Петля Сергея Нестерова

Руслан Григорьев, 2023

Написана на основе событий семидесятых-девяностых годов двадцатого века. Развитие сюжета происходит на территории нескольких государств, где живет и работает главный герой книги – профессиональный сотрудник органов госбезопасности СССР Сергей Нестеров. Захватывающие детективные истории органично переплетаются с рассказами о личной жизни главного героя, его взаимоотношениях с окружающими, товарищами и коллегами по работе. Публикуется двумя книгами. Первая – начало профессиональной деятельности в контрразведке КГБ СССР и последующей работе в разведке. Вторая книга – работа в центральном аппарате КГБ СССР и участии главного героя в событиях августа 1991 года.

Книга первая

Предисловие

Несколько лет назад мне принесли на отзыв киносценарий об августе 91-го года. ГКЧП, переворот, путч, революция, контрреволюция — как только не называют эти три дня, кардинально изменившие течение истории нашей страны. Чем дальше я читал сценарий, тем больше приходил в ужас от незнания людьми материала, с которым они работали, и страстного желания потуже завернуть интригу так, как они ее понимали.

Почти все действующие лица — офицеры КГБ СССР. Генерал — маньяк, не пожалевший в политической мясорубке свою единственную дочь. Его помощник — хладнокровный расчетливый убийца. Начальник отдела — подлец и предатель. И остальные не лучше. А что они делали в эти действительно судьбоносные для всех нас дни, в кошмарном сне присниться не может.

Об этом мне пришлось сообщить молодым сценаристам, добавив, что произведение построено на сотнях больших и маленьких неправд, которые в сумме вырастают в одну громадную ложь. И, как бы ни старались ее приукрасить, зритель все равно поймет и не поверит, а значит, и смотреть такое кино не будет.

«Но ведь никто не знает всей правды! — С возмущением и обидой воскликнули они. — А кто знает, тот молчит! Разве не было в КГБ таких людей, как мы их представили?»

И тогда пришлось, как участнику событий того времени, рассказать о том, что было моей правдой и чем делились со мной коллеги. Как огненным плугом прошелся ГКЧП по нашим судьбам, уничтожив цвет и гордость органов государственной безопасности, верных и преданных сынов своего Отечества. Рассказать, какими были в молодости, что пришлось испытать в жизни, во что свято верили, кого мы любили…

Беседа была долгой. Профессионалы киноиндустрии слушали, не перебивая, и, когда я закончил свой рассказ, спрятали сценарий в портфель. «Жаль, конечно, — прозвучало с разочарованием, — что не получился фильм, но после того, что вы рассказали, снимать нашу «фантастику» — рука не поднимается. — Помолчали, и неформальный руководитель творческого коллектива добавил: — На самом деле, вы располагаете совершенно уникальным материалом. Напишите, поверьте, никто об этом так, как вы рассказываете, не знает…»

Некоторое время спустя родились первые строки будущей повести о жизни и судьбе одного из многих офицеров госбезопасности, чья служба оборвалась после трагических событий августа 1991 года. Писать приходилось вечерами, ночами, в выходные и праздники. Порой останавливался, хотелось все бросить от неверия, что когда-нибудь закончу книгу, и она увидит свет. Но слово-обещание, данное друзьям-чекистам Владимиру Андреевичу Миронову и Виктору Александровичу Петренко, моим родным и близким, которые помогали и поддерживали меня, заставляло вновь и вновь возвращаться к прекрасному, незабываемому времени нашей молодости.

С уважением,Руслан Григорьев

Лето 1973 года, совещание

Совещание у заместителя начальника Управления Назарова подходило к концу. Последним выступал один из лучших работников Александр Муравьев, которого коллеги и кое-кто из руководства звали Муравчик. И не только из-за созвучности фамилии; он действительно чем-то напоминал муравья: небольшого росточка, с круглой блестящей на лбу головкой, стремительный и деловой.

Муравьев был на последних аккордах своего в целом мажорного выступления, когда Назаров внезапно спросил:

— Александр Николаевич, а сколько у нас в Союзе учащихся из Индии?

Докладчик пришел в замешательство, поскольку вопрос не был связан с темой совещания, однако заминка длилась секунду, не более. Саша, воробей стреляный, хорошо знал, что нет ничего хуже, чем молчать перед начальством.

— Виктор Петрович, — с умным видом, издалека начал Муравьев, одновременно пытаясь понять, чего же все-таки хочет высокое руководство, — общая численность граждан Индии, обучающихся в высших и средних специальных учебных заведениях Советского Союза, находится в постоянном движении. Сейчас заканчивается учебный год и Минвуз СССР…

— Извините, вы можете назвать цифру? — перебил Назаров. Выражение лица у него при этом, как всегда, было непроницаемым.

Какое отношение имеют интересующие Назарова сведения к Универсиаде, главной теме совещания, для всех присутствующих оставалось тайной. Но в Управлении хорошо знали, что Виктор Петрович, прошедший в органах путь от старшины до генерала, поднимавшийся по служебной лестнице последовательно, шаг за шагом, через войну, ранения, учебу по ночам, участие в сложнейших, с риском для жизни, контрразведывательных операциях, никогда ничего не делал и не спрашивал просто так.

— Могу назвать примерную цифру… — попытался уйти от прямого ответа опытный Муравьев. Он интуитивно чувствовал, что в этой ситуации что-то не то: не будет Назаров спрашивать ради простого любопытства.

— Спасибо, мне все понятно, присаживайтесь, — спокойно отреагировал тот. — А вы, Сомов, знаете свой контингент? У вас что, Африка? Сколько, например, нигерийцев у нас учится? — поднял Назаров своим вопросом Бориса Сомова.

— Одна тысяча сто двенадцать человек, без учета лиц, завершающих обучение и прибывших к нам для поступления на учебу, — отчеканил Боб, который, несмотря на хорошо обозначенную приличных размеров лысину, считался молодым сотрудником. Он и еще двое ребят пришли в отдел в начале прошлого года после окончания Высшей школы КГБ и по чекистским меркам считались слабо обстрелянной молодежью.

— А сколько у вас в обслуживании землячеств?

— Двенадцать, Виктор Петрович.

— Замечательно! Садитесь, пожалуйста.

— Слушай, Борь, — шепотом, с неистребимым армянским акцентом спросил Сомова сидящий рядом с ним Рубен Оганесян. — Ты что, действительно помнишь: сколько, где, кого?

— Нет, конечно, — с усмешкой ответил Сомов. — Так, примерно. Что он, проверять, что ли, будет?

Тем временем Назаров стал подводить итоги совещания.

— В целом я удовлетворен вашими сообщениями. Есть понимание решения предстоящих задач, подготовлены агентурные позиции, рационально, на мой взгляд, задействованы силы и средства Оперативно-технического управления.

Генерал, сделав небольшую паузу, открыл свою папку.

— Товарищи! В свете последней информации, поступившей из Первого главного управления, и без того непростая оперативная ситуация на период проведения международных молодежных спортивных игр еще более усложняется. Резидентурами внешнеполитической разведки в странах Ближнего и Среднего Востока получены данные, что экстремистские и террористические организации попытаются использовать Универсиаду в Москве для осуществления акций устрашения и так называемого возмездия. Есть также заинтересованность спецслужб ряда стран Западной Европы и США дискредитировать Советский Союз как организатора крупных международных форумов, используя для этого любые удобные предлоги… — Он посмотрел один из документов и отложил его в сторону. — В целях экономии времени не стану повторять положения информационного письма наших коллег из Ясенево, с этим материалом ознакомитесь в рабочем порядке.

Назаров повернулся к начальнику отдела Ляпишеву, сидевшему справа.

— Яков Серафимович, ориентировку Первого главка я вам расписал, получите после совещания.

Ляпишев, привстав со стула, кивнул, принимая к исполнению указание. Потом сел и оглядел присутствующих.

В кабинете находилось около двадцати человек.

Напротив сидел его зам Павел Зитин, здесь же за столом совещаний — начальники отделений вперемежку со старшими операми и, уже у стен, молодежь. Непонятно только, как за столом оказался первогодок Семушкин и почему Алексей Иванович Супортин скромненько притулился недалеко от двери. Может, конечно, это случайность, а может, и нет: уж больно прыток рыженький Семушкин.

Назаров вел совещание в присущей ему манере: не отступая от намеченного плана и четко выдерживая временные рамки.

— Прошу не забывать, товарищи, что наш административный аппарат в подавляющем большинстве не имеет опыта проведения таких масштабных международных спортивных мероприятий, поэтому сбои могут происходить, что называется, на ровном месте. В свою очередь, любой промах может быть использован не в наших интересах, и в этой связи вы не должны упустить ни одной мелочи, просчитывая возможные негативные последствия действий или бездействий наших чиновников и специалистов, несущих ответственность за положение дел на своем участке.

Виктор Петрович, как один из руководителей Управления, хорошо понимал, что Универсиада — большое испытание для всех государственных, в том числе и силовых структур, перед которыми поставлена конкретная задача: не допустить повторения трагических событий мюнхенской Олимпиады. И в этой связи основная тяжесть решения оперативных задач ложится на отдел Ляпишева — оперативное подразделение, которое на восемьдесят процентов укомплектовано молодыми сотрудниками разных национальностей. Здесь, в его кабинете, помимо украинцев и русских, сейчас находились казах, армянин, чеченец и эстонец. Конечно, ребята все молодые, горячие, некоторые и года не проработали, зато прекрасно подготовлены, чего так не хватало сотрудникам в сороковые и пятидесятые годы, не откажешь им также в остром уме и хорошем нахальстве, что немаловажно в оперативной работе.

Свои мысли Виктор Петрович хорошо умел скрывать от окружающих, поэтому постановка оперативных задач происходила без пауз в заданном ранее темпе.

— Лица, прибывающие на Универсиаду с враждебными намерениями или с целью проведения конкретных акций, должны иметь возможность опереться на людей, знающих местную специфику, и для этого как раз и могут пригодиться сограждане и соплеменники, не первый год находящиеся в Союзе. Указания на это имеются в ориентировке Первого главка, о которой я сказал… — Последние слова были обращены уже к Ляпишеву. — С учетом названных обстоятельств, прошу обратить особое внимание на ситуацию в землячествах иностранных учащихся из стран Ближнего и Среднего Востока, а также Латинской Америки, в первую очередь, взяв под контроль лиц, подозреваемых в принадлежности к террористическим и экстремистским организациям. Усильте их агентурное сопровождение, «Фараона» и «Дрейка» возьмите под круглосуточное наружное наблюдение.

Генерал закрыл папку, и заключительные фразы выступления произнес в приказном порядке.

— План агентурно-оперативных мероприятий по обеспечению Универсиады прошу представить на утверждение руководства Комитета к восемнадцатому. Ответственный — начальник отдела Ляпишев Яков Серафимович… Вопросы есть? — Он посмотрел в зал. — Раз всем все понятно, тогда за работу, — сказал он, поднимаясь из-за стола.

Кто-то в полголоса подал команду:

— Товарищи офицеры!

Все встали.

— Товарищи офицеры! — ответил Назаров, давая понять, что официальная часть действительно закончена. — Жён предупредили, что переходите на казарменное положение? Если кому-то нужны письменные подтверждения, давайте подпишу, — то ли в шутку, то ли всерьез бросил Виктор Петрович, однако видимой реакции не последовало. Кто знает, чем для тебя обернется такая забота руководства?

Народ с совещания выходил довольный: никого не «расстреляли», ценные указания получили и вообще сегодня — пятница, пора по рюмке да по домам.

Замыкающим в череде отсовещавшихся оказался заместитель начальника отделения Поздняков Юрий Михайлович — «Михалыч», который немного задержался по просьбе Назарова.

— Сомов! — окликнул он Бориса, — Виктор Петрович просил тебя подготовить справку по обстановке в нигерийском землячестве. У тебя там заготовки наверняка есть. Час тебе хватит? Учти, генерал ждать не любит, так что засучи рукава и за работу… И обязательно укажи численность нигерийцев, сделай еще разбивочку на студентов и аспирантов. В общем, что тебя учить? Вперед, Боб! Ты же у нас ударник и умница, каких мало! — В голосе слышалась неприкрытая ирония, после чего Михалыч жестко, в приказном тоне продолжил. — Документ за своей подписью оставишь в нашем секретариате или у дежурного. Исполняй, боец!

Сомов изменился в лице, а Поздняков, не обращая на него никакого внимания, подхватил под руку Нестерова, шедшего несколько впереди:

— Зайди ко мне.

Через пять минут Сергей был у него в кабинете.

— «Обрадовал» ты Борьку, Михалыч, дальше некуда. У него было планов громадье, а он бедняга засел за машинку, разложил дело по нигерийскому землячеству и что дальше делать, не знает. Какие-то цифры у него вообще не бьются, расхождение то ли в два, то ли в три раза.

— Ничего, ничего, наука ему будет. Он думает, что самый умный? Всех обманул? Всё-то он помнит и знает! Да Назаров на семь метров под землей видит! Он таких молодцов-мудрецов как орешки щелкает. Вставил мне, конечно, за плохую воспитательную работу с молодыми сотрудниками и в конце приказал: больше внимания уделять воспитанию и обучению молодёжи. Вот теперь я Боба и погружаю в воспитательно-образовательный процесс.

— Жалко мужика, товарищ командир…

— Всех жалеть, жалелки не хватит. Будешь начальником, сам поймешь… Ничего, пусть работает. В последнее время действительно задаваться стал, — Поздняков махнул рукой, отсекая дальнейшие рассуждения по неинтересной для него теме. — Слушай, да хрен с ним, сам виноват, пойдем лучше пообщаемся. Славка идет, Рубенчик, как всэ-э-гда. Ты как?

— Не, Михалыч, извини, не могу. На день рождения подписался, я и так опаздываю, ещё цветы надо купить.

— Что ж, дело молодое — холостое, может, невесту подберешь. Ты учти, пока не женишься, не видать тебе опера, так и будешь ходить в младших.

— Да какие там невесты, Михалыч? Девчонки замужем уже.

— Тогда зачем тебе этот день рождения? Пошли с нами, водки с друзьями попьешь!

— Не могу, обещал.

— Ну, как знаешь.

По тону чувствовалось, Михалыч раздосадован и обижен. Но Нестеров действительно не мог ничего поделать. Такой уж у него был характер. Если что пообещал, умри, но сделай.

День рождения

В полвосьмого он позвонил в дверь квартиры «новорожденной».

— Наконец-то! Раздевайся, снимай пиджак и вешай здесь. У нас как в парилке! — встретила его с поцелуями хозяйка бала Татьяна.

Пристраивая на вешалку пиджак, Нестеров обратил внимание, что рядом висит точно такой же.

«То ли приличных вещей маловато, то ли нас многовато», — мелькнуло у него.

Практически всех за столом он знал, кроме грузина, который пришел с Любашей Китаевой. Этот человек в поле его зрения никогда раньше не попадал.

«Интересно, — подумал Нестеров, — что это он такими маслеными глазками смотрит на нашу Любочку? Очередную жертву нашел джигит?»

Пока Сергей пил-закусывал, на ухо рассказали, что грузин — не просто грузин, а Заслуженный артист Грузинской ССР — две недели назад познакомился с Любой в центральной клинической больнице, где она оказалась со сложным переломом ноги после горных лыж. Томаз, славный сын кавказских гор, попал туда же с переломом руки, который получил на съемках художественного фильма про войну под Москвой. В Тбилиси у него жена и двое детей, но, видимо, на Любашу запал здорово. Эта же кокетка, хоть на костылях, но глазками так и стреляет, так и стреляет! Всю информацию и сопровождающий блок в виде охов и ахов, междометий и причитаний ему выдала Алка Поклонская, их общая подруга.

Нестеров увидел Любочку Китаеву первый раз на сцене МИИТа: она вела концерт самодеятельной песни. Что-то в ней было такое, что сразу запало в душу, какая-то изюминка, чертовщинка. Он хотел за ней приударить, но пришлось нажать на тормоза. Друг-приятель, Юрка Панин, разъяснил диспозицию: Любаша Китаева только с виду эдакая стрекоза, а на деле — железобетон, комиссар в юбке, всякие шашни-машни категорически исключены. Можно не пробовать. На таких девушках женятся, а не крутят с ними любовь. И это еще надо заслужить, поскольку не счесть числа отвергнутых ею воздыхателей.

К такому развитию событий Сергей готов не был, поэтому у них с девушкой сложились исключительно дружеские отношения. За два года, что прошли с момента знакомства, они много раз бывали в одних и тех же компаниях; причем, как правило, он приходил на сборища то с одной, то с другой девицей. «Господи, Нестеров, — сказала как-то Люба, не скрывая сожаления, — что ж ты такой бестолковый? Каждая следующая у тебя хуже предыдущей».

Веселье было в разгаре, но нормально выпить-закусить ему не дали, хотя аппетит был зверский: пообедать на работе опять не удалось. В руках Сергея почти сразу оказалась гитара, и он стал аккомпанировать сначала Танюше, потом Любаше, потом опять Танюше. Так они и пели, две подруги, сменяя друг друга, хотя Татьяна категорически не терпела в своем присутствии ни одного женского певческого голоса и исключение делала только для Любы… Ах, какие замечательные голоса, сколько души и сердца было в каждой вещице! Заслушаешься! Сергей, словно в ударе, извлекал из гитары такое, что никогда ему раньше не удавалось.

Вообще-то гитара была не его инструментом. Почти десять лет он играл на ударных в разных составах вместе с профессиональными и самодеятельными музыкантами. С легкой руки друга своего старшего брата Нестеров начал заниматься этим делом еще в 14 лет, потом играл в клубах, дворцах культуры, на свадьбах, юбилеях, праздниках, знал почти все кабаки Москвы. Музыканты, или как их еще называли «лабухи», выставлявшие себя на «бирже труда», считали его, несмотря на молодость и отсутствие музыкального образования, очень неплохим ударником. А это была высокая оценка. На бирже значились, как правило, профессионалы, конкуренция была такая, что многие не выдерживали.

Все устраивалось достаточно просто. В переулке от памятника первопечатнику Федорову к улице 25-го октября в предпраздничную пору стояли музыканты с инструментами, и «купец» (тот, кто нашел «халтуру»), тоже лабух, ходил, подбирая состав. Приглашал, конечно, в первую очередь тех, кого знал, а если из новеньких — то лишь с серьезной рекомендацией. Репертуар был универсальный, платили за вечер по десятке на брата. Так что за первомайские праздники Сергей зарабатывал рублей шестьдесят, а за новогодние — «стольник» и больше. Мама, повар в детском саду, за месяц получала меньше.

Она же и научила его играть на гитаре-семиструнке, показав три аккорда; дальше он уж сам: что-то подсмотрит у других, что-то подберет. В музыкальной школе Сергей не учился, в нотах не разбирался, но на слух мог подобрать любую песню и подстроиться под исполнителя так, будто выступал с ним сто лет.

За столом Нестерова обычно выбирали тамадой, посему приходилось и на гитаре играть, и регулировать процесс всеобщего веселья. Татьянин день рождения в этом смысле ничем не отличался от других торжеств. Обычно Сергей всем уделял равное внимание, а в этот раз по неведомым для себя причинам сконцентрировался исключительно на Любаше и ее спутнике.

Нестеров видел, как Томаз смотрит на нее. В его взгляде не было ничего нетактичного. Скорее, наоборот. Обожание и восхищение — вот что было в его глазах; так смотрят родители на своих играющих малышей. Но в то же время он оставался мужчиной, который хочет произвести впечатление на даму, и это было видно по оттенкам в голосе и манере поведения. А Любашка… Ей нравилось быть предметом обожания такого мужчины. Не переходя границ приличий, она отчаянно кокетничала, и трудно было сказать, понимала ли возможные последствия своего поведения. Может, не отдавая отчета, хотела, чтобы между ними возникли более серьезные отношения? Кто знает. Зато Нестеров понимал, что эта потенциальная любовь несет в себе только горе и разочарование, а для Любы, вероятно, трагедию. От осознания последствий того, что может произойти, ему хотелось что-то сделать, — по крайней мере, не дать Томазу возможности совершить ошибку и больно ранить такого светлого человечка, как Любочка. Однако желание желанием, а где для этого возможности? Что реально он мог сделать? Ответов у него не было.

Между тем вечер в его застольной части близился к концу, кто-то уже уехал, кто-то начинал собираться. Обычно Нестеров уходил из компаний в числе последних, но сейчас надо было сделать исключение. Руководство нагрузило: в семь тридцать утра на Белорусском вокзале он должен встретить поезд из Софии и получить посылку. Поэтому хочешь — не хочешь, а пора, как говорится, и честь знать. Времени половина одиннадцатого.

Как только он объявил о своем решении пуститься в путь-дорогу, материализовалась Алка Поклонская, попросившая проводить ее, а то, видите ли, боится одна возвращаться.

Серега как джентльмен не мог отказать даме, к тому же Аллочка была девушкой привлекательной, глядишь, сложится что-нибудь… В полутемной прихожей она без устали болтала, но главное обозначилось: родители уехали на дачу, а это сигнал, что шансы плодотворно продолжить отдых повышаются.

Перекинув пиджак через плечо, Нестеров обнял спутницу за талию, и, воркуя как голубки, через пять минут они были на остановке. Они поднялись на заднюю площадку подошедшего троллейбуса, и он привычным жестом полез в верхний карман пиджака за удостоверением, чтобы махнуть им как проездным… И вдруг его пробил холодный пот.

— Мамочки родные, пусто!

Реакция была мгновенной. Нестеров выпрыгнул из троллейбуса, слыша вслед недоуменный Аллочкин возглас: «Сережа, ты куда?» Под светом уличного фонаря он увидел, что впопыхах схватил не свой пиджак. Хмель улетучился моментально: за потерю удостоверения уволят из органов как пить дать! Он помчался назад. Пулей, без лифта, взлетел на пятый этаж, ворвался в квартиру и, только когда в руках оказался его пиджак, в кармане которого лежала заветная красная книжечка, с облегчением перевел дух. Никто ничего, конечно, так и не понял, да и объяснять было не нужно — про его работу в КГБ знали лишь Татьяна и ее муж.

Праздник счастливо продолжался, и несильно сопротивлявшийся Нестеров опять оказался за столом. Обрадованный, что все обошлось, на подъеме чувств он завернул что-то немыслимое и витиеватое про любовь, фортуну и счастливый случай, который сводит и разводит людей в бурной реке жизни. Получилось красиво и не хуже, чем в Грузии. Даже Томазу понравилось.

— Слушайте, — в продолжение тоста раздался голос с левого края стола. — Сейчас здесь остались только семейные люди, все женаты и замужем, кроме Сереги и Любы. Давайте мы их поженим!

Все загалдели:

— Даешь комсомольскую свадьбу! Сделаем их счастливыми! Счастье в каждый дом! — «Новорожденная» Татьяна взяла быка за рога.

— Люб, Сереж, вы сами не против? Нет? Тогда, Серый, пиши расписку, что женишься на Любаше.

Откуда-то появились ручка и Нестеров на салфетке, сдвинув свою рюмку и тарелку, написал: «Расписка. Я, Нестеров Сергей Владимирович, 1948 года рождения, проживающий по адресу: Москва, Башиловская ул., д. 28, кв. 62, обещаю, что в течение трёх последующих месяцев по любви и согласию женюсь на Любе Китаевой». Подпись, число.

— И ты, Любаш, напиши.

Смеясь, не придавая значения своим действиям, под парами шампанского, Люба размашисто написала: «Согласна» и расписалась.

Конечно же, сразу выпили за счастье молодых, потом еще и еще, и все это с шутками-прибаутками. Единственный, кто не поддался общему веселью, Томаз, самый трезвый из всех, с грустью и явным неодобрением смотревший на «юмористов», сидящих за столом.

Первые последствия

На следующее утро Нестеров с великим трудом заставил себя подняться. Съездил на Белорусский, получил посылку и отвез ее домой. В девять он, как ветер, был свободен от всех обязательств, только голова трещала после праздника и во рту, как табун лошадей ночевал. Мало-помалу он все-таки прилично набрался, хотя помнил абсолютно все.

Дождавшись десяти, Сергей спустился в магазин взять пару пива, а дома получил нагоняй от матери за пьянство с утра. Не вступая в дискуссии — все равно мать не переспоришь, — он вышел на улицу позвонить Любаше Китаевой. Можно было, конечно, звякнуть из дома, но не хотелось, чтобы разговор слышали соседи, телефон-то стоял в коридоре.

Люба ответила сразу, будто ждала звонка.

— Люб, привет! Это Сергей.

— А, привет, слушаю…

— Любаш, подъехать хотел, обсудить, как жизнь дальше строить будем… — Он не знал, как ему следует вести себя в возникшей ситуации.

— Сережа, ты о чем? Как жили, так и дальше жить будем. — Голос девушки звучал обыденно, разве что была какая-то слабая, неизвестная нотка.

— Но мы же теперь жених и невеста?

— Слушай, оказывается, ты помнишь, что было вчера? Молодец! А я думала это так, по пьянке… Нестеров, ты, вообще-то, в своем уме? Или еще не отошел после вчерашнего? Какие мы с тобой жених и невеста, сам подумай!

— Любаш, что ты, честное слово… Просто скажи, могу я приехать или нет?

— Приезжай, если тебе так надо, — вздохнула она.

И Серега поехал в Измайлово.

Дверь открыла Люба. Костыли, левая нога до колена в гипсе; зеленая в белую полоску кофточка и брючки — вот и весь ее наряд. На лице никакой косметики, только ресницы подкрашены, что подчеркивало и без того большие зеленые глаза. Сергей смотрел на нее и видел будто впервые.

— Привет! Чего застыл? Проходи.

— Привет, привет.

С первых же слов возникла неловкость. Такого до сих пор между ними не было; при встречах они всегда по-дружески «чмокались» в щечку, а тут почему-то изменили традиции.

— Давай, проходи на кухню, я геркулесовую кашу варю. Будешь?

— Нет, я её терпеть не могу… А где родители?

— На даче, полевые работы. Отец у меня большой огородник и садовод-любитель. Яблони привез из Мичуринска, помидоры и огурцы — из Краснодара, там у нас родственники… Знаешь, какие помидоры папа выращивает? Вот такие огромные! — Она показала окружность не меньше футбольного мяча. — Красные и желтые! А в прошлом году он арбузы посадил, так ты представляешь, выросли и созрели! Я пробовала. Конечно, не астраханские, но есть можно… Чего стоишь? Садись, не мешайся.

Действительно, на пятиметровой кухне двухкомнатной хрущевки Сергей занимал слишком много места. Он с трудом втиснулся на табуретку между окном и кухонным столиком.

— Слушай, Нестеров! Ты действительно придаешь значение вчерашней шутке?

— Почему ты думаешь, что это шутка? А как же судьба, шанс, который выпадает человеку раз в жизни? Может, это тот самый случай.

— Ты мистик, фаталист? Что-то я раньше за тобой такого не замечала… — Иронии в словах Любаши было через край; и, глядя на него сверху вниз, она резко бросила: — Вот что я тебе скажу, Сергей. Выбрось ты эту дурь из головы. После твоего звонка я позвонила Татьяне и узнала, что ты, оказывается, работаешь в КГБ. Так вот, я с детства ненавижу военных, а кагэбэшников особенно. По-моему, все они достаточно ограниченные люди. У нас в институте был начальник первого отдела, его так и звали: Человек из КГБ. Большего идиота в жизни не встречала! Он меня в институт в брючном костюме не пускал. Девчонок за мини-юбки из института выводил, за социалистическую нравственность боролся… Ну, я ему устроила: брюки — в сумку и на перемене в туалете переоделась. Он как увидел меня в коридоре, так его чуть удар не хватил. Запомнил, держиморда, и, когда подавали документы на поездку в Германию, из списков вычеркнул. Правда, потом меня в Венгрию все равно пустили. Но за это ректору нашему спасибо надо сказать, заступился… Впрочем, честно говоря, дело в другом… — Она, чуть прищурив глаза, посмотрела на него. — Нестеров, после того, как я видела все твои «шашни» и нежности с девицами, думаешь, ты можешь на что-нибудь рассчитывать?

Сергей не успел понять, что его больше разозлило: ненавистное слово «кагэбэшники» или упоминание о бывших подружках, — но реакция была мгновенной.

— Погоди, Люба, давай по порядку.

Китаева с ироничной улыбкой что-то помешивала в кастрюльке.

— Во-первых, я не военный. Да, у меня воинское звание лейтенант, но я оперативник; нам вообще запрещено появляться в форме.

Что-то в ее взгляде изменилось; может, подействовало непонятное слово «оперативник»?

— Про ограниченность, как ты говоришь, «кагэбэшников». Что-то, дорогая моя, у тебя здесь не клеится. Ты ведь раньше не считала меня ограниченным? А сейчас что изменилось? Ты хоть знаешь, что конкурс в нашу Вышку, или, как ее официально называют, в Высшую Краснознаменную школу КГБ СССР имени Дзержинского, такой же, как в МГУ? Только у нас перед этим еще отбор со всякими тестами, анкетами и прочим. Сама должна понимать, ограниченных туда не берут… — Нестерову показалось, что удалось поколебать незыблемость ее позиций, и окрыленный успехом он поспешил закрепить достигнутый успех. — Теперь про девушек… Что было, то было! Но ведь их уже нет. Кто-то из великих, не помню, кто именно, сказал: «Чтобы найти крупицу золота, надо перелопатить тонну пустой породы».

— Значит, ты шел ко мне, своей мечте? Кстати, ты сегодня понял, что я — мечта твоей жизни или тебя вчера озарило? Шел, говоришь, через пять, десять… не знаю, сколько их у тебя было, этих женщин, чтобы найти девушку своей мечты? На костылях? Вот они, между прочим, костыли… Сережа, не смеши. Вчера Томаз, когда мы ехали от Татьяны, правильно говорил, что не надо шутить такими вещами. Потом люди не знают, как друг другу в глаза смотреть… Прошу, давай оставим все, как было. Хорошо?

— Нет, не хорошо, — голос Сергея изменился, испарились нотки игривости, светской болтовни. — Ты, Любочка, плохо меня знаешь. Какие шутки? Сказал, женюсь — значит женюсь. И никакому Томазу я тебя не отдам, не надейся.

— Причем здесь Томаз? И какое тебе до него дело? Не много ли ты себе позволяешь?

— Нисколько. Я видел, как он на тебя смотрел, и знаю, к чему это может привести. Томаз, сам того не желая, сломает жизнь тебе и себе… Что же касается моих прежних увлечений, все это в прошлом… Любаша, я человек упорный, не в моих правилах бросаться словами; я скорее умру, но не отступлюсь и своего добьюсь обязательно — выполню обещание, тем более сделанное в письменной форме. Ты не знаешь, кстати, у кого наш с тобой договор?

— У меня точно нет.

— Не суть важно. Главное, мы знаем о его существовании. Любовь… Я давно люблю тебя, а значит, и ты полюбишь меня.

Одновременно Нестеров выбирался из угла, в который сам себя загнал. Сидеть там было крайне неудобно, а разговаривать — тем более. Встав, он оказался рядом с Любой, стоявшей лицом к плите и к нему вполоборота. Взяв ее за плечи, он развернул к себе, хотя и не знал, что сделает в следующую минуту… «Может, поцеловать? — Мелькнуло в голове. — Момент вроде подходящий».

И вдруг она, ударив его в грудь своими маленькими кулачками, заставила сделать шаг назад, один костыль при этом с грохотом упал на пол.

— Нестеров, ты что, выпил? От тебя несет, как от пивной бочки!

Глаза, которые еще недавно были ласково изумрудными, стали нестерпимо холодными, враждебными. Наверное, Люба почувствовала запах пива, выпитого им утром.

— Ты лучше ничего не говори, только хуже будет… Все, на сегодня свидание закончилось! Запомни: еще раз придешь ко мне выпивши, считай, что мы с тобой не знакомы. А сейчас, прошу тебя, уходи.

Сергей был ошарашен, он никак не ожидал такого поворота событий и смог только смущенно сказать:

— Хорошо, хорошо… извини, пожалуйста.

Оказавшись на улице, Нестеров постепенно стал осознавать, что произошло нечто значительное в его жизни, о чем он, может быть, до конца еще и не догадывается.

На следующее утро он проснулся ни свет ни заря. Лежал тихо на своем диване, стараясь не разбудить мать. Мысли в голову лезли разные, но всё больше светлые. Быть может, причиной были яркое солнышко и синее небо в легких перистых облаках? А может, и что-то другое… Ему представлялось, как он идет с Любой по красной ковровой дорожке Дворца бракосочетания, что на улице Грибоедова: она в красивом подвенечном платье с белыми цветами в руках, а он в дорогом темно-синем костюме и бордовом галстуке, а по краям дорожки — ребята из отдела, довольные, улыбаются, смеются, поздравляют…

— Сынок, ты не спишь? О чем размечтался-то? — Мамин голос расстроил его сладкие фантазии; но настроение не испортилось.

Он знал, что все будет именно так, как ему пригрезилось.

Иранская шкатулка с вкраплениями

Пошли третьи сутки, как Поздняков с Нестеровым заняли номер студенческого общежития на восьмом этаже, и Михалыч ни разу не пожалел, что на Универсиаду напарником взял именно Сергея.

— Как там наши штабные крысы? Что новенького на незримом фронте? — На правах старшего товарища, подающего пример, Поздняков был энергичен и собран.

— Яков Серафимович после суток уехал отдыхать, у штурвала остался Пал Ефимыч. На дежурстве — Колкин Витя и Володя Моренов. Просили передать, чтобы ты подошел и ознакомился с ориентировкой по составу делегации из Ирана. Я уже прочитал… — В интонации Нестерова сквозило недоумение. — Слушай, такое впечатление, что у них половина — сотрудники спецслужб. А кто тогда на соревнованиях выступает?

— Сережа, у иранцев все надежды на борцов, остальные виды спорта их мало волнуют. Так что офицеров из разведки и контрразведки они могут напихать сколько угодно… В ориентировке персоналии есть? Хорошо. А кто с ними из наших работает? Азербайджанцы? За-ме-ча-тель-но. Я сейчас в штаб, а ты предупреди их, чтоб через час были у нас в номере, проведем совещание… Интересно, а как азербайджанцы с ними общаются?

— Запросто. — Эту тему Нестеров знал хорошо. — Назир, он с моим братом еще в Вышке учился, знает фарси, а двое других, по-моему, с английским. Знаешь, персы утверждают, что фарси — самый прекрасный из всех существующих языков. Они даже пословицу придумали: персидский язык — сладкий язык, все остальные языки — вонь осла!

— Сильно! А еще что-нибудь из фольклора?

— Пусть шарик моей любезности катится по коридору вашей благодарности и пусть коридор вашей благодарности никогда не кончается для шарика моей любезности!

— Обалдеть! Как ты говоришь, пусть шарик моей… — Поздняков сбился и с досады хмыкнул в сторону. — Сразу и не запомнишь! Ладно, я пошел…

Вернулся он минут через сорок сосредоточенный и задумчивый.

— Что? — спросил Сергея. — Парни из Баку, когда придут?

— В двенадцать.

— Значит, еще пятнадцать минут есть. Не знаешь, что за фильм по телику показывают? Сейчас шел через вестибюль и мельком успел заметить Тихонова в эсэсовской форме.

— «Семнадцать мгновений весны». Первая серия была в понедельник вечером, повторяют на следующий день утром. В чем там дело трудно сказать, но на фильм народ собирается, и иностранцы тоже, причем языка не знают, но все равно сидят, смотрят.

— А мы с тобой почему не смотрим?

— Когда смотреть?.. Ты что такой озабоченный — озадаченный?

— В штабе пообщался с мужиком из Первого главка, он как раз с иранского направления. Так вот, помимо ориентировки по составу делегации, они еще направили письмо в наше Управление, в котором сообщают о заинтересованности внешней разведки в проведении нашими силами и средствами изучения иранцев, определения лиц, которые могут представить оперативный интерес, и, по возможности, чтобы мы еще установили с ними первичный контакт. В зависимости от результатов изучения и развития отношений будет решаться вопрос о продолжении работы на территории Ирана. Вот такая маленькая, прямо малюсенькая просьбочка! — В голосе Михалыча звучала явная издевка, замешанная на возмущении. — Нет, нормально?! — взорвался он в голос. — Хотят, чтобы мы за десять дней им готового агента сделали?! Дети хреновы, писатели-фантасты! С другой стороны, — уже сдержанней протянул Поздняков, — послать их далеко и надолго тоже нельзя… — Он стукнул кулаком правой руки в ладонь левой. — В общем, надо посмотреть, что мы можем иметь с гуся, как говорят в Одессе. Ребята придут, будем думать.

Азербайджанцы не заставили себя ждать, и пришли не с пустыми руками: принесли виноград, гранаты и двадцатилитровый пластмассовый бочонок коньяка «Бакы». Как они сказали, — самый лучший коньяк в Азербайджане, «прямо с завода, только для членов Политбюро». Очень хотелось попробовать прямо сейчас, но Поздняков, хоть и сам не дурак выпить, не дал возможности расслабиться.

— Гусейн, спасибо, но сейчас не время, давайте вечером. И потом, куда столько? Сереж, найди какую-нибудь тару, отлей, сколько надо, остальное заберете с собой. Вам еще гостей угощать надо, да и в оперативных целях пригодится.

— Юрий Михайлович, дорогой, зачем обижаете? Это вам наш подарок! Есть еще у нас! Всем хватит!

— Это ты ошибаешься: всем не хватит. Тут такие пивцы, что держись! — Поздняков стоял на своем. — Решаем так: Сергей отливает, сколько сможет, а оставшееся забираете с собой. Все, тему закрыли. Давайте по работе, садитесь ближе, обсудим, что делать. Нестеров, слушай и работай на разливе.

Из посуды Сергей нашел электрический чайник литра на полтора — два, заварной чайничек где-то на пол-литра, китайский термос и кувшин для воды с крышкой. Все емкости он аккуратненько наполнил под завязку, и, хоть не разлил ни капли, по комнате поплыл тонкий коньячный запах. Нестеров заметил, как дрогнули ноздри Позднякова, и понял: «Так, запах поймал… что дальше?» Однако Михалыч, вздохнув глубоко, продолжил с пристрастием «допрашивать» азербайджанскую команду.

Бакинцы одного за другим перебирали функционеров иранской делегации, с которыми успели познакомиться, однако именно эти лица интереса для разведки не могли представить. Надо было искать контакты с другими. Наметив несколько кандидатур, стали обсуждать варианты выхода на них.

А Нестеров, слушая вполуха, думал: «Как бы вырваться к Любаше! Хотя бы на полчасика! Ехать на общественном транспорте — нереально, два часа в один конец. И кто меня отпустит? Нет, самый супер — на машине. Быстро и солидно. А что? Пусть Люба видит, что я не какой-нибудь там!.. Да вот только хрен с редькой тебе, Нестеров, а не машину. Чином и рожей не вышел, товарищ младший оперуполномоченный…»

Обсуждение тем временем закончилось.

— Ну, что, парни, — бодро сказал Михалыч и, почти напевая, продолжил словами своей любимой песни из старого кинофильма «Тимур и его команда»: — «Возьмем винтовки новые, на штык флажки, и с песнями в стрелковые пойдем кружки…» Вперед, друзья, за работу и до вечера! — Обращаясь к Сергею, он бросил: — Что куксишься? Гляди веселей, боец!

Когда дверь за ребятами закрылась, Нестеров воспользовался благоприятным моментом:

— Михалыч, будь человеком, а? Я хотел к Любаше подскочить, отпустишь?

— Отпустишь, отпустишь… Да, Серый, здорово тебя зацепило! — Поздняков был на удивление серьезным. — Вон, с лица сошел! Как говорят твои древние персы, возмудел и похужал… Ладно, не обижайся, это я так… Когда хочешь ехать?

— Да хоть сейчас. К вечеру обернусь.

— Ты обалдел? Думаешь, я тебя на полдня отпущу? А кто будет вспахивать оперативную ниву? Не, я еще с ума не сошел! Так, а что там у нас штаб о себе думает? Алло, это кто? Моренов, ты? — Не обращая внимания на Сергея, Поздняков уже говорил по телефону прямой связи с дежурным по штабу. — Володя, у тебя машины свободные есть? Нестерову надо по делам в город. Часика на два, максимум — три. Прикроешь? Спасибо, старичок! Ну, ты что, за нами не заржавеет! Номерок машины скажи… Всё, спасибо!

Он записал цифры на листке бумаги и передал Сергею.

— Нестеров, дуй! Даю тебе три часа, укладывайся, как хочешь! Вернешься, ближе к ночи позовешь Моренова к нам, ну, и стаканчик-другой коньячка приговорим… Володька хоть и молодой совсем, но мальчишка, вроде, неплохой. А хочешь, можем объединиться с бакинцами? Ладно, беги! Потом решим.

В Измайлово долетели минут за тридцать, но Нестерову казалось, что машина еле тащится. На заднем сиденье лежал завернутый в целлофан шикарный букет цветов, который ему собрали в киоске в главном вестибюле МГУ. А ему думалось, что этого может быть мало. Любочка девушка непредсказуемая, никогда не знаешь, что ей понравится и что придет в её чудную головку в следующую минуту… Обгоняя друг друга, совершенно беспорядочно неслись в голове мысли.

«Интересно, как она меня встретит? — думал он. — Наверное, прав Поздняков: здорово я втюрился. Такого со мной еще не было… Необычный все-таки мужик Михалыч! Вроде, несерьезный какой-то, юморит все время, прикольщик, каких свет не видел, поддать любит. Но как он сегодня с азербайджанцами иранский пасьянс разложил! Класс! И машину для меня выбил. А главное, понял моей души прекрасные порывы, что особенно важно для нашего пролетарского сознания…»

Сергей позвонил: один длинный, два коротких. Не сразу, но дверь открылась. Увидеть Нестерова в разгар рабочего дня да еще с красивым букетом цветов Люба не ожидала. Ее и без того большие зеленые глаза стали просто огромными.

— Сережка! — Выдохнула она. — Ты как здесь оказался? В такое время? Господи, какие цветы… Давай, проходи! Ты ведь с Томазом знаком?

— Знаком, знаком, — сказал Сергей, не сумев скрыть разочарования. Он был уверен, что девушка будет одна.

Обменявшись приветствиями, Нестеров понял, что заслуженный артист Грузии тоже не в восторге от этой встречи; наверное, и он меньше всего рассчитывал встретить здесь Сергея. Но что поделать, надо было выходить из неловкого положения, и Нестеров стал вспоминать, как три года назад они с агитбригадой ездили в Грузию с концертами и лекциями. Были в Тбилиси, Ахалцихе, на погранзаставах, их потрясающе встречали пограничники и местные жители. А грузинское гостеприимство? Это сказка!

Сразу разговор стал общим, пропала натянутость, скорее, наоборот, образовался теплый кружок единомышленников. Томаз оказался человеком с большим чувством юмора и по ходу Сережкиного рассказа вставлял, очень к месту, всякие были и небылицы, короткие анекдоты из жизни грузин, так что смеха хватало.

Когда Нестеров вышел на кухню покурить, Томаз отправился с ним, хотя и был некурящим. Внезапно, без всякой связи с предыдущим разговором, он спросил:

— Сергей, ты из КГБ?

— Да. А что?

— Да ничего… Просто не похож ты на кагэбэшника.

— Что значит «не похож»? А кто похож? — В голосе Сергея было нескрываемое раздражение. Уже не в первый раз, правда, в разных интерпретациях, он слышал, что не похож на работника Комитета. — Я, что, должен быть в кожанке с маузером наперевес? Или физиомордию надо топором делать?

— Нет, дело не в этом. Не знаю, как объяснить, но ты внутренне, что ли, не такой, как люди из КГБ, которых я знаю.

— Томаз, дорогой, сколько людей, столько и образов… Господи, и кому я это говорю, актеру? Ты не хуже меня все знаешь!

— Знаю… Но я не об этом… — Ему явно хотелось, чтобы разговор стал доверительным. — Сергей, ты, по-моему, неплохой парень. Прошу, не делайте глупости, пошутили вы с этой свадьбой и хватит! А то совсем заиграетесь… Что потом делать будете? Любу пожалей!

— Вот и я хотел попросить, что бы ты Любу пожалел, — голос Нестерова стал жестким. В одно мгновение из веселого добродушного парня он превратился в мужчину, готового к любым, даже крайним действиям. — Ты взрослый мужик, а она? Девчонка, несмышленыш! Ты влюбился Томаз, сам хоть понимаешь это? Конечно, с такой девушкой, как Люба, по-другому нельзя… Но что дальше? Бросишь семью, пацанов своих? — Томаз отвел глаза. — Вот, то-то и оно! А за меня, вернее, за нас, не беспокойся. Время шуток прошло. Я не могу сказать, что буду делать и как поступлю, но точно знаю: Любаша обязательно меня полюбит и замуж выйдет по любви. В конце концов…

Его перебил голос девушки:

— У вас совесть есть? Бросили меня одну, разговоры себе разговариваете! Ну-ка, давайте сюда, чай будем пить.

Нестеров посмотрел на часы, время поджимало, пора закругляться и мчать в МГУ…

А утром следующего дня Поздняков с утра пораньше поехал в Управление, и Нестеров остался за «старшего».

«Сводку для штаба подготовил… Что дальше день грядущий нам готовит?» — Его размышления прервал стук в дверь. На пороге стоял Назир.

— Привет, Сергей! А Позднякова нет?

— В Управление вызвали, сколько он там пробудет — неизвестно. Сказал, к вечеру вернется… Ты заходи, не стой.

— Жаль… Слушай, а ты здорово изменился. Я тебя мальчишкой помню, ты в ансамбле с нашими ребятами на ударнике играл, точно? А сейчас, смотри, — сотрудник центрального аппарата! Время бежит… Жалко, конечно, что нет Юрия Михайловича, придется самому все решать.

— Приходи часам к одиннадцати, Михалыч точно будет.

— Вечером я по любому с ним обязан буду пересечься.

— По-моему, ты что-то не договариваешь. Толком можешь объяснить?

Назир с трудом, но все-таки преодолел свои сомнения.

— Могу, конечно… Ты же знаешь задание по иранцам, которое поставил нам Поздняков. Я на совещании не стал говорить, поскольку по большому счету сказать было нечего. Однако есть мужик один, зам руководителя делегации. Я его практически сразу приметил, да и он меня тоже вычислил. Глазами встретились, и все нам стало понятно друг про друга. В одну игру играем, только по разные стороны. Как там пословица говорит: рыбак рыбака… Я понаблюдал за ним и окружением, как общается, как к нему относятся. Так вот, по всем моим наблюдениям, он, скорее всего, сотрудник САВАКа. Ты знаешь, что такое САВАК?

— Контрразведка иранская?

— Скорее, спецслужба. Разведка, контрразведка, полиция и еще бог знает что — все вместе. Аппаратище будь здоров! Почище нашего Комитета! Образование сотрудники получают за рубежом, оперсостав, технических специалистов готовят американцы и англичане… Слушай, что я тебе рассказываю? Ты и так должен знать, в Вышке проходили.

— Было дело, конечно, только всего не запомнишь, сдал экзамен и забыл. Не тормози, что дальше?

— По наблюдениям я понял, что в подчинении у него человека четыре, хотя от этого понимания толку мало. Как говорится, у каждого пастуха свои бараны.

— А почему ты про него на совещании не сказал?

— Я же тебе объясняю: серьезных поводов не было. Подумаешь, один из членов делегации предполагаемый сотрудник САВАКа. Это не открытие. Их в делегации как баранов нерезаных. Опять же тема совещания — совершенно другая. К чему вылезать? Просто так брякнуть, что б заметили? Спасибо большое, меня и так Гусейн Гафуров «очень любит»… — Назир многозначительно поднял палец вверх, а глаза устремил в потолок. — Видел, толстый такой? Это Гафуров и есть. Хан, настоящий хан! И мой начальник, — с грустью добавил Назир. — Извини, отвлекся. Стал я с этим иранцем здороваться. В кино видел, как англичане приветствуют друг друга? Вот так и мы. Разве что шляп-котелков у нас нет. Он мне с улыбочкой: «Здравствуйте, уважаемый!» Ну, и я ему: «Здравствуйте, уважаемый!». А сегодня, вроде случайно, встретились у лифтов на нашем этаже. Только впечатление такое, что он меня ждал. Пошел разговор, ни к чему не обязывающий: как зовут, женат — не женат, сколько лет, где учился, где живешь, чем занимаешься и все такое прочее. Естественно, я ему свою легенду гну, он мне — свою. Оба все хорошо понимаем, улыбаемся. В конце разговора он говорит: «Давайте встретимся вечером в восемь часов на этом самом месте, чтобы продолжить наше приятное знакомство». Давайте, говорю.

— Так в чем дело? Встречайся, кто тебе мешает, это же наша работа! Хотя предложение, по-моему, неожиданное.

— Ты что, дорогой? Чтобы сотрудник САВАКа инициативно выходил на контакт с офицером КГБ да еще на чужой территории?! Такого во сне не приснится. Он явно хочет что-то получить от встречи. Мне нужно нормальное место, где можно спокойно пообщаться. Лучше всего это сделать, по-моему, в нашем номере, только, конечно, без участия третьих лиц. Можешь моих начальников загрузить часа на два-три?

— Назир, зачем усложнять? Есть резервный номер, оборудованный техникой, вот там и проведешь встречу!

— Можно, конечно. Только опытный человек сразу поймет, что номер нежилой. А это уже грубовато. Я думаю, он прекрасно понимает, с кем имеет дело, но палку перегибать не нужно. А у себя в комнате — шмотки, фотки — все под рукой! Антураж тоже важен…

— Уговорил. Друзей твоих загрузим, технику дадим и условья создадим… О, стих попер! Хороший знак! Назир, давай, шуруй и в ус не дуй!

— Слушай, какой шуруй, по-русски можешь говорить?

— Не обращай внимания, дорогой! Поговорка такая! Давай, ты — к себе, а я — в штаб, технику для тебя надо получить…

Поздняков явился только в десятом часу. Нижняя челюсть вперед, как у бульдожки, злой, хмурый, водкой несет за километр — подарок еще тот! Сразу стал указания давать: что делать, чего не делать. Потом потребовал отчет за прошедший день. Когда Нестеров рассказал про Назира, Михалыч завелся:

— Ты кто такой, Нестеров? Начальником себя почувствовал? Почему меня в известность не поставил?

— Юрий Михайлович, о чем, собственно, говорить-то? Там еще нет ничего! И где мне вас искать прикажете? — Сергей, прочувствовав ситуацию, перешел на вы.

— Телефон забыл? Сам не можешь найти — дежурному позвони. Говоришь, нет ничего? А что ж ты тогда бакинских оперов из игры вывел, технику дал? Значит, есть что-то! Ты хоть понимаешь, боец, что дал санкцию на проведение оперативного мероприятия с использованием технических средств? А кто у нас, позвольте спросить, по должности товарищ Нестеров? Начальник отделения, отдела, управления? Нет? Он — младший оперуполномоченный! Зато теперь у твоего Назира, если что случится, есть железная отговорка: «Мои действия санкционированы центральным аппаратом!»

Озвученные Поздняковым обвинения и претензии, конечно, были несправедливы, но Сергей знал: когда Михалыч на взводе, поддатый и в расстроенных чувствах, возражать бесполезно. Надо молчать «в тряпочку», глядишь, сам отойдет.

— А если иранец нашего завербует, а тот это скроет? — продолжил Поздняков.

Тут уж Нестеров не мог сдержаться:

— Под техникой?

— Какой техникой? — поперхнулся Поздняков.

— Встреча же пишется!

На этом самом интересном месте диалога и застал их серьезный, сосредоточенный Назир.

— Здравствуйте, Юрий Михайлович!

— Здорово, боец незримого фронта! Что скажешь? — недовольно и агрессивно встретил его Поздняков.

— Сказать есть что. Я и представить не мог, что все может так развернуться… — взволнованно начал Назир. — Мы встретились…

— Ты что-то очень напряженный, боец. — Поздняков моментально сориентировался. — Для начала успокойся. Сядь, приведи кудрявые мысли в порядок, расслабься. Выпить хочешь? Сережа, плесни ему грамм пятьдесят… Замечательно! А теперь рассказывай по порядку.

— Встретились в холле на нашем этаже, зайти к нам в номер он согласился, правда, спросил, один ли я. У меня стол накрыт, так что начали с угощения. Он попросил звать его «Пехлеван». С фарси «богатырь» значит… А в нем, мужики, действительно, что-то такое есть. Росточком, правда, не задался, где-то под метр семьдесят, зато остальное будь здоров. Крепкий, мускулистый. Борьбой занимается, причем, как я понял, на хорошем уровне; на соревнованиях, правда, по возрасту не выступает, но тренируется регулярно… — Первое волнение прошло, и речь Назира стала более спокойной. — Разговор поначалу шел про всякую всячину. Я рассказывал про Баку, как народ у нас живет, про родителей. Он мне — про детей своих, родственников. Беседовали таким манером с полчаса, коньячок пили, фруктиками, шоколадками баловались. Потом, практически без перехода, он говорит:

— Что же, уважаемый, предлагаю перейти к делу. Давайте перестанем играть, тем более непонятно, кто из нас кошка, а кто мышка. Я знаю, что вы из КГБ, а вы знаете, что я из САВАКа. Молчите? Значит — соглашаетесь. Слава Аллаху! Я не ошибся в вас!

Назир говорил, и было заметно, что он заново переживает перипетии встречи с иранцем.

— Потом «Пехлеван» рассказал, что является заместителем начальника отдела по противодействию разведкам социалистических стран Второго департамента САВАК, воинское звание подполковник. Ему сорок один год, женат, трое детей, по национальности азербайджанец…

Поздняков и Нестеров с недоумением посмотрели на Назира.

— Удивляетесь? — Он заметил реакцию. — В Иране ведь не только персы, там и армяне, и курды, и азербайджанцы живут. «Пехлеван», кстати, высказал мысль, что члены их рода, вероятно, могут проживать у нас в Азербайджане. Проверяется, кстати, элементарно, — нашим ребятам в Баку позвонить, они через час все данные выдадут… Так, что дальше? Потом сказал, что в семидесятом году в составе правительственной делегации он под своей фамилией был в Советском Союзе и принимал участие в переговорах, проходивших в Минвнешторге. С советской стороны с делегацией работал некто Александр Жиздарев, который, как считает «Пехлеван», должен его помнить. Они несколько раз говорили на разные темы, в том числе политические, и у него сложилось впечатление, по интересу к своей персоне и направленности вопросов, что Жиздарев — сотрудник КГБ.

Нестеров хотел что-то сказать, но Поздняков перебил:

— Сергей, помолчи! Продолжай, боец!

— Потом он достал из кармана вот этот листочек. Видите, написаны имена и фамилии. Это, как пояснил мой гость, сотрудники резидентур КГБ и ГРУ в Тегеране, по которым САВАК проводит активные мероприятия. Какие именно, гость уточнять не стал, хотя я и спрашивал… А в заключение иранец сказал буквально следующее: «Я прибыл в Советский Союз со специальным заданием и хочу встретиться с руководящим сотрудником КГБ, имеющим на это полномочия. Необходимо обсудить характер моей миссии, условия ее выполнения, а также ряд важных моментов, которые я могу сообщить только при нашей встрече. Понимаю, мое предложение весьма необычное, но жизнь не свод раз и навсегда заведенных правил. Встреча должна состояться послезавтра, не позже. Надеюсь, полутора суток хватит на то, чтобы проверить сведения, которые я сообщил, и принять решение»… На прощанье выпили по чуть-чуть и разошлись. Вот, такая история.

— М-да, ничего себе кроссворд, — протянул Поздняков. — Нестеров, ты, как санкционировавший это мероприятие, плесни коньячку.

Сам Поздняков пить не стал. Пока Сергей с Назиром посасывали лимон, он напряженно раздумывал, и его челюсть бульдожки ритмично двигалась то вправо, то влево.

— Вот что, орлы, соколы и беркуты! Слушай порядок действий. Времени очень и очень мало, а работы хренова туча, поэтому максимально концентрируемся и делаем все по следующему плану. Назир, возьми ключ у Сергея от резервного номера, иди, включай запись встречи и пиши подробный отчет. Просто, без адреса, отчет о встрече с объектом изучения «ПЕХЛЕВАН». Понял? Давай!

Азербайджанец вышел. Поздняков продолжил:

— Ты, Сергей, берешь бумагу и пишешь черновик рапорта на имя заместителя начальника штаба по оперативному обеспечению международных спортивных студенческих игр в Москве… и так далее. Бумагу, ручку взял? Пиши, Тургенев! Преамбула такая: «Во исполнение поручения от такого-то числа номер такой-то, группа оперативных сотрудников Управления контрразведки КГБ СССР и Управления контрразведки КГБ Азербайджанской ССР в интересах внешней политической разведки осуществляет изучение ряда функционеров иранской делегации с целью установления личного контакта с последующей передачей представителям ПГУ КГБ СССР…»

Вступительная часть далась Михалычу без всяких усилий.

— Дальше: «В результате разработанных мероприятий старшему оперуполномоченному такому-то удалось осуществить знакомство с заместителем руководителя делегации таким-то. В ходе состоявшейся встречи названному сотруднику КГБ Аз. ССР удалось получить следующую информацию…» И во всех подробностях излагаешь всю историю хорошим русским оперативным языком, как ты умеешь. В конце формулируешь следующие предложения: работу с иранцем, включая проведение личных встреч, продолжить; осуществить срочную проверку сообщенных «Пехлеваном» сведений с целью определения их ценности и достоверности. Последняя фраза: «Просим согласия…» Меня — в подписанты, себя — в исполнители. Сделаешь черновик — и бегом вниз, в штаб, там отпечатаешь, приложишь отчет Назира — и мне на подпись.

Сергей смотрел на Позднякова во все глаза, точно не узнавая. Ведь еще полчаса назад это был хлебнувший лишнего мужичок, злой и бестолковый. Куда все делось?

А Михалыч был на коне.

— Задание понял, боец? Трудись! А я — к начальству, в штаб… Серега, — он довольно улыбнулся, — ты молодец, я в тебе не ошибся… — и за дверью запел свою любимую. — «Возьмем винтовки новые, на штык флажки! И с песнею в стрелковые пойдем кружки!»

Отписывались до трех часов ночи, а в девять утра Нестеров с документами был в Управлении. Яков Серафимович Ляпишев, начальник отдела, принял его практически сразу. Посадил на стул у приставного столика и принялся читать документы. Сначала рапорт, потом отчет о встрече. Потом опять рапорт, потом отчет. Он всегда все делал медленно, тщательно, повторяясь по нескольку раз.

Нестеров вспомнил, как однажды, около десяти вечера, закончив тяжелейший во всех отношениях день, шел по коридору в сторону лифта. Вдруг открылась дверь кабинета начальника, вышел Яков Серафимович и, увидев его перед собой, сказал:

— Нестеров! Вы домой?

— Домой, Яков Серафимович.

— А где живете?

— На «Динамо».

— А я на «Соколе». Подождите, пойдем вместе.

«Вот повезло, — подумал тогда Сергей. — На машине шефа — домой, как белый человек».

Яков Серафимович закрыл дверь и аккуратно её опечатал. Постоял несколько секунд, подергал ручку, дверь закрыта. Потом вскрыл печать, открыл кабинет, посмотрел в темное пространство, зажег свет, зашел и внимательно осмотрелся. Проверил корзину для бумаг, закрыты ли окна и форточки, погасил свет, несколько секунд смотрел в темноту кабинета, закрыл его и опечатал. Подергал ручку, подумал… Вдруг снова решительно вскрыл печать, распахнул дверь, зажег свет и пристально осмотрел кабинет с порога, подошел к сейфу, проверил, хорошо ли поставлена печать, подергал ручку и убедился: сейф закрыт. Заглянул под стол, вновь осмотрел окна и форточки. Закрыл дверь, опечатал и вроде хотел уже пойти, но опять развернулся, посмотрел на печать, что-то ему не понравилось, и он на ее месте поставил другую. Все действия производил не торопясь, раздумчиво, так что операция заняла не меньше десяти–пятнадцати минут. Нестеров, теряя терпение, смотрел на непонятные для него манипуляции начальника, но стоял и ждал. Конечно, надо было плюнуть на все, извиниться и поехать на метро, но сдерживала счастливая, редкая возможность за считанные минуты домчаться на машине до родимого дома, чмокнуть маму и наконец-то первый раз за день нормально и вкусненько поесть.

— Ну что, Сергей Владимирович, пошли? — наконец произнес Ляпишев.

Выйдя на улицу, где стояла черная «Волга», начальник повернулся к Нестерову, протянул руку, и сказал безразличным тоном: «Всего доброго, Сергей Владимирович! До завтра!» — сел в машину и уехал. «Козел!» — невольно вырвалось у Нестерова.

Пока Сергей вспоминал былое, Яков Серафимович, закончив «процесс ознакомления с документами», глубоко вдохнул, будто собирался нырнуть в прорубь, и снял трубку спецсвязи.

— Виктор Петрович, доброе утро! Ляпишев… — На лице почтительная улыбка, как будто заместитель начальника Управления видит его. — Пришли документы по иранцу, когда можно доложить?.. Есть, поднимаюсь, Виктор Петрович, — улыбка с лица исчезла. — Нестеров, будьте в отделе! Если понадобитесь, вызову.

Хуже нет, чем ждать да догонять, и Сергей отправился к ребятам; некоторых он не видел целую неделю. В коридоре встретил взъерошенного, раздосадованного, злого Рубена, который на обычную реплику Нестерова: «Привет! Как дела, дружище?», — чуть ли не с ненавистью посмотрел на него и процедил: «И ты туда же, предатель?»

— Слушай, Сань! — спросил Сергей через минуту своего соседа по кабинету. — Что с Оганесяном? Бросается, как зверь голодный.

— С Рубенчиком? — Муравьев заулыбался. — Ты его жену Галю знаешь? — попытка скопировать армянский акцент явно не удалась, но Сашу смутить было трудно. — Ты никогда не видел Галочку? Много потерял, настоящая писаная русская красавица! Шикарная блондинка, правда, по-моему, крашеная. Волосы до талии, вот такая задница, в армянском вкусе, большущие голубые глаза, шестой размер бюста. Женщина — мечта поэта! О-о-о! Увидишь — не заснешь неделю! И ревнивая страшно! Она Рубену такие сцены устраивает — будь здоров! Сами видели, когда отделом в дом отдыха выезжали.

— Причем здесь его жена?

— Сейчас поймешь. — Саша явно испытывал удовольствие от своего рассказа. — Вчера разыгрывали продовольственный набор: банка красной икры, армянский коньяк, шпроты, сайра, еще какие-то консервы, колбаса сырокопченая, сервелат финский. И Рубен выиграл.

— Так он же на позапрошлой неделе тем же макаром продпаек получил!

— То-то и оно! Ребята ему говорят: будь человеком, отдай заказ Рожкову, у него день рождения в понедельник, тридцать лет мужику. Как бы ни так! Рубена жаба задушила. Взял наборчик и — в портфельчик. Тогда мужики — не знаю, кто именно, — нашли где-то бюстгальтер, причем ношеный и несвежий, и перед концом рабочего дня положили его Оганесянчику в портфель. Что там было у них дома, никто, конечно, не знает, но сегодня с утра он как побитый ходит… Может, действительно побитый? Бродит по кабинетам и умоляет: «Слушайте, будьте людьми, а? Скажите, кто это сделал? Пусть жене позвонит, объяснит, как человек». А Славке говорит: «Слово даю, узнаю, кто эта сука — убью! Он мне семейную жизнь разрушил. Еще бы трусы подкинул, сволочь такая!» Славка ржет втихую. По-моему, он ему и подложил лифчик. А насчет трусов, это Рубен, конечно, зря сказал, идея больно хорошая, обязательно Галя в следующий раз у него в портфеле панталоны найдет!

Как всегда неожиданно, заорал «дымофон» — прямая связь с Назаровым. Александр без промедления взял трубку.

— Муравьев, Виктор Петрович! Нестеров? Здесь, даю.

Сергей выслушал указания руководства, кратко повторил их содержание, попросил время для завершения дел в отделе и повесил трубку.

— Саня, все, дорогой, я полетел.

— Ты же хотел еще что-то сделать?

— Некогда, некогда, Санечка. Пока!

Водитель был тот же, что возил его к Любе раньше.

— Петрович, сможем соколом в Измайлово? Буквально на пять минут — и быстренько-быстренько в МГУ? За час-час двадцать обернемся?

— Не дрейфь, Серега! Бог не выдаст, свинья не съест. Держись, родимец, щас мы с тобой не поедем, а полетим!

По дороге, у метро «Преображенская», две бабульки торговали цветами; у одной георгины в целлофане, а у другой в ведре ромашки и васильки. Серега купил, не торгуясь, полведра ромашек, а немного васильков бабка ему дала как премию. Вот так он и предстал перед своей Любовью: с цветами в руках и счастливейшей улыбкой.

— Ты извини, что без звонка, но совершенно некогда было… Я на минуточку. Это тебе!

— Господи! Ромашки, васильки! Это мои самые любимые цветы!

Она потянулась поцеловать его в щеку. Получилось не очень ловко, мешали костыли, зато это был ее первый настоящий, а не дежурный поцелуй.

— Ну, проходи, Сереж! Хоть чашку чая выпей!

Он усадил Любу на диван в большой комнате, на коленях охапкой лежали ромашки и васильки, глаза были цвета пронзительной весенней зелени. Сергей, встав на колени, взял ее за руки. Для него в эти мгновения не существовало больше ничего и никого.

— Прости, Любаша, я должен ехать. Прости, пожалуйста, мне надо бежать!

Он наклонился и поцеловал ей сначала одну, потом другую руку и вдруг услышал тихое.

— Нестеров, ты сумасшедший?

Голос Любаши Сергей вспоминал всю дорогу от Измайлово до Ленинских гор, на душе было светло и радостно: все получится, ничто не в силах помешать ему, да он может горы свернуть, да он… и много еще всякой подобной ерунды.

А в иранской заварушке волею судьбы, а скорее начальства, он оказался рабочим механизмом операции по разработке «Пехлевана». На него свалилась вся черная работа. Но, с другой стороны, кто-то должен писать задания, отправлять запросы, получать ответы, готовить отчеты, разрабатывать планы? Вот этим кто-то и стал младший оперуполномоченный Нестеров.

Разработка была на контроле у руководства Комитета, а это обеспечивало максимально быстрое решение всех вопросов.

Уже к вечеру штаб-квартира разведки в Ясенево прислала сообщение, что сведения «Пехлевана» о принадлежности указанных им лиц к нашим спецслужбам полностью подтвердились. Особо было отмечено, что один из сотрудников резидентуры КГБ, названный иранцем, выехал за рубеж впервые, находится в стране менее полугода, в мероприятиях, которые могли бы привести к его расшифровке, не участвовал. Каким образом САВАКу стало известно, что он является сотрудником советской разведки, оставалось загадкой. В этой связи высказывалась просьба: по возможности установить источник получения «Пехлеваном» информации.

По собственной инициативе Нестеров разыскал Жиздарева, о котором иранец рассказывал Назиру. Александр Иванович действительно оказался сотрудником Комитета и хорошо помнил «Пехлевана». Как сказал Жиздарев, «интересный мужик, жалко, мало было времени, не удалось нормально законтачить».

Достаточно оперативно сработали в КГБ Азербайджана. Конечно, не за час, как говорил Назир, а в течение дня, но все-таки установили, что родовые корни «Пехлевана» действительно уходят в Азербайджан, и нашли среди его дальней родни людей, которых при необходимости можно будет использовать в разработке.

Таким образом, практически все сказанное иранцем нашло подтверждение; оставался главный вопрос: спецзадание, которое он должен выполнить в Союзе. Решить эту задачу должен был Павел Ефимович Зитин, заместитель начальника отдела, в котором работал Нестеров. Между собой опера его звали Паша.

Сергей нечасто с ним сталкивался напрямую, все-таки между младшим опером и заместителем начальника отдела — дистанция большого размера, но, как полагал Нестеров, больших антиподов, чем Зитин и Ляпишев, их общий начальник, представить было трудно.

Ляпишев пришел в органы из партийных структур, работал секретарем то ли горкома, то ли райкома партии. После курсов по переподготовке руководящего состава ему дали подполковника и назначили заместителем начальника отдела. А через год за неведомые оперсоставу заслуги повысили в должности и звании. Ляпишев слыл жутким перестраховщиком и казался для большинства полузамороженным. Еще одним большим «достоинством» начальника был его почерк, который разбирали всего два человека в отделе: секретарь и Нестеров.

Паша Зитин, напротив, начинал с оперов в пятьдесят щестом, через два года после окончания МГУ. Резкий, прямой, душа нараспашку, он мог врезать правду-матку прямо в лицо, невзирая на чины и звания, за что, как говорили, и пострадал.

Внешне они тоже были, мягко говоря, не похожи.

Яков Серафимович — небольшого росточка, толстенький, кругленький, реденькие волосы, голос тонкий, маловыразительный. Пал Ефимыч — метр восемьдесят с лишним, широкие плечи, серые глаза, черные густые прямые волосы, зачесанные назад, голос как труба иерихонская. Красавец-мужчина, и только. Бабы, глядя на него, так и млели, Сергей сам был свидетелем.

— Михалыч, — поинтересовался Нестеров, — а почему все-таки Пал Ефимыч?

— Паша для этого дела подходит по всем параметрам. Первое, — с этими словами Поздняков поднял указательный палец, — по должности они с «Пехлеваном» равны, оба заместители начальника отдела… — потом он поднял средний палец, и получилась буква V. — Второе: звание у Зитина — полковник, а это на ступень выше, чем у иранца. И третье, — пальцы встали короной, — Пашин английский, как родной русский.

Они сидели в номере, каждый на своей кровати, и Михалыч с удовольствием обрисовывал Сергею Пашину фигуру, делясь попутно соображениями по ситуации, связанной с иранцем.

— Ты, может, не знаешь, но после МГУ он в контрразведку не сразу попал. Его два года готовили как нелегала, с прицелом, по-моему, на Европу. Но что-то там не сложилось, он и пошел по контрразведывательной стезе… — Поздняков, закурив, продолжил: — Самое главное, Паша мужик абсолютно самостоятельный и самодостаточный, не нужны ему ни подсказчики, ни помощники. Никто не знает, как повернется разговор с иранцем, может, надо будет, как говорится, не отходя от кассы принимать решение, а значит, и отвечать за него. Паша в этом отношении кремень, не дрогнет. Ты, Сергей, только начинаешь работать, так вот запомни, боец, что твой оппонент, визави или как там еще, никогда и ни за что не должен заметить хоть каплю твоей растерянности, неуверенности. Ты — офицер КГБ, самой мощной спецслужбы в мире, и пошли все на хрен!

— Возьмем винтовки новые… — запел Нестеров.

— Вот-вот… возьмем. Только что легко на словах, на деле совсем по-другому. Я на своей первой вербовке иностранца чуть не обделался. Не знаю, что уж он там почувствовал: мандраж мой или что еще. Но в какой-то момент уперся, как баран саблерогий, не сдвинешь. Потом угрожать стал: пойду в посольство, напишу жалобу…

— А ты?

— А у меня мысли в башке самые, как говорится, веселые: вот, думаю, пришел твой конец, Поздняков, выпрут тебя из ЧК за профнепригодность как пить дать. Сижу, молчу и на него гляжу…

— И челюстью влево, вправо… — вставил Сергей.

— Ага. Он разошелся, руками размахивает. А я молчу и в глаза ему смотрю, и все. Он вопросы задает: «Ваше звание? Фамилия?» Кричит, нервничает. Я молчу. И вдруг он сник. Как шарик воздушный, сдулся, растерялся, не поймет, что делать. Он ждал от меня внешней реакции, а ее нет. Зато внутри у меня — все ровно наоборот. Такая злость взяла, представить не можешь. Пропади ты пропадом, думаю, хрен ближневосточный, мне все равно терять нечего, я тебе сейчас устрою бой на Голанских высотах! «Двенадцать», — говорю. Он недоуменно: «Что “двенадцать”?» Я встаю, встреча шла в гостиничном номере, встаю, жестом поднимаю его с дивана и говорю: «Двенадцать лет колонии строго режима в Сибири. Как члену террористической организации, ведущей подготовку акций, направленных на ослабление и свержение политического строя в СССР». И пальчиком легонько в грудь его — тырь, он — шмяк, и на диван — хлесть! Я ему тут же бумагу на стол, ручку — пиши отказ, господин хороший! Не хочешь писать отказ? И двенадцать лет лагерей в Сибири не хочешь? Тогда пиши, падла ржавая, что готов оказывать органам государственной безопасности Союза Советских Социалистических Республик помощь в борьбе с мировой террористической угрозой и выбираешь себе такой-то псевдоним, а иначе отсюда прямиком в Лефортово, а там и сибирские просторы не за горами. В общем, подписался под все, что надо было.

— А потом нормально работал?

— Больше чем нормально. Лучший источник. Я тебе вот что скажу, Нестеров: на страхе много не наработаешь. На встречах мы столько времени провели в разговорах и беседах абсолютно на разные темы — будь здоров! Терроризм и экстремизм, конечно, были на одном из первых мест, но помимо этого существуют чисто человеческие отношения. Какие-то вопросы для него трудно или вообще неразрешимы, тогда как для нас это не проблемы. Мы помогали ему и по учебе, и по жизни.

— А если бы он все-таки не испугался и не пошел на сотрудничество?

— Хрен его знает. Хотя руководство, уверен, нашло бы выход и из этой ситуации, в Комитете ведь и не такие задачки решаются… — Поздняков на секунду задумался и вспомнил о проблемах более насущных. — Слушай, ты все подготовил для встречи? Что ж, семь футов им под килем, как говорят флотские. Они теперь и без нас обойдутся. Пойдем «Семнадцать мгновений весны» посмотрим! Мюллер — ну вылитый наш Коротков. Лысина, манеры, голосочек: «А Вас, Штирлиц, попрошу остаться!». Пошли, Серега!

Зитин — «Пехлеван»

На следующий день без предупреждения зашел Зитин.

— Так, чем занимаетесь? Пьянствуете? А что тут у вас в шкафу, а?

Голос строгий и настроение совершенно прозрачно: найти криминал, свидетельствующий о моральном разложении оперативного состава вверенного ему подразделения.

— Хрень какая-то! — Разочарованно протянул Зитин, обнаружив только брюки Нестерова, куртку и китайский термос для чая. — Так, а здесь что? Опять двадцать пять! Слушай, Юр, — обратился он уже спокойно к Позднякову. — Что происходит, а? Чтоб у тебя не было выпить? Да убить не встать!

— Обижаете, Павел Ефимович! Какое пьянство?! Пьем, конечно, но чай! Только чай! Хотите чайку, Пал Ефимыч? Ребята из Баку привезли, классный чай! Только для членов Политбюро… Нестеров, организуй чаек. И лимончик!

— Поздняков, ты меня пугаешь. Не заболел? Ладно, что поделаешь, чай так чай. После вчерашнего мероприятия мы с ребятами из Первого главка хорошо накатили, до сих пор голова не своя и во рту, пардон, помойка… Одну заварку хлещете? А это что за аромат такой? У-у, так это же… — и первый глоток был сделан. — Слушай, нектар… Настоящий нектар! Нестеров, ты чего чайник к себе прижал? Давай, наливай!

Минут через десять скованность от визита начальника прошла, и вскоре, заправленные «чаем», они подошли к главной для Нестерова и Позднякова теме. Инициатором оказался Михалыч, хотя было понятно, что и Зитину хотелось поделиться своими впечатлениями и мыслями от еще будораживших его событий вчерашнего вечера.

— Пал Ефимыч, расскажите, как вчера все прошло.

— Знаешь, Юр, я, честно говоря, впервые сталкиваюсь с такой ситуацией. — Зитин, положил локти на стол, посмотрел на Позднякова и Нестерова, сидевших напротив.

— Конечно, он профессионал, поэтому, с одной стороны, мне было легко с ним, с другой — у нас постоянно проходило соревнование, кто кого переиграет. Познакомились для начала, поговорили на общие темы и приступили к делу. «Пехлеван» выяснил мои полномочия, подтвердил сведения о своем служебном положении… и рассказал крайне любопытные вещи.

Зитин смотрел на подчиненных, но отчего-то видел, в деталях, до последней мелочи, вчерашнюю встречу.

— По его словам, руководство САВАКа при активном участии советнического аппарата ЦРУ разработало многоходовую комбинацию по нейтрализации действий нашей разведки на Ближнем Востоке. Первый этап, быть может, самый главный: сделать грамотную подставу советской контрразведке. Основные условия проведения мероприятия: реальный, острый интерес к объекту с нашей стороны и крайний дефицит времени для организации всесторонней проверки сведений, которые мы получим. Универсиада и «Пехлеван» — что может быть лучше для такого случая? Международные спортивные соревнования — мероприятие временное, а этот человек уже засветился перед советскими спецслужбами. Нестеров, помнишь, как звали того мужика из МВТ?

— Жиздарев Александр Иванович.

— Вот-вот. «Пехлеван» по возвращении из командировки отписался, как положено, и справочка легла в анналы информационно-аналитического отдела. В ней, как сказал иранец, описана ситуация с Жиздаревым. Он сделал предположение, что русский — сотрудник КГБ, работающий в МВТ под прикрытием, заинтересовался его личностью, и только лимит времени не позволил ему более активно начать разработку «интересного иностранца»… — Паша сделал паузу и вдруг воскликнул: — И что вы думаете? Они проверили его информацию и получили подтверждение: Жиздарев — сотрудник КГБ. Возникает вопрос: откуда у них такие возможности и у кого именно, у ЦРУ или САВАКа? Прикиньте, добры молодцы, для этого надо, как минимум, запросить картотеку Главного управления кадров, что ой как не просто. А когда человек под «крышей», там вообще тройные кордоны.

— Может, вы усложняете, Пал Ефимыч? — подал голос Поздняков. — Разведка и контрразведка — мы так или иначе пересекаемся, особенно, когда работаем по одному географическому направлению. Если у них есть источники в Комитете, то по человеку в ведомстве информацию можно получить.

— Возможно, ты и прав, Юра… Черт с ним! Рассказываю дальше. Они, по-моему, слишком хорошо о нас думают. Расчет был такой: получив списки членов делегации, КГБ проверяет всех по учетам, выходит на Жиздарева, контачившего с «Пехлеваном», потом на самого иранца и устанавливает с ним личный контакт, в процессе которого последний должен сделать все, чтобы заинтересовать нас. Для него разработана целая легенда: связи, возможности получения сведений из МИДа, министерства обороны и прочая, прочая. В общем, якобы перспективный, ценный для нас источник информации. И вот тут в их операции происходит прокол. Они не знали, что Жиздарев никому не докладывал про «Пехлевана». Проходит день, второй, третий — и ничего не происходит. Никто к нему не подходит, никому он не интересен!

Поздняков с Нестеровым, слушая, сидели как завороженные.

— Они считали такое развитие событий маловероятным, но тем не менее возможным. Если бы так произошло, «Пехлеван» должен был отказаться от активных действий и без результата возвратиться на родину. Они готовы были ждать следующего подходящего случая, правда, забыли спросить самого исполнителя, устраивает ли его такой вариант… — Паша назидательно поднял указательный палец. — У «Пехлевана» свой расчет и своя арифметика; ему необходимо сотрудничество с нами сейчас, а не через год-два. Разгадка проста: старший сын болен и нужна операция за границей. Есть родственники во Франции, готовые помочь найти хорошего специалиста, договориться с клиникой. Но нужны деньги, и немалые, не менее пятидесяти тысяч долларов. И это только на операцию, а потом еще реабилитация, уход, лекарства… Общую сумму представить трудно. Но пятьдесят тысяч на операцию нужны сейчас, иначе мальчишка погибнет. Поэтому «Пехлеван» решает использовать оперативную игру, затеянную американцами, в своих целях. Он предлагает нам свое сотрудничество. Фактически становится агентом-двойником. Для САВАКа, а значит и для ЦРУ, он выполняет их задания, продвигая нужную информацию. А на деле становится нашим агентом. Он готов предоставить сведения по своему ведомству: структуре, персоналиям. Есть серьезные связи в минобороны Ирана и в канцелярии премьер-министра. Условие одно: сейчас пятьдесят тысяч долларов, потом тоже «зеленые» из расчета, что определенную сумму он должен сдавать своим как подтверждение работы за денежное вознаграждение, а остальное — на лечение сына. Естественно, я ему сразу сказал, что за красивые глаза мы платить не будем, только за ценную информацию. Он ответил, что прекрасно осознает серьезность своих шагов, кому, как не ему, знать, что бывает с предателями, но его жизнь ничто по сравнению с жизнью его сына. «Если, — говорит, — у вас есть дети, вы поймете меня. Передайте вашим коллегам, они не потратят деньги зря. Я постараюсь сохранить свою жизнь, дожить и увидеть, как эти высокомерные, презирающие всех и вся, кроме своей Америки, янки уберутся из Ирана!»

— Пал Ефимыч, а не сказал он, откуда они знают про ребят, которые работают в Тегеране?

— От агента, который сидит или в нашей резидентуре в Тегеране, или в Ясенево. Фамилию не назвал; может, действительно, не знает или не хочет пока говорить… Теперь не у нас голова должна болеть, пусть товарищи-разведчики разбираются и решают, что с ним делать дальше.

— Пал Ефимыч… — Видно было, что Позднякова рассказ Зитина задел за живое. — А вы верите ему?

— Знаешь, Юр! Там, в номере, когда шла встреча, верил, а сейчас, когда вам рассказываю, — не знаю. Повторю: это уже не наше дело. Пусть в Первом главке оценивают, кто он, что он, как с ним работать и работать ли вообще. Пусть колупаются. Я по их просьбе во время встречи всякие там тесты проводил, затем «Пехлеван» еще на микрокассете материалы передал. Нашим доблестным разведчикам есть над чем подумать… А чего мы так просто сидим? Нестеров, ты что, нюх потерял? Давай по полтинничку, и я пошел. Работать надо… Ты меня слышишь, Нестеров? О чем задумался, детина?

— Знаете, Пал Ефимыч, а что если рассказанное «Пехлеваном» про сына, про свой инициативный выход на нас — легенда, четко выстроенная линия поведения, которую отработали американцы? Главное ведь, чтобы мы поверили. Времени для его доскональной проверки у нас нет, выведем мы на него нашего сотрудника в Тегеране, а это как раз то, что им надо.

— Чего-чего? — протянул Зитин.

— Есть другой вариант, — продолжил Сергей. — Нет никакого задания американцев и САВАКа. «Пехлеван» хочет стать тройным агентом. Если мы соглашаемся с ним работать, отбираем подписку и выдаем деньги, он, возвратившись в страну, выходит на американцев, минуя свое руководство, и сообщает, что на него с вербовочным предложением вышли русские. Учитывая ситуацию, он вынужден был дать согласие, и русские, мол, отработали с ним способы связи в Тегеране. За свое признание и согласие работать на США «Пехлеван» постарается сделать так, чтобы и с американцев получить деньги. Так что в перспективе он будет давать информацию и КГБ, и ЦРУ, и САВАКу. Всем сестрам по серьгам!

— Поздняков, — голос у Зитина был строгий. — Ты где его взял, такого умного? Он нам все мозги запудрит! Нестеров, слышал, что я сказал: пусть в разведке думают! А вообще молодец! Ты ведь эту кашу заварил? Вот я и говорю: молодец! — И, направляясь к двери, Зитин спросил: — Юрий Михайлович, он у тебя до сих пор в младших операх ходит? Скажи Короткову, пусть не зажимает способные кадры!

В Измайлово

— Что за грусть-печаль, Любанчик? Не куксись, пожалуйста, расскажи, что случилось.

Они сидели у нее в комнате, и он пытался понять, что произошло.

— Сереженька, все кончилось… — Губы её дрожали, в глазах собирались слезы. — Сегодня была у врача. Сняли гипс, посмотрели и сказали, что уже никогда не смогу ходить, как раньше. Мышцы отрафировались… Зачем я тебе нужна — калека?

Слезы полились ручьем, она всхлипывала, как ребенок.

Сергей, взяв ее лицо в ладони, стал целовать глаза, щеки, нос, губы, бормоча: «Ничего они не понимают, доктора эти! Разработаем мы твою ножку, посмотришь!» Он тут же оказался на коленях и плавными движениями стал массировать больную ногу, которая действительно была тоньше здоровой.

— Прошу тебя, не слушай никого. Все будет хорошо, обещаю! Ты мне нужна. Я никогда не обманываю женщин, тем более таких замечательных девочек, как Любочка Китаева! Не занимайся саботажем! Знаешь, что делала Всероссийская чрезвычайная комиссия с саботажниками? И хорошо, что не знаешь, — он продолжал массировать ногу, как будто занимался этим профессионально. — Любаш, хочу познакомить тебя с моими родственниками. С мамой, конечно… Где папа, честно говоря, не знаю и знать не хочу, так что вместо отца будет мой дядя, он как раз в отпуске… ну и братуха старший. Ты как, готова?

— Нестеров, ты ненормальный! — Слезы еще не просохли, но Люба уже не плакала. — Какие родственники? Ты что, хочешь, чтобы я их на костылях встречала?

— А что? Какая есть — такая и есть. Не успеем ногу разработать до свадьбы, значит, будем так жениться.

— Как? Чтобы я на свадьбе с палкой была? Ну, уж нет, ни за что!

— По всему видно, — рассмеялся он, — дело на поправку идет! Впервые ты согласилась со мной, что у нас будет свадьба. Во-вторых, что я слышу? Любочка хочет к свадьбе выздороветь, чтобы танцевать со мной первый вальс?! Значит, так оно и будет! Желание пациента — залог выздоровления!

— Нестеров, откуда ты взялся на мою голову?..

И они стали целоваться, забыв, что в соседней комнате сидят родители и наверняка прислушиваются, что происходит в комнате дочери.

Отстранившись, чтобы ситуация не вышла из-под контроля, Люба сказала, задыхаясь и поправляя кофточку:

— Все, все, Сереж… Что у тебя на работе? Все в порядке?

— А что там может быть?

— Не знаю, но мне кажется, у тебя что-то произошло. Или это секрет и нельзя никому рассказывать?

— В принципе, ничего особенного не случилось. Просто в очередной раз я стал объектом воспитания нашего начальника отделения, любимого и несравненного Борис Максимыча Короткова, будь он неладен. Я тебе не рассказывал про Короткова? Не может быть! Это же выдающийся человек, уникум! Второго такого во всем Комитете нет! Как у нас говорят: «Кто прошел Короткова, тому никто не страшен»… Пропади он пропадом! — Нестеров не заметил, как завелся. — Знаешь, как он нас воспитывает, как учит отрабатывать документы? Приносишь на подпись исполненные запросы, а это вот такая пачка ежедневно, — Сергей показал пальцами расстояние сантиметров в пять. — Поднимет Борис Максимович голову и скажет: «Оставь, я позвоню». Голос спокойный, но противный, ужас. Сколько времени пройдет, десять минут или час, неизвестно, бывает по-разному. Потом вызывает, и, как только заходишь, уже понимаешь, что будет.

— Это как?

— Видишь ли, у него вот такая лысина… — Нестеров на своей голове пальцем очертил полукруг. — А вокруг венчиком седые волосы, а в середине лысины три волосинки на перекосинки! Если быть точным, то пять, я считал. Так вот, если он в спокойном состоянии, эти волосики у него на лысинке лежат себе тихонечко, будто спят. Сие означает, что все нормально; документы возьмешь и пойдешь себе дальше. Но если волосики стоят, то жди какой-нибудь гадости. Например, он возвращает всю пачку документов неподписанной и говорит тихим, противнейшим голосом: «Исправь ошибки — потом приходи»… Представляешь, это же тридцать — сорок документов! И где искать ошибки, если он пометок не сделал? Я однажды часа три просидел, не мог найти! Чуть с ума не сошел, пока Сашка не пришел. Он прочитал бумаги, которые я подготовил, и нашел ДВЕ! пропущенных запятых и ОДНУ! орфографическую ошибку во всех сорока с чем-то документах. Даже не ошибку, а опечатку… Бред какой-то! Садист! Что в этих ошибках криминального, не понимаю! — Нестеров был на ногах. Натура артистическая, он, рассказывая, одновременно представлял все в лицах. Люба и подумать не могла, что у него такие способности. А она в этом знала толк: еще в средней школе занималась в театральной студии МХАТа и в институте играла в команде КВН.

Сергей так вошел в роль, что ничего не замечал вокруг.

— Но самая страшная — это третья стадия. Волосики стоят… — Пальцами Нестеров изобразил процесс. — Он, сидя на стуле, начинает медленно, не повышая тона, говорить что-нибудь в таком роде: «Какие оценки у вас были по русскому языку? Вы давно окончили среднюю школу? Вам никто не говорил, что вы абсолютно безграмотный человек? Нет? Так, я вам это говорю!» По мере того как он говорит, у него над ушами торчком встают седые волосы, краснеет лицо, глаза наливаются кровью, багровеет лысина! Одновременно Коротков медленно встает и последние слова не произносит, а выкрикивает так, что кровь в жилах стынет! И тебя охватывает ужас, чувствуешь себя лилипутом перед великаном, кроликом перед удавом!

— Сереж, ты, по-моему, впечатлительный. Рисуешь фантастические картины! Вы что там, писаниной занимаетесь? А я думала, шпионов ловите… — Поскольку Сергей успел плотно устроиться рядом с ней на диване, она сказала: — Сереж, убери руки, пожалуйста. Ты что, совсем без этого не можешь? Давай спокойно поговорим, прошу тебя… Нет, правда, КГБ чем занимается? Ловит шпионов, в кино ведь так показывают!

— В кино много чего показывают. Врут и не краснеют. Конечно, писанина — дело десятое, но необходимое. Главное для нас, как ты говоришь, ловить шпионов. И не только их… — Нестеров, притиснувшись, попытался вернуть часть утраченных позиций. — Ладно тебе, жадина, дай хоть ручки подержать!

Удовлетворив свое скромное желание, он продолжил:

— У нас в отделе — дела на любой вкус: от антисоветской агитации и пропаганды до валюты и наркотиков. А насчет моей впечатлительности… Так я ведь не одинок. У нас почти все отделение впечатлительное… — Сергей задумался, что-то решая для себя. — Дело прошлое, расскажу один случай… — Он встал, чтобы видеть ее лицо и наблюдать за реакцией. — В начале этого года в районе общежитий Университета дружбы народов на Миклухо-Маклая стали торговать наркотиками. Милиция задержала несколько человек, но партии были маленькими, да и с допросами особо не получалось, потому что задержанные были студентами-иностранцами, черные, желтые и прочая живность, «твоя моя не понимай». Не успели мы принять дело к производству, как такой же вид наркоты был обнаружен сразу в нескольких районах Москвы. Распространяли заразу наши подопечные, студенты-иностранцы из УДНа. Дело поручили Сане Муравьеву, моему сокамернику…

— Какому такому сокамернику? — воскликнула Люба.

— Соседу по кабинету, — уточнил Нестеров, — и Борьке Сомову. Куратором — Борис Максимыч. Практически все отделение так или иначе было задействовано. В конце концов, вышли на организатора, одного латиноса; с моей подачи дали ему простенькую кличку «Амиго». И вот почти финал — захват с поличным…

Сергей входил в роль.

— Дело происходит на Цветном бульваре, напротив цирка. «Амиго» в машине с русским водителем передает посреднику упаковку наркоты, тот ему деньги, и тут мы блокируем авто. Я вынимаю ключ зажигания, вытаскиваю шофера, наружка крутит «Амиго» и посредника. Прохожие останавливаются, смотрят и не понимают, что происходит. Мы распихиваем взятых по оперативным машинам, и через несколько минут ошалевший латинос оказывается в отделении милиции на стуле перед Коротковым. И тот начал мягко, тихо и вкрадчиво: «Как вас зовут? Сколько вам лет? Как же вы оказались в такой неприглядной ситуации?» Дурачок купился, решив, что перед ним мягкотелый дядька, расслабился и с наглым видом заявляет: «Требую пригласить представителя нашего посольства!» Тут Коротков стал медленно подниматься… Любочка, в течение нескольких секунд произошло полное перевоплощение, ты такого ни в одном театре не увидишь! Глаза круглые, лицо, лысина красные, седые волосы торчком: «Кого?! Представителя чего?! Да ты, мразь такая, еще смеешь голос подавать?! Приехал в нашу страну, гадишь да еще защитников себе ищешь?! Ты уголовник! Твое место знаешь где? В камере! На параше!!» И в полный голос, с громовыми раскатами: «Ах ты, змееныш! Воля тебе надоела, в тюрьму захотел, на нары?! В Сибирь, в снега полетишь, засранец! Сгниешь у нас!! Десять лет лагерей хочешь?!! Чего молчишь, хочешь?!» «Амиго» трясется весь. Вжался в стул, неотрывно смотрит на Короткова и, как под гипнозом, головой мотает: «Н-е-е-ет!» — «Ах, нет! Тогда бери ручку, пиши! Пиши, сволота поганая! Пиши, что я скажу!» В общем, написал «Амиго» чистосердечное и собственноручное признание, сдал всю свою сеть, каналы поставки и так далее, и тому подобное. Не обошлось без неожиданностей: написал наш «наркобарон», что через соотечественника, работающего в посольстве, поддерживал связь с американским дипломатом, — как потом выяснилось, сотрудником ЦРУ.

Нестеров видел, какое впечатление произвел на Любу рассказ. Она смотрела, как завороженная.

— Мало того, что признание написал, он Борису Максимовичу еще и подписку дал о будущем сотрудничестве с правоохранительными органами Советского Союза… Что улыбаешься? Я чистую правду рассказываю, честное слово! А ты говоришь, кто такой Коротков… Коротков — это ого-го! Сила!

— Сережа, у тебя точно артистические способности: заслушаешься и засмотришься!

— Да какой там талант? Самодеятельность.

— Ладно, не скромничай. Наши ребята мне про тебя много чего рассказали. А чем закончилась эта история?

— Конец был не такой, как в плохих книжках и фильмах, дескать, мы умные, они дураки. Н-е-е-т! Эта латиноамериканская собака почти час, как пьяная, шаталась по городу без цели и причины. Глаза ненормальные, будто обкурился… а потом вдруг преобразился, собрался. Лицо стало жесткое, целеустремленное; по крайней мере, так описывали ребята из наружки…

— Это кто? Извини, я ничего не понимаю в вашей терминологии.

— Наружное наблюдение, слежка… Так вот, практически профессионально он стал проверяться. Вычислил наших, сделал три коротких звонка, которые засечь не смогли, и растворился, исчез. Ушел, пес! Потом, конечно, установили, что в тот же день он встретился со всеми своими подельниками, после чего они сменили адреса. Сам из общежития исчез и уже на следующий день оказался за границей. Еще через три дня радиостанция «Свобода» сделала заявление, что органы госбезопасности Советского Союза совершили грубую провокацию в отношении гражданина такого-то государства: подбросив наркотики, гэбэшники пытались завербовать его и вынудили написать обязательство сотрудничать с ними против Соединенных Штатов и все такое прочее.

— Сереж, ты никогда мне ничего подобного не рассказывал. А разве вам можно говорить о своих служебных делах?

— Конечно, нет. Только ведь я не всякому Якову рассказываю, правильно? Ты же моя будущая жена и должна знать, чем занимается твой будущий муж. Кроме того, может, я все придумал, а?

И они рассмеялись.

— Сколько сейчас времени?.. Извини, мне надо позвонить на работу, — сказал Сергей, набирая номер Позднякова. — Михалыч, привет. Нестеров!

По мере того как он слушал, веселость уходила с лица; коротким «да» он подтверждал услышанное.

— Хорошо, выезжаю… Я? В Измайлово… Ничего, такси поймаю, минут через тридцать буду.

— Что-то случилось? — Люба забеспокоилась.

— Ничего страшного, обычная рабочая ситуация, мне надо срочно в Управление.

— Но сегодня суббота, выходной!

— Такая у нас работа, Любовь моя. Ни сна, ни отдыха измученной душе… Привыкай, будущая жена чекиста. Я тебе позвоню, и мы договоримся, когда я приеду со своими любимыми родственниками. Пока, пока! Я побежал!

Краснодарская история

Нестеров хотя и успел к назначенному времени, но все равно на совещании у Позднякова оказался последним.

— Юрмихалыч, здравствуйте! Всем пламенный привет!

— Здорово! Знакомься, наш коллега из Краснодара.

— Нестеров, Сергей.

— Андрей Прокопов.

— Так, все в сборе, начнем. Слово старшему оперуполномоченному УКГБ по Краснодарскому краю Прокопову Андрею Васильевичу.

— Тридцатого августа, — начал тот, — в Краснодаре в восемь часов тридцать две минуты, в самый час пик, в городском маршрутном автобусе приведено в действие взрывное устройство большой мощности. Шесть человек погибли на месте, еще трое в больнице, шестнадцать человек легко и тяжело раненных. В ходе проведения первичных оперативно-розыскных мероприятий установлено, что бомба с часовым механизмом сделана из компонентов, имеющихся в открытой продаже. Для многократного усиления поражающих факторов взрывное устройство начинили болтами, гвоздями и металлическими шариками. Все хозяйство упаковали в обычную дерматиновую сумку, каких у нас тысячи. По нашим расчетам, преступник вошел на конечной остановке и занял сидячее место в середине салона у окна, сумку с бомбой засунул под сиденье ближе к проходу. Потом, когда люди набились, как сельди в бочке, — а это произошло уже через две, максимум три остановки, — преступник, включив часовой механизм, выбрался из автобуса, оставив сумку. Вскоре произошел взрыв… — Прокопов тяжело вздохнул, заново переживая события тех дней. — Ребята рассказывали, что картина ужасная: оторванные конечности, кровища, кишки по асфальту, крики, стоны… Сотрудники, кто сразу на место происшествия выехал, были в шоке, некоторые теряли сознание. Ничего подобного у нас никогда не было.

Оперработники, находившиеся в кабинете Позднякова, были поражены. Ни радио, ни телевидение ничего подобного не сообщали. По ориентировкам, с которыми знакомился оперсостав, тоже ничего не проходило.

Прокопов, не делая пауз, продолжил:

— По горячим следам в поиске преступников задействовали все имеющиеся силы и средства и в Управлении, и в ГУВД. Безрезультатно. Стали искать среди недовольных, диссидентов — ноль. Уголовники — ноль. Когда получили результаты экспертизы, пошли по «химикам» — тоже ничего. Потом начальник службы контрразведки полковник Васильев, «Старик» наш, предложил посмотреть по дурдомам и психдиспансерам. На совещании у начальника Управления он так и сказал: «Нормальному человеку в голову прийти не может задумать и совершить подобное. Надо, товарищи, среди психов искать». И точно. Нашли мы человечка, состоящего на учете, пиромана такого. Стали изучать, и вот к чему пришли… — Он заглянул в тетрадочку, которую вытащил из кармана. — Климович Олег Георгиевич, пятидесятого года рождения, родился в Краснодаре в семье военнослужащего, учился в Киевском суворовском училище, отчислен по состоянию здоровья с признаками психического расстройства. Незаконченное высшее образование, обучался на химическом факультете Краснодарского университета, два года назад чуть весь дом не взорвал, опыты, видите ли, проводил. Сразу после взрыва автобуса выехал из города в неизвестном направлении. По данным агентуры, у него есть дальние родственники в одной из станиц. Наши сотрудники в настоящее время осуществляют поисковые мероприятия.

Прокопов нахмурил лоб, что-то вспоминая.

— В ходе негласного осмотра квартиры нашли отдельные компоненты, из которых была приготовлена бомба, а также лабораторное оборудование, чертежи и расчеты по изготовлению взрывного устройства. Все, конечно, запротоколировали как результаты обыска. Соседи Климовича рассказали, что в июле к нему приезжал друг из Москвы. Жара была страшная, а они сидели за закрытыми дверями и окнами, что-то обсуждая. Нам удалось установить этого гостя… — Прокопов перевернул страничку блокнота. — Капсалов Ильяс Рауфович, сорок девятого года рождения, уроженец Ташкента, отец — бывший военнослужащий, вместе с женой проживает там же. Учился Капсалов с Климовичем в одном взводе в киевском суворовском училище. С мозгами у него тоже было не все в порядке. Сейчас — аспирант МГУ. Ориентировку мы вам дали. Скорее всего, он причастен к изготовлению взрывного устройства, поскольку чертежи и расчеты сделаны не Климовичем, что подтверждено результатами графической и почерковедческой экспертиз. Моя задача: с вашей помощью найти Капсалова, осуществить его задержание и доставить в Краснодар для проведения последующих следственных действий.

— Спасибо, Андрей… Вопросы есть? Кто у нас работал по ориентировке из Краснодара? — спросил Поздняков, оглядев присутствующих. — Семушкин? Давай, Володя, расскажи, что накопал.

— Не так много, как хотелось бы, Юрий Михайлович. — Семушкин посмотрел свои заметки. — Капсалов, аспирант второго года обучения очного отделения физического факультета, который закончил в тысяча девятьсот семьдесят втором году с красным дипломом. В деканате его характеризуют с положительной стороны, тихушник такой, исполнительный, вежливый. Ни с кем близких отношений не поддерживает, весь в учебе, у него даже девушки, насколько известно, нет. Научный руководитель, профессор Целиковский, считает его очень способным человеком. Потом, когда я профессора разговорил, он вспомнил, что Капсалов производит несколько странное впечатление: замкнутый, малоразговорчивый, отстраненный от реального мира. Целиковский сказал буквально следующее: «У меня впечатление, что с головой у него не все в порядке».

— А что он еще скажет сотруднику КГБ, когда сами ОРГАНЫ! проявляют интерес к его аспиранту?! Надо же бедному еврею подстраховаться! — Встрял Саша Муравьев, который не очень-то жаловал заносчивого Семушкина и при всяком удобном случае старался его подколоть.

— Не надо, Александр Николаевич, из меня дурака делать. Я представился ему сотрудником Минвуза.

— Ты на себя в зеркало давно смотрел? — включился Нестеров, тоже «любящий» Семушкина. — Где ты видел таких сотрудников Минвуза? У тебя прямо на лбу — три буквы. Слава богу, не те, что на заборах пишут.

Внешность у Володи действительно была замечательная. Ярко-рыжий, волос в кольцах «мелким бесом», лицо, руки в веснушках, носик маленький, «пимпочкой». Росточком тоже не задался. Исходя из своего общего портрета, и чтоб придать солидности в общении с людьми, особенно незнакомыми, Семушкин напускал на себя серьезный и значительный вид, разговаривая со всеми, кроме начальства, свысока, покровительственным тоном, хмуря при этом свои тоненькие бровки.

— Юрий Михайлович! — Умоляющим голосом призвал он на помощь руководство.

— Так, шутники, заканчиваем! Продолжай, Владимир Александрович.

— Капсалов в общежитии на Шверника не живет, хотя и значится там. По данным, которые я получил, снимает комнату где-то в районе Сокола. Точного адреса не знает никто. Так что где его искать — неизвестно.

— Это все?

— Есть ещё момент… Капсалов заходил в деканат три дня назад, оформил отпуск на месяц по семейным обстоятельствам. Сказал, что на следующей неделе полетит в Ташкент.

— Действительно, негусто… — Поздняков задумался, а потом продолжил: — Семушкин, ты предупредил в деканате, чтобы в случае его появления они сразу звонили нам? А фото взял? Нет? Чтоб завтра же фото Капсалова было! Хотя завтра его не будет: завтра воскресенье и деканат закрыт. Зато есть сегодня, которое суббота. Так что езжай-ка в МГУ, возьми фото, размножишь, сделаешь экземпляров тридцать–тридцать пять.

Следующее указание было обращено к Муравьеву и Кирсанову:

— Александр Николаевич, Петр! Работайте по общежитию, может, кто-нибудь знает его московский адрес. Отправляйтесь прямо сейчас.

Следующим был Нестеров:

— Сергей, в понедельник возьмешь стажера, пойдете в Центральные кассы Аэрофлота, я сегодня же договорюсь с Московским управлением, чтобы вас там приняли. Будете по корешкам билетов искать Капсалова. Нам надо знать рейс, которым он хочет улететь в Ташкент, а там, как говорится, дело техники. Других вариантов выйти на этого урода у нас пока нет… Предупреждаю, бойцы, дело на контроле у зампреда Комитета. Что этот псих, не дай Бог, ещё может натворить, никто не знает. Он самолетом летит… а если этот придурок его рванет? Посему кровь из носу, но Капсалова мы должны взять до самолета! Вопросы? Как всегда, вопросов нет. По коням!

Все встали, в том числе и Прокопов.

— Андрей, ты, где остановился, в «Пекине»? — спросил Поздняков. — В Москве раньше был? Сереж, возьми пока шефство над Прокоповым. Лады? Ну, давайте, давайте! Потом состыкуемся.

Поручение шефа было не в тягость. Нестерову Прокопов сразу приглянулся.

— Андрей Васильевич, давайте зайдем к дежурному, отметим пропуск, а потом решим, что дальше делать.

— Сергей, извините, не знаю как вас по батюшке, давайте на «ты»? А то с этой дипломатией, кривись она коленом, много не наработаешь.

— Да без проблем! Так что, какие пожелания?

— Слушай, а далеко Петровский пассаж? Жена мне тут список написала, хорошо рука не отсохла, вон, аж на двух листках! Сказала, чтоб я обязательно в ГУМ, это я сам знаю, где он находится, потом Петровский пассаж и ЦУМ. Я ей говорю: «Светочка, миленькая моя, я ведь в служебную командировку еду, а не по магазинам мотаться». Ничего, говорит, водку меньше жрать будешь… Сам-то женат? И правильно, куда торопиться.

Тем временем они по Кузнецкому мосту практически дошли до ЦУМа, осталось дорогу перейти, и тут Нестеров вспомнил о первом законе гостеприимства.

— Андрей, ты обедал сегодня?

— Перекусил немного, — неубедительно промямлил краснодарец.

— Понятно. Вот кафе, мы тут с мужиками порой закусываем, но сейчас надо будет его использовать по прямому назначению. Всё, возражения не принимаются, давай, заходи. Смотри, вон столик в углу свободный, иди, садись, пока не заняли, а я пивка принесу…

Первая кружка прошла залпом, и разговор завязался.

— Сереж, ты давно в Управлении?

— Больше года, я второй факультет Вышки окончил. А ты?

— А я в Минске, на двухгодичных учился. После срочной в Краснодарский университет поступил, на последнем курсе предложили в органы, потом Минск и обратно домой. Я ж местный, с Кубани; родители, мама с папой, в станице под Тихорецком живут. Зову их в Краснодар, так ты что! Ни в какую! У нас, мол, хозяйство, кура-птица, живность всякая, язви ее в коленку! А у мамы руки больные, летом-то ничего, но зимой беда! Пальцы сжать не может. И боли страшные. Батя говорит, днем она виду не подает, а ночью, во сне, стонет и плачет. Говорю: «Мама, давайте я вас врачам покажу, что ж вы мучаетесь, разве так можно?» Бесполезно. «У вас своя жизнь, — говорит, — ты на ответственной работе, мы тебе и Светочке мешать только будем»… Бесполезно разговаривать… А ты-то как? Родители живы?

— Мама. Я с мамой живу. Родители разошлись, когда мне было тринадцать. Сначала жили втроем в одной комнате в коммуналке: мама, старший брат и я. Потом брат женился, получил квартиру и уехал, а я остался с мамой.

— Вот оно как! Язви меня в коленку! Я-то подумал: «Сынок какого-нибудь крупного начальника»… Чего улыбаешься? А что я должен думать? Парень молодой, работает в центральном аппарате, начальство к нему с уважением, вывод какой? Блатной, как пить дать, блатной. Сереж, не обижайся! Чего дурная голова не придумает? Давай лучше еще по пивку, я возьму.

Их разговор прервал голос Михалыча:

–…Нет, Слав, я тебе говорил, что они здесь; куда они денутся с нашей подводной лодки? Молодец, Нестеров, не обманул ожиданий старших товарищей… Андрей, сиди! Мест хватит… Та-а-к, чем угощаем гостя? Пивом? Понятно! Пиво без водки — это для разводки!

Услышав слова Позднякова, Нестеров подумал: «Не попадет сегодня Прокопов ни в ЦУМ, ни в Пассаж». И был не прав. Часа через два, перед самым закрытием, в Петровский пассаж они все-таки попали. Все вместе. Правда, ничего не купили, поскольку в состоянии, в котором находились, никак не могли договориться по расцветкам на отдельные изделия, заказанные Светланой, женой Прокопова. Общим голосованием решили перенести поход Андрея по магазинам на понедельник, а все ранее принятое залакировать красненьким…

Воскресенье прошло для Нестерова в постоянной борьбе с головной болью. А уже в понедельник, с десяти утра, они с Лукашевым, стажером, начали «шерстить» билеты в кассах Аэрофлота.

Когда девчонки, работающие там, принесли им пачки, сшитые суровыми нитками, Нестерову чуть плохо не стало. Во-первых, количество, ну, и качество тоже. Разбирать эти каракули?! Врагу не пожелаешь такого счастья… Через пару часов внимание стало притупляться, работа двигалась крайне медленно. К тому же активно действовали внешние рассеивающие внимание факторы: молоденькие симпатичные блондинки, брюнетки и особенно одна рыженькая, веселая, в коротенькой юбочке. Все они с завидной регулярностью мелькали перед глазами, туда-сюда, туда-сюда. Ножки, ручки, кофточки, бретелечки… Как тут можно работать нормальному человеку?!

Нестеров, чтобы ускорить процесс, стал изобретать всякие методы совершенствования неблагодарного труда: по первой букве фамилии; по номеру паспорта. Потом плюнули и вернулись к первоначальному варианту: к полной проверке фамилии и паспортных данных. Совершенно ошалевшие, к шести часам они вернулись в Управление. Оказалось, теперь вся надежда на них: нигде никаких зацепок, чтобы выйти на Капсалова, так и не нашли.

Второй день тоже прошел впустую. Только на третий, уже в состоянии отчаянности и безнадежности, Нестеров услышал от Лукашева с сомнением в голосе: «Серега, я, кажется, нашел!» Трижды проверили, все сходится — он! Вылет — завтра, в шестнадцать пятнадцать из Внуково. Бегом рванули в Управление, времени оставалось меньше суток. Поздняков вызвал еще двоих, стали прикидывать, где ждать и брать Капсалова. Получалось, самый ожидаемый вариант — аэровокзал на Ленинградском проспекте. Подготовили план проведения операции: две бригады наружки, Поздняков и с ним три опера работают на аэровокзале; еще одна бригада и два опера в режиме ожидания подстраховывают в аэропорту Внуково.

Доложили заместителю начальника Управления, который после переговоров по «кремлевке» «обрадовал»: дали только одну бригаду наружки в составе шести сотрудников на двух машинах. Начальник своей рукой внес исправления в документ и поставил утверждающую подпись. План перекраивали на ходу.

За два часа до отправления автобуса к ташкентскому рейсу они приехали на Ленинградский проспект, расположились, распределили сектора наблюдения и роли при захвате Капсалова. Однако прошло два с половиной часа, а объект не появился. По условному знаку Позднякова все собрались в центре зала.

— Дальше ждать бесполезно. Давайте во Внуково, там только Сомов и стажер, вдвоем они ничего не сделают. Всех возьмешь? — спросил он, обращаясь к старшему бригады.

— Возьмем. Плотненько будет, но ничего, не маленькие… Погнали, мужики!

«Жигули» — «копейки» с форсированным движком по Москве двигались в рваном ритме, рывками, то слева, то справа, обходя транспорт. Иногда до борта обгоняемой машины оставался сантиметр и того меньше, но водители не успевали даже испугаться — ненормальные «копейки» были уже далеко впереди. Дважды проскочили на «красный», а на «желтый» — вообще без счета. Несколько раз наперерез бросались гаишники, тогда водители включали проблесковые маячки, спрятанные под решеткой радиатора, и они сразу же понимающе «снимали» претензии. Уже на подъезде к Внуково, там, где тягучий длинный подъем, машины стали сходу обходить грузовик. Вышли на встречку, и Нестеров, сидевший во второй машине на переднем сидении, с ужасом увидел идущий под горку на скорости лоб в лоб панелевоз. Что сделал водитель, Сергей так и не понял: «копейка» будто подпрыгнула и как ракета рванула вперед, чудом пролетев между грузовиками. Когда остановились на стоянке у здания аэропорта, Нестеров отметил, что от пота у него промокла не только рубаха на спине, но и брюки на заднице. Однако рассусоливать было некогда. В первую очередь нашли своих, потом уже познакомились с опером из внуковского транспортного отдела, одетым в форму гражданской авиации. Выяснилось, что отправление рейса на Ташкент отложили на два часа по метеоусловиям, а что будет дальше с погодой — пока не понятно.

Народу во Внуково, как всегда, было много. Люди сидели и лежали на скамейках, газонах. Поздняков собрал оперработников на автостоянке перед залом прилета.

— Значится так, бойцы! Вот как сейчас стоите — разбиваетесь на пары, отсчет от Воробьева. Первая двойка — площадь перед залом вылета, вторая — стоянка такси и рейсовых автобусов. Третья кто? Нестеров, Лукашев — вы в скверик рядом с вокзалом. К каждой паре на прямой видимости — по сотруднику наружного наблюдения. Фотографии у всех есть? Задача одна: найти! Опять повторяю: найти! Как только засекли, один оповещает сотрудника наружного наблюдения, а второй ведет Капсалова и служит для всех ориентиром.

Михалыч повернулся к оперработнику из транспортного отдела.

— Ваша задача — проверить и убедиться, что это Капсалов. Лучше всего посмотреть документы: паспорт, билет…

— А как я это сделаю? — раздраженно перебил Позднякова транспортник. — Я, между прочим, не милиционер. С какой стати он должен мне документы показывать?

— Хрен тебя знает, как! Я еще за тебя думать должен? — У Михалыча был такой вид, будто он прямо сейчас, не отходя от кассы, двинет транспортника в челюсть. — Не понимаешь, так объясню для тугодумов. Если к психу ненормальному, сумасшедшему, у которого в сумке или чемодане бомба, подойдет милиционер и попросит предъявить документы, что сделает псих? Не догадываетесь, господин хороший? Рванет все к ядрене фене, и привет вашей тете! Ему терять нечего.

Поздняков перед лицом несговорчивого опера руками продемонстрировал, что произойдет.

— Дорогой вы наш, не переживайте! — Тон Михалыча изменился и стал жестким, официальным. — Не в силах выполнить поставленную задачу? Нет вопросов — давайте переоденемся… Вот у Воробьева подходящий размерчик, он вас и заменит.

— Еще чего! Я уж сам… придумаю что-нибудь, — забормотал опер-транспортник.

— Придумайте, дорогой, придумайте! — Поздняков через силу улыбнулся, а для тех, кто его знал, было понятно, что этого человека он из списка бойцов вычеркнул навсегда. — Итак, после того как убедились, что это Капсалов, подаете условный знак: платком вытираете пот со лба. Ясно? Платок есть? Есть, хорошо… Капсалова берем в кольцо. Первыми блокируют его руки сотрудники наружки, остальные забирают вещи, и так в кольце ведем его в первый корпус. Все понятно? Тогда, вперед, разошлись!

Нестеров с Лукашевым нашли в скверике скамейку с хорошим обзором, удобную для наблюдения, немного потеснили сидящих, устроились и с удовольствием закурили. Надо было хоть немного передохнуть от недавней гонки. К тому же денек выдался замечательный, даже не верилось, что конец сентября. На небе — ни облачка, солнце жарит вовсю, градусов тридцать, наверное.

Минут пять ловили кайф, стало жарковато.

— Борь, — позвал Сергей Лукашева, — видишь, справа палатку? Будь другом, сходи, водички принеси, пожалуйста. А я пока подежурю.

— Тебе лимонад, минералку?

— Минералку, если будет.

Нестеров вновь осмотрелся, никого похожего на Капсалова поблизости не было. Стал изучать пассажиров, сидящих и лежащих в сквере на скамейках и газонах: кто спал, кто ел, кто глазел по сторонам. Ничего особенного, обычная вокзальная картина.

«Интересно, куда Бориска запропастился? Его только за смертью посылать», — подумал Нестеров, посмотрев на часы, и внезапно услышал у своего уха голос Лукашева:

— Серега, сиди спокойно! Не дергайся! Я его нашел! Медленно поворачивайся влево. Видишь, по дорожке идет?

— Вижу, наружку предупредил?

— Конечно! Смотри, наши подтягиваются!

— Вижу, вижу… А где этот козел, летчик-самолетчик?

— Да вот он, миленький, шкандыбает.

Сергей, не спеша, оценил диспозицию: слева, на расстоянии метров десяти от них, шел человек азиатской наружности, худенький, с чемоданом в руке и дорожной сумкой средних размеров на ремне через плечо; с противоположной стороны, метров за тридцать, ему навстречу семенил транспортник. Вид у него, как показалось Нестерову, был несколько испуганный. Наверное, в этот момент он лихорадочно думал, как всё-таки исхитриться и проверить документы у предполагаемого Капсалова. В состоянии крайней задумчивости и видимой растерянности, не доходя до объекта проверки, он достал из бокового кармана брюк носовой платок и стал вытирать пот со лба и шеи.

«Что ж ты делаешь, сволочь? — едва не сказал вслух Нестеров. — Еще документы не посмотрел, а уже условный сигнал подаешь? Вот козлетон, ядрена рашпиль!»

В это время из динамиков пошло объявление, что по погодным условиям вылет самолетов, следующих рейсами в такие-то города, в том числе Бухару и Ташкент, задерживается. Услышав объявление, Капсалов остановился, поставил на землю чемодан, полез в карман пиджака, достал билет и стал его изучать. Потом поднял голову и, увидев «представителя Аэрофлота», идущего навстречу, бросился к нему, возбужденно жестикулируя и что-то спрашивая. Оперативник внешне снисходительно, как бы делая одолжение, посмотрел билет, потом попросил показать паспорт и, наконец, подал настоящий долгожданный условный сигнал. Капсалов мгновенно был блокирован сотрудниками наружного наблюдения, которые схватили его за руки; тут же оперативники сжали их двойным кольцом, максимально снижая возможность поражения людей в случае взрыва. Таким ядром вся группа прошла на второй этаж административного корпуса.

В выделенной для этого случая комнате на отшибе здания аэровокзала уже ждал специалист по взрывным устройствам, мужик в возрасте где-то за пятьдесят. Поздняков, видимо, раньше с ним сталкивался, поскольку называл по-свойски Петровичем.

С Капсаловым зашли человек шесть, в том числе Нестеров с Лукашевым. Быстро провели личный досмотр. Задержанный стоял бледный, как полотно, вопросов не задавал. Создавалось впечатление, что он находится в шоковом состоянии: глаза горят, руки и губы дрожат, что-то безостановочно бормочет.

— Так, лишние вышли! — скомандовал спец. — Жить надоело, герои? И подальше по коридору. Вещи нашего пассажира поставили на стол — и скрылись за горизонт.

Внешний вид и интонация голоса «сапера» требовали беспрекословного подчинения. Здесь самым главным был он. Посчитав, что его приказ будет выполнен, он повернулся к Капсалову и блокирующим его сотрудникам.

— Вещи ваши? Идите сюда…

Все вышли из комнаты, лишь Нестеров с Лукашевым, не сговариваясь, остались у дверей и следили за происходящим: интересно же… Петрович их не видел, он стоял к ним спиной у стола, на котором лежали чемодан и сумка.

— Что в чемодане?

— Подарки родственникам: платок маме…

— Понятно, понятно, — нетерпеливо перебил Петрович Капсалова. — А в сумке?

— Рубашки, полотенце, брюки…

— Ты чего из себя дурочку делаешь? Или ты из меня дурака лепишь? Ты, сучонок, не понимаешь, о чем я спрашиваю? Не понимаешь? Смотри, падла лагерная! Ребята, подведите его ближе к столу. Помирать — так вместе!

Петрович, осмотрев чемодан внешне, положил руки на замки и застыл на мгновение. В тягучей тишине щелчок открывшегося замка показался пушечным выстрелом. На рубашке Петровича проступили ручейки пота, бегущие по позвоночнику. Через секунду наступила очередь второго замка… Затем, глубоко вздохнув, он сложил губы трубочкой, медленно выпустил воздух и потихонечку, миллиметр за миллиметром, открыл крышку. Осторожно, вещь за вещью, стал выкладывать на стол содержимое. Потом в том же порядке начал работать с сумкой. Капсалов уже пришел в себя и, наблюдая за действиями кагэбэшника, издевательски, с чувством превосходства улыбался. Со стороны было видно: он прекрасно понимает, что происходит.

Когда Петрович закончил работу, его рубашку можно было выжимать.

— Ну, слава Богу! Чисто! — Он с облегчением вздохнул, повернулся к двери и увидел стоящих с извиняющимися улыбками Лукашева и Нестерова. — Ах, вы… — Повторить многоэтажный с коленцами мат, где перечислялись ближние и дальние родственники, а также их друзья и знакомые, условия отдыха и труда, в которых они должны существовать все вместе и порознь, не смог бы никто.

Серега и Борис, как ошпаренные, выскочили из комнаты. Вслед за ними в коридоре появился усталый, постаревший на несколько лет Петрович. Подошедшему Позднякову он сообщил результаты осмотра багажа и не поскупился добавить пару ласковых в адрес Нестерова и Лукашева.

— С вами разберемся в Управлении, при разборе полетов. А тебе, Петрович, спасибо. По результатам операции буду просить руководство о твоем поощрении.

— Это хорошо, конечно, Юра. Но, по-моему, твоя славная инициатива обречена на провал. Не знаю, как у вас, но в нашем Управлении за отсутствие результатов не награждают. А переживания и затраты нервной энергии — неотъемлемая часть нашей работы, как говорит мой начальник, ни разу, падла, не выезжавший на разминирование… Вот если б я хоть пять граммов взрывчатки обнаружил или детонатор какой, тогда другое дело, ты бы мог что-нибудь сочинить про мой героизм. А так, — он безнадежно махнул рукой, — много движений и все без достижений… Бутылку поставишь, и будем в расчете!

— Иди в баню, Петрович! Твой пессимизм убивает все живое на километр вокруг! Мое дело написать, а там уж как карта ляжет. — Поздняков повернулся и достаточно жестко сказал Нестерову: — Ждите меня здесь, герои. Я пошел в отдел, надо доложить руководству. Никуда и никому без моей команды не отлучаться.

Он вернулся минут через пятнадцать улыбающийся, довольный, в приподнятом настроении.

— Все нормально, мужики, дело за малым. Сдаем нашего дорогого в КПЗ местной милиции, соответствующие распоряжения они, наверняка, получили, и сегодня же его передадут в следственный отдел Комитета. Коллеги со спецтранспортом и конвоем должны быть во Внуково примерно через два с половиной часа. Отсюда его доставят в Лефортово для проведения первичных следственных мероприятий. Муравьев! Моренов! Остаетесь здесь, по факту передачи Капсалова по телефону доложите оперативному дежурному по Управлению, потом свободны. Остальные — в Москву.

Оперсостав с облегчением вздохнул.

— Петрович, ты на своем транспорте? Пару человек моих возьмешь? Отлично! Золотой ты души человек! За мной уже две бутылки.

Сергей вместе со всеми уже разворачивался к выходу, когда его остановил голос Позднякова.

— Нестеров, ты со мной! Как приехали на «жигулях», так и уедем. Спокойно, не дергайся. На этот раз без риска для жизни, — и, наклонившись, вполголоса добавил: — Поехали, дурила. Андрюха Прокопов ждет! Обмыть же надо это дело!

Кадровый вопрос

Затренькал телефон внутренней связи и Нестеров, сняв трубку, услышал голос кадровика.

— Сергей Владимирович, привет! Это Волосов. Как сам? Вот и замечательно, зайди, будь ласка, разговор есть.

Поднимаясь на девятый этаж, Нестеров перебирал возможные причины вызова, но ничего толкового на ум не шло. А под ложечкой сосало, и предчувствие было нехорошим. Кадровики без повода не беспокоят: то в биографии не там запятую поставил, то какая-нибудь жалоба на тебя пришла. Да мало ли что еще?

— Здравствуйте, Сергей Иванович! Вызывали?

— Это начальство вызывает, а я приглашаю, — доброжелательно улыбнулся Волосов. — Садись, тезка, рассказывай, как жизнь молодая!

Нестерова насторожил чрезмерно «ласковый» голос, но делать нечего, надо подыгрывать.

— Да все нормально! Что не так, Сергей Иванович? Чем провинился младший оперуполномоченный лейтенант Нестеров?

— Так уж обязательно и провинился? Есть один превентивный вопрос, но мы его с тобой обсудим чуток погодя. Взбодрить тебя, что ли? Уж больно ты напряженный. — Кадровик с хитрецой посмотрел на Нестерова. — Готовься, Сергей Владимирович, скоро будешь для мужиков «поляну» накрывать! Представление на должность оперуполномоченного подготовили, сегодня буду докладывать начальнику Управления. Может, даже в праздничный приказ к Дню Чекиста попадешь. Доволен?

— Да вы что? Конечно. Спасибо, Сергей Иванович!

Нестеров действительно по-настоящему обрадовался. Ведь еще после Универсиады обещали повысить в должности, только обещалки затянулись.

— Ты не меня — Позднякова и Зитина лучше благодари, они прессовали вашего Короткова. «Любит» он тебя, Сережа! Ох, как «любит»! Правда, не понятно, за что… — Волосов помолчал секунду. — Рапорт твой до меня дошел. Свадьба, в принципе, дело хорошее. Хотя, в народе говорят, хорошим делом брак не назовут. Это я так, в шутку. Как безвинно пострадавший. Женишься-то как? По любви или по необходимости? — Заметив, как изменилось выражение лица Нестерова, кадровик шутливо поднял руки. — Понял! Значит, по любви. Давно невесту знаешь?

— Года два, если не больше. — Нестерову с самого начала не нравился этот разговор, и Волосов ему сегодня тоже не нравился, уж больно добреньким был.

— А родителей её знаешь? Что за люди, чем занимаются?

— Обыкновенные, простые люди! Работают на авиационном заводе. Отец мастер цеха, мать то ли токарь, то ли фрезеровщик, не помню точно. А что, собственно, случилось?

— Пока ничего. Ты же еще не женился! — Волосов улыбнулся, будто сказал что-то веселое, а продолжил совсем другим тоном: — Слушай, а ты родственников жены по оперативным учетам проверял? Нет? Это ты, браток, по молодости лет промашку дал. — Глаза кадровика стали холодными, в голосе зазвучала жесткость и бескомпромиссность. — Так вот, Сергей Владимирович, у отца твоей невесты серьезная судимость. В тридцать втором году он осужден за совершение контрреволюционных действий на десять лет. Подчеркиваю, контрреволюционных действий; срок отбывал в лагере в Амурской области. Что-нибудь знаешь об этом?

Сергей был в замешательстве.

— Ничего не знаю. Я с Любиным отцом толком ни разу и не разговаривал. Люба мне тоже ничего не рассказывала, может, сама ничего не знает. — Он не понимал, как надо вести себя в подобной ситуации. — Слушайте, Сергей Иванович, какой он в баню контрреволюционер, нормальный мужик, настоящий работяга! Если даже что-то было, какое это может иметь значение?! Сорок лет прошло! Любы еще на свете не было!

— Ты успокойся, Сергей Владимирович! Не кипятись! Чего взбеленился? Пойми, большой разницы в сроках, когда это произошло, действительно нет, если учитывать серьезность статьи, по которой был осужден и отбывал наказание твой будущий тесть. Контрреволюционные деяния за давностью лет не спишешь. Дело совсем в другом. Ты знаешь правило: наличие судимостей у близких родственников недопустимо для сотрудника КГБ, тем более занимающегося оперативной работой. Правда, в этом случае речь идет об отце твоей будущей жены, который формально не может считаться близким родственником. Зато статья у него какая! Поверь мне, сколько начальников — столько мнений и подходов. Ты только начинаешь работу в органах, зачем тебе этот геморрой, клякса в формуляре? Женишься, и бумажка ляжет в личное дело. Из органов тебя, может, и не уволят, хотя я бы зарекаться не стал, но осложнений наживешь, это точно. Могут убрать с оперативной работы, перевести в хозяйственное управление куда-нибудь, портянки считать. А если оставят, то каждый раз, когда будет вставать вопрос о твоем перемещении, назначении, повышении, награждении, будут брать личное дело Нестерова и взвешивать все, с учетом, конечно, и данного негативного обстоятельства. Оно вам надо, как говорят в Одессе? У тебя прекрасное будущее, вся жизнь впереди, а ты хочешь жениться на дочери человека с уголовным прошлым. Разве это нормально?

Сергей молчал, придавленный свалившейся на него новостью. Он знал о жестких правилах, применяемых к родственному окружению чекистов, но никогда не предполагал, что хоть каким-то боком это коснется его самого. Все, что говорил кадровик, доходило до его сознания с небольшим опозданием.

— Вы это о чем? — Нестеров с трудом верил в реальность происходящего, он отказывался понять, чего от него, в конце концов, добиваются. — Вы хотите сказать, что мне не надо жениться?

— Этого я тебе как раз не говорил.

Волосов чувствовал растерянность молодого человека. А от этого состояния до принятия нужного решения всего один шаг. Надо дожать ситуацию, но так, чтобы молодой опер сам сделал надлежащий вывод.

— Жениться надо, кто б спорил. Только важно правильно определиться: на ком и когда. Ты, Нестеров, парень умный и сам сообразишь, как должен поступить.

Наступило молчание. Волосов смотрел на лейтенантика с абсолютным спокойствием; он был уверен, что Нестеров все сделает так, как ему, кадровику, будет нужно. Вернее не ему, конечно, а интересам службы.

Сергей сидел на стуле, повернувшись немного боком к Волосову. Голова опущена, глаза устремлены в нижнюю часть стены, руки, сжатые в замок, локтями упирались в колени. Так прошла почти минута. Кадровик его не торопил. Потом Нестеров распрямился, в упор посмотрел в глаза собеседнику и, уцепившись за последнюю сказанную Волосовым фразу, ответил:

— Уже сообразил. Следуя вашему доброму совету, Сергей Иванович, я, конечно же, женюсь. Фамилия, имя, отчество невесты и назначенная дата свадьбы указаны в моем рапорте. Разрешите идти, товарищ подполковник?

Нестеров встал.

— Что ж, Сергей Владимирович, идите.

Дверь кабинета с небольшим, но совершенно ненужным для этого случая хлопком закрылась, и Волосов остался один.

— Дурак ты, Нестеров! — Сказал он вслух, глядя ему вслед.

Из нижнего ящика стола достал пепельницу, закрыл кабинет на ключ и, вопреки всем инструкциям и приказам по пожарной безопасности, закурил, что делал в исключительных случаях. Мысли его текли в одном направлении. Основываясь на своем печальном опыте общения с женским полом, он считал, что Нестеров совершает громадную, непоправимую ошибку.

Волосов набрал внутренний номер Позднякова.

— Михалыч! Привет еще раз! Разговаривал с твоим подопечным. Тяжелый случай, доложу тебе. У парня крыша точно поехала. Не понимает или не хочет понять, что этой женитьбой ставит жирный крест на своем будущем… — И он по порядку стал растолковывать Позднякову ситуацию: — Планировалось, что в следующем году Нестерова направят на работу в Первый главк. А если Сереженька твой женится в таком раскладе, как сейчас, и его не уволят, хотя это очень даже может быть, то кто ж его в разведку с тестем — политическим уголовником возьмет? У нас, в Управлении, перспектив для него тоже не будет, вот уж Коротков обрадуется! А что? Появится фактически легальная причина тормозить и гнобить Нестерова по полной программе. И ничем ты своему молодцу не поможешь, разве что вместе будете водку пить… — Волосов поморщился, слушая, как Поздняков пытается возражать, и перебил: — Брось из себя девочку строить! Не хуже меня знаешь, как в таких случаях бывает. Работают люди год за годом, других повышают, награждают, а они все работают и работают и ни хрена не получают! И от безысходности начинают пить горькую, спиваются. Не так, что ли? Так. А ты ему еще в этом поможешь по доброте душевной. Поможешь, поможешь! И все из-за кого? Из-за бабы, прости Господи! — Волосов тяжело и искренне вздохнул, он уже во второй раз женился и, кажется, придется опять разводиться. — Все, извини, разбирайся со своим Нестеровым сам, а мне надо к докладу подготовиться. Кстати, по нему тоже доложу. Ну, давай! И тебе не хворать!

Положив трубку, Волосов затушил сигарету и поймал себя на мысли, что не на шутку разозлился, а вот чем его задела ситуация с Нестеровым, так и не понял.

Через два часа он заканчивал свой доклад у начальника Управления.

— У вас все, Сергей Иванович? — спросил тот.

— Последнее, Кирилл Борисович. Третьим отделом подготовлено представление на должность оперуполномоченного на Нестерова Сергея Владимировича.

— Есть какие-то проблемы?

— Нестеров подал рапорт о предстоящем в феврале следующего года заключении брака с Китаевой Любовью Григорьевной. В соответствии с действующим порядком нами осуществлена проверка Китаевой и ее близких родственников. Компрометирующих материалов в отношении самой Китаевой не получено. Вместе с тем в результате проверочных мероприятий установлено, что отец предполагаемой невесты, Китаев Григорий Кириллович, в тысяча девятьсот тридцать втором году был осужден по статье пятьдесят восемь прим, часть первая, УК РСФСР на десять лет лишения свободы и отбывал срок в одном из лагерей на территории Амурской области.

— Что это за статья? Напомните, пожалуйста!

Волосов предвидел вопрос и зачитал заранее подготовленный текст, выдержку из Уголовного кодекса 1926 года.

— Статья пятьдесят восемь прим. «Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских советов и избранных ими, на основании Конституции Союза ССР и конституций союзных республик, рабоче-крестьянских правительств Союза ССР, союзных или автономных республик, или к подрыву или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции».

— Пятьдесят восемь прим… что-то знакомое. Продолжайте.

— Я решил доложить по данной ситуации, поскольку неизвестно, что стоит за этой судимостью, это первое. И, кроме того, как вы знаете, есть договоренность с Первым главком об откомандировании Нестерова в распоряжение разведки в случае его положительной характеристики и наличии для нас равноценной замены. Три дня назад мы получили по этому поводу напоминание кадрового аппарата ПГУ в связи с предстоящим завершением командировки планируемой замены Нестерова. Однако, если Нестеров женится на дочери бывшего заключенного, осужденного по политической статье, мы можем оказаться в неловкой ситуации, не приняв мер к недопущению…

— Понятно, понятно! — Перебил генерал, в голосе звучало нескрываемое раздражение. — Слушайте, вы нормальным языком разговаривать можете? Ну, что это такое? «Предполагаемая невеста», «не приняв мер к недопущению»…

Начальник Управления был явно недоволен неожиданно создавшейся ситуацией.

— Сами с Нестеровым говорили? Он знает о прошлом отца своей девушки?

— Два часа назад по моей инициативе проведена беседа с Нестеровым. Он якобы не в курсе, что отец невесты с уголовным прошлым. Я недвусмысленно дал понять, что такого рода брак может осложнить ему дальнейшее прохождение службы.

— Какова реакция?

— Отрицательная, Кирилл Борисович. Нестеров понимает возможные негативные последствия своего шага, но отказываться от своего решения не намерен.

— Интересно… А вы что по этому поводу думаете? Может, Нестерову все равно, где служить, что делать, чем заниматься?

Волосов ответил почти сразу:

— Не похоже, Кирилл Борисович. Он потомственный чекист: отец в органах с тридцать первого года, старший брат, дядя по линии матери — все работают в Комитете. Товарищи характеризуют его с положительной стороны. В парне присутствует смесь романтизма с идеализмом, но, в принципе, человек вроде правильный…

— Правильный, говорите? Это хорошо… — Генерал нажал кнопку вызова начальника информационно-аналитического отдела. — Станислав Михайлович, сейчас к тебе зайдет Волосов и даст установочные данные на человека, который в тридцать втором году был осужден на десять лет. Я тебя попрошу, подключи наши возможности, оперативно свяжитесь с Минюстом и МВД, поднимите архивы, может, сохранилось уголовное дело. Мне нужна полная объективная информация. Нынешний период тоже не упустите… Справку доложите вместе с Волосовым в четверг, семнадцатого декабря, в пятнадцать часов. — Генерал, сделав короткую заметку в календаре, продолжил: — По материалу, который ты отдал сегодня, поговорим через час. Я позвоню. Пока все, — и, обращаясь к Волосову, завершил встречу. — С представлением на Нестерова пока подождем. Всего доброго, Сергей Иванович!

Поздним вечером того же дня Сергей с Любой шли из Театра Эстрады к метро «Библиотека им. Ленина», находясь в состоянии совершенного восторга от выступления Аллы Пугачевой. Она пела все второе отделение. Собственно, народ-то на нее и шел, а что там будет в начале, мало кого интересовало. Именно поэтому, особенно в первых рядах, были свободные места. Зато ко второму отделению, в перерыв, в театр прикатил весь московский артистический бомонд, в зал набилось столько зрителей, что сидели и стояли в проходах и перед сценой.

Каждая песня была маленьким спектаклем и хорошо подготовленной импровизацией. Так проникновенно, с таким чувством не пел никто из артистов, выступавших на эстраде.

Они были потрясены, как, наверное, и весь зал, когда на одной из песен вдруг отключился микрофон, а Пугачева лишь усилила голос и так легко допела до конца, словно пела без микрофонной техники всю жизнь. Зрители вскочили восхищенные, пораженные, завороженные и, стоя, аплодировали и кричали: «Браво!» Да, это было потрясающее зрелище!

Нестеров находился в странном состоянии. Одна его половинка была с Любой и вместе с ней восторгалась Пугачевой, а вторая — искала ответы на мучающие вопросы: «Что же будет дальше? Неужели вот так и закончится, толком не начавшись, моя карьера в ЧК? Что я скажу дядьке, брату, маме? Кому нужна такая система — через сорок лет вспоминать, что было? Почему надо людям жизнь калечить?!»

— Сережка! Ты со мной? У тебя сейчас такое странное выражение лица… я даже не знаю, как его описать. Жесткое, что ли… Отрешенное! Неприятности на работе?

— Да нет, солнышко, не обращай внимание. Так, мелочь всякая.

— Мелочь? — Она встала перед ним и взяла за лацканы пальто, будто собралась тряхнуть как следует. — Ты почему глаза прячешь? Ну-ка, посмотри на меня… Понятно! — протянула Люба последнее слово. — Не умеешь ты врать, Нестеров! По крайней мере, мне. Давай рассказывай, что случилось? Говори, пожалуйста, не молчи.

— Я не молчу, только рассказывать, в принципе, нечего.

Секунду или две она смотрела ему в лицо, потом отпустила его пальто.

— Что ж, не хочешь, не говори. Только знаешь, я врунов с детства не люблю. А ты врун, самый настоящий.

Сергей хотел ее обнять и обернуть все в шутку.

— Руки убери! Я сказала: убери руки!

Люба сделала резкое движение, освобождаясь от его объятий.

— Ведь ты сам мне говорил, что единственный человек, от которого у тебя нет секретов, это я. Говорил? Что мы должны полностью доверять друг другу, потому что иначе ничего не получится. Говорил? А сам что делаешь? Мы еще не поженились, а ты мне уже врешь. Я же вижу, не слепая, случилось что-то серьезное! Если ты мне врешь сейчас, что тогда дальше будет?

В глазах ее стояли слезы, но она сумела себя сдержать.

— А ничего не будет. Не хочу начинать нашу жизнь со лжи.

Люба решительно повернулась и пошла быстрым шагом, не оборачиваясь и высоко держа голову.

Сергей, догнав ее, схватил за плечи, стал целовать соленые от слез глаза.

— Любушка! Прости меня, пожалуйста, прости дурака! Не хотел тебя во все это вмешивать. Что ж ты у меня такая резкая? Сразу развернулась и пошла, королевна… Ну, все, все, успокойся!

Она начала улыбаться сквозь слезы.

— Все тебе расскажу, Любимочка моя! Только не здесь. Поехали ко мне, мама у дядьки, так что нам никто не помешает.

Дорогой он вспоминал ничего не значащие истории, забавные случаи, происходившие с ним и его друзьями. Люба слушала, но было видно, внутренне она напряжена и находится в ожидании того, что должно произойти, и, может, изменит всю ее жизнь.

Соседи большой еврейской семьей были дома и проявили «скромный» интерес к Любиной персоне. Пока Нестеров и его гостья снимали пальто и обувь в прихожей, каждый из них под тем или иным предлогом выходил в коридор и здоровался. Как же, разве можно такое пропустить? В кои-то веки Сережа привел девицу домой не глубокой ночью!

Любе было не по себе от такого любопытства, но она старалась не подавать вида. Нестеров, заметив «хитрые» соседские маневры, прошептал ей на ухо: «Не обращай на них внимания. Ты самая замечательная девушка в мире!»

Потом был чай с сушками и его рассказ о событиях дня: беседе с кадровиком; встрече с Михалычем, который ненавязчиво пытался наставить его на «путь истинный»; изучении всяких приказов и инструкций в попытке понять серьезность ситуации; разговорах с ребятами из отдела. А еще, чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, он покрасовался перед ней в парадной шинели и фуражке, отдавая честь под козырек и маршируя, как на плацу.

Люба слушала молча, не перебивая, задумчиво улыбаясь, потом попросила показать семейный альбом. Внимательно рассматривала фотографии отца в форме майора НКВД, дяди — офицера пограничника, старшего брата, когда он еще был слушателем Высшей школы КГБ.

— Знаешь, Сереж! Папа рассказывал, что был на Дальнем Востоке, строил железную дорогу, его даже грамотой наградили, но как он там оказался, я, честно говоря, не знаю. Не представляю, какое преступление мог совершить мой отец. Конечно, человек он горячий, а как выпьет, может и натворить чего-нибудь. Но это мой отец. И этим все сказано. А еще я знаю, что папа копейки чужой не возьмет.

Она замолчала. Нестеров понимал, что нельзя ее сейчас перебивать.

— Сереженька, ты только не обижайся. Послушай меня спокойно…

Люба взяла его за руку.

— У тебя такая семья, прямо целая династия, ты безумно любишь свою работу и ребят. Когда рассказываешь о них, глаза такие довольные, счастливые. Разве ты сможешь без них и своей любимой работы? А я так понимаю, что, если ты на мне женишься, тебя из Комитета могут уволить. Так? Раз молчишь, значит, я права, могут. Что тогда будет? Подумай: женишься на мне, уйдешь с работы и, наверное, никогда не простишь мне этого… — Она никак не могла справиться с волнением. — Сережа, я поначалу легко ко всему относилась, думала, посмеемся, дурака поваляем и забудем. Но ты же сумасшедший. Ты невероятный сумасшедший! Я и не заметила, как влюбилась в тебя, глупая… Знаю, что не должна говорить этого, не должна…

Он поднял ее, как пушинку, на руки и стал целовать глаза, губы, пряди волос. Стены пошли хороводом, они потеряли чувство времени и пространства… Когда раздался стук в дверь и голос соседки позвал его к телефону, они очнулись на кровати, накрытые почему-то его парадной шинелью…

Ни тогда, ни после Сергей так и не узнал, что судьба его решилась семнадцатого декабря на совещании в кабинете начальника Управления.

— Рассказывайте, Станислав Михайлович. — Кирилл Борисович сразу дал слово начальнику информационно-аналитического отдела.

— Обобщив материалы, которые удалось найти в архивах, мы получили следующую картину… — И Станислав Михайлович открыл папку, на которой золотом было выведено «Для доклада». — Китаев Григорий Кириллович, тысяча девятьсот двенадцатого года рождения, из крестьян, уроженец деревни Волчок Моршанского района Тамбовской области, образование незаконченное среднее, беспартийный. В возрасте шестнадцати лет ушел из дома и перебрался в Москву. В июле тысяча девятьсот двадцать девятого года через биржу труда завербован на строительство Мавзолея на Красной площади, прошел спецпроверку, в материалах ОГПУ сведений компрометирующего характера не содержится. На спецобъекте работал вплоть до октября тысяча девятьсот тридцатого, на заключительном этапе строительства использовался для проведения отделочных работ во внутренних помещениях. Затем в течение полутора лет работал каменщиком на строительстве жилых домов и объектов промышленного назначения. В ноябре тысяча девятьсот тридцать второго года Китаев, работая продавцом булочной номер четырнадцать на Тверской улице, сейчас улица Горького, вместе с двумя рабочими получил на хлебопекарне продукцию, которую доставил к месту назначения. При приемке хлеба администрацией булочной выявлена недостача в количестве двух буханок, что послужило основанием для информирования правоохранительных органов по факту хищения кооперативной собственности.

Он перевернул страницу и обратился непосредственно к начальнику Управления.

— Кирилл Борисович, хочу отметить, что в это время началась широкая компания борьбы с расхитителями. В отношении лиц, уличенных в хищении государственного или кооперативного имущества, применялись санкции закона от седьмого августа тысяча девятьсот тридцать второго года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности», так называемый закон о колосках. В Уголовном кодексе РСФСР деяния, совершенные в рамках названного мной нормативного акта, квалифицировались по статье пятьдесят восемь прим как контрреволюционные действия, направленные на подрыв основ рабоче-крестьянской власти. В соответствии с положениями этого закона в качестве судебной репрессии за хищение, воровство колхозного и кооперативного имущества применялась высшая мера социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и при смягчающих обстоятельствах расстрел заменялся лишением свободы на срок не ниже десяти лет также с конфискацией.

Волосов с интересом и завистью наблюдал за главным информационщиком Управления. Для него, да и многих других, оставалось загадкой, как тому удавалось делать доклады, практически не пользуясь подготовленным материалом. Вот и сейчас он заглянул в свои записи лишь в самом начале своего сообщения.

Станислав Михайлович тем временем бросил взгляд на начало второй страницы и продолжил:

— Сигнал по факту хищения поступил в районный отдел ОГПУ. Дело было рассмотрено — от возбуждения до вынесения приговора — в течение десяти дней. Тогда законом были определены такие сроки, не более пятнадцати дней. В этом случае в процессе следствия рабочие, бывшие с Китаевым, свою вину и причастность к хищению категорически отрицали и указали, что неоднократно видели, как Китаев в конце рабочего дня собирал и прятал обрезки и остатки от разрезанного за смену хлеба. В своих показаниях они утверждали, что именно Китаев, используя свое положение старшего при получении и транспортировке хлеба, совершил преступление, ответственность за которое он пытается возложить на них.

Начальник Управления что-то пометил в своем блокноте.

— В ходе проведения очной ставки подозреваемый признал, что действительно собирал остатки хлеба, которые отдавал беспризорникам, постоянно находившимся около булочной, однако свою причастность к хищению двух буханок категорически отрицал. Несмотря на последнее обстоятельство, судебным решением на основании показаний свидетелей и частичного признания своей вины Китаев был признан виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей пятьдесят восемь прим УК РСФСР, и, учитывая смягчающие вину обстоятельства — преступление совершено впервые, размер хищения незначительный — приговорен к десяти годам лишения свободы с конфискацией имущества.

На этих словах голос Станислава Михайловича почти незаметно дрогнул.

— В декабре тысяча девятьсот тридцать второго года осужденный этапируется в исправительно-трудовой лагерь номер пятнадцать, дробь, сто тридцать девять двести семьдесят шесть, расположенный в Амурской области, на строительство Байкало-Амурской магистрали, где работал рабочим, звеньевым, затем мастером участка. В феврале тридцать восьмого досрочно освободился и перебрался в Узбекистан…

Начальник Управления опять сделал в блокноте пометку.

— После освобождения, тридцать восьмой–тридцать девятый годы, работал на стройках Ферганы. В конце тридцать девятого Китаев женится и переезжает к родственникам жены в Москву. Устраивается токарем на Машиностроительный завод имени «Двадцать пятого Октября». С началом Великой Отечественной войны завод перепрофилируют на выпуск авиадвигателей для истребительной авиации, рабочие и служащие получают бронь и освобождаются от призыва в армию. Зимой сорок первого года завод эвакуируют в Киров. В Москву производство возвращается уже в сорок четвертом. После войны, в сорок седьмом году, Китаев разводится с первой женой и женится вторично на Сабалиной Анне Семеновне. В мае сорок восьмого у них родилась дочь, Китаева Любовь Григорьевна…

Еще один листочек отложен в левую сторону и осталась последняя страничка.

— Китаев до настоящего времени работает на предприятии, куда был принят еще до войны. Называется оно сейчас «Маяк» и относится к особо режимным объектам, выпускающим продукцию военного и двойного назначения, входит в систему Министерства среднего машиностроения СССР и находится в оперативном обеспечении Четвертого Управления КГБ. Китаев имеет третью форму допуска к работе с секретными материалами, неоднократно проверялся органами КГБ. Компрометирующих материалов на него не имеется, характеризуется положительно, ударник коммунистического труда, портрет — на Доске почета.

— Образцово-показательный рабочий, — в голосе начальника Управления звучала легкая ирония.

— В общем-то, да, Кирилл Борисович. Хотя был один сигнал… — докладывающий сделал короткую паузу.

— По данным Первомайского райотдела КГБ, Китаев в своем окружении в резких выражениях, проще говоря, матом, — Станислав Михайлович улыбнулся, — критиковал руководство завода «Маяк» за бесхозяйственность, неумение руководить людьми и распоряжаться народным достоянием и наработанным опытом, агитировал за возвращение к сталинским методам наведения дисциплины на производстве. Ну, и так далее. Проявил себя как закоренелый сталинист. Сигнал проверили, политической составляющей не нашли и закрыли…

— Станислав Михайлович, — начальник Управления посмотрел в заметки, которые делал по ходу доклада. — Вы сказали, что уже в начале тридцать восьмого года Китаев был освобожден. Это фактически половина срока. Удалось выяснить основания, по которым он был освобожден?

— Кирилл Борисович, Китаев был одним из первых заключенных, которых потом в массовом порядке стали использовать на строительстве БАМа. Лагерь, где он отбывал заключение, входил в систему БАМЛАГа ГУЛАГ НКВД. Поскольку строительство проходило в особо тяжелых природных и климатических условиях, то для заключенных, перевыполнявших установленные нормы, на первых этапах прокладки трассы по ходатайству администрации для стимулирования производственной деятельности была введена система зачетов… — Начальник информотдела заглянул в свои бумаги и уточнил: — Три дня работы за четыре дня срока. По информации УКГБ по Амурской области, в архивных материалах имеются сведения, что к Китаеву и еще четверым заключенным было применено положение о зачете рабочих дней, а также нормы зачета, введенные в начале тысяча девятьсот тридцать пятого года двести сорок первым приказом НКВД. В соответствии с этим документом, заключенным, работавшим в ИТЛ БАМЛАГа, день работы засчитывался за два дня заключения, то есть год шел за два. В июне тридцать девятого существовавшую систему зачетов и условно-досрочного освобождения отменили… — Станислав Михайлович на секунду замолчал, потом продолжил, видимо, приняв для себя какое-то решение: — Извините за отступление, Кирилл Борисович, но, по-моему, это может быть интересно.

Он взял в руки последнюю страницу доклада.

— Мои сотрудники показали мне стенограмму заседания Президиума Верховного Совета СССР от двадцать пятого августа тысяча девятьсот тридцать восьмого года, где обсуждался вопрос о досрочном освобождении заключенных, отличившихся на строительстве вторых путей железнодорожной линии Карымская-Хабаровск. На этом заседании Иосиф Виссарионович высказался следующим образом, цитирую: «Правильно ли вы предложили представить им список на освобождение этих заключенных? Они уходят с работы. Нельзя ли придумать какую-нибудь другую форму оценки их работы: награды и т. д.? Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо. Будут освобождаться лучшие люди, а оставаться худшие. Нельзя ли повернуть дело по-другому, чтобы люди эти оставались на работе: награды давать, ордена, может быть. А то мы их освободим, вернутся они к себе, снюхаются с уголовниками и пойдут по старой дорожке. В лагере атмосфера другая, там трудно испортиться. Может быть, так сказать, досрочно их сделать свободными от наказания с тем, чтобы они оставались на строительстве как вольнонаемные? А старое решение нам не подходит. Давайте сегодня не утверждать этого проекта, а поручим Наркомвнуделу придумать другие средства, которые заставили бы людей остаться на месте, чтобы не было толчка к их отъезду. Семью нужно дать им привезти и режим для них изменить несколько; может быть, их вольнонаемными считать. Это, как говорилось, добровольно-принудительный заем, так и здесь: добровольно-принудительное оставление».

Станислав Михайлович положил листок в папку.

— Вот с этого времени, принимая во внимание предложение товарища Сталина, практика условно-досрочного освобождения постепенно стала сходить на нет. А еще через год, пятнадцатого июня тысяча девятьсот тридцать девятого года, появился секретный указ Президиума Верховного Совета СССР, номер ВС тридцать С, «О лагерях НКВД», в соответствии с которым органам суда и прокуратуры предписывалось прекратить рассмотрение дел по условно-досрочному освобождению, а Наркомату внутренних дел — практику зачетов одного рабочего дня за два дня срока отбытия наказания.

Станислав Михайлович закрыл папку.

— Так что, можно сказать, в этом плане обстоятельства для Китаева сложились благоприятно.

— Да уж куда благоприятней! — Усмехнулся генерал. — Пять с лишним лет лагерей за крошки хлеба и две буханки… — и он добавил: — Которые, скорее всего, Китаев и не брал.

Начальник Управления встал и вышел из-за стола; офицеры, как по команде, тоже поднялись.

— Спасибо, Станислав Михайлович. Хороший, обстоятельный доклад, а с учетом дефицита времени, вдвойне хороший. Не перестаешь меня удивлять. Еще раз спасибо.

Потом повернулся к Волосову.

— Сергей Иванович, справку по Китаеву — в личное дело Нестерова вместе с материалами проверки родственников невесты. Представление на него у вас с собой? Давайте сюда, и пригласите Нестерова ко мне на семнадцать пятнадцать. После встречи, если все пройдет нормально, я подпишу.

«Саблин» и «Архипелаг Гулаг»

«Саблин» позвонил примерно в час дня и запросился на встречу.

«Интересно, — думал Сергей, — что могло случиться? К чему такая срочность? Наверное, опять что-то накопал».

Нестеров вспомнил, как достался ему этот агент.

Дело на него пришло из Управления военной контрразведки. «Саблин» служил срочную службу в комитетской войсковой части, занимающейся пеленгацией радиостанций, нелегально работающих на территории СССР, и перехватом радийных сообщений разведцентров противника со своей агентурой. Через год службы он подал рапорт с просьбой оказать содействие в поступлении в Высшую школу КГБ. «Прошение», естественно, оказалось на столе у работника особого отдела, который по заведенному порядку встретился с кандидатом в чекисты. Парень ему понравился, толковый, мозги работают в правильном направлении — значит, можно и помочь такому хлопцу. Но, с другой стороны, у оперработника есть еще и план по вербовочной работе, так почему не совместить приятное с полезным? Пока суд да дело, товарищу сержанту было предложено послужить Родине в качестве негласного помощника органов государственной безопасности, на что тот согласился и выбрал себе псевдоним «Саблин».

К чести работника Управления военной контрразведки, слово свое он сдержал: перед демобилизацией агента оформил на него документы для поступления в Высшую школу. Вот только сам «Саблин» подкачал, не прошел медицинскую комиссию: после суточного дежурства у него подскочило давление, а когда через день его стали вторично экзаменовать, сработал эффект «белого халата». Так что вместо чекистской школы оказался он в гражданском вузе.

«Саблин» напоминал Сергею сотрудника Комитета, работающего под прикрытием: настолько грамотно и конспиративно вел себя; на хорошем уровне готовил сообщения о проделанной работе. Создавалось впечатление, что он с удовольствием жил своей второй, скрытой от чужих глаз, жизнью. И еще, чего не отнять, был фарт: с завидной и необъяснимой регулярностью «Саблин» оказывался в центре различных оперативно интересных ситуаций.

После восстановления связи на первой же встрече он рассказал Нестерову, что в общежитии его соседом по комнате оказался египтянин по имени Хасан, лет двадцати пяти, будущий студент факультета экономики и права. Объясняются они друг с другом с трудом, главным образом, на примитивной смеси русского с английским. В начале октября «Саблин», в перерыве между занятиями забежав к себе в общагу, застал соседа в обществе трех арабов, что-то горячо обсуждавших. На столе не было ни чая, ни угощения, только бумаги, похожие на документы, и несколько брошюр на арабском языке. Походило на собрание какое-то или заседание. Когда «Саблин» вошел, арабы прервали свой разговор, а Хасан постарался незаметно убрать бумаги с видного места. Вид у иностранцев был растерянный, ситуация казалась неестественной, но в спешке «Саблин» не придал этому особого значения, хотя в памяти зарубка осталась.

Через несколько дней, устроив генеральную уборку в комнате, на задней внутренней стороне прикроватной тумбочки Хасана агент обнаружил конверт, в котором находилось несколько листов бумаги с машинописным текстом на арабском языке и двумя печатями. Ему показалось, что именно их он видел на столе у Хасана во время недавнего собрания.

Взвесив обстоятельства, «Саблин» решил, что находка может быть интересна для сотрудников Комитета госбезопасности, которые, как предупреждал особист, обязательно должны выйти с ним на связь. Он понимал, что просто изъять документы нельзя, это насторожило бы иностранца, поэтому постарался скопировать арабские письмена, а то, что получилось, сохранил.

На взгляд Нестерова, изображенное было очень похоже на арабское письмо, кроме того, на отдельном листе были нарисованы оттиски печатей, однако понять, что там на самом деле, мог, конечно, только специалист. Сергей испытывал большие сомнения, что кто-нибудь, вообще, сможет разобрать эти «завитушки», однако, на всякий случай, показал их Димке Старшинову, главному отдельскому арабисту… Оказалось, что «Саблин» срисовал инструктивное письмо исполкома организации «Черный сентябрь», известной всем по проведению террористической акции на Олимпиаде в Мюнхене. Парадокс ситуации заключался в том, что до этого времени никаких сообщений или ориентировок о деятельности эмиссаров «Черного сентября» на территории Союза не было.

Но это были еще цветочки…

Треньканье звонка у входной двери прервало размышления Нестерова. Он машинально посмотрел на часы: пятнадцать тридцать, как всегда без опозданий.

— Вячеслав, привет. Проходи.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович! Нарушил ваши планы?

— Есть немножко, но ты же без серьезного повода не стал бы меня дергать. Правильно?

— Конечно, Сергей Владимирович! Вот, смотрите… — Агент расстегнул молнию своей сумки и достал самодельную книгу, на первой странице которой значилось: «Александр Солженицын. Ахипелаг ГУЛАГ. Часть 1-я. Издательство “ИМКА-Пресс”. Париж».

— Так, и что это такое?

— Как мне объяснили, во Франции только что вышла книга Солженицына о сталинских репрессиях тридцатых годов. В Союзе ее еще нет, то есть официально нет. Нелегально завезли несколько экземпляров, которые бродят по рукам. На нашем курсе в соседней группе учится мой земляк Завадский Миша. Деловой такой парень, у него все время какие-то фарцовые заморочки, что-то покупает, что-то продает. Он и предложил мне «поработать», так сказать, на совместное благо, найти покупателя на книжку за тридцать процентов.

— А стоимость книжки?

— Сорок пять рублей.

— У него с мозгами все в порядке? Кое-кто за месяц такие деньги зарабатывает! Кстати, он что, еврей?

— Честно говоря, не знаю. Внешне вроде не похож, а там, кто их знает этих Завадских? А по цене… Я ему намекал, что продать будет трудно, кто, мол, такие деньги за какую-то хрень отвалит? Но Мишка уперся, как баран. «Ты ничего не понимаешь, — говорит, — за такую вещь можно вообще в два раза больше получить. Не хочешь заработать, не надо. Другого найду!» Пришлось браться, что б не нашел другого, — улыбнулся «Саблин».

— Значит, говоришь, хочет заработать… Тридцать рублей с книжки. Пятнадцать тебе идет, я правильно понял?

«Саблин» кивнул, соглашаясь.

— А лет пять колонии заработать не хочет? Это же семидесятая статья уголовного кодекса — «Антисоветская агитация и пропаганда»!

— Я тоже так подумал, поэтому сразу к вам. Не хватало, чтобы меня по случаю с этим товаром загребли. А что касается Мишки, по-моему, он об этом даже не задумывается. У него мозги в другую сторону повернуты: джинсы, рубашечки, «шузня» всякая. Купить — продать, вот его стихия. Мне кажется, книга для него лишь очередной товар.

— Хорошо, Вячеслав, твое мнение мне понятно. Давай, садись и пиши, что рассказал.

Нестеров взял в руки самодельное издание. Похоже, при изготовлении использовали ксерокс.

— Кстати, много у него этих книжечек? И где он их делает или у кого берет, тоже не забудь написать.

— Не, Сергей Владимирович! Чего не знаю, того не знаю. Мишка своих источников не сдает, так что…

— Ладно, пиши что знаешь.

Сергей, закурив, отошел к окну, приоткрыл форточку, чтобы дым уходил на улицу, а то хозяйка ругается, когда в квартире курят.

«Вот и твой шанс, Нестеров. Будут тебе грамоты, ордена и медали, — подумал он. — Это же антисоветчина, уголовное дело, как пить дать! В отделе ничего похожего нет. Начнем ковать железо, пока горячо. Быстренько план мероприятий по проверке сигнала сварганим, потом дело оперативной разработки заведем — и оп-оп, мальчонка, крути дырку на погонах!»

Он начал представлять, как будет докладывать материал Короткову, и перед ним забрезжила надежда, что с этого момента их отношения изменятся к лучшему: «Наконец-то перестанет гнобить меня, упырь болотный. А то все время шпыняет: “Плохо работаешь с агентурой! Не занимаешься воспитательной работой! Недостаточно целенаправленно формируешь и ставишь задания перед подсобным аппаратом!” Ничего, теперь я ему покажу, как я работаю с агентурой».

В таких мыслях прошло минут двадцать, пока «Саблин» излагал свой рассказ на бумаге.

— Готово, Сергей Владимирович.

— Так-с, посмотрим. — Нестеров пробежал сообщение глазами. — Нормально, ничего добавлять не будем. Книгу я беру себе.

— А деньги?

— Думаешь, я сорок пять рублей в кармане ношу? Хотя почему сорок пять? Ты же должен ему вернуть тридцать.

— Э, нет, Сергей Владимирович! Вы давайте, пожалуйста, всю денежку, а то я не в роли буду.

— Ладно, будет тебе сорок пять. — Нестеров еще не знал, как будет списывать деньги, но был уверен, что с задачкой справится. — Завтра позвонишь, договоримся, где встретимся. Я тебе деньги передам, и проговорим, как дальше действовать будем. А теперь марш-марш и разбежались.

Через полчаса Сергей был в здании на площади. По коридору шел — как птица летел. Встретил своего куратора по стажировке в отделе Супортина Алексея Ивановича, тот был в пальто и шапке, наверное, направлялся на какое-нибудь мероприятие. Поздоровались, бывший наставник задержал его руку и, посмотрев на Нестерова, сказал: «Торопишься, Сережа. Вижу, торопишься. Смотри, повнимательней будь! Спешка, она еще никого до добра не доводила». И пошел себе дальше с папкой под мышкой. Нестеров, конечно, отшутился вслед, но замечание Алексея Ивановича пропустить не мог, занозой осталось в голове.

Несмотря на внешнюю медлительность, Алексей Иванович никогда и никуда не опаздывал. Его проницательности, житейской и оперативной мудрости мог позавидовать любой из сотрудников. Он не стремился выбиться в начальники, но, несмотря на невысокую должность и майорское звание, был для всех непререкаемым авторитетом, в том числе и для руководства отдела. Отчасти возможно потому, что был одним из немногих, награжденных знаком «Почетный сотрудник госбезопасности», который в чекистской среде ценится не меньше, чем орден. К Сережке он с первого момента знакомства относился по-отечески, — что Нестеров, выросший без отца, ценил. С другой стороны, у самого Алексея Ивановича детей не было, поэтому, наверное, здесь был случай, когда симпатии оказались взаимными.

Нестеров соколом влетел в кабинет. Саня Муравьев оторвался от своих документов и с нескрываемой иронией посмотрел на него.

— Что, Серега, «Саблин» опять сенсацию в клюве принес?

Нестеров молча, с достоинством, не торопясь, достал из папки «Архипелаг «ГУЛАГ» и протянул Муравчику.

— Шо цэ такэ? Ничего себе!

От удивления брови Муравьева поднялись дугой, а глаза стали круглыми, как у филина. Но он, быстро взяв себя в руки, деловито полистал самодельное издание, пару страниц посмотрел на просвет.

— Слушай, Серый, ты хоть знаешь, что это такое? Я уверен, в Управлении еще нет ни одного экземпляра. Вчера только по ориентировке проходило, что в Париже издали книгу Солженицына, но никаких сведений, что она распространяется в Москве, не было… Сергунь, когда будешь начальству докладывать? Надеюсь, не сегодня? Дай мне на ночь, почитать, а? Будь человеком! Коротков же отберет, как пить дать!

Он прижал книжку к груди, как сокровище.

— Нет, сам подумай: тебе надо провести установочные мероприятия, на это уйдет время, а сейчас уже пять и ты все равно ничего не успеешь. Доложишь завтра, ничего не случится, мир не рухнет!

В это время в кабинет зашел Коротков.

— Что это у тебя, Александр Николаевич? — Сказал он, заметив в руках Воробьева книгу. — Твое?

— Нет, Борис Максимович, Нестеров только что со встречи принес.

— Ладно, разберемся. Бери все материалы и заходи, Сергей Владимирович.

Кабинеты рядом, и времени на раздумья не осталось. Нестеров подробно рассказал о встрече с «Саблиным»; Коротков тем временем читал агентурное сообщение, потом стал по диагонали просматривать «Архипелаг».

Излагая свои соображения, Сергей питал надежду, что заслужил хотя бы одобрения: добыть такой материал — не фунт изюма съесть. Однако Коротков молчал, мало того, за все время доклада ни разу не посмотрел на Нестерова. Не меняя угрюмо-кислого выражения лица, он взял с правой стороны стола Уголовный кодекс, полистал и раскрыл на нужной странице.

— Так, вот она, статья семидесятая — «Антисоветская агитация и пропаганда»… И что она нам говорит? Слушай, Нестеров, слушай!

Борис Максимович с выражением зачитал:

— «Агитация и пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы… — На последних словах он поднял вверх указательный палец, и голос его пошел вверх: — наказывается лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет или ссылкой на срок от двух до пяти лет».

Он посмотрел на Сергея и протянул с сарказмом:

— Да-а. Ты у нас прямо первооткрыватель. То «Черный сентябрь» найдешь, то фальшивомонетчиков, теперь вот антисоветский центр в университете раскопал. Те два сигнала мы на отработку в другие подразделения отправили, а с этим надо будет самим разбираться. Справишься? Может, Муравьева подключить? Не хочешь, по глазам твоим вижу, не хочешь… А головку свою умненькую не сломаешь? Ну-ну.

Коротков и не думал скрывать, что сомневается в возможностях Нестерова объективно разобраться в перипетиях этого дела, но палки в колеса вставлять не стал.

— Хорошо. Зайди сейчас к Риктеву, он поможет побыстрее получить установочные данные на Завадского плюс сведения по близким родственникам; всех проверишь по учетам с пометкой «Срочно». Это первое. Второе: подготовишь рапорт на заведение дела оперативной проверки и, как приложение, план первоочередных оперативных мероприятий. Документы доложишь завтра, к десяти. Все ясно? Действуй!

— Борис Максимович, а книга?

— Что книга?

— Книгу я могу взять? Она идет как приложение к агентурному сообщению, а его еще оформить нужно.

— Сообщение «Саблина» возьми и оформляй, как положено, а книгу оставь. Слушай, что ты опять умничаешь? Иди, куда я тебя послал, умник!

Нестеров, несколько расстроенный, ведь ему, как и Муравьеву, хотелось почитать и понять, чего такого «насочинял» этот Солженицын, пошел к Риктеву, где увидел такую картину: за столом — Славка с телефонной трубкой в руках, рядом — Рубен Оганесян, еще человек пять толпятся в кабинете с непонятной целью.

— Рубен, прошу, выручи! — проникновенным голосом говорит Славка. — Я сейчас наберу номер, а ты попроси Светлану. Я сам не могу, там подруга жены работает, она знает мой голос. Ты мужик или не мужик? Тебе что, трудно два слова сказать? — В голосе Риктева звучала откровенная обида.

Рубен, конечно, знал, что Славка — любитель всяких розыгрышей, но здесь все вроде бы было чисто. Потом жены — они такие ревнивые! Одна его Галя чего стоит.

— Ладно, давай. — Он взял трубку и со своим ярким армянским акцентом стал спрашивать. — Алло! Это Светлана? Алло! Вы что молчите? Светлану можно? Светлану мне нужно! — И вдруг, услышав голос, побледнел и бросил трубку на стол, будто у него в руке оказалась ядовитая змея.

Все находившиеся в кабинете услышали доносившийся из трубки женский крик:

— Совсем из ума выжил, бабник проклятый?! На работе у меня Свету завел, да? Свету ему надо! Я тебе покажу Свету! Ты у меня света белого не увидишь со своей Светой! — И пошли короткие гудки.

Ребята еле сдерживали смех. Единственный, кому было не до веселья, Рубен. Он сидел бледный на стуле, вытирая носовым платком пот со лба, и сам себе говорил: «Она же не пустит меня домой. Где я ночевать буду?» Потом поднялся, посмотрел на всех, с горечью махнул рукой и, не сказав ни слова, вышел из кабинета.

Наступила неловкая тишина, в которой громким показался чей-то тихий голос:

— Что-то мы не то сделали, мужики.

Как бы там ни было, через десять минут у Нестерова были все нужные ему данные…

Девичник

План по Завадскому был готов к половине девятого. Спасибо Сашке, помог, светлая голова, без него Нестеров вообще бы до первых петухов копался.

Сергей вышел из Управления, закурил.

«Ну, и куда? Домой? Куда ж еще? Люба на своем девичнике в «Антисоветской». Значит, руки в ноги и домой, к маме, очень кушать хочется. Кстати, надо мужиков тоже пригласить, до свадьбы осталось всего ничего, меньше двух месяцев. Сколько человек наберется? Михалыч, Муравьев, Эдик, Славка, Володька…» — Размышления подобного рода продолжились уже в метро.

— Следующая станция «Белорусская», — объявил приятный женский голос.

Его точно толкнул кто-то в спину: выйди на «Белорусской», пройдись пешочком, на девиц посмотри, как они там гуляют в «Антисоветской». Место тоже выбрали: шашлычная! Нет, чтобы интеллигентно, скромно, кафе-мороженое. В шашлычной же мужиков, как собак нерезаных. Вмажут водяры — и по бабам, а они тут как тут, родимые, рядышком. Глядишь, до нехорошего дойдёт…

Он пытался найти оправдание своим действиям, хотя, на самом деле, еще со вчерашнего дня, когда удалось выпытать у Ленки, лучшей Любиной подруги, время и место мероприятия, испытывал непреодолимое желание хоть одним глазком взглянуть на это «девичье собрание». Сергей сам себе не мог объяснить, чего здесь больше: ревности, любопытства или опасения, как бы кто не обидел его Любочку.

К началу десятого Нестеров по Ленинградскому проспекту быстрым шагом дошагал до «Антисоветской». Мороза особого не было, где-то минус пять–шесть с ветерком, так что замерзнуть он не успел.

Из громадных окон шашлычной, лишенных каких-либо занавесей и портьер, на тротуар падал достаточно яркий свет от люстр и настенных светильников, на которые не поскупилась дирекция заведения. Все, что происходило внутри, с улицы было видно как на ладони. В то же время наблюдающий, если не подходил близко к окнам, оставался невидимым для гуляющих в шашлычной.

Нестеров, прислонившись спиной к дереву у края тротуара, присмотрелся. Девчонки сидели за столиком рядом с окном, так что нашел он их сразу. Четыре подружки — одна другой краше. В глаза бросалась Леночка Заславская. Пару месяцев назад журнал «Огонек» разместил на обложке ее портрет и на последней странице сносочку сделал: фотография «Русская красавица», автор Крутицкий Г. М. А Ленка, между прочим, чистокровная еврейка, по папиной линии у нее в роду одни раввины. Вот уж она поиздевалась над девчонками: «Так кто из нас еврейка? Я или вы?». Это все, конечно, шуточки, но если не знать Леночку лично и ее родословную, то с обложки журнала на фоне зимнего, запорошенного снегом леса, в белой шали тонкой вязки, большими, прекрасными карими очами на тебя смотрит настоящая русская красавица!

Рядом с ней Татьяна Иванова. Блондинка, причем натуральная, длинные волосы собраны на голове какой-то невообразимой корзиной сложной конструкции. Голубые невинные глаза как будто говорят окружающим мужчинам: «Ах, я так одинока! Кто спасет меня в этом огромном и страшном мире?» Или что-нибудь в этом роде. Каждый из поклонников, а их у нее с десяток разных возрастов и положений придумывал свою легенду иссушающей любви. Правда, обладатели пылких чувств в основном были из числа домогателей до ее роскошного тела. А вот соискатели на звание жениха почему-то не торопились. Танечка пару раз обожглась и поэтому всех своих поклонников держала на определенной дистанции. Сливаться не позволяла, но и не гнала, оставляя для жаждущих свет мерцающей надежды…

Ее полной противоположностью была Галка Рассказова, сидевшая напротив. Красавица — не красавица, но безумно привлекательная девушка с отчаянностью искательницы приключений во всем своем облике. Она не утруждала себя глубокими моральными и философскими проблемами, жила, что называется, одним днем. Находились люди высокой морали, считавшие ее поведение легкомысленностью, граничащей с распутством, однако подавляющее большинство ребят и девчонок принимали ее такой, какая она есть: веселой, бесшабашной, безгранично доброй, органически не способной на ложь и притворство. Тем более что она никогда не вела себя вызывающе, и ее поведение было естественным. А мужики? Что мужики? У каждого свои слабости.

Рядом с Галкой, ближе к проходу, сидела Любочка. Нестеров поймал себя на мысли, что до сих пор так и не смог понять, чем она его так приворожила. Невольно вспомнились слова мамы: «Вон, какие у нее глазищи зеленые. Колдунья, прости меня, Господи! Околдовала она тебя, сыночек! Ты, кроме нее, теперь никого и видеть не хочешь, даже мать родную. А что в ней хорошего? Одно слово — колдунья!»

«Кто знает, может и права мама? — Пронеслось в Сережкиной голове. — Взять хоть сегодняшнюю картинку: девчонки одна другой краше, а мужики только на нее пялятся… А чего это официант им бутылку шампанского принес, у них еще вино не допито? Понятно… Презент вон с того столика, за которым четверо парней в одинаковых клубных пиджаках… Вот, козлы, руками машут… Какая-то эмблема на нагрудном кармане… отсюда не разобрать».

Возмущение Нестерова нарастало.

«Девчонки, вы обалдели? Будете пить шампанское на красное вино? Да вам по мозгам так вдарит, мало не покажется!.. Дурочки, пьют! И еще этим униформистам глазки строят, улыбочки делают… Мужикам этого только и надо, чтобы перейти к активным действиям. Хорошо, хоть танцев нет… Ладно: Галка — здесь все понятно, она сейчас еще пуговички на кофточке расстегивать будет. Но моя-то куда?! Тоже мне, Мэрилин Монро советское!»

Сергей потерял счет времени и в возбуждении, которое его охватило, не замечал своего состояния, хотя на самом деле морозец медленно, но уверенно делал свое дело: ноги в легких ботиночках были как деревянные.

…А в шашлычной от визуальных контактов перешли в вербальным, стали перекидываться репликами. Потом один из парней встал, чтобы подойти к столику девушек… Мамочки родные! Да в нем за два метра роста! Это же баскетболисты… точно, баскетболисты! Из сборной, наверное, то-то у них пиджаки одинаковые.

— Спортсмены не пьют, спортсмены не пьют! — бормотал Нестеров. — Пьют, еще как пьют! И закусывают неплохо… По девкам, смотрю, тоже не дураки, — уже со злостью отмечал он. — Не жениться же они собрались… Дело известное, по пьяни любая подойдет… Нет, ты смотри: вот дуры! Смешали красное с шампанским, и теперь им море по колено. Что баскетболисты, что футболисты — без разницы… Любочка! Ты-то куда? Нет, этого я от тебя не ожидал! Что ж ты делаешь, невеста?

Злость и возмущение переполняли. Он несколько раз порывался уйти, но не мог этого сделать: что-то держало его не хуже морского каната.

В ресторации все катилось по накатанной дорожке: закуски съедены и вино выпито, пары определились, пора, как говорится, и честь знать! Компания вышла из шашлычной вся сразу. Девчонки глупо хохотали, а баскетболисты, прилично выпившие, имели сытые, довольные и дурацкие физиономии. Сергей, сделав из темноты несколько шагов, оказался прямо перед ними.

— Ты? — От удивления Любины глаза стали еще больше. — Ты что здесь делаешь?

— Как ты можешь… я все видел…

Он никак не мог сформулировать, что хотел сказать, да еще губы, замерзшие на морозе, плохо слушались. Но ему казалось, что она предала его, предала их любовь.

— Ты следил за мной? Нестеров, это низко, подло и отвратительно! Ты следил за мной, как за преступницей! Не доверяешь, да? Зачем тогда свадьба, кольца? Господи, я, наверное, с ума сошла, поверила тебе. Как последняя дура, поверила… Знаешь что? Я не желаю связывать свою жизнь с таким, как ты. Я разрываю нашу помолвку. Все, ты свободен. Иди на все четыре стороны! — И, повернувшись к спутнику-баскетболисту, скомандовала: — Пошли!

Они направились к метро. Он — два метра с чем-то. И она — ему по пояс. Смешно, конечно, только Сергею было не до смеха. Для него мир рухнул. Все кончено! Но ведь Люба не права, сто раз не права. И что, от этого легче? Да пропади все пропадом!

Ему было так плохо, горько и обидно, как никогда в жизни.

Прошло три недели. Наступило воскресенье.

Нестерову, неприкаянной душе, дома делать было нечего, разве что слушать свою повеселевшую маму. Идти куда-нибудь вроде киношки или театра не хотелось, и он уехал на работу. Что поделаешь? Коротков ясно дал понять: в понедельник, в крайнем случае, во вторник, заключение по делу Завадского должно быть готово.

В отделе никого не было, что только радовало: телефоны не звонят, люди не шастают, начальство не достает. Идеальная ситуация: сиди спокойно и думай.

Он снова перечитал дело Завадского, которому дал псевдоним «Ренегат», с вопросом, заданным самому себе: «Так что же остается в сухом осадке?». Получалось следующее:

«Завадский Михаил Борисович, тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения, еврей, уроженец города Херсона, член ВЛКСМ, образование среднее, обучался в школе с углубленным изучением английского языка, характеризуется положительно, был заместителем секретаря школьного комитета ВЛКСМ, школу закончил с золотой медалью. Там же учатся его двое младших братьев и сестра.

Отец, Завадский Борис Моисеевич, тысяча девятьсот тридцатого года рождения, еврей, член КПСС, заведующий городским управлением сети общественного питания, не судим, компрометирующих материалов в процессе проверки не получено, в агентурной сети не состоит, доверенным лицом не является, характеризуется положительно, имеет государственные награды и ведомственные поощрения.

Мать, Завадская Софья Иосифовна, тысяча девятьсот тридцать третьего года рождения, еврейка, домохозяйка, по оперативным учетам не проходит.

Из агентурного сообщения источника «Киров»: «М. Завадского знают многие на факультете, как иностранцы, так и наши студенты. Очень общительный, энергичный, целеустремленный. Хорошо знает английский, что снимает проблему языкового барьера. Михаил всем известен как нужный человек в том смысле, что, если тебе что-нибудь нужно, обращайся к Завадскому, и он достанет. Очень любит деньги, принесет любой дефицит. Связей много, политикой не интересуется. Непонятно, как он успевает учиться. Такое впечатление, что постоянно крутится в различных коммерческих проектах. Говорят, работает с большими деньгами, хотя по внешнему виду не скажешь. Одевается просто, неброско, однако вещи больше дорогие, о чем понимают и знают немногие. В быту никаких излишеств не допускает».

В деле было еще четыре сообщения, в том числе от агента-иностранца, и все источники отмечали аполитичность «Ренегата», ярко выраженное стремление к личному обогащению. Наружное наблюдение, которое велось в течение десяти дней, фиксировало его многочисленные контакты с фарцовщиками, спекулянтами, цеховиками — объектами заинтересованности родной советской милиции. Но ни одного человека, проходящего по делам об антисоветской агитации и пропаганде, не было. Наружке не удалось определить место, где «Ренегат» изготавливал или заказывал изготовление копий «Архипелага». Только в одной сводке отмечалось немотивированное посещение им одного из московских НИИ, где есть копировально-множительное бюро. Проверкой установлено, что его заведующая носит фамилию Завадская. Не исключено, что родственница. Интересно, можно ли такое бюро использовать с целью создания копий книги?

Нестеров, сделав пометку: «КМБ, Завадская — «Ренегат», райотдел», — встал, открыл форточку окна, выходившего во внутренний двор, и закурил. Он знал, что его мучает. Чем дальше шла разработка, тем яснее Нестеров понимал, что «Ренегат» никакой не антисоветчик. Нет у него умысла на совершение действий по подрыву Советской власти, а есть только одно страстное желание: хапнуть побольше денег. Помнится, на лекции по уголовному праву потрясающий преподаватель, профессор МГУ, доктор юридических наук Голованов говорил:

— Товарищи слушатели! Инкриминируя субъекту статью семидесятую, самое главное, вы должны установить, есть умысел в его действиях или нет. Нет умысла — не ваше это дело, товарищи. Хотя можете, конечно, а в некоторых случаях будете обязаны, доказывать, что субъект непременно должен был предвидеть наступление негативных последствий в результате своих действий. Но это дело очень непростое. Как провести грань: мог или не мог, — и где она проходит, эта тонкая, часто совсем незаметная линия раздела?

Нестеров не заметил, как догорела сигарета.

«И что теперь? — эадал он себе вопрос. — Закрывать дело, а этого барыгу профилактировать, чтоб неповадно было? Скандал будет, и еще какой! Как там Борис Максимович говорит: “Открыть дело — много ума не надо, ты попробуй его закрыть”… Или продолжать с перспективой возбуждения уголовного дела? А что? Формальные признаки налицо, и я буду на хорошем счету у руководства. Ребята не будут злиться, а то в прошлую пятницу чуть не сцепились…»

В пельменной у Политехнического их было пятеро. Когда пошла третья бутылка, он не выдержал:

— Мужики, что делать? Раскручивать «Ренегата» дальше совесть не позволяет. Ясно же, как божий день, никакой он не антисоветчик. Чистой воды спекулянт. Закрывать — страшновато. Коротков меня тогда вообще с дерьмом смешает.

— А причем здесь Коротков? — Михалыч выставил нижнюю челюсть вперед как знак к началу драки. — Борис Максимычу, конечно, счастья мало от того, что в годовом отчете одним реализованным делом меньше, но ничего, переживет. И мы переживем, хотя не без потерь. Мы ж думали, ты — боец. Но, наверное, ошиблись. Сначала прокукарекал: «Антисоветский центр, антисоветский центр!». Пол-отделения на него пахало и до сих пор пашет в усиленном режиме, а как дело доходит до продолжения с финальной фразой: «Встать, суд идет!» — в кусты? Очко сыграло? Ответственности боишься? Или жалко стало? Кого? Дерьмо всякое? Не мы, так менты его посадят. И сто раз правы будут…

— Ну, чего ты несешь, Михалыч? — перебил его Нестеров. — Причем здесь жалость? Хотя ты прав. Жалость есть… А тебе самому не жалко будет, если человек сядет за преступление, которое не совершал, да еще по статье из раздела «Государственные преступления»?

— Серега! А ты почему за всех все решаешь? — Вклинился в разговор Володька Моренов. — И за руководство отдела, и за следствие, и за судебные органы. Не много ли на себя берешь, дружище? У тебя, по-моему, головокружение какое-то. Остановись, парниша. Все не в ногу, один ты правильно шагаешь?

— Вы что? Не понимаете, о чем речь? Да ведь так можно человеку судьбу сломать!

И тут вступил, икая, уже прилично набравшийся Дима Старшинов:

— Нестеров, он у нас — гуманист, а мы — па-ла-чи! Ик! У нас руки по локоть в крови, а он людей любит, он хороший… Ик!

Всех привел к согласию Боря Сомов, который, разливая по стаканам, сказал:

— Братцы, чего на Серегу набросились? Он хотел посоветоваться с нами, а получил разбор персонального дела. Бросьте выступать, в конце концов! Все в свое время придем к одному знаменателю. Давайте лучше вмажем за нашу нелегкую чекистскую долю!

Выпили, закусили, посудили-порядили, взяли еще одну, но задушевной обстановки не было. Черные кошки все-таки прошмыгнули…

Голова у Нестерова трещала всю субботу. Только к воскресенью, уже на работе отошел, а осадок на душе от субботнего разговора остался.

«Так что же делать?» — в который раз спрашивал себя Сергей.

В коридоре послышались шаги, кто-то приближался; дверь, наконец, приоткрылась, и в кабинет заглянул Алексей Иванович.

— Сережа, привет! — Наставник был искренне рад. — Иду, смотрю: дверь приоткрыта. Кто там такой трудолюбивый, думаю? Чего не отдыхается? Я — на дежурстве, мне простительно, а тебе, дорогой мой, с невестой надо быть в выходной, а не на работе.

Алексей Иванович, видимо, заподозрил что-то.

— Кстати, у тебя все в порядке? В последнее время с трудом стал узнавать тебя. Худющий, кожа да кости. Злой, нервный… Ну-ка, давай рассказывай, что у тебя стряслось.

Алексей Иванович явился Сергею, как добрый волшебник из сказки. За всеми своими переживаниями, и служебными, и личными, он забыл, что есть человек, которому можно открыться. И Нестеров без утайки рассказал все, что наболело: и про «Ренегата», источник конфликта с ребятами и с самим собой; и про разрыв с Любой, из-за чего он последнюю неделю ни спать, ни есть не может.

Алексей Иванович, в свойственной ему манере, был нетороплив и раздумчив.

— Знаешь, никто тебе помочь не сможет, поскольку все, что произошло и происходит, твоих рук дело. — Он поудобнее устроился на жестком стуле и стал раскладывать события на составляющие. — Смотри. Тебе принесли сигнал о распространении антисоветской литературы. Сигнал важный, но есть целый ряд неясных моментов; ты, как понимаю, до сих пор во многом разобраться не в силах. Что ты делаешь? Вместо того чтобы, не торопясь, вникнуть в саму суть вопроса, сразу занимаешь обвинительную позицию по отношению к неизвестному тебе человеку. Как его, Завадский? Ты какую ему кличку дал? «Ренегат». А кто такой ренегат? Человек, изменивший своим убеждениям и перешедший на сторону противника, — другими словами, предатель и враг. А как же ты его в изменники определил, если не изучил, не понял побудительных мотивов поведения? Мало этого, своим отношением еще на первых этапах развития ситуации ты и ребят, и Короткова соответствующим образом настроил. А теперь даешь задний ход?

Нестеров опустил глаза.

— Как будешь выходить из положения, дело твое, но не иди по легкому пути. Ты крепкий парень, многое можешь выдержать, поступай так, чтобы мог потом в глаза людям спокойно смотреть, и помни: жизнь человеку испортить легко, особенно в нашей конторе и с нашими возможностями. А вот исправить ошибку, признать свою неправоту — этого у нас не любят… Хотя кто и где это любит?

Алексей Иванович встал, прошелся по кабинету и приступил к разбору следующей ситуации.

— С девушкой своей тоже намудрил, будь здоров. Она предупреждала, что устраивает девичник? Ты ее отпустил? Так чего же ты хочешь? Знаешь, что на мальчишнике ребята делают? Правильно: выпьют так, что мама не горюй, и к девчонкам пристают, и жених при этом должен быть в первых рядах. А на девичнике, думаешь, по-другому? Нет, брат, то же самое. И куда ты тогда поперся? Если уверен в ней, зачем контролируешь?

Наставник подошел к Сергею и легонько стукнул его по лбу.

— Хоть теперь понял, голова садовая, сколько проблем создал и себе, и другим? Сергей, будь мужиком, в конце концов. Ну-ка, встряхнись! Не сиди сиднем, завязанные узлы сами не развяжутся. Действуй, действуй, дорогой! — Алексей Иванович посмотрел на часы. — Э-э, что-то засиделся я у тебя, пора на дежурство. Давай лапу, Сергей Владимирович.

И Алексей Иванович вышел, плотно прикрыв дверь.

Несколько секунд Нестеров сидел неподвижно. Потом резко встал, сделав плечами движение, будто сбросил с себя тяжкий груз, сложил бумаги в сейф и набрал Любин номер. Никто не ответил. Оставалась единственная возможность узнать, где она, через Леночку Заславскую, застать которую дома в воскресенье, впрочем, было нереально. Однако ему повезло, «русская красавица» сама взяла трубку. Для начала отчитала Нестерова как следует, сравнив с определенным длинноухим животным с длинным хвостом, но тем не менее сказала то, что он хотел услышать:

— Да нет ее в Москве, они всем КБ уехали в дом отдыха… Какой? Откуда я знаю, как он называется? Они и меня приглашали, но я не смогла, у меня тут семейный переполох, проблемы с братом… Встречаться мы должны были на Белорусском вокзале в девять тридцать, потому что в десять идет электричка… Да, не знаю я, до какой станции! Люба говорила, там спортивная база то ли штангистов, то ли олимпийцев, они у меня все на одно лицо!

Больше Нестерову выжать из нее ничего не удалось, но и за это, как говорится, спасибо.

Сергей поднялся к дежурному по Управлению. На «вахте» был Петров, ходивший лет десять в оперативных дежурных. Он сразу сказал, что по Белорусской ветке есть только одна база олимпийского резерва — тяжелоатлетов — в районе станции Усово.

— Петров, откуда ты знаешь?

— От верблюда. Поработаешь с мое, еще не то узнаешь. Оперативный дежурный должен обладать максимальным объемом знаний по всем направлениям и быть готовым в любое время сообщить необходимую руководству информацию. Вот так, молодой! Понял? Если тебе нужно в Усово, расписание справа в коридоре.

Нестеров, пораженный немыслимой осведомленностью капитана Петрова, в недоумении пошел к двери, и вдруг услышал:

— Сергей! Ты что, поверил? Вот чудило! Да у меня дача в Усово рядом с базой!

В коридоре на стене Нестеров нашел расписание движения электричек по всем направлениям и схему железных дорог.

Действительно, с Белорусского вокзала есть утренняя электричка на Усово в десять ноль две. Это совпадало с тем, что говорила Леночка. Круг поиска сузился. Усово — конечная станция, к тому же ветка-одноколейка, а это повышает шансы встретить ее прямо там.

«Выезжают всегда после обеда, — рассуждал Нестеров. — Посмотрим, точно, есть такой поезд на Москву, в пятнадцать двадцать семь, а следующий уже в двадцать ноль одна, но это поздновато. Значит, остается — пятнадцать двадцать семь. Теперь для меня: ближайшая электричка на Усово в тринадцать тридцать пять… Обалдеть! Сейчас уже двадцать пять минут первого! Мне же, кровь из носу, надо успеть! Они с этой электричкой в Москву будут возвращаться».

На вокзале у грузин за бешеные деньги Сергей купил красные гвоздики и завернул их в «Московский комсомолец». Бегом рванул на платформу, вскочил в отходившую электричку. В Усово он был без пяти три. На платформе в ожидании поезда на Москву стояло человек пять мужиков и теток с какими-то баулами, корзинами. И Сергей Нестеров. С гвоздиками в газетке.

На пригорок, метров за сто пятьдесят, выехали и остановились три автобуса с надписью на борту «Турист»; из дверей посыпалась молодежь. Китаева с подружками вышла из второго автобуса, стали разбирать вещи, потом она, подняв голову, посмотрела в сторону железнодорожного полотна.

— Девчонки, везет же некоторым, кого-то встречают. Посмотрите, как красиво! По белому снегу идет молодой человек с красными цветами…

Татьяна Иванова тоже посмотрела в сторону платформы и совершенно буднично сказала:

— Люб, ты хоть очки носи, что ли. Это ж Нестеров твой идет.

Сердце ее упало и разбилось на мелкие кусочки, она и сама теперь видела, что к ним навстречу идет ее Сереженька.

— Все, девочки! — прошептали губы. — Я погибла. Наверное, это — судьба!

В вагоне Нестеров сидел в окружении ее подружек, травил анекдоты, рассказывал смешные истории. Все хохотали и веселились, а Люба с цветами на коленях смотрела на него и тихо улыбалась.

«Господи! Откуда ты взялся на мою голову! — думала она. — Видно, никуда мне от тебя не деться, если даже здесь меня нашел… Да и не хочу я никуда пропадать и тебя никуда и никогда не отпущу».

Зима 1976 года. Семушкин

Нестеров шел от Бульварного кольца по улице Дзержинского к зданию Комитета и на ходу прикидывал, что надо сделать из обязательной программы, чтобы часикам к десяти вечера все-таки оказаться дома.

Народу на работе осталось немного. Руководство, как ни странно, уехало, а на месте секретаря с видом большого начальника сидел Семушкин, дежуривший по отделу. Увидев Сергея, он недовольно фыркнул.

— Ты б еще полпервого ночи пришел.

«Вот засранец, — подумал Нестеров. — Какое твое собачье дело, Семушкин, когда мне приходить и уходить? Лучше сиди и не питюкай, Наполеон недобитый!»

В кабинете, обложившись бумагами, работал Муравчик.

— Сань, привет! Опять эпистолярное творчество? Мы пишем, пишем, пишем… — пропел Нестеров на манер детской песенки. — Эх, «собрать бы книги все и сжечь»!

— Шутки шутить изволите, Сергей Владимирович! Сам знаешь, без этого нам никуда.

Муравьев посмотрел в документ, который писал, и пришлепнул его ладонью.

— Надо передохнуть… Как дома, как сынуля?

— Замечательный мужичок! От горшка два вершка, башкенция вот такая здоровая! Еще не говорит, но понимает абсолютно все.

Нестеров сел на край своего стола.

— Приехала к Любаше Лида, лучшая ее подруга. Сидят, ля-ля разводят, наследник тут же на ковре в машинки играет, потом Лидуня говорит: «Люб! В горле что-то пересохло, у тебя вода кипяченая холодная есть? Будь дружком, дай, пожалуйста». Нельзя же отказать в такой малости самой лучшей из подруг, и Любочка спокойно транслирует ее просьбу: «Олежик! Сходи на кухню, возьми на раковине большую синюю кружку, поставь на стол, там же стоит чайник, из него нальешь половинку и принесешь тете Лиде». Тот молча встает и выходит из гостиной. Задушевная подруга недоуменно спрашивает: «Ты с кем сейчас разговаривала? Хочешь сказать, что он действительно принесет воды? Люб, ты меня разыгрываешь? Да он до стола не дотянется». «Не волнуйся, стул подставит и достанет. Что ты переживаешь? Сейчас увидим». Пока судили-рядили, смотрят в дверях стоит Олежка. Нижнюю губку прикусил от усердия, в двух руках зажата синяя кружка с водичкой. Подошел и аккуратненько протянул ее тете Лиде. Та — в шоке. — Сергей сиял от счастья, как начищенный пятак. — Жалко мало видимся: ухожу на работу, он еще спит; прихожу — он уже спит. Я у него как легенда: вроде есть, но вроде и нет.

— Не ты один, у меня та же песня. Домой попал вчера только в одиннадцать, девчонки спят, сел ужинать на кухне. Ставит моя Ирина передо мной макароны с мясом и чуть не плачет: «Саша, у тебя совесть есть, в конце концов? Я тут гуляю с Леночкой и Стешенькой и слышу, как тетки на скамейке говорят: «Господи! Какая жалость! Такая молодая, красивая женщина, двое детей и без мужа». Надоело мне видеть тебя только по ночам. Хоть в выходные можешь с девчонками позаниматься?» И что я ей скажу? Где они, Серега, наши выходные?

— Где-где? В Караганде, у тетки на плите!

Не успели отзвучать последние слова, как распахнулась дверь, и образовался взбудораженный Боб Сомов.

— Слушайте, будет хоть какая-то управа на Семушкина или нет?! Что ж он всех воспитывает, указания раздает, командир недорезанный! Вы представляете, этот рыжик хренов, без году неделя в Комитете, стал меня учить, как правильно дела подшивать, как квартальные планы готовить! Димке сделал замечание, что тот оформляет документ с нарушениями положений инструкции по делопроизводству. И все это с таким выпендрежем… сил нет смотреть и слушать. Ребята, надо Семушкина проучить так, чтоб на всю жизнь запомнил, Спиноза кудрявая!

Нестерову идея понравилась,

— Нет проблем, я — за! Саня, ты как?

— Ты мою любовь к этому задаваке знаешь. Я готов, в разумных пределах, конечно. Что делать-то?

— Спокойствие, только спокойствие! — Нестеров почувствовал себя в ударе. — За свою жизнь я уже поставил три спектакля по собственным сценариям, один в средней школе и два — в Высшей. Это будет четвертый. Надеюсь, не последний. Кто еще живой в отделении?

— Старшинов.

— Четверо… Нормально, больше и не нужно. Зови сюда Диму… — Сергей ненадолго задумался, что-то припоминая. — У нас же сейчас мероприятие какое-то в Воронеже? Да? Спасибо, Александр Николаевич, ты, как всегда, в курсе событий. — Нестерова охватил творческий порыв. — Итак, в Воронеже проходит Всесоюзное совещание представителей землячеств стран латиноамериканского континента. Мы имитируем угон пассажирского самолета участниками этого мероприятия — гражданами Боливии и Чили, членами леворадикальной группировки… пусть будет «Амигос пур либертад» — «Друзья свободы». При этом угон самолета, следующего рейсом Аэрофлота из Воронежа во Франкфурт-на-Майне, произойдет с целью передачи террористическим организациям Ближнего Востока материалов особой важности, похищенных из сейфа начальника нашего отдела Ляпишева. В этой ситуации руководство КГБ СССР через дежурную оперативную службу потребует от нас в лице ответственного дежурного Семушкина принять неотложные меры и остановить проклятых террористов.

— Серый, ты обалдел? Когда это из Воронежа самолеты за рубеж летали? У них только кукурузники. И как можно что-нибудь украсть у нашего Ляпишева из сейфа?

— Слушайте, ребята, вы какие-то скучные, зашоренные. Ложь должна быть чудовищной, только тогда в нее можно поверить. Слушайте меня… — Сергей начал режиссировать. — Боб, открой двери в нашем кабинете и в вашем, напротив. Прямая видимость есть? Отлично! Распределяем роли следующим образом: я — един в двух лицах.

Начинался театр одного актера.

— Первое мое лицо — помощник ответственного дежурного по Комитету государственной безопасности СССР майор Крячков, который действует, то есть звонит по телефону оперативной связи по вашей отмашке из кабинета напротив. Второе лицо — это я сам в своем любимом кабинете, вместе с вами обрабатываю Семушкина.

Тут же Нестеров распределил и другие роли. Сначала — Муравьеву.

— Саша, ты на своем месте и следишь за тем, чтобы наш объект не уходил от ответственности. Он же дежурный!

Подняв палец и глаза для большей значимости, он продолжил:

— В соответствии с положениями инструкции по несению дежурства в подразделениях КГБ СССР, в отсутствии руководства и невозможности осуществления связи с ним, дежурный является старшим начальником и должен принимать решения самостоятельно. В меру компетенции, конечно. Но Семушкин, думаю, про компетенцию не помнит. Александр Николаевич, не давай ему возможности связаться с нашими командирами.

Потом Старшинову:

— Дима, Дмитрий Сергеевич, родимый! Ты — у себя, твой аппарат оперативной связи будет телефоном помощника ответственного дежурного КГБ майора Крячкова и других дежурных любых родов войск и соединений. Ты принимаешь звонки. Можешь ничего не говорить и только слушать, но лучше все-таки поддерживать разговор. И еще. По сигналу Боба сам звонишь на мой номер оперативной связи.

И, наконец, Сомову:

— Боря, стоишь в проеме двери и передаешь сигналы Старшинову: звони или бери трубку и слушай. Но главная твоя задача — способствовать принятию Семушкиным самого неправильного решения из всех неправильных.

Нестеров всех захватил своей азартностью.

— Мужики, сценария, как такового, нет, действие построено на сплошной импровизации, главные роли я беру на себя, вы подыгрывайте. Может, конечно, ничего и не получится, но вряд ли. Семушкин должен купиться, никуда не денется. По местам!

Первую команду Сергей дал Муравьеву и Сомову:

— Саша, звонишь Семушкину и приглашаешь его на мой аппарат оперсвязи для разговора с дежурным по Комитету. Я — напротив. Боб, как только он придет, и Саня ему скажет о звонке, даешь сигнал, чтоб я, как майор Крячков, позвонил ему по оперативной связи и дал вводную. А дальше… Бог не выдаст, свинья не съест. Как поет наш Михалыч: «Возьмем винтовки новые!»

Муравьев по открытой линии набрал номер секретариата:

— Владимир Александрович, Муравьев… Давай срочно к нам, тебя дежурный по Комитету спрашивает.

— Пусть мне сюда перезвонит, я на месте, — исполненным достоинства голосом ответил Семушкин.

— А у тебя оперативная связь есть, аппарат ОС стоит?

Семушкин поперхнулся: он же сидел на месте секретаря отдела, какая там может быть спецсвязь?

— Не-а…

— Володь! Кончай мякину жевать, пулей сюда, если еще хочешь работать в Управлении. С ответственным дежурным по Комитету не шутят.

Через пятнадцать секунд Семушкин был в кабинете Муравьева и Нестерова.

— Что случилось-то? Почему меня?

— Никого из руководства нет, так что ты у нас самый старший начальник.

Зазвенела тревожно оперативная связь, Семушкин взял трубку:

— Слушаю.

— Это кто такой слушает? — Голос был грубый и требовательный. — Вы что, на даче отдыхаете или на курорте? Представляться не учили? С вами говорит старший помощник ответственного дежурного КГБ СССР майор Крячков. С кем имею дело?

— Дежурный по отделу оперуполномоченный старший лейтенант Семушкин! — Голос у Володи почему-то сел.

— Товарищ дежурный, доложите о местонахождении руководства подразделения!

— Заместитель начальника отдела полковник Зитин — в отпуске, начальник отдела полковник Ляпишев в девятнадцать часов отбыл домой.

— Кто из вас лжет, вы или Ляпишев? — услышал Семушкин в трубке и присел. — Жена вашего начальника заявила, что дома его нет, раньше одиннадцати он никогда не приходит. Он так и сказал, что едет домой?

— Никак нет. Он не говорил, я подумал, что…

— То есть это ваши домыслы? Вы хоть понимаете, что сообщили недостоверные сведения и тем самым дезинформируете руководство Комитета государственной безопасности? — Семушкин стал бледным, рыжие веснушки еще ярче проступили на лице. — Учитесь правильно и четко формулировать свои мысли, товарищ старший лейтенант.

— Так точно, товарищ майор! — Семушкин вскочил по стойке «смирно» с крепко зажатой в руке телефонной трубкой.

— Слушайте и фиксируйте.

Семушкин, схватив ручку и первый, попавший под руку лист бумаги, склонился над столом Нестерова.

— В восемнадцать ноль пять из Воронежа вылетел пассажирский лайнер ТУ сто тридцать четыре, выполняющий рейс Аэрофлота три единицы, двойка. Воронеж — Франкфурт-на-Майне, вопросы есть?

— Никак нет! Все понятно, три единицы двойка, Воронеж — Франкфурт-на-Майне.

— Хорошо… — в растяжку сказал «майор Крячков» и энергично продолжил: — По данным паспортного и пограничного контроля, иностранных граждан среди пассажиров рейса не было. Тем не менее после набора высоты командир корабля сообщил диспетчеру, что на борту находятся граждане Боливии и Чили, боевики организации «Амигос пур либертад». — Иностранные слова псевдо-Крячков произнес, запинаясь, почти по слогам. — Кстати, мне сказали, что в переводе это означает то ли «Борцы за свободу», то ли «Друзья свободы». Ваше мнение?

Семушкин, глубоко вздохнув, рубанул напрямки:

— У меня нет своего мнения на этот счет, товарищ майор, так как у меня английский, а это испанский язык.

Муравьев с Сомовым переглянулись: чтоб у Семушкина не было своего мнения? Да скорее реки потекут вспять!

— Плохо, товарищ дежурный, что вы не знаете испанского, очень плохо!

На лбу Семушкина «нарисовались» бисеринки пота. Однако «Крячков» ответной реакции на высказанное им порицание не ждал.

— Боевики заявили, что на борту самолета имеется значительное количество взрывчатки, которую они приведут в действие, если не будет выполнено их главное требование: посадить самолет в аэропорту Триполи. — «Оперативный дежурный» откашлялся. — Мы вынуждены уступить террористам, чтобы выиграть время и разработать мероприятия по нейтрализации преступников. Сейчас авиалайнер, сопровождаемый средствами слежения противовоздушной обороны, движется в сторону Азербайджана… Вы что молчите, Семушкин? Заснули?

— Никак нет, товарищ Крячков! — Владимир вытянулся в струну.

— Фиксируете?

— Фиксирую, товарищ майор!

— Фиксируйте дальше. Один из пассажиров самолета, агент УКГБ по Воронежской области «Чалый», передал второму пилоту следующую информацию…

Семушкин строчил по листу, как заведенный.

— Проникшие на борт боливийцы и чилийцы являются делегатами Всесоюзного совещания иностранных учащихся — представителей землячеств стран Латиноамериканского континента. Из разговора, который проходил между ними перед посадкой, агенту «Чалому» удалось понять, что в распоряжении иностранцев оказались документы особой важности, хранившиеся в сейфе полковника Ляпишева, вашего начальника, а также списки агентуры, используемой в работе по иностранным учащимся, с раскрытием установочных данных: имен, фамилий, должностного положения, домашних адресов и телефонов. Все материалы боливийцы и чилийцы разделили между собой… — И, как выстрел, из трубки рявкнул «Крячков»: — Семушкин!

— А?

— Какое еще «а»? Вы понимаете, о чем идет речь?

— Так точно, товарищ майор, понимаю! — отчеканил взмокший Семушкин и добавил шепотом: — Ох…ть можно!

Но Крячков, благодаря сверхчувствительности аппаратуры, услышал:

— Вы что, нецензурно выражаетесь на службе?

— Простите, товарищ майор, вырвалось…

— Бог простит. А вас я взял на заметку. Понятно?

— Понятно, — ответил убитый старший лейтенант.

— Ваша задача: установить характер материалов с грифом «Особой важности», которые могли находиться в сейфе Ляпишева. Еще лучше, если ты все-таки найдешь своего начальника, Семушкин. Понял? — Последнее прозвучало с угрозой.

— Понял!

— В течение пяти минут разработайте и сообщите предложения по комплексному решению возникшей проблемы. Учтите, если у Ляпишева действительно были материалы «Особой важности» и они окажутся за границей, мало вам не покажется. Не то, что погоны и звездочки — головы полетят!

По всему было ясно, что «дежурный по Комитету» не шутит. Какие тут могут быть шутки?

— Ну, все! — решительно сказал Крячков. — Самолет летит, время убегает, жду вашего доклада через пять минут.

— Есть, товарищ майор!

Ошарашенный, с трудом соображающий Семушкин опустился на стул.

— Слышали? — спросил он, затравленно посмотрев на Муравьева и Сомова. — И что делать? Может вы, Александр Николаевич, как старший по должности и званию, возьмете руководство на себя? — Семушкин почему-то перешел на «вы».

— Ни в коем случае, — категорично и искренне ответил Муравьев. — Ты ответственный дежурный, значит старший начальник. Я могу лишь советы давать. Но ответственность за принятые решения лежит на тебе. Так что, уволь.

В кабинет влетел Нестеров:

— Семушкин, ты что делаешь за моим столом? Да еще с таким видом, вроде по тебе трактор проехал? Что случилось, мужики?

Семушкин действительно выглядел не лучшим образом.

— Александр Николаевич, — промямлил он, — может, вы расскажете?

Муравьев, стараясь быть серьезным, коротко, в сжатой форме, описал Нестерову сложившуюся ситуацию. Всклокоченный Семушкин сидел рядом и с отрешенным видом кивал головой в знак согласия.

— Давайте сконцентрируемся. — Нестеров был энергичен и деловит. — Определим порядок действий. Владимир Александрович, очнись, ермилкин корень! Кто у нас начальник, ты или я? Я знаю Крячкова, мужик нормальный, договоримся.

Семушкин встрепенулся, услышав обнадеживающую новость.

— Сейчас главное — не упустить время. Разыскивать Ляпишева бессмысленно, может, колобок наш к любовнице поехал. Надо самим определиться по содержимому его сейфа. Что там может быть? Ну, какие предположения? Семушкин, ты будешь работать? Или тебе мозги снесло? Да не писай в компот, там ягодки! Все пройдет, как с белых яблонь дым!

— Легко тебе говорить! Посмотрел бы я на тебя, будь ты на моем месте.

— Каждый должен быть на своем месте, Вова. Вы пока думайте по содержимому сейфа, а я позвоню Крячкову, узнаю, как там чего… — Сергей по оперативной связи набрал номер. — Гаврилыч, привет! Нестеров. Я тут случайно оказался в отделе, у нас что, проблемы?

Начавшийся разговор, к которому со всей тщательностью прислушивался Семушкин, проходил на высокой эмоциональной волне. Сергей только изредка подавал реплики, но и этого было достаточно, чтобы понять серьезность создавшегося положения и необходимость принятия кардинальных, экстренных мер. Настал момент, когда Нестерову надо было отвечать на поставленный Крячковым вопрос.

— Мужики! Так есть у нас материалы особой важности? — Получив положительный ответ от едва сдерживающего смех Сомова, Нестеров передал его своему собеседнику и обратился с просьбой: — Гаврилыч, будь другом, дай телефончик ответственного дежурного по штабу ПВО Минобороны. Как? Понял, записал. Будь добр, позвони туда, скажи, что мы обратимся к ним за информацией и помощью… Огромное спасибо! Слушай, что тебе дался наш Семушкин? Молодой он еще, необученный! Поговорим при встрече. С меня бутылек!

Нестеров набирал номер по аппарату открытой связи и одновременно говорил Семушкину:

— Что ж ты натворил, Володя? Надо очень постараться, чтобы так достать Гаврилыча. Сказал, что рапортом сообщит руководству Управления о твоей неоперативности, слабой профессиональной подготовке и неумении правильно изложить имеющуюся информацию. Но это все будет, если не удастся распутать, весь этот чертов клубок.

На Семушкина было жалко смотреть. Нестеров наконец дозвонился до «нужного» ему абонента.

— Здравия желаю, товарищ полковник! Нестеров, Управление контрразведки. Оперативный дежурный Комитета должен был предупредить о моем звонке… Звонил? Отлично. Нас интересует рейс три единицы двойка, который вы отслеживаете… Где? В восьми минутах от границы? А какие варианты?.. Понял, перезвоним.

Нестеров обратился ко всем находившимся в кабинете.

— Ясно? Или ни хрена не ясно? Чтоб не тешили себя иллюзиями, объясняю. И в первую очередь для вас, товарищ оперативный дежурный. Перехватчики не успевают, время подлета к цели с ближайшего аэродрома двенадцать минут. Остаются два варианта: или безнаказанно выпускаем бандитов с материалами особой важности, а мы даже не знаем толком, что это за документы; или даем команду на уничтожение самолета ракетами «земля—воздух». Какие будут мнения? Только короче, пожалуйста.

В ходе сжатой ожесточенной дискуссии верх одержал Боб Сомов, который аргументированно доказал, что самолет выпускать за пределы территории Советского Союза ни в коем случае нельзя, так как это приведет к непредсказуемым последствиям, вплоть до возникновения новой мировой войны с применением оружия массового поражения. Поэтому выход только один — сбить самолет, к чертовой матери.

— Хорошо, — выдавил из себя Семушкин, — что я должен сделать?

— Я набираю номер, — подключился Нестеров, — ты называешь свою фамилию, должность и отдаешь команду.

— Давай… — Семушкин был бледен и решителен. В молчащую телефонную трубку городского телефона он произнес: — Ответственный дежурный по отделу Управления контрразведки КГБ СССР оперуполномоченный старший лейтенант Семушкин… — Глубоко вздохнул и сказал, как на автомате, неживым металлическим голосом: — Цель уничтожить!

Задыхающиеся от смеха Сомов и Муравьев выскользнули из кабинета, оставив Нестерова с Семушкиным одних. Внезапно зазвонил тот же городской телефон, и Владимир судорожно схватил трубку, опередив Сергея.

— Алло! Алло! Это Семушкин! Кто? Юрий Михайлович, хорошо, что вы позвонили. Это Поздняков, — обернулся он на секунду к Нестерову и потом, перескакивая с пятого на десятое, стал рассказывать в трубку про террористов, угон самолета и его уничтожение. Сделав небольшую паузу и выслушав что-то, протянул трубку Сергею. — Тебя.

— Да, Юрий Михайлович.

— Ты что? Совсем обалдел? Немедленно сворачивай эту хрень! Только сделай так, чтоб он ничего не понял. Я с тобой завтра поговорю, шутник долбанный!

Нестеров, положив трубку, задумался, как ему выйти из ситуации. Семушкин расценил возникшую паузу по-своему.

— Сергей, извини, пожалуйста, но я понятия не имею, как он узнал, что ты рядом со мной. Поздняков меня выслушал, потом говорит: «Передай трубку Нестерову». Куда было деваться?

— Да ничего, все в порядке. Надо позвонить в штаб ПВО, узнать, чем дело кончилось.

Вернувшийся в кабинет улыбающийся Муравьев стал свидетелем финала представления.

— Это дежурный по штабу ПВО? Нестеров из Управления контрразведки Комитета. Да, точно, рейс три единицы двойка… Что говорите? — Сергей от удивления привстал. — Как это могло произойти? Сами не понимаете?.. И что теперь?.. Дежурный по КГБ в курсе? Спасибо за помощь, всего доброго.

Семушкин смотрел на него умоляющими глазами,

— Сергей Владимирович, что там? Самолет сбили?

— Слушай, Вова! А ты изменился, по имени отчеству стал обращаться. Похвально, старичок, похвально. Только ты мне сейчас не мешай, ладно? Надо дело до конца довести.

Нестеров опять стал набирать по оперсвязи номер «дежурного по Комитету»:

— Алло, Гаврилыч! Тебе пэвэошники звонили?.. И что?.. Понятно! Дорогой мой человечище, ты меня знаешь, мое слово крепкое… Что предпочитаете, товарищ майор? «Арарат», пять звездочек, договорились…

Сергей, широко улыбнувшись, положил трубку и посмотрел на Семушкина.

— Владимир Александрович, картина следующая, — голос у него теперь был торжественным. — Не успели выполнить твою команду ракетчики, исчезла цель с экранов радаров. Что случилось с самолетом, никто не знает. Пропал он над высокогорным районом Азербайджана, местность практически непроходимая. Теперь, пока не найдут самолет или его обломки, никакие действия производиться не будут. Как говорится, спи спокойно, дорогой товарищ… Ты хоть представляешь, что хотел почти сотню человеческих жизней приговорить? Гаврилыч — а для тебя майор Крячков — обещал не выпячивать твою фигуру, но ты должен ответить благодарностью. Три бутылки «Арарата» пять звездочек…

Семушкин, как китайский болванчик, кивал.

— Молодец! Правильно понимаешь сложившуюся ситуацию.

Пора было опускать занавес.

— Все, дорогой! Сеанс одновременной игры в шахматы закончен. Молчи в тряпочку, не в твоих интересах разговоры разводить. Невинные человеческие жизни губить — геройство никакое. Это, брат, по-другому называется. Так что повторю, молчи грусть, молчи… Устал я с тобой Семушкин, сил нет, пора домой.

Муравьев и Нестеров выпроводили его за дверь, закрыли кабинет и по коридору направились к лифту, вполголоса обсуждая состоявшийся спектакль.

В 10.15 следующего дня в Управлении

Нестеров уже минут десять стоял перед Поздняковым, как провинившейся школьник, а разнос не кончался.

— Ты поступил не просто безответственно. Вести себя, таким образом, все равно что уподобляться индивидуумам, у которых одна извилина, и та под прямым углом! Клоуны расписные, мать вашу так!

Михалыч был разъярен, и на то у него были причины.

— Можешь объяснить, какая вожжа вам под хвост попала, на кой хрен вообще сдался Семушкин? Зачем и кому нужна эта комедия?

Свои слова он сопровождал резкими взмахами кулака правой руки.

— Надеюсь, ты в состоянии понять простейшую вещь: если Семушкин узнает о том, как его разыграли, он такой рапорт накатает, что мало не покажется. Мне в том числе. Три дня назад я на тебя, юноша недозрелый, аттестацию писал. Так вот, в соответствии с этим документом, Сергей Владимирович Нестеров — высокоинтеллектуальный, разносторонне развитый, дисциплинированный работник, способный к выполнению заданий повышенной сложности и риска. И тут, бац! Рапорт Семушкина! Тушите свечи, сливайте воду.

Нестеров хотел оправдаться.

— Молчи, Фигаро хренов! А то, честно, в глаз дам! По-дружески так залеплю, что мама будет плакать.

Нижняя челюсть его ходила туда-сюда, и Нестеров понял: стоит открыть рот, Михалыч точно врежет.

Зазвенел аппарат оперсвязи. Поздняков, хоть и был недоволен, что прервали воспитательный процесс, трубку все-таки взял:

— Да! Здорово, Петров. Нестеров? У меня… Хорошо, сейчас идет. — Он поднял глаза, с сожалением и сочувствием посмотрел на Сергея. — Иди! Начальник Управления вызывает. Доигрался, артист… Здесь я тебе уже ничем не помогу, разве что ругать буду последними словами. Может, и пронесет. Двигай, Сережа.

Последние слова он произнес совсем другим тоном, как будто прощался с тяжело больным.

Через несколько минут бледный от волнения Нестеров был в предбаннике начальника Управления, где командовал все тот же неутомимый и всезнающий капитан Петров. За эти секунды, о чем только он не передумал, ругая себя последними словами, но что сказать генералу в свое оправдание — так и не нашел.

— Кирилл Борисович, — по прямому проводу обратился Петров к начальнику, — Нестеров в приемной… — Выслушав указание, капитан передал его по назначению. — Проходи, Нестеров.

Сергей открыл сперва одну, потом вторую дверь, зашел в кабинет, сделал три шага по ковровой дорожке, остановился и отрапортовал:

— Товарищ генерал-лейтенант! Оперуполномоченный старший лейтенант Нестеров по вашему приказанию прибыл!

Начальник Управления встал из-за стола и рапорт вошедшего выслушал стоя.

— Проходите, Сергей Владимирович! Присаживайтесь.

Он показал на место за приставным столиком.

— Сколько лет вы у нас работаете? Четыре года… Что ж, срок не малый. В органы направлялись по рекомендации разведки?

— Так точно, товарищ генерал!

Нестеров по интонации, манере разговора, направленности вопросов понял, что вызов к руководству не связан, слава Богу, со вчерашними событиями.

— Достаточно имени-отчества, Сергей Владимирович. Скажите, вам нравится работать в нашем коллективе, чему вы научились за это время?

— Кирилл Борисович, я еще, когда был на стажировке, подружился с несколькими сотрудниками. В отделении приняли хорошо, такое чувство возникло, что знаю всех много лет. Ребята, конечно, — оперативники суперкласса, но никакого зазнайства или снисходительности с их стороны не было. В наставники мне определили Алексея Ивановича Супортина. Замечательный человек, никогда не кричал, не возмущался, хотя поводов для этого я, наверное, давал больше чем достаточно. Спокойно разложит все по полочкам — и становится ясно, где я ошибся и как можно исправить ошибку. Когда после Высшей школы распределили на работу в Управление, я обрадовался. Работать с людьми, которых знаешь и уважаешь, — большая удача, по-моему. В плане накопления оперативного опыта очень много, конечно, дала Универсиада…

— Я помню, что за достигнутые положительные результаты вы были награждены Грамотой Председателя… Это хорошо. Женились? Дети есть?

— Да, сыну скоро два года, дочке меньше месяца. Квартиру получили, живем с моей мамой.

— С родителями жены общаетесь?

— Конечно, Кирилл Борисович. Нормальные, хорошие люди: тесть вообще золотой мужик, а теща… — замялся Нестеров.

— Понятно, — улыбнулся генерал, — тещи нам характером не подходят.

Вступительная часть была завершена, и начальник перешел к предмету встречи.

— Сергей Владимирович, за время работы в нашем Управлении вы зарекомендовали себя с положительной стороны. Сегодня я утвердил вашу аттестацию, и для прохождения дальнейшей службы вы направляетесь в Первое главное управление. На ваше место приходит теперь уже бывший сотрудник разведки. Правда, руководство отдела считает, что замена неравноценная. Как работника они его не знают, хотя всем известно, что разведка хорошие кадры не отдает… — Генерал тут же поправился: — Мы, правда, тоже. Но здесь особый случай, и спорить с ними сложно… Что скажете, Сергей Владимирович?

Такого поворота событий Нестеров не ожидал. Надо было немедленно отвечать на вопрос начальника, реагировать адекватно складывающейся ситуации. Но так не получалось: душа хотела одного, рассудок диктовал другое.

«Генерал вопрос задал так, для проформы, — думал он. — Знает, что никуда не денусь, а на самом деле не так все просто, как ему представляется. Здесь у меня все тип-топ, не то, что было раньше. А как будет там, одному Богу известно. Опять же ребята… Где еще таких золотых мужиков найдешь? Может, отказаться?.. Нельзя. Никто не поймет, а неприятностей наживу выше крыши. У них же все решено, договорено и просчитано. Опять-таки, служишь не там, где нравится, а где приказано».

Пауза затянулась, но начальник Управления терпеливо ждал.

Нестеров собрал свои мысли в кулак.

— Извините, Кирилл Борисович. Как-то неожиданно все получилось…

Генерал ободряюще улыбнулся. Он видел реакцию сотрудника: радости или, того больше, восторга от возможности перейти в другое, как считают многие, элитное подразделение у него не было. Значит, парень дорожит работой в Управлении, а это, что ни говори, приятно.

Сергей уже полностью владел собой и четко формулировал свои мысли:

— Первое время у меня было много сложностей, я никак не мог найти себя в работе. Допускал грубейшие, порой совершенно нелепые ошибки. От этого и лезли в голову дурные мысли: туда ли пришел, тем ли делом занимаюсь… ну и много чего другого. Я только сейчас понимаю, сколько времени и сил потратили на меня те же Алексей Иванович, Поздняков, Саша Муравьев, другие ребята… Не знаю, как им удалось выбить дурь из моей головы, сделать так, чтобы, в конце концов, поверил в себя, научился работать по-настоящему. Мне кажется, только сейчас я стал самим собой, появились интересные совершенно реальные разработки… Жалко, конечно, что приходится расставаться и с делами, которые не успел завершить, и с друзьями, но я понимаю необходимость этого шага. Скажите, Кирилл Борисович, в дальнейшем можно будет вернуться в Управление?

Генерал внимательно, испытующе посмотрел на Нестерова.

— Вопрос неожиданный. По крайней мере, у меня в кабинете он звучит впервые. Обычно, кто попал в разведку, обратно не возвращаются. Но нет правил без исключений. Будем рады опять принять вас в свои ряды. Однако задумываться об этом сейчас, по-моему, преждевременно — впереди у вас трудная, интересная работа. Надеюсь, что оперативный опыт, приобретенный в нашем Управлении, поможет достойно решить поставленные перед вами задачи.

Он встал, вышел из-за стола и протянул руку.

— Успехов, Сергей Владимирович, на новом поприще.

С девятого этажа на свой четвертый Нестеров спускался по лестнице пешком, надо было прийти в себя.

Вдруг в голове щелкнуло, и он вспомнил:

«Поздняков, дружище. Ты, небось, извелся там, в своем кабинете. Как же я, скотина неблагодарная, мог забыть про тебя?»

Он прибавил шагу, да так, что фактически перешел на бег.

— Сергей! Сергей Владимирович! Подожди, пожалуйста. Что ты летишь, как ракета? — Это был Семушкин, поджидавший Нестерова в коридоре. Выглядел он не так потерянно, как вчера, но бледность конопатой физиономии и черные круги под глазами говорили о бессонной, беспокойной ночи.

— Чего тебе, дорогой?

У Нестерова не было никакого желания и настроения с ним общаться: и Михалыч ждет, и событие радостное — а тут живой укор стоит…

— Пошли со мной к Позднякову, по дороге расскажешь, что у тебя еще случилось…

— Я принес… — семеня сбоку и заглядывая в лицо, прошептал Семушкин.

— Не понял, — искренне удивился Сергей. — Что принес?

— Коньяк, армянский, пять звездочек, три бутылки, для майора Крячкова.

Они стояли перед кабинетом Позднякова, и Сергей, чьи мысли неслись галопом абсолютно в другом направлении, не мог сообразить, как достойно и без потерь выйти из этой ситуации, но отступать было некуда. Только вперед!

— Ладно, — повернулся он к Семушкину, — сейчас посоветуемся и решим.

Нестеров коротко стукнул в дверь.

— Можно?

Увидев их вдвоем, Поздняков побледнел, челюсть бульдожки слегка отвисла; со странным выражением лица он откинулся на спинку стула. Семушкин с извиняющейся улыбкой кивнул в знак приветствия и занял позицию справа за спиной Нестерова.

— Юрий Михайлович! — Сергей под впечатлением только что состоявшегося разговора с генералом даже не обратил внимания на метаморфозу, что произошла с его другом-начальником. — Может, соберемся сегодня? Повод есть. Пока озвучивать не буду, но стол за мной. Вы не будете возражать, если Володя к нам присоединиться?

Михалыч сглотнул, как будто ему что-то мешало в горле, положил локти на стол и, набычившись, посмотрел на обоих.

— Какие могут быть возражения? — Поздняков отчего-то хрипел, как при ангине. — У нас клуб открыт, сам знаешь… Пусть приходит. Ты иди пока, Владимир Александрович. Нестеров тебе потом все расскажет. Иди, боец.

Как только закрылась дверь, Михалыч, встав, коротко выдохнул:

— Ну?

— Кирилл Борисович объявил, что меня переводят в Первый главк.

— И все?

— Все.

— Нестеров, у тебя с головой в порядке? Космонавт долбанный! Я тут сижу, мысли разные ковыряю, больше про покойников, конечно. Вдруг ты вваливаешься с Семушкиным… Я как увидел вас вместе, меня чуть Кондратий не хватил. Все, думаю, кранты. Это они от генерала пришли, сейчас будут приговор предъявлять.

Сергей никогда не видел его таким взволнованным.

— Вдруг какая-то пьянка-гулянка, Семушкин зачем-то… Гад ты, Нестеров, сволочь натуральная. Живьем в гроб меня загонишь, боец-молодец.

Достав платок, он вытер выступивший от волнения пот.

— Ладно, садись давай.

Они опять оказались по разные концы стола в положении начальник — подчиненный.

Поздняков сгибал-разгибал в пальцах скрепку, стараясь не смотреть в глаза Нестерову.

— Я давно знал, что тебя должны перевести, но думал: обойдется. Не получилось… Рад за тебя… — В голосе, однако, слышалось прямо противоположное. — Значит, решил проставиться по случаю назначения? Нормально, дело хорошее. Только Семушкин здесь причем? Он же не наш человек.

— Михалыч! Я думаю, надо все-таки закрывать вчерашнюю сагу о Форсайтах. Мне кажется, лучше момент трудно подобрать.

Выражение лица у Позднякова было скептическим.

— Выпьем, закусим, настроение создадим и под это дело глаза ему откроем. Опять же коньяк армянский, с ним надо что-то делать…

— Какой коньяк?

— Семушкин притащил. Три бутылки марочного армянского, специально для майора Крячкова.

— Да ты что? Молодец какой! Все-таки он у нас феномен, — улыбнулся Поздняков. — Может, оно все и к лучшему. Сделаешь под коньячок признание, камень с души сбросишь, и на сердце полегчает… Только будь осторожней, Серега. Вовочка хоть и хрупкого телосложения, но стаканом в репу врезать — на это у него силенок хватит… И прав, кстати, будет.

— Не боись, Михалыч. Я постараюсь деликатно, чтобы Вовчик не очень расстроился.

Отвальная

Вечером собрались в том же кафе на Кузнецком мосту, где гуляли когда-то с краснодарцем Прокоповым. Народу было немного, все свои, за исключением, конечно, Семушкина, который поначалу чувствовал себя не в своей тарелке. Но после третьего тоста немного расслабился, хотя напряжение оставалось: Нестеров же обещал, что на мероприятии обязательно будет майор Крячков. Поэтому портфель с коньяком Володя контролировал, неотлучно держал его у правой ноги.

Через часок «офицерского собеседования» Семушкин занервничал, а еще через полчаса совсем замучил вопросами: когда же, наконец, придет Крячков? Нестеров видел, что «клиент» не совсем готов к восприятию информации, по-хорошему, его еще чуток бы подзаправить, но дальше терпеть нытье было невозможно.

— Давай, Володь, ставь коньяк. Гаврилыч сейчас будет.

Семушкин почему-то достал одну бутылку, поставил на стол, открыл, однако разливать не стал. Наверное, решил подождать товарища майора. Нестеров, развернувшись к нему в полкорпуса, заговорил голосом старшего помощника ответственного дежурного КГБ СССР Крячкова.

— Что же это вы, товарищ Семушкин?

Володя завертел головой, пытаясь понять, откуда возник незабываемый, приводящий его в трепет голос.

— Мало того, что выражаетесь при исполнении, так еще и водку жрете? И в немалых количествах, как я вижу.

Последние слова Нестеров произносил уже лицом к Семушкину. Раздался дружный хохот. Веснушчатое Володино лицо налилось кровью, кулаки сжались с такой силой, что побелели костяшки пальцев, изо рта вырывался не связанный между собой набор слов:

— Это ты, да? Я вас… Вы узнаете… Никогда!..

Семушкин сделал движение, порываясь уйти, но его пригвоздил голос Позднякова.

— Стоять, боец! Может, послушаете, Владимир Александрович, старших товарищей?

Юрий Михайлович умел завораживать и приказать мог так, что пойти наперекор не смел никто. К тому же, волею случая, за столом они оказались друг против друга, и Михалыч не преминул воспользоваться этим обстоятельством.

— Смотри на меня, Володя, и слушай. Глаза подними, вот так… Попробую объяснить тебе, что вчера произошло. Если, конечно, ты в состоянии что-либо понимать. Готов к восприятию?

За столом наступило молчание. Семушкин через силу кивнул в знак согласия.

— Владимир Александрович, ты никогда не задумывался, почему с завидной регулярностью становишься объектом всяких шуточек, приколов и прочего? Ничего в твоей головушке не щелкает? Или ты уверен в своей непогрешимости? Судя по всему, так оно и есть.

Поздняков, не отрываясь, смотрел на Семушкина.

— Мы, видать, не знаем, что ты у нас доктор юридических наук, имеешь богатый оперативный опыт, завербовал с десяток иностранцев, награжден высокими государственными наградами. Так, Володя? Неужели не так? Что же ты тогда, профессор кислых щей, весь оперсостав отдела «лечишь»? Какое имеешь на это право? Почему от твоих нравоучений все наши бойцы стонут? Хотя почему только наши? Занудством и заносчивостью ты и других достал. Начальник твой, Плотников, уже не раз оправдывался и извинялся перед другими подразделениями за твое высокомерие, беседы с тобой проводил. Но тебе, дружок, хоть ссы в глаза — все божья роса. Ничто тебя не берет! Как с тобой еще бороться, если не такими методами, что использовали ребята?

Семушкин, сжав губы в тонкую линию, зло, с ненавистью смотрел на Позднякова. А тот, видя его реакцию, ударил из «главного калибра».

— Рапорт хочешь писать? Пиши, дорогой. Только подробно, с деталями. И объясни, заодно, каким рейсом можно долететь из Воронежа во Фракфурт-на-Майне. Там, для твоего сведения, на поле одни «кукурузники» стоят, и никакого пограничного и паспортного контроля нет…

Все смотрели на Семушкина. До него, похоже, стала доходить нелепость ситуации, а Поздняков в более жесткой манере продолжил:

— Семушкин Владимир Александрович, оперуполномоченный центрального аппарата Комитета государственной безопасности СССР, с двумя высшими образованиями. Как вы себе представляете: в какой такой природе могут существовать, вопреки всем правилам конспирации и человеческой логики, сводные списки агентуры, работающей по контингенту иностранных учащихся, да еще с раскрытием всех установочных данных? Не знаете? Пойдем дальше. Сутки прошли, а ты все веришь, что по твоей команде ракетные части противовоздушной обороны страны сбили гражданский самолет с пассажирами. Приказ по городскому телефону отдавали, товарищ маршал Советского Союза? Еще будем перечислять или тебе хватит для определения степени своей профессиональной пригодности?

Семушкин опустил свою рыжую голову. Уши полыхали ярко-красным пламенем, как на морозе. Поздняков, взяв стакан, где плескалась «сотка» водки, примиряющее сказал:

— Володя, не сердись на ребят, лучше на себя обернись. Обижать тебя по-настоящему никто не хотел. Так получилось; в чем-то ты и сам виноват. Давай, брат, лучше шлепнем по маленькой, всепрощающей, сделаем зарубки на память и не будем больше вспоминать об этом.

Водка пошла по своему назначению. Семушкин, без всякой реакции на предложение Позднякова, стоял, опустив голову. Потом медленно обвел взглядом закусывающую опербратию, говорящую ему что-то шутливое и доброе, губы его затряслись и сквозь бессильные слезы, бросившись к выходу, он закричал:

— Да пошли вы…

Он не успел сделать пяти шагов, как со всего маха влетел в здоровенного, как огромный платяной шкаф, милицейского лейтенанта.

— Так, нарушаем, значит? — Голос у мента был недобрый. Правой вытянутой рукой он держал Володю за лацкан пиджака. Семушкин, и так-то не атлетического телосложения, по сравнению с ним казался сущим ребенком.

— Отпустите меня, отпустите немедленно!

Он хотел освободиться, но его попытки выглядели такими беспомощными, что, кроме чувства жалости, ничего другого не вызывали.

— Чего дергаешься, рыжик дохленький? — сказал лейтенант с издевкой и наслаждением, видя, как безуспешно барахтается человек. — Испортил мне аппетит и еще дергаешься, суслик? Щас сдам тебя нашим, они из тебя вмиг картинку сделают. Посидишь, отдохнешь суток пятнадцать, запомнишь, как милицию обижать.

Ближе всех к ним был Нестеров, который с доброжелательной улыбкой шагнул на выручку Семушкину.

— Извините, коллега, вышло недоразумение. Все получилось случайно. Мы приносим свои извинения, отпустите, пожалуйста, нашего товарища, — и Сергей протянул руку к Семушкину.

Лейтенант резким движением отбросил руку Нестерова.

— Коллега? Хрен на грядке тебе коллега. Отойди в сторону, интеллигент вонючий, срань поганая, а то компанию составишь дружку своему.

Он вел себя так, будто царь и бог на этом пространстве.

Сергей изменился в лице: он органически не переносил хамства и грубости.

— Слышь, ты, недоумок в погонах! Я — старший лейтенант КГБ, вот мое удостоверение. Видишь? Буквы знаешь, читать умеешь? Если не оставишь нашего товарища в покое, хорошего для тебя будет мало. Возьмем его силой, а тебе припишем нападение на сотрудника органов госбезопасности. Ты у меня век не отмоешься, даже в ментовке своей поганой. Понял, хрен без грядки?

Чекисты сделали движение вперед, и милиционер сумел оценить превосходство противника.

— Звиняйте, дядьку!

С кривой улыбочкой он отпустил пиджак Семушкина.

— Я ж не знал, что вы из ГЭБЭ. Сразу б сказали, и разговоров бы не было. Я, товарищ старший лейтенант, и науку вашу, и вас очень даже хорошо понял и запомнил. Так что, простите-извините, как говорится. До побачинья!

Милиционер пятился, не сводя с них маленьких злых глаз, потом резко повернулся и вышел из кафе.

— Серега, спасибо… — сказал Семушкин дрогнувшим голосом.

— Да брось, Володь. Это ты меня извини, — Нестеров приобнял его за плечи. — Глупо все получилось. Не сердись, будь другом.

Они вернулись за стол, к пельмешкам и водочке.

— Да ладно… — Семушкин смущенно улыбнулся. — Сергей, а как это у тебя так классно получается на разные голоса говорить? Здорово! Я думал, только артисты в театре или в цирке так могут. Тебе на сцене выступать надо.

— Правильно, Володя, — вступил Михалыч. — Мы его теперь на гастроли отправляем, чтоб зарубежную публику поражал своим талантом. За что и предлагаю выпить! — Внезапно Поздняков изменился в лице, увидев кого-то за спинами Семушкина и Нестерова. — Тьфу ты, мама дорогая! Как говорится, не плачь — прости шального сына. Только этого нам не хватало для полного счастья…

— Что случилось, Юрий Михайлович? — Саша Муравьев, сколько б ни выпил, всегда очень чутко реагировал на обстановку. Тем более, если это касалось руководства.

— Спокойно… Столик у окна, мужик мясо ножом пилит, видишь?

— Знакомый персонаж, встречал я его в наших коридорах.

— Не то слово. Человек из председательской когорты, должности не знаю, но в принадлежности не ошибаюсь… Представляешь, он во всех подробностях наблюдал картинку с милицейским лейтенантом. Да и нас срисовал. Вот попали…

Разговор шел почти шепотом, никто на них внимания не обращал.

— Раскудрявый палисадник, посади туда цветы, — вздохнул Поздняков. — Только бы все обошлось. Ребятам не говори, не расстраивай раньше времени.

— Ясен перец, не буду… А вы не знаете, что у нас за манера пошла: милицейским протоколам верить больше, чем своим сотрудникам? Говорят, неделю или две назад полковник из Первого главка ни за что в ментуру залетел, так его чуть из партии не поперли.

— Муравьев, это ты к чему? Если хочешь узнать, отчего у нас такие порядки, не меня спрашивай. Встань на партсобрании и задай, пожалуйста, свой вопрос парткому КГБ. Будет очень интересно, что ответят наши идейные руководители.

Разговор за столом стал опять принимать общий характер. Кто-то высказался за то, чтобы новую фазу офицерского собрания отметить свежей порцией долгожданного коньяка, и Семушкин, с полным согласием открыв вторую бутылку, начал разливать по стаканам, но не успел.

В очередной раз открылась стеклянная дверь; в кафе зашел подтянутый, щеголеватый, весь с иголочки капитан милиции, а за ним знакомый лейтенант и еще четыре милиционера в полном снаряжении. Все направились к двум сдвинутым столикам команды Позднякова.

— Вы и вы… — капитан по подсказке лейтенанта, стоящего за его плечом, указал на Нестерова и Семушкина. — Встали и прошли с нами.

Увидев, что кто-то пытается возразить, капитан резко добавил:

— Не советую. Мы — при исполнении, а вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения, нарушаете общественный порядок, распиваете спиртные напитки, нецензурно выражаетесь. — Капитан выглядел абсолютно спокойным и уверенным в себе. — Лица, на которых я указал, не подчинились законным требованиям представителя власти, допустив в его адрес оскорбления и угрозы физической расправы, что является противоправными деяниями. Поэтому я должен их задержать и доставить для составления протокола и дальнейшего рассмотрения материалов по существу.

Офицер милиции обвел комитетчиков взглядом, проверяя реакцию.

— Будете противодействовать — использую для выполнения поставленной мне задачи все имеющиеся в распоряжении силы и средства, вплоть до применения оружия. Полагаю, однако, не в ваших интересах усугублять ситуацию, учитывая состояние, в котором вы находитесь, — он иронично улыбнулся, завершая свое выступление. — Предлагаю: спокойно покинуть помещение, а указанным мной лицам пройти с нами в отделение. Здесь недалеко.

Численное преимущество было на стороне чекистов, но они понимали, что капитан рассчитал все правильно.

Ситуацию взял в свои руки Поздняков.

— Сомов, расплачиваешься за ужин. Остальным разойтись по домам и быть на телефонах. Я остаюсь с Семушкиным и Нестеровым. Выполнять!

Серьезность положения была более чем понятна. Уже через несколько минут за их столиками никого не осталось, а Поздняков, Семушкин и Нестеров оказались в окружении милиционеров.

Михалыч хорошо понимал, что дело пахнет скандалом с оргвыводами и последствиями. А как по-другому? Коллективная пьянка, конфликт с милицией — серьезный повод для разбирательств по всем линиям. Подключится большой партком: изучат морально-психологическую обстановку в коллективе, оценят роль руководителей, под микроскопом исследуют деятельность секретаря и членов партбюро. Тут же, не отходя от кассы, разберутся с персоналиями: Семушкина, бедного, вообще с дерьмом смешают, как зачинщика; Нестерова переведут не в ПГУ, а куда-нибудь в ХОЗУ портянки считать. Если не выгонят, конечно. Ну, а ему…

Поздняков, взяв под руку капитана, отвел его в сторону и стал что-то доверительно рассказывать, убеждать, просить. Не было случая, чтобы кто-нибудь ему отказал. Но, судя по выражению лица эмвэдэшника, все старания были тщетны. В то же время возвращаться к задержанным и подчиненным капитан почему-то не спешил. Он даже стал поддерживать разговор.

Лейтенант, с которого и началась история, подошел к Нестерову.

— Так кто из нас хрен, старлей? Чего глазки таращишь? Очень я тебя испугался, ути-пуси… Погоди, сука, ты еще у меня наплачешься, долго будешь помнить нашу встречу. Слабачок ты, старлей… Сам-то ничего не стоишь, соплей можно перебить, вот ты за спины дружков и прячешься. А еще, говорят, вас там всяким приемчикам учат. Врут, видать, суки… Засранцы вы все, засранцы! Что зубками скрипишь? Все равно ничего не сделаешь. Плюнуть на тебя и растереть.

Он смачно отхаркнулся и попал на ботинок Сергея, после чего рассмеялся, широко открыв рот и брызгая слюной прямо в лицо Нестерова.

Тот побледнел, зная, что в следующую секунду станет работать на автомате: носком правой ноги — удар в голень, под чашечку; мент согнется и тогда — ладонями по ушам да с размаху коленом в морду… Почему он сдержался, что остановило? Может, присутствие своих? Будь он один, все могло быть по-другому.

В кафе почти никого не осталось. С момента, когда появилась милиция, народ потихоньку рассеивался. Возможные посетители, заглянув и увидев защитников правопорядка, сразу удалялись.

Внезапно раздался спокойный и громкий голос:

— Кто из сотрудников милиции старший?

У дверей стоял невысокого роста мужчина в пальто с меховым воротником и ондатровой шапке, за его плечами возвышались два молодых человека под метр девяносто каждый, похожие друг на друга, как братья-близнецы.

— Капитан Лисовский, ГУВД Москвы, — представился милиционер. — Кто вы такой?

— Полковник Беляев, начальник дежурной службы при Председателе КГБ СССР. Вот мое удостоверение. Нам необходимо переговорить. Пройдите, пожалуйста, сюда.

Он указал на освободившийся в углу кафе столик.

Поздняков с недоумением наблюдал за действиями вошедшего. Это был человек, которого он узнал и рассказал о нем Муравьеву. Когда тот успел выйти и вернуться с сопровождением — непонятно… Или Поздняков потерял счет времени?

В кафе наступило гнетущее молчание, все ждали, что будет дальше.

Разговор длился не более трех минут, после чего комитетчик вытащил блокнот, что-то написал, аккуратно оторвал листок и передал его капитану. Прочитав, тот спрятал написанное в планшет, козырнул и резко скомандовал:

— За мной!

Ничего не понимающие милиционеры вместе с лейтенантом выскочили за дверь.

— Теперь вы, — обратился к Позднякову, Семушкину и Нестерову представившийся полковником Беляевым. — Выходим и следуем по правой стороне Кузнецкого моста к зданию Комитета. Я первым, потом вы, замыкающие — мои сотрудники.

Они вышли из кафе. С противоположной стороны улицы, от ЦУМа, за ними, не скрываясь, в полном составе наблюдали знакомые лица в милицейских погонах. Они же стали их сопровождать, держась невдалеке.

В полном молчании чекисты дошли до приемной КГБ; был уже десятый час вечера. Беляев, нажав кнопку звонка, вызвал охрану. Ему открыли, и все зашли внутрь.

— Вы, — обратился он к молодым людям, сопровождавшим его, — следуйте к месту службы. Остальные за мной, пожалуйста. Кабинет номер два.

Помещение было достаточно свободным, а из обстановки — обычный стол и с десяток стульев.

— Раздевайтесь, присаживайтесь. Можете курить, только не все сразу.

Хозяин не выглядел особенно радушным, но и излишней жесткости, которую они уже отметили при его общении с милиционерами, в голосе не было.

— Ваши удостоверения, пожалуйста. Будем знакомиться. Я Беляев Николай Алексеевич, должность и звание вы слышали.

Посмотрев документы и разложив их в раскрытом виде перед собой, полковник обратился к Позднякову:

— Юрий Михайлович, не помнишь меня? Два года назад зимой в Кратово вместе отдыхали. Ты еще тогда на горке лыжу сломал… Помнишь, конечно. Вижу, что помнишь. И в кафе меня узнал, — улыбнулся Беляев. — Рассказывайте, друзья, по какому поводу собрались, что отмечали и почему места получше и подальше от работы не нашли? Рассказывайте, рассказывайте! Здесь молчать не получится, да и вредно для вас.

Начал Поздняков, затем как-то незаметно все перешло к Нестерову, а тот, натура артистическая, не заметил, как увлекся и стал показывать ситуацию в лицах, временами вызывая улыбку Беляева. Когда повествование дошло до событий в кафе, тот его остановил:

— Стоп, дальше я знаю. Был там, все видел и слышал.

Семушкин и Нестеров удивленно переглянулись.

— Счастье ваше, что о перипетиях состоявшегося сейчас общения с представителями органов внутренних дел я узнаю не из милицейских протоколов. Будь по-другому, на всей вашей карьере в Комитете можно поставить жирнющий крест. Правильно, Юрий Михайлович?

Поздняков согласно кивнул.

— Видите, молодые люди, начальник ваш прекрасно понимает, в какое дерьмо вы вляпались. А теперь скажите, ничего необычного не заметили? Не торопитесь, подумайте спокойно, время есть. Можете высказать любые соображения.

Семушкин, тщетно пытаясь сосредоточиться, беспомощно моргал глазами; Михалыч, закурив очередную сигарету, ушел в себя, а Нестеров невидяще смотрел в глаза Беляева, по деталям вспоминая последние события.

Первым начал Поздняков.

— В том, как все начиналось, ничего особенного не вижу. Менты в последнее время вообще ведут себя по-хамски, с нами в том числе. Особенно те, кто на улицах в форме работает. С оперсоставом нормальные отношения как были, так и остались. Эти же бросаются, словно бешеные. Лейтенант-горилла как раз из этой породы, а Володя ему просто под руку попал. Когда лейтенант уходил, у меня щелкнуло, что надо сматываться, уж больно злобен был, собака… но лень-матушка и русское авось…

— Какое там авось? — перебил холодный голос Беляева. — Водка, Поздняков, водочка виновата, а не лень-матушка, как ты говоришь. Ладно, продолжай.

Михалыч в смущении опустил голову.

— Наверное, вы правы, Николай Алексеевич. Не без этого, конечно. Но главное в другом.

Он замолчал, сосредотачиваясь.

— Казалось бы, получил лейтенант по носу, побежал к своим за подмогой — здесь ничего странного нет, в каждой деревне такой разворот. Вроде как: «Ребята, наших бьют!» А вот откуда капитан взялся? Я таких орлов у них лишь в министерстве видел. Вы бы слышали, как он говорит, какие отточенные формулировочки. И за плечами у него точно не средняя школа милиции, больно грамотный человек… Я пытался его уломать, не устраивать скандала, разойтись полюбовно. Вспомнил Елисеева, заместителя начальника ГУВД, еще пару мужиков, с кем работал и кого знаю. Ничего, ноль эмоций, как будто это не его руководство. Вообще, как он оказался в отделении милиции и почему с нарядом прибежал? Сапожки-то хромовые, в таких зимой по коридорам ходят, а не по снегу за преступниками бегают. Разговаривал со мной тоже странно: и не отказывал, и не соглашался. Ни два, ни полтора.

— Знаете, что я думаю, — подключился Нестеров. — Наверное, он специально тянул. Я вспоминаю, какая у него была напряженная спина. Он разговаривал с вами, Юрий Михайлович, а сам прислушивался, какой у нас с лейтенантом разговор идет… А эта падла, извините, Николай Алексеевич, меня так доставал, вы представить себе не можете! Хамил, обзывал всякими словами, на ботинки плевал, из кожи лез, — фактически умолял, чтобы я ему в рожу заехал. Но теперь я понимаю, специально все было сделано: и наглость его, и оскорбления. Он даже подставился, в расчете, что я ему по яйцам врежу, троглодит хренов! Наверняка, подготовился, что буду бить по мужскому достоинству. Может, успел даже дощечку какую-нибудь, как защиту, поставить. А зря. У меня была другая заготовка. Я бы его так порадовал, будь здоров!

Мысль, к которой он шел, пока рассказывал, сформировалась.

— И вот тогда они бы оттянулись по полной. Для начала отделали бы нас прямо в кафе. В ментовке еще добавили. До утра засунули в обезьянник, и только потом передали бы вам, Николай Алексеевич, в дежурную службу… А что дальше, у меня воображения не хватает.

— Фантазии тут ни к чему, опыт разбирательств происшествий подобного рода уже имеется. — Беляев бросил взгляд на удостоверение, лежавшее перед ним, и продолжил: — В течение недели, Сергей Владимирович, проводится служебное расследование, затем по его результатам исключают вас из партии и поганой метлой выгоняют из органов. Вот так, товарищи офицеры.

— Но мы же не виноваты! — чуть не закричал Семушкин. — Я помню, как эта сволочь схватила меня. Да от него злобой за версту разило! Он убить был готов!

— Володя, успокойся, — вернул его на землю Поздняков. — Что всполошился? Мы же в приемной Комитета, а не в ментовском обезьяннике.

— Правильно, Юрий Михайлович, — поддержал Беляев. Зазвонил телефон, стоящий на столе, он взял трубку, выслушал сообщение и коротко ответил:

— Хорошо, понятно… Спасибо. Пусть подойдет дежурный. — Потом посмотрел на сидящих перед ним офицеров. — В силу сложившихся обстоятельств объяснять вам ничего не буду, принимайте все, как есть. Сейчас вас выведут через запасной выход, и вы окажетесь в метро на платформе станции «Площадь Дзержинского». Завтра подготовите собственноручные отчеты о произошедших событиях, с подробным описанием деталей конфликта с представителями органов внутренних дел. Никаких домыслов и умозаключений, только факты и результаты наблюдений. Вы, Юрий Михайлович, передадите отчеты мне. При написании документов прошу соблюдать правила конспирации с тем, чтобы информация не стала достоянием гласности других лиц, включая коллег по работе. Ни один человек, в том числе руководители отдела, не должен быть в курсе происшедшего. Тем, кто был вместе с вами сегодня, объясните, что сумели договориться с милицией, хотя бы за тот же коньяк. Понятно? Не сможете удержать информацию — пеняйте на себя.

Раздался стук в дверь, и вошел дежурный.

— Проводите товарищей по запасному варианту, — сказал Беляев и, повернувшись к оперработникам, предложил забрать лежащие на столе удостоверения.

Когда все трое были у дверей, Семушкин внезапно остановился и, покраснев, обратился к Беляеву:

— Я вечно попадаю в неловкие ситуации, все смеются надо мной, даже когда хочу сделать что-то от души. Сейчас, наверное, то же самое будет… Ну и пусть! — Он перевел дух. — Николай Алексеевич, товарищ полковник, спасибо за все. Не обижайте меня отказом, пожалуйста, и сами не обижайтесь. Это от чистого сердца. Возьмите, пожалуйста. Хороший, самый лучший коньяк, армянский, пять звездочек…

С этими словами Семушкин, открыв портфель, достал последнюю бутылку и поставил ее на стол перед Беляевым.

Что происходило в душе полковника, сказать трудно. На лице не дрогнул ни один мускул. Он, встав из-за стола, посмотрел на всех троих.

— Идите и не забудьте, что я сказал.

Когда дверь за ними закрылась, он вызвал сотрудника внешней охраны и из сообщения понял, что милицейская «наружка» не случайно оказалась в районе приемной. Ведут наблюдение, вероятно, пытаясь понять, что будут делать дальше с задержанными. Какие мысли бродят у эмвэдэшников в головах, сказать трудно, поэтому он и отправил Позднякова с ребятами от греха подальше по запасному варианту.

«Что происходит? — размышлял Беляев. — Это не первый случай, когда МВД создает провокационные ситуации в отношении сотрудников госбезопасности. Сегодня утром застрелился полковник Нестеренко, заместитель начальника отдела Второго главка. Две недели назад его задержала милиция в метро. Он ехал с дежурства и заснул в вагоне. На конечной — милиционеры, не разбираясь, скрутили его, избили до потери сознания, не дав слова сказать, а когда увидели при обыске удостоверение, насильно влили в него водку и оставили до утра в камере; только потом вызвали дежурную службу Комитета. Все это он описал в предсмертной записке, и оснований ему не верить нет… Я же помню Нестеренко со времен погранучилища, потом еще вместе на соседних заставах на финской служили. Классный мужик… был. Наши тоже непонятную позицию заняли: ему не поверили, а мерилом истины сделали милицейские протоколы… Нестеренко и не выдержал; с женой еще развелся… В общем, все одно к одному…»

Беляев открыл форточку, оторвал кусок газеты, свернул его кульком, ссыпал туда давно погасшие окурки. Делал все машинально, вспоминая, как Председатель после доклада по самоубийству дал поручение провести тщательное, объективное служебное расследование и с горечью отметил, как мало доверяем своим сотрудникам и не ценим драгоценный человеческий материал, которым располагаем. Ему же, Беляеву, приказал провести анализ всех случаев задержания милицией сотрудников органов госбезопасности и выяснить, нет ли эскалации этой тенденции в течение последнего времени.

«Есть над чем подумать, — усмехнулся Беляев, — учитывая, мягко говоря, нелюбовь Министра внутренних дел к нашему Председателю. И тут — надо же! — сегодняшние события… Молодец, конечно, Нестеров. Если б не сдержался, всем было бы плохо. Такое бы дело раздули, что только держись. До вселенского масштаба! Никто не помог бы ребятам. Завтра, как получу рапорта, доложу Председателю. А сейчас — домой. Времени уже первый час, опять Полина ругаться будет».

«Грэг»

Этим вечером Нестеров приехал домой пораньше, еще засветло.

Двор жил обычной жизнью. Колька с Витькой, братья-близнецы, не сильно и не больно валтузили тихого семилетнего Яшу, сына торгпредского шифровальщика. Дворничиха, из местных, метелкой отбрасывала к забору листья с горячего асфальта. Соседки с верхнего и нижнего этажей, Татьяна с Наташкой, игнорируя окружающих, сложив руки под мощными грудями, с упоением перемывали кому-то кости.

«Интересно, — подумал Сергей, пожелав им доброго вечера, — они хоть на обед прерывались? Или с восьми утра так стоят?»

В трехэтажном торгпредском доме жило пять семей. Нестеровых поселили в двухкомнатную квартиру на втором. Правда, слово «поселили» в этом случае вряд ли уместно. Квартира числилась за ведомством, название которого вслух за рубежом не произносилось, стояла пустой и ждала приезда новых жильцов больше полугода: досрочно откомандировали Фомкина, а готовой замены ему не было. Так что, пока в пожарном порядке готовили Нестерова, времени утекло много. В заключительной беседе генерал, обрисовав, какие надежды они на него возлагают, совершенно недвусмысленно дал понять, что, учитывая обстоятельства отъезда Фомкина и образ его поведения, Нестерову надо держать ухо востро. Прав оказался генерал.

Любе Нестеров ничего не стал рассказывать. Хотя, как оказалось, от жены разведчика мало что можно спрятать.

Он поднялся на второй этаж, открыл дверь. В гостиной никого не было, хотя какое-то шевеление в квартире слышалось.

— Любаша, я пришел.

Она выглянула из кухни, держа поднятыми руки, по локоть испачканные в муке:

— Сережка! Извини. Видишь, не могу выйти, все полы извазюкаю. — Жена скрылась на кухне. — Ты что сегодня рано? У меня ужин еще не готов.

— Не беспокойся, я не голодный. А где Олег?

— Его Федоровы забрали, у Жени сегодня день рождения.

— Понятно.

«Это даже хорошо, — подумал он, — можно будет спокойно подготовиться к встрече».

— Любань, у меня сегодня мероприятие в городе, когда вернусь, тогда и поужинаю. Ты не обращай внимания, занимайся своими делами, а мне надо собираться.

Погруженный в себя, он шел в спальню, не замечая, как она вышла на порог кухни и с внезапно вспыхнувшей тревогой посмотрела на него.

Сергей, открыв платяной шкаф, достал свой «боевой» наряд: светлую рубашку на выпуск, темно-коричневые без складок брюки и сандалии. Типичная одежда местного мужского населения, которую совершенно свободно носят западники и не особо жалуют сотрудники совзагранучреждений, особенно посольские. А Нестеров, исходя из задач, которые перед ним поставили в Центре, с самого начала стал надевать эти вещи при вечерних выездах в город. Поначалу кое-кто косился, но прошло время, люди привыкли, и уже совершенно спокойно относились к таким трансформациям. Тем более, когда узнали про любовь Нестеровых к местным ресторанчикам, харчевням и лавкам старьевщиков.

Он стал переодеваться и по мере того, как на нем оказывались брюки, потом рубашка, чувствовал, как все становится другим. Оголяются нервы, напрягаются мускулы, обостряются зрение, слух, обоняние. Куда-то исчезает расслабленный и обессиленный тропической жарой индивидуум и рождается совершенно другой человек: собранный, сильный, сжатый, как пружина, готовый к любым неожиданностям… Нестеров посмотрел на себя в зеркало: черты лица заострились, выступили вперед скулы, сжались в узкую линию губы, напряглись мускулы. Но самое странное — глаза. Они изменили форму, по-азиатски стали раскосыми, и так случалось каждый раз перед выходом на встречу.

«Удивительная штука, — думал он. — Я и представить не мог, что такие чудеса могут происходить. Сказать кому — не поверят».

Время бежало без остановки. На часах — девятнадцать семнадцать.

— Любаша, посмотри, пожалуйста, Ваня на месте?

Она вышла на лестничную площадку. Заметно потемнело. Со второго этажа через открытое окно заглянула во внутренний двор и увидела под светом уличного фонаря, как Лукашов, водитель резидентуры, с какими-то вещами садился за руль Сережкиной машины. Люба вернулась в комнату, прикрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной. Каждый раз, когда он уходил на такие «мероприятия», ее охватывала дрожь, от которой не было спасения. Что происходило за два-три часа его отсутствия, она не знала, зато видела потом посеревшее, осунувшееся лицо, мешки под глазами, отсутствующий для окружающих, погруженный в себя взгляд. Он был чужим, отстраненным даже для нее с Олежкой. И хотя уже на следующий день Нестеров становился самим собой, она не могла привыкнуть к его вечерним моционам, как он в шутку их называл. Чувство безотчетного страха за своего Сережку не оставляло ее в эти тягучие длинные часы ни на минуту.

— Иван только что подошел, — сказала она, стараясь выглядеть спокойной. — Ты уже уходишь?

— Пора, солнышко! Не скучай, буду часика через два, два с половиной…

— Сережа, поосторожней, пожалуйста. — В ее глазах были страх и мольба. — Прошу тебя…

Нестеров аккуратно, чтобы не обидеть, развел ее руки.

— Не волнуйся, все будет хорошо, обещаю. Ты ведь знаешь, я девушек, особенно таких, как Любочка Китаева, никогда не обманываю. Если обещаю, что женюсь, то слово свое держу. — Он чмокнул ее в щечку и заторопился вниз.

«Вот женщины в русских селеньях, — сверлило в голове. — По-настоящему и знать ничего не знает, но провожает каждый раз, как на войну. Чутье, что ли, срабатывает?»

Его джип, как положено, стоял «под парами».

— Ваня, привет, дорогой! Сумку не забыл?

— Возьми на переднем сидении. Шляпа рядом с тобой. Все должно быть на месте, проверь на всякий случай. Кротов просил передать, что режим в городе обычный. Но мы все равно покрутимся. В «Асторию» заедем, там Гладышев будет, он нас подстраховывает. А пока посиди, подумай, все равно тебе делать больше нечего, сейчас моя работа.

Машина пошла тихим ходом в открытые ворота, раздвигая светом фар упавшую непроглядную темноту.

Ночь в город приходила почти мгновенно. Не было ни вечеров, ни рассветов. Полутона просто не существовали. Вечерами с удивительной красоты закатами можно было наслаждаться только на берегу моря, где свежесть, легкий ветерок и теплая водичка. А здесь… Времени двадцать пять восьмого, а тьма — хоть глаз выколи.

Нестеров сидел на заднем сидении. Повторил про себя план предстоящей встречи и подумал, что еще ни разу у него не прошло так, как было задумано. Судя по тому, что говорил резидент, у других тоже не лучше. Но, что бы ни случилось, какие бы вводные ни поступили, кровь из носу — ты должен получить информацию, уточнить детали, поставить задание, определить условия связи, проработать вопросы безопасности… и еще два вагона и маленькая тележка того, что надо сделать. Но это — как учили, а в жизни все совсем по-другому. Приходит агент с проблемой, для него самой важной и больной, и пункты твоего плана оказываются на втором или третьем плане. И нет ни помощников, ни подсказчиков, и начальник любимый и мудрый далеко-далеко. И решение, от которого порой судьбы человеческие зависят, ты должен сам принять, и ответственность за все, что нарешал, ляжет только на тебя. Вот какая петрушка, брат. Жизнь такие сюрпризы преподносит, что только держись.

Как, к примеру, начиналась его командировка?

По всем правилам науки, перед отъездом в страну отработал легенду: где учился, где крестился, с кем работал, кого знаешь, друзья, приятели и все такое прочее. Зашифровался, можно сказать, по полной. Приехали, стали знакомиться с соседями, коллегами по работе в Торгпредстве, а ему аккуратно так, ненавязчиво, дают понять: «Мужик! Ты, конечно, можешь врать, поскольку мы понимаем, чей хлеб жуешь, но особенно не завирайся, совесть имей. Мы же хорошо знаем, кто ты и зачем сюда приехал». А куда, брат Тяпкин-Ляпкин, денешься, если твой предшественник, засранец, не раз и не два по пьянке грозился отправить всех на родину за нарушения правил поведения советских граждан за рубежом, нес всякую другую ересь, за что его, в конце концов, и отправили досрочно в Союз. И как после этого, скажите на милость, надо вести себя с соседями, которые пребывают в твердой уверенности, что его, Нестерова, специально приставили следить за их поведением, смотреть, что они едят, сколько пьют, с кем гуляют и спят, что говорят, какие анекдоты рассказывают. Почти полгода пришлось отношения с людьми налаживать, образ врага стирать.

Ситуация с квартирой и машиной — отдельная песня. В Торгпредстве дефицит с жилплощадью и транспортом, а тут у всех на глазах простаивает и то, и другое. Ждали-ждали, вот-вот замена приедет, и дождались… через семь месяцев. А контрразведка, она не дура, все видит и на заметку берет. Будь Нестеров на старом месте, ни за чтобы не оставил без внимания такие детальки. Поневоле генерала вспомнишь с его напутствием. Короче, как говаривала мама: «Все у тебя не как у людей, Сережа».

— Серый, — прервал его воспоминания Лукашов. — Подъезжаем к «Астории».

Машина, завернув за угол, остановилась перед парадным входом в отель.

Нестеров зашел в бар, взял бокал пива, не торопясь огляделся. В зале, в некотором удалении, за столиком сидел Гладышев с каким-то иностранцем. Увидев, кивнул, поприветствовал. «Значит, все спокойно… Что ж, будем двигаться дальше», — отметил Сергей, салютуя в ответ своим пивом.

До встречи еще оставалось время, и Лукашов стал опять нарезать круги по городу. Причем он никогда не повторялся и тем не менее ни разу не сбился с маршрута. На место встречи всегда выходили минута в минуту.

— Сережа! Готовься…

В свете фар обозначилась фигура человека в светлой рубашке с полотняной сумкой через плечо. Верный джип сбросил скорость и катился на нейтралке.

«Кажется, он… — подумал Нестеров, но тут же в ухо зашептал другой голос: — А может, не он?»

Внутри все схватило морозом, холодом, тело и мозг превратились в единый, четко работающий механизм, не было ничего другого, кроме того, что должен сейчас сделать.

Лукашов вырубил дальний свет.

— Ваня, я пошел.

Аккуратно, почти бесшумно, Сергей приоткрыл заднюю дверь, в левую руку взял шляпу и змеёй скользнул на землю. Двигаясь быстрым шагом, одетый, как большинство местных, с сумкой, купленной за гроши на старом рынке в центре города, он приближался к идущему впереди человеку. Машина с погашенными габаритами шла немного впереди. Если это не «Грэг», тогда Нестерову надо будет обратно нырять в свою таратайку и идти дальше по маршруту.

Когда между ними оставалось всего несколько метров, человек остановился, полуобернулся и сделал характерный жест рукой.

— Грэг, его манера, — мелькнуло у Сергея. Хотя сомнения все-таки оставались и растаяли лишь после того, как оба оказались лицом к лицу.

— Здравствуйте, господин Лео.

— Здравствуйте, Серж! Как ваше здоровье, как себя чувствуют родители и дети? Все ли благополучно в вашей семье?

— Вы, как всегда, очень внимательны, господин Лео. Спасибо, у нас все хорошо. Как здоровье вашей супруги?

— Благодарю, но улучшений почти нет…

— Я принес лекарства, которые вы просили. В дозировке, что была указана, должно хватить на полтора месяца.

— Вы спасаете ей жизнь, Серж. Я и не надеялся, что вам удастся достать препараты так быстро. Вы нашли их здесь?

— Нет, что вы, пришлось запрашивать Москву. Это очень дорогие и редкие лекарства, производятся только в Швейцарии. Поймите меня правильно, но ради вашей безопасности я хочу, чтобы вы знали об этом. Должен предупредить, что врач, делавший эти назначения, прекрасно представляет…

— Не волнуйтесь, дорогой Серж. Я хорошо понимаю, что вы хотите сказать. Не беспокойтесь, доктор — близкий родственник моей жены, он прописал эти лекарства потому, что имеет несколько отдаленное представление о моих возможностях за рубежом. Представляет себе, наивный человек, что, работая там, я накопил кучу денег и у меня связи не хуже, чем у нашего министра иностранных дел. Так что с этим все в порядке.

Джип, слабо отрабатывая мотором, ушел вперед и скрылся в темноте. С правой стороны от дороги, в скудном свете редко появляющейся луны, блестел пруд, по берегам которого росли невысокие с густой кроной деревья.

— Давайте здесь остановимся.

Они сошли с обочины и сделали несколько шагов. Нестеров выбрал это место заранее, проверяя маршрут в ночное время. С дороги, из проезжающих машин, участок не просматривался. С противоположного берега пруда едва можно было угадать силуэты людей, а поскольку одеждой и головным убором он ничем не отличался от спутника, опасность визуальной расшифровки исключалась. Они присели под деревом. Говорили на местном диалекте, которым Нестеров овладел настолько, что посольские и торгпредские старожилы только удивлялись.

— Господин Лео, давайте поменяемся сумками. Возьмите, пожалуйста! Здесь лекарства и деньги. Еще раз прошу вас, будьте осторожны. Я никогда себе не прощу, если с вами что-нибудь случится.

Вероятно, в интонациях голоса Нестерова было что-то необычное, поскольку в ответ он услышал слова, выходящие за рамки сложившихся между ними отношений:

— Вы добрый, отзывчивый человек, Серж. Поверьте, я многое видел в своей жизни. Вы открыты сердцем и душой, но я тоже хочу предупредить вас, теперь уже ради вашей безопасности. В нашей стране нельзя вести себя и жить так, как вы это делаете. Вам будет очень трудно, если не удастся изменить сознание и психологию. Надо быть жестче, но не внешне, а внутренне, в самом себе. — В его голосе Нестеров отчетливо слышал неподдельные участие и внимание к собственной персоне. — Поймите, мы исходим из того, что цивилизация, порождением которой стал человек с белым цветом кожи, родилась намного позже. Наши корни гораздо глубже уходят в мировую историю, чем это представляет западная наука. Во многом мы радикально расходимся с вами. Что такое жизнь, смерть, успех, благоденствие, преданность, честь, достоинство и многое другое? Ответы на эти вопросы у нас и у вас будут абсолютно разными. Предки передали нам знания, накопленные веками, и мы храним их, считая своим национальным достоянием. Я знаю, что подавляющее большинство русских, американцев, французов и других представителей Запада считают нас отсталыми в своем развитии. Но, поверьте, так же считаем по отношению к белым и мы. Обмануть белого человека для нас не означает сделать что-то нехорошее. Напротив, только так и должно быть. Но вы, Серж, можете использовать вашу внешнюю доверчивость себе на пользу, но, предупреждаю, будьте немного хитрее и осторожней. — «Грэг» положил свою руку на плечо Нестерова. — Хотя, как всегда, бывают исключения из правил. Я не обману вас.

И он опять вернулся к прежней манере ведения разговора, отработанной в ходе предыдущих встреч.

— В моей сумке, которую вы держите в руках, приготовленный мною рис с мясом, завернутый в банановые листья. Произведение кулинарного искусства. — В интонации послышалась ирония. — В одном из пирогов я спрятал переписанную мною по памяти копию протокола закрытого заседания канцелярии премьер-министра по вопросам получения иностранной экономической помощи, в том числе из СССР и США. В конце я дал некоторые свои комментарии. Хочу добавить, что политика сохранения баланса нашей страны между сверхдержавами, включая Китай, пока остается неизменной. Однако уверен: так будет продолжаться недолго. Нельзя идти тремя дорогами одновременно. И американцы, и китайцы любыми средствами, в первую очередь финансами, поддерживают своих сторонников, некоторых из них я знаю лично. Вы, советские товарищи, здесь явно проигрываете, полагаясь на прочность связей, возникших между нами много лет назад, на объем экономической помощи, который идет в нашу страну. Это глубокое заблуждение. Мы вместе с вами, пока нам это выгодно. И пусть вас не обманывает, что в ближайшее время с нашей стороны будут сделаны шаги по поддержке ваших инициатив в ООН. Потом будут направлены просьбы о значительном увеличении объемов научно-технической помощи, хотя в этом нет абсолютно никакой необходимости. Мы не можем, не успеваем переварить то, что имеем. Я и некоторые из моих друзей… — он сделал предупреждающий жест рукой, — пожалуйста, не просите назвать имена. Мы считаем, что будущее нашей страны в сбалансированной политике, где стратегическим партнером выступит Советский Союз. Не США, которые хотят использовать нас как дополнительную опору в Тихоокеанском регионе, и не Китай, ему мы нужны как еще один союзник в борьбе за победу идеалов культурной революции. Нет, только СССР, удаленный от нас территориально, который находится в противостоянии с КНР и США. Говорю все это в надежде, что вы сумеете донести мои слова до ваших руководителей. Поверьте, мы обладаем определенным весом и влиянием, и нас не так-то мало, как это может показаться.

Нестеров посмотрел на светящийся циферблат часов, время встречи катастрофически быстро истекало. План встречи, как и полагается, летел в тартарары.

— Господин Лео, я постараюсь сделать все, чтобы вы были услышаны. В этой связи было бы крайне важным для нас представить конкретную расстановку сил в руководстве страны с характеристиками личностей, стоящих во главе названных вами групп. Правильно ли я понимаю, что вы не хотите, чтобы мы знали ваших единомышленников?

— Считаю это преждевременным.

— Но, может быть, вы смогли бы найти форму, чтобы понять серьезность и прочность ваших позиций?

— Хорошо, я подумаю и дам ответ к следующей встрече. Должен предупредить, что послезавтра я вылетаю в Вену и пробуду в Австрии с рабочей группой, а потом и с правительственной делегацией порядка трех недель. Может, и больше, слишком велик объем предполагаемой работы. Поэтому точную дату своего возвращения назвать не могу. Пожалуйста, не надо никаких контактов со мной в это время, у нас за рубежом крайне жесткий режим… Да, и не забудьте, пожалуйста, про лекарства; деньги тоже понадобятся.

— Не беспокойтесь, я ничего не забуду. Следующую встречу планируем через месяц, шестого числа, время — двадцать пятнадцать. Запасной вариант — через десять дней на том же месте и с тем же временем.

— Удачи вам.

— Берегите себя.

Нестеров вышел из-за дерева и направился по обочине, стараясь запомнить в деталях информацию, что сообщил «Грэг». Сзади нагоняла машина, но это был не его джип: свой «кадиллак» он узнавал по «голосу» в любое время суток и при любой погоде. Дурные мысли без спроса полезли в голову: «А вдруг «Грэг» попал под контроль и нас обоих сейчас повяжут? Самый подходящий момент. Я — с секретными материалами, он — с деньгами, дефицитными лекарствами. Все доказательства шпионской деятельности налицо. Выскочат ребята и начнут нам руки крутить. А может, продал меня? С какого рожна он мне целую лекцию про особенности местного менталитета и национального самосознания прочитал?»

Сергей, сняв сумку с плеча, переложил ее в правую руку. Если будет захват, первое, что надо сделать, выбросить эти пироги к чертовой матери — я не я и лошадь не моя. Бить, конечно, будут. Но тут уж ничего не поделаешь, судьба…

Мимо пропылил грузовик, и Нестеров перевел дух. Следом, с небольшим интервалом, шла другая машина, мигнувшая фарами. Это был пунктуальный Ваня, подававший условный сигнал. Нестеров, прыгнув на заднее сиденье в приоткрытую дверь, тяжело вздохнул, будто сбросил с плеч немыслимый груз.

— Ну, как, Серый?

— Нормально, с результатом, — он еще раз с силой выдохнул воздух и уже спокойней добавил: — Давай по маршруту, проверим нашего друга.

Они, сделав небольшой круг, вышли на ту же дорогу, на встречное направление, и в свете фар увидели «Грэга», спокойно шагающего по обочине. Ни спереди, ни сзади никого не было.

— Все, Вань, возвращаемся.

Конец ознакомительного фрагмента.