Проклятие девы

Роман П (2022)

Читатель найдет в книге альтернативную версию происхождения вселенной, небиблейскую историю жизни первых людей. Автор дерзновенно говорит о Боге, фантазирует на тему природы демонических сил. Далёкий монастырь слывет благодатным местом. Красота храма и окружающей природы, приветливость сестер и просто благоприятная атмосфера прославили обитель на всю страну. В один из прекрасных жарких дней в монастыре происходит массовое убийство. Агенту-мистику по прозвищу Прошиватель предстоит выяснить, кто стал виновником случившейся вакханалии. Чей-то грех послужил причиной проклятия некогда святого места или всё гораздо сложнее, чем просто слабость человеческой природы? Читателю предлагается история о жизни современных людей, связавших свою жизнь с Церковью. Содержит нецензурную брань.

Глава первая. Обитель

Дорога тонкой струёй вытекала из леса на обширное поле, которое пологими склонами ныряло под холодный поток речушки С. Резкий, неожиданный переход от леса к открытой местности воспринимался как переход от тьмы к свету, от рабства к свободе. Лес будто выплевывал человека из своего густо-зелёного рта на блюдо, как пережеванную, но оказавшуюся не годной к употреблению, пищу. Каждый, кто впервые ехал этой дорогой к монастырю, переживал подобные ощущения.

Асфальтное полотно с обратной стороны лесного массива сворачивало в ельник крутым, коварным изгибом. Только флегматичный водитель проезжал его с видом невозмутимым, разве что слегка углублённый, звучный выдох, выдавал скрытое недовольство этим проклятым участком дороги.

Далее путник на километры оказывался во власти вековых елей. Густыми кронами они поднимались высоко к небу и, то ли от старости, то ли нарочно, склонялись друг к другу вершинами, образуя над дорогой уродливый купол.

Здесь царил мрак.

Даже в солнечную погоду только случайно прорвавшийся через толщу хвои луч мог внезапно ослепить нахмуренного путника. Мхи, пеньки, мухоморы-переростки, валежник, шишки, сорванные ветром ветки с пожелтевшей хвоей — все служило атмосфере мрака и вносило свой вклад в жутковатость Монастырского тракта. Даже самый набожный паломник начинал сомневаться в рассказах об этом прекрасном, намоленном месте. «Здесь поселилась святость» — вот частый отзыв, как из людских уст, так и с различных интернет-ресурсов. Именно людская молва и вездесущая международная сеть сделали обитель вторым по посещаемости религиозным объектом в регионе. Лишь значительная отдаленность от основных дорог не дала ему стать номером один. Ещё двадцать лет назад сюда можно было добраться только по Большой реке. Между ближайшим районный центром и тогда ещё крепкой деревенькой, расположенной в полукилометре от обители в устье речки С, два раза в неделю курсировал речной трамвай.

С началом церковного возрождения местные власти при поддержке московских радетелей проложили сухопутную дорогу напрямик через древний еловый лес. Проложили варварски, наскоро, особо не заботясь о сохранении уникальных елей, крепко вросших в холодную землю среднерусской полосы. Дорога получилась узкой, на ней едва могли разъехаться малолитражки. А из-за небольшой холмистости территории ещё и извилистой, во многом опасной, особенно в тёмное время суток.

С тех недавних пор Лес затаил злобу на человека, где-то в глубинах своего тёмного естества проклял эту дорогу, которая ниткой прошла через самое его сердце, разделив древесное тело на две неравные половины. Человеческая рука беспощадно воткнула техногенную иглу в дышащий девственной грудью организм дотоле нетронутого дикого леса. Игла прошла сквозь него, протянув за собой каменную черную нить, которая, как заноза, причиняла невыносимую боль ни в чем неповинному перед человеком ельнику.

Несомненно, каждый кто впервые попадал в лес, покидал его другим, изменённым человеком.

Холодок поселялся в душе путника.

На протяжении шестикилометрового отрезка пути ельник своими невидимыми крючковатыми ветвями-отростками как искусный хирург пробирался в душу и тело человека и где-то в околосердечном пространстве аккуратно вживлял микроскопическое семя, из которого за считанные минуты прорастал холодок тревожности, необъяснимого страха перед какой-то неизвестностью. Грёзы о предполагаемом наслаждении, на которое рассчитывает всякий покинувший шумную цивилизацию ради переживания тишины далёкого святого места, рассеивались, уступая пространство в душе ненавязчиво нарастающей тревоге.

Только разглядев вдалеке пучок света, который как пуля, вылетал из дула некоего светового ружья и на огромной скорости пробивал сетчатку глаза, мрачное лицо путника невольно начинало меняться на радужное. Происходило сие постепенно. Сначала лёгкая улыбка озаряла нижнюю часть лица, потом спадало напряжение с носа и уже в последнюю очередь разглаживался лоб. «Свет всегда побеждает тьму». — Стандартная оптимистическая мысль делала попытку проигнорировать пережитую экзекуцию. Однако, зерно жути пускало цепкие корни и уже никогда не покидало несчастного человека.

Внезапное открытое пространство и обилие света моментально опьяняли паломника, вливали в него объёмную меру несомненности: «Действительно, место сие свято есть».

Человеку присуще на чувстве пережитого контраста делать для себя крайние умозаключения. Эти умозаключения чаще всего имеют бессознательную основу, в подобные моменты человек не совершает какого-либо анализа, мозговая подкорка делает выбор в сторону максимального сохранения сбалансированного, нормального душевно-эмоционального состояния. Это подобно тому, когда человек впервые решается, после долгих уговоров друзей и самовнушения, нырнуть в зимний морозный день в прорубь, и, ощутив на себе дискомфорт пребывания в студеной воде, после выныривания и выхода на лёд восклицает: «Как же тепло и хорошо у вас тут, на воздухе», совершенно не задумываясь о таковом эффекте как об определённых процессах теплообмена, происходящих в организме.

От окраины леса до монастыря было чуть больше километра. Слева и справа от дороги вершки плотно посаженного картофеля образовывали бугристое зелёное полотно. Картофелеводство было основным источником дохода обители. Слава о картофеле «по-монастырски» распространилась на весь регион. Успешно реализуемые клубни радовали людей всем своим существом: формой, размером, цветом, запахом, вкусом. Все чувственные рецепторы потребителя разом получали удовлетворение.

Несмотря на приобретённую известность и, как следствие, развившуюся туристическую привлекательность, монастырь не обрёл для себя богатых спонсоров. Поэтому труд был не просто благочестивой ширмой в рассказах монастырского экскурсовода, а действительно существенной частью сестринской жизни. Насельницы отчётливо понимали, что благополучие на предстоящий год зависит от добросовестного несения трудового послушания. Посему разных оттенков зелёные переливы в поле, образующиеся от лёгкого прикосновения летнего ветерка, свидетельствовали о высоком трудовом капитале, от которого напрямую зависел капитал денежный. Монахини, послушницы, трудницы невольно испытывали чувства гордости и независимости, которые с каждым годом укреплялись в женских душах. Эдакий монашеский феминизм сформировался в общине. Невидимой нитью он связал женские сердца и породил семейственные отношения внутри разномастного коллектива.

Община состояла из шести монашествующих сестёр (не считая игуменьи) и нескольких десятков послушниц и трудниц. Несмотря на древность и уединённость, обитель не стала центром притяжения для ищущих святоотеческого аскетизма и подвигов в духе преподобных Руси 14-15 веков. Многие кандидатки в монашеский чин, разочаровавшись в недостатке молитвенного благочестия, оставляли обитель. Монастырь прослыл трудовой артелью. Неслучайно ревнители чистоты православия прозвали его лежбищем картофельного монстра.

В солнечную погоду зелёное волнистое одеяло в противоположной от леса стороне упиралось в сияющую тонкую полоску — это невысокая белоснежная стена издалека встречала путника и словно пыталась выжечь через глаза из памяти впечатления от езды по зловещему Лесу. Монастырская стена была настолько белой, что отражая солнечные лучи, делалась ярче Солнца. Обитель словно старалась донести до каждого прибывающего сюда: место это святое, Самим Богом поцелованное, даже Солнце меркнет в лучах этой святости, и не смей усомниться в этом, человек.

Визитной карточкой обители стала приветливость насельниц. В формировании паломнической и туристической привлекательности гостеприимство и человечное отношение к приезжающим сыграли не меньшую роль, чем древность обители и красота окружающей природы.

Современный гостиничный комплекс стал вторым источником жизнеобеспечения монастыря. Уютные номера настолько изнеживали постояльцев, что забывалась первоначальная цель пребывания в святом месте: молитвенное делание. Морок и леность постепенно окутывали паломника, делали его заложником необыкновенно вкусного борща и румяных пирожков с картошкой. С той самой картошкой. Гостиница расположилась возле ворот на территории монастыря. Табличка с надписью «Hotel» была первым словесным обозначением, на которое обращал внимание гость, она будто говорила: сначала проследуйте в апартаменты, мол, это самое главное, всё остальное потом. При входе в обитель бросалась в глаза невероятная чистота и ухоженность территории, большая часть которой была засажена цветами.

Широкий тротуар прямиком вёл к великолепному собору. Собор словно был спущен с Небесного Царства в качестве награды за многовековую подвижническую жизнь монашествующих. Неказистый четверик был преиспещрён различными изразцами. Жучковый орнамент, ширинки, балясины поочерёдно в три ряда опоясывали стены храма. Самый верх по периметру был украшен кокошниками с зубчатым орнаментом по внутренней части полукругов. Оконные проёмы щеголяли рельефной плетёнкой.

Плетёнка была настолько натуралистична, что вызывала у проголодавшихся с дальней дороги гостей обильное слюноотделение. Грязноватая желтизна, пробивавшаяся из-под побелки, резко контрастировала с ослепительной белизной собора и напоминала собой румяные хлебобулочные изделия.

К трём стенам храма примыкали разного размера и исполнения, поражающие своей фундаментальностью, крыльца. Казалось, они зажали четверик в тески и не давали ему взлететь обратно к небесным пенатам. Крыльца были по-земному прекрасны. Их нарочитая телесность отяжеляла довольно простоватый куб храма. Даже витиеватая ажурность на стенах выглядела плоско по сравнению с объёмными, похожими на рельефные мускулы, украшениями крылец. Казалось, в их создании воплотились самые изощренные фантазии самых талантливых зодчих планеты. Каждое крыльцо было отдельным произведением искусства. Ни одной чертой, ни одной деталью они не походили друг на друга, благодаря чему собор с разных сторон выглядел неожиданно по-разному. На глазах у наблюдателя скучный симметричный четверик в верхней своей части превращался в интересный, играющий, ассиметричный в нижней части. Верх ещё оставался по-небесному простым, низ же — предался воле сложной, блуждающей человеческой мысли. Да, это судьба всего, что ниспосылается с неба на землю — оно срастается с ней и неминуемо подвергается трансформации под воздействием её чёрного, сырого естества.

Купола просматривались с трудом, они словно впивались в небесную подушку. Позолота металлических луковиц сливалась с лазурью небосвода, поэтому храм выглядел обезглавленным, только цилиндры барабанов неказисто торчали из покатой кровли сооружения.

Внутри храм был сплошным новоделом. Ничего не сохранилось из дореволюционного. Но, как и снаружи, продолжал поражать своей красотой. Если снаружи оставили о себе память каменных дел мастера, то внутри, по-видимому, решили впечатлить современников и потомков искусные резчики по дереву. Образа в иконостасе и отдельно висящие иконы на стенах были обрамлены тонко и скрупулёзно выточенным узорочьем. Мелкий рисунок увлекал глаза человека с первых мгновений и заставлял их пуститься в увлекательное путешествие по сложным лабиринтам резьбы. (Казалось, если бы была технологическая возможность обработать каждую молекулу деревянной заготовки, то резчики пренепременно занялись бы этим страстно, не щадя ни молекулы, ни атома).

Бег взгляда по искусно запутанным углублениям в досках рано или поздно выводил на позолоченное плато с ликами, нимбами, библейскими сюжетами и прочими признаками традиционной православной иконописи. Иконы, все до одной, были писаными, заказывались в лучших мастерских Русской Православной Церкви. Сие обстоятельство было гордостью сестёр и игуменьи — ни копейки бандитских денег не было использовано в благоукрашении храма. Об этом знали и прихожане, приезжавшие из города, и регулярные паломники, и временно поселившиеся трудники. Во многом, именно из-за такого редкостного в жизни современной Церкви факта, полюбилась народом обитель.

В целом, монастырь с первых минут пребывания в нём охватывал неотмирным вдохновением. Как-будто в лёгкие разом поступало в десятки раз больше воздуха. Воздух большими порциями проникал во все, даже давно уснувшие, клетки организма. И тем самым зарождал совершенно неизвестное дотоле чувство восторженности всем тем комплексом впечатлений, кои щедро буквально лились из каждого кубического метра, а может и сантиметра, занимаемого монастырем пространства. Паломник, турист, трудник становились пленниками этой иллюзии, созданной человеческими руками. Семя неконтролируемой восторженности попадало в тело человека с сильным потоком воздуха и врастало в околосердечном пространстве, рядом с уже прочно вросшим зародышем зловещего Леса. Оно также нещадно впивалось в человеческое естество и отравляло его ощущением неземного счастья.