Близко, но далеко

Руслан Бекуров

«Близко, но далеко» — сборник рассказов и рассказиков, написанных давно и недавно. Истории эти — разные: большие и маленькие, хорошие и плохие, смешные и грустные. Одни сочинялись легко и с удовольствием, другие — еле-еле. Для кого-то они будут близки, для кого-то — далеки. Ну и ладно.

Синие губы

По владикавказским меркам он был звездой. Его любили, он собирал зальчики, а в многочисленных кафешках на Проспекте Мира ему наливали бесплатный кофе. По крайней мере, ему самому казалось, что он звезда. Не какая-нибудь там местечковая белая звезда-карлик, а настоящая межгалактическая рок-звезда. А когда тебе что-то кажется, так оно и есть.

Обычно Бэвид бродил по центру с гитарой. Иногда встречал друзей и выпивал с ними по стаканчику-другому в бельгийском баре возле парка. Но чаще — шатался без дела и пел свои и чужие песни на улицах.

Вот и в тот день он дополз до памятника Коста напротив Дома Искусств. Певец униженных и оскорбленных, как всегда, сидел на скамейке и холодным взглядом наблюдал за жизнью маленького провинциального города. Бэвид сел рядом и заиграл незамысловатую песенку о Зигги Стардасте, но только на осетинском. Он перевел оригинальный текст еще вчера и вот сейчас решил поделиться этой радостью с Коста и горожанами.

Пелось легко и беззаботно, люди то и дело останавливались, дети нагло смотрели в глаза, а собаки вынюхивали чьи-то следы на подошвах его потрепанных «адидасов».

На последнем аккорде визуаилизировалась пара преданных слушателей — худой и толстый полицейские. Но хлопать они не собирались.

В отделении было душно и пахло прогнившей преступностью. Худой полицейский сразу же начал заполнять какие-то бумаги, а толстяк предложил Бэвиду вытащить из карманов личные вещи. Через полминуты на столе лежали: губная гармошка, медиатор, блокнот, жвачка, две смятые сторублевки и монеты. Тут-то и началась экзистенциальная пьеса.

— Осетин? — небрежно спросил худой полицейский.

— Угу, — ответил Бэвид.

— Шашлыков? Буа-а-а! Откуда ты такой? — подключился толстяк.

— От папы, — сказал Бэвид.

— А папа кто?

— Папа? Инал. Инал Шашлыков из Батако.

— А тебя как зовут? Фыдчин? Буа-а-а! — продолжал хохмить толстый полицейский.

— Бэвид.

— Дэвид? — спросил худой.

— Бэвид. Бэвид-Доуи.

— Как-как? — разозлился толстяк.

— Бэвид-Доуи Шашлыков, — ответил Бэвид.

— В смысле? Реально по паспорту?

— Ну вот же — смотрите!

— Имя отец придумал? — строго спросил худой полицейский.

— Не отец, а Папа. Он Боуи любил.

— А сейчас не любит? — спросил толстяк.

— Папа умер. Два года назад. А вас я знаю — вы на Леваневского живете, напротив нашего дома. Мы с вашим сыном Зауром в одном классе учились.

— Где ты, а где — Заур! — сказал толстяк.

— Гитара твоя или украл? — спросил худой.

— Папина.

— Шмаль есть? — не унимался толстый полицейский.

— Шмаль?

— Целку из себя не строй! Наркотой, спрашиваю, балуешься? В глаза смотри!

— Не, только пью. И песни сочиняю. Вот сегодня одну написал. Хотите сыграю?

— Иди-ка ты… Доуи! И чтобы возле Коста тебя больше не видели! Понял?

В двадцать первом веке только и остается, что понимать полицейских и шляться по улицам. Нет ни космолетов, ни реактивных ранцев. А вчера вот по телику сказали, что и космоса-то на самом деле нет.

Возле пиццерии узкую полоску тротуара перекрыл человек-пицца: он раздавал флаера и заигрывал с прохожими. Вот и сейчас, увидев грустного рассеянного Бэвида, человек-пицца раздвинул руки для веселых объятий. Бэвид пытался его обойти, но «пицца» была неумолима и храбра.

— Ну нет, пожалуйста, только не это! — скривился Бэвид.

С парусинового лица человека-пиццы не сходила дебильная улыбка — это и понятно, костюм не предполагал депрессивного настроения.

— Ну ладно, — Бэвид сдался и обнял человека-пиццу. — Вот так, вот так.

В три дня в кафе на Ленина он встречался с Экой. Эка — как обычно говорят в таких случаях, его бывшая девушка. Ну или не бывшая, а, скажем так, ускользающая девушка — тот промежуточный вариант, при котором каждый ждет друг от друга решительных поступков и боится первым признать окончательный разрыв.

Они пили кофе, и Бэвид рассказывал о своих племянниках.

— Дина вчера играла с воздушным шариком. Ну он и лопнул. Она рыдала полдня, представляешь! Сначала я подумал, что бедняжка испугалась. А оказалось, что ей жалко, что шарик умер. Понимаешь, УМЕР — не будет его больше!

— Ну а ты? Надул бы другой.

— Я так и хотел! Так и хотел! Но Дина сказала, что это будет уже ДРУГОЙ шарик.

— И что ты в итоге придумал?

— Я? Ничего. Завтра — похороны. Списки составлять не будем. Придут только те, кто хочет. Я закопаю резиновые остатки в палисаднике возле дома. Сниму шляпу и, глубоко вздохнув, скажу: «Шарик прожил короткую, но достойную жизнь…»

— Песню еще не придумал? Про шарик? Ну, там — «шарик лопнул как любовь — нет ни музыки, ни слов…»

— Неа, я другую песенку придумал! Про тебя. Про нас. Про синие губы. Помнишь, как в детстве у нас ВСЕГДА были синие губы! Сейчас сыграю! Это бомба!

— Нет, давай сегодня без бомб и синих губ как-нибудь. И вообще допивай свой кофе и уходи.

— Зачем?

— Затем, что ты мне надоел. Я устала. Понимаешь, УСТАЛА. У меня куча вещей, от которых раскалывается голова. А тут еще ты и твои никчемные песни.

— Я спрашивал, зачем допивать кофе, — сказал Бэвид, оставил на столе две мятые сторублевки и пошел к выходу.

Синие губы. Вот эти синие губы, которые были в детстве. Ну, когда мы до одури болтались в море, не слушая маму. А потом наконец нехотя выползали из воды с гусиной кожей, синими-синими губами и кутались в полотенца. Где они теперь, ЭТИ губы? Вроде как и вода морская так же холодна, и с ветрами полный порядок, а синих губ уже нет. Вымерли как динозавры синие губы. Хоть полдня торчи в море или даже океане — не будет больше таких губ. Разве что после тутовника. Или когда умрем. И то — не факт.

Вечером Бэвид торчал на репетиции группы «Конквистадоры». Их «точка» находилась в полуподвальной студии Кукольного театра. «Конквистадоры» считались легендой осетинского рок-н-ролла. В начале двухтысячных они даже записали полноценный магнитоальбом, пытались зацепиться в Москве и имели настоящего продюсера в лице бывшего борца-вольника Кочи-Кударца. Потом, конечно, Алик, Алан, Тима и Тохс повзрослели, но тем не менее два раза в неделю они собирались в студии, чтобы побренчать в свое удовольствие. Обычно на репетиции приходили их старые поклонники и друзья, тогда музицирование плавно переходило в будничную попойку.

Бэвид пришел как раз в тот момент, когда «Конквистадоры» играли «Криденсов». Вообще их трек-лист восхищал стабильностью — «Дайер Стрейтс», «Доорз», «Пинк Флойд», «Битлз» и, конечно же, «Криденс Клиауотер Ривайвл». От такого репертуара у Бэвида скручивало ноги, но после пары стаканов становилось терпимо. А здесь парой стаканов обычно не ограничивались.

— У тебя какой строй гитары? — спросил Алик. Он играл на басу.

— Рабовладельческий, — ответил Бэвид.

— Ну и чего приперся, рабовладелец? — барабанщик Тохс накрывал на стол.

— Песню хотел бы сыграть. Новую. Про синие губы.

— Ну, млядь, Ник Кейв хренов, — съязвил Тима. В «Конквистадорах» он был вокалистом и основным шутником.

— Какая гармония? — Алан подключил гитару к усилителю.

— Там обычные аккорды, — Бэвид расчехлил свою «акустику» и пододвинулся к Алану. — Сначала босяцкий, потом «лесенка» и последний G.

— G или D? G как говно? — Алику нравилось разговаривать в таком стиле.

— Как говно, — подтвердил Бэвид.

— Давай попробуем, — Тохс разлил водку в пластиковые стаканы.

Выпили за бога, потом за рок-н-ролл и телок. И только после третьего тоста Алан взял гитару, и Тохс сел за барабаны. Алик с Тимой ушли курить. Бэвид настроил бас и посмотрел на Алана.

— Начнем? — спросил Алан.

Бэвид кивнул, и Алан заиграл вступление. Тохс бочкой и хай-хэтом отбивал диско-ритм. Бэвид вступил на четвертом аккорде. А потом пришли девчонки, и началась гулянка. О песне Бэвида все забыли, но и он особо на эту тему не заморачивался.

Старенький чешский трамвай медленно полз в сторону ЦУМа, а Бэвид сидел у окна и рисовал губы на запотевшем стекле. Потом он вспомнил о Чере, у которого на БАМе в однокомнатной квартире была студия. Наш герой быстро нашел его номер в своем телефоне.

— Слушай, Чера, ты у себя? Тут такая штука — хочу песню записать. Что? Деньги? Не, денег нет, думал гитару продать и… Ну свой акустический «Орфей». Что? 3 часа в студии за такой прекрасный инструмент? Ну ладно, ладно… А если я сейчас к тебе припрусь? Конечно, уже бегу!

В клуб Бэвид ехал на такси. Ему хотелось успеть к танцам. Обычно ближе к десяти диджей Бат (Батик Секинаев) начинал свой сет — вот он ТВОЙ звездный час, Бэвид-Доуи Шашлыков! Диск с записанной песней лежал в кармане пиджака, и от него по телу расползалась вселенская теплота.

— Офигенная у вас тачка, — Бэвид решил первым заговорить с таксистом.

— Еще бы! — с удовольствием подхватил таксист. — Нравятся «япошки»?

— Не, это я так — для поддержания разговора, — ответил Бэвид.

— Жопу на уши натяни для поддержания разговора, — таксист сплюнул на пол и наконец включил «дворники».

«Что же вы злые-то все такие», — подумал Бэвид, но таксисту так ничего и не сказал.

Батик постучал в микрофон и объявил:

— Друзья, у нас сегодня премьера! Сногсшибательный зубодробительный хит Бэвида-Доуи «Синие клубы»!

— Губы! Синие ГУБЫ! — Бэвид сидел за баром и после этих слов немного приподнялся и кивнул головой, чтобы все поняли, что вот он здесь. Но никто и не собирался на него смотреть.

С первых аккордов люди с кислыми лицами (как будто им принесли соленый чай) один за другим потянулись к своим столикам. Девушки недоуменно размахивали руками. Еще не закончилось инструментальное вступление, а на танцполе уже никого не было.

В зал вбежал администратор и завопил:

— Батик! Я его рот — выключи эту херь!

Бэвид и Батик вышли на улицу покурить. Батик глубоко затянулся, выпустил дым в беспечное владикавказское лето и сказал:

— Бэйв, братан, извини — ты же сам видел, НИКТО НИЧЕГО не понимает в этой дыре. Бухло, пироги и дыц-дыц-дыц — вот и все, что им интересно.

— Именно в таком порядке? — безразлично спросил Бэвид.

— Более-менее, — ответил Батик.