Хан

Руслан Башаров, 2022

В детстве я очень хотел, чтобы в моей комнате жила собака. Родители разрешили принести с улицы котенка. Только на несколько дней. Было обидно. С тех пор всякая литература о братьях наших меньших, особенно художественная, вызывает во мне интерес. В «Хане» поднимаются два пласта. С одной стороны волнения в Фергане, когда люди превратились в животных. С другой – история пса, который когда-то…был человеком. Он словно тень на фоне некогда процветающей республики. Как говорит сам автор: «Пес не делит мир на черное и белое. Он может быть лучшим другом. Может быть страшным зверем. Его воля и желание жить – это внутренний инстинкт, который есть внутри каждого из нас. Люди несут разрушения. Но Хан верит в человека, как и автор».

Посвящаю тем, кто, потеряв многое, не перестал верить в чудо…

«Я видел — спит у ног собака, Костер занявшийся гудит, И женщина из полумрака Глазами зыбкими глядит».

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Войдя в кабинет, Межиров бросил взгляд на большие настенные часы. Черные стрелки, как солдат на посту, выстроились в вертикальном положении.

18 часов.

Смена в морге у него начиналась в 19. Но армейская привычка неизменно приводила его на час раньше.

Так было и сейчас, в начале мая.

— Что сегодня у нас с горемычными? — бодро спросил Межиров медсестру. Ее звали Мадина. Она бесшумно появилась из соседней комнаты. Покойников Мадина называла горемычными.

— Один горемычный, — тихо сказала Мадина, присаживаясь на стул. — Карточка у вас на столе, доктор.

Межиров скинул рубаху. Надел медицинский халат. Взял со стола бумаги. Подошел к окну. Вечер наползал на город, но было еще светло. Мимо больницы сновали люди, вероятно, торопились домой.

— Владимир Сергеевич Жданов, — читал он с листа. — Шестьдесят один год. Инфаркт.

— Осматривать будете? — спросила Мадина.

— Нет, дорогая коллега, по нашей доброй традиции сначала попьем чайку.

— С ватрушками?

— Если сегодня будут ватрушки — не откажусь.

Вместе они дежурили часто. За глаза коллеги называли их Дон Кихотом и Санчо Пансой. Друг друга они понимали с полуслова.

Вот и сейчас Мадина включила самовар, принесла из соседней комнаты испеченные утром ватрушки. Положила в пиалы ароматный зеленый чай. Межиров пил только зеленый. Знойным летним днем, по ферганской традиции, в расшитом цветами теплом халате. Вечером — в медицинском халате.

Закипел чайник.

Сели за журнальный столик возле окна.

— Какие новости в городе, Николай Иванович? — спросила Мадина, заботливо подкладывая доктору на маленькую тарелку пару румяных ватрушек — Я ведь из дому никуда не выхожу: внуки, правнуки…

— А сейчас, дорогая моя коллега, выходить не безопасно.

— Слышала, узбеки устроили погром в турецких кварталах…

— Не только погром. Подожгли дома.

— Какой ужас! Чем же все это закончится?

— Не знаю. Наверное, введут комендантский час. Поговаривают, приедут следователи из Москвы…

Они еще долго сидели, вспоминая цветущую Фергану, щедрые базары, мир и покой на улицах, сияющие лица ребятишек.

Потом доктор пошел на осмотр.

***

Было уже темно. В больничном городке давно включили свет. Маленькие саженцы ели блестели миниатюрными иглами.

Межиров потянулся к выключателю. Подвальное помещение озарилось светом люминесцентных ламп.

Он спустился, держась за перила.

Шагнув на бетонный пол, подумал: ну вот, уже десятый год, подвал становится последним приютом умершим. И так получается, что поклон перед погребением отдает им он, Межиров.

Когда-то родители сказали сыну: анатомия не для него. Отец всю жизнь работал слесарем на заводе, мама — преподавателем немецкого языка в школе. Какая анатомия, какое врачебное дело? Опять же из Ферганы учиться надо ехать в Москву. Потом практика, масса посмертных процедур и за все это — мизерный оклад и, мягко говоря, плохие условия труда.

Вопреки родительскому «нет», Межиров поехал в Москву…

***

Он шагнул в холод подвала и направился к слабо светившемуся указателю с цифрой «7». Сюда, как сказала Мадина, уложили нового горемычного.

Межиров не поверил своим глазам. Полка была пуста. За годы работы вместе, Мадина никогда не ошибалась.

Зрение его не подвело. Покойника на полатях не было.

Межиров собрался уже подниматься наверх, как заметил в изголовье полки какой-то сверток.

Достал его. Развернул.

Это был длинный поводок с крупным ошейником. На ошейнике блеснула какая-то бляха.

— Что за дела? — вслух, спрашивая самого себя, сказал Межиров.

В коридоре, словно сотрясаясь от голоса, замигали люминесцентные лампы…

***

Мадина что-то писала за столом. Перед ней стояла пиала. Из включенного радио доносилась музыка.

Доктор буквально ворвался в кабинет.

— Как это понять?

Он держал в руках поводок.

— Что это Николай Иванович?

Женщина поднялась.

— Вместо покойника — вот это. — Межиров протянул Мадине поводок.

— Не может быть! — она взяла поводок. — Вы смотрели на седьмой полке?

— Именно это я нашел на седьмой полке.

Далее состоялся такой диалог.

— Здесь какая-то надпись, — сказала Мадина.

— Где?

— На бляхе. Здесь написано: Хан. Да всего три буквы: Хан.

— Что за бред? В какое время его привезли?

— Если вы имеете в виду покойника — в половине третьего. Никакого поводка при нем не было. Санитары уложили его на седьмую полку. Я видела сама. И сразу ушла оформлять карту…

— До моего прихода вы спускались вниз?

— Да. Один раз. Все были на месте.

— И новенький?

— И новенький тоже.

— Животных в здании не видели?

— Какие животные, Николай Иванович? Я бы сразу доложила.

— Посмотрите, какой мощный ошейник. Похож на медвежий. Или для очень крупной собаки.

За окном раздался мотоциклетный треск. Кто-то ехал не торопясь, поворачивая к больничному городку.

Через минуту яркий свет фары осветил соседнюю стену.

— Смотрите, Николай Иванович, что это? Оба прильнули к окну.

На стене, как на экране, черным пятном отпечаталась тень огромной собаки. Через секунду мотоциклист повернул и тень исчезла.

— Неужели он? — Мадину всю трясло.

— Скорее всего он, — сказал Межиров, потирая бляху на поводке — В моей практике это впервые. Звоните в милицию!