Битва за Лукоморье. Книга 2

Роман Папсуев, 2022

Продолжение уникального проекта «Сказки Старой Руси», созданного в 2015 году художником и писателем Романом Папсуевым. Нет ничего тревожней затишья перед бурей, а она вот-вот разразится над Белосветьем. Гремят за горизонтом первые раскаты грозы, расставлены фигуры на доске, и Тьма готовится начать страшную игру с защитниками Руси и всей Славии. У каждого – своя роль. Бросает вызов распоясавшейся нечисти Алеша, ждут опасные приключения Садко и его команду, пытается не допустить войны Добрыня Никитич… Приключения героев «Сказок Старой Руси» продолжаются! Проект основан на славянском фольклоре, русских-народных сказках и былинном эпосе. Знакомые с детства герои перемещены в авторскую фэнтези-вселенную, где их ждет немало подвигов и приключений. Яркий, самобытный мир, родные и при этом новые образы – такого вы еще не видели! Среди авторов: Вера Камша, сам Роман Папсуев, Татьяна Андрущенко, Александра Злотницкая и Елена Толоконникова.

Отголоски прошлого

Дорожный топорик валялся совсем рядом, но Алеша за каким-то лешим разломал здоровенный корявый сук руками. Еще державшиеся на нем сухие перистые листья богатырь не опознал, но дрова они и есть дрова, что внутри, что снаружи — дерево. Это люди разные, всякого в них намешано, одним в себе гордишься, другого стыдишься, а третьего не замечаешь. Сейчас не замечаешь, да только жизнь, что бы кто ни говорил, не дорога, а река. Мало того, что длинна и вбирает в себя и чистую воду, и грязь, так еще и вильнуть норовит, а то и с кручи броситься — пропадай, мол, всё, что прежде было, заново начнем. Отшумел водопад, отбурлили пороги, и опять вьется реченька меж берегов, только былая гордость оборотилась стыдом, прежний стыд как в песок ушел, а до поры незаметное стало главным — и оставаться ему таким до самого устья, близкого ли, далекого…

— Алеша, — негромкий оклик разогнал странные мысли, как брошенный в пруд камень разгоняет орущих лягушек, — ты, часом, не уснул? А то как бы ужин наш не сгорел.

— Не сгорит, — заверил напарника богатырь, которого на умствования толкнула простенькая мысль о том, что кашеварить и петь у него всегда выходило знатно, но хотелось-то другого. Воинской славы да восхищенных женских взглядов хотелось. Но то в прежней, сгинувшей жизни. А сейчас?.. — Прости, задумался малость.

— Бывает, — буркнул разбиравший вытряхнутую из вьюка мелочь Стоян. — А мне вот живот думать мешает — подвело, мочи нет! Долго еще?

Меченый так всю дорогу и прохмурился, видать, поедом себя ел из-за подавшейся в яги Марфы. Помочь ему Алеша мог не больше, чем сам Стоян бывшей подруге, оставалось не замечать.

— Не боись, скоро уже, — обнадежил напарника Алеша, помешав поспевающий кулеш^[4]. — Пальчики оближешь.

Снимать стряпню с огня было рано, и богатырь сосредоточенно склонился над стареньким котелком, в котором тушился отъевшийся на летних харчах заяц с салом да пшеном. Спешившим к Тригорской заставе китежанам было не до охоты, и сдуру выскочившего прямо под ноги Буланко косого добыл муркан. Сиганул в траву — и тут же раздался истошный отчаянный плач. Зайцы орут почти как младенцы, с того и пошла гулять сказка о приносящих детишек аистах. Нет, малышню белые с черными отметинами птицы и впрямь таскают, только долголапую да ушастую и не людям в радость, а своим птенцам на обед.

Алеша обернулся на розовато-лиловый окоем, яркий, словно кипрей-трава, — внизу-то она давно пухом изошла, а в небесных лугах цветет, не уймется. Эх, зорьки осенние, были бы крылья, а дел бы не было, к вам бы и улетел, как тот аист! Только и крыльев нету, и кипрей в здешних жарких и сухих для него краях не растет, да и дел насыпало по горло…

— Завтра к полудню доберемся… — отрывисто бросил Стоян, пересаживаясь поближе к костру. — Могли б и к утру, если б поднажали, но лучше сперва дела обсудить. На заставе не до того будет.

— А есть чего обсуждать-то? — Богатырь бросил в котелок семена горьковатой степной травки и обернулся к напарнику: — Что с воеводой тамошним ты накоротке, знаю. Что я ратников тамошних растормошить должен, помню. Или это не все?

— Все, да не все, — Стоян задумчиво погладил развалившегося у его ноги Муркашу.

На привалах зверюга от Меченого не отходила, но вот коня его терпеть не могла, разъезжала с Алешей и Буланко. Китежанин почти верил, что полупес-полукот с богатырским скакуном потихоньку перемывают кости и хозяевам, и ненавистному обоим Хлопуше.

— Никак в толк не возьму, — признался богатырь, — с чего Муркаша на твоего скакуна взъелся, они же оба Марфины.

— Кто ж его знает? — поморщился Стоян. — В Китеже тоже не все всех любят, хоть и случается вместе идти. Кто на меня у Асилакова топора глазом косил, не скажешь?

— Было дело, — и не подумал отнекиваться богатырь, и тут поспел ужин. Есть такие зануды, что жуют молча, но оба Охотника — и молодой, и опытный — подавиться не боялись. — Да и ты хорош! Ничего толком не сказал, куда-то поволок…

— Ну да, ну да… Теперь-то волочь вдвоем будем, — посулил, берясь за ложку, Стоян. — Правда, есть надежда, что подмогу толковую в Тригорье сыщем. Мы с Китом, заставным воеводой, посидим, выпьем, старину вспомним, юнцов обругаем…

— Китом?

— Вообще-то он Тит, сын Титов, но прилипло к нему прозвище, не отодрать. Сам знаешь, как бывает.

— Знаю, — подавил улыбку Алеша, глядя на Меченого.

— Кит мне друг, — в подробности напарник вдаваться не стал, а они, похоже, имелись, — так что на пятом кубке на каких ратников кивну, тех он мне и отдаст… а вот на кого кивать, тебе решать.

— Ты про поединки шутейные? — на всякий случай уточнил Алеша, в свою очередь приступая к трапезе.

— Поединки, это само собой. Ты ведь прежде, чем в Китеж податься, богатырствовал?

— Богаты́рил, — невесело уточнил Алеша. Про свою жизнь до Китежа он вспоминать не любил, потому ответил поначалу скупо, но потом вдруг вырвалось: — Толком не удалось. Путное дело нам лишь раз перепало, а так все больше гуляли да с бабами путались. Уж больно спокойно на Руси было.

— Зато теперь тревожься, не хочу, — напарник сунул кусок зайчатины под нос добытчику-муркану, но тот чихнул и отшатнулся, не любил острое. — И дело наше важное, не всякого с собой позовешь. Сноровка сноровкой, ее проверить просто, но главное, чтоб нутро без гнилья.

— Ясное дело, только человек не орех, и за день не раскусишь.

— Мы с тобой как-то управились.

— Так худы же, — хмыкнул Алеша, вовсю уплетая пряную зайчатину с пшеном. — В бою сразу все ясно стало.

— Так сразу и всё? — проронил Стоян. — То-то к Кощею перебегали те, с кем до Колобухова поля не один пуд соли съели, не в одной сече спина к спине рубились… Золото да власть к себе ой как тянут.

— В этом твоем Лукоморье золото под ногами валяется?

— В каком еще «моем»? — Меченый блеснул глазами. — Наше оно, брат. Общее. Золота в Лукоморье я не видал, но за дорожку туда Огнегор его не пожалеет. Может и чем другим заплатить — хоть зельем приворотным, хоть царским венцом. Охочие найдутся, особенно так далеко от Великограда.

— О чем это ты?

Стоян глянул задумчиво, будто решая, отвечать или нет.

— Сложно объяснить, — наконец медленно произнес он. — Я по миру-то помотался, белый свет повидал, и подметил штуку одну… странную… Впрочем, ладно, досужее это все. А и впрямь хорош кулеш, знатный ты кашевар!

— Снова недомолвки, — возмутился Алеша. — Нет уж, давай выкладывай!

— Ох, послал Белобог зануду, — пожаловался муркану Стоян. — Я его расхваливаю, а он все о делах.

— Так о них говорить и собирались или забыл уже?

— Не забыл. Просто замечаю я, что чем дальше от Великограда, чем ближе к славийским рубежам, тем чаще народец встречается лихой да гнилой, — пояснил Стоян, но вдруг смутился: — А, ерунда! В дороге чего только не покажется, вот и это туда же. Зацепилась мысль, как репейник, не отцепится никак. Не бери в голову.

Смущение и отговорки не удивляли: когда на душе скверно, какой только чуши, хорохорясь, не брякнешь, а Меченого встреча с Марфой и в самом деле из колеи выбила. Другое дело, что слова Стояна чушью отнюдь не казались. Что-то в них было…

— Понял. — Спорить или шутить Алеше расхотелось и отнюдь не из-за возможной ссоры. — Что ж, ратников тригорских как могу проверю, только я не ясновидец и не Дознаватель судебный, нутро на просвет не разгляжу. Ты мне вот что скажи — в крепости, если она с толком строена, и ворота не одни, и тайный ход есть, а в Лукоморье-то с этим как?

— Вход-выход там один, и тот скрыт волшебной завесой. Старой, ее еще волхвы ставили. Решили отделить яроместо от мира людей…

— Мы, люди, такие, как начнем туда-сюда шастать, так и не уймемся, — согласился со сгинувшими ныне волхвами Алеша. — С моря туда заходят?

— Нет, с севера, от Тригорской пущи, через горную гряду.

— Если оно Лукоморье, там должно быть море. Проход по суше мы, допустим, устережем, а ну как Огнегор кораблями разживется?

— Завеса и над морем есть. Не пройдешь.

— Постой… мы ведь войти можем. И Огнегор может. Будь иначе, без ратников бы обошлись, одной Завесы хватило бы.

— Дело говоришь, — спокойно согласился Стоян. — Сам я не видел, но сестра, что сейчас за Лукоморьем присматривает, говорит, с морской стороны по ту сторону Завесы Гиблые острова лежат, и имечко свое они заслужили — сплошь утесы, камни и ползучие мели. Море там бушует и зимой, и летом, да еще и от акул-рыб не продохнуть. Всяк мореход те воды стороной обходит, даже новеградцы, уж на что отчаянные, и те к Гиблым не суются. Про нечисть и говорить не приходится.

— Пожалуй, — что упыри с мертвяками, что худы с бедаками и от родниковой-то воды шарахаются, а соленая для них — верная смерть. — Значит, будут заходить с суши. Эх, нам бы не Огнегорова нападения ждать, а самим рать собрать да в Соколиные горы наведаться, порядок навести…

— И об этом думал, — кивнул Стоян, снова поморщившись. — Доберемся до заставы — решим, что делать. Колдун в горах засел крепко, так что обмозговать все как следует надо, сплеча рубить не след. Что точно ясно: как ни крути, а защищать Лукоморье придется.

Считать будущих врагов — дело не из приятных, но Охотники, выскребая котелок, старательно припомнили всю сволочь, которой мог разжиться свалившийся им на голову Огнегор. Картина не радовала, но и безнадежной не казалась, тут главное с заслоном успеть и продержаться до прихода подмоги, пришлют же ее в конце концов! Жаль, нельзя угнать у яг избенку-другую и натравить на нечистую орду. И то, что Иванушку с его молотом и сестрицей сюда не затащить, — тоже жаль, хотя с этими могло и выйти, было бы время навестить…

С чего человека порой неодолимо тянет глянуть в небо, неведомо, но Алеша снова не удержался, поднял глаза. Закатный кипрей уже успел отцвести, зато из-за ближней рощицы поднималась здоровенная рыжая луна, вокруг которой роились крупные осенние звезды… и луну эту внезапно перечеркнула уродливая крылатая тень. Быстрая, но лук китежанин схватить успел. Рискнул стрелой, спустил тетиву, почти не целясь, — порой такие выстрелы бывают удачными. Этот был.

Рухнувшая неподалеку и с ходу обнаруженная мурканом добыча выглядела мерзко даже в полутьме. Размером с откормленного гусака тварь была сразу и змеей, и летучей мышью, и чем-то вовсе несусветным с длинным, вытянутым черепом, но тупой приплюснутой мордой. Из раззявленной пасти вываливался длинный язык, вместо зубов были какие-то пластины, и вдобавок от нее несло тухлятиной. Трогать эдакую красоту не тянуло совершенно.

— Нашли? — пропыхтел заметно отставший от легконогого напарника Меченый. — Ну и кого ты подбил?

— Мурина, — буркнул удачливый стрелок, выдергивая из тушки стрелу. — Если не путаю.

Сам он крылатых падальщиков прежде не видел, но по книжному описанию выходило один в один, вплоть до сумеречных полетов и длиннющего языка. Ученые люди вовсю спорили, причислять ли муринов к бедакам или они для этого слишком безмозглы, но главным было другое: твари редко бывали сами по себе, а дикие в здешних местах не водились, все больше в Великой Степи.

Несмотря на то, что языки у муринов были ядовиты, а костяные зубы могли раздробить в пыль любые кости, некоторые умудрялись одомашнивать даже такой страх. Самые дошлые из городских душегубов, заметая следы, скармливали тварям трупы, а чародеи-злонравы приспособили их сразу вместо и голубей, и собак. Мурины передавали послания и выслеживали тех, на кого указывали хозяева.

— Этого еще не хватало, — запыхавшийся напарник нагнулся над добычей. — Мурин и есть.

— Нашел муркан мурина в траве-мураве и давай мурчать, — вырвалось у Алеши.

— Крупный, обычно они поменьше… — Стоян был слишком занят изучением добычи, чтоб оценить родившуюся поговорку. — А это еще что такое? На задней лапе… Постой, огонь высеку.

На свету тварь была еще гаже, зато удалось разглядеть странный след, будто от тугой широкой ленты, обвивавшей ногу мурина сверху и почти донизу.

— Точно, не дикий он, — сделал очевидный вывод Стоян, — но тогда чей?

— Разбойники?

— Вряд ли. Лиходеи, когда муринов заводят, первым делом ядовитый язык им обрезают, чтоб случайно не отравил. Нет, тут скорее шайка нечистых. Вроде той, на которую мы в Балуйкином лесу напоролись. У них частенько мурин есть, а если худы в разведке, то и несколько.

— Разведчик не показался бы, а этот через луну метнулся, я и заметил.

— Мог круги нареза́ть — если тракт караулить, самое милое дело. Теперь нам втрое стеречься придется, помогать Огнегору искать дорогу я не собираюсь.

«Да что ж за гадство такое!» — задним числом разозлился Алеша. И впрямь ведь, сидели себе, ужинали, знать не знали, что над ними летают! А главное — как долго летают? Наземных лазутчиков если б не Буланко почуял, то муркан-то точно… Где он, кстати? Ведь тут же был…

Котище словно нарочно ждал, когда о нем вспомнят. Огромная гибкая тень вытекла из темноты и выплюнула у ног Меченого нечто, сперва показавшееся толстой дохлой змеей.

— Мать честная, — напарник склонился над муркановой добычей, — где ты его нашел?!

Добытчик в ответ чихнул и с чувством выполненного долга принялся умываться, дескать, мое дело ловить, а дальше, как хотите. Глядя на очередное подношение, оставалось лишь чесать в затылке: змея при ближайшем рассмотрении оказалась длинным лохматым существом с умильной щенячьей мордашкой и большущими вислыми ушами. Головенка у него была размером с детский кулачок, а тело длиной в локоть с лишним. Лап чудо не имело вовсе, только хвост, судя по всему, бывший продолжением туловища. Вот чего имелось в избытке, это светлой шерсти.

— Это кто? — с легкой оторопью спросил богатырь, разглядывая непонятное создание. — Мне про такое не говорили.

— Не только тебе, — Стоян сунул Алеше горящий сук. — Посвети-ка.

— Может, рукавицы наденешь? — явил запоздалую осторожность богатырь, но Стоян уже поднял находку за шкирку и теперь медленно вел второй рукой по светлому пузу, раздвигая пальцами мех.

— Вот не было печали, — бормотал он. — И откуда только… Тельце упругое, мускулистое, а брюшко нежное, на таком не поползаешь… Худова сила! Алеша, я его держу, а ты щупай. Да не посередке, а ближе к морде и хвосту.

Сперва Алеша не нащупал ничего, только убедился, что шерстка на животе непонятной находки нежнее и тоньше, чем на спине, а потом наткнулся на что-то вроде выпуклого шрама… шрамов. Четырех. Лапки у непонятной собачонки, похоже, имелись, только их кто-то отрезал под основание, даже культей не оставил.

— Смотри! — напарник бестрепетно ухватил мурина и примерил калечную зверушку к чешуйчатой лапе. — Они парой летали, причем долго, иначе б такого следа не осталось. Мурина ты сбил, а это… это просто расшиблось.

— Знамо дело. А лапы ему отрубили, чтоб он от мурина никуда не делся? Только на кой ляд… Запах чуешь, кстати?

От тварюшки исходил очень странный, резковатый запах.

— Пока падало — обгадилось? — предположил Стоян, пожав плечами.

— И что мы с этим вонючим… ужиком делать будем?

— С заставы так и так гонца гнать, заодно и «подарочек» братьям отвезет. Мешок заговоренный у меня с собой, не завоняется. Авось наш ужик в китежских архивах отыщется, а нет, так сами опишут.

Алеша хмуро кивнул. Безногая тварюшка ему очень не нравилась, вернее, не нравилось, что какая-то сволочь творит нечто непонятное и наверняка зловредное, а как к ней подступиться, неведомо.

Спать в эту ночь так и не легли, проговорили до рассвета, но так ничего толкового не надумали. Откуда в тихом Тригорье взялись мурин с калечным спутником — неведомо, только главного дела это не отменяло.

— Худ с этим мурином и волосатой змейкой, — Стоян поднялся, словно итог подвел. — Глупо мышей в погребе ловить, когда волк у овчарни. Делаем главное — все, как договорились. Кит, ратники, подмога. Об остальном будем думать потом. К Лукоморью Тригорская застава ближе других, но ближе не значит близко, пока еще доберешься… а вход сейчас уязвим. Было бы время, можно было б придумать какую-никакую проверку на гнильцу, но отряд нужно собрать в несколько дней, Огнегор ждать не станет.

* * *

Когда кони идут пусть и легким, но галопом, особо не поболтаешь, да и Буланко от одного вида Хлопуши ярился, так что ехали друг за другом и первыми — Алеша с мурканом. Если не оборачиваться, впору решить, что больше и нет никого, да закручиниться, только у богатыря на душе было радостно.

«Реку чую, — хорошо отдохнувший Буланко тоже был в духе. — Дорога ладная. Поскачем?»

— А поскачем! Ну, котище, держись!

Вообще-то делать этого не стоило. Если хозяева муринов и впрямь следят за дорогой, разделяться опасно, но уж больно хотелось надышаться ветром, да и места пошли подходящие. Так бы и запел, хотя, когда конь идет наметом, петь не выйдет, вот кричать от счастья — это запросто, но тут богатырь все же сдержался.

Сперва Буланыш несся трактом, но у околицы большой и по всему богатой деревни с полного одобрения Алеши ушел в поля. Они перемахнули пару неглубоких овражков, обогнули веселую рыжую рощицу и вылетели на широкий приречный луг, дальний край которого упирался в высокий, оседланный крепостицей холм. Значит, все в порядке, не заплутали, выехали прямиком к Тригорской заставе, пора бы прекратить тешить свою и конскую то ли удаль, то ли дурь.

Скакуна богатырь осадил у одинокой и потому разлапистой сосны с длинными синеватыми иглами и тут же заработал внушительный тычок под локоть. Муркана скачка отнюдь не радовала, но до поры котище благоразумно терпел.

— Не серчай, — хмыкнул богатырь, привычно трепанув могучий, впору волку, загривок. — Уж больно захотелось…

Иных доводов у китежанина не нашлось, но зверюга и сама знала толк в неодолимых желаниях. Будь иначе, сидела бы сейчас у Марфы в тепле и уюте, а не скиталась с Охотниками. Муркан хрипло тявкнул и завозился, пристраиваясь поудобней, благо натешившийся Буланко стоял смирно, задумчиво поглядывая то на не везде увядшую траву, то на заставу, где, вне всякого сомнения, имелась конюшня, а в ней овес. Самого Алешу больше занимали будущие соратники, но заявляться в крепостицу поврозь со Стояном богатырь не собирался. Поправив сбившийся на сторону во время скачки распашень, китежанин потихоньку двинулся вдоль берега к холму, заодно разглядывая окрестности и вспоминая все, что когда-либо слышал об этих местах.

По ту сторону обмелевшей за лето Лихоборки за неширокой луговой полосой синел знаменитый Бакаутовый лес, мечта всех корабельщиков Славии. Название лес получил из-за драгоценных деревьев, что росли в самой его глубине, в небольшой и древней Бакаутовой пуще. Иные иноземные гости за редкую древесину души бы не пожалели, но против Княжьей воли на Руси не попрешь: вековые тригорские бакауты шли лишь на русские корабли, и следили за этим строго. Зато вокруг пущи разрослись деревья попроще, менее ценные, но тоже нужные — корабельные сосны. И вымахали они на славу, весь северный берег Лихоборки ими зарос, от самого Тригорья до Кметь-реки.

Ничего дурного про здешние рощи Алеша припомнить не мог, но на северо-западе Бакаутовый лес переходил в Тригорскую пущу с ее Рудными топями, про которые говорили и даже писали всякое. Впрочем, разбойникам и тем более худам делать там было нечего: местные нечистики заживо бы сожрали, а значит, хозяев мурина следовало искать на этом берегу Лихоборки. Разбойники могли грабить лесоторговцев, худы — искать дорогу в пресловутое Лукоморье, но и тех и других должны были гонять дружинники с заставы, если, конечно, не разленились.

Это в Сорочинских горах живут от набега до набега и половину коней держат оседланными даже ночью. Тригорье путных врагов со времен войны за Вольный полуостров не видело, хотя воевода, по словам Стояна, навоеваться успел. Наделенный почти богатырской силушкой весельчак при отце нынешнего князя дрался со многими супостатами и покрыл себя заслуженной славой, только Владимир от своих воевод требовал большего. Чтоб не просто впереди всех в сечу кидались, но и головой работали, а с этим делом у Тита-Кита было не в пример хуже.

Обижать отцовского любимца князь не хотел, вот и измыслил для него дело по уму, определив на дальнюю заставу. Только Владимир не был бы Владимиром, если б ограничился одним лишь добром, без пользы. Застава охраняла юго-восток Тригорья, включая ценный Бакаутовый лес и земли возле Безбурного залива. Побережье Синего моря русичи стерегли пуще глаза, вот и поставили княжьим указом заставу, хотя в портовых городах уже имелись свои большие дружины. Заставным надо было и Тригорье с Кметь-рекою сторожить, и важные грузы сопровождать, и лихих людей по лесам искать. Разбойнички, после захвата Русью Вольного полуострова, прыснули из вычищенного гнезда в разные стороны. Кого-то успели отловить, а кто-то, особо пронырливый, сумел уйти — схоронился, зализал раны, сколотил новые шайки да стал тревожить южное побережье. Сперва головной боли злодеи прибавляли воинам-русичам изрядно, но сейчас поутихли. Видать, дружинники свое дело знали, извели-таки татей да ушкуйников.

А как успокоилась жизнь в здешних краях, стали в Тригорье ратников посылать: юнцов — на обучение, хворых — на излечение, охочих до драк и женских ласк — чтоб малость охолонули. Так и жили. Кто-то появлялся, кто-то, отслужив урочный срок, уходил, один Кит Китыч оставался, как та елка, зимой и летом одним цветом. Мало того, открылось в воеводе то, что прежде он сам про себя не ведал.

Большие города дружину всегда прокормят; ты знай мечом работай, а что ложкой хлебать — найдется. Будущий тригорский воевода хлебал, не жаловался, а тут самому крутиться пришлось. Кормовые из казны, само собой, шли исправно, только от щей с кашей до звонкой монеты путь не близок, особенно в захолустье. По словам Стояна, Китыч справился и даже преуспел. А что? Лес под боком, спрос высок, новеградцы — те завсегда за корабельную сосну готовы платить щедро, а рубить ее Великим Князем не запрещено. Что не запрещено — то разрешено, вот и завел Кит с купцами и лесорубами дела, себе да подопечным на радость.

Хозяйство при заставе, само собой, и прежде имелось, но дохлое, зато теперь хоть в три горла лопай, всего не съесть, а где излишки, там и гости торговые, и люд мастеровой, и новые ратники. Тригорье богатело, обрастало деревнями, еще с десяток лет пройдет, глядишь, и город нарисуется; если, вестимо, никто по-крупному не напакостит.

— Буланыш, — окликнул приятеля китежанин, — не чуешь, Стоян близко?

Конь повернул голову, ловя черными ноздрями ветер, но ответить не успел, вроде бы полусонный муркан мягко свалился в траву и припустил к тракту. Значит, близко.

— Давай наперерез.

«Жалко. Коротко. Еще бежать хочу. Скоро распутица, а потом — зима. Зимой снег глубок, наст, ноги режет».

— Набегаешься еще.

Напарника перехватили у рощи на повороте. Спрашивать, с чего Алеше приспичило устроить скачки, Меченый не стал, хотя своевольством молодого балбеса был определенно недоволен.

— Поедем через лесные ворота, — объявил он, косясь на чего-то вынюхивающего в бурьяне муркана. — Так ближе.

Мост через приличных размеров ров был спущен, а сами ворота распахнуты, но не гостеприимно, а по-рабочему. Из крепости доносился стук топоров и лязг цепей, похоже, подновляли подъемные механизмы, а въезд во вратную башню караулили дюжие молодцы в шлемах и синих с красной оторочкой плащах поверх легких кольчуг.

— У твоего Кита не забалуешь, — заметил Алеша, по былой богатырской привычке разглядывая заставу. — На них глядя, и не скажешь, что места тихие.

— Раньше здесь попроще было, — сдвинул брови напарник. — Может, случилось что… Мы худов с мурином к себя да Лукоморью примеряли, а надо бы ко всей Руси. «Крыло» откинь, пусть видят, кто едет.

Алеша кивнул и последовал примеру напарника: отстегнул и откинул в сторону левое «крыло» плаща, обнажая намертво приколотый к распашню значок китежского Охотника.

Мост перешли спокойно, но у ворот пришлось остановиться и даже спешиться. Долговязый безбородый ратник, явно видевший Стояна впервые, заступил дорогу и сурово осведомился, кто такие. Второй, пониже и постарше, Меченого признал и кивнул, но вмешиваться не стал.

— Мы китежанские Охотники, — равнодушной невозмутимостью напарник мог потягаться со своим конем. — С важным делом к тригорскому воеводе.

— Чем докажете, что вы не подсылы? — насупился долговязый, которого Алеша при желании мог поучить уму-разуму не меньше, чем пятью способами. — Путевые грамоты давайте.

— У Охотников, воин, грамот нет, — все так же спокойно, будто дитю малому, объяснил Стоян. — Нас по значкам узнают.

Признавший Меченого воин для порядка бросил взгляд на рогатую лунницу и кивнул, но молодой упрямо бдел.

— Не годится, — отрезал он. — Мало ли кто что нацепит. Грамоту давайте, а то ишь разъездились! Воеводой строго-настрого велено на заставу всяких не пускать.

«Дурной, — с утра мечтавший о добром овсе Буланыш нетерпеливо переступил с ноги на ногу. — Толкнуть?»

Будь на то его воля, богатырь бы сейчас либо подурачился, либо озлился, но скорее все же подурачился. Стоян связываться не стал, просто произнес короткое заклятье, и его знак полыхнул, будто поймав полуденное солнце. Меченому было виднее, и богатырь последовал его примеру. Недоверчивый служака выпучил и так круглые глаза, надо думать, выискивал новую придирку, но из бурьяна вылетел облепленный репьями Муркаша, и безбородый слегка онемел, а тут и десятник подоспел.

— Здравы будьте, китежане, — поприветствовал он и распорядился: — Проводи Охотников, Свирята, и устрой как следует.

Долговязый Свирята кивнул и, опасливо косясь на задравшего хвост трубой муркана, посторонился, давая гостям дорогу. Дуралею повезло, что у моста было сухо и чисто: Буланыш обожал влетать в лужи возле тех, кто ему не нравился.

— Спокойно, — на всякий случай велел озорнику Алеша, разглядывая солидные, впору хорошей крепости, двустворчатые ворота, усиленные недавно подновленными защитными рунами.

Строители озаботились нанести увеличивающие крепость стен руны и на каждое бревно идущего поверх мощного вала частокола. Одна беда, первый серьезный колдун такую защиту смахнет не глядя. На Кедровой заставе у Сорочинских гор смахнул…

— В гостевые палаты пойдете, — словно нехотя объявил шагавший вровень с Хлопушей Свирята. — Воеводы нету сейчас, в дозоре, местность осматривает, завтра к вечеру будет.

— Некогда нам ждать, — нахмурился Стоян. — Куда Тит Титыч наладился? Может, догоним?

— Так вы к нему, что ли? А говорили, к воеводе…

Охотники переглянулись.

— К воеводе, — не стал вступать в объяснения Меченый, — но Тит Титыч нам тоже нужен. Где он?

— Старый в гостевых палатах сидит, где ж ему еще быть? Вон они, на площади.

— Да знаю я, живал там не раз, — напарник наверняка был ошарашен, но догадаться об этом по его виду было невозможно. — Спасибо тебе, дальше сами доберемся.

— Велено до самого до места довести, — то ли Свирята был чересчур исполнительным, то ли с чего-то вдруг решил Охотников к старому воеводе не пускать. — Это у вас кто? Вроде и собака, а на кота смахивает.

— Это муркан, — коротко объяснил Меченый, — он бедаков ловит. Тит Титыч по здорову ли?

Оказалось, что еще как! Прежний воевода, видать, у окошка стоял и, заприметив старого знакомца, вывалился на крыльцо, где и воздвигся, поджидая гостей. Не прозвать такого Тита Китом было попросту невозможно, так что сразу стало ясно, отчего прозвище прикипело к осанистому здоровяку намертво.

— Нечего даром время терять, — Стоян придержал коня и оборотился к спутнику, исхитрившись незаметно подмигнуть: — Я на заставе делами займусь, а ты погуляй по округе, следы поищи, пока дождь не пошел.

— Лады, старшой, — богатырь столь же ловко подмигнул в ответ, — только коня накормлю. Авось к ночи вернусь с добычей.

— Ну да, ну да. Хлопушу на конюшню сведи, все равно туда идешь.

— Сведу, — Алеша без разговоров перехватил повод.

Все верно, говорить с Китом о здешних делах Стояну было сподручней без напарника. Привыкший осматриваться в новых местах самостоятельно, Алеша тоже предпочел бы обойтись без провожатых, однако сменивший гнев на милость Свирята возвращаться к воротам не торопился. К конюшне нового знакомца он повел в обход, заодно и крепость показал, очень приличную. Менять здешнего воеводу на первый взгляд было не за что, однако сменили, и лупоглазый стражник не сомневался, что поделом.

— Они тут, — разливался соловьем Свирята, как оказалось, приехавший с новым воеводой из самого Великограда, — как неподоенные ходили, поверишь ли, вестников у дома заставного главы, и тех не стояло, зато по окрестным праздникам чуть не всей заставой таскались. То к лесорубам за реку, то всей гурьбой на охоту, то на гулянку в ближние деревни. Совсем от рук отбились. Ничего, теперь им спуску не будет, отлодырничали! Конных — в поиск, да не как прежде втроем до опушки и назад, а по десятку и с ночевой. Пеших — до обеда на борбище^[5], а после — на стенах да во рву порядок наводить.

— Так у вас порядок вроде. Или так только сейчас стало?

— Какой это к змеям порядок! За неделю много не сделать, вот к весне увидишь, что будет. Ты сказку про угодившего в Чернояр богатыря слыхал?

— Про то, что ли, как он тварей тамошних в подчинение заполучил и так их загонял, что болезные ему дыру на Русь прогрызли, только бы убрался?

— Ага, — кивнул раздосадованный осведомленностью гостя стражник. — Вот и нашему воеводе сам худ не брат, не забалуешь! А тебе кого искать велено?

— Да как всегда: то, не знаю что, — в карман за словом Алеша отродясь не лазил, да и лукавить ему было не впервой. — Нечисть давеча подбили летучую, теперь гнездо ее надо найти, а то, как расплодятся, телят таскать примутся, а то и детишек. Воевода ваш в какую сторону поехал?

— А тебе зачем?

— Затем, что мне тогда в другую — быстрее округу обшарить выйдет. Если, конечно, твой воевода летуна поганого первым не заметит. Тогда поеду к нему.

В способностях несравненного воеводы выследить кого угодно Свирята ожидаемо не сомневался. Успел Алеша узнать, и куда ему можно не ездить, но затем из-за недостроенного сруба показался давешний десятник и объяснил враз поскучневшему болтуну, что его место у ворот. Охотники, они следопыты, сами конюшню найдут, без провожатого, так что нечего от службы отлынивать, языком чесать.

Сдав онемевшим от изумления конюхам Хлопушу, Алеша подвел было и Буланко, но тот заартачился.

«Я с этим в один денник не встану».

— Вот тебе раз. Ты же овса хотел.

«Может, и хотел. Но подожду до вечера. С этим рядом есть не хочу».

Алеша пожал плечами и вскочил в седло.

— Хозяин — барин. Не хочешь овса, займемся окрестностями.

* * *

Негаданной прогулке Алеша был скорее рад. Нет, Стоян молодому Охотнику нравился, но год одиноких странствий сразу не отбросишь, да и наставники учат, что братьям и сестрам Китежа друг к дружке лучше не прикипать. Слишком уж велика вероятность не вернуться из очередного поиска, так зачем менять кусок собственного сердца на боль? Охотники живут и умирают одиночками, а если и действуют сообща, то лишь пока того требует дело. Потом дороги случайных соратников расходятся, каждого ждет собственный путь, в конце которого караулит смерть. Если очень не повезет — от старости, но так далеко богатырь не загадывал. Чему быть, того не миновать, и вообще, что может быть лучше упругого конского бега да высокого ясного неба над головой?

«Хорошо, — словно бы откликнулся на хозяйские мысли Буланко. — Пусть и без овса, но хорошо. Привольно. И Тупого нет».

— Дался он тебе, — усмехнулся Алеша. — Ты б еще на бревно какое взъелся.

«Бревно, оно и есть бревно. Лежит. А Тупой бежит, конем прикидывается. Овес мой ест. Обидно».

— Радуйся лучше! Что конь богатырский, а не… — китежанин запнулся, подбирая подходящее слово, — не пень с подковами.

«Я радуюсь, — заверил лучший друг, в доказательство вскинувшись на свечку. — И злюсь тоже. Зачем это конем сделали?»

— Да кто этих яг разберет, сейчас-то чего о нем думать?

В ответ Буланыш хрюкнул, то ли согласился, то ли ругнулся, и припустил уже всерьез.

Осень дышала свежей полынной горечью, вечером следовало ждать инея, но сейчас солнце стояло высоко, заставляя заречные леса гореть золотом, а саму реку — серебром. Такой день тратить на пьянку с расспросами было бы жаль, особенно в новых местах, так что все обернулось к лучшему. Богатырь привстал в стременах, прикидывая, не проведать ли другой берег. Буланышу переплыть Лихоборку, что морковку схрумкать, но для купанья было холодновато, и Охотник свернул на юго-запад, к показавшейся из-за рощи невысокой гряде. Местность вообще потихоньку повышалась, все чаще встречались валуны: давала знать о себе близость гор, вершины которых синели на западе.

Китежанские книги величали Тригорье с его корабельными лесами и полными пещер и провалов меловыми холмами «весьма примечательным», но сам Алеша предпочел бы поглядеть если не самый юг Руси, то север. Восточные и серединные земли, мотаясь из Великограда к заставам у Сорочинских гор, он узнал неплохо, а теплые моря и выстывшая навеки тайга прятали за своими туманами немало чудес. Порой страшных, но тем более любопытных, ведь то, что взялся защищать, нужно знать как следует… Именно это сказал тогда еще не Охотнику бродяга Громослав, встреча с которым, нет, не переломала Алешину жизнь, он это с большого ума сделал сам, а в нужную минуту развернула в сторону Китежа.

Странно все как-то вышло, теперь уже толком ничего и не вспомнить, кроме разговора, долгого, до меркнувших утренних звезд. Почему он погнал нынче напрочь позабытую кобылу на дальний огонь? В ту пору Алеша не то что говорить, видеть никого не хотел, уж больно тошно на душе было, а тут как на аркане потянуло. Осадив лошадь на краю порожденного светом костра мерцающего круга, он еще сам не знал, спешится или же поскачет прочь. У огня неспешно ужинал худой, но широкоплечий человек. Не старик, но в хороших годах, а лик строгий и точеный — такой впору воеводе, а то и князю. Темная с проседью борода, черные брови, схваченные на лбу ремешком длинные белые волосы…

— Садись, — велел чернобровый, едва увидев молодого богатыря, — ешь.

Алеша поблагодарил и спешился. Хозяин огня развязал походную торбу, вытащил тряпицу с солью, полкаравая и ложку, деревянную, со стершейся резьбой. Они молча хлебали пропахшее дымком варево, потом просто сидели, глядя в костер. Краем глаза богатырь приметил на траве что-то необычное, вгляделся — гусли в красиво расшитом чехле. Ночной знакомец оказался певцом перехожим, из тех, что бродят от города к городу. Хорошая жизнь, не скучная, нужно только со струнами ладить и лихим людям, случись что, давать отпор. Алеша мог и то, и другое, о чем и сказал больше себе, чем собеседнику, но тот чему-то усмехнулся и предложил сыграть. Гусли у него были дивные, Алеша во всяком случае не слыхал, чтобы струны так пели.

Богатырь играл долго, сперва знакомое, а потом песня своевольным ручьем потекла, куда ей самой захотелось. Гусляру представлялись то ромашковые поляны, то суровые темные ели, то бескрайние, седые от ковыля степи… С разгона бросались в берега зеленые гривастые волны, кричали белые острокрылые птицы, ослепительно сияло солнце, срывались со скал снежные громады, катились вниз и вдруг оборачивались грозовыми облаками, проливались дождем, расцветали семицветными радужными мостами, с которых так удобно глядеть вниз на золотые от вызревающего хлеба поля. Помнится, он удивился, поскольку напевов таких не знал, и стоило об этом подумать, как в песне взъярился огонь, полетели по свирепому ветру рассыпающиеся в прах пепельные листья, полыхнули фиолетовые молнии… и пальцы словно бы сами прижали струны, вынуждая их смолкнуть.

— Хороша песня, — одобрил чернобровый, — да и ты искусен.

— Надо б лучше, да некуда, — хмыкнул разом поскучневший богатырь, возвращая ехидно тенькнувшие гусли хозяину. — Спасибо за хлеб да соль. Пора мне.

— Коли есть куда, езжай, — усмехнулся непонятный гусляр и вдруг добавил: — А оно есть?

Ни соврать, ни огрызнуться, ни уйти у Алеши отчего-то не вышло, только подняться и сказать, что были бы ноги, а дорога найдется.

— Ноги и у коня есть, — серые, будто облачный булат, глаза ярко блеснули, — но дорогу не он выбирает. Что песня твоя хороша, я тебе сказал, только оборвана, конца у нее нет. И не будет, пока себя не найдешь.

— Не моя эта песня, отец! Сам не знаю, откуда взялась.

— Из тебя и взялась. Чего в нас нет, не сыграть. Можешь меня Громославом звать и сел бы ты, что ли. Стар я голову задирать, снизу вверх только на небо глядеть сподручно.

С того разговора Алеша и стал на небо поглядывать, да и дорога в Китеж началась для него от Громославова костра, хотя чернобровый гусляр вроде бы ничего напрямую не сказал и даже не спел. О другом были его песни или все же об этом?

Ой ты небо чистое, небо вечное,

Ой ты путь-дороженька бесконечная…

Китежанин запрокинул голову, полные синевы небеса молчали. Может, оттуда кто вниз и глядел, но оповещать об этом мир он не торопился.

Ой ты путь-дороженька беспокойная,

Ты куда зовешь, птица вольная?

Ты чего сулишь…

«Кобыла! — внезапно доложил Буланыш, выдергивая Алешу из воспоминаний. — Сюда бежит, к нам… Боится».

— Одна?

«Всадника нет… Никого нет. Близко уже».

— Ждем.

Крупная гнедая вылетела из-за ближайшего бугра и очертя голову рванула к пламенеющей неподалеку буро-золотой роще, но разглядеть пустое седло и болтающиеся поводья Алеша успел.

— Догоняем!

Пусть и хорошая, но обычная лошадь богатырскому коню не соперница, так что догнали вмиг. Китежанин перехватил поводья, вынуждая разогнавшуюся беглянку сбавить ход и остановиться. Бедняга дрожала крупной дрожью, тяжело поводя взмокшими боками; всадника — а всадник был, иначе б поводья так не болтались — она где-то потеряла. Конечно, он мог соскочить, не чая справиться с понесшей лошадью, или слететь со свечки или «козла», но Охотник не сомневался: то, что вынудило гнедую мчаться, не разбирая дороги, седока живым отпустило вряд ли. И не важно, что ни на чепраке, ни на самой кобыле крови не видно, не всякая смерть оставляет следы.

«Недобрым пахнет, — поделился своим опасением и Буланыш. — Плохо».

— Как плохо, не скажешь?

«Страшно. Ей страшно. Звери».

— Не худы?

«Звери. Лютые».

Это по осени-то, когда и детеныши подросли, и еды завались? У зубров гон уже кончается, если не кончился. Одинокий лось — это тебе не «звери»… Алеша потрепал устало опустившую голову кобылу по шее и вгляделся в потемневший от конского пота чепрак. Добротный, не слишком новый и… со знаком заставной дружины. Выцветшим, но несомненным, так что кобыла получалась тригорской. И выскочила именно сюда она не просто так, а потому что рвалась домой, в спасительную конюшню.

— Ну и кого ты, подруга, везла?

Подруга вздохнула и еще ниже опустила голову, роняя на траву хлопья розоватой пены. Поводить бы, только не до того. Пусть скачет на заставу, заодно оповестит дружинников о случившейся беде.

— Буланыш, ничего не чуешь?

«Ветер не тот».

— Да понимаю я, а вдруг… Ладно, давай-ка к роще.

«Поспешать?»

— Поспешай, но с оглядкой!

Горемычную гнедуху Алеша отпустил, ослабив ей подпругу, но больше не мешкал. Рощицу обогнули быстрой походной рысью, проскочили неширокий, заросший увядшей медвянкой лужок, перемахнули пологую балку, и тут задувший наконец в лицо ветер донес отзвук не то клича, не то песни. Вроде той, что тянут перед боем степняки. Эти запросто могли снять всадника стрелой, только откуда бы им здесь взяться? Великая Степь далеко. Разбойники?..

— Буланыш, теперь чуешь?

«Они и есть. Звери. И люди».

— Повернуть не хочешь?

«Убивать хочу».

— Ишь какой! Поглядим, может, и убьешь.

Дальше пробирались с удвоенной осторожностью. Буланко близкой опасности не чуял, но куда идти, теперь знал точно, да и ветер раз за разом приносил все более отчетливые звуки, которые больше не казались песней. Еще в богатырские времена довелось Алеше послушать, как воют захваченные охотничьей страстью волколаки, и сейчас он узнал, не мог не узнать… Так вот от кого в таком ужасе уносила ноги гнедая! По всему выходило, что выли на другом конце очередной рощи, достаточно густой, чтобы до поры в ней схорониться.

— Буланыш, надо поглядеть. Сперва только поглядеть.

«Как скажешь».

Если от тварей ушла обычная лошадь, богатырский конь и подавно уйдет, но незнамо как объявившуюся здесь нечисть нужно хотя бы сосчитать. Был бы чаробой, можно было б и словечком-другим перекинуться, а так как бы и впрямь стрелу не словить. Выходит, мурин был волколачьим? Если нет, то в здешних краях нечисти в этом году — словно медом намазали… или кровью?

— Сколько их, не разберешь?

«Не понять пока. Разные они…»

В способности Буланко пробраться сквозь сухие заросли, не хрустнув и веткой, Охотник не верил. Пришлось спешиться и, пригнувшись, двинуться вперед самому. Осторожно ступая, почти скользя, Алеша прошел несколько шагов и чуть раздвинул колючие упругие ветки. Открывшаяся картина была, мягко говоря, невеселой.

Роща выводила в пологую лощину, за которой начиналась невысокая каменистая гряда с отвесными стенами. Вершину ближайшего холма, упиравшегося дальним краем в крутую скалу, украшали грязно-белые, изглоданные непогодой глыбы. У подножия среди валунов вперемешку валялись человечьи тела в легких доспехах и конские туши. Вглядевшись, китежанин узнал все те же синие, обшитые красным чепраки. Кони были с заставы и погибшие, надо думать, оттуда же. Хотя нет, не все! Среди тел ратников Алеша разглядел кого-то в грязной овчине, да и на склоне, чуть выше места побоища, валялась парочка таких же грязнуль. Живые тоже имелись, да такие, что у Охотника рука сама к мечу потянулась.

В разбойничьих ватагах место любой дряни сыщется — в этой самым приметным был здоровенный, локтей шесть, не меньше, волосатый бугай, для полного счастья облаченный в ржавые пластинчатые доспехи. Такую, украшенную причудливыми косичками голову, правда отрубленную, Алеша прежде уже видал, и принадлежала она таежной белоглазой чуди. Надо же куда вражина забрался… Впрочем, от Тригорья до Вольного полуострова не так и далеко, а в это воровское кубло в свое время кого только не заносило. Потому и разметать пришлось…

Из-за широченной чудиновой спинищи показалась человеческая рука в богатом, шитом золотом рукаве и повелительно ткнула пальцем в сторону еще одного здоровяка с бараньей башкой; судя по всему, наговоренного переворотня, такого же, как Иванушка. Баран кивнул, дескать, понял, и заодно почесал себе лоб меж заменявшими шлем рогами. Черная косматая шерсть служила ему сразу и одежкой, и доспехами, но штаны все же имелись, как и внушительная булава с длинным и толстым древком. Но выл-то у них кто? Ага, вот же он, тоже чудин загородил. Морда волчья, скрытая видавшей виды железной маской-намордником. В лапах явно тяжелый посох с причудливым навершием, за спиной — эдакий «птичий насест» с перьями и черепами. Шаман волколачий, тут не ошибешься, но стаю-то свою он куда девал?

— Буланыш, — окликнул оставшегося позади друга Алеша, — волков сколько? Один или больше?

«Один… Гадкий».

Значит, один. То ли с вожаком разлаялся, то ли стая где-то полегла, один колдун выжил и пристал к разбойничкам, а те и рады, но атаман у них должен быть бедовым. Чудь с волколаком-колдуном в узде держать не всякий сможет, да и в баранью башку чего только не взбредет. Вновь мелькает темно-зеленый с золотом рукав. Похоже, это и есть атаман, остальные — обычные головорезы в коже, овчине и выцветших тряпках. Копья с крючьями, щиты щербатые… Голодранцы. Сносных доспехов не видать, луков тоже, а ведь ратников с лошадьми клали лучники. Ага, вот вы где, холера пыльная! Чуть в стороне трое несомненных степняков с луками наготове выцеливают кого-то среди глыб на вершине холма. Значит, там засели выжившие, и мертвые разбойнички на склоне — их работа.

Сколько же тригорцев уцелело и сколько способно драться? Коней погибло раза в два больше, чем всадников, а Свирята обмолвился об усиленных разъездах. Получается, как раз такой нарвался на шайку и то ли сил бедняги не рассчитали, то ли в ловушку угодили, то есть опять-таки просчитались. Укрылись на вершине холма, а уйти не могут: коней нет, враги обложили с трех сторон, а позади — стена, на такую под стрелами не забраться. И что с ними, невезучими, теперь делать? Не бросать же!

За камнями, будем считать, трое. Если больше — нам же лучше, но закладываемся на троих. Разбойников без атамана изначально должно быть двенадцать, у них так заведено, число, говорят, счастливое… Дохлых вроде бы трое, остается девять; из них в драке самые опасные — чудин, волколак и, если он хоть что-то смыслит, баран. Ну и лучники, этих надо класть первыми.

Была бы тут волколачья стая, Алеша трижды бы подумал, но сейчас, если действовать с умом, все сложится, а без ума он действовать закаялся. Со Стояном и десятком воинов было бы надежнее, но пока туда-сюда обернешься, здесь все полечь успеют, и что с того, что душегубы свое получат? Месть местью, но выручить своих всяко лучше — выручить и надавать по ушам за глупость. Если уж связался с медведем, делай это так, чтоб ты его, а не он тебя!

Отпустив ветку, Алеша скользнул назад, к вытянувшемуся в струнку другу.

— Ну, Буланыш, будем бить! — решительно сказал он, доставая из саадака лук и стрелы.

«Бить!»

— Первыми — лучников, а там разделиться придется…

Медлить китежанин не собирался, но разбойнички все равно взялись за дело раньше. Мелькнуло плечо так и торчавшего за чудью атамана, после чего белоглазый задрал голову и коротко рыкнул, похоже — передал приказ. В ответ стрелки проорали что-то по-своему и вскинули луки, карауля любое движение на вершине холма, а остальные рванули по склону вверх. Пришлось и Алеше поторопиться, разорившись аж на три лучшие стрелы. Вдох, и — раз, и — два, и — три!

С луком Охотник умел управляться получше этих шакалов, и третья стрела сорвалась с тетивы, когда первая только-только нашла свою цель. И лишь последний степняк успел понять, что происходит, но отпущенного ему времени хватило только голову повернуть к валящимся в бурьян собратьям… А теперь — вперед! Теперь главное быстрее домчаться.

Хороший всадник с конем — единое целое, но один против троих, против таких троих, всяко хуже, чем двое на трое. С чудью и атаманом Алеша решил драться пешим: и на склоне так удобнее, и занятый Буланышем волколак со спины не зайдет.

— Твой — шаман… волк с палкой, — уже на скаку велел богатырь. — Не подставляйся только!

«Собью и стопчу…»

— Сперва волка с бугаем разделим! Как велю, сбросишь…

Лощину Буланко перемахнул в несколько прыжков, времени достало лишь лук убрать да проверить, как выходит из ножен меч, душегубы же не успели и до трети склона добраться. Пятеро во главе с то и дело потрясавшим своей булавой переворотнем поднимались первыми, главарь с явно охранявшими его чудью и шаманом — приотстали. И хорошо, на них-то Алеша и нацелился. Почуяв неладное, чудин с волколаком почти одновременно обернулись и уставились на несшегося на них богатыря.

— Давай!

Ждущий приказа Буланко тут же «вышел из повиновения», на полном скаку вскинувшись на свечу шагов за пять до торопливо разворачивавшейся навстречу новому врагу троицы. Не ожидавший такого всадник «вылетел» из седла, и «перепуганный» конь понесся прочь — о нем можно было забыть. Троице оставалось расправиться со «сброшенным» русичем, который все же встал, хоть и неуклюже.

По спине знакомо и жарко забегали мураши: шаман свое дело знал, только не с тем он сейчас связался. Ну, ударил, гад, и ладно, только б в живую драку со своим посохом не полез, не до него будет… А мураши словно придали сил да задора.

«Сейчас, хозяин… Я уже…»

— Осторожней там!

Первым на нового врага кинулся белоглазый. Вблизи он оказался еще внушительней: как вставший на дыбы медведь, только выше. А вот ноги у гада не защищены, да и доспех под меховой накидкой — неполный, плохонький, местами помят-побит, кое-где не хватает пластин. Не чинили давно? Зато с мечом порядок — здоровенный, саженный, вычурный клинок обильно украшен позолотой. Заморский и не из дешевых, интересно, где чудин им разжился. Двуручник в сильных лапищах — это серьезно, зато понятно. Как замахнулся, так и саданет, без обмана.

Сзади возмущенное фырканье, впереди знакомый яростный клич — навстречу разбойникам из-за камней выскочили фигуры в знакомых островерхих шлемах. Увидели и поняли… молодцы, но трое против пятерых, да еще и с переворотнем — тяжело. Значит, тут надо кончать побыстрее, но сказать проще, чем сделать. Чудин не мешкал, с ходу обрушил на китежанина косой удар. Метил в шею, но Алеша отскочил, только и вражина был не промах. Мгновенно последовал второй удар и тут же третий. Оба — мимо, лишь загудел рассекаемый тяжелым клинком воздух. А главарь-то где? С волколаком, что ли?

— Буланыш!

«Справлюсь. Я справлюсь».

Глазеть по сторонам было некогда, белоглазый, несмотря на грузность, двигался быстро и дорогим оружием владеть умел, недооценивать такого — нельзя. С таким надо со всем тщанием. Сперва качнем плечами, обозначая уход вправо, подальше от длинного меча и длинных рук, а потом мягко перекатимся вниз. На пару шагов. Непонятного русича можно и здесь достать, что чудин и попытался сделать. На свою беду. Склон ведь, неровно — пришлось при ударе, чтобы не упасть, выставить вперед ногу чуть дальше. И все бы хорошо, но только что с трудом уклонявшийся от ударов «недотепа» в этот раз принял вражий меч на свой. Чудинов двуручник скользнул по косо подставленному чужому клинку и ушел в сторону, заставляя хозяина пошатнуться. А ведь Охотник-то никуда не делся, так и остался на нужном расстоянии — и ударил. Ни защититься, ни отскочить страхолюд не успел, и Звездный меч отсек огромную ступню. Начисто.

Струя крови, отчаянный рык — и потерявший равновесие людоед с шумом покатился вниз, давая Алеше передышку.

«Хорошо! Ох, хорошо…»

Буланыш хозяина хвалить и не думал, он удара вообще не видел. Умнице и красавцу не до того: он таки сбил волколака с ног и теперь от души топтал — скоро точно добьет! Ну раз у Буланко порядок, надо заканчивать с белоглазым! Два прыжка вниз, где тот, сидя на земле, скалил людоедские клыки, еще не до конца осознав, что же произошло. А вот меч из рук выпустить и не подумал, зараза! Ну и ладно, добьем и так.

Сила и ярость не всегда и не всех спасают, не помогли они и таежной твари. Чудин вскинул меч в надежде отбить разогнавшийся Звездный клинок и получил по руке. Чавкнуло, хрустнула разрубаемая кость, образовавшаяся культя плюнула кровью, а китежанин уже рубил оставшуюся без прикрытия шею. Правда, тут пришлось постараться, вложив в удары всю богатырскую силушку, одного умения для такой орясины^[6] не хватало.

Оскаленный лохматый кочан со стуком закувыркался по склону, и Алеша наскоро огляделся. У Буланко тоже все шло как нужно, шаман еще дергался, но мураши молчали. Гаду было не до колдовства — увернуться бы от копыт.

— Атаман, атаман-то где?

«Который?»

— Потом… — Первым делом сейчас — уцелевшие ратники. — По сторонам следи!

Битва наверху была в самом разгаре — став свободным треугольником и прикрывшись щитами, тригорцы отбивали яростные наскоки четырех оставшихся разбойников. Да, четырех — пятый, затянутый в темную кожу бородач свое уже получил и улегся в сторонке, выронив копье и широко разбросав руки. Ну и прекрасно, но помочь все равно нужно! Кто у нас тут поопаснее прочих? Конечно, переворотень… Самый здоровый и быстрый, да и двигается получше остальных — тут не только сила, как у Ивана, тут и опыт имеется. Но что обидно козлу, то и барана зацепит, особенно — злонравного. Это у Иванушки была Аленушка, не давшая могучему, но юному и дурному братцу податься в лиходеи, а этот кудлатый сделал выбор — и уже плевать почему. Раз к шайке душегубов прибился, значит, знал, на что идет. С разбойниками поздно разговаривать, только бить!

— Эгей, ты там! Баран тупорогий!

Алеша крутанул мечом, стряхивая с лезвия чудью кровь, и рванул наверх, мимо покойничков, что здесь уже валялись, когда китежанин только подоспел. У того, что поближе, в башке, точнее — в глазнице, торчала стрела, а у второго — обломанное древко меж ребер. Полезли небось первыми и огребли — кто-то из засевших наверху оказался отличным стрелком. Потому и топтались, твари, внизу до поры. Ждали, ну и дождались!

Намеченный в качестве цели переворотень то ли по глупости, то ли, наоборот, от великого ума отвлекаться на нового врага не спешил. Так и махал своей булавой, пытаясь достать коренастого дружинника. При каждом ударе от умело подставляемого передним тригорцем червленого щита отлетали щепки, но дерево — уж не бакаут ли корабельный? — пока выдерживало. Бить в ответ воин не успевал: приходилось заодно отмахиваться от копья обряженного в грязную овчину молодца. Тот скакал как ошпаренный, не забывая отчаянно браниться, и донимал тригорца частыми и опасными уколами. Вот ведь блоха настырная!

Ни о каком «честном» поединке у Алеши даже мысли не мелькнуло, еще чего не хватало! Не следишь за спиной — твоя печаль, паршивец. Последняя.

До барана оставалось еще шагов десять, Охотник уже вовсю примеривался к черно-курчавой спине, и тут коренастый, приняв на щит очередной тяжелый удар, пошатнулся, и его повело в сторону. «Овчинный» словохульник не зевал и радостно кинулся вперед, тригорцу пришлось уклоняться еще и от него. В итоге такого «танца» перед Алешей вместо черной кудрявой шерсти возникла грязно-серая овчина. Но не упускать же возможность! Только б щитоносец продержался еще немного, ну вот совсем чуть-чуть…

Последний шаг, удар. Рука Охотника в привычном, тысячи раз повторенном движении понеслась вперед, и острие Звездного вошло точнехонько под основание вражьего черепа, пронзая мозг. Тело разбойника на миг замерло, чтобы тут же мешком осесть вниз. Теперь надо высвободить клинок и вернуться к переворотню. А тригорец молодец, выстоял, хоть и с трудом! Алеша видел, как тяжело дается ратнику хотя бы стоять собранно и защиту держать, но окончательно себя забить он переворотню все же не дал. А теперь и тот увидел наконец нового противника и замер в недоумении, таращась — баран же!

Долго удивляться ему, впрочем, не дали. Прежде дравшийся молча коренастый — сам крупный, а бороды не видать, значит, молодой — заорал про молью траченный тулуп и шагнул вперед, откровенно грозясь рубануть по рогатой башке. Очнувшийся баран повернулся, примеряясь как бы снова врезать по побитому щиту, и тут Алеша прыгнул вперед. Сам вытянулся в струну и меч вперед выбросил на всю длину руки, будто копье. Как наметил, так и попал — Звездная сталь пропорола душегубу бок и глубоко ушла в тело. Вывалилась из разом ослабевших рук булава, а ее хозяин скорчился и повалился на траву… но добить-то надо.

— Там!.. — прохрипел дружинник, ловя ртом пахнущий кровью воздух. — Справа… помоги… Я… слажу!

Ну дело хозяйское, а там помочь и впрямь надо; парня, что бился справа, похоже, вражьи лучники в самом начале таки достали. Дружинник, хоть и держался, но только и мог, что защищаться. Плечо бедолаге кое-как перетянули, но тут не драться, тут лежать надо. Правда, и противник не сказать что орел.

Недолго думая, Алеша незатейливо, в два прыжка, долетел до бойцов, отвлекая душегуба с секирой на себя. С ходу обрушил на врага один удар за другим, не давая тому времени глянуть на былого противника даже краем глаза. Два удара разбойник выдержал, отмахиваясь своей секирой, в третий раз не успел, повалился с разрубленной головой. Больше выручать было некого.

Коренастый ратник с товарищем уже добивали последнего врага. Хриплый злобный вопль перешел в стон, лязгнул о камень выпавший из руки меч, затем хлопнулось оземь и тело. Всё. Тишина, прерываемая лишь тяжким дыханием победителей.

«Хорошо, — радовался внизу тоже доведший дело до конца Буланко. — Сдохли! Все сдохли!»

— Хорошо, — шепотом согласился Алеша, вытирая клинок об овчину верзилы с секирой. — Ну здравы будьте, тригорцы.

— Здрав будь, богатырь, спасибо тебе, выручил, — слабо улыбнулся раненный в плечо паренек.

— А как иначе? — буркнул не любивший этого обращения китежанин, вбрасывая меч в ножны. — Только не богатырь я, а Охотник.

— Кем бы ты ни был, — подошедший коренастый слегка прихрамывал, — в долгу мы перед тобой как в шелку.

— Отдашь при случае. — Этого в Лукоморье надо брать. И раненого, если отлежится быстро, тоже, но пусть сперва Стоян с воеводой договорится. — Весело у вас тут.

— Аж не верится… — дружинник отер рукой лоб. — Данила я, десятник с Тригорской заставы.

— Откуда вы — я уже понял. Меня Алешей зови.

«Хозяин, палку мне ломать или сам глянешь?»

— Постой, гляну сперва.

Длинный, любовно сработанный посох валялся рядом с шаманом и, в отличие от своего владельца, не изменился. Смерть возвращает оборотням изначальный облик, так что на склоне лицом вниз лежал некто полуголый среднего роста с редкими седоватыми волосами. Спину мертвеца широким потоком заливала вытекавшая из разбитого конскими копытами черепа кровь, но плечи и бока оставались чистыми, если не считать багровеющих кровоподтеков и причудливых серо-черных наколок. Вплетенные в сложные узоры злые руны Алеша узнал с легкостью, судя по ним, шаман был родом с севера.

«Палка, — напомнил Буланыш и не удержался, похвастался: — Он думал, я, как та дура гнедая, сбегу. Не оборачивался, на тебя глядел, палкой своей махал. А я не удрал, подскакал да сбил».

— Ты молодец. — Богатырь завертел головой в поисках второго трупа, но колдун был один. — А где атаман, в зеленом который? Его ты куда дел?

«Никого я не девал. Был тут один, зеленый, удрал… Не до него было».

— Найдешь?

«Зачем? Он неопасный».

— Для порядка.

Покойника богатырь перевернул тоже для порядка. По человечьим меркам оборотню было где-то за сорок. Не урод, не красавец, не силач, не доходяга, руки без мозолей, в обычной одежке запросто сошел бы за писаря. Шансов, что волколак поднимется, было немного, но береженого сам Белобог бережет. Сердце злонраву Алеша мечом все же пронзил, после чего отсек и разбитую голову. Лишь после этого поднял не дававший Буланышу покоя посох и хоть и с трудом, но переломил о колено.

Маску и спинное реечное украшение шамана верный конь уже растоптал, но Алеша все же присел возле намордника, поднял, повертел в руках, дивясь на странные боковые шестеренки и пружины, позволявшие открывать-закрывать пасть с железными зубами. Удачно, что ремешки оборвались, когда Буланыш на врага налетел, и маска слетела: такими зубищами ногу конскую перекусить пусть и сложно, но можно.

Тащить с собой этакую гадость не хотелось, но желания желаниями, а дело — делом. Стоян опытней, может, что по смятому железу и прочтет, а выкинуть и потом можно.

— Буланыш, я знакомиться, а ты пока понюхай, чем тут пахнет. И зеленого поищи, того, который удрал.

«Да ну его… Он нестрашный. Зачем искать?»

— Для порядка. Только далеко не уходи.

«Как искать, если не уходить?»

— Поблизости, — хмыкнул Алеша и не спеша поднялся к обступившим тело переворотня тригорцам. Умирал, поганец, бараном, но на склоне лежал человек — молодой парень с широким и большеносым веснушчатым лицом.

— Колдун? — хрипло осведомился у подоспевшего Охотника Данила, кивая на труп у своих ног.

— Этот — нет. Наговоренный переворотень. Колдовал тут волколак, его мой конь забил; а я башку оттяпал, а то мало ли.

— Может, еще и сухожилия подрезать?

— Коли не лень, хуже точно не будет. Похоже, это он вас заморочил, шкура драная.

— Если б заморочил, — поморщился дружинник. — Сами мы в западню влетели. Ехали к Безбурному заливу, это в другой стороне совсем, и тут человек нам на дороге попался, по виду из местных. Рассказал, что возле Фомкиных горок странное творится, да не ночью, а средь бела дня. Будто бабы в белом из камней выходят, плачут и не то просят о чем-то, не то объяснить что норовят, только слов не разобрать. И еще яблоками пахнет и ровно колокол гудит.

— Есть такое место, — с некоторым удивлением припомнил китежанин, — только не у нас, а в далеких западных землях. Вышло там в старину одно дело дурное, потому и плачут.

— Мы об том не слыхали, вот и поехали проверить. Яблоками в самом деле дохну́ло, а потом сразу стрелы…

Может, так все и было, а может, стыдно десятнику признаваться, что сглупил, — и людей положил, и дела не сделал. Но, что понимает и вину свою, и дурость — хорошо, значит, голова на месте. Будет от него прок в Лукоморье.

— Мне говорили, места у вас тут тихие теперь, — подкинул поленце в угасающий разговор китежанин, — все шайки давно скрутили… в бараний рог. А оно вон как. Выходит, донимали вас все же разбойники?

— С чего бы? — чуть ли не обиделся Данила. — Воевода с них бы живо шкуру содрал. Уж он бы не вляпался, как…

— Витязь, — звонкий юношеский голос раздался сверху, прерывая дружинника, — витязь китежский! Воевода зовет.

— Воевода? — малость растерялся богатырь, разглядывая торопливо спускавшегося светловолосого парня в балахоне и с большой сумой через плечо. — Куда?

Ученик-то волшебника здесь откуда? Уж в ком-ком, а в чародеях Алеша разбирался — тот, кто сейчас бежал вниз, определенно был учеником. Потому, видать, и в бою не участвовал, силенок не хватило. А может, раненых на вершине выхаживал?

— Так наверх, — нехотя буркнул десятник. — Камнем огненным воеводу приложили, по шлему. Этот, колдун который — из седла выбил в самом начале заварухи, тварь. Хорошо хоть шлем ладный, камень его не пробил насквозь, только оглушил…

Договорить Данила не успел, подоспел волшебничек и немедленно позеленел: кровь и трупы для него явно были в новинку.

— Витязь, — юнец судорожно сглотнул, но через переворотня все же перешагнул. — Прошу тебя подняться к воеводе.

— Лады, — кивнул, кажется, разобравшийся, в чем дело, китежанин.

Для Данилы воеводой все еще оставался Кит, а в ловушку угодил новый, приезжий, тот самый, которому сам худ не брат. Ехал к Безбурному заливу, да не доехал, услышал о белых плакальщицах. Расспросить толком встречного болтуна удалец то ли не смог, то ли не захотел и тригорцам не дал. И без них ведь ясно: зло солнца не любит и яблоками не пахнет, а женщины плачут, как же им не помочь? Вот и помог… Алеша его не осуждал, сам бы он в докитежские времена точно бы попался, разве что силушка богатырская да удача выручили бы…

На вершину поднялись молча, все еще зеленоватый волшебничек — и все-таки, что такому слабосильному на заставе делать? — угрем скользнул меж двух ближних глыб. Китежанин, задев плечами камень, протиснулся следом и оказался на заросшей пожелтевшей ползучей травой площадке, посредине которой разлегся похожий на грязно-белого медведя большой валун, почти скала.

В тени у ее подножия провожатый и остановился, склонившись над сидевшим у валуна воином. Рядом караулил невысокий остроносый лучник, а чуть дальше лежал кто-то заботливо прикрытый лазоревым великоградским плащом, видать, тоже раненный.

Лица воеводы Алеша разглядеть не мог из-за спины и просторных одежек юнца, но то, что это богатырь, понял сразу: уж больно длинные видневшиеся ноги, да и покрывавшая бедра броня — богатая, крепкая… и сапоги ладные, красные… и слегка помятый, но богато украшенный шлем, лежавший в траве…

Алеша едва не споткнулся, увидев этот шлем. Богатый и приметный, с позолоченной личиной и поперечным трехрогим гребнем, напоминавшим кокошник.

— Воевода, — чародейчик заговорил медленно и ласково, именно так говорят с больными. — Охотник китежский по твоему зову явился.

— Отойди, Бежан, — ответ был тихим, хриплым, но совершенно отчетливым. — Дай посмотреть.

Юноша послушно отшагнул в сторону, и на Алешу уставились синие бездонные глаза. Воевода оказался широкоплечей богатыршей-поленицей, совсем еще молодой. Бледное, ни кровинки, суровое при всей своей красоте лицо обрамляли слипшиеся, коротко остриженные волосы. Последнее не удивляло — девицы на Руси гордились длинными косами, а вот поленицам приходилось их остригать, чтоб не мешали надевать шлем. Так же и с Охотницами — обычаи обычаями, а с длинными волосами в долгой и опасной дороге та еще морока.

— Вот так дела, — произнесла богатырша, устраиваясь поудобнее и упираясь спиной в камень. Ее можно было бы назвать красавицей, но все портили поджатые, изогнувшиеся лунницей губы и холодный взгляд из-под нахмуренных бровей.

— Дела веселые, — согласился китежанин, ожидая, что будет дальше.

Собеседница слегка прищурилась и подалась вперед.

— Ты, китежанин, — осведомилась она, — часом, не Алеша ли, сын Леонтьев?

— Был когда-то, — без особой радости кивнул опознанный.

То, что поленица из Великограда его признала, не удивило. Богатырь Алеша в свое время столько всего в столице натворил, что его там каждая собака знала, а память о нем и доселе хранила.

— Наслышана о тебе, — в голосе воеводы, как и во взгляде, чувствовалась сталь. — Много говорят о тебе в Великограде…

— Уверен, — осклабился Охотник, — только хорошее.

— Всякое, — поленица чуть повернула голову, и Алеша разглядел на ее правой щеке родимое пятно в виде слезинки.

Раз такое увидишь, не позабудешь, и богатырь не позабыл.

— Несмеяна, — он слышал о ней и даже видел пару раз, только нынешняя воевода тогда была совсем девчонкой. Хмурой, насупленной дылдой, которую гонял на ристалище однорукий Толимир, наставник великоградской младшей дружины. — Нежданная встреча, царевна.

— Воевода! — резко и как-то зло поправила поленица. — Какими судьбами в Тригорье… Охотник?

Сказала — как плюнула. Ох, Стоян, и намаешься ты с этой девицей договариваться. Это тебе не старый друг Кит Китыч, с которым выпил — и крути им как хочешь. Несмеяна к самому Великому Князю в свое время пристала, чтоб ее в дружину взяли. И, судя по тому, что отрядили ее не худшей заставой верховодить, за прошедшие годы добилась царевна немало.

— Какими судьбами? — лениво переспросил Алеша. Спуску он никому не давал и сейчас не собирался. — Да такими же, что и ты. Решил по округе поездить. Только вот и сам в западню не угодил, и другим выбраться помог.

В ответ воевода едва не зашипела, но в яростном взгляде вдруг промелькнула такая душевная боль, что все желание и дальше ее подначивать у Алеши разом пропало.

— Лады, — махнул рукой он. — Сейчас насущными бы делами заняться…

Они не рассорились, хотя могли бы. Похоже, жизнь успела чему-то научить обоих. Да и дел в самом деле навалилось невпроворот. Когда у тебя лишь один конь, пусть и богатырский, и трое раненых, в небе шастают мурины, а в рощах — разбойники, не до ссор.

Чуть помозговали и управились. Отозванный Буланыш, пусть и нехотя, согласился оставить поиски сбежавшего «зеленого» и свезти на заставу раненного в плечо тригорца, остальные остались ждать подмоги среди камней и дождались, еще и солнце не село.

Узнавший о том от верного Буланко пораньше прочих Алеша подал знак Несмеяне, подхватил лежавший рядом на всякий случай лук и отправился встречать подъезжавших к роще тригорцев. Отряд возглавляли Кит Китыч со Стояном, за ними виднелись ратники и пара телег для раненых и убитых.

Очередной суматошный день кончался, причем благополучно, и богатырю подумалось, что с неожиданностями всё — хотя бы на сегодня. Разумеется, он ошибся.

— Новостей ворох! — торопливо шепнул, едва подъехав, Меченый. — Но главная — объявился Марфин подсыл. Все куда лучше, чем думалось. Где Лукоморье, Огнегор до сих пор не знает.

— Отлично, — откликнулся Алеша и позволил себе улыбнуться.

Новости и впрямь радовали. У них появилось время, которое можно потратить с толком. И весточку кому надо послать, и подмоги дождаться, и здешние странности, которых хватало, обмозговать. Но это потом, когда Буланко получит свой овес, а сам он доберется сперва до бани, а потом и до чарки… чарок.

Эх, хорошо, когда неожиданности приятные.

Примечания

4

Куле́ш — жидкая каша, сытная похлебка с разными ингредиентами, главный из которых — пшено.

5

Борбище — ристалище для потешных боев, арена.

6

Орясина (бран.) — высокий и глупый.