле был его малолетний сын Николай (род. ок. 1760 г.)¹⁰⁹, и вполне вероятно, что осторожность командора в опасных схватках («трусость» по Элфинстону) имела объяснения. Возможно, командор был не столько «труслив», сколько осмотрителен; во всяком случае, в отличие от Элфинстона он продолжил свою службу в Императорском российском флоте, в 1773 г. был произведен в контр-адмиралы, в 1788 г., уже в чине вице-адмирала, был назначен главным командиром Архангельского порта, а в 1790 г. стал полным адмиралом.

Трудности, с которыми сталкивался Элфинстон в отношениях с Хметевским и Баршем, а также сведения о серьезных конфликтах с другими офицерами его эскадры показывают, что Элфинстон в отличие от Спиридова вел себя заносчиво и был изолирован от своих подчиненных. Британец упрекал их в лености, пьянстве, распущенности, отсутствии опыта и мастерства. Себя же контр-адмирал рисовал справедливым радетелем их интересов: перед походом он хлопотал о выплатах офицерам, чтобы дать им «пример <…> внимания к их потребностям, тогда как адмирал Спиридов отплыл, не распределив денег, к великому страданию семей и кредиторов»; он уверял офицеров, «что если они приложат усилия и будут исполнять свои обязанности, то все, что происходило ранее, будет <…> забыто, и что я буду весьма обязан, если они предоставят мне любую возможность рекомендовать их государыне» (c. 228) и т. п.

Незнание контр-адмиралом русского языка сужало круг его общения, делая его зависимым от не вполне добросовестного переводчика Ньюмана. Некоторые конфликты, возникавшие между контр-адмиралом и капитанами или офицерами, как выяснялось, были спровоцированы именно переводчиком-секретарем. Впрочем, в морском походе круг общения Элфинстона с соотечественниками и без переводчика мог бы быть шире — рядом с ним были три британских волонтера, в его эскадре помимо капитана Роксбурга шли офицеры Томас Макензи и Джон Гордон, английские лоцманы и лекари, а также знавшие английский язык российские моряки, стажировавшиеся в Англии¹¹⁰. Но Элфинстон опасался обвинений в избирательности в отношении к подчиненным, и в своем стремлении к «равноудаленности» он смог сблизиться, вероятно, только с волонтером лордом Эффингемом.

Примечательно, однако, что скупой на похвалы контр-адмирал с теплотой пишет о своих матросах и служителях нижних чинов, в большинстве своем вчерашних крепостных, впервые оказавшихся в море («fresh water sailors»). Их выносливость и готовность с беспрекословному подчинению явно импонировали Элфинстону, ему казалось, что он сделал для них все, чтобы его «любили»: переодел в удобную одежду, заботился о лечении и рационе. Но присмотреться к этим людям Элфинстон не сумел или не захотел, а о том, как они относились к контр-адмиралу, мы не знаем.

Совершенно иными представлены отношения Элфинстона с теми, кого он почитал в высшей степени достойными его дружбы, — с соотечественниками лордами Каткартом и Эффингемом.

Чрезвычайный и полномочный посол Британии в России Чарльз 9-й лорд Каткарт (1721–1776), так же как и Элфинстон, имел военные заслуги (он был ранен еще в 1745 г. в войне за Австрийское наследство) и был представителем шотландской аристократии. В британской иерархии он занимал значительно более высокое положение, чем Джон Элфинстон. Еще в 1763 г. Каткарт стал рыцарем ордена Чертополоха и входил в число глав Ассамблеи Шотландской церкви. В Англии он также был человеком влиятельным, а потому выбор нового посла в Петербург пал на него не случайно: ко двору «просвещенной императрицы» был отправлен весьма значительный и просвещенный вельможа (в конце жизни он стал ректором Университета Глазго). Лорд Каткарт был женат на Джейн Хамилтон, сестре Уильяма Хамилтона (Гамильтона), британского посла в Неаполе и знаменитого собирателя антиков, даме, по словам Екатерины II, «великих достоинств»¹¹¹. Супруги оставили обширное эпистолярное наследие, а леди Джейн еще и дневниковые записи и заметки о России, изучение которых дает редкий материал не только о русско-британских отношениях¹¹², но и об имперском Петербурге 1768–1771 гг.

В Санкт-Петербург Каткарты прибыли на специально нанятом для этого фрегате с детьми, гувернером¹¹³, няньками, прислугой и многочисленным багажом в августе 1768 г., едва не разбившись на скалах у финского берега. В столице для них был нанят дом генерала Глебова (вероятно, на Фонтанке у Семеновского моста)¹¹⁴, а в летние месяцы по протекции графа Панина семье отводили флигель бывшего дворца Бестужева-Рюмина на Каменном острове, в это время уже принадлежащего великому князю. Именно эти два адреса, судя по всему, и посещал Джон Элфинстон по приезде в 1769 г., но особенно в 1771 гг., когда, по его словам, дом Каткартов почти стал его домом.

В 1771 г. лорд Каткарт не только, как уже отмечалось, ходатайствовал за Элфинстона перед Н. И. Паниным, но и постоянно оповещал Лондон о несправедливости в отношении контр-адмирала (см. комментарии на с. 501, 502, 526). К этому времени британский посол имел уже весьма прочное положение при российском дворе: на парадных застольях он обычно сидел по правую руку от императрицы, сама императрица дважды посещала его дом, принимала в своем ближнем кругу, в 1770 г. стала крестной матерью младшей дочери Каткартов Кэтрин-Шарлотты. Но главное дело миссии Чарльза Каткарта — выработка союзного договора с Россией — в 1771 г. казалось уже невыполнимым. А потому посол, вначале пришедший в ужас от идеи Элфинстона подать прошение в руки императрицы в нарушение строгих правил церемониала, затем молчаливо согласился с женой: леди Каткарт помогла Элфинстону перевести его прошение на французский. В конечном итоге этот демарш и способствовал благополучному исходу дела о почетной отставке Элфинстона. Миссия самого Каткарта осенью 1771 г. подходила к завершению. Всего через пару месяцев после отъезда Элфинстона из России в ноябре 1771 г. умерла супруга посла¹¹⁵, ее прах был перевезен в Шотландию вместе с ее барельефом работы Мари-Анн Колло. Вскоре из России отбыл и лорд Чарльз с детьми и домочадцами. Встретились ли они с Элфинстоном на родине, пока не установлено; Элфинстон пережил лорда на девять лет.

Лорд Томас Говард 3-й граф Эффингем (Thomas Howard, 3rd Earl of Effingham, 1746–1791), добрый друг Элфинстона, также был замечательной личностью, оставившей след в английской и американской истории: в Англии в его охотничьем доме открыт музей, в США в его честь названы два военных корабля и два округа. Но, хотя Эффингему посвящены энциклопедические статьи и несколько небольших работ¹¹⁶, его участие в Архипелагской экспедиции Императорского российского флота доселе оставалось малоизвестным, лишь вскользь упоминалось о его «российской службе». Между тем граф Эффингем в 1770 г. участвовал и в десантной операции на Негропонте, и в Чесменской битве, и в попытке прорыва через Дарданеллы, и в осаде крепости Литоди на Лемносе. Для Элфинстона молодой лорд (граф Эффингем был моложе контр-адмирала на 24 года) стал не только близким собеседником и образцом благородства и храбрости, но отчасти и соавтором публикуемого здесь «Повествования», содержащего значительные отрывки из дневников лорда.

Когда Элфинстон представлял графа Эффингема А. Г. Орлову, он написал, что тот принадлежит к «одной из первейших британских фамилий». В 1763 г., в шестнадцать лет, он унаследовал титул и место в палате лордов, но, как и его предки, желал сделать военную карьеру, рвался в бой. В Семилетнюю войну в возрасте 19 лет Томас Говард Эффингем уже был капитаном пехотного полка, но война закончилась и с ней перспективы повышения по службе в армии. В начале 1768 г. граф Эффингем с женой (и, вероятно, с братом) отправился в путешествие по Северной Европе. Весной он был в Стокгольме, и британский посол 22 апреля 1769 г. представил его королю и королеве¹¹⁷. Позднее лорд отмечал пользу этой поездки, давшей ему представление «о состоянии и интересе северной части Европы»¹¹⁸. Летом 1769 г. Эффингемы были в России, и в начале августа чета была представлена Екатерине II¹¹⁹.

Из писем леди Эффингем известно, что императрица, двор, сам Петербург вызвали восторг у путешественников, о лорде в английских газетах писали, что он «очарован российской императрицей». Вероятно, в это время лорд получил приглашение Екатерины II вступить на службу и сражаться за освобождение греков.

Оставив на время в России жену, осенью 1769 г. лорд Эффингем вернулся в Англию и 16 ноября 1769 г. в Лондоне не без «затруднений»¹²⁰ получил королевское согласие отправиться в экспедицию с российским флотом, когда в Англию прибудет эскадра Элфинстона¹²¹. Однако Эффингем смог отбыть в Архипелаг без указания на его капитанский чин в королевской армии и только волонтером, поскольку в Британии к этому времени уже опасались возможных осложнений дипломатических и торговых отношений с Османской империей¹²². Впрочем, британские газеты сообщали, что граф Эффингем на российской службе «получит под команду корпус отборных опытных воинов (уж не кирасиров ли?! — Е. С.), которые прибудут на кораблях эскадры Элфинстона»¹²³. Когда же эскадра Элфинстона подошла к Морее, контр-адмирал написал А. Г. Орлову о том, что английский офицер (лорд Эффингем) поступает в распоряжение графа Орлова, но что Элфинстон уже приказал командирам сухопутных частей поставить милорда главой всех греческих волонтеров.

Лорд Эффингем прибыл в Архипелаг на корабле «Святослав» в сопровождении слуг, а также двух джентльменов — неких Стейплтона и Мак Кинзли. Статус этих трех британцев везде в бумагах экспедиции, как и в сочинении Элфинстона, продолжал оставаться «волонтерским» (у С. П. Хметевского Эффингем назван «вояжиром»). В Морею Эффингем прибыл тогда, когда восстание греков уже потерпело поражение, и начать военные действия не успел, в Архипелаге лорд также не возглавил никакого подразделения греческих добровольцев или российских солдат, и, судя по описаниям Элфинстона и отрывкам из дневника самого Эффингема, милорд и его спутники сами имели возможность выбирать, в каких операциях они будут принимать участие.

19/30 июня 1770 г. от острова Парос лорд Эффингем направил в Петербург послание Чарльзу Каткарту, которое сохранилось в перлюстрированном виде в бумагах Коллегии иностранных дел. В этом письме он благодарил Каткартов за прием, оказанный ему и леди Кэтрин Эффингем в Петербурге, и весьма туманно выражал сожаления «о слабом поступке и нерезолютности тех, коим [императрица] экспедицию вверить изволила»¹²⁴.

Еще большие разочарования в действиях русских и их греческих союзников постигли Эффингема на Лемносе, где он предлагал возглавить операцию по захвату крепости силами английских моряков и славянских добровольцев, прося от А. Г. Орлова поддержки и подкрепления, но получил отказ. Вполне вероятно, что неудача лемносской операции, разговоры с Элфинстоном о просчетах Орлова и решение последнего подчинить Элфинстона адмиралу Спиридову повлияли на решение английских волонтеров вернуться на родину. Во всяком случае, если в июне 1770 г. Эффингем еще предполагал, что после зимовки в Порт-Маоне он продолжит участие в экспедиции, то в декабре 1770 г. он и его спутники уже готовились к возвращению в Англию. В газетах писали, что в апреле Эффингема видели вместе с графом Ф. Г. Орловым в Пизе, а в июне он появился в Лондоне¹²⁵.

Оставила ли война за освобождение греков след в судьбе «эксцентричного» графа Эффингема, судить трудно. Через четыре года после своего возвращения из Архипелага Томас Говард лорд Эффингем прославился своей непримиримой позицией в отношении войны с восставшими американскими колониями: в 1775 г. из протеста против «братоубийства» он не пожелал отправиться воевать в Америке, но стал активно участвовать в парламентских баталиях¹²⁶. Именно эта его позиция в отношении Войны за независимость США сделала имя Эффингема важным для американской истории. В 1789 г. Уильям Питт назначил Эффингема губернатором и вице-адмиралом Ямайки; там, на Ямайке, в 1791 г. лорд Эффингем и скончался.

Он пережил своего соратника по Архипелагской экспедиции Джона Элфинстона всего на шесть лет. Нам неизвестно, продолжалась ли их дружба после возвращения обоих на родину в 1771 г., но, во всяком случае, с Каткартами в Петербурге Элфинстон говорил об их общем знакомом и радовался, получив известия о благополучном возвращении Эффингема из Архипелага. Вышедшие в Англии в 1772 г. записки об Архипелагской экспедиции, весьма комплиментарные для Элфинстона, не только имеют пространное посвящение лорду Эффингему, но и, похоже, частично включают отрывки из записок храброго «волонтера».

Предваряя публикацию перевода «Повествования» Элфинстона, очевидно, затруднительно здесь представить весь круг знакомых контр-адмирала, даже тех, чьи имена неоднократно появляются на страницах его «Повествования»¹²⁷. Ясно, что многих, с кем он начинал в 1769 г. Архипелагскую экспедицию, успех и слава ждали еще в отдаленном будущем. Среди тех, кто получил от контр-адмирала уроки мореплавания, были и граф Андрей Кириллович Разумовский, проживший долгую жизнь и прославившийся своей длительной дипломатической службой, и ставший впоследствии контр-адмиралом строитель Севастополя Томас Макензи, и дослужившийся до генерал-лейтенанта капитан Степан Васильевич Жемчужников, и дослужившийся до вице-адмирала капитан-лейтенант на «Святославе» Тимофей Гаврилович Козлянинов и др.

Глубоко убежденный в том, что был призван в Россию, чтобы донести до ее неумелых моряков «отменный британский опыт», Элфинстон долго был ослеплен верой в свое предназначение, однако о том, насколько пригодились в дальнейшем его уроки, судить непросто. На благодарности контр-адмиралу Элфинстону другие мемуаристы оказались скупы. Очевидно, что его окрепшие в испытаниях долгого похода и сражений 1769–1775 гг. русские соратники постепенно становились менее зависимы от чужого опыта, и в этом многие видят особое значение Архипелагской экспедиции, которую начинал Элфинстон.

Но Элфинстон был далеко не последним из шотландцев и англичан, кого агенты Екатерины II приглашали на российскую службу.

Е. Б. Смилянская

БРИТАНСКИЙ ОПЫТ ЭЛФИНСТОНА И ЕГО УЧАСТИЕ В ОБНОВЛЕНИИ РОССИЙСКОГО ФЛОТА

…если бы не горстка англичан, русские и не нашли бы пути в Средиземное море, и не смогли бы атаковать османов.

Джон Элфинстон

Когда Джон Элфинстон вступил на русскую службу в 1769 г., он продолжил давнюю традицию, согласно которой иностранцев нанимали, чтобы поправить состояние дел в Императорском российском флоте¹²⁸. Петр Великий приглашал иноземцев с момента рождения флота в России еще в конце XVII в. Эти иностранцы — голландцы, англичане, фламандцы, немцы, датчане — делились своими навыками в кораблестроении, инженерном деле и навигации, с их помощью Российская империя становилась морской державой¹²⁹. Первой заботой на этом «повороте к морю»¹³⁰ было освоение основ конструирования и строительства кораблей, но вскоре стали требоваться и знания иностранных специалистов для обучения русских моряков западноевропейскому искусству навигации. Иностранцев включили в штат созданных Навигацкой школы, а затем и Морской академии¹³¹.

В 1752 г. был открыт Морской кадетский корпус, в котором значительно расширился состав дисциплин, преподававшихся будущим морским офицерам. Помимо основ навигации и математики, которым учили и в открытых ранее Навигацкой школе и Морской академии, в программе Морского кадетского корпуса появились дисциплины, способствовавшие общему развитию юношества. На наем учителей, преподававших риторику, историю, политику, рисование, танцы и прочие «шляхетские науки»¹³², средств не жалели.

Растущие возможности обучать навигации и практиковать учеников в дисциплинах морского дела облегчили создание корпуса флотских офицеров российского происхождения. Этот корпус пополнялся офицерами, начинавшими службу с нижних чинов, но получившими возможность дослужиться до капитанского и даже адмиральского ранга¹³³.

Талантливые иностранцы, жившие в Петербурге и сотрудничавшие в Российской академии наук, также внесли свою лепту в разработку научных основ мореплавания. Выдающиеся академические ученые, такие как, например, Леонард Эйлер, совместно с Михаилом Ломоносовым включились в общеевропейское обсуждение вопроса определения долготы и предприняли немало усилий для улучшения преподавания навигационных наук¹³⁴.

Кораблестроение и мореплавание были лишь частью значительного круга вопросов, решавшихся между Россией и Британией в XVIII в., но их обсуждение привнесло новое измерение в отношения двух держав. Российско-британские торговые связи, редкие культурные контакты и попытки политического взаимодействия, существовавшие еще с XVI в., в XVIII в. стали приобретать новое стратегическое значение для обеих держав, влияя и на прочие государства Европы¹³⁵. Этому способствовали и участившиеся взаимные визиты, и посредничество в торговых и политических делах; свою роль сыграли и разного рода «knowledge brokers», выполнявшие заказ на трансфер новых знаний, технологий и вербовку их носителей. Путешественники и дипломаты чаще стали посещать Россию, оставляя многочисленные записки о своем пребывании в ней¹³⁶. Российскую империю как место службы стали выбирать эмигранты разных мастей: беженцы после якобитского восстания, купцы и предприниматели, военные и морские офицеры, переведенные на родине на половинное жалованье или вышедшие в отставку. Особенно благожелательно российские власти относились к прибытию на службу офицеров Британского королевского флота, и уже в 1715 г. современники отмечали усиление английского влияния на российском флоте, до того испытавшем преимущественно влияние Голландии¹³⁷.

Только в середине XVIII в. показатели найма иностранцев на флотскую службу в Россию значительно снизились (что было связано с ухудшением всего состояния российского флота), но при Екатерине II численность приглашенных иностранных специалистов достигла наивысших значений за столетие¹³⁸.

В отличие от своих предшественников Екатерина II использовала флот как для достижения своих военно-стратегических целей, так и для исследования морей и океанов. В обоих случаях иностранные моряки способствовали динамичному освоению западного научного знания и опыта. В числе первых приглашенных Екатериной опытных британских морских офицеров был и Джон Элфинстон, не только оставивший ценные свидетельства о состоянии российского флота в первое десятилетие Екатерининской эпохи, но и сумевший внести свой заметный вклад в обновление этого флота.

ВЕРБОВКА БРИТАНЦЕВ НА РОССИЙСКУЮ СЛУЖБУ

После выхода России из Семилетней войны намерение Екатерины II взяться за реформирование флота заставило обратить внимание на поиск и приглашение новых иностранных моряков в дополнение к тем, кто оказался в Российской империи при Анне Иоанновне или Елизавете Петровне¹³⁹. Приглашением в российский флот иностранных морских офицеров в 1760‐е гг. занимались и высокопоставленные дипломатические представители, и военные агенты.

В 1763 г. с публикации рескрипта, который содержал форму приглашения иностранцев селиться в России, началась кампания по рекрутированию не только западных колонистов, но и моряков¹⁴⁰. Такие формуляры приглашений вез с собой генерал-поручик Роман Фуллертон, которого отправили из России в Британию весной 1763 г., снабдив тысячей червонцев казенных денег и инструкциями относительно приглашения почтенных офицеров разного ранга служить на Российском флоте¹⁴¹. Вскоре Фуллертон сумел завязать контакты в Королевском флоте, в особенности с «адмиралом Гордоном» (вероятно, это был Уильям Гордон/William Gordon), который оказывал ему содействие в поисках претендентов на переход в российскую службу¹⁴². Переговорам с британскими офицерами способствовало и то, что Фуллертон действовал в контакте с российским посланником в Британии графом Александром Романовичем Воронцовым¹⁴³.

Правила, касающиеся службы британских офицеров в зарубежных армиях и флотах, требовали, чтобы миссия Фуллертона сохранялась в секрете. Инструкции Фуллертону и его отчеты пересылались через генерал-губернатора Лифляндии Юрия Юрьевича Броуна (сам Броун был родом из Ирландии и состоял на российской службе с 1730 г.)¹⁴⁴. Далее, когда были найдены офицеры, желавшие служить в России, разрешение на их приглашение должен был испросить у правительства один из дипломатических представителей (либо граф А. Р. Воронцов в Лондоне, либо граф Джон Хоубарт, первый граф Бакингемшир, британский посол в Петербурге), так как было известно, что сами офицеры не могли просить такого разрешения¹⁴⁵. К середине 1764 г. результатом миссии Фуллертона стало приглашение в Россию по меньшей мере пяти британских офицеров¹⁴⁶. Между тем в посланиях генерал-губернатору Броуну Екатерина II высказывала пожелания, чтобы Фуллертон пригласил до восьми офицеров (одного или двух флагманов, трех капитанов и двух-трех лейтенантов). И на этом императрица не собиралась останавливаться, она надеялась, что пример этих британцев и их добрые рекомендации заинтересуют и других их соотечественников принять российские приглашения¹⁴⁷. Задача, впрочем, осложнялась тем, что в России требовали, чтобы эти офицеры (в особенности флагманы, офицеры адмиральского ранга) имели «добрую» репутацию, были знающими в «морской архитектуре» и «экономии корабельной», говорили не только на родном языке, но и по-французски или по-немецки и способны были принести пользу Адмиралтейству («могли бы достойными членами быть в управлении нашего адмиралтейства»)¹⁴⁸. Не случайно Фуллертону так и не удалось уговорить отправиться в Россию подходящих под эти требования моряков высокого ранга.

Фуллертон покинул Британию в 1764 г., однако уже через четыре года начало Русско-турецкой войны придало новый импульс усилиям по поиску и вербовке опытных иностранных офицеров на российскую службу, прежде всего во флот. Согласно последним подсчетам, можно заключить, что около половины из 75 иностранцев, принятых на российский флот между 1764 и 1774 гг., были британцами¹⁴⁹.

Российские дипломатические представители, прежде всего М. М. Философов в Копенгагене, И. Г. Чернышев и А. С. Мусин-Пушкин в Лондоне, получили указания приложить все усилия к поиску новых морских офицеров. Хотя и не вполне понятны способы, какими они выискивали кандидатов, но можно предположить, что дипломатические представители продолжали, как и Фуллертон, полагаться на посредников и рекомендации, получаемые ими по им одним известным каналам на местах¹⁵⁰.

Переписка, сопровождавшая миссию Фуллертона, показывает, что для приглашаемых на российскую службу британских офицеров важно было урегулирование двух основных вопросов: вопроса о значительных денежных пожалованиях в России и вопроса о повышении офицеров в чине. Так продолжалось и позднее.

Поощрения, которые иностранные моряки офицерского ранга могли получить в начале своей службы в России, существенно зависели от их чина на новом месте, но обычно они включали повышение в чине на одну ступень, жалованье и пенсию, равно как и пенсию вдове и детям по смерти офицера, находящегося на службе¹⁵¹. Однако депеши миссии Фуллертона из Лондона показывают, что для офицеров адмиральского ранга эти условия в начале 1760‐х гг. не были привлекательными: помогавший Фуллертону адмирал Гордон предполагал, что британские адмиралы так разбогатели в Семилетнюю войну, что их невозможно было соблазнить на русскую службу никаким жалованьем или пенсией (а те флагманы, что могли согласиться, едва ли были пригодны к службе¹⁵²). В то же время Гордон советовал российским агентам сосредоточить усилия на приглашении капитанов, так как среди них были талантливые моряки, которые не рассчитывали на продвижение по службе в Британии, но вполне подходили для того, чтобы получить адмиральские чины в России¹⁵³. Отметим, что таким капитаном был в 1769 г. и Джон Элфинстон, принявший приглашение от российского посла графа И. Г. Чернышева.

Описав подробнейшим образом свое пребывание на российской службе, Элфинстон обошел молчанием детали своего вступления на эту службу. Вероятно, подобное умолчание может свидетельствовать о том, что в поведении обеих сторон, заключавших соглашение (графа И. Г. Чернышева, с одной стороны, и Элфинстона, с другой), было нечто весьма щекотливое. К тому же согласие российской стороны в 1773 г. удовлетворить денежные претензии Элфинстона позволяет предположить, что не только имевшиеся в распоряжении Элфинстона секретные бумаги, которые Россия не хотела предавать гласности, но и сам порядок его приглашения на службу шли вразрез с деликатными «политическими правилами», принятыми в Британии. В России это должны были понимать.

В инструкциях Фуллертону и другим агентам, занимавшимся вербовкой на российскую службу иностранцев, подчеркивался секретный характер их миссии: соблюдение тайны в том, что касалось способов поиска опытных офицеров с хорошей репутацией и желанием служить в России. Благовидным прикрытием для Фуллертона было то, что он родился в Британии, и считалось, что он навещает отечество, а не выполняет инструкции Российского двора¹⁵⁴.

В дальнейшем и Элфинстон, описывая в «Повествовании» свои отношения с И. Г. Чернышевым, А. С. Мусиным-Пушкиным, Н. И. Паниным, т. е. теми дипломатами, кто, по сути, обеспечил его переход на российскую службу, ни разу не коснулся подробностей вступления британских офицеров на службу российской императрице. Этим вопросом уже в XIX в. задался его внук. В подготовленной им биографии деда Александер Фрэнсис приводит явно недостоверную информацию о том, что якобы смелый маневр капитана у берегов Голландии поразил российского посла, который «проводил день в гостинице на берегу», и тот «представил императрице России (собиравшейся отправить флот атаковать турок), как желанно было бы иметь столь опытного морского офицера, как капитан Элфинстон, командовать эскадрой, и она на основании этого представления обратилась к британскому правительству позволить капитану Элфинстону вступить на ее службу, получив его взаймы на сезон» (с. 561). Это утверждение Александера вызывает серьезные сомнения, так как российского посла в момент «смелого маневра» Элфинстона в Нидерландах не было, а посол в Лондоне И. Г. Чернышев в депешах в Санкт-Петербург указал лишь на то, что заручился относительно Элфинстона «хорошей рекомендацией»¹⁵⁵.

Еще при осуществлении миссии Фуллертона щекотливость ситуации с рекрутированием британских моряков на российскую службу усугублялась тем, что переговоры между Лондоном и Петербургом о согласовании размеров жалованья офицеров в России занимали длительное время; эти переговоры также велись через рижского генерал-губернатора Броуна. Как выясняется, особенно непреклонны были британские «поручики», желавшие вступить на российскую службу в чине капитана первого ранга с окладом 600 рублей годовых в дополнение к «столовым деньгам» и покрытию прочих расходов¹⁵⁶. Поскольку во всей корреспонденции между сторонами из осторожности имена потенциальных офицеров российской службы были опущены, остается неясно, кого на этих условиях могли приглашать и чьи претензии были удовлетворены. Примечательно, что статьи соглашения, аналогичные подписанным при вступлении на российскую службу Элфинстона, обсуждались и были согласованы еще при ранних переговорах в 1763–1764 гг.

Изучение социального и материального положения офицеров Королевского флота разных рангов показывает, что материальная заинтересованность становилась важным стимулом для перехода на службу другой державе. Вероятно, материальная сторона могла стать решающей и для Джона Элфинстона. Не похоже, чтобы Элфинстон как капитан (с 1759 г.) Королевского флота во время Семилетней войны приобрел в Англии те богатства, о которых рассказывал Фуллертону адмирал Гордон. Нежелание британских офицеров адмиральского ранга служить в России, о котором он сообщал, лишь подтверждает, что призовые деньги, получаемые от захвата купеческих судов, рассматривались в Британии как весьма прибыльная статья дохода на королевской службе. Не ясным только остается вопрос, просили ли другие британские офицеры включать в их соглашения о переходе на российскую службу пункты о призовых выплатах. Элфинстон попросил, чтобы ему выплачивались призовые деньги по английской формуле, и в его договоре при переходе на российскую службу было указано, что он получит 1/8 всех призов, которые он и его эскадра захватят¹⁵⁷. В дальнейшем уже российский контр-адмирал Джон Элфинстон подчеркивал, что призовые деньги серьезно могли способствовать и мотивации команд. Поэтому когда он получил свою эскадру, то ввел в ней именно английскую систему распределения призов (с. 239–240).

По прибытии в Петербург и в морском походе Элфинстону пришлось взаимодействовать с другими британскими моряками, разными путями оказавшимися в России. Прежде всего таковым был шотландец С. К. Грейг, попавший в Россию в 1764 г. во время миссии Фуллертона, но задержавшийся на долгие годы. Он скончался в России в 1788 г. в чине адмирала, и его заслуги были высочайшим образом оценены¹⁵⁸. Примечательно, что Элфинстон при первых встречах не скрывал своего расположения к Грейгу, надеясь, что тот станет для него поддержкой в отношениях с командующим Архипелагской экспедицией графом А. Г. Орловым и что их объединяют общие представления о стратегии и тактике морского боя. Но Элфинстон не смог найти в Грейге союзника против Орлова и Спиридова. Надежды на него сменились раздражением, когда Грейг не убедил Орлова в преимуществах плана Элфинстона в Хиосском сражении и при Чесме и когда командор Грейг посмел вмешаться в тактический план контр-адмирала Элфинстона¹⁵⁹. Позднее Элфинстон и вовсе обвинил Грейга в предательстве, когда тот не пожелал раскрыть ему — соотечественнику! — хитрый план Орлова по удалению Элфинстона в Россию (правда, не ясно, знал ли сам Грейг об этом плане!). Впрочем, родственника Грейга — Уильяма Роксбурга, также принятого на российскую службу в 1764 г., — Элфинстон лично просил стать капитаном на своем корабле и до самой гибели «Святослава», кажется, был вполне доволен его службой.

В «Повествовании» Элфинстона читатель встретит имена и других британских моряков (шотландцев, ирландцев и англичан), служивших в Архипелагской экспедиции. Их путь на российскую службу различался. Роберт Дагдейл вступил на борт «Св. Евстафия» в 1769 г., когда первая эскадра Спиридова была у берегов Англии, капитаны Престон и Арнолд в 1770 г. были наняты на английские транспортные суда, но когда эти суда пришлось отправить назад в Англию, в 1771 г. они обратились к А. Г. Орлову и вступили на российскую службу. Престон прослужил до 1799 г., когда был уволен со службы в чине контр-адмирала¹⁶⁰.

Несколько дюжин английских моряков оказались на российской службе на кораблях, которые были наняты у английских судовладельцев и мастеров в Портсмуте и в Средиземноморье. Капитаны Джеймс Боуди, Джордж Арнолд и Дишингтон привели в Архипелаг из Англии три транспортных корабля экспедиции, которым Элфинстон на время дал названия «Граф Панин», «Граф Орлов» и «Граф Чернышев». Английские моряки упоминаются в «Повествовании» Элфинстона и как члены команды брандера Томаса Макензи¹⁶¹ и других вспомогательных судов. Элфинстон замечает, что около 40 англичан составляли команду пинка «Св. Павел», когда тот шел из Кронштадта к Портсмуту, но затем они сошли на берег и на пинк собрали русскую команду. Позднее в тексте появляется указание на то, что всего в составе экспедиции служили около 40 англичан, которых Элфинстон предлагал отправить в Ливорно или Маон. По представлениям османской стороны, о чем сообщает Элфинстон, эскадра под командованием англичанина Элфинстона состояла преимущественно из английских моряков, что усиливало у турок страх от прибытия «российского» флота. Однако реального числа англичан (моряков, лекарей, лоцманов и др.), как отмечено ниже (с. 418–419), подсчитать пока не представляется возможным.

Многие англичане числились в экспедиции волонтерами, а потому их имена и послужные списки сложнее обнаружить в источниках, так как не все из них получали жалованье и потому их имена не упоминаются в документации о выплатах или о спорах по задержке выплат после отъезда Элфинстона из Архипелага. Несмотря на детальные инструкции Элфинстона о суммах, которые, согласно контрактам, должны были получать британские моряки, их материальное положение в его отсутствие оказалось ненадежным из‐за отказа со стороны адмирала Спиридова эти контракты соблюдать.

По замечаниям Элфинстона, между русскими и английскими моряками и особенно между английскими лоцманами и командирами судов напряженные отношения усугубились после Чесменской победы (с. 478). Русские отказывались исполнять приказы англичан, а те не сдерживались, упрекая в «трусости» и недостатке флотских навыков своих русских соратников. Чтобы свести к минимуму возможные конфликты, Элфинстон даже раздумывал о расторжении заключенных им контрактов с английскими моряками. Таким образом, несмотря на свои заявления о «беспристрастности», Элфинстон оказался надежным покровителем соотечественников, озабоченным судьбами тех из них, кто был в его подчинении. А потому он с удовольствием пересказал замечание турок о том, что «если бы не горстка англичан, русские и не нашли бы пути в Средиземное море, и не смогли бы атаковать османов» (с. 419).

Весной 1771 г. по возвращении в Петербург Элфинстон встретился еще с одним британцем, принятым на Российский флот Екатериной II. Им был Чарльз Ноулс (Ноульс)¹⁶². Его прибытие в Россию, организованное главой российской лондонской миссии А. С. Мусиным-Пушкиным, стало реализацией давнего желания императрицы приобрести в Российский флот британского флотоводца, не в России, а еще в Британии получившего адмиральский чин.

Чарльз Ноулс действительно был замечательным приобретением для Российского Адмиралтейства. Прослуживший в Британском королевском флоте с четырнадцатилетнего возраста, он блестяще проявил себя в качестве инженера. Он поднимался по ступеням британской флотской иерархии и даже был назначен губернатором Ямайки (1752–1756). В 1765 г. ему был пожалован титул баронета, он стал контр-адмиралом Королевского флота, и предполагалось, что он вскоре станет преемником лорда-адмирала Эдварда Хока¹⁶³. Но в 1770 г. Ноулс оставил королевскую службу, чтобы отправиться в Россию и прослужить в ней с 1771 по 1774 г.

В отличие от Элфинстона Ноулс прибыл в Россию как гражданское лицо и занял пост генерал-интенданта. В связи с его приездом в Россию указывалось, что из уважения к нейтралитету Британии в Русско-турецкой войне Ноулсу пришлось покинуть Британский королевский флот и ему было запрещено командовать эскадрой¹⁶⁴. В военных действиях Русско-турецкой войны Ноулс в отличие от Элфинстона действительно участия не принимал. В 1772 г. он лишь совершил поездку в Яссы, где должен был содействовать созданию дунайской флотилии для поддержки армии П. А. Румянцева¹⁶⁵.

С именем Ноулса в России связаны важные технические достижения. Его планы по обновлению российских верфей, судоремонтной базы и береговых служб, по усовершенствованию конструкции новых кораблей и осуществлению многочисленных исправлений на действующих судах снискали ему славу «второго отца российского флота»¹⁶⁶. В числе его наиболее впечатляющих инженерных нововведений были усовершенствования Кронштадтского канала, устройство в нем новых сухих доков и серии затворов¹⁶⁷.

Как и Элфинстон, получив щедрое вознаграждение за согласие служить в России, Ноулс, казалось бы, принес серьезную пользу Российской империи, но и он по непроясненным причинам всего через три года потерял расположение Екатерины и в 1774 г. покинул Санкт-Петербург. Его биографы подозревают за этим политическую подоплеку и интриги. Некоторые считают, что против Ноулса сыграли его расследования о денежных расходах на нужды флота, а также самоуверенные предложения относительно реорганизации Адмиралтейства¹⁶⁸. Однако в отличие от истории с Элфинстоном, вклад Ноулса никогда не вызывал сомнений ни у современников, ни у потомков, а историки флота лишь расходятся в вопросе о том, какое вознаграждение Ноулс заслужил за его службу во благо российского флота¹⁶⁹. Сам Ноулс дополнительного вознаграждения от российского двора не требовал. Впрочем, он умер вскоре после возвращения в Англию.

ТЕХНОЛОГИИ И ИННОВАЦИИ

План Джона Элфинстона по подготовке его эскадры к походу опирался на целый ряд полученных в Британии знаний и навыков. Элфинстон понимал, что его задача заключается в том, чтобы передать русским свои знания о навигации и технике, так как «по небрежению или невежеству», как он часто повторял, в России явно многого недоставало для успешной подготовки и продвижения в походе¹⁷⁰. Чтобы совершить длительный морской переход в Восточное Средиземноморье, Элфинстон хотел получить на свои корабли последние технические новинки, появившиеся в Британии после Семилетней войны, а также использовать новейшие достижения в медицине, которые могли сохранить здоровье и жизни его подчиненных. Элфинстон прилежно записывал каждое свое решение, касающееся подготовки к походу, от предложений по исправлению судовых конструкций до текущих вопросов снабжения провизией и такелажем. Все это дает возможность оценить, как он намеревался устранять обнаруженную им «российскую отсталость», опираясь на знакомые ему британские образцы.

Джон Элфинстон и его поколение британских моряков стали важными трансляторами знаний о морском деле, передав свой опыт и умения от флота одной страны флоту другой¹⁷¹. Первая тетрадь «Повествования» Элфинстона посвящена как раз описанию его усилий по подготовке к предстоящему походу. Корабли ремонтировали и загружали преимущественно в Кронштадте на главной базе Балтийского флота, но постоянные проблемы с поставками заставляли командующего нередко отправляться и в столицу. Раз за разом, наблюдая пристани и доки Кронштадта, Элфинстон сокрушался по поводу «разрухи» («shattered condition»), которая царила в доках, на складах и на кораблях; он не скупился на обвинения в том, что многое вовсе «прогнило» и стало непригодным к службе. Элфинстона поражало и то, что первая эскадра Архипелагской экспедиции, которой командовал адмирал Г. А. Спиридов, не оставила на складах Кронштадта даже пеньки для работ конопатчиков и подготовки такелажа, не лучше дело обстояло и с парусиной для шитья новых парусов. Элфинстон вовсе не случайно выказывал удивление таким состоянием дел, зная, что Россия снабжала пенькой и льняным полотном всю Европу, тогда как в главном военном порту Кронштадте перед походом ему пришлось закупать пеньку через английского посредника (с. 125).

В Петербурге и Кронштадте, как, впрочем, и во время похода в Копенгагене и Портсмуте, Элфинстону, рвавшемуся в бой и мечтавшему поскорее выйти в море, приходилось месяцами согласовывать детали починки кораблей своей эскадры, требовать необходимых конструктивных изменений, разгрузки и кренгования судов, укрепления обшивки кораблей и фрегатов.

Опытный капитан Королевского флота, Джон Элфинстон, безусловно, владел навыками кораблестроения: на такие навыки Адмиралтейств-коллегия обращала серьезное внимание, приглашая британских офицеров. Он вполне доказывал свою компетентность и в российском Кронштадте, и в иностранных портах, где обращался к «лучшим» корабельным мастерам, добивался постановки «опасных кораблей» в сухие доки и призывал бригады плотников и конопатчиков для необходимых починок и профилактики. Этот британец настойчиво старался доказать русским, что его опыт сформировался в результате длинных походов, а не, как у русских, «редких летних поездок по Балтике» (так, вероятно, Элфинстон пытался высмеять опыт адмирала Спиридова, ревность к которому не давала ему покоя!).

Из опыта своих длительных походов в Атлантике он знал о важности правильной укладки провизии и балласта и неспроста бранил русских за подобные упущения (с. 128). В отношении своих российских сослуживцев и подчиненных Элфинстон часто в самом буквальном смысле использовал слово «backwardness» (т. е. отсталость, замшелость), когда писал о неготовности в Кронштадте парусов, мачт, корабельных снастей для его эскадры.

Противоположностью Кронштадту представлялся Элфинстону Портсмут. Портсмут казался идеальной гаванью, где исполняются приказы, где любые запасы и материалы быстро доставляются, где корабли исправляют, а также правильно оснащают и нагружают.

Стремление к принятию всех возможных технических усовершенствований стало к концу XVIII в. idée fixe в Британии, а главная и важнейшая из мировых верфей XVIII в. — Портсмут — описывается Элфинстоном именно как пространство технологической эффективности и научного прогресса. Безотносительно к собственным недостаткам, в том числе волоките, задержкам в выполнении текущего ремонта, проблемам в управлении, Портсмут действительно стал в XVIII в. площадкой для экспериментов и технических инноваций, способствовавших появлению новых машин и механизмов для флотских нужд¹⁷².

Но пройдет немного времени после описанных Элфинстоном событий, и на главной российской морской базе в Кронштадте тоже будут происходить перемены. Как признано в историографии, этими переменами во многом Россия будет обязана Чарльзу Ноулсу и Самьюэлу Бентаму. Но не стоит, вероятно, игнорировать и вклад Джона Элфинстона, который начал испытывать новшества на кораблях при подготовке похода в Эгейский архипелаг. Представляя своей эскадре новые помпы, деревянные блоки, а также «паровые котлы мистера Ирвинса», Элфинстон, несомненно, желал подчеркнуть свою причастность к новейшим практическим достижениям ученой мысли Запада, и каждое приобретенное им новшество наполняло его гордостью, возвышая над «отсталостью» его врагов и соперников. Саймон Уэррет назвал публичные технические эксперименты, устраивавшиеся в Век Просвещения для демонстрации превосходства новых мировых изобретений, «technical drama», обращая внимание на театрализацию подобных опытов¹⁷³; в таком театре готов был участвовать и Элфинстон.

В увлечении новшествами он нашел сочувствие у большого любителя разного рода новинок графа Ивана Григорьевича Чернышева, когда попросил того раздобыть в Англии деревянные блоки (wooden rigging blocks) у собственного поставщика оных на Королевский флот Британии (с. 133)¹⁷⁴.

С приобретением новых корабельных помп Коула–Бентинка Элфинстону помог лорд Эффингем. После того как старые помпы, установленные на кораблях в Санкт-Петербурге, подвели эскадру при первом шторме, Элфинстон настоял на покупке новых (и наверняка не дешевых) помп, незадолго до того прошедших испытания в Портсмуте. Об этих испытаниях Элфинстону и рассказал лорд Эффингем, удостоверившийся, что новые помпы способны были выкачивать по две тонны воды в минуту при меньшем количестве рук¹⁷⁵. Элфинстон «убедился в их полезности и в их высшем качестве» (с. 212) и заказал несколько таких помп для своей эскадры. Демонстрируя пользу новых инструментов при показательных испытаниях все тех же помп, Элфинстон рассчитывал завоевать и уважение графа Алексея Орлова, но на «сухопутного офицера» Орлова они, кажется, не произвели большого впечатления (с. 93).

Джон Элфинстон мог иметь и иные заслуги, например, если бы откликнулись на его предложение установить цепную помпу Бентинка не только на российских кораблях, но и в каналах Санкт-Петербурга и окрестностей. Но этого так и не произошло. Впрочем, через короткое время в Кронштадт и в Российское Адмиралтейство все-таки пришли серьезные перемены. При Чарльзе Ноулсе и Самьюэле Бентаме российский флот и российские верфи порой оказывались в числе первых в мире, принимавших и использовавших новые технологии в корабельном деле, и Кронштадт стал своего рода лабораторией для испытания новых инструментов даже до того, как те получали признание и принимались на регулярной основе в Британском флоте. Однако и опыты Элфинстона с техническими нововведениями на кораблях его эскадры могут вполне служить подтверждением вывода С. Уэррета о том, что российский флот не был «пассивным реципиентом» британских достижений, но скорее щедрым инвестором, предоставлявшим базу для практического применения теоретических знаний¹⁷⁶.

ФЛОТСКАЯ МЕДИЦИНСКАЯ СЛУЖБА

Поход российских эскадр Архипелагской экспедиции в Средиземное море оказался серьезным испытанием не только для кораблей парусного флота России, но и для всех участников трудного и долгого плавания. В Санкт-Петербург с самого начала похода стали поступать сообщения о высокой смертности от болезней на всех судах, а в дальнейшем потери личного состава от болезней значительно превышали потери в боевых действиях¹⁷⁷. Е. В. Тарле, ссылаясь на данные Александра Петровича Соколова, пишет, что из 12 200 человек, которые были отправлены в экспедицию, не вернулись 4516 человек, правда не упоминает, сколько из не вернувшихся погибли от болезней¹⁷⁸.

Болезни стали серьезным испытанием сразу после выхода эскадры Спиридова, но Элфинстон вначале видел в этом лишь подтверждение слабости русского адмирала в морском деле. Спиридов сообщал из Гулля, что только в его экипаже число больных доходило до 600, а у двухсот из них состояние оценивалось как серьезное¹⁷⁹. Когда же с конца 1770 г. эскадры обосновались на Паросе, на госпитальных кораблях и в госпитале, основанном на морской базе в Аузе, часто лечились по несколько сотен человек¹⁸⁰.

Элфинстон неоднократно останавливается в «Повествовании» на усилиях, потраченных им ради сохранения в строю подчиненных. Снаряжая эскадру в Кронштадте и в Портсмуте, он договаривался об особой провизии и припасах, которые смогли бы помочь раненым и заболевшим, предлагал переделывать транспортные и прочие непригодные для иного суда в госпитальные, хлопотал, чтобы на госпитальном судне разместились лекарь, шестеро подлекарей и даже десять сиделок (c. 122). Он настаивал на соблюдении чистоты на кораблях, так как зловоние и нечистоты в его время уже прочно ассоциировались с распространением болезней. В других случаях он отмечал важность окуривания и беспокоился об уничтожении одежды, с которой могли переносить паразитов и заразу.

Свои текущие заботы о распределении ограниченных ресурсов (прежде всего воды, но также и продовольствия) и о пополнении запасов Элфинстон часто объяснял беспокойством именно о здоровье личного состава. Хотя контр-адмирал мог и преувеличивать свои заслуги в спасении раненых и больных, дабы в наилучшем свете представить свою службу российской императрице, его «Повествование» становится важным источником для сравнения европейских и российских стратегий по сбережению жизней моряков в середине — второй половине XVIII в.

В Европе главным бичом корабельных команд в длительных походах в XVIII в. признавалась цинга. В 1740‐х гг. Британию поразили известия, что в кругосветном путешествии Джорджа Ансона именно цинга стала причиной гибели половины экипажа¹⁸¹.

В XVII–XVIII вв. словом «scurvy» (скорбутка, цинготная болезнь) обозначали ряд заболеваний и лихорадочных состояний, которые даже медики слабо различали и лечили почти одинаково: вентиляцией помещений, окуриванием и «свежими», а не солеными или копчеными продуктами¹⁸².

В середине XVIII в. общие представления о влиянии воздуха и климата на здоровье моряков сложились в теорию о «климатической патологии», согласно которой такие болезни, как цинга, происходили от дурного воздуха и климатические условия могли усугублять положение. Холодный и влажный морской воздух, как предполагали, способствовал приступам цинги подобно тому, как в теплом климате поджидали опасные тропические болезни; современники Элфинстона предполагали, что на гниение плоти влияет и влажность воздуха. Именно как гниение и описывалась цинга из‐за возникавших во время болезни открытых язв и мышечных повреждений. Также было распространено мнение, что на большую смертность от цинги простых матросов, а не офицеров влиял спертый воздух нижних деков, в которых нижние чины и содержались¹⁸³.

Хотя пища долгое время и не считалась единственной и даже основной причиной цинги, тем не менее многие современники Элфинстона настаивали, что здоровый рацион, включающий свежие продукты, важен для предотвращения болезни. Историк военно-морской медицины Эрика Чартерс показывает, что даже терминология, использовавшаяся при закупках продовольствия на корабли, отражала веру в лечебные свойства некоторых продуктов. Используемое часто и Элфинстоном понятие «refreshments» (мы его переводили именно как «свежие продукты») свидетельствует о признании необходимости для заболевших цингой свежих воздуха, воды и провизии; считалось, что благодаря этим «refreshments» можно не только вылечить больных, но и предотвратить распространение болезни¹⁸⁴.

Появление цинги в XVIII в. нередко связывали и с преимущественным потреблением в долгих походах солонины и пресного хлеба. Не случайно и Элфинстон возмущался, что его моряков при подготовке к экспедиции на берегу кормили «старыми солеными припасами», что «из‐за необходимости вымачивать соленое мясо некоторые заболели цингой, и каждый день по 8–10 человек с каждого корабля нужно было отправлять в госпиталь» (c. 148). В конце концов Элфинстон сумел распорядиться «относительно недопустимости выдачи соленой провизии людям, которые вскоре ничего иного и получать не будут» (c. 148).

Хотя отказаться от солонины и хлеба во флотах разных держав еще долгое время не решались, однако попытки изменить или дополнить рацион питания моряков в XVIII в. были известны. В Британии Джеймс Линд проводил свои эксперименты с апельсинами и лимонами¹⁸⁵, а его современник Дэвид Макбрайд предлагал в качестве противоцинготного средства солодовое сусло¹⁸⁶. Последнее испытывалось в числе прочих и во время первого путешествия капитана Джеймса Кука в Тихом океане. Макбрайд пришел к заключению, что раз сквашивание предотвращает гниение продуктов, оно может предотвратить и «гниение человеческого тела» при цинге, а потому настаивал на важности употребления в пищу продуктов брожения (к примеру, квашеной капусты).

В период Семилетней войны Комиссия по лечению раненых и больных Королевского флота Британии проводила и собственные медицинские опыты, чтобы проверить, какие продукты, потребляемые в плавании, помогали предотвратить цингу¹⁸⁷, а какие усугубляли состояние больных.

Как отметила Маргарет Линкольн, казалось, что забота о здоровье моряков притягивала все большее внимание читающей публики в Британии, во всяком случае, так исследовательница объясняет появление значительного числа журнальных и газетных статей на медицинские темы¹⁸⁸.

Таким образом, не только в мореплавании, но и в профилактике болезней Элфинстон, готовя свою эскадру к долгой экспедиции, мог опереться на значительный опыт европейских морских держав. Впрочем, доверял он и старым «проверенным средствам», которые в его время медицинским сообществом Лондона могли считаться шарлатанскими, но зато в народе и в популярной литературе долго и после Элфинстона эти средства считали весьма действенными, причем помогавшими от разных недомоганий¹⁸⁹. Так, в список необходимых для его эскадры аптекарских препаратов попали порошок от лихорадки доктора Джеймса и некий препарат, названный sago. Элфинстон был так озабочен приобретением этих порошков, особенно порошка от лихорадки, а также хинина («Jesuit’s bark»), что специально совершил путешествие из Портсмута в Лондон, закупив препараты в Аптекарском ведомстве (Apothecary Hall), пока его корабли стояли в гавани на ремонте.

Не чужд был Элфинстон и предубеждений относительно физических особенностей русских, уверяя, что русские наследственно предрасположены к болезням и к заражению паразитами. В двух разных частях своего «Повествования» он пишет о том, что русские с рождения имеют под кожей вшей, так что почти невозможно, находясь среди них, не подцепить этих паразитов (c. 472–473). Впрочем, в этом контр-адмирал был не одинок: многие посещавшие в это время Россию писали, как и он, о том, что русская баня была главным средством спасения от этой напасти.

Однако высокая смертность на кораблях двух русских эскадр во время перехода в 1769 г. из Кронштадта к берегам Англии заставила Элфинстона всерьез задуматься о причинах таких высоких потерь, и он смог найти лишь одно объяснение — пренебрежение правилами соблюдения чистоты. Он не мог не указать, что на фрегате с английской командой в том же походе потерь от болезней удалось практически избежать. Может показаться, что настойчивое повторение Элфинстоном призывов к чистоте могло научить ценить чистоту и капитана С. П. Хметевского, прошедшего с Элфинстоном весь путь до Эгейского моря. И вот уже Хметевский в своих воспоминаниях об экспедиции посвящает пространные рассуждения порядку и чистоте на его корабле, чему якобы немало удивились даже французы: «24 число [1772] апреля пришел в порт Аузу военной французкой фрегат <…> Был капитан со всеми своими афицерами на корабле у меня и не могли довольно чистоте в карабле и хорошей оснаске надивиться так, что капитан, вошедши в канстапельскую, во удивлении чистоты и убранству ружей перекрестился. Напротив того, я своими афицерами делал как капитану, так и афицерам французким визит. Нашол фрегат в великой нечистоте и в дурной оснастке»¹⁹⁰.

Однако едва ли правилами гигиены и созданием на флоте медицинских служб в России были обязаны урокам британских моряков. Соблюдение чистоты было частью наставлений флоту еще со времен Петра I, а лечебные травы и госпитальные суда были обычными средствами борьбы с эпидемиями и потерями на российском флоте. Историки военно-морской медицины в России отмечают быстрое увеличение, начиная с петровских регламентов, числа распоряжений относительно военной и флотской медицинской службы вплоть до специального Генерального регламента о госпиталях (1735), в котором давались строгие предписания соблюдать чистоту и оговаривалось присутствие на судах медицинского персонала. Историки приводят доказательства в пользу того, что в противоположность Британии и Франции, где военно-морские медицинские учреждения конфликтовали с медицинскими организациями практикующих гражданских врачей, в России XVIII в. медицинские службы флота были лучше организованы, хотя и испытывали хронический недостаток персонала¹⁹¹. К тому же в России не противопоставляли Галенову и практическую медицину и разные средства вполне готовы были сочетать¹⁹². Так, в статьях Генерального регламента о госпиталях существовало предписание строить госпитали на плодородных землях, чтобы при них находились собственные аптекарские огороды¹⁹³.

Российское Адмиралтейство имело собственных лекарей, которые назначали лечение и вели исследования, как и их известные английские коллеги, а в своей практике учитывали медицинские знания, накопленные в Западной Европе. Главный медик российского флота Андрей Гаврилович Бахерахт (1726–1806) разработал рекомендации, похожие на те, что выпустил Элфинстон. Они вошли в классический труд Бахерахта «Способ к сохранению здравия морских служителей и особливо в российском флоте находящихся», изданный типографией Морского кадетского корпуса в 1780 г., через девять лет после отставки Элфинстона. В 1783 г. Бахерахт добился, чтобы его рекомендации относительно использования лекарственных средств и трав для лечения болезней во время длительного плавания были приняты государственной Медицинской коллегией¹⁹⁴.

Но Элфинстон пока не знал об этом, зато его пиетет перед британской флотской медициной, казалось, был беспредельным. После того как он поместил значительное число заболевших членов своей эскадры в Королевский госпиталь в Хаслере, он написал: «Лекари и хирурги Королевского госпиталя в Хаслере имели немало волнений и выказали величайшую заботливость и человеколюбие к больным, которые уже [поправились], перевезены на корабли и все чувствуют себя хорошо. Поэтому я счел своим долгом ради чести России выказать им знаки благодарности и одобрения и, написав им письмо с выражениями признательности, приложил к письму банкноту в 100 фунтов для докторов и главных офицеров королевского госпиталя» (c. 244). Впрочем, госпиталь в Хаслере по достоинству оценил и капитан Хметевский, также описывавший его в самых уважительных тонах¹⁹⁵.

ДИСЦИПЛИНА И НАКАЗАНИЕ

Носитель британских флотских традиций, выросший в семье моряка и рано сам отправившийся на флотскую службу, Джон Элфинстон столкнулся в России с иными правилами поведения офицеров и нижних чинов и яростно взялся за дисциплинирование команд по британскому образцу. Уверенный в превосходстве своего опыта и знаний, он приходил в замешательство и досадовал на то, что его приказы могли вовсе не исполняться или исполнялись из рук вон плохо. Он пытался объяснять такое положение русской ленью или чаще — небрежностью и невежественностью своих подчиненных. Еще в Кронштадте во время подготовки эскадры к походу он впервые столкнулся с вопиющей «медлительностью офицеров в исполнении их обязанностей» (c. 127); вначале он посчитал эту медлительность проявлением лености его российской команды, но затем счел, что офицеры таким образом хотели избежать выхода в море в необычно позднее осеннее время. Элфинстона возмущало, что во время его отлучек из Кронштадта работы почти прекращались, погрузка велась медленно, не спешили готовить мачты, укладывать такелаж и шить паруса. В эти решающие месяцы перед походом Элфинстон вынужден был обращаться за поддержкой к самой императрице, и лишь ее личное вмешательство переломило положение дел и оживило работы в Кронштадте. Однако после выхода в море у Элфинстона за спиной уже не было тех, кто должен был внушать страх его капитанам и командам, а конфликты командующего с подчиненными лишь усугубились.

Элфинстон, безусловно, осознавал, что на отношения между ним и его русскими подчиненными влияли непонимание языка, чуждость религиозных традиций и поведенческих норм. Но он приписывал это лишь предвзятому отношению русских к иноземцам, из‐за которого, по его мнению, «иностранцу невозможно добиться успеха на российской службе» (с. 234).

При этом Элфинстон обнаружил и то, что различные группы матросов и офицеров по-разному реагировали на его стиль командования. «Простые» люди, как он заявлял, «любили его», тогда как его отношения с офицерами оставались натянутыми. Частично он объяснял эту напряженность поступками своего секретаря Джонсона Ньюмана, допускавшего в своих переводах от имени Элфинстона оскорбительные для русских офицеров формулировки.

Русские моряки, вероятно, действительно не всегда понимали, чего Элфинстон хотел от них, хотя он выпускал подробнейшие приказы с разъяснением своих требований. Он желал пунктуальности и послушания, угрожая суровыми наказаниями для офицеров и матросов (а в его понимании только угрозы могли заставить его офицеров подчиниться). Более всего Элфинстона раздражало, что в ответ на его, как он полагал, «справедливые» требования опытного командира, выучившегося на лучшем в мире Британском флоте, непокорные русские вчитывались в статьи устаревшего Морского устава Петра Великого и спорили по мелочам, указывая, в чем его распоряжения противоречили этому Уставу.

Между тем статей о подчинении приказам командира в Уставе было предостаточно. С самых первых вариантов документы русского морского права, предшественники Морского устава 1720 г., были нацелены на утверждение дисциплины и регламентации поведения моряков.

В конце концов все жалобы и недовольства в связи с невыполнением его приказов Элфинстон излил на капитана-командора Ивана Яковлевича Барша. Барш должен был отправиться в поход с Первой эскадрой адмирала Спиридова, но из‐за «валкости корабля „Святослав“» в августе 1769 г. вернулся в Ревель, где его корабль был поставлен на ремонт; Барш на «Святославе» догнал не Спиридова, а Элфинстона уже в Копенгагене. В течение семи месяцев похода вокруг Европы Элфинстон неоднократно обвинял Барша в «небрежениях». А после того как Барш не выполнил сигналов Элфинстона о погоне за турецким флотом от Наполи ди Романия, Элфинстон пошел на экстраординарный шаг, понизив командора Барша до лейтенантского чина, надеясь, что это послужит острасткой для прочих офицеров.

Но Элфинстон просчитался: разжалование командора, сына вице-адмирала, имевшего высоких покровителей¹⁹⁶, принесло ему лишь неприятности. За Барша после Чесменской победы заступился генерал князь Ю. В. Долгоруков, Баршу вернули его корабль и командование всего через месяц после понижения, в дальнейшем уже по возвращении в Петербург единоличное решение Элфинстона наказать офицера было расценено как противоречащее российским законам, так как командующему в этом случае полагалось представлять дело на решение военного суда. Так что в Санкт-Петербурге Элфинстона заставили ответить за его «тиранию», и он смог привести немного объяснений в пользу своих «права или власти» действовать без созыва военного суда.

В связи с делом о понижении командора Барша вопреки Уставу вновь приводя доводы о своей величайшей преданности службе, Элфинстон летом 1771 г. писал графу И. Г. Чернышеву: «Вы не будете удивлены, что я был довольно занят непосредственными и срочными интересами Екатерины II, а не Морским уставом Петра I, и я выбирал без колебаний то, что требовалось ради интересов службы Ее императорскому величеству».

Однако императрица, кажется, вовсе не была склонна во имя своих «интересов» в тот момент принижать Морской устав и в целом заслуги создателя российского флота: не случайно именно Петра Великого в 1770 г. объявили главным вдохновителем Чесменской победы¹⁹⁷.

НАГРАДЫ И ПРИЗЫ, ИЛИ ОСТАЛАСЬ ЛИ РОССИЯ ДОЛЖНА ДЖОНУ ЭЛФИНСТОНУ?

Джон Элфинстон не был излишне сосредоточен на утверждении дисциплины только через наказания: он готов был разрабатывать и систему индивидуальных поощрений за хорошую службу. Дабы поддержать «субординацию и хорошее поведение» моряков, контр-адмирал предложил новые возможности для продвижения по службе во время похода. Поручив составить список способных моряков, в котором только служебные заслуги принимались во внимание, он во всеуслышание объявил о своем намерении продвигать поименованных в списке на открывающиеся вакансии.

Важным стимулом для своих подчиненных, как и лично для себя, Элфинстон считал призовые выплаты, которым в Британском флоте придавали большое значение. Элфинстон с гордостью писал о том, что распространил на всех членов своей эскадры выплаты за взятые «призы», что порядок и размеры выплат были громко зачитаны и объявлены всем членам корабельных команд¹⁹⁸ еще в Портсмуте, и нужно отдать должное контр-адмиралу: предложенное им распределение денежных наград было для моряков значительно выгоднее того, что было прописано в русских регламентах.

Впрочем, на российских морских офицеров повлияли не только оговоренные Элфинстоном размеры выплат, но и правила, согласно которым захваченные или уничтоженные суда можно было рассматривать в качестве призов. Эти предложения нашли отражение и в тех инструкциях, что Элфинстон получил от Екатерины II (c. 164–165).

Для самого Элфинстона вопрос о вознаграждении, особенно о призовых деньгах, стал, пожалуй, не только темой длительной переписки с Адмиралтейством, Коллегией иностранных дел и лично с И. Г. Чернышевым. Этот вопрос стал важной побудительной причиной для создания его «Повествования».

После получения отставки и удаления из России Элфинстон особенно жаждал получить обещанные награды. Последняя часть его «Повествования» отражает беспокойство и окончательное разочарование суммой немногим более 10 тысяч рублей, которую он получил от российского правительства за подвиги в Архипелаге. Добавило ему обиды и то, что все пожалованные суммы были опубликованы в London Gazette для всеобщего обозрения, и это стало новым ударом по его самолюбию, так как он считал, что его подвиги преуменьшены, а его репутацию и прежде порочили публикации в европейской прессе¹⁹⁹.

В своих заметках Элфинстон жаловался, что расчеты пожалований, произведенные в Адмиралтействе в России, были «актом величайшей несправедливости» — особенно потому, что именно брандер с командой от его эскадры зажег турецкий флот при Чесме (а именно за Чесменское сражение все прочие командующие были осыпаны монаршими милостями).

Элфинстон закончил свое «Повествование» на этой ноте обиды на несправедливости в распределении наград и призовых денег. Свои призовые деньги он рассчитывал получить как командующий, что, как он настаивал, было даже «одобрено Ее императорским величеством» [в начале 1770 г.], когда эскадра еще стояла в Портсмуте. Невыплаченные призовые деньги позднее дали основание для требований и внука Джона Элфинстона, Александера Фрэнсиса, к российским императорам в 1820–1830‐х гг.

Согласно одним подсчетам, Элфинстону причитались призовые деньги и пенсия, всего около 40 000 рублей²⁰⁰. В своих прошениях Александер Фрэнсис называл сумму в £150 000²⁰¹. Оба этих расчета исходили из положения о разделе наград за военные акции — захват, сожжение или причинение ущерба неприятельским кораблям, что было оговорено в Морском уставе 1720 г. (книга IV, глава 5). Остается только неясным, понимались ли в России XVIII в. эти военные акции как часть призового права, т. е. так, как их понимал Джон Элфинстон. До того как узаконения 1806 г. определили, что призом должны считаться как военные, так и торговые суда, взятые во время войны, в России, как показывают исследования, призами считались только торговые²⁰². А поскольку не сохранилось точных сведений, какие торговые суда были захвачены эскадрой Элфинстона, российское Адмиралтейство в XVIII–XIX вв. на требования о дополнительных выплатах отставленному контр-адмиралу постоянно отвечало отказом.

Но разочарования постигали не только Элфинстона и его наследников. Непростым был опыт службы в Российской империи и других британцев. Однако когда по инициативе А. Г. Орлова Джона Элфинстона отозвали из Архипелага в Россию и британский посол лорд Каткарт сообщал, что контр-адмиралу был причинен великий ущерб («a great disservice had been done»), когда сам Элфинстон уверял, что «англичане разочаровались в российской службе» и стали покидать российский флот, оказалось, что его опыт мало кого отвратил от попыток сделать в России карьеру. Элфинстон не был первым, но отнюдь не был и последним иностранцем, чей опыт в России использовался, хотя далеко не у всех, как и у него, русская карьера была успешной.

Однако читатель «Повествования» Джона Элфинстона едва ли откажет контр-адмиралу Екатерины II в том, что его рассуждения о «русской верности и чести» содержат немало новых аргументов для тех, кто готов к взвешенной оценке западноевропейского влияния на военные успехи и просчеты Екатерины II.

Ю. Лейкин

КОЛЛЕКЦИЯ ЭЛФИНСТОНОВ В ПРИНСТОНЕ: АРХЕОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Документы коллекции/архива Элфинстонов составляют более 700 листов разного формата 1770‐х гг. и 1820–1838 гг., помещенных в четыре коробки (сплошная нумерация листов отсутствует, поэтому ссылки делаются на коробку — box). В состав коллекции входит также гравированный портрет Джона Элфинстона. Электронная копия коллекции была нам предоставлена Рукописным отделом Принстонской библиотеки в 2013–2014 гг. с правом публикации перевода и издания личных бумаг Элфинстонов на русском языке.

Основное место в коллекции занимает мемуарное «Повествование» Джона Элфинстона о его российской службе, которое сохранилось в четырех редакциях: в пространном авторском оригинале 1771–1782 гг. и трех позднейших редакциях XIX в.

Предлагаемый в этой книге перевод сделан по авторской редакции «Повествования» Джона Элфинстона. Текст этой редакции написан мелкой скорописью одной руки²⁰³, и сличение этого почерка с автографами Элфинстона на документах, хранящихся в архивах России и Британии, позволяет с уверенностью считать старшую редакцию автографом контр-адмирала (Вох 3, четыре тетради: volume 1–4). Этот автограф представляет собой сшитые блоки in folio английской бумаги с водяными знаками 1770–1780‐х гг.²⁰⁴ Обложки склеены из бланков документов Британского королевского флота.

Автограф «Повествования» Джона Элфинстона (JEP. Box 3. P. 247)

Тетради сохранили авторскую правку: значительное количество дополнений и комментариев на полях, подчеркивания и зачеркивания, которые в переводе были по возможности восстановлены и отмечены. Первые три тетради имеют сплошную, хотя и со сбоем, пагинацию (стр. 1–101, 93–273); четвертая тетрадь имеет отдельную (вторую) пагинацию (стр. 1–39), последние три страницы ненумерованные. Вероятно, основной текст был создан в 1771–1773 гг. (в заглавии, которое указано на обложке второй тетради, стоит 1773 г. как дата завершения труда), но автор дополнял свое сочинение почти до конца жизни и завершил его письмом 1782 г. на имя графа И. Г. Чернышева.

Три позднейшие редакции «Повествования» Джона Элфинстона в 20–50‐х гг. XIX в. создал капитан Британского флота Александер Фрэнсис Элфинстон, внук контр-адмирала²⁰⁵. Характер работы Александера Элфинстона над второй редакцией виден при сравнении двух списков этой редакции с авторским оригиналом (оба списка хранятся в Box 4: черновой 182-страничный с многочисленными исправлениями и беловой 198-страничный, нескольких почерков). Александер Элфинстон значительно сократил оригинальный текст «Повествования» деда, вымарав из него детали, которые показались ему неважными (например, технические подробности экипировки и управления парусными судами, описания мелких баталий, сведения о погоде, бытовые детали и т. п.) или не связанными с его обращенными к императорам Александру I и Николаю I просьбами возместить недоплаченные деду деньги. При этом в ряде случаев Александер добавил и «красок» в суховатый нарратив Джона Элфинстона²⁰⁶. Именно этот второй вариант, претерпев новую правку и сокращение (третья редакция), лег в основу издания, предпринятого Александером Элфинстоном: Narrative of the Late Admiral John Elphinstone, During His Service in Russia, and Subsequent; Drawn Up from the Original Journals, Letters, and Documents [by] A. F. Elphinstone ([s. l.: s. n.], 1838. 96 p.)²⁰⁷.

Насколько можно судить, позднейшая, четвертая редакция мемуарного сочинения Джона Элфинстона, в которой вторая редакция «Повествования» была дополнена биографическими сведениями, собранными Александером Элфинстоном о семье и британской службе деда, появилась после 1838 г. и была переписана аккуратным писарским почерком в середине XIX в. (Box 2. P. 3–279).

Помимо первой пространной редакции (авторский оригинал 1771–1782 гг.) и трех сокращенных редакций мемуарного сочинения Джона Элфинстона XIX в. существуют и краткие выборки из «Повествования» (объемом около 15 страниц), которыми Александер Элфинстон оперировал при подаче своих прошений в различные инстанции Российской империи (Boxes 1, 4).

Прочие документы, составляющие принстонскую Коллекцию Элфинстонов, образуют две группы. Одна группа содержит копии и подлинники документов, принадлежавшие Джону Элфинстону и процитированные или пересказанные в рукописи «Повествования». В нее входят: оригинальный «Абшит» (увольнение) контр-адмирала Джона Элфинстона от 19 июля 1771 г. за подписью Екатерины II (Box 1); копии записок (Memorials), поданных Джоном Элфинстоном Екатерине II и английскому королю Георгу III на английском и французском языках (Box 1); оригиналы и копии корреспонденции Д. Элфинстона, включая копийные тетради писем, отправленных с 1 августа 1769 г. по июнь 1771 г. (Вох 2, «Copy book of letters», 63 копии писем, сшитые в тетрадь), писем к Джону Элфинстону (семи писем Н. И. Панина, одного письма И. Г. Чернышева и десяти писем А. С. Мусина-Пушкина — Вох 2: август 1769 — сентябрь 1770 г.); сборник приказов Джона Элфинстона по эскадре на английском языке (Вох 2); выписка из шканечного журнала корабля «Святослав» за май — июнь 1770 г. (Box 1; 16 страниц). Отдельно в архиве хранятся и несколько писем 1774–1782 гг., в том числе послания Джона Элфинстона графу И. Г. Чернышеву (Box 1).

Вторую группу документов архивной коллекции сформировали многочисленные бумаги Александера Фрэнсиса Элфинстона, связанные с его денежными претензиями к Российской империи: прошения капитана А. Элфинстона на имя императора Александра I (16 мая 1824 г.) и императора Николая I (4 марта 1830 г.) о выплате 149 187 фунтов стерлингов, которые, по мнению наследника, были недоплачены его деду, и о возвращении имения в Курляндии; прошение 1836 г. на имя министра финансов Е. Ф. Канкрина, ответы о производстве разысканий в морском ведомстве и о подтверждении отказов уплатить средства по претензиям А. Элфинстона (за подписями статс-секретарей Карла Нессельроде, Николая Лонгинова и начальника III отделения императорской канцелярии Александра Бенкендорфа) и проч. Последнее по времени письмо, адресованное посредничавшему в деле Александера Элфинстона британскому послу в России лорду Дарему, датировано 14 июня 1837 г. (оригинальные документы и копийные списки А. Элфинстона преимущественно помещены в Box 2; краткие сведения о претензиях, выдвинутых Александером Элфинстоном, и о предпринятых им шагах в России содержатся также в Boxes 1 и 4).

Ю. Лейкин, Е. Смилянская

Примечания

8

Здесь и далее географические названия приводятся по-русски; их оригинальные формы см. в географическом указателе.

9

О лордах рода Элфинстон см.: The Elphinstone family book of the Lords Elphinstone, Balmerino and Coupar / ed. W. Fraser. Edinburgh: [Printed by T. and A. Constable at the Edinburgh University Press], 1897. Vol. 1–2. Джон Элфинстон мог происходить из боковых ветвей этого старинного рода. О происхождении фамилии: Black G. F. The Surnames of Scotland. Edinburgh, 1996. P. 244.

10

Внук мемуариста Александер Элфинстон потратил немало сил, чтобы восстановить это пэрство Балмерино, но безрезультатно (Downer M. The Queen’s Knight. The extraordinary life of Queen Victoria’s most trusted confident. London: Corgi books, 2008. P. 36).

11

Charnock J. Biographia navalis; or, Impartial memoirs of the lives and characters of officers of the navy of Great Britain, from the year 1660 to the present time; drawn from the most authentic sources, and disposed in a chronological arrangement. London: R. Faulder, 1794–1798. Vol. 6. P. 358–361. См. также биографический очерк Александера Фрэнсиса Элфинстона с нашими комментариями, помещенный в Приложении.

12

Звание пост-капитана означало, что Элфинстон не только дослужился до чина капитана, но и был командующим своего судна.

13

Приглашениями иностранцев на российскую службу обычно занимались главы дипломатических миссий. Только в период Архипелагской экспедиции российский посланник в Копенгагене М. М. Философов рекомендовал командующего третьей эскадрой Архипелагской экспедиции И. Арфа; российский представитель на Мальте маркиз Ковалькабо уговорил примкнуть к российскому флоту кавалера Жоржио де Мазина; посланник в Лондоне А. С. Мусин-Пушкин приглашал адмирала Чарльза Ноулса. И. Г. Чернышев сообщал императрице 9/20 июня 1769 г.: «Севодни отправляется в Питербурх морем принятой в службу Вашего императорского величества флотским капитаном бригадирского ранга Иоган Ефилстон с писмом от меня к графу Никите Ивановичу Панину, которой ево Вам, всемилостивейшая государыня, представить честь иметь будет <…>. Тоже число исприметил я в г. Ефилстоне ничего, чтоб не соответствовало зделанной мне о нем хорошей рекомендации (АВПРИ. Ф. Сношения с Англией. Оп. 35/6. Д. 217. Л. 91). Панину в это же время Чернышев докладывал, что, хотя Элфинстон не знает французского, но «чем у более персон про него наведываюсь, тем более про него хорошаго слышу» (Там же. Д. 220. Л. 23).

14

Джон Элфинстон был, кажется, не первым членом своего клана на русской военной службе. Джером Горсей пишет, что еще в ходе покорения русскими Сибири (1581–1585) один из пленных ханов рассказал: «В его стране живут несколько англичан или по крайней мере людей, похожих на меня, взятых с кораблем, артиллерией, порохом и другими припасами, которые за два только года перед тем пытались отправиться по Оби, чтобы отыскать северо-восточный путь в Китай. Несколько шведских солдат бежали оттуда и пришли в Москву, на службу к царю; среди них был некий Gabriell Elphingsten, храбрый шотландский капитан» (Горсей Дж. Записки о России, XVI — нач. XVII в. [вступ. ст., с. 5–46, пер. с англ. и коммент. А. А. Севастьяновой]. М.: Изд-во МГУ, 1990. С. 106–107). Многие шотландцы служили в российском флоте с самого его основания, включая троих в адмиральских званиях при Петре I. В 1694 г. первым в России контр-адмиралом (шаутбенахтом) стал известный генерал Патрик Гордон (Гордон П. Дневник. 1690–1695. М.: Наука, 2014. С. 245). Таким образом, Джон Элфинстон следовал давней традиции и мог слышать о своих предшественниках. Благодарю Д. Г. Федосова за это дополнение.

15

Для усиления корпусов кораблей и предотвращения повреждения их водяными червями подводная часть корпуса обшивалась дополнительно дюймовыми досками и просмоленным войлоком, а иногда и толченым стеклом.

16

NLS MD. Acc. 12686/10 (Переписка лорда Каткарта). Fol. 782 (Письмо от 3/14 июля 1769 г.).

17

Привычка русских к поцелуям поражала и других посетителей Российской империи. Так, в записках жены британского посла леди Каткарт неоднократно отмечается, что в России дамы целуют друг другу при встрече руку, а потом щеку, мужчины также каждый раз при встрече целуют друг друга. «Я наблюдаю, что дамы здесь значительно добрее при встрече, нежели в Англии или во Франции, они целуют одна другую в губы… и часто целуют друг друга во время разговора, как целуют детей» (NLS.MD. Acc. 12686/5 (Журналы леди Каткарт). Листы не нумерованы).

18

См.: МИРФ. Ч. 11. СПб.: в Тип. Морскаго м-ва, 1886. С. 380–382.

19

«Чичагов» вскоре разбился еще в Финском заливе, а корабль «Тверь» в ноябре 1769 г. во время шторма потерял мачты и вернулся в Ревель.

20

МИРФ. Ч. 11. С. 527–529.

21

Так характеризуют Элфинстона и плававший с ним С. П. Хметевский, и А. Г. Орлов. См.: МИРФ. Ч. 11. С. 550; Смилянская И. М., Велижев М. Б., Смилянская Е. Б. Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой. М.: Индрик, 2011 (далее — Россия в Средиземноморье). С. 580.

22

АГС. Т. 1. С. 236.

23

См.: Russia under Western Eyes, 1517–1825 / ed. Anthony Cross. New York: St. Martin’s Press, 1971; A People Passing Rude: British Responses to Russian Culture / ed. Anthony Cross. Cambridge: Open Book Publishers, 2012; Malia M. Russia under Western Eyes: from the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2000; Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М.: Новое литературное обозрение, 2003 и др.

24

Здесь и далее ссылки в тексте даются на перевод, опубликованный ниже в настоящем издании.

25

Черновик перевода этого «Мемориала» на французский язык, выполненного супругой посла Джейн Каткарт, с исправлениями лорда Каткарта, сохранился (JEP. Box 1. P. 56–64).

26

Политическая переписка Императрицы Екатерины II: Часть 7-ая (годы с 1772 по 1773) / Отв. за вып. Ф. Р. Остен-Сакен // СИРИО. СПб.: тип. В. Киршбаума, 1904. Т. 118. С. 511 (на французском). Благодарим С. Я. Карпа за исправления в переводе.

27

Как кажется, наибольшее беспокойство в Санкт-Петербурге должна была вызывать возможность обнародования «Инструкции» с характеристиками правительств и стран Европы (см. с. 157–167). Решение о погашении долгов Элфинстона в обмен на оригиналы бумаг принималось на Совете при Высочайшем дворе 28 февраля/10 марта 1773 г. (АГС. Т. 1. С. 236). См. также: АВПРИ. Ф. Сношения с Англией. Оп. 35/6. Д. 585. Л. 41–41 об.

28

Мартин Даунер приводит сведения о том, что Самьюэл также написал пособие для моряков, рукопись которого хранится ныне в Национальном морском музее Британии (Downer M. Op. cit. P. 29). Шесть тетрадей были написаны в 1787–1788 гг. и касаются следующих предметов: математики, логики, навигации, электричества, пневматики и артиллерийского дела (National Maritime Museum, Greenwich, MSS/84/191).

29

Краткое описание жизни и карьеры Самьюэла можно найти как в русских, так и в английских источниках. Вскоре после его смерти английский журнал опубликовал краткую биографию Самьюэла Элфинстона «Authentic Memoirs of the late Sir Samuel Elphinstone», в который тот представлен выдающимся морским офицером, каким был и его отец (см.: Walker’s Hibernian Magazine, or, Compendium of Entertaining Knowledge. Dublin: R. Gibson, 1790. Part 2. P. 307–309). Почетное именование «сэр» перед именем Самьюэла относится к его статусу кавалера ордена Св. Георгия, который в английской системе соотносился с «рыцарем-командором» Британской империи (Knight Commander of the British Empire, KBE): в этом случае разрешалось использовать именование «сэр» без пэрства.

30

По некоторым данным, Самьюэл Элфинстон умер в 1788 или в ноябре 1789 г. в Кронштадте; в «Общем морском списке» приводится дата смерти 1790 г. (ОМС. Ч. 5. С. 402).

31

Downer M. Op. сit. P. 30.

32

ОМС. Ч. 5. С. 400–402. Его крестили 15 сентября 1769 г. в Англии (Plymouth & West Devon Record Office Collection. F. 166/6/a. P. 77). Э. Кросс пишет, что он сражался в Русско-шведскую войну в 1788 г. при Гогланде и Эланде, затем служил на Балтике, в Черном и Средиземном морях, вышел в отставку капитаном 1‐го ранга в 1805 г. (Cross A. The Elphinstones in Catherine the Great’s Navy // Mariner’s Mirror. 1998. Vol. 84. No. 3. P. 277). Правда, по данным Э. Кросса, Роберт родился в Санкт-Петербурге, куда в 1769 г. Элфинстон якобы прибыл вместе с женой Эмили. Эти данные не находят подтверждения в архиве Элфинстонов, хранящемся в Принстоне.

33

ОМС. Ч. 5. С. 401–402; Cross A. The Elphinstones in Catherine the Great’s Navy. P. 277.

34

Cornwall Family History Society. FP63 1/24. № 1243.

35

«После смерти Элфинстона его старший сын был столь занят службой за границей, что до своей кончины не имел возможности заняться этим делом (претензиями отца), но когда эти бумаги и документы попали мне [Александеру Элфинстону] в руки как наследнику и представителю моего почившего деда, вышеупомянутого Джона Элфинстона, о его российской службе, я не теряя времени отправился в Санкт-Петербург, чтобы подать мои прошения, я предпринял 6 изнурительных и дорогостоящих путешествий в Санкт-Петербург, проводя там по 3–5 месяцев, подавая петицию за петицией» (JEP. Box 4. Ненумерованный лист).

36

O’Byrne W. A Naval Biographical Dictionary Comprising the Life and Services of Every Living Officer in Her Majesty’s Navy, from the rank of Admiral of the Fleet to that of Lieutenant, inclusive. London: Murray, 1849. P. 337.

37

Одно из прошений Александер Фрэнсис хотел передать императору через адмирала Н. С. Мордвинова, но оно так и осталось в архиве графов Мордвиновых (Архив графов Мордвиновых / Предисл. и прим. В. А. Бильбасова. СПб.: тип. Н. И. Скороходова, 1903. Т. 7. С. 192–194. Приложенное к этому прошению письмо А. Элфинстона графу Н. С. Мордвинову см. там же, с. 500–502).

38

Translation of the copy of an office from the Minister of Finances to the Chief of His Majesty’s Naval Staff, dated 18 July 1824. JEP. Вox 2. Листы не нумерованы.

39

Подробная роспись с учетом процентов см.: JEP. Box 2. Лист не нумерован.

40

Тем не менее в декабре того же 1836 г. Александер Фрэнсис вновь посылает петицию на имя Николая I, не потеряв надежду получить хоть какие-то средства за службу деда и отца.

41

Мартин Даунер, современный биограф правнука Д. Элфинстона, считает, что какую-то сумму Александер Элфинстон получил, однако не приводит источников этой информации (Downer M. Op. cit. P. 35–37).

42

Глотов А. Я. Чесменский бой // Отечественные записки. 1820. Ч. 3. № 5. С. 33–81, 184–216.; Соколов А. Архипелагские кампании 1769–74 // Записки Гидрографического департамента Морского министерства. СПб.: Морская тип., 1849. Ч. VII. С. 230–401; Петров А. Н. Война России с Турцией и польскими конфедератами. С 1769–1774 гг. СПб.: тип. Э. Веймара, 1866. Т. 1; Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Сочинения. М.: Мысль, 1994. Кн. XIV. Т. 28; Аренс Е. И. История русского флота. Екатерининский период. 1897 (литография); Веселаго Ф. Очерк русской морской истории. СПб.: тип. Демакова 1885; Головачев В. Ф. Чесменское сражение в его политической и стратегической обстановке и русский флот в 1769 г. // Морской сборник. 1900. № 1. С. 55–88; № 2. С. 31–68 (переизд. с сокращениями в 1944 г.) и др.

43

Смилянская И. М., Велижев М. Б., Смилянская Е. Б. Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой. М.: Индрик, 2011 (далее — Россия в Средиземноморье); Смилянская Е. Б. Греческие острова Екатерины II. Опыты имперской политики России в Средиземноморье. М.: Индрик, 2015; Гребенщикова Г. А. Балтийский флот в период правления Екатерины II. Документы, факты, исследования. СПб.: Наука, 2007; Гребенщикова Г. А. Чесменская победа: триумф России в Средиземном море: флот, война, политика. СПб.: Остров, 2015; Лебедев А. А. Хиос и Чесма в свете шканечных журналов // Гангут. 2014. № 80 и др.

44

[Грейг С. К.] Собственноручный журнал капитана-командора (впоследствии адмирала) С. К. Грейга // Морской сборник. 1849. Т. II. № 10–12. С. 645–660, 715–730, 785–827; То же // Морские сражения русского флота: Воспоминания, дневники, письма. М.: Военное издательство. 1994. С. 88–124 (далее ссылка на это издание).

Долгоруков Ю. В. Записки князя Юрия Владимировича Долгорукова. 1740–1830 / Сообщ. В. Безносов // Русская старина. 1889. Т. 63. № 9. С. 481–517.

Полная версия Журнала Степана Петровича Хметевского по двум сохранившимся спискам изд.: Россия в Средиземноморье. С. 561–700.

[А. Г. Спиридов]. Выпись из дневных записок одного российского путешественника по Балтийском и Средиземном море 1769–1770 // Старина и новизна. СПб., 1772. № 1. C. 19–21.

Плещеев С. И. Дневные записки путешествия из Архипелагского России принадлежащего острова Пароса в Сирию и к достопамятным местам в пределах Иерусалима находящимся с краткою историею Али-беевых завоеваний, российского флота лейтенанта Сергея Плещеева в исходе 1772 лета. СПб.: [Тип. Мор. кадет. корпуса], 1773.

Коковцов М. Г. Описание Архипелага и варварийскаго берега, изъявляющее положение островов, городов, крепостей, пристаней, подводных камней и мелей; число жителей, веру, обряды и нравы их с присовокуплением древней истории, и с тремя чертежами. СПб.: Изд. под смотрением и на иждивении Феодора Туманскаго, 1786 (изд. также с коммент. в кн: Смилянская Е. Б. Греческие острова Екатерины II. С. 327–368).

45

Толь К.-Л. фон. Журнал участника Архипелагской экспедиции (июнь 1770 — февраль 1772). Перевод с немецкого и предисловие А. Фризен; комментарии А. Фризен и Е. Б. Смилянской // Смилянская Е. Б. Греческие острова Екатерины II. С. 267–326.

46

Журнал, веденный на корабле «Граф Орлов» флота лейтенантом Григорием Кушелевым — РГА ВМФ Ф. 315 (Коллекция: Материалы по истории русского флота). Оп. 2. Д. 43.

47

РГВИА. Ф. 846 (Фонд военно-ученого архива). Оп. 16. Д. 1860; Д. 1948.

48

Scots Magazine. 1770. September 1; Weekly Magazine. 1770. October 18.

49

Полное название: An Authentic Narrative of the Russian Expedition against the Turks by Sea and Land. London: [?], 1772. Поиск авторов этого сочинения позволил его переводчику на русский выдвинуть предположения, что сочинение было написано Уильямом Весли (Весли В. Воспоминания участника Архипелагской экспедиции / перевод В. С. // Морской сборник. 1914. Т. 382. № 5. С. 1–53); Э. Кросс считает, что автором мог быть Томас Ньюберри (Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век / авториз. пер. с англ. Юрия и Надежды Беспятых. СПб.: Дмитрий Буланин, 2005. С. 207). Однако проведенный текстологический анализ показывает, что, как и заявлено в предисловии, Authentic Narrative был составлен из серии дневников и записок, в том числе лорда Эффингема и, возможно, даже Джона Элфинстона.

50

Сабатье де Кабр пишет в письме герцогу д’Эгийону 2 августа 1771 г. о том, что с Элфинстоном плохо обошлись в России и он собирается отбыть в Англию, где «опубликует Мемуар самый энергичный и самый обстоятельный о том, что произошло в Архипелаге» (Дипломатическая переписка французских представителей при дворе Императрицы Екатерины II. (Ч. 3: 1769–1772) // СИРИО. СПб.: Тип. В. Ф. Киршбаум, 1913. Т. 143. С. 320).

51

Un diplomate français à la cour de Catherine II, 1775–1780. Journal intime du chevalier de Corberon, chargé d’affaires de France en Russie, publié d’après le manuscript original, avec une introduction et des notes par L.-H. Labande. Paris: Librairie Plon, 1904. T. 1. P. 204–205; сокращенный перевод: Корберон М.-Д. Из записок // Екатерина. Путь к власти. М.: Фонд Сергея Дубова, 2003. С. 115.

52

См.: Rulhière C. C. de. Révolutions de Pologne. 4 éd., revue sur le texte et complétée par Christien Ostrowski. Paris: Librairie de Firmin Didot Frères, Fils et C-ie., 1862. T. 3. P. 140, 148, 200, 221.

53

Authentic Narrative. P. 160.

54

В 1783 г. пожелание Элфинстона вернуться в Россию обсуждалось в письме Г. А. Потемкина к Екатерине. Потемкин писал 9/[20] августа 1783 г. из Крыма: «Возвращаюсь на Элфинстона. Конечно, предприимчивый адмирал здесь нужен <…>, то бы я просил Элфинстона и с сыном» (Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка. 1769–1791. Изд. подгот. В. С. Лопатин. М., 1997. С. 181). Ответ императрицы не оставлял контр-адмиралу надежды: «Сына Элфинстона я взяла на службу, а с ним [думается, здесь имеется в виду не сын, а отец Джон Элфинстон. — Е. С.] никто не уладит» (Там же. С. 182).

55

Эти последствия: «Причинять неудовольствие английскому двору, выставляя его потачку нам, всю помощь, которую он нам оказал и которая была нам очень полезна; опубликование всего этого подняло бы против английского правительства внутренние неудовольствия и могло бы иметь неприятные последствия для английской торговли в Леванте» — Екатерина II Н. И. Панину, 29 февраля 1773 г. (Политическая переписка императрицы Екатерины II… // СИРИО. Т. 118. С. 511; перевод приводится по изд.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М.: Мысль, 1994. Кн. XIV. Т. 28. С. 368).

56

См., например, версию А. Г. Орлова, зачитанную на Совете при Высочайшем дворе в марте 1771 г.: АГС. Т. 1. С. 368–369.

57

Особенно это заметно по мемуарам Ю. В. Долгорукова, который первым из участников Чесменской битвы предстал перед императрицей осенью 1770 г. Во всяком случае, написанные им через много лет мемуары рисуют именно князя Долгорукова чуть ли не главным автором Чесменской победы.

58

К примеру, Е. В. Тарле написал работу об Архипелагской экспедиции во время Второй мировой войны, когда важно было подчеркнуть величие российских побед прошлого — Тарле Е. В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769–1774). М.; Л., 1945.

59

Тарле Е. В. Чесменский бой. В Большой советской энциклопедии (1970–1977) читаем в статье о Г. А. Спиридове: «24 июня (5 июля) 1770 рус. эскадра, которой командовал (номинально) граф А. Г. Орлов, а С[пиридов] — авангардом, в Хиосском проливе атаковала тур. флот и вынудила его укрыться в Чесменской бухте. В ночь на 26 июня (7 июля) в Чесменском бою 1770 рус. эскадра под фактическим команд. С[пиридова] и С. К. Грейга уничтожила тур[ецкий] флот и установила господство на Эгейском море. В 1771–73 командовал рус[ским] флотом в Архипелаге. В связи с тем, что лавры победителя турок были незаслуженно приписаны Орлову, в 1774 вышел в отставку» (Электронный ресурс. Режим доступа http://bse.uaio.ru/BSE/2402.htm свободный).

60

См., например: Гребенщикова Г. А. Чесменская победа: Триумф России в Средиземном море: флот, война, политика. СПб.: Остров, 2015; Смилянская И. М., Велижев М. Б., Смилянская Е. Б. Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой. М.: Индрик, 2011. С. 479.

61

Un diplomate français à la cour de Catherine II, 1775–1780. Journal intime du chevalier de Corberon. P. 204; благодарю С. Я. Карпа, указавшего на ошибки в русском переводе, появившемся в изд.: Корберон М.-Д. Из записок // Екатерина. Путь к власти. М.: Фонд Сергея Дубова, 2003. С. 115.

62

Rulhière C. C. de. Révolutions de Pologne. 4 éd., revue sur le texte et complétée par Christien Ostrowski. Paris: Librairie de Firmin Didot Frères, Fils et C-ie., 1862. T. 3.

63

См., например: Anderson M. S. Great Britain and Russo-Turkish War of 1768–74 // English Historical Review. 1954. Vol. 69 (270). P. 44–45; Idem. Great Britain and Russian Fleet, 1769–70 // Slavonic and East European Review. 1952. Vol. 31. No. 76 (Dec.). P. 148–163; из новейших исследований: MacDougall Ph. «So Complete Was Our Victory! So Complete Their Ruin!»: An analysis of the battle of Çeşme, 1770 // Mariner’s Mirror. 2017. Vol. 103. No. 3. P. 279.

64

Турецкая историография в основном базируется на знакомых нам русских и английских источниках. См., например: Aksan V. H. Ottoman Wars 1700–1870: An Empire Besieged. Harlow: Pearson/Longman, 2007; Soucek S. Ottoman Maritime Wars 1700–1914. Istanbul: The Isis Press, 2013. P. 35–45; Aktepe M. M. Çeşme Vakası // Türkiye Diyanet Vakfı Islam Ansiklopedisi. 1991. Vol. 8. P. 288–289.

65

Например, по мнению А. А. Лебедева, «не находит подтверждения и общепринятый состав турецкого флота, который, по данным всех шканечных журналов, имел не более 27 кораблей, фрегатов, галер и шебек <…> вместо ставших уже привычными цифр о 70–90 боевых единицах. То есть имел численный состав, близкий к тому, который в последнее время называется турками — 24–27 боевых единиц. Причем, как мы увидим далее, не изменился этот расклад и после Чесменского сражения» (Лебедев А. А. Хиос и Чесма в свете шканечных журналов // Гангут. 2014. № 80. С. 27). Современная турецкая историография также расходится в количественных характеристиках османского флота при Чесме. Один из последних подсчетов указывает, что османские силы состояли из 16 линейных кораблей, 6 фрегатов и некоторого количества вспомогательных судов, на которых было примерно 1300 пушек (Soucek S. Ottoman Maritime Wars 1700–1914. P. 40). Тункай Зорлу полагает, что при Чесме было всего 15 kapak (двухпалубных кораблей вроде галеона), 6 фрегатов и другие суда (Zorlu T. Innovation and Empire in Turkey: Sultan Selim III and the Modernisation of the Ottoman Navy. London: Tauris Academic Studies, 2008. P. 10), Али Риза Ишипек считает, что турки имели всего 10 линейных кораблей (Ișipek A. R. 1770 Çeşme Deniz Savaşı: 1768–1774 Osmanlı Rus savaşları. Beyoğlu, İstanbul: Denizler Kitabevi, 2006. P. 268). См. также: Yener E. Ottoman Seapower and Naval Technology during Catherine II’s Turkish Wars 1768–1792 // International Naval Journal. 2016. Vol. 9. No. 1. P. 4–15.

66

А. Г. Орлов писал императрице: «Если бы Элфинстон хоть чуть проиграл от бешенства его, могли бы все в порте быть заперты и неизбежно погибнуть» (МИРФ. Ч. XI. С. 550). Различные, но преимущественно негативные оценки этого сражения приводит Г. А. Гребенщикова, соглашаясь с мнением В. Ф. Головачева о том, что «сражение, данное Элфинстоном, не разрешало никакого стратегического или тактического вопроса и осталось без последствий». — Головачёв В. Ф. Чесма. М.; Л.: Воен.-мор. изд-во, 1944. С. 33; Гребенщикова Г. А. Чесменская победа. С. 196. Самое (помимо Элфинстонова) подробное описание этого сражения было опубликовано в середине XIX в.: Соколов А. Архипелагские кампании 1769–74 // Записки Гидрографического департамента Морского министерства. Ч. VII. СПб., 1849. С. 230–401.

67

О британской тактике см.: Willis S. Fighting at Sea in the Eighteenth Century: The Art of Sailing Warfare. Woodbridge: Boydell Press, 2008.

68

Лебедев А. А. Хиос и Чесма в свете шканечных журналов. С. 28; Он же. Тактическая парадигма русского парусного флота XVIII — середины XIX века // Гангут. 2014. № 82. С. 79.

69

Долгоруков Ю. В. Записки князя Юрия Владимировича Долгорукова. С. 499.

70

Annual Register. 1770. P. 36.

71

Список с подлинных приказов графа Алексея Григорьевича Орлова Чесменского по флоту, действовавшему в Архипелаге в 1770 году и истребившему турецкий флот при Хиосе и Чесме // Морской сборник. 1853. Т. 9 (№ 4). С. 272–277.

72

См. о героизации Д. С. Ильина: Рыжов В., Скворцов В. Герой Чесмы лейтенант Ильин. Тверь: Творческое объединение «Книжный клуб», 2012. С. 103.

73

Рапорт Томаса Макензи о его участии брандером при Чесме от 28 июня 1770 г. (РГА ВМФ. Ф. 189. Оп. 1. Д. 3. Л. 149–149 об.). Также британские периодические издания опубликовали письмо Макензи неизвестному лицу в Портсмуте, датированное 29 июля, с описанием участия Макензи в Чесменском сражении (General Evening Post. 1770. September 25; Scots Magazine. 1770. September 1).

74

Элфинстон описывал регалии так: «Жезл был серебряный с позолотой и чеканкой в виде цветов, длиной около 20 дюймов, с большими круглыми головами (a broad round head) на каждом конце и одной посередине, как у паши трех флотилий. Это, несомненно, были регалии капудан-паши, они не могли принадлежать никому другому и были даны ему самим султаном, а взяты с собой для удовольствия (at pleasure). Жезл хранился в малиновом чехле с ремнем, чтобы носить его на плече, а то, что его бросили, говорит о спешке, с которой турки покидали свое судно» (с. 500–501).

75

В память Чесменской победы. Сборник документов. Одесса: тип. П. Францова, 1886. С. 54.

76

Потемкин П. Россы в Архипелаге. Драмма. СПб.: [Тип. Акад. наук], 1772. С. 19.

77

Аренс Е. И. История русского флота. Екатерининский период. 1897 (литография); Гребенщикова Г. А. Чесменская победа.

78

Такие же аргументы см. в работе потомка французского инженера Тотта, укреплявшего Дарданеллы в 1770‐е гг.: Tóth F. La guerre Russo-Turque (1768 — 1774) et la défense des Dardanelles. L’extraordinaire mission du baron de Tott. Paris: Economica, 2008. P. 75–90. Современник события также писал о том, что после Чесменской победы из‐за празднования время было упущено: Bruce of Kinnaird J. Travels to discover the source of the Nile in the years 1768, 1769, 1770, 1771, 1772, and 1773. Edinburgh; London: Printed by J. Ruthven, for G. G. J. and J. Robinson, 1790. Vol. 1. P. 28–29.

79

Это мнение высказывает ближайший соратник Орлова С. К. Грейг: Грейг считал, что Орлов пошел к Лемносу, собираясь далее идти на Дарданеллы: Орлов «считал этот остров выгоднейшим пунктом, в настоящем положении флота, как по удобству прекрасного порта Мудро, так и потому, что он был один из островов Архипелага, наиболее изобиловавших хлебом и скотом; а еще более потому, что он лежит близ входа в Дарданеллы, сквозь которые граф твердо решился прорваться по овладении островом Лемносом, что дало бы ему безопасное убежище для флота в случае неудачи в этом предприятии» ([Грейг С. К.] Собственноручный журнал. С. 124).

80

В октябре 1773 г. на Совете при Высочайшем Дворе, отвечая на вопрос императрицы, достаточно ли будет прислать в Архипелаг еще 20 тысяч войска (!), Орлов ответил, «что с толиким числом мог бы он идти прямо в Константинополь». Однако войско так и не было прислано (АГС. Т. 1. С. 385–386).

81

На слова Эффингема, который «предлагал штурмовать форт [Лемноса] примерно с 40 англичанами и 60 греками при поддержке 200 русских», граф А. Г. Орлов якобы ответил: «Форт не стоит жизни и одного русского», и написал Элфинстону: «Одного только я боюсь, при нехватке людей, потеряв три сотни, я потеряю большую часть наших сил; и ради сохранения людей я решил осаждать город и оголодить его» (с. 417).

82

О том, как А. Г. Орлов умело манипулировал прессой, см.: Россия в Средиземноморье. С. 283–330, 445–476.

83

АВПРИ. Ф. Лондонская миссия. Оп. 36/1. Д. 262. Переписка А. Г. Орлова и А. С. Мусина-Пушкина. Л. 19 об. — 20.

84

Никулин А. Острова невезения: историческое путешествие по местам русских экспедиций XVIII–XIX веков. М.: Паулсен, 2014.

85

Письмо Екатерины госпоже Бьельке от 12 августа 1771 г. (Бумаги Императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном Архиве Министерства Иностранных Дел с 1771–1774 г. Ч. 3 / Изданы академиком Я. К. Гротом // СИРИО. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1874. Т. 13. С. 144).

86

После заседания Совета при Высочайшем дворе на обеде в Царском Селе Элфинстона предусмотрительно сажают между англоговорящими графом Сиверсом и бароном Черкасовым, императрица несколько раз задает вопросы Элфинстону, угощает десертом и говорит «почти со всеми за столом с величайшей приветливостью и живостью» (с. 136).

87

Е. В. Тарле полагал, что экспедиция готовилась втайне от Н. И. Панина, поскольку тот был сторонником «Северной системы». См.: Тарле Е. В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг 1769–1774 / Соч.: В 12 т. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1959. Т. 10. С. 16, 51 и др.

88

NLS. MD. Acc. 12686/11 (Отпуски депеш посла Ч. Каткарта). P. 1671.

89

См. подробнее: Булатов В. Э. Граф И. Г. Чернышев и его коллекция рукописных карт XVIII в. в собрании ГИМ // Россия в Средиземноморье. С. 745–758.

90

NLS. MD. Acc. 12686/11 (Отпуски депеш посла Ч. Каткарта). P. 1282.

91

См.: Александренко В. Н. Русские дипломатические агенты в Лондоне. Варшава: Тип. Варшавскаго учебнаго округа, 1897. Ч. 1. С. 544. Рескрипт с инструкциями от 12 июля 1768 г. (СИРИО. Т. 87. С. 111–119). Кредитивная грамота от 24 июля.

92

Письмо от 3/14 июля 1769 г.: «I found count Ivan Chernicheff very jealous of his hearing any intimacy with me for he ordered him to consider himself as a Russian and almost forbid him to come to me. But he has too much sense and spirit to obey such an order implicitly» — NLS. MD. Acc. 12686/10 (Отпуски депеш посла Ч. Каткарта). P. 782.

93

Элфинстон упоминает: «Как обычно, я ждал вместе с моими сыновьями, пока граф Панин не совершил выхода (levée) в свою приемную перед выходом дворцовым» (с. 497); «Поскольку граф Панин всегда выказывал мне большое внимание, я постоянно посещал в приемной его выход и выход великого князя» (с. 517); «Я очень редко посещал графа [Чернышева], хотя существует обычай для всех морских офицеров ожидать его выхода каждое утро со всеми возможными формальностями и церемониями, как при дворе…» (с. 506–507); «Его сиятельство [Чернышев]… пожелал видеть меня как можно чаще и говорил, что для меня и моих сыновей всегда есть место за его столом. Я поблагодарил его холодно, что он должен был заметить» (с. 508).

94

РГА ВМФ. Ф. 172. Оп. 1. Д. 157. Л. 17 об.

95

АГС. Т. 1. С. 236. Впрочем, то было согласованное решение Совета, рассматривавшего угрозы Элфинстона «открыть в свое оправдание все данныя ему наставления» (Там же).

96

Исключение Орлов делал, пожалуй, только для С. К. Грейга. Хорошо известно, что после прихода эскадры И. Арфа 16/27 июля 1771 г. граф просил Екатерину прислать эскадру с русскими моряками и российским командующим, «ибо от своих одноземцев не токмо с лучшей надеждой всего того ожидать можно, чего от них долг усердия и любви к отечеству требуют, но еще и в понесении трудов, беспокойств и военных трудностей довольно же усмотрено между российскими людьми и иностранными великое различие, а при том и неразумение иностранного языка делает невинное несогласие и затруднение» (МИРФ. Ч. 11. С. 671). В это же время Орлов писал И. Г. Чернышеву: «Правду сказать, много мне от чужестранных в нашей службе хлопот да и от греков, которые за Христа служат совсем меня разорили, ето так дорого што страшуся тихонко один подумать, рад бы ешо с охотою на три такие ж батали иттить, толко б не видать етих хлопот, так-то оне мне солоны стали» — РГА ВМФ. Ф. 172. Оп. 1. Д. 4. Л. 9. Письмо датировано 24 июля 1771 г. (ст. ст.).

97

В отношении калибра пушек судовой артиллерии или в чуть не случившемся поджоге своих же судов при отступлении от крепости Литоди на Лемносе. Впрочем, на ошибки Орлова — сухопутного офицера — обращает внимание и Аренс: Аренс Е. И. История русского флота. Екатерининский период. Литография. 1897. С. 210–212 и др.

98

Элфинстон приводит свидетельство лорда Эффингема о том, что Орлов якобы при осаде Лемноса проводил в своей каюте время с двумя «дамами»-любовницами. Чтобы дезавуировать возможное разглашение подобных слухов, Орлов постоянно рассказывал, что он «был болен сильною лихорадкою» (см., например: АГС. Т. 1. С. 369).

99

См., например: Плугин В. А. Алехан, или человек со шрамом (жизнеописание графа Орлова-Чесменского). М.: Междунар. отношения, 1996. С. 277.

100

Элфинстон пишет: «Но жестокость графа Орлова была такова, что ничего не было предпринято, чтобы помочь этим людям, которые покинули свою землю, свои дома и чьи жены с детьми шли вброд по пояс, заклиная о помощи <…>. Но ничего даже не попробовали сделать, потому что я это предложил. Я позднее узнал, что гуманный и отважный граф был недоволен тем, что морские солдаты были отправлены на помощь несчастным женщинам и детям, которых я видел стоящими по грудь в воде с детьми на руках и молящими о защите».

101

Встретивший Алексея Орлова в этот короткий приезд в Петербург лорд Каткарт, напротив, дал графу замечательную и вполне положительную характеристику, отметив его здоровье, простоту поведения и то, что они с трудом, но объяснялись на итальянском и немецком, так как французского граф не знал. — Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе, с 1770 по 1776 г. включительно. Сообщено из английского государственного архива и архива Министерства Иностранных Дел. Ч. 2 / Печ. под набл. А. А. Половцева // СИРИО. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1876. Т. 19. С. 202.

102

Долгоруков Ю. В. Записки князя Юрия Владимировича Долгорукова. 1740–1830 / Сообщ. В. Безносов // Русская старина, 1889. Т. 63. № 9. С. 492, 499.

103

РГА ВМФ. Ф. 179. Оп. 1. Д. 148. Л. 181–183 Рескрипт А. В. Елманову с правкой Екатерины II от 7 октября 1769 г. В рескрипте Елманову как второму по старшинству в эскадре Спиридова указывается, что в случае невозможности Спиридову осуществлять командование эскадре все равно быстрее идти вперед.

104

АВПРИ. Ф. Копенгагенская миссия. Оп. 54/1. Д. 152. Л. 169–169 об. Вскоре тот же Философов и, по его словам, все датчане будут поражены хорошим управлением в эскадре Элфинстона, «котораго ревность и попечителные старания о ползе службы поистине доволно выхвалены быть не могут». Об Элфинстоне: «Дацкие лучшие морские офицеры уверяют, что сия эскадра в таком исправном состоянии, что они никогда лучшего в своих ожидать не могут» (Там же. Л. 179, 181 об.).

105

Спиридов неоднократно жаловался на здоровье в течение всей экспедиции, этим, вероятно, объясняется и то, что он редко покидал свою каюту на «Св. Евстафии» и затем на «Европе». 17 января 1773 г. Спиридов писал И. Г. Чернышеву: «Мне, батюшка, жена моя Анна Матвеевна в писмах своих наскучила жалкими и усилиными просьбами, дабы я просился из здешней экспедиции в Петербурх. Пожалуй, милостивой государь, уговорите ея, и чтоб она узнала, что моя прозьба может быть не в ползу, а во вред, когда государыня за то, будто не хочу служить, прогневаитца, то я и с нею, и з детми все пропадем. Это правда, милостивой государь, что я, превозмогая возможность по старости лет, а паче, будучи в долголетной прямо всегдашней службе, очень истаскался. Но што же мне делать? Ежели хто из милосердия не вступитца, быть так, знатно, судбина определяит в Архипелаге и жизнь окончать…» — РГА ВМФ. Ф. 172. Оп. 1. Д. 1. Л. 86–87.

106

РГА ВМФ. Ф. 172. Оп. 1. Д. 1. Л. 75. См. также: ОМС. Ч. 2. С. 402–405.

107

О строительстве отношений с «подданными островами» Архипелага см.: Смилянская Е. Б. Греческие острова Екатерины II. Опыты имперской политики России в Средиземноморье. М.: Индрик, 2015.

108

МИРФ. Ч. 11. С. 406, 410.

109

РГА ВМФ. Ф. 189. Оп. 1. Д. 3. Л. 154 об. (прапорщик Николай Барш); ОМС. Ч. 3. С. 132–134.

110

В эскадре Элфинстона в разное время это были Т. Г. Козлянинов, А. К. Разумовский, П. И. Ханыков, Н. С. Скуратов, С. И. Плещеев.

111

Письмо Екатерины госпоже Бьельке от 13/24 ноября 1771 г. (Бумаги Императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном Архиве Министерства Иностранных Дел с 1771–1774 г. Ч. 3 / Изданы академиком Я. К. Гротом // СИРИО. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1874. Т. 13. С. 188).

112

Со значительными сокращениями корреспонденция лорда Каткарта изд.: Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе, с 1762 по 1769 г. включительно. Сообщено из английского государственного архива и архива Министерства Иностранных Дел. Ч. 1 / Печ. под наблюдением секр. о-ва А. А. Половцева // СИРИО. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1873. Т. 12; Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе, с 1770 по 1776 г. включительно. Сообщено из английского государственного архива и архива Министерства Иностранных Дел. Ч. 2 / Печ. под набл. А. А. Половцева // СИРИО. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1876. Т. 19. Отчеты Каткарта по его должности и переписка с государственными секретарями Британского двора за все время его службы в России находятся в Британских национальных архивах: TNA. SP 91/79–90; копии донесений Каткарта и его переписка с британскими дипломатами в Европе и в Османской империи сохранились также в Эдинбурге (NLS. MD. Acc. 12686/ 9–16).

113

Воспитателем при старшем сыне был приглашен из Университета Глазго в будущем известный ученый и писатель Уильям Ричардсон. Он оставил о пребывании в России известное сочинение: Richardson W. Anecdotes of the Russian Empire: In a Series of Letters, Written, a Few Years Ago from St. Petersburg. London: W. Strahan, and T. Cadell, 1784.

114

NLS. MD. Acc. 12686/8 (Записи расходов семейства Каткарт).

115

Ее памяти посвящено издание: Charles, 9th Lord Cathcart. Particulars addrest to Lady Cathcart’s Friends. St. Petersburg [?]: n. p., 1771.

116

Feldhake H. E. The Lords Effingham and the American Colonies, Effingham, IL: Effingham County Bicentennial Commission. 1976 (режим доступа https://archive.org/details/lordseffinghamam00feld свободный); Goodchild J. Matters of Concern: The Life Story of the Third Earl of Effingham // Aspects of Rotherham: Discovering Local History. 1995. Vol. 1. P. 99–112. Благодарим госпожу Janet Worrall, секретаря Общества друзей имения Эффингемов Boston Castle and Parklands, предоставившую черновик рукописи о лорде Эффингеме, в которой, правда, почти нет информации о его российской службе. Отдельная благодарность также Питеру Фику (Peter Feek) за материалы и гостеприимство в поместье Эффингема в Йоркшире.

117

Salisbury and Winchester Journal. 1769. May 15; The Ipswich Journal. 1769. May 20.

118

АВПРИ. Ф. 6. Оп. 2 (Секретнейшие дела — Перлюстрации). Д. 532 (1765–1771). Л. 15.

119

Донесение лорда Каткарта графу Рочфорду от 4/15 августа 1769 г. — TNA. SP 91/82. Fol. 26 об.

120

См. с. 266 наст. изд.

121

Newcastle Courant. 1769. November 25. Неизвестно, было ли простым совпадением то, что Эффингем получает разрешение короля в тот же день, когда отбывающий российский министр граф И. Г. Чернышев имеет в Лондоне прощальную аудиенцию перед возвращением в Россию.

122

Сообщение о том, что Левантийская компания опасается, что появление среди русских этого «горячего молодого человека» сильно осложнит отношения с турками (Derby Mercury. 1769. December 22). Сам Эффингем в будущем будет писать, что отправился в заграничную службу для того, чтобы усовершенствовать свои знания в военном деле («I went by your Majesty’s Permission for some Years into foreign parts with a view to improve myself in the study of my profession») — The Correspondence of King George the Third from 1760 to December 1783. Printed from the Original Papers in the Royal Archives at Windsor Castle: July 1773 — December 1777 / ed. John William Fortescue. London: Macmillan Company, 1928. Vol. 3. P. 108.

123

Caledonian Mercury. 1769. November 22; Kentish Gazette. 1769. November 18.

124

Перевод сделан при перлюстрации в Коллегии иностранных дел. В оригинале: «I so admire her uncommon talents, that regret more than she does herself, the weak condition or want of ardour in those who are intrusted by Her» — АВПРИ. Ф. 6. Оп. 2 (Секретнейшие дела — Перлюстрации). Д. 532 (1765–1771). Л. 15.

125

Gazette d’Amsterdam. 1771. № 34; Leeds Intelligencer. 1771. June 4.

126

Известный масон, убежденный виг, Эффингем занял пост главы монетного двора, приглашался в правительство, когда виги оказывались у власти. Его современник Хорас Уолпол писал в это время об Эффингеме как о человеке большой прямоты и возможностей, а о его выступлении в парламенте против насилия в американских колониях: «Было ли что-либо в прошлом или настоящем лучше по языку и выражению чувства, нежели его последняя речь», а о самом Эффингеме как об известном оригинале, но человеке большой прямоты и способностей (a man of such integrity and ability) — The Correspondence of Horace Walpole, Earl of Orford, and the Rev. William Mason; Now First Published from the Original mss. Edited, with notes by the Rev. J. Mitford. London: R. Bentley, 1851. Vol 1. P. 194–195; Vol. 2. P. 281.

127

Восполнить недостающие сведения позволят комментарии к переводу и указатель имен. Не обо всех нам удалось собрать достаточную информацию, поэтому поиск действующих лиц «Повествования» Джона Элфинстона еще может дать неожиданные результаты.

128

В англоязычной историографии долгое время роль западных специалистов в превращении России в морскую державу признавалась решающей. Это, вероятно, замедлило изучение как допетровских традиций российского мореплавания, так и представлений самого Петра о потребностях морской державы. Подробнее литературу об иностранцах на русской службе см.: Меркулов И. В. Российский морской офицерский корпус в царствование Екатерины II: социальные аспекты комплектования командного состава флота: Дис.… канд. ист. наук. СПб., 2005. С. 51–105.

129

Хотя и не исчерпывающее, но, безусловно, превосходное исследование биографий ключевых фигур британцев, служивших в России, принадлежит Энтони Кроссу: Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век / авториз. пер. с англ. Юрия и Надежды Беспятых. СПб.: Дмитрий Буланин, 2005. С. 176–241. О шотландцах см.: Fedosov D. Under the Saltire: Scots and the Russian Navy, 1690s–1910s // Scotland and the Slavs: Cultures in Contact 1500–2000 / ed. M. Cornwall & M. Frame. Newtonville, MA., 2001. P. 21–53. См. также: Лабутина Т. Л. Британцы в России в XVIII веке. СПб.: Алетейя, 2013. О вкладе голландцев см.: Cracraft J. The Petrine Revolution in Russian Culture. Cambridge, MA: Belknap, 2004. P. 40–96; Кротов П. А. Голландцы и фламандцы в российском флоте в петровскую эпоху // Голландцы и бельгийцы в России, XVIII–ХХ вв. = Noord — en Zuid-Nederlanders in Rusland / Нидерланд.-Рос. арх. центр (НРАЦ) — Гронинген; под ред. Эммануэля Вагеманса, Ханса ван Конингсбрюгге; пер. с нидерланд. Д. Сильвестрова. СПб.: Алетейя, 2004. С. 290–302.

130

Термин «nautical turn» заимствован нами у Дж. Кракрафта (Cracraft James. The Petrine Revolution in Russian Culture).

131

Ryan W. F. Navigation and the Modernisation of Petrine Russia: Teachers, Textbooks, Terminology // Russia in the Age of the Enlightenment / ed. Roger Bartlett and Janet Hartley. Basingstoke: Macmillan, 1990. P. 75–105; Hans N. The Moscow School of Mathematics and Navigation (1701) // The Slavonic and East European Review. 1951. Vol. 29, no. 73 (June 1951). P. 532–536.

132

Веселаго Ф. Ф. Очерк истории Морского кадетского корпуса с приложением списка воспитанников за 100 лет. СПб.: тип. Мор. кадет. корпуса, 1852. С. 121.

133

Меркулов И. В. Российский морской офицерский корпус в царствование Екатерины II. С. 58–59.

134

Werrett S. «Perfectly Correct»: Russian Navigators and the Royal Navy // Navigational Enterprises in Europe and Its Empires, 1730–1850. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2015. P. 111–133.

135

Об этом, например, новейшее исследование: Romaniello M. P. Enterprising Empires: Russia and Britain in Eighteenth-Century Eurasia. Cambridge: Cambridge University Press, 2019.

136

Cross A. In the Lands of the Romanovs: An Annotated Bibliography of First-Hand English Language Accounts of the Russian Empire (1613–1917). Cambridge: Open Book Publishers, 2014.

137

Кротов П. А. Голландцы и фламандцы в российском флоте в петровскую эпоху. С. 297–298.

138

Несмотря на большое внимание зарубежных исследователей к иностранным и особенно британским офицерам на российской службе, их численность не стоит преувеличивать. Так, по подсчетам И. В. Меркулова, англичане в 1772 г. составляли не более 5% линейных офицеров флота. Меркулов И. В. Российский морской офицерский корпус в царствование Екатерины II. С. 274.

139

Там же. С. 59–62.

140

О мотивации и последствиях приглашения иностранных колонистов в Россию в 1763 г. см.: Bartlett R. Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia, 1762–1804. Cambridge: Cambridge University Press, 1979. Возможно, после издания циркуляра 1763 г. армейские офицеры заинтересовались, относится ли и к ним это приглашение. Однако И. В. Меркулов замечает, что в отличие от офицеров флота армейским офицерам было отказано в праве обосноваться в России на основании Указа 1763 г. как иностранным специалистам (Меркулов И. В. Указ. соч. С. 62).

141

Инструкции миссии Фуллертона изд.: Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Рига, 1883. Т. 4. С. 321–332. О карьере Фуллертона см.: Генералы и штаб-офицеры русской регулярной армии 1729–1796 гг. М., 2019. Т. II. С. 2167. Благодарю Д. А. Сдвижкова за данные о Фуллертоне.

142

Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. С. 325. К 1763 г. Уильям Гордон был главнокомандующим Нора (Nore) — административной единицы, в ведении которой находились устье Темзы и река Медуэй (Thames Estuary and the River Medway). Таким образом, Гордон был командующим ряда подразделений на востоке Англии, включая Четем, Лондон, Ширнесс, Харидж и Хамбер (Chatham, London, Sheerness, Harwich and Humber). См.: Schomberg I. Naval Chronology, Or an Historical Summary of Naval and Maritime Events From the Time of the Romans, to the Treaty of Peace 1802. London, 1802. Vol. 5. P. 238. Отметим, что это не тот самый У. Гордон, который также в связи с миссией Фуллертона в 1764 г. вступил в российский флот, а в 1768 г. скончался. О нем см.: ОМС. Ч. 3. С. 421.

143

Рескрипт А. Р. Воронцову см.: СИРИО. М.: Унив. тип., 1885. Т. 48. С. 565; Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. С. 327.

144

Биографию Броуна см.: Сдвижков Д. А. Письма с Прусской войны. Люди Российско-императорской армии в 1758 году. М.: Новое литературное обозрение, 2019. С. 575–577; Henderson T. F. Browne, George, Count de (1698–1792) // Dictionary of National Biography, 1885–1900. London: Elder Smith & Co., 1886. Vol. 7. P. 45.

145

Инструкции Фуллертону (Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. С. 326, 330–332).

146

Меркулов И. В. Российский морской офицерский корпус в царствование Екатерины II. С. 64. См. также: Cross A. G. Samuel Greig, Catherine the Great’s Scottish Admiral // Mariner’s Mirror. 1974. Vol. 60. No. 3. P. 252. Меркулов и Кросс называют имена Грейга, Роксбурга, Гордона, Клеланда и Дугласа как офицеров, рекрутированных в результате миссии Фуллертона, однако в опубликованной переписке Фуллертона и Броуна встречается только имя Дугласа.

147

Инструкции Фуллертону (Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. С. 321, 324). Один из биографов отмечает, что Чарльз Дуглас привел в Россию Самуила Грейга, однако Дуглас, видимо, посчитал возмутительным и грозящим обвинением в измене предположение, что он мог бы рекрутировать британских работников для помощи в строительстве российских кораблей: Valin Ch. Fortune’s Favorite: Sir Charles Douglas and the Breaking of the Line. Tucson, AZ: Fireship Press, 2009. P. 17.

148

Екатерина II — Ю. Ю. Броуну (Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. С. 321).

149

Меркулов И. В. Российский морской офицерский корпус в царствование Екатерины II. С. 68. Э. Кросс ранее называл цифру 55 (Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век. С. 202). Многие из этих рекрутированных прибыли в Россию во время Русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Бенджамин Тисдэйл вспоминал, что принимал присягу 7 июля 1771 г. вместе с 11 другими лейтенантами российского флота: [Тиздель Б.] Записки командира корабля Мария Магдалина капитана Тизделя 1771–1793 / изд. с сокращ. Р. Севериков // Морской сборник. 1863. № 10. С. 1–116.

150

Меркулов И. В. Российский морской офицерский корпус в царствование Екатерины II. С. 67–68.

151

Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. С. 321.

152

«…они в прошедшую войну нажились и теперь имеют великое и неумеренное богатство, а хотя некоторые флагманы и есть, кои бы сюда ехать желали, но в службе вашего императорскаго величества не полезны быть могут» (Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. С. 326).

153

Там же.

154

Там же. С. 322, 324, 330.

155

АВПРИ. Ф. Сношения с Англией. Оп. 35/6. Д. 217. Реляции И. Г. Чернышева императрице Екатерине II. Л. 91; Д. 220. Депеши И. Г. Чернышева Н. И. Панину. Л. 23.

156

Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. С. 338–339. В переписке указывалось, что капитанам полагалось жалованье 800 рублей в год и на российской службе ранг капитан-командора; нижним офицерам, которые желали быть поручиками, было положено жалованье 180 рублей в год. Также все желали получать жалованье с момента их принятия на российский флот и требовали, чтобы их перемещение от места жительства до Петербурга производилось за счет российской казны (Там же. С. 339–340).

157

Rodger N. A. M. Honour and duty at sea, 1660–1815 // Historical Research. 2002. Vol. 75. Issue 190. P. 438–439. Об английской формуле расчета призовых денег см.: Kemp P. Prize Money: A survey of the history and distribution of the naval prize fund. Aldershot: Wellington Press, 1946. P. 16–17.

158

Cross A. Samuel Greig, Catherine the Great’s Scottish Admiral // Mariner’s Mirror. 1974. Vol. 60. No. 3. P. 251–265.

159

Это также отметил даже позже приехавший в Россию Джеймс Тревенен, современник Грейга. В 1780‐е гг. в своем дневнике он писал: «Admiral Elphinston first taught the Russians to fight at sea, but disagreeing with Spiridov, so that they thwarted each other in all their notions, Count Orlov perceived that it was absolutely necessary to take the command of the fleet upon himself, which he did, and then depended totally upon the counsels of Greig, who was Captain of his ship. This is a known fact to all that were there and nobody disputes it, so that whatever naval transactions passed in that war belong to Greig». Цит. по: Cross A. Samuel Greig, Catherine the Great’s Scottish Admiral. P. 254–255.

160

ОМС. Ч. 4. С. 613–614.

161

Показательно, как Элфинстон выбирал перед Чесменским боем на брандер командира, которому предстояло поджечь османский флот. Элфинстон уверяет, что старался не выказать соотечественнику Макензи предпочтения, предлагая опасное, но славное предприятие старшим офицерам-русским, и он не скрывал ликования, когда после отказа старших офицеров за дело взялся Макензи, который, по свидетельству Элфинстона, и зажег первым турецкий флот. Элфинстон знал, что Томас Макензи родился в России, но происходил из семьи шотландского якобита, прибывшего в Россию в 1736 г. командиром корабля и дослужившегося до адмиральского звания. Судя по всему, в глазах Элфинстона Томас Макензи оставался прежде всего британцем.

162

Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век. С. 210. Источники расходятся относительно даты рождения Ноулса, но очевидно, что он появился на свет в первые годы XVIII в.

163

Подробности биографии см.: Naval Chronicle. [London], 1799. Vol. 1. P. 89–123.

164

Naval Chronicle. 1800. Vol. 2. P. 265–266, 269; Admiral Knowles’s first Memorial to Her Imperial Majety after his arrival at Petersburg (National Maritime Museum, LBK/ 80. Fol. 1–2); Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век. С. 210.

165

Naval Chronicle. 1800. Vol. 2. P. 275–280.

166

Naval Chronicle. 1800. Vol. 2. P. 271; см. также: Соколов А. Адмирал Ноульс // Морской сборник. 1849. Вып. 2. № 8. С. 509–527.

167

Clendenning Ph.H. Admiral Sir Charles Knowles and Russia, 1771–1774 // Mariner’s Mirror. 1975. Vol. 61. No. 1. P. 45–46; Соколов А. Адмирал Ноульс. С. 517.

168

Naval Chronicle. 1800. Vol. 2. P. 280–281; Clendenning Ph. H. Admiral Sir Charles Knowles and Russia, 1771–1774. P. 47.

169

См.: Соколов А. Адмирал Ноульс. С. 513–514.

170

«Небрежение или невежество» («carelessness or ignorance») — часто повторяемые Элфинстоном обвинения в адрес российских моряков.

171

Техническая компетентность в практиках Императорского российского флота представляют существенный интерес для исследователей. См., например: Werrett S. Technology on Display: Instruments and Identities on Russian Voyages of Exploration // Russian Review. 2011. Vol. 70. No. 3. P. 380–396; Ryan W. F. Navigation and the Modernisation of Petrine Russia: Teachers, Textbooks, Terminology // Russia in the Age of Enlightenment: Essays in Honour of Isabel de Madariaga / ed. Roger Bartlett and Janet M. Hartley. Basingstoke: MacMillan Press, 1990. P. 75–105; Idem. Peter the Great and English Maritime Technology // Peter the Great and the West: New Perspectives / ed. Lindsey Hughes. Basingstoke: Palgrave, 2001. P. 130–158; Morriss R. Science, Utility and Maritime Power: Samuel Bentham in Russia, 1779–91. Burlington, VT: Ashgate, 2015; Забаринский П. П. Первые «огневые» машины в Кронштадтском порту (к истории введения паровых двигателей в России). М.; Л.: Издательство Академии наук СССР, 1936; Robinson E. The Transference of British Technology to Russia, 1760–1820: A Preliminary Enquiry // Great Britain and Her World, 1750–1819: Essays in Honor of W. J. Henderson. Manchester: Manchester University Press, 1975. P. 1–26.

172

Clark G. Naval Blockmaking in the Eighteenth and Nineteenth Centuries // Mariner’s Mirror. 1976. Vol. 62. No. 2. P. 137–144; Haas J. M. The Royal Dockyards: The Earliest Visitations and Reform 1749–1778 // The Historical Journal. 1970. Vol. 13. No. 2. P. 191–215; Idem. A Management Odyssey: The Royal Dockyards, 1714–1914. Lanham, MD: University Press of America, 1994.

173

Werrett S. Technology on Display: Instruments and Identities on Russian Voyages of Exploration. P. 381.

174

Об Уолтере Тейлоре и его блоках см.: Dickinson H. W. The Taylors of Southampton: Their Ships’ Blocks, Circular Saw and Ships’ Pumps // Transactions of the Newcomen Society. 1958. Vol. XXIX. P. 169–178.

175

Кажется, имеются в виду цепные помпы Коула–Бентинка, представленные в 1768 г. Элфинстон, вероятно, ошибается относительно испытаний помпы, которая, согласно отчетам, позволяла прокачивать одну тонну воды в 43,5 секунды при работе 4 человек, тогда как старая модель требовала на это вдвое больше времени. Помпа была принята на все военные корабли британского флота в 1770 г., и после того как ее конструкция была еще улучшена, эта помпа стала обязательной на всех кораблях и использовалась до середины XIX в. (Oertling Th.J. Ship’s Bilge Pumps: A History of Their Development, 1500–1900. College Station: Texas A&M University Press, 1996. P. 56–61).

176

Werrett S. «Perfectly Correct»: Russian Navigators and the Royal Navy. P. 111–133. См. также о Бентаме и Ноульсе: Morriss R. Science, Utility and Maritime Power: Samuel Bentham in Russia, 1779–91; Clendenning Ph.H. Admiral Sir Charles Knowles and Russia, 1771–1774. P. 39–49.

177

Смилянская Е. Б. Греческие острова Екатерины II. С. 210–214.

178

Тарле Е. В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг 1769–1774 // Сочинения: В 12 т. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1959. Т. 10. С. 89.

179

Гребенщикова Г. А. Балтийский флот в период правления Екатерины II. С. 220.

180

Россия в Средиземноморье. С. 194; Смилянская Е. Б. Греческие острова Екатерины II. C. 213.

181

Хотя он был менее известен, чем Кук, Джордж Ансон был одним из мореплавателей-исследователей, который помог расширить знания о Тихом океане. Его цель состояла в выяснении новых торговых возможностей в Южном полушарии, а также в нападении на испанские владения. Из шести кораблей, команды которых составляли в общей сложности 1955 человек, вернулись всего лишь один корабль и 145 человек. О путешествии Ансона см.: Williams G. The Prize of All the Oceans: the triumph and tragedy of Anson’s voyage round the world. London: Harper Collins, 1999. О цинге см.: McBride W. British Treatment of Scurvy // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1991. Vol. 46. Issue 2. P. 159; Lincoln M. Representing the Royal Navy: British Sea Power, 1750–1815. Aldershot: Ashgate, 2002. P. 162–163.

182

Charters E. The Western Squadron, Medical Trials, and the Sick and Hurt Board during the Seven Years War // Health and Medicine at Sea, 1700–1900 / ed. by David Boyd Haycock and Sally Archer. Woodbridge: Boydell Press, 2009. Р. 22.

183

Zuckerman A. Scurvy and the Ventilation of Ships in the Royal Navy: Samuel Sutton’s Contribution // Eighteenth-Century Studies. 1976/1977. Vol. 10. No. 2. P. 222–234. Примечательно, что в своих предложениях, направленных в Адмиралтейств-коллегию и императрице летом 1769 г., Элфинстон упоминает о необходимости сооружения как на госпитальных судах, так и на линейных кораблях воздуховодов и вентиляции.

184

Charters E. The Western Squadron, Medical Trials, and the Sick and Hurt Board during the Seven Years War. P. 23.

185

McBride W. M. «Normal» Medical Science and British Treatment of the Sea Scurvy, 1753–75 // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1991. Vol. 46. No. 2. P. 158–177. Роджер Бартлет подчеркивает, что Линд собирал научную литературу о цинге по всей Европе, и в том числе получал данные из России, где болезнь была описана армейскими лекарями. См.: Bartlett R. Britain, Russia, and Scurvy in the Eighteenth Century // Oxford Slavonic Papers. 1996. Vol. 29. P. 25–30.

186

McBride W. M. «Normal» Medical Science and British Treatment of the Sea Scurvy.

187

О таких опытах см.: Charters E. The Western Squadron, Medical Trials, and the Sick and Hurt Board during the Seven Years War.

188

Lincoln M. Representing the Royal Navy: British Sea Power, 1750–1815. P. 163.

189

О практической медицине см.: Cook H. J. Practical Medicine and the British Armed Forces after the «Glorious Revolution» // Medical History. 1990. Vol. 34. No. 1. P. 1–26; Rodger N. A. M. Medicine and Science in the British Navy of the Eighteenth Century // L’ Home, La Santé et La Mer: Actes Du Colloque International Tenu à l’Institut Catholique de Paris Les 5 et 6 Décembre 1995 / ed. by Christian Buchet. Paris: Honoré Champion Éditeur, 1997. P. 333–344; об околонаучной литературе см.: Lincoln M. Representing the Royal Navy: British Sea Power, 1750–1815. P. 164–167.

190

Россия в Средиземноморье. С. 633.

191

Михайлов С. С. Медицинская служба Русского флота в XVIII веке [Текст]: Материалы к истории отечеств. медицины. Л.: Медгиз. Ленингр. отд-ние, 1957. С. 17–18.

192

Rodger N. A. M. Medicine and Science in the British Navy. P. 336–337. По России см.: Костюк А. В. Лечебно-профилактическое обеспечение морских служителей российского флота в XVIII в.: военно-медицинские госпитали // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2009. Серия 2: История. № 1. С. 59–64.

193

Костюк А. В. Лечебно-профилактическое обеспечение морских служителей российского флота в XVIII в. С. 60. См. также замечательную диссертацию Рэйчел Королофф, особенно главу об аптекарских огородах и травниках, которые культивировались специально для аптекарского ведомства. Koroloff R. Seeds of exchange: collecting for Russia’s apothecary and botanical gardens in the seventeenth and eighteenth centuries. Ph. D. diss. University of Illinois at Urbana-Champaign, 2014. P. 16–65.

194

Аптека для российскаго флота, или Роспись всем нужным лекарствам, коих по рангу корабля, для шести месяцов вояжа в корабельном ящике иметь должно, / Разсмотрена и аппробована Государственною Медицинскою коллегиею; Ящик изобретен и роспись сочинена надворным советником и флота доктором Андреем Бахерахтом. СПб.: [Тип. Акад. наук], 1783. Об этом см.: Bartlett R. Britain, Russia, and Scurvy in the Eighteenth Century. P. 30–34.

195

Россия в Средиземноморье. С. 579.

196

В частности, брата своей первой жены князя Ю. В. Долгорукова, находившегося при графе А. Г. Орлове.

197

15 сентября 1770 г. в Петропавловском соборе по случаю Чесменской победы Платон Левшин, отслужив молебен в честь победы, обратился к могиле Петра I: «Петр Великий воскрес, воскрес в Великой Преемнице своей Екатерине Второй <…> Дела, коими ныне Отечество наше прославляется, можно сказать, что или воскресший Петр, или паче вселившаяся в Екатерину Петрова душа, производит» (см.: Россия в Средиземноморье. С. 436).

198

В бумагах Адмиралтейств-коллегии этого периода не обнаружены подтверждения тому, что призовые комиссии следовали этому приказу, к большому огорчению для Элфинстона.

199

The London Gazette. 1776. No. 11696 (August 27 — August 31). P. 3.

200

Downer M. The Queen’s Knight. The extraordinary life of Queen Victoria’s most trusted confident. London: Corgi, 2008. P. 28.

201

JEP. Box 1. Folder 5.

202

Об этом см.: Leikin J. Prize law, maritime neutrality, and the law of nations in imperial Russia, 1768–1856. Ph.D. diss. University College London, 2016. P. 135–148 (этот вопрос будет подробнее рассмотрен в первой главе готовящейся к выходу монографии Ю. Лейкин).

203

При этом почерк начальной части — разборчивый, со старательным оформлением страниц — значительно отличается от беглого, весьма небрежного почерка второй — четвертой тетрадей. Текст, исправления чернилами и карандашом, комментарии на полях выполнены одним и тем же почерком. По характеру исправлений можно предположить, что автор возвращался к тексту неоднократно (см. илл. ниже).

204

Churchill W. A. Watermarks in paper in Holland, England, France, etc., in the XVII and XVIII centuries and their interconnection. Amsterdam: Hertzberger, 1967. Тип близкий № 413 — 1775 г., 414 — 1780 г.

205

О том, как Александер унаследовал архив деда и как его использовал, см. выше с. 27–29.

206

Например, в оригинальной версии первая встреча Дж. Элфинстона с Г. А. Спиридовым описывается так: «Я встретил его на улице в засаленной шубе (shűbe) и с длинной бородой», а у Элфинстона-внука появляются дополнительные детали: «Меня неожиданно обнял и расцеловал кто-то в грязном засаленном халате (in a dirty greasy dressing gown), отороченном овчиной, и с не бритой несколько дней [зачеркнуто, вставлено of some length] бородой…».

207

См.: https://catalog.hathitrust.org/Record/101834713. Оцифрован был экземпляр Калифорнийского университета в Ирвайне (UC Irvine). Поиск по каталогу WorldCat пока позволил выявить только два сохранившихся экземпляра этого издания (второй — в библиотеке Гарвардского университета). Судя по плохому качеству книги и по тому, что не указаны ни место издания, ни типография, можно предположить, что книга была издана на средства Александера Элфинстона малым тиражом и в небольшой типографии.