Сатанинский Грааль. Приключения Энё Негьеши-2

Роман Кузьма

Будапешт в лихие 90-е – отнюдь не райское местечко, и Энё Негьеши, бывший студент-историк, а ныне – мелкий уголовник, не принадлежит к респектабельному классу. Он живёт с проституткой Кларой и мучится воспоминаниями о прошлом-будущем, которого не было. В то же время городской криминалитет неожиданно проявляет самый живой интерес к вернувшемуся из забвения древнему артефакту… Лихо закрученный детективный сюжет объединяет воедино мистику, коварство, бандитские «разборки» и, конечно, любовь!..

6

Акош пригладил свои светлые, как солома, волосы и посмотрел на Каталину сверху вниз. Девчонка в последнее время слишком увлекается наукой и преподавателями, подумал он, и в голову ей лезут разные глупости. Всё же её новая привязанность не сможет перерасти в нечто серьёзное, это скажет любой из тех, кто знает правду о ночной улице Ваци. Когда на днях Каталина пришла к нему и спросила, может ли он подыграть ей в одном небольшом мероприятии, Акош и бровью не повёл. «Конечно, малышка, весь мир для тебя. А что это за глупая затея, если не секрет?», — говоря так, он широко и как можно снисходительней улыбнулся.

Каталина начала юлить, и стало ясно: здесь замешан мужчина. Ни одна девка, конечно, не станет хранить секреты какого-то незрелого студента от сутенёра. Другое дело, если речь идёт о преподавателе — и Акош уже на следующий день знал, о каком именно, — который решил задействовать свою новую пассию в каких-то комбинациях. Судя по всему, имелась на продажу вещица, чей возраст, возможно, достигал двухсот-трёхсот лет, и Акош с трудом умерил раздиравшее его любопытство, чтобы не выдать себя прежде времени.

Свой интерес всегда нужно скрывать.

Проворачивая каждый месяц как минимум десяток подобных сделок, Акош досконально знал стратегию их организации: секретность, активное участие всех сообщников, игра на слабостях партнёра. Используя любые уловки, на которые Акош был мастер, следовало всячески разжигать интерес в противоположной стороне — и неуклонно повышать ставки; следуя этим законам, он никогда не оставался внакладе.

И тут Каталина решила сорвать куш на пару с каким-то хмырём, а его, Акоша — попросту отыметь!

Те, кто не понимал существующего порядка вещей, сталкивались с неизбежностью жестокого наказания. Данный случай, когда Акоша — возмутительно само по себе! — попыталась использовать его же собственная девка, явно обещал стать таковым.

Акош поделился новостью с приятелями, и те сперва даже подняли его на смех, но потом всё-таки согласились оказать необходимое содействие, если, конечно, дельце окажется достаточно выгодным. Акош пообещал, что за ним не заржавеет.

Он сразу заметил: Каталина и её приятель не знают об улице Ваци элементарных вещей, раз они решили вот так просто взять и использовать одного из ребят, простоявших на её мощёном тротуаре едва ли не всю свою сознательную жизнь.

Акош улыбнулся собственным мыслям. Если кусок окажется слишком маленьким, он и сам его с лёгкостью захватит, это очевидно, ведь с небольшими суммами люди расстаются сравнительно легко. Правда, само поведение Каталины, упорно скрывавшей свою «женскую», как она утверждала, тайну, свидетельствовало об обратном. Речь явно шла о чём-то по-настоящему ценном, причём, вероятнее всего, девушка видела это собственными глазами.

— Ну что, Липот понравился тебе? Этот дряхлый старец торгует здесь, сколько я себя помню. Поговаривают, ему не меньше ста лет.

— Мне он не показался старым, я бы не дала ему и пятидесяти, — улыбнулась Каталина, чуть выпятив грудь. Она явно путалась возбудить в нём ревность.

Акош смолчал, ограничившись улыбкой — он отчаянно надеялся, что девушка не заметит, как кровь отхлынула у него от лица. Чтобы улыбка не превратилась в болезненную гримасу, он вынужденно сжал внезапно посеревшие губы.

В памяти Акоша ожили воспоминания об имевшем однажды место посещении антикварной лавки. Липот продемонстрировал ему товар, отнюдь не столь невинный, как тот, что попадал на прилавок. Экспонаты настолько загадочного и в тоже время гадкого, будто источающего враждебность, внешнего вида встречались Акошу впервые. У него до сих пор подгибались коленки при одном воспоминании о том давнем визите.

— А что это за «антик», который ты хочешь продать? — вдруг спросил Акош. Преодолев страх, он решил использовать циркулирующий в крови адреналин в качестве источника собственной агрессии. В большой степени ему это удалось. Да кто она такая, в конце концов?

— Да такое, Акош, — взгляд её откровенно скользнул в сторону. Этого он уже не стерпел, тем более что все приятели в один голос потребовали для начала приструнить девицу, потерявшую, как видно, последние крохи ума.

Акош схватил Каталину за руки повыше локтей и прижал к стене. Ребята из пригородов не гнушаются вразумлять своих «кобыл» при помощи бритвенных лезвий — неоправданная суровость по меркам улицы Ваци, однако и здесь мужчина должен порой доказывать, что является настоящим kemeny.

— Что ты городишь, дрянь? — Первая пощёчина, после которой Каталина попробовала вырваться, только убедила его: дело пахнет деньгами. В таких случаях Акош останавливаться не привык — крепко выругавшись, он добавил ей ещё. Тут же, невинно улыбнувшись паре прохожих, он затолкал вяло сопротивляющуюся девушку в ближайшую подворотню, в которой уже всыпал ей по-настоящему. Сперва, как обычно бывает в таких случаях, в ответ слышались лишь проклятия, но вскоре злость Каталины угасла, и она, осознав своё бессилие, сползла вдоль стены, рыдая.

— Так что это такое? Откуда надпись? — Он вновь угрожающе занёс руку.

— Стой, Акош! Стой, не надо больше, — взмолилась она. — Это гравировка на какой-то вещи, которую ищет Карой — ну, ты его знаешь…

Акош только хмыкнул в ответ. Конечно же, он знал преподавателя истории Кароя Попрочи, большей частью понаслышке. Он давно уже получил подтверждение, что тот является подлинным вдохновителем столь необычного для Каталины поведения.

— Да, знаю. И что он ищет?

— Он не сказал. Акош, прости меня…

Нытьё Каталины начало его раздражать, и Акош поднял руку, требуя замолчать. Что-то в её рассказе было не так, даже если не учитывать самой по себе нерасшифрованной надписи на языке, доказательств существования которого не смогли якобы найти даже в университете. Что-то, без чего Каталина, несмотря на всю её непроходимую тупость, никогда не пошла бы на риск.

Конечно, она недоговаривала и откровенно лгала ему.

— У этого Попрочи что-то есть. Что-то очень ценное — и, готов побиться об заклад, невероятно древнее! Верно я угадал, а? — Уже по тому, как она хлопнула своими длинными ресницами, он сделал вывод, что не ошибся.

Акош расстегнул свою коричневую куртку лайковой кожи и выудил из внутреннего кармана пачку сигарет. Холёные пальцы скользнули в карман голубых, почти белёсых джинсов, чтобы извлечь небольшой футлярчик со сверкающей стальной зажигалкой.

Бросив подозрительный взгляд на Каталину, Акош щёлкнул кремнём, закурил. Не обращая внимания на привкус осевших на кончике сигареты паров бензина, он жадно затянулся.

— Что это? Говори, дура, потому что ты — в доле. Может, мы разбогатеем. — Акош широко раскрыл глаза, стремясь показать своё восхищение способностями Каталины, которые могли принести им сказочное богатство.

Незамысловатый приём, но он сработал — девушка заговорила.

— Это золотой нож. Он действительно очень старый. Ему не меньше тысячи лет. Карой говорит…

Акош оборвал её сбивчивую речь нетерпеливым жестом. Пусть знает: на улице Ваци никому не интересно, что там говорит какой-то Карой.

— Тысячу лет, говоришь? — Он недоверчиво прищурился. — Такого не бывает. Вещи не живут столь долго.

Он не преувеличивал. И Липот, да и любой другой торговец настоящим и поддельным антиквариатом подтвердили бы. Золотая вещь ни за что не сохранит на своей поверхности мёртвый язык — тот канет в Лету вместе с его носителями. Завоеватели всегда переплавляют захваченные трофеи — благородные металлы служат сырьём для новых, порой даже более изящных украшений.

— Я говорю правду, клянусь тебе! — Выражение лица Каталины служило доказательством её искренности. — Это очень примитивный нож, его выковали, может, ещё до нашей эры.

— И кто его купит? — с издёвкой спросил Акош. — Старик Липот?

— Да любой коллекционер! Там не в этом дело, — Каталина рывком поднялась на ноги. Вытряхнув сигарету из собственной пачки, она требовательным жестом дала знать Акошу: нужно прикурить. Снисходительная улыбка пробежала по тонким губам сутенёра — и он благодушно крутанул колёсико «зиппо»…

Каталина удовлетворённо затянулась:

— Нож обладает магической силой, это больше, чем деньги…

— Ну, понятно. — Акош, даже не пытаясь более слушать взбудораженную девушку, успокоил её грубоватыми, умелыми ласками и торопливо попрощался — у него ещё имелись дела.

— Держи, это тебе на косметику. — Он сунул в руку Каталине несколько крупных купюр. — Всё, иди домой и больше не волнуйся. Приведёшь этого Попрочи сюда, и мы всё ловко обтяпаем, он даже не поймёт ничего. Золото там наверняка низкой пробы, но ювелир за нож что-то даст, если он и впрямь увесистый.

Шлёпнув напоследок девушку по заду, Акош проводил её к выходу из подъезда и ещё с минуту следил за тем, как её фигура удаляется в вечерних сумерках. Даже после того, как Каталина растворилась в толпе, он ещё долго не мог отвлечься от мыслей о происшедшем. Наконец, мало-помалу гнев отступил, и Акош смог сконцентрировать свою мысль на происходящем.

На нож действительно мог найтись покупатель, причём весьма солидный, Липот или кто-то из тех, кто покупает у него наиболее ценные вещи. Лица эти, обладающие огромным состоянием и властью, даже не светились в людных местах, Липот сам бегал к ним на поклон.

Акош подумал: возможно, он действительно нащупал путь в высший свет… и испугался. Сначала загадочная надпись, а потом история с золотым ножом — всё это внушало ему безотчётный страх. Акош почувствовал, как его ладони и спина покрываются потом. Причиной тому, конечно, являлся Липот, слывший в Бельвароше колдуном; всё, что касалось сделок с этим антикваром, вызывало у Акоша непреходящее, близкое к панике беспокойство.

Он зашёл в ближайшее кафе и перекусил. Палинку[2] заказал, скорее, для успокоения, чем для аппетита. Воспоминания о давнем визите в подвал Липота, которые никак не оставляли его уже битый час, принуждали нервы дрожать, подобно натянутой струне. Дрожали и пальцы, когда он опрокидывал рюмку.

О старике, который выглядел от силы на сорок, шла дурная молва, и Акош был готов поклясться чем угодно: на то имелись все основания. События, происшедшие три с половиной года назад, до сих пор не укладывались у него в голове.

Он закурил сигарету, уже вторую подряд — и, как показали несложные подсчёты, восьмую за два часа, — в безнадёжной попытке обрести спокойствие духа и чёткость мысли.

Жизнь его имела сторону, тайную даже для полицейского куратора и подельников. Ещё в двенадцатилетнем возрасте отец, а вслед за ним и мать, сообщили своему единственному сыну, что тот — попросту чертёнок, давно заложенный в соседнем ломбарде. Акош тогда только рассмеялся в ответ и пошёл играть в карты с приятелями. Однако прошли годы, и настал момент, когда он убедился в правоте своих родителей.

Как-то раз Липот, его новый деловой партнёр, чья пропитанная скверной репутация отпугивала дружков Акоша, провёл его в подвал под своей лавкой. Содрогаясь, Акош вспомнил, как антиквар предложил ему, бывшему к тому же навеселе, пройти колдовской обряд.

Акош всегда уважал нечисть и считал себя её верным слугой; ещё учась в школе, он многократно участвовал в различных сатанинских ритуалах, считавшихся в его кругу более чем подобающим случаем, чтобы завязать удачное знакомство и укрепить существующую дружбу. Однако зрелище, представшее его взору в ту мрачную ночь, стало чем-то исключительным.

Спустившись по ветхой деревянной лестнице, они оказались в большом, но сильно захламлённом помещении. С потолка свисала то и дело мерцающая маломощная лампочка без абажура. Потемневшая от времени лавка, на которую присел Акош, имела прикреплённые ручные кандалы. Зловещее приспособление это, как оказалось, использовалось некогда для порки. Помутившемуся от алкоголя взгляду молодого «уличного коммерсанта» открылись многочисленные бурые пятна, почти наверняка кровавые.

— Ей полтора века, — с усмешкой, принудившей гостя побледнеть, сказал хозяин. — Австрийцы шомполами пороли на ней революционеров.

Акоша было не так-то легко запугать. Он с любопытством ощупал лавку.

— Да некоторые пятна совсем свежие. Что ты мне лапшу на уши вешаешь… — Он умолк, столкнувшись с весьма выразительным взглядом Липота; помолчав мгновение, Акош махнул рукой и рассмеялся. Осмотревшись по сторонам, он увидел разнообразные орудия пыток и убийства, некоторые — весьма причудливого внешнего вида. В дальнем углу виднелось подобие решетчатого железного шкафа со стенами, усеянными длинными смертоносными шипами. Он узнал её — печально известную «железную деву», бесчеловечное изобретение Средних веков.

Демонстрируя бесстрашие, Акош широко, хоть и натянуто, улыбнулся.

— Серьёзная вещь! Откуда?

Липот мерзостно захихикал в ответ.

— Бавария, семнадцатый век. Подойди-ка сюда, парень. — Сам не зная, почему, Акош повиновался. Когда он приблизился, старик показал ему массивную книгу в кожаном переплёте, наверняка очень старую.

— Читай! Показания Ханны Шмидт, отдавшей богу душу в этой самой клетке без малого триста лет назад.

Акош не очень хорошо знал немецкий, так как никогда, особенно на школьных уроках, не отличался прилежанием. Тем более, что витиевато построенные фразы и предложения отличались излишней сложностью, видимо, автор, записывая показания обвиняемой, пользовался каким-то архаичным диалектом. Он разобрал только то, что жертве исполнилось 22 года и что она являлась крестьянкой. Акош тут же сообщил это Липоту с обычным в таких случаях высокомерием. Даже дал понять, что понимает текст целиком, просто состоит тот из глупостей, недостойных внимания. Обычная увёртка.

— Да, правильно, Акош. Теперь прочти-ка вот это. — Липот протянул вторую книгу, также в кожаном переплёте, очевидно, являющуюся ровесницей первой. Хотя Акош и не сумел разобрать написанное там, он сразу обратил внимание на странную деталь: страницы были сделаны не из бумаги, а из пергамента.

— Муть какая-то, это даже не немецкий. Ничего разобрать не могу. А что там? — спросил Акош, добавив в свой голос скучающие нотки. Чтобы отсутствие у него интереса к содержанию книги выглядело как можно более убедительно, он даже сел на лавку и закурил.

— Это писали при помощи зеркала, так что буквы повёрнуты в противоположную сторону. Что ж, слушай: «Я, верный слуга Асмодея, вчера присутствовал при пытке Ханны Шмидт, обвиняемой нами в том, что она намазалась жиром убитого ей младенца и летала по ночам, сея страх среди обывателей, при помощи колдовства и чёрной магии наводила сглаз и порчу, лишала рожениц молока, а мужчин — их силы, других же, наоборот, соблазняла, внушая им греховные мысли и желания, и доводила тем самым до безумия.

Даже под пыткой оная Шмидт поначалу всё отрицала, уверяя, что любит Пречистую Деву Марию и Иисуса больше жизни, однако отец-настоятель, присутствовавший здесь же, с лёгкостью уличил её в ереси. Это было очень ловко и умно проделано, ведь Ханна не умеет ни читать, ни писать, и совершенно не разбирается в теологии. Тогда, благо наступила полночь, и силы Ада стали сильнее, мы, используя в равной степени пытку и уговоры, смогли принудить её сознаться в разврате и порче.

Отец-настоятель сказал, что ему этого достаточно, и поутру Ханну можно будет спокойно казнить, разве что она сознается в ереси — и тем облегчит свою участь. Раскаяние — единственный путь к спасению, убеждали её мы, и Ханна, истекая кровью и слезами, вскоре согласилась. Имея её признание, мы стали требовать большего, убеждая несчастную: чем больше зло, от которого она отрекается, тем более яркий свет всепрощающей Божьей благодати прольётся на неё. Железо в который раз доказало своё превосходство над живой плотью, и Ханна, запертая в «железной деве», изрекла необходимое признание, поставив под ним крест собственной рукой. К сожалению, причинённые ей раны оказались слишком глубокими, и вскоре она впала в забытьё, а поутру скончалась, лишив нас возможности провести казнь при большом стечении народа. Сейчас я, отец-настоятель, бургомистр — и ещё с десяток честнейших граждан Зальцбурга, — принеся сию жертву нечистому, рассчитываем на ответную милость, включая долголетие, благополучие и разнообразнейшие телесные услады, к коим и приступим в ходе начинающейся чёрной мессы…».

Акош расхохотался, и Липот, издавая резкие, гортанные звуки, отдалённо напоминающие птичий клёкот, присоединился к нему. Акош, сперва удивлённый двуличностью автора, вдруг понял, что на самом деле мир с тех пор не очень-то изменился. Он и сам жил по тем же правилам, одно из которых гласило: в церкви заводятся приличные знакомства, а на тайных оргиях они достигают уровня неприличных — но куда более серьёзных и плодотворных.

Тем не менее, он не мог поверить в услышанное.

— Это подделка!

Липот пожал плечами.

— Написано — и подписано, мой мальчик. На пергаменте из человеческой кожи. Чернила содержат кровь, тоже человеческую — это подтвердил один мой знакомый, он работает судебно-медицинским экспертом.

Акош вновь рассмеялся, даже думая простить это «мой мальчик», когда Липот вдруг стал удаляться от него с головокружительной быстротой. Казалось, дело происходит в кино, и камера, наведённая на антиквара, отъезжает назад. Мгновением спустя Липот уже находился на другом конце туннеля, всё равно ведущего, куда бы ни повернулся потрясённый Акош, к антиквару, о котором все говорили — и Акош слышал это десятки раз, чёрт возьми! — что тот — колдун.

Когда Липот вновь заговорил с ним, Акоша уже сжал в своём властном кулаке всемогущий Страх, и он готов был выполнять любые приказания старика. Указаний, однако, он так и не получил, по крайней мере, его разум, сформировавшийся в привычном мире, не получил.

Липот продолжал читать, и душа Акоша наполнялась благоговейным трепетом, слушая слова на неизвестном языке. Наконец, с некоторым удивлением, словно всё происходило с кем-то другим, он почувствовал, как опускается на колени. Он повиновался требовательному приказу, исходившему из маленького, как у ребёнка, рта этого потустороннего существа. Липот стал стремительно приближаться, увеличиваясь в размерах, пока его рука, наконец, не легла Акошу на плечо. В тот миг, полностью осознавая, что происходит, он принёс клятву вечной верности на этом уродливом, ненавистном и в то же время вызывающем восхищение каждым своим звуком языке.

Акош осмотрелся по сторонам. Он снова пребывал в кафе, вокруг сидели не обращающие на него внимания посетители. Скучные, ограниченные людишки! Они и не подозревают о существовании и близком соседстве жутких и таинственных сил. Пуская корни в далёкое, покрытое сумраком прошлое, когда предки человека ещё лазали по деревьям, эти силы обладают могуществом, поражающим всякое воображение.

За годы, прошедшие с тех пор, он неоднократно убеждал себя: Липот просто дал ему какой-то наркотик и воспользовался гипнозом, чтобы сломить ослабленную волю, но всякий раз, уже почти утвердившись в таком мнении, чувствовал, что при одной мысли о колдуне-антикваре ноги его начинают слабеть, а всё тело покрывается холодным, липким потом.

Страх всё ещё владел им.

Сил для того, чтобы обсудить случившееся с кем-либо из знакомых, он в себе так и не нашёл, да и Липот никогда не напоминал о том случае. Однако что-то в их отношениях решительно, непоправимо изменилось, и все, наблюдавшие их разговоры со стороны, подмечали это. В глазах Акоша вдруг появлялось заискивающее выражение, и он охотно шёл на любые, даже заведомо невыгодные предложения, если те исходили от маленького антиквара.

Акош тихо, едва слышно выругался, пытаясь вернуть себе уверенность. Посмотрев на часы, он подумал, что и сын, и жена, уже, должно быть, вернулись домой. Его благоверная заведовала сейчас отделом в супермаркете; финансовая независимость порой придавала Эве наглости, в результате чего она завела себе привычку пилить Акоша, когда тот возвращался домой нетрезвым.

Он терпел это, в конце концов, их квартира досталась Эве в наследство от родителей.

Оставалось ещё раз обдумать сегодняшние события, прежде чем идти к семье. Вплоть до этого момента он сохранял уверенность, что Липот подчинил его, произнося заклинания на исковерканном венгерском или немецком языке, в котором слова выговариваются наоборот, однако надпись, продемонстрированная Каталиной, свидетельствовала: всё обстоит совершенно иначе. Существовал какой-то особый язык, неизвестный современной науке, и предметы, дарующие волшебную силу тем, кто ими владеет.

Акош жёстко, по-волчьи улыбнулся и встал из-за стола. Если ему удастся добыть этот золотой нож…

Шагая по улицам вечернего Бельвароша — как раз прошёл лёгкий дождик, и Акош то и дело наступал на крошечные лужицы, — он предался размышлениям о том, что бы сделал, если бы сам стал колдуном. Бросил бы вызов Липоту, который так унизил его?..

Уже свернув в давно ставший родным проулок, он заметил: вокруг происходит что-то странное. Ветер, непривычно сильный, нёс обрывки бумаги, сдирал извечную грязь с мостовой, даже поднимал в воздух содержимое мусорного бака. Небольшие вихри, кружащиеся тут и там, преграждали путь Акошу.

Он застыл. Переходить к активным действиям первому почему-то не хотелось. Кто знает, не опасны ли эти вихри? В любом случае, одежду придётся отправить в стирку. В конце концов, мелькнула мысль, такое ведь не может продолжаться вечно.

Последнее оказалось правдой, однако в несколько ином смысле, поскольку маленькие вихри не рассосались, но начали собираться в один большой. Смерч этот, дико завывая, вскоре достиг высоты третьего этажа. По мере поглощения им своих меньших сородичей скорость вращения заметно снижалась, что опять вселило в сердце Акоша надежду на благоприятный исход.

И вновь его постигло жестокое разочарование. Едва ветер утих, взору менялы и сутенёра предстал огромных размеров жук, видимо, скарабей. Пятиметрового роста тварь угрожающе тянула свои омерзительные мохнатые лапы к хрупкому человеческому телу. В горле поднялся, так и не прозвучав, отчаянный крик; Акош ещё нашёл в себе силы отступить на пару шагов, но, упёршись спиной в стену, ощутил уже совершенно неописуемый ужас.

Он замер, не находя в себе сил даже пошевелиться.

Скарабей, источая гнилой смрад, приблизился к своей жертве вплотную и сжал её в смертельных объятиях. Акош, бессильно махавший руками и ногами, оказался в воздухе; шестиногий монстр поднёс свою жертву к огромной пасти. Изогнутые кинжалоподобные клыки зловеще щёлкнули…

Эта тварь явно собралась полакомиться человеческой плотью.

Устрашающего вида голова оказалась настолько близко, что её можно было рассмотреть в мельчайших деталях, столь отвратительных, что разум отказывался поверить увиденному. Тёмно-коричневая, почти чёрная, кожа на вид напоминала резину, от её горячей поверхности шли ударявшие в нос зловонные испарения. Пасть далеко выдавалась вперёд, как у хищных зверей, однако её ребристая, кожистая поверхность выглядела непривычно и чуждо. Исходившие от навозного исполина флюиды ненависти ко всему живому, казалось, подчёркивали связь чудовищного жука с глубинами преисподней.

Заглянув в неестественно большие, выпирающие в стороны округлые глаза, Акош получил подтверждение своей догадке. Разделённые на множество маленьких многоугольников-фасеток, они загадочно поблёскивали в темноте. То и дело один из участков глаза оказывался на свету, пуская необычные отсветы; прищурившись, Акош улучил подходящий момент и смог, как в зеркале, различить картинку внутри.

Вместо собственного отражения он лицезрел нечто иное — отражая мысли исполинского насекомого, в фасетке виднелось обнажённое мужское тело, методично расчленяемое мощными челюстями и постепенно перевариваемое в полупрозрачном желудке.

Акош не выдержал и закричал. Потом лицо его словно сжало стальными тисками; он почувствовал, как кожу и кости медленно протыкают длинные, тонкие клыки. Крик Акоша становился всё громче, пока на него не обрушилась тьма.

Сознание возвращалось очень медленно, как утренний лучик света, робко шарящий в потёмках. Наконец, Акош почувствовал, что всё ещё жив. Всепоглощающая боль, от которой буквально разламывалась голова, стала прямым тому подтверждением.

Мертвецы не способны ощущать боль, это он знал наверняка. Слабое, но всё-таки утешение.

Акош, напрягшись, пошевелился — и понял что лежит ничком в куче мусора. Грязь набилась в рот, в ноздри — и даже в уши. Когда он смог, наконец, приподняться и встать на четвереньки, охватившее его естество с самых первых мгновений желание проблеваться взяло верх, и Акоша вырвало. Тогда, почувствовав некоторое облегчение, он встал и, пошатываясь, побрёл к своему подъезду, с каждым стоном посылая мысленные проклятия Липоту — несомненному виновнику происшедшего. На ходу Акош ощупал себя, проверил карманы. Бумажник, мобильный телефон, золотые украшения — всё осталось при нём, значит, с момента падения, о котором свидетельствовала запёкшаяся кровь на голове, прошло совсем немного времени.

Часы, оказавшиеся в рабочем состоянии, подтвердили это. Шатаясь, он вошёл внутрь, и, держась одной рукой за перила, начал медленно, одну за другой, отсчитывать ступени, которые, наконец, привели на второй этаж. Отперев дверь своим ключом, Акош, не отвечая на расспросы Эвы, прошествовал в спальню и, едва сняв куртку, рухнул на постель, чтобы проспать почти двенадцать часов подряд.

Он даже не разулся.