Янмэйская охота. Том II

Роман Суржиков, 2020

Кто же такой Кукловод? Чего добивается тайный орден? В чем секрет Священных Предметов? Эти вопросы – верхушка айсберга. Ответы на них ведут к иным, более древним и глубоким тайнам. «Янмэйская охота» – четвертая, предпоследняя книга о мире Полари. Детективная линия – череда интриг, загадок и подозрений – достигает развязки. Все тайные силы становятся явными, а все фигуры занимают свои места на той или иной стороне поля. Предстоит великая финальная битва.

Стрела — 7

Первое заседание верховного суда Империи Полари

17 мая 1775 г. от Сошествия

Здание Палаты, Фаунтерра

Подобного процесса столица не видела двадцать лет. Айден Альмера избежал суда; Сибил Нортвуд была судима за закрытыми дверями. Оба они обвинялись всего лишь в заговорах, притом неудачных. Другое дело — Менсон, убийца императора! Жители столицы требовали гласности — и получили ее. Дворяне были допущены на зрительские балконы зала заседаний и заполнили их наглухо, яблоку негде упасть. Мещан не подпустили к Палате ближе, чем на сто ярдов, однако глашатаи оповещали их о каждом событии в зале суда. «Голос Короны» принял решение печатать по выпуску каждый день работы Палаты. Станции волны ежечасно отправляли известия в соседние земли — Альмеру, Надежду, Южный Путь. Суд над цареубийцей стал не самым важным событием года, но вне сомнений, самым громким.

Коллегию составляли восемь членов верховного суда Империи. Председательствовал грозный судья Альберт Кантор, прославившийся после Шутовского заговора. Тогда Менсон избежал карающей длани Кантора: владыка Телуриан помиловал брата, чтобы сделать придворным посмешищем. Теперь Менсон все же предстал перед верховным судьей.

Коллегия разместилась на сцене зала Палаты, за императорским столом. Слева от него поставили скамью ответчика; справа — скамью истца. Перед судейским столом, у подножия помоста отвели место для выступления свидетелей. Все участники судебной драмы, как актеры, были прекрасно видны из любого конца зала.

Минерва с секретарями и Ребеккой Литленд перекочевала в партер и расположилась в первом ряду, как раз перед местами Ориджина.

Заседание началось с представления действующих лиц. Были названы имена и титулы восьми членов судейской коллегии, а также секретаря суда, роль которого выполнял в данном случае Дориан Эмбер. Истцом выступала Корона в лице императрицы Минервы и лорда-канцлера Ориджина. Представителем Короны в суде — обвинителем — являлся Марк Фрида Стенли, вновь назначенный глава протекции. Ответчиком выступал, конечно, лорд Менсон Луиза Виолетта, дядя и шут покойного владыки Адриана. Когда затих возмущенный гул, встретивший имя цареубийцы, секретарь задал Менсону вопрос:

— Милорд, сообщите нам имя вашего советника. Присутствует ли он в зале?

Вопрос носил формальный характер: секретарь и лорд-канцлер, и владычица прекрасно знали, что Менсон отказался от услуг законников.

— На кой черт мне советник? Сам знаю, что делать.

— Милорд, — переспросил Эмбер, — вы отказываетесь от права на помощь, данного вам по закону?

— Сам упр-рравлюсь.

Альберт Кантор, председатель суда, недовольно кашлянул.

— В виду важности данного заседания никакие отклонения от процедуры недопустимы. Суд настаивает, чтобы ответчику был предоставлен советник.

Менсон вперил в судью насмешливый взгляд:

— Тебе нужен советник — ты и бери. Может, ты без совета портки надеть не можешь. А мне не требуется.

— Суд предупреждает ответчика о возможном наказании за грубость. Суд настаивает, чтобы советник ответчика присутствовал на заседании.

Эрвин понял причину настойчивости главного судьи. В прошлый раз Менсон выскользнул из-под топора палача, и сейчас судьи твердо решили исправить ошибку. А для этого слушание должно пройти идеально, строго по букве закона, чтобы не дать ни малейшей зацепки для апелляций.

Однако Менсон был тверд в своем отказе:

— Зачем мне советник? Я сам могу сказать, что невиновен! Не нужно изучать законы, чтобы быть невиновным!

Председатель отрезал:

— Заседание не состоится без советника. Если ответчик не выберет сам, то суд назначит ему советника.

В этот момент из зала Палаты раздался кашель — низкий и увесистый, привлекающий внимание. Лорды обернулись на внушительный звук. Король-сновидец Франциск-Илиан поднялся со своего места:

— Господа, я хотел бы стать советником обвиняемого. Если никто не имеет возражений.

Возникло понятное замешательство. Король в качестве советника на суде!.. И не только король, а еще и пророк!

Председатель Кантор осторожно возразил:

— Имеет ли ваше величество должные знания законов? Располагает ли судебным и юридическим опытом?

Франциск-Илиан огладил бородку.

— Что я знаю о законах?.. Бывало, я их придумывал, издавал, переписывал. Бывало, отменял, если выходили слишком неудачными. Не раз присутствовал на заседаниях, временами — в качестве судьи. Лгать не стану: иногда сидел только для виду, но чаще — с толком. Обучал законам своего сына, однажды дал ему подзатыльник Юлианиным кодексом. Не горжусь этим поступком, но имел и такой опыт.

Сновидец умолк, уверенный, что сказал достаточно.

Судья Кантор покосился на Минерву, Ворон Короны — на Эрвина. Оба задали один и тот же безмолвный вопрос: искать ли зацепок, чтобы дать отвод шиммерийцу? Мими пожала плечами, Эрвин развел руками.

— Ваше величество, суд принимает вас в качестве советника обвиняемого, — изрек Кантор.

Франциск-Илиан двинулся к скамье ответчика, но тут раздался возмущенный крик Менсона:

— Эй, куда! Я-то еще не согласился! Скажи, чем ты мне поможешь?

— С божьей помощью скажу что-нибудь умное.

— А я, значит, ничего умного не могу? Коль шут, так уже и дур-ррак?

— Ты скажешь умное, я тоже. Две умных мысли лучше, чем одна.

— Сомневаюсь я в тебе. Больно носишься со своими снами…

— Посмотри на дело вот как, — предложил пророк. — Я много изучал писание, и встретил слова: «Не мешай тому, кто желает помочь». Я желаю помочь тебе. Зачем мешаешь?

Менсон рассмеялся:

— Ага, так это тебе нужно! Перед богами выслуживаешься! А я прогнуться должен?

— Ты мне задолжал. Я тебя всю дорогу поил вином, а ты не расплатился.

— Справедливо… — Менсон нахмурил брови. — Но все ж не убедил. Добавь еще.

— Помнишь, в Нэн-Клере, во дворце королевы я сказал, что ты невиновен? Позже я об этом поспорил с лордом Дарклином, поставил сто эфесов. Если вместе выиграем — отдам половину.

Шут оскалился:

— Дарклин меня ядом напоил, каналья… По рукам!

Пророк занял место рядом с шутом, и Дориан Эмбер, наконец, объявил заседание открытым.

— Обвинитель, зачитайте предъявляемые обвинения.

Ворон Короны поднялся, отвесил низкий поклон в адрес владычицы и заговорил с непривычною для него серьезностью:

— Досточтимые милорды и миледи. От имени Короны, Блистательной Династии и ее величества Минервы я заявляю следующие обвинения. Менсон Луиза Виолетта рода Янмэй Милосердной обвиняется в убийстве Адриана Ингрид Элизабет рода Янмэй Милосердной, императора Полари. Согласно нашим подозрениям, на рассвете двадцать второго декабря минувшего года в окрестностях замка Бэк упомянутый Менсон Луиза нанес владыке Адриану удар искровым кинжалом, в результате коего владыка отошел на Звезду. Кроме того, Менсон Луиза Виолетта обвиняется в вассальной измене. Фактическое содержание данного преступления сводится к упомянутому выше удару кинжалом, нанесенному собственному сеньору. Помимо того, Менсон Луиза Виолетта обвиняется в бегстве от правосудия. Совершив деяния, со всей очевидностью преступные, и будучи объявлен в розыск, обвиняемый не сдался представителям власти, а покинул центральные земли и скрывался в неустановленных местах на протяжении четырех месяцев.

— Прошу слова, ваша честь, — вмешался пророк.

— Слово принадлежит обвинителю, — возразил судья Кантор.

— Я готов выслушать его величество, — согласился Марк.

— Благодарю вас. Сударь Марк, вы сказали: «Совершив деяния, со всей очевидностью преступные». Может, я стал слеповат, но пока не заметил доказательств ни деяний, ни преступлений. И еще одно словечко пролетело мимо уха: вы говорили «милорд» или нет? Наш дорогой ответчик является лордом, в отличие от вас.

— Признаю правоту вашего величества. Я намерен предоставить суду доказательства того, что именно ответчик — простите, лорд ответчик — совершил все названные деяния. Прошу суд начать рассмотрение дела с первого обвинения — убийства.

Ворон Короны поклонился суду и владычице и сел на место. По залу прошел возбужденный шепоток: многие презирали Менсона и жаждали его крови, а подобные обвинения не допускали иного наказания кроме казни. Смертной казни особо назначенным способом, если говорить точно. Бедный шут…

— Суд готов начать рассмотрение первого обвинения, — заявил председатель. — Но прежде, согласно процедуре, ответчику дается право ответить на обвинения. Менсон Луиза Виолетта, желаете ли высказаться?

Менсон поднялся, глуповато почесал затылок (видимо, пришибленный давешним камнем).

— А что говорить-то?

— Что желаете, то и говорите. Суд вас не ограничивает.

— Грудь у меня чешется, — доверительно сообщил Менсон. — И пузо тоже. Дрянь какая-то насыпалась за пазуху и свербит как каналья.

Он расстегнул сюртук, сунул пятерню и смачно поскреб собственное брюхо. В зале послышались смешки.

— Ох, хорошо! — выдохнул Менсон. — И еще в башке звенит. Мне один пес на площади так засветил камнем по черепу, что теперь не мозги, а колокольня.

— Это не относится к делу, — отрезал судья Кантор.

— Еще как относится! Я от звона и дело-то не слышу! Вижу: этот каркает что-то. Ясно, плохое — хорошего от него не дождешься. Но что именно — поди разбери. Слышишь, Ворон, ты хоть в меня клювом нацелься — авось, поймаю пару слов.

Смешки стали громче, к ним примешался ропот возмущения.

— Обвинитель, будьте добры, повторите обвинения для ответчика.

Марк повернулся к Менсону, повторил отчетливо и громко. Шут выразил понимание: при каждом обвинении сделал подходящий жест.

— Убийство, ага… — махнул рукой с невидимым ножом.

— Сбежал, во как… — гулко потопал ногами.

— Измена, угу… — повернулся к суду спиной и повилял ягодицами.

И смешки, и ропот усилились. Франциск-Илиан дернул Менсона за рукав и что-то шепнул. Председатель суда остался невозмутим:

— Теперь, когда вы уразумели суть обвинений, желаете ли ответить на них?

— Уууу, ответить… — шут помедлил, чеша затылок. Франциск-Илиан попытался подсказать ему, Менсон отмахнулся: — Да брось, я и себя-то не слышу, а тебя подавно… Ответить, говорите? Я со слов Ворона выхожу ууух каким злодеем! Пожалуй, отвечу: благодарр-ррю за комплимент! И убил, и предал — ай, молодец! Теперь мятежники в почете, а я так вообще цареубийца — можно мне титул какой-нибудь? Можно, я буду шут-канцлер?

Неожиданно для себя Эрвин рассмеялся.

— Ничего не имею против, милорд! И тем не менее: вы признаете себя виновным?

— Вот прицепились, пиявки!.. — буркнул шут и звякнул бубенцами. — Нет, невиновен я. В чем другом — да, много в чем. Но в том, что Ворон каркал, — нет!

— Стало быть, сударь, вы отвергаете обвинения?

— Нет!

— Не отвергаете?

— Тьфу, заразы, запутали! Да, отвергаю. Я не убивал, я не предавал, я не убегал! Тр-ррижды нет! Во как.

— Желаете ли привести какие-либо аргументы в свою защиту? Возможно, изложить свое алиби?

— К чертям арр-ргументы! — брезгливо каркнул Менсон. — Вам недостаточно моего слова? Клянусь честью шута — я невиновен!

Довольный собою, Менсон ляпнулся на скамью. Пожалуй, ничего хуже он сделать не мог. Отказаться от слова или сослаться на потерю памяти, или признать одно обвинение, отбросив остальные — это давало бы какие-то шансы. Но Менсон отверг все, а Ворон вывалит кипу улик и непременно докажет хоть что-то — тогда Менсон выйдет лжецом и получит все три обвинения.

Король-пророк сразу понял тяжесть ошибки. Быстро поднялся и обратился к председателю:

— Я хочу сказать от имени ответчика.

— Ответчик уже сказал сам за себя.

— Как известно лекарям, умственно больной человек не осознает своей хвори и потому не может говорить о ней.

Судьи посовещались меж собою и вынесли решение:

— Слово дается советнику обвиняемого. Говорите, ваше величество.

Франциск-Илиан развел руками, обведя жестом весь зал:

— Милорды и миледи, все мы знаем: лорд Менсон Луиза не обладает здоровым умом. Унизительная и комичная роль шута, силою навязанная ему, так впечаталась в его душу, что именно она теперь руководит Менсоном, а не трезвое суждение и здравая мысль. Мы слышали речи Менсона — это несуразные и грубые насмешки, каких ждут от паяца, а не ответчика в суде. На голове его — колпак, столь же нелепый в высоком зале Палаты. Лорд Менсон цепляется за свое шутовство, поскольку на протяжении долгих лет подвергался жестокому воспитанию: будь шутом — либо страдай и умри. Мы видим перед собою несчастного сломленного человека, хворого душою и рассудком. Суд над таким обвиняемым противен и законам Праматери Юмин, и самой человечности.

На протяжении монолога Менсон всем своем видом выражал согласие: тряс головой, издавая звон бубенцов, вываливал язык, лизал кончик бороды и бил себя в грудь: «Хотите увидеть безумца? Глядите на меня!» Однако речь пророка не пришлась по душе судьям. Члены коллегии зашептались меж собою, ища законной зацепки, чтобы отказать в медицинском освидетельствовании.

Заговорил председатель Кантор:

— Если человеку хватило ума, чтобы выжить при катастрофе поезда, совершить убийство и скрыться от полиции, то вряд ли можно звать его безумцем… — бросив быстрый взгляд на Мими, он продолжил: — Однако принципы Праматери Юмин святы. Я назначу медицинскую оценку ответчика, в зал суда будут приглашены лекари.

Ворон Короны поднял стопку листов с какими-то рисунками:

— Ваша честь, предвидя вопрос о невменяемости, я подготовил небольшой опыт. Позвольте мне показать эти рисунки ответчику.

— С какой целью?

— Ваша честь, цель станет очевидна в ходе опыта. Ручаюсь, что она имеет прямое отношение к данному вопросу.

— Что изображено на рисунках? Не содержат ли они чего-либо вызывающего и провокационного?

— Ваша честь, это просто портреты людей. Вы их тоже увидите впоследствии.

Судья дал согласие, и Марк поднес Менсону рисунки.

— Скажите, кого вы тут видите?

Менсон фыркнул:

— Ясное дело, это мой отец!

— Кто угодно узнает собственного отца, — отметил пророк.

Марк перевернул страницу:

— Что скажете об этом человеке?

— Надел бы колпак — поумнел бы.

Пророк, тоже видевший рисунок, улыбнулся в бороду. Марк подал Менсону новый лист:

— Милорд, кто на этой странице?

— Змея вползла в постель.

— А здесь?

— Кабан, у которого убавилось сала.

— Благодарю вас, а здесь?

— Умная кицка с короткими лапками.

— А на этой?

Менсон ухмыльнулся:

— Монах заскучал, сбежал из кельи искать приключений.

Пророк старался хранить серьезность, но глаза его смеялись. Марк, весьма довольный собою, отвесил поклон:

— Благодарю вас, лорд Менсон.

И передал листы с рисунками членам коллегии:

— Теперь прошу вас, господа судьи: осмотрите портреты и сопоставьте с ответами обвиняемого.

Под шорох страниц на лицах судей проступили улыбки, из пары уст вырвались смешки.

Ворон задал вопрос:

— Господа судьи, ощущаете ли вы комизм прозвищ, данных Менсоном людям на портретах?

Несколько судей позволили себе усмешки, однако председатель ответил сурово:

— Я не допущу насмешек над высокородными господами. Юмор обвиняемого груб и бескультурен.

— Несомненно, груб, однако смешон ли? Ответьте, ваша честь.

— Воспитанный человек отвергает грубость и не задается вопросом, смешна ли она.

— А если бы тот же самый смысл был выражен более мягкими словами?

— Суд рассматривает лишь факты, а не условные возможности.

В их диалог вмешалась Минерва:

— Господа, позвольте мне взглянуть! Я смогу оценить, смешны прозвища или нет.

— Ваша честь, суд готов доверится мнению владычицы?

Председатель коллегии развел руками и поклонился императрице. Марк поднес ей листы. Привстав за ее плечом, Эрвин разглядел рисунки. В колпаке стал бы умнее владыка Телуриан. Змеею вползла в постель императрица Ингрид. Сала убавилось у кабана Мориса Лабелина (здесь Эрвин не сдержал смеха). Коротколапой кицкой оказалась Мими, а монахом в поисках приключений — Франциск-Илиан.

Мими сказала с кисловатой усмешкой:

— Как бы ни хотелось мне иметь лапы подлиннее, но прозвища действительно забавны.

Пророк отметил:

— Вот об этом я и вел речь. Шутовство не оставляет ответчика даже в серьезнейший момент. Его поведение не сообразно реальности.

— Напротив, ваше величество, в высшей степени сообразно! Мы видим улыбки на лицах судей и лорда-канцлера, и самой императрицы! Юмор ответчика ясен столь умным персонам — стало быть, он адекватен. Шутка смешна лишь тогда, когда отражает долю правды. Не подметив подлинных черточек, нельзя смешно пошутить над человеком.

Минерва и судьи, и Эрвин выразили согласие. Однако Франциск-Илиан не собирался сдаваться.

— Ваша честь, давеча я видел у лорда Менсона одну вещицу — он носил ее при себе. Где она может быть теперь?

— Личные вещи ответчика, кроме одежды, изъяты при аресте.

— Если вас не затруднит — прошу, принесите их.

По приказу судьи Кантора пристав внес и поставил перед пророком шкатулку. Франциск-Илиан взял из нее стеклянный пузырек.

— Лорд Менсон, вы подтверждаете, что пили из этого пузырька в течение девятнадцати лет?

— Гм… да.

— Думаю, и многие придворные в зале смогут это подтвердить. А теперь, сударь Марк, я очень прошу вас: выпейте жидкость из пузырька и сообщите нам, как себя чувствуете.

— Гм, — сказал Менсон.

Южный король протянул руку, и Марку ничего не осталось, как взять пузырек. Он выдернул пробочку, понюхал, попробовал каплю языком. Сделал один осторожный глоток.

— Гм-гм, — сказал Менсон.

— Зелье возымеет действие примерно через пять минут, — объявил пророк. — Мы увидим, какие метаморфозы произойдут с уважаемым обвинителем и задумаемся, может ли сохранить ясный рассудок человек, потреблявший это зелье не раз, и не два, а много лет подряд, ежедневно.

— Гм-мммм! — замычал Менсон и яростно щипнул пророка за ягодицу.

Марк допил жидкость, развел руками и с картинным поклоном сообщил:

— Милорды и миледи, кристально чистая вода!

— Что?.. — выронил пророк.

Менсон закатил глаза, будто дивясь его глупости.

— Если я говорю тебе «гм», то это ж не просто так. Будто мне делать нечего, кроме гмыкать. Как прихожу в суд, так и гмыкаю без конца!.. Ну да, там вода. Ты б знал, если б меня спросил.

Зал огласился смехом. Южному королю стоило труда сохранить самообладание.

— Лорд Менсон, вы утверждаете, что не пьете эхиоту?

Судья Кантор строго вмешался:

— Процедура не предусматривает допроса обвиняемого своим же собственным советником. Однако вопрос представляется суду важным, потому суд задаст его от своего имени. Лорд Менсон Луиза, вы утверждаете, что не принимаете эхиоту?

— Неа. Надоела она мне.

— Как давно вы перестали принимать?

— Кто ж его знает… — Менсон потер затылок. — А, нет, вспомнил! Когда Телуриан помер — вот когда! Ульяна забрала этого надутого зануду, и я подумал: надо как-то отметить. Хороший же день, отпраздновать бы! Вылил к чертям всю эхиоту, а вместо нее налил в пузырьки воды. Никто и не заметил — как зануда помер, всем стало плевать.

— После этого вы не испытывали пагубной тяги к эхиоте?

— Испытывал, было дело. Первое время сильно елозило… Но ничего, я себе нашел средство. Как припечет — так вспомню брата-покойника. Если не хватает воспоминания — иду в галерею, смотрю его портрет при коронации: он там чуть не лопается от важности, забавный такой. А потом в другую галерею, гляжу другой портрет — посмеррртный. Лежит мой братик чин по чину, пуговки застегнуты, глазки закрыты… Тут-то меня смех разбирает. Говорю ему: «Видал: ты уже там, и жена-гадюка твоя там же, а я еще тут! Живу себе, здравствую, жру в три горла». Посмеюсь — и эхиоты больше не хочется. Со временем вовсе отвык.

— Стало быть, со дня смерти владыки Телуриана вы не принимали эхиоту?

— Неа, ни разу. Имел только одну задумку — хотите, скажу?

— Если это относится к делу.

— Ну уж не знаю, как относится, но приятно. Хотел однажды в день поминовения поехать в Прощание, спуститься в фамильный склеп, хлебнуть хорошенько эхиоты — и помочиться на братову могилку. Пускай своего зелья попррробует! Жаль, так и не удосужился — каждый год что-то отвлекало…

Возмущенный гул прошелся по Палате. Эрвин улыбнулся шутке Менсона, но подумал: зря он унижает Телуриана, ох зря. В этом суде такое не простится.

Председатель сурово изрек:

— Ваши намерения кощунственны и преступны, лорд Менсон. Впрочем, суд одобряет вашу честность: теперь отпали сомнения в вашей вменяемости, и вы ответите за злодеяния по всей строгости закона.

Пророк обратился скорее к залу, чем к суду:

— Господа, большинство из вас вхожи ко двору уже не один год. Неужели вы не помните, сколь жалок и болен был шут владыки? Неужели отрицаете, что все, как один, звали его безумцем? Можно ли утверждать, что настолько безумный человек полностью вернул рассудок? Мне неведомы случаи подобного исцеления.

Судья Кантор возразил:

— Ни суд, ни тем более лорды Палаты не обязаны доказывать факт исцеления ответчика. Это вы, советник, должны доказать факт его невменяемости, если намерены ссылаться на нее. В данный момент суд не видит ни одного доказательства безумия лорда Менсона. Процесс продолжится без поправки на невменяемость. Считаю данный вопрос закрытым.

Судейская коллегия посовещалась несколько минут, и председатель объявил:

— После перерыва мы приступим к вопросу о моральном облике обвиняемого.

Ворон Короны встревожился:

— Ваша честь, как представитель истца, я прошу начать процесс с обвинения в убийстве. Оно является ключевым для всего дела.

— Суд согласен с вашей оценкой, — кивнул председатель, — однако считает нужным начать с морального облика.

— Ваша честь, всем в этом зале и без того известен моральный облик обвиняемого. Так стоит ли тратить время ее величества и высоких лордов на рассмотрение ясного вопроса?

— Именно потому, что в зале присутствует императрица, мы не имеем права ни на какие вольности. Ответчиком является дворянин. Моральный облик должен быть рассмотрен.

— Ваша честь, обвинитель не готов сегодня представить материалы по данному вопросу.

— Обвинитель и не обязан исследовать моральный облик ответчика. Согласно правилам, суд сам взял на себя труд подготовить материалы, каковые и представит после перерыва.

Едва начался перерыв, Ворон с кислою миной подошел к Эрвину.

— Что еще за моральный облик? — воскликнул герцог. — Откуда он взялся в деле?

— Его там и нет, милорд. Это частая практика в имперских судах: если обвиняется аристократ, то суд имеет право оценить его нравственность и соответствие нормам дворянской чести. Унизительнейшая процедура: на свет вытащат всю грязь, с обвиняемого стянут исподнее, вывернут наизнанку и дадут понюхать всем желающим.

— И дворянство допускает подобное?!

— Сия экзекуция применяется избирательно — к тем несчастным изгоям, кого дворянство не станет защищать, либо к личным врагам Династии. По сути, это не судебное действие, а часть наказания. В данном случае — месть судей за Телуриана.

Минерва, слушавшая беседу, теперь вмешалась:

— Мне думается, Менсон до дна испил чашу унижения. Можно отменить этот ужас?

— Я пытался, ваше величество.

— А если я сама обращусь с просьбой к суду?

— Лорды заподозрят вас в пристрастности. Враги Менсона будут возмущены, а таковых здесь…

Марк обвел красноречивым жестом всю Палату.

— Возможно, хоть советник Менсона сумеет что-то сделать?

Эрвин глянул на скамью обвиняемых. Франциск-Илиан и Менсон беседовали о чем-то, безмятежно глядя в зал. Казалось, никто из них не испытывал и капли тревоги.

— Пропадет, дурачина, — выдохнул Марк.

— Ваше величество, лорд Ориджин, — раздался над ухом басовитый голос. Басовитый и скрипучий — узнаваемое сочетание.

— Я к вашим услугам, лорд Лабелин.

— Я лишь хотел выказать уважение к вашим успехам в деле правосудия. Пойман истинный убийца владыки — прекрасное достижение!

На «истинном» стояло многозначительное ударение.

— Благодарю вас, милорд.

— Надеюсь, протекция сумеет отыскать и истинного отравителя Леди-во-Тьме. Это ведь тоже случилось в поезде. Возможно, виновник — тот же Менсон? Может, таков его преступный почерк — вершить злодеяния в поездах?

Столь явный выпад требовал острого ответа, однако Эрвин растерялся и не нашел слов. Мими пришла на помощь:

— Я дважды навещала Леди-во-Тьме и не услышала от нее ни слова о ядах. Убеждена, что королева Дарквотера — земли колдунов и отравителей — первой сумела бы распознать яд!

— Ваше величество, буду я искренне рад, если покушение на Леди-во-Тьме — всего лишь плод иллюзий. Вот только странно: отчего ни сам лорд-канцлер, ни его доблестные вассалы не допущены в имение Леди-во-Тьме?..

Не дожидаясь ответа, путевец отвесил поклон и удалился.

— Он распустит слух по всей Палате, — проскрипел Эрвин.

— Ни капли сомнений, — кивнула Мими.

— Тьма сожри, Марк, когда вы найдете мне этого чертова отравителя?

Ворон развел руками — мол, я-то здесь, в суде.

— У вас полтысячи подчиненных!

— И всех их не очень-то жалуют в имении болотников. Мы допросили кого смогли и разобрали вагон по винтикам. Вагон — безопасен, как колыбель, в нем даже муха не сдохнет. Свидетели как один твердят: невозможно отравить Леди-во-Тьме. Ее пищу пробуют придворная ведьма и жало криболы, оба — знатоки ядов. На пальце королевы — перстень с грибком-ядоискателем: он, якобы, источает резкий запах, если касается отравленной жидкости. А главное, сама королева восемь лет изучала ремесло криболы — в смысле, разные способы послать человека на Звезду.

— То ж было в молодости. Может, она забыла уроки?

— Вы знаете, милорд, что у Леди-во-Тьме имеется дочь. Они рассорились настолько, что старуха выгнала дочь из Дарквотера и лишила всех наследных прав. А дочь поселилась на Фольте и шесть раз подсылала к матери убийц. Все покушения бесславно провалились.

— Может, седьмое достигло успеха? В том проклятом поезде.

— А может, милорд, Леди-во-Тьме просто заболела? С пожилыми людьми случается.

— Заболела в ту единственную ночь, когда ехала со мною вместе? Найдите парня, который поверит в это. Если ему окажется больше пяти лет, я дам вам эфес!

— Милорд, а вы точно ее не… того?

Мими хихикнула, Эрвин пронзил Ворона взглядом. Тот поднял ладони:

— Шучу, шучу!

* * *

После перерыва началось избиение.

Суд вызывал весьма уважаемых свидетелей — таких, как министр путей, первый церемониймейстер, епископ собора Всемилости, баронет Дориан Эмбер и гвардейский капитан Уитмор. Отвечая на вопросы судей, они вспоминали всевозможные проступки Менсона. Председатель вел опрос умным и губительным порядком. Сперва свидетелям предлагалось вспомнить смешные, почти невинные проделки: как Менсон высмеивал дворян, паясничал на приемах и балах, несуразным поведением вызывал у всех неловкость. Но следующая группа вопросов вытаскивала на свет события давние, унизительные и мерзкие. Менсон слизывал с паркета разлитую эхиоту; Менсон обмочился, испугавшись фанфар; Менсон бегал по дворцу голый с торчащим стержнем — ловил служанку. Поначалу лорды Палаты спокойно посмеивались, теперь стали кривиться в гримасах отвращения. Разумеется, все понимали причину унижений шута, но не выказывали сочувствия. Янмэйский дворянин, бывший первый адмирал Короны снимает штаны и делает кучу под лестницей, не добежав до уборной, а потом носится кругами и орет: «Она дымится, дымится! Вот это я горячий парень!» Какова бы ни была причина, противно слушать такое.

Но дальше стало еще хуже. Суд попросил каждого свидетеля назвать самое острое воспоминание, связанное с Менсоном, и лорды услышали несколько историй.

В день поминальной службы по Телуриану шут пробрался к алтарю, отхаркался и сплюнул на портрет комок зеленых соплей.

В день военного парада Менсон рассовал по карманам фунт конского навоза и стал кидать в знаменосцев, пользуясь их неподвижностью. Прежде, чем его остановили, успел попасть одному точно в рот. Знаменосец не стерпел, бросился на Менсона — и был изгнан из гвардии за несдержанность.

У одной придворной дамы имелся кот, весьма неприятный Менсону. Шут поймал кота и подвесил за яйца. Не метафорически, а в самом прямом смысле. Кот орал, дама орала, Менсон хохотал — дескать, эти двое вопят одинаково. Кончилось трагично: резко дернувшись, кот оторвал себе орган и побежал по дворцу, заливая залы кровью — пока не упал замертво.

Один секретарь решил посмеяться над Менсоном и выхватил у него эхиоту (случилось еще в те дни, когда шут изнемогал без снадобья). Менсон поступил внезапно: вместо того, чтобы клянчить, прыгнул на секретаря и стал кусать. Он отгрыз бедняге нос и изжевал обе щеки.

В праздник Сошествия шута попросили рассказать историю о Праматерях. Пьяный, как сапожник, он начал: «Однажды потаскуха, клуша-наседка и сука-волчица…» Из дальнейшего рассказа стало ясно, что речь идет о Мириам, Софье и Агате.

Здесь даже Эрвин, прежде сочувствовавший Менсону, ощутил желание оторвать ему язык. Об остальной Палате и говорить нечего: вместо недовольного ропота раздавались громкие крики, лорды требовали жестокого приговора. А основное слушание еще даже не началось!

Франциск-Илиан бился изо всех сил. Говорил о безумии Менсона — суд вычеркивал это из протокола, поскольку безумие не доказано. Объяснял его проступки эхиотой — тщетно, многие проделки случились уже в годы без снадобья. Просил сострадания к больному и раздавленному человеку — суд и лорды выказывали лишь омерзение. Наконец, пророк говорил, что нравственность не так важна, и скверный человек все равно способен на добрые поступки. Скажем, король Ольгард, основавший Династию Янмэй, был интриганом и картежником, а лорд Лаймон, открывший Шиммери, — несусветным развратником. Лорды просто отказались слушать — никто не желал развенчания славных имен.

Тогда пророк сделал нечто неожиданное. Задумчиво огладил бороду, слегка кивнул самому себе, будто приняв решение, и изрек:

— Что ж, милорды, я вижу лишь один разумный выход: предлагаю немедленно признать ответчика виновным.

Все шепотки мигом угасли, в зале повисла тишина.

— Ваше величество, — отметил судья Кантор, — слушание еще не состоялось.

— Но главное-то уже ясно. Лорд Менсон — ужасный человек, законченный негодяй. Очевидно, что именно он совершил все преступления. Учитывая его злодейскую природу, он просто не мог воздержаться от убийства. Ваше величество Минерва, господа судьи, прошу вас: сберегите силы и время, признайте лорда Менсона виновным!

Кантор нахмурился:

— Господин советник, боюсь, вы не вполне осознали свою задачу. Вы должны давать советы, которые помогут ответчику.

— Я так и поступаю, — Пророк хлопнул Менсона по плечу. — Друг мой, я советую тебе немедленно сознаться во всем и просить владычицу о помиловании. Нет смысла в пустых спорах. Все уже знают, что ты злодей, так стоит ли упорствовать? Сдайся и получи милость от ее величества.

— Процедура не предполагает… — начал Кантор, но тут же был прерван пророком:

— Какая процедура может помешать человеку сознаться и облегчить душу? Какой суд может запретить императрице проявить милосердие? Поверь, друг Менсон: это единственный выход для тебя!

Прежде, чем шут сказал что-либо, Минерва подняла руку:

— Господа, я прошу слова… Можно сейчас, да?.. Благодарю вас. Мне не по душе происходящее. Возможно, я ошибаюсь, но мне думалось, суд не должен ставить цели ни казнить, ни помиловать ответчика. Главная задача суда — мне кажется — выяснить правду и добиться справедливости. Мы собрались, чтобы узнать, убил ли лорд Менсон владыку, а не затем, чтобы услышать деланное признание и напыщенное помилование. Более того, помиловав Менсона сейчас, пока его вина не доказана, я унижу его — не так ли?.. — Вдохнув поглубже, она посмотрела прямо в глаза пророку: — Ваше величество, при всем уважении к вам, я прошу вас избегать провокаций.

Она села, и Эрвин испытал сильное желание погладить ее по плечу. Пророк поклонился Минерве:

— Я признаю правоту вашего величества. Приношу извинения.

Он также сел, довольный собою. Несмотря на кажущийся провал, он добился своего: показал абсурдность обвинений на основе «морального облика» и положил конец судейскому издевательству. Судье Кантору не оставалось ничего иного, как перейти к слушанию по существу. Однако он припас для Менсона еще один удар.

— Ваше величество абсолютно правы, говоря о необходимости постичь истину и получить ясную картину. Именно потому суд позволит себе занять еще десять минут вопросом морального облика и дополнить картину весьма важным штрихом. С позволения вашего величества, я проведу опрос еще одного свидетеля.

Минерва не нашла причин для отказа, и председатель объявил:

— На место свидетелей вызываются капитан гвардии Шаттэрхенд и бывший лакей Вимас.

Капитан вышел на сцену весьма озадаченный — было ясно, что причина вызова ему неясна. Вимаса вывел на место судебный пристав; Вимас явно знал причину и идти не хотел. Эрвин удивился: лакей?.. Верховный суд порою выказывает недоверие к свидетелям лишь потому, что те — мужицкого сословия. Все прошлые свидетели были отобраны из высшего слоя дворянства, откуда теперь взялся простолюдин?

Суд задал Вимасу несколько обычных вопросов: как зовут, какого сословия, какую службу выполнял. Лакей отвечал очень тихо, робея и краснея пред лицами лордов. Судья Кантор требовал: «Говорите громче». Добившись от свидетеля хоть сколько-то внятной речи, судья задал вопрос:

— Прислуживали ли вы во дворце Пера и Меча в прошлом году, в день летнего бала?

— Да, ваша честь.

— Видели ли вы тем днем Менсона Луизу, придворного шута, ныне обвиняемого?

Судья указал на ответчика, но лакей не посмотрел туда, а покраснел.

— Да, ваша честь.

— При каких обстоятельствах?

— Я в-видел его много раз… — промямлил лакей, пытаясь отвертеться. Тщетно, разумеется.

— Я говорю о том случае, когда вы не только видели его, но и имели близкое касательство. Имел место такой случай?

— Д-да, ваша честь…

— Расскажите о нем суду.

Лакей повертелся, ища спасения. Капитан Шаттэрхенд подбодрил его, хлопнув по плечу. Вимас тихо заговорил:

— Я шел, значит, по коридору, а шут сидел на подоконнике и читал что-то. Сильно щурился — не мог разобрать. Я ему сказал: «Если желаете, принесу свечу». Тогда он схватил меня, значит, за камзол, втащил за портьеру, и поцелв…

— Громче, будьте добры!

— Ну, поцеловал.

— В губы?

— Да, ваша честь.

— Что произошло потом?

— В-ваша честь… я не могу… при владычице и лордах…

— Ее величество и высокие лорды прежде всего заинтересованы в истине! Говорите немедленно, не боясь смущения.

— Ну, шут… он… развязал мне штаны и засунул руку…

— В штаны?

— Да, ваша честь.

— И что же?

— Он схватил меня за… понимаете… за него. И стал…

Лакей покрылся пунцовыми пятнами и умолк. Капитан Шаттэрхенд вмешался:

— Да ничего он не стал, ваша честь, ибо не успел. Тут как раз я проходил мимо, услышал возню за шторой, решил проверить. Заглянул — увидел непотребство и пресек все это. Шут сильно злился и кричал: «Я еще не кончил». Но я его оттащил силою.

— Вы подтверждаете, капитан, что непотребство имело место?

— Боюсь, что да. Чтобы Менсон служанкам за корсеты совался — это бывало. Но чтобы мужчине и прямо в штаны — конфуз, ваша честь.

— Конфуз? Вы намеренно используете столь мягкое слово?

— Ваша честь, я помню, Менсон тогда был нетрезвый. По пьяному делу чего не вытворишь. Был в моей роте один ординарец…

— Речь не об ординарце, а о шуте Менсоне и его неправедном отношении к мужчинам. Скажите, капитан, вы слыхали высказывание, будто Менсон любил владыку Адриана?

— Конечно, ваша честь. Я и сам так говорил.

— Почему вы так говорили, капитан?

— Потому, что это правда. Шут, когда только мог, крутился около владыки и смотрел с обожанием. Он и в том злосчастном поезде мог не оказаться — он ведь шут, а не генерал, в походы ходить не обязан. Но поехал, чтобы вместе с владыкой.

— А допускаете ли вы, капитан, что любовь Менсона к владыке Адриану имела вовсе не целомудренный смысл?

— Я никогда так не думал! Допустить подобную мысль — запятнать честь владыки!

— Суд вовсе не предполагает, что владыка отвечал на чувства Менсона. Напротив, суд высказывает допущение — внесите это в протокол сугубо как гипотезу — что владыка отверг неправедную любовь шута. Что могло стать причиною мести последнего.

Это был первый миг, когда смешливая гримаса слетела с лица Менсона. Перемена — от смеха до боли — случилась так быстро, что никто не успел заметить и удержать шута. Он сорвался с места и бросился к судейскому столу:

— Старый хрыч! Проглоти язык, подонок!

Приставы поймали его всего за шаг от цели, когда кулак шута уже летел к носу Кантора. Шута оттащили в сторону, скрутили, защелкнули в кандалы. Он бился, как бешеный зверь, и орал:

— Мрази! Гнусные твари! Все втопчете в грязь!

Его швырнули на место, пристегнули к стулу и плеснули в лицо водой. Менсон рванулся еще пару раз, и, поняв тщетность попыток, заплакал.

Председатель суда ничем не выразил торжества, кроме одной чуть приподнятой нотки:

— Суд доказал то, что требовалось. Ответчик выказывает резкую неконтролируемую эмоциональную реакцию, связанную с любовью к покойному владыке. Чувство такой силы вполне может толкнуть человека на преступление.

— Вы не смеете говорить о недоказанном факте! — воскликнул Франциск-Илиан, также утративший хладнокровие.

— Ваше величество, суд считает абсолютно доказанным фактом, что ответчик был способен совершить преступление под влиянием чувства. Суд не утверждает, что ответчик совершил его, а отмечает лишь потенциальную возможность и наличие мотива. Является ли лорд Менсон убийцей в действительности — покажет обвинитель после обеденного перерыва.

Ворон вмешался с тревожной поспешностью:

— Ваша честь, обвинитель просит отложить начало процесса на следующее заседание. Сегодня потрачено много времени, а показания главных свидетелей весьма обширны.

— Тем более, имеет смысл поскорее перейти к ним. Суд продолжит слушание сегодня. Разумеется, если владычица утомлена, суд продлит перерыв на достаточное время, чтобы ее величество отдохнула.

* * *

И вот скамью заняли главные свидетели истца — четверка альмерских рыбаков, лично видевших гибель императора.

Заранее обдумывая дело, Эрвин был почти уверен, что эти парни — никакие не мужики, а наемные солдаты или даже рыцари графа Эрроубэка, устроившие обрушение моста. Однако теперь, увидев их воочию, он усомнился в своих выводах. Четверо настолько походили на мужиков, насколько это вообще возможно: бородатые, коренастые, чумазые, с широкими бесхитростными лицами, ясными и глупыми глазами. Войдя в зал и одолев первую робость, они привели себя в порядок согласно собственному разумению: как можно туже затянули пояса, одернули рубахи и пригладили волосы руками, поплевав на ладони. По пути мимо лордов гнули спины на каждом шагу: «Премного здравия вашей светлости!» В присутствии владычицы держались с наивным подобострастием: по любому поводу били поклоны, осеняли себя священными спиралями и не могли отвести взгляда от Минервы. Обращение «ваша честь» давалось им с трудом, судью Кантора они, вопреки процедуре, называли господином судьей, а при любом удобном случае вворачивали «ваше величество», даже если обращались вовсе не к Минерве. Звались они: Джейкоб, Смит, Ларсен и Борода.

— Свидетель, вы не можете использовать прозвище в суде. Сообщите свое настоящее имя.

— Борода как есть, ваше величество. Дело таковское: я был найденыш при церкви, оставил меня бородатый мужичок. Дьякон и прозвал меня Бородой — шутки ради, пока настоящее имя не сыщется. Потом бишь я вырос, а имя так и не придумалось. Бородой и записали.

— Какого вы сословия, свидетели?

— Дык мужики мы, кто ж еще.

— Говорите суду: ваша честь.

— Угу, господин судья. Так и будем.

— Где вы проживаете?

— В графстве Эрроубэк, на восточном берегу Бэка, в деревне Косой Яр.

— Видели ли вы двадцать второго декабря прошлого года крушение поезда, упавшего с моста?

— Да, ваше величество. Всеми глазами видели, вот как вас тута!

— Подтвердите это каждый в отдельности и принесите клятву.

— Клянусь Праотцами, что видел, — один за другим повторили мужики.

— В виду важности данных свидетелей, суд сам проведет их опрос. Истец и ответчик впоследствии смогут задать дополнительные вопросы.

Франциск-Илиан поднял флажок:

— Если слух меня не подводит — а доселе не подводил, — то эти свидетели принадлежат к простому люду. Ответчик же — первородный дворянин.

— Виновный в попытке переворота и опустившийся до шута.

— Однако по-прежнему дворянин рода Янмэй. Может ли слово мужика — даже четверых мужиков — соперничать со словом потомка Праматери?

Многие лорды Палаты одобрительно закивали, признав весомость довода. Судья Кантор обратился к Марку:

— Истец может предоставить свидетелей дворянского сословия?

— Нет, ваша честь. Однако имеется дворянин, готовый поручиться за слова этих мужиков.

Пристав вывел на свидетельское место хорошо одетого дородного альмерца.

— Назовите ваше имя и сословие, сударь.

— Я — Огюст Миранда Клэр рода Катрины, барон Бонеган, вассал его милости графа Эрроубэка. Мое почтение императрице и высоким лордам Палаты.

— Знаете ли вы людей, находящихся на скамье рядом с вами?

— Конечно, ваша честь. Это мужики из Косого Яра — одной из моих деревень.

— Можете назвать их имена?

Барон назвал Джейкоба, Смита и Бороду, а Ларсена не вспомнил.

— Виноват, ваша честь. Лицо помню, а имя вылетело из головы. Но этот тоже мой, точно говорю. Я в Косом Яру часто бываю.

— Вы можете поручиться за слова этих четверых мужиков?

— Да, ваша честь.

Франциск-Илиан вмешался:

— А как вы можете ручаться, еще даже не услышав их показаний? Вы владеете даром провидца?

Барон развел руками:

— Милорд, еще в тот самый день, когда разбился поезд, они мне все подробно рассказали, что и как случилось. По лицам их видно было, что не врут. Потом я, конечно, сам сходил на место и посмотрел — все совпало с их рассказами.

— Но вы не могли проверить главного: убил ли шут Менсон владыку Адриана.

— Милорд, это мои мужики, я их знаю. Наибольшая фантазия, на какую они способны, — пририсовать пойманной щуке лишний фут длины. Они никак не могли измыслить такую картину, что дескать шут убил самого владыку. В том ручаюсь честью дворянина.

Замешательство было исчерпано, и суд взялся за рыбаков. Члены коллегии провели опрос со знанием дела. Вопросы задавали быстро, чтобы свидетель не имел времени задуматься, а говорил то, что сразу пришло на ум. Избегали излишне открытых вопросов, ответы на которые могли затуманить суть. Если свидетель отвечал обобщенно — его одергивали, требовали конкретности; если колебался — строго давили: «Да или нет? Ответ нужен однозначный». Грубая мужицкая речь резала слух и усложняла восприятие, но благодаря точности вопросов картина вырисовалась исчерпывающе ясная.

На рассвете двадцать второго декабря Джейкоб, Ларсен, Смит и Борода отправились на берег Бэка удить рыбу. Если говорить точно, то на рассвете вышли Джейкоб, Смит и Борода, а Ларсен проспал и явился часом позже — однако был на реке к моменту крушения. Недалеко от моста имеется удобный бережок: обрывчик высотою футов десять над стремниной. На нем приятно сидеть, свесив ноги, а стремнина хороша, когда ловишь на «муху». Ваше величество знает, что такое «муха»? Это такой пестрый пучок ветоши или перьев, нитки тоже подойдут. В него вплетаешь крючок и кладешь на воду. «Муха» стоит — удочка-то держит, — а рыбе кажется: «муха» плывет против течения. Вот рыбка и клюет.

Итак, мужики закинули удочки, тяпнули немного косухи, чтоб тепло на душе, и повели подходящие случаю беседы. Основною темой был как раз владыка Адриан: как-то он теперь будет без столицы? Прогонит северянина из Фаунтерры или построит себе где-нибудь новый дворец? А если где-то построит, то не у нас ли в Альмере? А если в Альмере, что поменяется от этого в нашей жизни? Авось, разбогатеем, как столичники. Уж на рыбку цены всяко взлетят — ее, рыбки, ого сколько нужно для придворного стола! Эту тему большею частью развивали Джейкоб и Смит. Ларсен их поддерживал, но вяло: он маялся подарком жене на новый год, никак не мог придумать. А Борода костерил рыбу, которая не клюет, — ибо она и вправду не клевала. Только три карася попались на удочки, но один сорвался, а другой был такой крохотный, что и кота не накормишь.

Как тут Джейкоб крикнул: «Гляди!» — и все поглядели. Шел, значится, поезд — причем не по расписанию. Все обычные поезда рыбаки знали наизусть. Имели такой опыт в наблюдении за мостом, что безо всяких часов распознавали составы: услышат вдали гул, поглядят на солнце и поймут — Блэкморский это, Алериданский, Флисский или Оруэлльский. Так вот, на сей раз поезд обычным не был. Удивленные этим, рыбаки поднялись с мест, чтобы лучше рассмотреть диковинку. И вдруг, когда тягач вышел на мост, раздался ужасный тар-тарарам. Ваше величество, святыми богами — страх, да и только!

Словом, поезд сверзился с моста и образовал идову кучу обломков. Испуганные рыбаки потеряли пару минут, размышляя как поступить: бежать ли им в Косой Яр или в замок графа, или на помощь людям в поезде. Решили послать Ларсена в замок, а Смита в Косой Яр, а Бороде с Джейкобом лезть в вагоны и помогать бедолагам. Но сначала — всем четверым подойти ближе и посмотреть, без этого никак нельзя. Тогда они подошли к месту крушения и увидели невероятное: поезд загорелся. Лежал-то он в воде, однако, видно, вода еще не все затопила, а в вагонах имелись печки, и угли разлетелись повсюду — вот и занялось. Сначала из окон пошел дым, потом полыхнули языки пламени. Рыбаки схватились тушить — но как? Поезд-то лежал не у самого берега, а с зазором. Чтобы добраться, надо войти в воду по шею, а так и застудиться недолго. Но там люди заживо горят — не сидеть же, сложа руки! Но, может, и нету там живых — пока ни один не показался. Едва рыбаки достигли этой точки в своих размышлениях, как из верхнего вагона появился человек. Богатырского роста, широкий в плечах, сияющий гербами на алом мундире, он никак не мог оказаться кем-либо ниже генерала по чину. Рыбаки закричали, осчастливленные тем, что смогут спасти столь важную птицу:

— Прыгайте сюда, ваша светлость! Мы поможем!

Он обернулся на крик. Рыбаки узрели его лицо и ахнули — этот лик они видели на портрете в церкви! А на поясе мужчины висел невероятный трехгранный кинжал, так что сомнений не оставалось — это сам Адриан, владыка подлунного мира!

— Прыгайте, ваше величество, иначе сгорите!

Но владыка замешкался — видно, не был уверен, достаточно ли глубока вода. И тут за его спиною появился шут Менсон с длинным ножом в руке. Прежде, чем рыбаки поняли его злодейский замысел, шут всадил клинок в спину владыке, и тот рухнул, как подкошенный. Раздался при этом сухой звук, вроде щелчка кнута, и позже знающие люди рассказали рыбакам, что с таким звуком разряжаются искровые очи.

Что было дальше? Рыбаки цельную минуту не могли оправиться от потрясения, а вагон тем часом зашатался и упал набок — видно, сгорели те обломки, на которые он опирался. И тело владыки, и его убийца соскользнули в воду Бэка. Больше рыбаки их не видели. Сломя голову они бросились в замок Эрроубэк, чтобы скорее все рассказать графу и избавиться от бремени тяжкого, даже непосильного знания. Узнав обо всем, граф Эрроубэк послал конные отряды на поиски шута-убийцы, но время было потеряно. Пока рыбаки бегали в замок, злодей выбрался на берег и ушел прочь от речки.

Если не брать во внимание корявую речь, а смотреть прямо в суть, то история звучала очень складно. Ни один поступок свидетелей не казался нелогичным, ни одно показание не содержало в себе противоречия. Лишь одна деталь вызывала вопросы: как рыбаки смогли узнать Менсона? Судья Кантор обратил на это внимание и потребовал объяснений.

— Видели ли вы обвиняемого Менсона прежде?

— Еще как, ваша честь! Он же, убивец, на наших глазах упокоил владыку! Вот тогдась и видели.

— А ранее, до того?

— Раньше — не, вроде. Никаковские шуты в нашу деревню не наведывались.

— Каким же образом вы смогли его опознать в день убийства владыки Адриана?

— Дык он же того, околпаченый был!

— То бишь, носил на голове колпак?

— Ага, как есть! Трехвостый с бубенчиками. Вот ентот самый, что на ём сейчас.

— Какие приметы, кроме колпака, вы рассмотрели?

— Ну, наперво, у него бороденка дурная — не борода, а смех. Тонкая да длинная, как у козлища. Потомсь волосы на нем пятнистые — седые с черными вперемешку, и все попутанные, будто год не чесался. Вот глядите, ваше величество: сейчас у него так же. А самое главное: глаза. Так горели, будто разом и пьяный, и безумный. Глаза черные, а огонь в них красный — ни дать, ни взять угли. Мы енто все пересказали его милости графу — его милость сразу и признал: «Так это ж был Менсон — шут владыки!»

Члены коллегии задали еще ряд уточняющих вопросов об одежде шута и об орудии убийства. Из ответов стало ясно, что шут был одет в дневное платье, но измятое так, будто спал, не снимая его. А орудием являлся боевой искровый кинжал, вероятно, снятый Менсоном с трупа одного из погибших гвардейцев.

Судейская коллегия удовлетворилась показаниями рыбаков. Председатель Кантор объявил:

— После двадцатиминутного перерыва советник получит возможность задать свидетелям свои вопросы, если таковые имеются.

Франциск-Илиан поглядел на часы — было шесть тридцать. До окончания работы Палаты оставалось полтора часа.

— Ваша честь, я прошу перенести свой опрос свидетелей на следующее заседание.

— Суд не видит поводов для этого, — отрезал Кантор.

Конечно, то было ложью. И председатель, и Франциск-Илиан отлично понимали ситуацию. В оставшееся время пророк начнет спешный, плохо подготовленный опрос, который будет прерван с окончанием заседания. Советник не успеет поймать свидетелей на лжи, но выдаст свою тактику, и к следующему заседанию свидетели будут готовы. Кроме того, судьи и лорды уйдут спать с уверенностью, что Менсон виновен, а советник беспомощен. В свое время Дед говорил Эрвину: «Если ответчик хочет жить, он должен сеять сомнения, в особенности — вечером. Когда судья засыпает в сомнениях, утром он ищет истину; когда судья засыпает с уверенностью — утром ищет бумагу, чтоб написать приговор».

— Ваша честь, показания свидетелей весьма обширны. Нужно время, чтобы обдумать их и подготовить вопросы. Я не принадлежу к тем людям, кто любит говорить, не подумав.

— Суд оставит вам возможность задать дополнительные вопросы, если они появятся до следующего заседания. Однако суд не видит причин терять впустую оставшееся сегодня время. Напоминаю советнику, что в зале находятся ее величество и высокие лорды. Их время дорого.

И, не дожидаясь реакции, председатель звякнул в колокольчик:

— Перерыв!

Франциск-Илиан немедленно подозвал секретарей и раздал приказы. Секретари умчались, а король-пророк стал шептаться с Менсоном. Ворон Короны пристальным недобрым взглядом следил за ними.

— Думается, милорд, — Мими повернулась к Эрвину, — сегодня приговор не вынесут.

Она по-прежнему сочувствовала шуту, и Эрвину пришлось ее расстроить:

— В этом нет ничего хорошего для Менсона. Судья Кантор сыграл это заседание как по нотам. Если б он поспешил, сегодня дошло бы до приговора, но среди судей не было бы единства — а решение должно быть единогласным. Кантор пожертвовал скоростью, зато сделал все, чтобы убить сомнения. Я слежу за судьями: еще в обед сомневались пятеро, сейчас остался один.

— То есть, уже все решено?..

Эрвин указал украдкой:

— Сомневается вон тот, самый молодой из членов коллегии. Вероятно, ему не станет духу перечить маститым старшим судьям. Они уйдут спать с уверенностью в вине Менсона. Следующее заседание будет пустой формальностью.

Мими долго молчала прежде, чем спросить:

— Почему вы сопереживаете Менсону, милорд? Потому, что он убил вашего врага?

Эрвин качнул головой:

— Если свора собак травит одинокого зверя — кто станет сочувствовать собакам?..

— Я вижу льва на стороне одинокого зверя. Думаю, собакам несдобровать.

Резкий звон колокольчика обозначил конец перерыва.

— Советник может приступить к опросу, — объявил судья Кантор.

— Советник еще не готов и просит об отсрочке.

— Суд не видит оснований для отсрочки. Ответчик должен приступить сейчас.

Франциск-Илиан заметил своего секретаря, бегущего через зал с бумагою в руке.

— Значит, нам ничего не остается, как подчиниться суду и начать опрос, — жестом, полным смирения, пророк сложил руки перед грудью. — Уважаемые свидетели, сейчас мой помощник даст вам один документ. Не прочтете ли вслух, что в нем написано?

— Виноваты, не умеем… Нет, никак не сможем.

— Тогда я прошу секретаря суда громко прочесть бумагу, а вы, уважаемые свидетели, слушайте внимательно.

Альберт Кантор насторожился:

— Советник, вам дано слово, чтобы вы вели опрос свидетелей, а не развлекали их чтением.

— Ваша честь, я задам вопрос сразу после чтения. Милорд Эмбер, прошу вас.

Секретарь суда взял документ у помощника шиммерийца и принялся читать. Его голос звучал ровно, но в зале нарастало волнение с каждою следующей фразой. Документ представлял собою смертный приговор, вынесенный верховным судом двум северным дворянам — герцогу Эрвину Ориджину и леди Минерве Стагфорт, действующей императрице.

— Что за черт! — раздался грубый возглас кого-то из Нортвудов. — Да эти судьи просто издеваются!

Палата загудела.

Воздев руки к небу, пророк призвал к порядку.

— Господа, прошу о тишине, ведь иначе свидетели не услышат моего вопроса. А вопрос таков: вы поняли смысл бумаги?

— Вроде, дась… — нестройно ответили рыбаки. Они выглядели изрядно ошеломленными.

— Перескажите своими словами, что там сказано.

— Ну, вроде… суд порешил казнить герцога Ориджина и… ее величество! Или мы не так поняли?..

— Боюсь, что вы поняли совершенно точно. А слышали вы, за какие преступления?

— Этот… мятеж против Короны… Но как такое может быть? Ее величество — она сама же и есть!.. Ну, в смысле, корону носит…

Франциск-Илиан развел руками.

— Вот и я не понимал, как можно судить и приговорить Минерву Стагфорт. Надеялся, что хоть вы поймете, и народная мудрость через ваши уста объяснит мне…

Альберт Кантор прервал его:

— Суд не допустит манипуляций со сторон советника. Еще одна попытка — и суд отстранит советника от участия в заседании. Сама владычица указывала вам на неприемлемость провокаций!

— Та самая владычица, которую вы приговорили к смерти? — уточнил пророк.

— Советник должен вести опрос свидетелей, а не использовать их в своих махинациях. Свидетели несведущи в законах, и не им оценивать деятельность суда. Советник, при всем уважении, суд начинает сомневаться в ваших знаниях законов!

Франциск-Илиан развел руками с легким поклоном.

— Вижу, простая народная речь противна ушам высокого суда. Что ж, я не погнушаюсь перейти на язык законников. — Пророк сменил тональность, заговорил суше и быстрее, речитативом: — Постановление верховного суда Империи Полари принято десятого декабря минувшего года. Слушание проходило за закрытыми дверями и заочно, в отсутствие обвиняемых. Ответчиками являлись Минерва Джемма Алессандра, леди Стагфорт, и Эрвин София Джессика, герцог Ориджин. Ни одна, ни второй не приглашены на заседание — несмотря на то, что герцог находился в тот день в столице, во дворце Пера и Меча. Более того, ни леди Стагфорт, ни герцог Ориджин даже не поставлены в известность об обвинениях в свой адрес. Тем самым грубо нарушены и заповеди Праматери Юмин, и кодекс Юлианы Великой, раздел о судочинстве, глава о правах ответчика.

Судья Кантор попытался вмешаться, но не смог. Новая сухая скороговорка пророка имела особое свойство: ее нельзя было прервать, как нельзя отвлечь священника посреди молитвы.

— Доказательства в отношении леди Стагфорт сводятся к косвенному подозрению, в дело не включена ни одна прямая улика. Истцом выступает Корона в лице владыки Адриана, но владыка Адриан не поставлен в известность об этом. Представителем истца — обвинителем — выступает майор протекции Бэкфилд, однако его полномочия не подтверждены никаким документом за подписью владыки. Нарушены тезисы Юлианиного кодекса о роли и правах обвинителя, а также первая аксиома Праматери Юмин: любые сомнения должны трактоваться в пользу обвиняемого. Налицо вопиющий судейский произвол.

Пророк перевел дух, и лишь теперь судье Кантору выпала возможность ответить:

— Упомянутое вами решение отменено двенадцатого апреля сего года, после пересмотра дела.

— Но сперва оно было принято с нарушением всех норм судопроизводства. Коллегия злоупотребила судебной властью в угоду политическим силам.

— Я требую уважения к суду, господин советник. Вы не можете приводить отмененное решение как доказательство чего-либо. Двенадцатого апреля данное решение утратило всякую юридическую силу.

Франциск-Илиан отвернулся от Кантора и отвесил поклон, глядя в лицо владычице. Его голос стал прежним — спокойным, неторопливым, внушительным:

— Ваше величество Минерва, я прошу вас защитить справедливость. Вы имеете власть поставить в Палате вопрос о переизбрании верховного суда. Во имя истины и закона, воспользуйтесь ею.

Минерва никак не могла ждать, что вторично за день шиммериец поставит ее перед нелегким выбором. Она замешкалась, глянула на Бекку в поисках поддержки. Конечно, ни лошадница, ни кто-либо другой не мог помочь ей: дать совет владычице на глазах у всей Палаты — значит, сокрушить ее авторитет. Императрица должна решать сама.

— Ваша честь, — сказала Минерва, — желаете ли вы ответить на слова советника?

Председатель Кантор медленно поднялся на ноги. Теперь стало заметно, насколько он стар и подточен болезнями. Однако в голосе звучала несгибаемая вера в свою правоту:

— Ваше величество, прошу вас ясно увидеть происходящее. Громкими словами об истине и справедливости советник пытается затуманить суть, а она проста. Согласно Юлианину закону — раздел о судочинстве, глава о верховном суде — ни Палата, ни ваше величество не имеют права распустить верховный суд прямо в ходе слушания. Удовлетворив пожелание советника, вы сами будете дискредитированы, как и новые назначенные вами судьи. Советник сможет заявить недоверие им тоже, а затем и следующим — и бесконечно оттягивать смертный приговор. Ваше величество, не становитесь жертвой его происков. Если по окончании процесса вы выкажете недовольство моею работой, я немедленно подам в отставку. Но до тех пор позвольте суду действовать.

Минерва тяжело вздохнула. Прав был злобный старик Кантор, а не обаятельный пророк: и закон, и данное Минервой слово чести, и преемственность янмэйской власти, воплощенной в верховном суде, не позволяют владычице распустить коллегию. Смириться с этим составом суда — меньшее зло, чем заменить его.

— Корона отклоняет ходатайство обвиняемого, — сухо сказала Мими.

— Благодарю, ваше величество, — Кантор с поклоном сел на место.

Что любопытно: умное лицо пророка озарилось улыбкой.

— Благодарю, ваше величество, — сказал южный король и, садясь, бросил беглый взгляд куда-то вверх, на зрительский балкон.

Кантор выпил воды, восстановил спокойствие и посмотрел на пророка:

— Советник обвиняемого готов, наконец, начать опрос свидетелей?

— Да, ваша честь. Мой первый вопрос…

Здесь возникла небольшая заминка. Альмерские рыбаки на свидетельской скамье были полностью ошарашены недавней перепалкой. Толком не поняв аргументы сторон, они уловили главное: владычицу попросили распустить верховный суд, а она отказала. То бишь, минуту назад у них на глазах вот этих важных судей чуть не прогнали со двора, как нерадивых слуг! Рыбаки просто не могли оставить коллизию без своего толкования и принялись так оживленно шушукаться, что прослушали первый вопрос Франциск-Илиана. Но барон Бонеган, поручившийся за рыбаков, зычно рявкнул:

— Эй, лапти, отвечайте, когда спрашивают! А не спрашивают — молчите.

Свидетели присмирели, и Франциск-Илиан повторил в тишине:

— Мой первый вопрос таков: вы рыбачили в проруби?

— Нет, господин, какая такая прорубь? Ледостава еще не было.

— Говорят, что Ханай в те дни уже замерз, северные полки хотели перейти его по льду.

— Так то Ханай, господин, а это — Бэк. У нас в Альмере потеплее будет.

— Значит, вы твердо помните, что льда на Бэке еще не было?

— Как есть, господин. Никакого льда. Рубать не надо, закидывай удочку да лови.

Кантор брюзгливо вмешался:

— Суд не рекомендует советнику тратить время на бесполезные вопросы.

— Лишь богам наперед ведомо, что пойдет на пользу, а что во вред. Порою еще пророки могут заглянуть в туман грядущего… Но я приму добрый совет вашей чести и перейду к более насущному вопросу. Уважаемые свидетели, вы видели, что человек в шутовском колпаке появился из вагона?

— Как есть! Откуда ж ему еще появиться? Разве с неба упал.

— И вы утверждаете, что у него на голове имелся шутовской колпак?

— Самый заправдешний, как щас!

— Вы полагаете, что при падении поезда с моста его колпак не слетел с головы?

— Чегось?..

— Лорд Менсон, друг мой, встряхните головой.

Шут резко дернулся. Колпак звякнул и сполз на лоб.

— Как видите, при резких движениях сей головной убор теряет равновесие. Что же произойдет, если в нем упасть с моста?

— Эээ…

— При падении с моста колпак слетит с головы?

— Ну, этоть…

Ворон Короны вмешался:

— Ваше величество задает абстрактные вопросы. Даже если колпак слетел с головы, свидетели этого не видели, а потому не обязаны отвечать.

— Вот, дась! — закивали рыбаки.

Пророк спокойно продолжил:

— Если б вас спросили, может ли человек упасть с моста так, чтобы колпак остался на голове, — что бы вы ответили?

— Кажись, нет… — согласились свидетели.

— Как вы объясните то, что в момент убийства вы все же видели колпак на голове того человека?

— Ну, надел обратно.

— А кроме того, нашел и подобрал искровый нож?

— Ну, как есть.

— Стало быть, в первые минуты после крушения поезда тот человек совершил два действия: нашел искровый кинжал, чтобы вооружиться, и нашел свой колпак, чтобы снова надеть на голову. В первом действии имеется смысл, если он действительно замышлял убийство. Во втором деянии смысла нет никакого.

— Это почему же? — удивился Ларсен. — Есть смысла. Он же шут — должон быть в колпаке. Вот и надел.

— Лорд Менсон, пошевелите головой слегка.

От слабого движения бубенцы на колпаке издали мелодичный звон.

— Лишь боги и пророки посвящены в тайны грядущего… Но не нужно быть ни богом, ни пророком, чтобы предсказать: если позвенеть бубенцами за спиной человека, то он обернется. Если берешь в руки нож, замышляя ударить жертве в спину, неужели напялишь на голову гроздь колокольцев?

— Эээ…

Рыбаки сконфужено переглянулись, затем уставились на барона, ища в нем поддержки. Затем подняли виноватые глаза к Минерве.

— Ваше величество, мы не знаем… Колпак-то был, а зачем — мы и не думали…

— Обязанность свидетеля — не трактовать, а лишь излагать увиденное, — отметил судья Кантор.

— Я готов помочь с трактовкой, — благосклонно кивнул пророк. — Я вижу два объяснения колпака на голове убийцы. Первое: убийца не был лордом Менсоном, но присвоил и надел шутовской колпак, чтобы выдать себя за него. Второе: данные свидетели не видели ни лорда Менсона, ни кого-либо другого в шутовском колпаке, а просто его измыслили.

За судейским столом поднялся ропот, барон Бонеган вскричал что-то о своей чести, но все перекрыл уверенный голос Марка:

— Я вижу также третье объяснение, ваше величество. Если позволите, изложу его. Лорд Менсон мог надеть шутовской колпак с тою же целью, с какою носит его сейчас, в суде. Он готовился послать на Звезду своего единственного родича, к тому же — владыку. Это черное намерение вызывало бурю чувств в душе Менсона. Колпак на голове помог ему справиться с собою и обрести хладнокровие. Это — привычная, родная вещь, дающая уверенность. Так многие солдаты берут на войну мамин платок, горсть родной земли и прядь волос любимой.

Кое-где в зале раздались аплодисменты — столь метким было объяснение Марка. Рыбаки радостно закивали:

— Вот голова! Так все и было, а мы не поняли!

Франциск-Илиан после минутной паузы возобновил допрос:

— Тем не менее, вы не узнали лорда Менсона в лицо, а лишь пересказали его приметы графу Эрроубэку, и уже тот по приметам назвал имя Менсона?

— Ага, тут чистая правда.

— Стало быть, ваше опознание является косвенным.

— Кось… каким, говорите? Недослышали…

— Косвенным — то есть, опосредованным. Вы видели убийцу, но не узнали в нем лорда Менсона, а граф Эрроубэк узнал, но не видел.

— Агась.

— Прошу внести это в протокол.

— В протокол вносится все, сказанное в зале. Из протокола удаляется лишь то, что суд приказывает вычеркнуть, — сухо пояснил судья Кантор. — Ваши вопросы исчерпаны, господин советник?

Пророк улыбнулся как-то печально:

— Знали бы вы, как я жажду дожить до времени, когда все мои вопросы исчерпаются… Перейдем к опознанию владыки Адриана. Как я понимаю, уважаемые свидетели, его вы твердо узнали сразу?

— Еще как! Такого богатыря, как владыка, поди поищи!

— Прежде вы видели его на портрете в деревенской церкви?

— Агась.

— Портрет, как и подобает, размещался в притворе над дверями, лицом к алтарю?

— Чистая правда! Прямиком на алтарь глядел.

— Как был изображен владыка?

— Ну, владыка как есть: стоит во весь рост, плечи во всю ширь, смотрит орлом.

— Во что одет?

— В военный мундир — блестит весь, да еще при шпаге. Красавец был!

— Можете встать так, как стоял Адриан на том портрете?

Свидетели сильно оробели и решились исполнить просьбу, лишь когда сама Минерва присоединилась к пророку. Из рыбаков выделился Борода, как самый высокий и статный. Вышел на открытое место, расправил плечи, задрал подбородок, а правую руку упер в поясницу, возле эфеса воображаемой шпаги. Приняв эту позу, Борода сделался выше и значительней, все взгляды устремились на него, повергнув бедного мужика в краснощекое смущение.

— Благодарю вас, можете сесть, — сказал пророк. — Теперь скажите, с какого расстояния вы видели владыку? Он стоял на крыше вагона, который, в свою очередь, лежал на других вагонах, а те были ярдах в десяти-двадцати от берега — верно?

Мужики прикинули дистанцию, щурясь и шевеля губами, и один за другим согласились.

— Значит, вы видели владыку так, как если бы он стоял вон там?

Пророк указал на зрительский балкон, заполненный людом.

— Агась, точно так.

— На балконе находится мой помощник. Сейчас он покажет вам несколько портретов вельмож. Полагаю, вам не составит труда понять, который из них — владыка Адриан.

— Запросто! Пущай покажет!

Зал встрепенулся, когда секретарь Франциск-Илиана протолкался сквозь толпу на балконе и поставил у перил массивную стопку картин.

— Барон Бонеган, — сказал пророк, — вы ручались за показания этих мужиков, и теперь испытаете соблазн подсказать им. Потому я требую, чтобы вы отвернулись и не смотрели на портреты.

— При всем уважении, ваше величество, вы мне не сюзерен.

— Тогда я этого требую, — вмешалась Минерва.

Барон повернулся к балкону спиной. Шиммерийский секретарь поднял над перилами первую картину. Она изображала лысеющего министра в камзоле.

— Нет, и близко не похож! — вскричали разом мужики.

— Благодарю, — сказал пророк. — Прошу следующую.

На новом портрете оказался молодой янмэец, сидящий за столом и задумчиво кусающий кончик пера.

— Не он, — отмахнулся Борода. Другие рыбаки тоже занекали.

— Благодарю. Следующую картину.

Вот теперь на портрете был статный дворянин в парадном мундире, с рукою на шпаге. Ларсен и Борода тут же закивали, но Джейкоб и Смит усомнились:

— Бороденки нет… у владыки была, а тут только усы.

Ларсен отказался от своего слова, Борода упорно повторил: «Он» — возможно, просто потому, что стеснялся поменять мнение.

Четвертый, пятый и шестой портреты также изображали дворян в мундирах. Конечно, все они держали руки на шпагах, гордо задирали подбородки и стреляли орлиными взглядами в горизонт — ибо таков был канон парадного военного портрета. Мнения рыбаков разделились. Ларсен и Смит высказались за четвертую картину, но Ларсен потом сменил мнение в пользу пятой, вызвав в зале смешки. Джейкоб же все отнекивался, чуя подвох, а на шестом портрете спросил:

— Этот последний?

— Последний, — кивнул пророк.

— Тогда он! Он — владыка!

— Благодарю вас, — сказал Франциск-Илиан и с поклоном развел руками.

Никаких комментариев не требовалось. Над залом повисла тревожная тишина.

— Внесите в протокол, — выдавил судья Кантор, — ни один свидетель не опознал владыку Адриана.

— Что?.. Как?.. — рыбаки выпучили глаза. — Мы ж того! Мы видели!..

— Вы видели мундир, который затмил остальное. Владыка Адриан был на втором портрете — сидящий с пером в руке. А четверо в мундирах — просто имперские генералы.

— Но мы же… Мы видели… — промямлил Ларсен, бледнея на глазах.

— Дурачье! — взревел Бонеган. — Я вам покажу, слепые кроты!

— Требую порядка в зале! Советник имеет еще вопросы?

— Конечно, ваша честь. Однако наступает восьмой час. Я охотно отложу остальные вопросы, чтобы более не утомлять ее величество. Сегодня мы оканчиваем на следующем выводе: некто в шутовском колпаке ударил ножом кое-кого в генеральском мундире. Только это достоверно следует из показаний рыбаков, и ничего более.

Едва заседание окончилось, Мими обернулась к Эрвину, сияя от радости:

— Хочу праздничного кофе с праздничным пирожным! Я знала, что Менсон невиновен! Начала суд, чтобы очистить его имя, — и это случилось!

Строго говоря, оправдание Менсона сулило Эрвину гораздо больше проблем, чем казнь. Но такова была сила судебной драмы, что Эрвин проникся состраданием к главному герою и теперь радовался вместе с Мими.

— До оправдания еще далеко, ваше величество. Но пророк разбил фундамент обвинения — без этих свидетелей оно недолго выстоит.

— Скажите, что я была права, устроив суд в Палате! Ведь права же, да?

Ворон Короны возник подле Эрвина:

— Милорд, нужно сказать пару слов наедине.

— Прошу простить, ваше величество.

Поклонившись Минерве, он пошел вслед за Марком. Выбрав уединенное место подальше от глаз и ушей, Ворон сказал:

— Милорд, у нас имеется затруднение.

— Никакого затруднения, Марк. Я приказывал добиться справедливости — и вы это сделали. Дали Менсону шанс, он его использовал — теперь мы знаем, что он невиновен.

— Вы были правы с самого начала, а сейчас — ошибаетесь. Это Менсон убил Адриана. Теперь я не питаю ни капли сомнений.

— Как вы сделали такой вывод?

— Пока все слушали альмерских дурачков, я следил за Менсоном. Он выдал себя с головой. Если он не убивал, то, значит, рыбаки лгут. Почему он не закричал: «Вы лжете, сучьи дети»?

— Ну, порядок в суде…

— Менсону чхать на порядок! А он не только не закричал — не выронил даже шепотом. Молчал, как рыба, и хлопал глазами. Дважды отводил взгляд: когда рыбаки сказали про удар в спину, и когда я — про колпак. Он был там, в колпаке, с ножом, он заколол Адриана!

— Но рыбаки не опознали владыку…

— Хитрюга шиммериец запутал их. А они правы во всем! Они же опознали генеральский мундир! В том чертовом поезде был лишь один генеральский мундир — на владыке! Старший из гвардейцев носил чин капитана.

Эрвин встряхнул головой.

— То есть, на следующем заседании вы намерены…

— Милорд, прошу вашего решения. Я не намерен больше сдерживать себя. Менсон — подлый убийца, я хочу затянуть петлю на его мерзкой шее. Но он убил вашего врага. Возможно, спас вас от поражения. Милорд, что вы скажете, если я уничтожу его?

— Как и прежде, Марк, я хочу справедливости. В той войне я одержал семь побед — а мог одержать восемь. Чего я желал Адриану — так это суда и смерти на плахе, а не от рук паяца-безумца. Если Менсон виновен — расправьтесь с ним.

Ворон Короны потер ладони:

— Можете рассчитывать на меня, милорд.

— Однако не мешайте ему говорить. Он и его свидетели должны иметь полную свободу действий.