Созерцательная фантастика

Роман Павлович Искаев, 2022

Рассказ «Соединители» о первопроходцах космоса, о людях, умеющих летать, как чайка Джонатан Ливингстон. «Комета в решете» повесть о Еноте, о детстве, о комете. О том, как после долгой разлуки вновь посмотреть на небо. И о том, как быть человеком. Социально-фантастическая повесть «Всё – одно» рассказывает об эволюции, но не как о бесконечной цепочке случайностей. И показывает, что наша планета – Земля – легко проживёт без нас, но не мы без неё. «Крбкундотал» – феерия, рассказывающая о Большом Мальчике, живущем то ли на приличном астероиде, то ли на маленькой планете и Мечте Маленькой Девочки добравшейся до края Галактики.

Всё — одно

То была необычная цивилизация.

Как оказалось — жизнь не такая уж редкая штука в Галактике. Только, по большей части неразумная, даже совсем простейшая: бактерии, микробы, бывают растения, но тоже примитивные. Встречал и многоклеточных животных на разных стадиях эволюции. Несколько раз попадались полуразумные, но это удача сродни той, как застать пляж без отдыхающих в купальный сезон. Скорее всего, пред тем был шторм.

Всё же, почти в самом начале карьеры, мне повезло. Я нашёл разумную жизнь, соответствующую всем нормам стандартной классификации из Общего справочника разведчика дальнего космоса. Правда, уровень развития их цивилизации оказался примитивным, едва первобытнообщинный строй организовали, даже сформировавшегося языка у них ещё не было. Всё больше «экали» и ревели, как сирена погрузчика в космопорту.

Но они были разумны.

За такое открытие мне дали государственную награду: президент лично приколол к парадной с иголочки форме. Шутка ли — впервые за всё время была обнаружена разумная жизнь! Кто-то ещё, помимо нас, обладал разумом!

Хотя той цивилизации было всё равно, какую великую ценность в их лице я отыскал. Они занимались своими насущными делами. В основном дубасили друг друга примитивным оружием, добывали пищу, совершали набеги на соседей и рассматривали ночное небо. В перерывах рисовали на всём, на чём рисовалось. Даже срисовали группу контакта, вместе с их кораблём, когда те прибыли исследовать мою находку. Если смогут развить свою цивилизацию и рисунок сохранится — та ещё загадка будет для их потомков!

Мы-то уже вымрем к тому времени, некому будет рассказать правду. Почему-то все так думают, я не возражаю, но такие разговоры мне не нравятся.

В общем, аборигены занимались своими проблемами, куда им до понимания того, что помимо них ещё есть разумные существа в нашей Галактике? Это знание — отдушина для таких, как я, чувствующих бесконечную одинокость, а потому улетевших от перенаселённого дома в глубину космоса.

Хоть и не я выбирал планету, куда полететь, а целая команда научных сотрудников НИИ по поиску чужих цивилизаций, знаменитым, как водится, стал именно я. Вскоре только с моей фотографией, сделанной, когда я прибыл домой после известия об открытии, у обывателей и ассоциировалась работа в дальней разведке. Сказать по правде — фотография получилась не очень. Я тогда изрядно устал, потому, скорее, не улыбался, а просил, чтобы мне дали отдохнуть, хоть полдня. Но что поделать? Отдохнуть мне не дали.

Мгновенная слава национального героя голову мне не вскружила, зато такой неожиданно быстрый успех окончательно и бесповоротно определил мою будущую жизнь. Жизнь разведчика дальнего космоса.

Я был молод.

Выросшие за моей спиной крылья воодушевили меня небывало, одним взмахом забросив в самые глубины Галактики. Первооткрыватель! Герой! При этом откуда-то возникла уверенность, что все главные открытия ещё впереди, стоит только проникнуть чуть дальше, чуть глубже, долететь до той звёздной системы, а потом до следующей, перескочить парочку и устремиться вперёд; немного усилий ещё тысячи таких, как я, разведчиков, и сковырнётся холодный пласт молчаливого, притягивающего неизвестностью космоса, а новые цивилизации посыплются, как жетоны из игрового автомата.

Много лет без отдыха, отпуска, без встреч с быстростареющими, умирающими родными. Тысячи и тысячи самых перспективных планет или их лун.

Больше ни одного успеха.

Ни у меня, ни у других. Что и стало основным открытием, как решили государственные мужи в больших кабинетах на Родине. Быть может, за исключением найденной моим коллегой планеты, целиком и полностью заселённой вирусами, что стоило ему жизни.

Находка оказалась в высшей мере странной. Вирусы — вещь опасная, даже лучшая экипировка не всегда способна защитить от них; тем более модифицированные, какими и оказались те невидимые обитатели, в буквальном смысле заполонившие всю планету.

Общественность опять была взбудоражена. Вирусы? И больше ничего? Как такое возможно? Теоретики тут же принялись разрабатывать теории кооперативной эволюции, практики — искать средства на масштабную научную экспедицию для подтверждения теории и, желательно, не одну, а пока они искали — научные сотрудники лабораторий программировали невероятно сложные, учитывающие мириады факторов, биологические модели, венцом которых должны были стать вирусы. Кажется, все ресурсы были брошены на поиск разумного ответа по неразумным теориям.

Ведь никто из научного сообщества, вдруг ставшего столь же близоруким, как и звёзды шоу-бизнеса, многие из которых поражены этой профессиональной болезнью с самих ранних шагов своей карьеры, не смел взглянуть в глаза самому простому объяснению, какое только возможно. Вирусное оружие.

До сих пор это кажется мне странным и необъяснимым. Хотя я многому не могу найти объяснения: всегда слишком занят изучением новой звёздной системы, её карты, планом полёта, ремонтами, приготовлениями, перепроверкой снаряжения. Привык думать лишь о том, как рассчитать количество провизии, проверить каждый сантиметр на своём корабле, получить новую спецодежду, запасные части, провизию. Много забот у разведчика. Только такое внимание к деталям служит единственным спасательным плотом для одинокого смельчака в глубине неизведанного космоса.

***

Оставаясь легендой, благодаря которой всё новые и новые юнцы приходили в отряды разведчиков, я чаще стал повторять себе: «В одну и ту же воду в реке дважды не войти — утечёт и ищи-свищи». То была любимая присказка моего отца. Стала и моей. Повторял, морщился, но продолжал летать. Мы все продолжали. Ведь должен кто-то. А то как?! Вечное оправдание.

И всё же та граница, что очерчивает конец земли перед обрывом, остановила меня. Романтика полётов истощилась, как ресурсы на моей родной планете. Остался голый космос. Впервые я посмотрел на него взглядом, свободным от мечтаний, от воодушевления, от надежды; глянул прагматично, и тут же весь его фасад обрушился, оставив меня наедине с пустой театральной сценой в межсезонье.

Уже не раз и не два я задумывался о том, чтобы уйти на почётную обеспеченную пенсию. Благо возраст позволял: сто пятнадцать лет, если по общекосмическому, а по биологическому — все триста. Тот ещё долгожитель. Самое время, чтобы обзаводиться потомством, обрести, наконец, семью и спокойную жизнь.

Хотя, конечно, были сомнения: смогу ли без космоса?

Решил, что смогу. Если и нет, то всегда можно вернуться инструктором, обучать зелёнку — восторженных юнцов.

Так и решил.

Последний, на этот раз действительно последний, разведывательный полёт, а не крайний, и вот она — жизнь: жена, семья, детишки, отдых и непыльная работа, чтоб мозги не обленились. Слишком много было примеров, как отличные ребята после ухода на покой сгорали буквально за какие-то десять-двадцать лет. Умирали, не дожив до первого дыхания старости. Подумать только! Двести, а то и все триста лет летать, рисковать, не раз и не два находиться на самом краю, иногда переступая край, чтобы за двадцать лет свести свою жизнь в могилу. Растечься, как твёрдая льдина под тёплым дождём!

Двадцать лет. Это же сущий миг. Мне же хотелось пожить ещё довольно. Лет сто, а если получится, то все сто тридцать.

На сегодня это был мой самый лучший план.

Я улыбнулся.

Домик у озера, обязательно высокогорного, холодного и такого голубого, будто глина. Рыбалка по утрам перед лекцией в каком-нибудь институте, или колледже, или в школе. Да не всё ли равно? Жизнь что надо.

Я и сам не заметил, как такие мысли вытеснили из меня прежде негасимые мечтания о межзвёздных связях и дружбе между разумными расами Галактики. Крупинки планет великого будущего прошли сквозь сито.

Боковым зрением я выхватил вспыхнувший на панели огонёк, а за ним ещё один. Корабль что-то хотел сказать мне.

«Ещё минутку», — подумал я, как будто Глазастик был в силах прочитать мысли. Да он даже говорить не мог, как разведчики нового типа у молодых.

Глазастик был кораблём первых поколений, уже много лет он честно служил мне. Как смеялись надо мной мои же ровесники, давно поменявшие свои разведчики на новые: «Корни пустил старик, одним организмом стали, новый симбиотический разум»; а я не хотел другой корабль. Действительно свыкся с Глазастиком, да и видел его чаще кого бы то ни было.

Немного беспокоился за его судьбу после того, как уйду из разведчиков, но меня заверили, что его отправят в музей. Не на металлолом, как обычно бывает. Всё-таки исторический артефакт. Это радовало.

Там с Глазастиком и встретимся, два пенсионера. Нам будет о чём помолчать.

Пока же рука потянулась дёрнуть нужный тумблер. Поддался он с приятным щелчком. Огоньки погасли. Всего лишь предупреждение о скором прибытии на место.

Я вернулся к своим мыслям. Где же мой дом у озера, семья, оживляющая его? Как будто утонуло всё в абсолютной тишине космоса, разорвалось на нейтрино и улетело со световой скоростью сквозь звёзды. Не догнать.

Вспыхнул новый сигнал, теперь уже на экране. Корабль не хотел оставлять меня наедине с собой, звал меня.

— Э-эх, Глазастик, ты прав, замечтался я. Нельзя! Рано. Рано.

Пришлось выкарабкиваться из своих мыслей как альпинисту вверх по ущелью.

Подъём прервало хрипение динамиков:

— Разведчик один, слышите нас? — окончательно растаптывая пастораль моего будущего, требовательно зазвучал голос диспетчера.

— Разведчик один на связи, — отчеканил я, хотя ещё полностью не вывалился из убаюкивающей дремоты мыслей.

Внешние звуки мерно работающего разведывательного корабля вновь возвращались в мою жизнь. Рано мечтать, работы ещё на две планеты! Пусть меня и отправили в самую спокойную систему, судя по первичным данным дальнего осмотра, но всё же — Космос! Шутить с ним не стоит.

Пришлось ещё раз встряхнуть головой, прогоняя мифические наваждения, насланные разыгравшейся фантазией. Где-то я слышал, что тот, кто счастлив по-настоящему, никогда не мечтает. Для этого нет смысла. Не встречал таких среди разведчиков. Да и вообще.

— Разведчик один, у вас всё хорошо?

— Да, тринадцатый, всё отлично, хорошо. Решил проверить скафандр, увлёкся, прошу прощения, — ложь как-то сама собой вырвалась, мог ведь сказать и просто, что всё хорошо.

— Отвлекаться не стоит, — с пониманием отозвался голос диспетчера. — Вы уже мыслями дома, но будьте внимательны, разведчик один. Космос.

Я и сам знал, что отвлекаться нельзя. Поморщился.

— Космос, — как какой-то тайный код повторил я, — принято.

Космос. Короткое слово, красной нитью прошедшее через всю мою нынешнюю жизнь. Космос. Мне будет его не хватать. Будет.

— Разведчик один, путеводитель показывает, что вы уже можете наблюдать исследуемую планету визуально, подтвердите.

— Кхе-эх, — крякнул я, — сейчас глянем.

Компьютер отсеял убийственный свет звезды, светившей прямо в лоб, и вывел планету в стократном увеличении на два больших экрана передо мной.

Красавица! Почти как моя родная, оставшаяся в тысячах световых лет позади, только свечение от неё необычное. Отсюда кажется голубой, а не привычно зелёной, но чем ближе к ней буду подлетать, тем яснее будет, что на самом деле её поверхность далека и от такого сияния.

Только сейчас, отсюда она кажется одетой в прекрасные голубые одежды. Какая же она будет на самом деле? Все планеты обманчивы. Совсем как девушки — пускают пыль в глаза при первом свидании, а затем показывают весь вид и характер, стоит только сблизиться. Метановые облака? Атмосфера из расплавленных металлов? Ртутные дожди? Алмазные горные цепи или океаны жидкого золота? А может быть, азота? Природа и не такие кренделя может выписывать. Кто знает, чем встретит очередная планета? Будет ли соответствовать научным данным?

И это вовсе не плохо, иначе никто не пожелал бы стать разведчиком.

Никто из нас об этом не говорит, но все ищут не просто разумную жизнь, а жизнь, какая бы существовала и развивалась в таких экстремальных условиях, которые бы даже не рассматривались учёными в качестве возможных. Это всё давняя мальчишеская мечта, выросшая из протеста, что жизнь может быть такой и никакой иначе. Никому и никогда разведчик не признается, но это так. Я знаю, вижу в глазах других.

В этом и состоит наше отличие от учёных, заставивших детские фантазии влезть в тесные одежды науки, когда разведчики ищут чистую мечту. Прекрасную, как сама жизнь и как сама жизнь — неуловимую.

Не поймаю её и в этот раз. Никто не отправит «легенду», «героя», уходящего в отставку, на экстремальную планету. Максимально безопасная последняя разведка.

Нет смысла жаловаться.

Даже зная это, я забыл о предстоящей отставке, о доме возле озера, о жене, ещё не найденной, о детях, похожих на нас обоих, а значит не существующих; забыл о непыльной работе, утренней рыбалке в безмятежном будущем и ежевечернем отдыхе на веранде деревянного дома.

Я видел только её. Здесь, на расстоянии, полную надежд и чаяний, голубую мечту. В ней аккумулировались все мои детские ночные фантазии, находившие волю под открытым небом. Они раньше меня научились летать к звёздам. До сих пор, спустя столько лет, я лишь пытаюсь нагнать их. И, кажется, уже потерял из виду.

Она была прекрасна.

Я убавил увеличение. Планета стала похожа на маленькую перламутровую пуговку, пришитую к чёрной одежке неразговорчивого космоса.

Необходимость в отчёте вырвала из меня слова, так неуместные сейчас:

— Визуальный контакт есть. Наблюдаю планету, эм, — я сверился с картой, — НПНТ 12-471-3 и её спутник. Подтверждаю данные первичного осмотра: спутник один.

Я выстучал на клавиатуре уточнённые координаты объекта исследований и своего местонахождения.

— Принято. Разведчик один, есть ли какие-нибудь осложнения?

— Проверяю.

Я провёл рукой по путеводительной панели. Планета ушла. Растворилась. Исчезла. Свернулась сама в себя и рассыпалась на цифры и буквы данных. Локаторы Глазастика прощупывали её, лишая покрова таинственности.

Один палец щёлкнул по кнопке, другой задал на шкале чувствительность. Дальше началась игра с клавишами, как на трубе, разве что звука не было, а только графики и таблицы на экране. Я включал и выключал локаторы, переводил их в разные режимы работы и отслеживал результат. Можно, конечно, поручить и компьютеру — уж он-то справится на отлично, сомневаться не стоит, но а если то самое «вдруг»?

Вдруг.

Да. Вдруг Жизнь. Разумная. Увидит меня своими средствами обнаружения, услышит, выйдет на связь? А найду её не я, а лишь компьютер. Ему-то всё равно, а вот мне… Нет уж, я сам. Сам проведу всё сканирование.

Я зажмурился. Но не ослеп. Ребёнок, увидевший впервые много-много лет назад взлёт космического корабля вживую, открыл глаза и смотрел изо всех сил. Смотрел и надеялся. Надеялся найти… пускай не мечту! Но что-то особенное, что всегда пытаются найти дети.

Вдруг именно эта планета? Голубая кроша НПНТ 12-471-3. Вдруг она?

Первичная дальняя разведка показала тишину, локаторы ближнего действия подтверждали информацию, полученную ранее большими научными кораблями, лишь незначительно подправляя, уточняя данные. Обычные космические жильцы: пыль, метеориты, астероиды, кометы. Они не опасны, курсы наши не пересекаются, а с остальной мелочью справятся защитные поля Глазастика. Атмосфера планеты не кислотная, термически устойчивая, не агрессивная, подходящая для любых форм жизни, что нам известны.

Один из локаторов показал какой-то всплеск на радиоволнах, но после нескольких повторных попыток — ничего. Всё спокойно, как в моих планах на будущее, однажды вдруг сразу переставших быть просто мыслями.

Надо подойти ближе.

— Тринадцатый, локаторы молчат, был единичный всплеск, но он не повторился. Скорее всего, помехи оборудования. Запрашиваю разрешение начать выполнять облёт. Подтвердите.

Короткая тишина перед ответом:

— Даём разрешение на выполнение плана облёта.

— Так точно, — козырнул я своему отражению в экране бортового компьютера. Глазастик подмигнул мне несколькими всполохами индикаторов.

Тринадцатый — это позывной разведывательной экспедиции, состоящей из двух кораблей, несущих каждый по два разведчика. Обычно большие научные корабли остаются на краю системы, чтобы вести «широкое» сканирование, но здесь им пришлось углубиться внутрь. Кометное облако, окружающее исследуемую звёздную систему, мешало сканированию. Хоть оно и было довольно разряженным, всё равно искажало данные, что очень не нравилось учёным.

Спустя несколько дней сканирования, выяснилось, что в этой системе есть ещё астероидный пояс, за которым и располагаются интересующие нашу разведывательную экспедицию планеты. Не уникально, но работа осложняется. Было решено приблизиться к поясу, затем направить корабли в разные стороны вдоль него, а четырём разведчикам пролететь внутрь.

Мне достались две планеты: вторая и третья от звезды. Самые перспективные. Подозреваю, что так команда выражала мне свою признательность и уважение. Остальные разлетелись обследовать спутники газовых гигантов и четвёртую от звезды — красную, как глаза молодых после бессонной ночи.

В целом звёздная система не представляла собой ничего особенного. Разве что уж очень удобна она была для образования разумной жизни.

— Ну, полетели приятель, — сказал я Глазастику и малым ионным ходом направил его к открытому всем космическим ветрам лику спутника. Первой цели моей разведки.

Космическая колыбель вновь приняла меня в свои объятия.

***

Война!

Даже сквозь бесконечность космоса доносились тревожные вести. Они отскакивали от планет, ударялись о метеориты, расшвыривали космическую пыль, облетали звёзды, ныряли в червоточины, собирались в плотные информационные потоки и неслись, неслись вихрем безмолвные вестники.

Война!

Война!

Завтра!

Через день!

Ещё через день!

Война!

Вся команда слышала о якобы готовящемся мировом конфликте.

Один, другой, понизив голос и косясь по сторонам, осмеливался впервые вслух произнести слово «война». Не зря же оно летело к нам через всю Галактику. Искало цель.

— Война? — переспрашивал я, будто мне не хватало устрашающего воздействия раз произнесённого слова.

«Война! Война!» — вторило эхо вопящей Родины, пробивая корабельную обшивку.

— Зачем? — немного глупо спрашивал я. Сорвалось.

— Зачем? Ха! Чудак ты! «Почему?» — вот самый точный вопрос, — отвечал мне тот из экипажа, кто первым вслух сказал это слово. Остальные, составившие кружок вокруг него, предосудительно смотрели на меня.

— Почему?

— Именно, «почему», а не «зачем»! Ресурсы! Опять не поделили ресурсы колоний, всё просто! — слышал я многозначительный ответ, объясняющий всё в нашей пыхтящей на ухабах жизни.

— Да-а, — протягивал я и махал рукой.

Так я уходил от всяких разговоров о войне. Не моё, да и не может она быть настоящей здесь, посреди такого целостного, оттого прекрасного, безмолвия Космоса. К тому же — разве у нас мало ресурсов? Да их с лихвой хватит на тысячи, и тысячи, и тысячи лет. Может быть, даже миллионы.

Кружок смыкался, к нему присоединялись новые слушатели, в основном молодые навигаторы, инженеры, техники. Они старались пролезть, услышать хоть что-то и слышали измышления, раскачивающие их самих, а за ними нашу лодку-корабль. И в каждом произнесённом слове им слышалось слово «война» — хлёсткое, как свист порвавшейся струны.

— Космическая дыра их сожри! — взрывался в конце концов какой-нибудь разведчик ещё моего поколения одним из первых. — Сто лет в обед, а твердят одно и то же: всё, что мы вам должны, то прощаем, а ваши долги будьте добры отдать. И договориться не могут. Даже тут позавтракать спокойно не дают! И-э-эх! — слышался удар его ладоней об стол.

Хлопок уносился прочь, и, словно наблюдая за ним, все повернулись в сторону обшивки корабля. Вглядываясь в неё, как будто она была прозрачная.

— Их бы сюда, в космос! Поняли бы тогда, что значит жить!

Старые разведчики, вновь ухватив краюшку дряхлеющего вместе с ними чувства всепоглощающей свободы, каким одаривает космос в первые годы знакомства с ним, согласно кивали: что те могут знать о жизни у себя там, в уютных кабинетах? Где им понять жизнь, глядя только на её, пусть и искусно нарисованную, но картину за окном? Как они могут решать, что жизнь, что война?

Молодой же экипаж, ещё не разучившийся смотреть в сторону дома, ясно ощущающий неослабевшие, пока, нити, тянущиеся через бесконечное пространство к оставленным воспоминаниям, всё ещё управлявших их чувствами, плотнее группировался и продолжал шептаться.

Старые, все как один, махали руками и уходили прочь.

Я старался об этом не думать; погружался в работу, в свои мысли, планы, даже темы будущих лекций придумывать начал. И всё же червь, скрутившийся из симбиоза мыслей о войне и вслух произнесённого слова «война», жёг меня.

«Дело серьёзное, серьёзное. Послушай! Серьёзное! Война! Ведь действительно… война!.. а что если начнётся?!» — терзал он меня, и не оставалось ничего другого, как согласиться с ним, плюя в сердцах на его раздражающую «правоту».

Раз даже в дальнем космосе слышны были отголоски каких-то политических дрязг, вклинивающихся в мои планы на будущую мирную жизнь, — что же на самом деле происходит там? Несвойственный вопрос для космического разведчика, стоящего спиной к дому и привыкшего видеть только нескончаемые дали космоса перед собой и новые, открывающиеся миры.

Хотя во мне, растерявшем романтику исследователя за семьдесят общекосмических лет службы, тот приют, что я отыскал в своей работе, прохудился, отсырел, а сил ремонтировать его не было.

Я запирался в своей каюте и начинал читать новости, давно переставшие быть новостями на Родине, превратившиеся в размытый, однотонный фон для новых событий.

В каких-то странах шли столкновения, где-то свергались правительства. По решению суда переходили из рук в руки планеты, решения оспаривались, признавались незаконными, затевались новые тяжбы, воспламенялись новые конфликты. Где-то какая-то страна отвечала на политическую ноту другой страны категорическим несогласием, на что та другая страна, считающая только себя вправе действовать таким способом, вводила ограничения в свою пользу. Ей отвечали. Снежный ком разрастался. Одни несогласия провоцировали другие, за ними ещё одни, и так появлялись крепко сбитые разногласия, пробуравить которые не смогли бы и лучшие горные машины, могущие грызть даже алмазную твердь планет, спрессованную адским давлением.

Всё это было очень похоже на лоскутное одеяло, чьи куски наползают друг на друга, рвут на части, а одеяло тем временем ветшает.

И откуда только ресурсы берутся на всё на это? Крутился у меня вопрос, пока читал. Я даже не про ископаемые, перерабатываемые отдалёнными полуавтоматизированными колониями и вывозимые космическими танкерами в гигантских количествах. Но сколько умов направлено не на развитие, а на планирование очередного хода в «Великой Шахматной Игре», неизбежным итогом которой станет война и крах? Ведь играем мы сами с собой — на обеих половинках шахматной доски фигуры одного цвета — значит и выигравших не будет.

Привыкнув всё мерить эффективностью решения поставленной задачи, как раз тогда я впервые задумался: каков коэффициент полезного действия нашей цивилизации? Насколько плотно прилажены все шестерёнки и как точно они взаимодействуют друг с другом? Нигде ли не проскальзывают? Не застревают? Нет ли лишних шестерён или целых узлов? Правильно ли вообще выстроен общественный механизм?

Замаячивший призрак ответа показался мне жутким, поэтому я просто перестал обдумывать эти вопросы.

Отвернулся.

Переключился на поиск успокоения и вскорости нашёл его. Периферия! Всё это по большей части происходит на периферии, в развивающихся странах, каких ещё осталось не мало. Они едва освоили космос, только учатся решать проблемы цивилизованно. Значит, это всё лишь затухающие склоки, отголоски былого. Мне повезло родиться в технологичной стране, локомотиве прогресса, самом могущественном куске из того самого лоскутного одеяла. Она могла позволить себе такие экспедиции, как наша. Пусть остальные грызутся, рано или поздно мы их воспитаем. Всё образуется.

Всё образуется.

Удовлетворившись этим, с вернувшимся чувством спокойствия я выключал новости и уходил к себе. Какая война может быть у меня дома, в моей могучей стране?

Нет больше цивилизации.

Успокоение приходило, но оставляло широкий проход для гонимых мною мыслей. Когда я ложился спать, в тот самый промежуток между сном и явью, отогнанные мысли вырывались на свободу. Едва ли осознавая, что я это я, спрашивал себя: как же нам, то есть нашему виду, удалось забраться так далеко в развитии, отправиться — подумать только! — на другой конец Галактики, не поубивав друг друга раньше? Как мы умудрились запрыгнуть в последний вагон с ресурсами родной планеты, чтобы успеть высадиться на других и забрать ресурсы оттуда? По легкомысленности ли или из-за страха не сделав из этого выводы.

И как так получается, что даже сейчас, когда провозглашён мир без войн, мы всё ещё не можем навести порядок внутри себя, из-за каждого угла ожидая фантом новой войны? И, наверное, даже с облегчением выдохнем, когда он окажется не бестелесной страшилкой, парящей в воздухе, а ступит на землю, обретёт плоть, пусть ужасную, но снимающую тугое напряжение ожидания.

В такие моменты, не успев толком заснуть, я просыпался. Буквально выпрыгивал из последних сил из этого холодного междусна.

Не может такого случиться.

Не может.

В тепле каюты, в надёжности корабля, спроектированного лучшими умами, построенного лучшими руками, прослужившего уже сотню лет, в профессионализме экипажа я находил успокоение. Не может такого случиться!

«Мы справимся!» — говорило что-то внутри меня: «Ведь не можем просто так сгинуть в небытие».

Мы справимся, преодолеем, разрешим. Обязательно.

Может быть, не я буду тем, кто справится, но обязательно найдётся кто-то.

Эти оправдания убаюкивали. С лёгкостью смазанного оружейной смазкой затвора я проваливался в тёмные мир подсознания.

***

Вспыхнул сигнал. Я пробежался глазами по путеводительной панели. Всё в порядке. Прибыл на место.

Спутник НПНТ 12-471-3 холодным телом нависал надо мной. Надо было перевернуть разведчик брюхом к поверхности. Глазастик послушно выполнил манёвр.

Итак, план прост: просканировать поверхность и направиться к планете. На орбите спутника я не заметил ни одной космической станции. Никаких следов развитой цивилизации.

Я немного замешкался: брать управление в свои руки или довериться автопилоту, удовлетворившись ролью наблюдателя? Но… Какое тогда удовольствие от полёта?

— Так точно! Никакого! — повеселел я и принял управление. — Во-о-от так, справимся, Глазастик? Как думаешь? Разве что немного… — я добавил корректировку бортового помощника на уровень пятнадцати процентов. Всё-таки перестраховаться надо, не хотелось бы закончить свой полёт грудой металлолома на безжизненной поверхности спутника.

Тринадцатый вышел на связь:

— По поступившим показаниям мы видим, что вы на ручном управлении с корректировкой пятнадцать процентов, подтвердите.

— Подтверждаю, сектор чистый, звезда умница, спокойная, гравитационных, магнитных волнений нет. Аномальных выбросов частиц не фиксируется. Одна планета один спутник, решил размять косточки.

Диспетчер ответил не сразу, видимо совещался со старшим дежурным.

— Разведчик один, увеличьте корректировку до трети, как поняли?

Пришлось крепче сжать зубы. Какая же треть? Так совсем не чувствуется штурвал, а я…

— Разведчик один, подтвердите.

— Подтверждаю, треть.

— Видим, спасибо.

Ну что же. Пусть так. Я потёр руки:

— Давай знакомиться? — обратился к спутнику.

Заработали локаторы, началось трёхмерное построение поверхности космического тела. Я совершал один виток за другим, меняя орбиты.

Спутник был без атмосферы, без тектонической активности, без воды в каком бы то ни было состоянии, с множеством метеоритных следов. Я спустился ниже. Никаких биологических признаков жизни.

Не выживший при родах брат планеты.

— Не густо, да, Глазастик?

Глазастик ответил мерными звуками работы своего компьютера.

Графики монотонно текли по мониторам. На большой экран я вывел картинку спутника подо мной.

— Да, — вглядывался в открывшийся перед собой вид, — ты видишь ровно то же самое, что вижу и я, Глазастик. Пустоту. Ну, спутники твёрдых планет все такие. Отчаиваться не будем. Хотя, если бы была развитая техногенная цивилизация, то первым делом они бы его колонизировали… Отличная отправная точка для исследования своей системы. Маленькое притяжение, близость к родной планете. Ресурсы есть. Что скажешь, Глазастик?

Глазастик был занят работой. Он, слегка корректируя мой курс для лучшей работы локаторов, медленно облетал спутник, тщательно исследуя каждый его километр.

Кратеры, кратеры, кратеры и ещё раз кратеры. Космос беспощаден и равнодушен к своим многочисленным отпрыскам; оставляет незаживающие раны на всех, кто не успел укрыться плотной атмосферой. Да и им порой достаётся.

Постепенно, начав с полюса, я подвёл корабль к экватору, где локаторы и зафиксировали нетипичное отражение от поверхности.

Глазастик тут же вывел результат на экран. Всё выходило к тому, что внизу были какие-то металлические объекты правильной формы. Сердце моё забилось сильнее. Как у рыбака, когда поплавок несильно качнулся на поверхности. Рыба? Или…

— Тринадцатый, получил добро от Глазастика. Снижаюсь, чтобы проверить.

Диспетчер ответил не сразу.

— Вас понял. Переключились на вас, картинка есть, наблюдаем.

Аккуратно, снижая скорость и корректируя курс, я завис над интересующим местом. Задействовал антигравитационные тормоза. Глазастик находился точно над тем местом, где сработали локаторы. Результат повторился. Но изображение выводилось нечёткое. Слишком много пыли нанесло на возможное искусственное сооружение.

— Расстояние девяносто, пока локаторы не могут с достоверной точностью распознать аномалию. Подхожу ближе.

— Вас слышу, следим.

«Ближе, мой хороший, ближе. Что там за рыбка у нас?» — шептал я Глазастику, послушно исполняющему все мои указания, незаметно корректируя работу тормозов и двигателей.

«Давай, Глазастик, вскроем эту банку. И мне нужны фрукты, а не черви», — от напряжения я высунул язык. Не часто мне приходилось доходить до такого этапа работы. Видели бы меня сейчас юнцы! Посмеялись бы — ветеран, побывавший на тысяче планет, а переживает, как зелёнка. Тысяча-то она есть, да осталась позади; здесь же, сейчас — моя последняя.

— Семьдесят, — сообщил я.

Да и к тому же на тысяче планет я, может, и побывал, но лишь на единицах дёргался поплавок. И лишь однажды клюнула рыба.

— Шестьдесят пять.

Я включил оптику, увеличил изображение. Кажется, удалось что-то рассмотреть, локаторы подтверждают. На экране рядом появилось отрисованное ими изображение находки.

— Тринадцатый, — с волнением сказал я, — наблюдаю искусственное сооружение.

В один миг меня захлестнула радость с разочарованием. Цивилизация! Технологически развитая! Они вырвались из своей планеты и теперь… Но нет.

— Биологических признаков жизни нет, — проговариваю для отчётности вслух результаты работы Глазастика, успевшего вгрызться своими локаторами вглубь поверхности, — строения старые, почти полностью разрушены.

Настала пауза, во время которой, понимая бессмысленность действий, но всё же перепроверил показания Глазастика.

«Признаков биологической жизни нет».

Сорвалось. Опять.

— Подойду ближе.

— Принято, мы наблюдаем, — выдохнул диспетчер.

Голос его принял прежнее спокойствие. Он как будто даже обрадовался, словно тяжёлая ноша соскочила с его плеч и упала под ноги. Можно перешагнуть. Не тот ли это молодой сотрудник, что с такими горящими глазами слушал новости о войне?

— Тридцать, — сообщил я высоту.

Мощная оптика, выдвинувшись из брюха корабля, с полными деталями показала картинку подо мной. Так и есть. Никаких признаков активности. Разруха и запустение.

— Объект наблюдаю визуально, качество отличное, изображение чёткое. Это бывшая колония. По-видимому, одна из первых. Скорее всего, жителей с НПНТ 12-471-3. Разрушена, жизнедеятельности нет. Почти вся скрыта под грунтом.

Я прищурился. Если бы не Глазастик, я бы её даже не заметил. Она почти слилась с серым грунтом спутника. Где-то едва выглядывали крыши, в одном месте зиял провал.

— Заброшена давно, — вынес я окончательный вердикт и выключил оптику. Опять мои опасения подтвердились. Все либо неразумны, либо едва обрели разум, либо уже вымерли. Жуткое постоянство. Широкие полосы. Где же та узкая, заточенная под разумную жизнь?

— Вас поняли, сделайте несколько снимков, окончите сканирование и отправляйтесь к планете. На спутник мы вышлем команду для подробного исследования и взятия образцов.

«Могло быть», — подумалось мне.

Оставшуюся часть я полностью отдал на откуп Глазастику. Такую монотонную и скучную работу он выполняет отлично. Нашлись ещё несколько аналогичных построек, все по периметру экватора. Где-то даже удалось распознать взлётно-посадочную площадку.

«Конечно, — подумалось мне, — было бы слишком шикарным подарком, если бы в последний разведывательный рейс мне попалась здравствующая техногенная цивилизация; а так… уже третья погибшая на моём счету».

***

Луна осталась позади. Прямо по курсу вертелась одинокая НПНТ 12-471-3. Я глянул на часы. Попав в пустоту между мёртвым спутником и, скорее всего, живой, но сбросившей с себя разумную жизнь планетой, я с нетерпением ждал окончания разведки. Даже возможные красоты нового мира не воодушевляли. Такая хандра не в первый раз овладевает мной. Очень часто она нападает, когда излишнее волнение сильно растягивает душевные струны, а потом отпускает, и они повисают безвольными излохмаченными нитями.

Конечно, я был уверен, что ничего не найду, но надеялся, даже не признаваясь в этом самому себе. Может, именно поэтому я так много думал о своих планах в отставке. Прогонял все остальные мысли.

Помню, какое на меня огромное впечатление произвело видео с нашей планетой из космоса. Оно было снято с борта возвращавшегося домой корабля. Планета на экране и в моих детских глазах постепенно увеличивалась, а я, стараясь не мигать, всё пытался рассмотреть наш дом. Мне почему-то казалось, что космонавт на том корабле должен непременно заснять его со мной внутри.

К тому времени мы давно научились выходить в ближний космос, освоили спутники, планеты. Это стало рутиной. Уже начали совершаться регулярные межзвёздные перелёты. И вот я, ребёнок, буквально недавно научившийся ходить, увидел прямую трансляцию из космоса, когда прибывающий с дальнего рейса экипаж готовился к посадке. Господи! Какая же наша планета оказалась красивой! Зелёная, как… Нет, я не мог подобрать тогда слов, отчаянно впитывая картинку изумрудного дома, а потом и не пытался. Они подменили бы то чувство всепоглощающего восторга, что накрыло меня, ребёнка.

Помню, как трансляция закончилась, я выбежал на улицу и стал смотреть себе под ноги. Чёрная, влажная от недавно прошедшего дождя земля, блестящие камни, трава с бусинками капель на шершавых стеблях; сбоку — выложенная брусчаткой тропинка, ведущая к гаражу, вдали — ручеёк, сияющий, как зеленоватое небо, очистившееся от набежавших тучек; и мои ноги, обутые в сандалии. Я пошевелил пальцами, сделал несколько шагов.

Слишком низко.

Тогда я взобрался на чердак, оттуда вышел на скользкую черепицу крыши.

Вот она — высота.

Я смотрел на улицу нашего посёлка, а видел всю планету, видел её такой, как из космоса.

Та трансляция вообще стала моим первым воспоминанием, не забывшимся за ворохом каждодневной новой информации. Я бережно пронёс его через все годы жизни.

До самого последнего времени это воспоминание спасало меня. Когда очередная надежда осыпалась, образуя тяжёлую гору зубчатых осколков, режущих изнутри, стоило закрыть глаза, как родная планета вновь вставала передо мной и силы возвращались по мере её приближения.

Как-то я пытался отыскать именно ту запись, может быть, не для того даже, чтобы посмотреть её вновь, а просто… как ищут части прошедших радостей затем, чтобы только прикоснуться к ним как к реликвиям, артефактам счастливого детства. Но сколько раз я не спрашивал своих родителей — они не могли вспомнить, о каком именно видео я говорил. «Сынок, — отвечал мне папа, — каждый день показывают десятки документальных фильмов про космос, ещё больше прямых трансляций. Ведь мы покорили эту чёрную дыру у нас над головой и на полных правах осваиваем её, частенько забывая про жизнь здесь. Мда. Наверное, ты тогда увидел одно из прибытий одного из кораблей в один из дней. Просто та трансляция стала для тебя первой».

Нет. То был не один из фильмов или одна из трансляций одного из… а начало моей жизни. Пусть и затерявшееся, как начало ручейка в камнях, но чистое в моих воспоминаниях.

Много позже со школой мы ходили на старт межпланетного сухогруза. Он был не самым большим — с нашего провинциального космодрома стартовали только малые классы кораблей — но мне казался гигантским. Он заслонял собой изрядный кусок неба!

Весь класс замер в ожидании старта, а я даже боялся дышать. Чуть не задохнулся тогда. И вот команда была дана. Гудя как ветер, на полном ходу ворвавшийся в железную трубу, корабль медленно, натужно оторвался от поверхности и замер, а затем, влекомый антигравитационными силами, вальяжно поплыл вверх, где ему предстояло включить главные двигатели и, сверкая, как маленькая звёздочка, направиться по курсу к одной из планет, снабжавших нас необходимыми для жизни ресурсами.

Корабль улетел, зашумели одноклассники, а я всё смотрел в ту точку на небосклоне, где он пропал. Он улетел туда, куда рвалось моё сердце, моя душа. Туда, куда я ещё не мог, но уже хотел вырваться.

Я всё ещё стоял, когда весь класс уже разошёлся, и учитель астрономии никак не мог сдвинуть меня с места. Задрав голову вверх, я стоял и смотрел. Стоял и смотрел. Смотрел туда.

Никто не поймёт Космос, убаюкивающий в себе жемчужины-планеты, пока не окажется в нём. Наедине с ним, с собой и своими мыслями. Только так и никак иначе можно узнать, кто ты есть на самом деле.

Не каждый может выдержать такую проверку.

В институте, когда уже целенаправленно шёл к своей мечте стать разведчиком дальнего космоса, я познакомился с такими же юношами — грезящими наяву полётами, звёздами и поисками. Оторванные от жизни романтики с горящими глазами.

Не все смогли стать разведчиками. Даже отчаянные отличники, выбираясь в первый учебный полёт в одиночку, не справлялись со своими страхами, неизменно присутствующими в душе каждого. Нервы не выдерживали.

«Непригодны к дальним разведывательным полётам в составе одного члена экипажа».

Приговор был однозначен.

Помню, как с печалью и огромной растерянностью, споткнувшись на первых секундах разбега, не понимая, почему их мечта так зло подшутила над ними, они прощались с нами, уходя в экипажи грузовиков, научных кораблей и никогда больше не оставаясь с Космосом наедине.

Жаль.

***

Давно это было.

Сейчас я летел через этот самый космос, приевшийся, как слишком часто включаемая любимая песня. Приближался к новой, неизведанной планете, но впервые хотел домой, а не на её поверхность. Смертельная усталость рассыпающегося разведчика навалилась на меня, заглушив любопытство.

— Тринадцатый, выхожу на дальнюю орбиту. Высота триста, — отчитался я, как того требовалось.

— Подтверждаю. Наблюдаем вас.

НПНТ 12-471-3 явно была в самом расцвете сил. Находясь в обитаемой зоне, согреваемая теплом звезды главной последовательности, она была идеальным инкубатором для зарождения миллионов форм жизни, как минимум одна из которых успела обрести разум и сгинуть.

Планета, как и следовало ожидать, была населена. Обильная многоклеточная жизнь сложных форм, много свободной воды и цветущих растений. Всё это виделось сразу, ещё из космоса.

— Что же, Глазастик, давай ещё раз.

Я включил локаторы. Калибровочными импульсами компьютер проверил систему, запустил сканирование.

Пока Глазастик трудился, я, согласно уставу, начал передавать тринадцатому свои визуальные наблюдения:

— Для протокола. Первичный осмотр планеты НПНТ 12-471-3.

Планета имеет насыщенную атмосферу, в основном состоит из… — я глянул на экран компьютера, — азота и кислорода, но с большой примесью тепличных газов: оксида азота, гексавторида серы, углекислого газа и метана, а также тяжёлых элементов. Значение гексавторидов близко к критическому. По-видимому, результат какой-то техногенной катастрофы, если иметь в виду, что раньше на ней обитала технологически развитая цивилизация.

Растения имеют типичный для таких условий зелёный цвет, скорее всего, фотосинтезирующие. Свободная вода занимает половину поверхности планеты.

Глазастик отмечает, что на поверхности есть места с радиационным фоном, превышающим общий в несколько раз. Они будут помечены на карте. Разбросаны хаотично. При этом, исходя из возраста планеты, её геологических особенностей и типа звезды — общий радиационный фон повышен. В ходе дальнейших исследований необходимо будет выяснить его природу. Предположительно — результат деятельности разума.

В южном полушарии земли практически нет, только отдельные острова, остальное — вода; северное состоит в основном из трёх больших материков сложного рельефа. Присутствуют большие горные цепи, вероятно, образованы относительно недавно, во время сильных тектонических подвижек. Есть несколько глубоких ущелий. Координаты снимает Глазастик.

Судя по характеру и типу суши, раньше бо́льшая её часть находилась под водой. Глазастик сообщает, что на планете в свободном виде есть и солёная и пресная вода. Пресной значительно меньше…

Я продолжал говорить, по мере необходимости уточняя свои наблюдения показаниями локаторов. Орбита корабля, согласно заданной программе, постепенно снижалась, приближаясь к верхним слоям атмосферы. С каждым новым витком мы приближались к поверхности планеты.

–…в экваториальной области бо́льшую часть суши занимают пустыни. Отрицательных температур не отмечено по всей планете. В районе полюсов температура комфортная для биологической жизни. Скорее всего, эффект от наличия тепличных газов.

— Тринадцатый, общую разведку закончил. Снижаюсь к поверхности на высоту пятнадцать. Беру курс к северному полушарию. Возможны атмосферные помехи, не теряйте.

— Принято. Удачной разведки!

— Спасибо, — кратко ответил я и отправил координаты дальнейшего маршрута. Глазастик уже составил подробную карту поверхности с привязкой к координатным точкам.

Подо мной проносились леса, реки, озёра, холмы, сбоку тянулась гигантская горная цепь. Отдельные её вершины были действительно высокими, гораздо выше любых гор на моей планете, хотя она относилась к тому же типу. Ещё раз я подумал о том, что, должно быть, в недавнем прошлом здесь происходили чудовищные тектонические сдвиги, раз плиты так вздыбились. Что было тому причиной, пока стоило только догадываться.

Усталость отступила в сторону, я невольно залюбовался. В космосе, когда вокруг простираются парсеки пустоты, иногда теряется связь с пространством и перестаёшь понимать, насколько самые большие построенные нами корабли незаметны на общем фоне. Да и в целом осознать это трудно: тяжело сравнивать видимую глазу вещь с чем-то, не имеющем другого описания, как «бесконечная пустота».

Тут же, где восходящее солнце едва показалось из-за гор, когда тени их чёрной дланью протянулись по земле, не зная конца и края, а мой разведчик казался подгоняемой ветром пылинкой — чувствовалась величественная монументальность природы, способная творить столь великие полотна.

Кажется, именно в таких местах, свободных от пустозвонных речей карьеристов всех мастей, лилейного словоблудия ростовщиков, банкиров, пафоса закостеневшей науки, порожнего дребезжания телевизионных шоу, можно было прикоснуться к природе, признать себя её частью, а не укротителем. Здесь я склонял перед ней голову, когда дома даже мысли такие считались неприличным анахронизмом, ведь там уже никто не сомневался в том, что мы покорили её, приручили, как зверька.

Уверенность сродни самой большой глупости.

Несмотря на то что местный день только начинался, солнце для меня словно замерло в одной точке над горизонтом, передвигаясь только горизонтально. С огромной скоростью я приближался к полюсам, где, судя по всему, был полярный, чудовищно длинный день.

— Давай-ка поубавим пыл, Глазастик, — приструнил я свой корабль. Отсюда стоило начать более тщательное сканирование на предмет следов пребывания разумных существ. Хотя данные первичного осмотра не давали поводов для надежд.

И всё же этот день приготовил для меня сюрприз. Едва я включил локаторы, как вспыхнул зелёный значок со стилизованным телом. Я даже не сразу сообразил. Рука у меня зависла над путеводительной панелью. Разумная жизнь? Сейчас? Не вымерли?

— Найдены признаки разумной жизни, — скрипучим, не своим голосом сказал я.

Новость помчалась к тринадцатому.

Значок на панели всегда приковывал к себе взгляды, полные суеверной надежды. Сколько бы я ни давал себе зароков не смотреть на него часто, как бы ни заклеивал его бумагой — нет-нет, но глаза мои вновь, и вновь, и вновь задерживались на нём.

И вот он вспыхнул. Я не мог оторвать взгляд от него, перевернувшего все мои планы на сегодня, на завтра, на всю мою будущую жизнь. Он приковал к себе внимание столь же сильно, как когда-то взлетающий сухогруз.

— Мы видим, — слышно было, как диспетчер сглотнул. То ли от волнения, то ли от атмосферных помех, с успехом гасящих любую связь, но голос его начал дрожать и прерываться:

— Разведчик один… следовать инструкциям… м-м… включите маск…вку… сба…те скорость… шум…

— Вас понял, — ответил кто-то за меня моим голосом.

***

Следовало собраться с мыслями. Только вот индикатор не погасал, свечением своим впиваясь в подкорку мозга.

Конечно, и такое бывало раньше, что локаторы ошибались. Как тогда с вирусами. Впоследствии выяснилось, что он отреагировал на гены создателей, которые те впихнули в своё оружие, чтобы лучше поражать друг друга. Компьютер принял огромные скопления вирусов за поселения разумных жителей. Если нечто похожее ожидается и сейчас, вот же поднимется ор, наверное, даже почище, чем в предыдущий раз.

Самыми громкими будут голоса противников бессмысленной, с их точки зрения, программы поиска инопланетных цивилизаций: ведь ясно, что это не принесёт никакой выгоды для страны! В отличие от наращивания геолого-разведывательных экспедиций и строительства всё большего числа новейших охранных кораблей.

Та находка, стоящая жизни разведчику, стала отправной точкой, легитимировала разговоры о бесполезности столь затратной и бесперспективной программы, не имеющей никакого реального производительного характера. Она стала причиной жарких споров и бессонных ночей целого государства. Вирусы взбудоражили общественность даже сильнее открытия разумной жизни. Ведь такого результата никто не ждал, не готовился к нему.

Как я уже говорил, сотни бредовых идей выплёскивали из своих закромов институты, считающие своим долгом высказаться на эту тему, пока хлещущий кран с тупиковыми теориями не заткнул пробкой рабочий. Он отвечал на вопросы в прямом эфире одного из вечерних шоу, когда приглашённая молоденькая журналистка неосторожно задела тревожащую всех тему.

«Что я думаю?! — вдруг вскрикнул он так, что ведущая даже отпрянула. — Да ничего не думаю, страшно только! Почему? Да потому что я боюсь, что и после нас останется один мусор и вирусы. Все уши нам с экранов прожужжали, как такое возможно, что на планете нет ничего, кроме вирусов, словно оглупели все разом! Ведь ответ прост, как мой завтрак! У нас разве нет такого же оружия? Понятно, войн нет и не было уже… короче, долго, я не историк, одни «локальные конфликты», но так, на всякий случай, про запас, разве нет вирусного оружия? Вот и у тех было. И сегодня — оружие осталось, а создатели нет».

Конец ознакомительного фрагмента.