Сумерки

Роман Конев, 2022

Шесть историй. Шесть человек. Непростой финал. Книга о цене ошибки, хрупкости мечты и близком дыхании смерти. Жизнь – это тонкая линия между настоящим и вымышленным. Это старик в хосписе на краю холодной вечности. Подросток, несущийся с холма навстречу неизвестности. Проститутка, продавшая покой за глиняные черепки. Талантливый пианист в мучительных поисках признания. Многодетный отец, жаждущий вырваться из бедности. И несчастная безработная, ставшая свидетелем катастрофы. Иллюзия против реальности. Сила духа против отчаяния. Случайная встреча на выходе из запутанного лабиринта приведёт к неожиданной развязке. Комментарий Редакции: Мглистые, местами – отталкивающе-притягательные, странно чарующие и даже надламывающие, шесть интригующих историй Романа Конева умеют шокировать, напрягать, а порой и вовсе оставлять без дара речи.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Сумерки предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Часть 1. Порочная чистота

Часть 2. Оставляя надежды

Сон долго не приходил. Старик давно потерял счёт времени, неподвижно вслушиваясь в дыхание ночи. Время больше не играло роли. Стрелка его часов замерла на границе вечности много лет назад. Призывы к забвению не приносили плодов. Рассеянное сознание не хотело покидать истерзанное застарелой болью тело. За окном в холодном, мертвенно-бледном свете луны на отливе восседал ворон. Вещая птица принесла важное послание, содержание которого не составляло труда расшифровать. Старик умирал. И умирал с высоко поднятой головой, не испытывая и капли примитивного страха. Продолжительное путешествие по запутанной стезе жизни подходило к концу. Чернеющие обводы отвесного обрыва становились всё ближе. Там внизу, в непроницаемой мгле, где ему и предстояло сгинуть, не было ни рая, ни ада, ни хрустальных городов, ни ушедших ранее родственников-проводников. Всё это выдумки нездорового воображения, ставящего цель подавить бессмысленный страх перед неизбежным. Там не было ничего, кроме бесконечного забвения. И мерзких Сущностей.

В бледном сиянии ночи тревожно качнулась ветка, и ворон исчез. Но Старик знал, что видел ворона, а не причудливую игру теней. У некоторых лекарства вызывали видения, порой самые жуткие, да только он их не принимал, ограничиваясь антидепрессантом с седативным действием вроде амитриптилина, который в его случае не усыплял, а, напротив, прочищал разум. Зрение перестало быть острым, но глаза не подёрнула катаракта. Древняя птица сообщила, что конец близок. Он знал это без неё и не мог дождаться затянувшегося избавления.

В одном из журналов мифической юности он как-то прочитал, что когда погибает ворона, все птицы стаи поднимают отчаянный крик, после чего резко замолкают. Это ненужное, по сути, знание так сильно на него повлияло, что он пронёс его через всю жизнь. И конечно, он мог отличить ворона от вороны, ведь это две разные птицы. За стеклом ему явился именно ворон, просто память заодно подсунула и эти удивительные сведения.

Он делил палату ещё с двумя стариками. Стоя на пороге смерти, они могли похвастаться отменным сном. Одного из них, дряблого сгорбленного коротышку, он про себя называл старым пердуном. И имел на это полное право, потому что сукин сын безбожно портил воздух без перерыва на отдых, словно не питался ничем, кроме гороха.

Сквозь стены больничной палаты пробивались громкие стоны чужих страданий. Сдавленные крики проникали через дверные щели и вентиляционные шахты, надолго застревая в мозгах. Когда бессонница выигрывала очередной раунд в неравном поединке, он слушал вопли стариков в качестве наказания. То есть каждую ночь. По характеру звука он определил, что приступ нагрянул к пациентке в палате под номером пять. Врачи опять не рассчитали дозу обезболивающего. Придётся дежурной медсестре экстренно исправлять недочёты, иначе несчастная поднимет на уши весь хоспис и лишит вымученного покоя остальных онкобольных.

Старик достал хранившийся под подушкой портативный радиоприёмник. Битый час возился в темноте с наушниками, распутывая морские узлы старческими пальцами. И как только у них получалось так заплетаться. Без наушников пришлось бы заткнуть уши ватой. Он был готов слушать умиротворённую тишину, но не выраженную в крике боль.

Вставные корпуса наушников выпадали из раковин, зато занимали мало места. Пришлось вдавить их глубже. Китайский приёмник озарился желтоватым свечением. Колёсико поиска радиостанций заедало. За триста пятьдесят рублей быть по-другому и не могло. В отсутствие усилителя встроенная антенна принимала сигнал весьма посредственно. Старик был рад и этому. Через волны статического шипения пробился тёплый голос ведущего радио «Сумерки». Название так себе, в отличие от содержания. Да и выбор музыки не сильно раздражал, а порой и радовал, что в возрасте Старика было редкостью.

Отгородившись от мира, Старик закрыл глаза в ничтожной надежде, что получится заснуть.

Когда-то у него было имя, как и у каждой вещи в этом мире. Он откликался на него, иногда гордился, если получалось в чём-то оказаться лучше других. Теперь же он просто Старик. Таковым он себя чувствовал и так хотел, чтобы его звали. Почти как у Хемингуэя, только без моря. И не акула пожирала марлина по частям. Это внутренности Старика поедал проклятый рак, растягивая неминуемый финал. Природа решила пошутить над ним напоследок, избрав неторопливый способ убийства в отличие от инсульта-инфаркта или зазевавшегося на зебре водителя, где шансов быстро отправиться в сырую землю или печь крематория было значительно больше. Ирония вышла несмешной. Старик привык разжёвывать горькие пилюли, не запивая водой.

В редкие моменты сна к нему приходила умершая шестнадцать лет назад жена. Её век оказался коротким, всего семьдесят пять лет, большую часть которых они провели вместе. Много лет Старик скитался в одиночестве, не находя покоя в скудной повседневности. Как же он злился на неё, испробовав кошмарный вкус одиночества. Пыльный и грустный. Как неделями не выходил из дома, потеряв интерес ко всему, кроме смерти, прихода которой жаждал. Какие только мысли ни приходили тогда в голову. Что-то остановило от петли и от алкогольного беспамятства. Не страх, не трусость и не низкий потолок квартиры. Что-то необъяснимое, циркулирующее на заднем дворе восприятия, чему он не смог найти объяснение.

Он так и не справился с горем до конца. Время не вылечило сердечные раны. Оно лишь притупило скорбь, заполнив дыры никчёмной суетой.

Появляясь в сновидениях, Людмила искрилась радостью. Проживая во сне сладостные мгновения, он мог улыбаться, чего не делал в реальности. Прикосновения любимой женщины вызывали отклик в потрёпанном теле. Даже проснувшись, он продолжал осязать нежные касания. Жаль, что сны посещали его нечасто.

А по ночным коридорам бесшумно плавала Смерть.

Он прозвал это существо нейтральным словом «Сущность». Впервые он столкнулся с одним из них ровно трое суток назад, отправившись опорожнить мочевой пузырь в расположенный на этаже туалет. Обычно он терпел до утра, поэтому не налегал на жидкости перед сном. Представить себя с катетером в уретре и наполненным мочой мешке на поясе он не мог. Как и в облепившем зад подгузнике. Пока сердце перекачивало кровь, а ноги двигались (пусть и при помощи трости), он не хотел унижать своё человеческое достоинство. Порой приходилось стоять над писсуаром по полчаса, по капле выдавливая из себя жидкие экскременты, но оно того стоило. Упрямство принесло ему немало вреда, но меняться за несколько дней, часов, недель до смерти не имело смысла. Рак поджелудочной железы прикончит его быстрее, чем он решит усмирить тяжёлый характер.

Он заверил дежурную сестру, что в состоянии справиться со своим детородным органом в одиночку, избавив её от никому не нужной неловкости. Навстречу ему двигалось бесформенное серое облако, которое он сначала принял за тучного сотрудника хосписа, вырядившегося в странные одежды. И только практически поравнявшись с нелепым созданием, понял, что ошибался. Высота существа достигала полутора метров. Сквозь плотный дым или туман с бешеной скоростью метались молнии. Клубки искрящихся змей выписывали знаки бесконечности, не выходя за пределы бестелесной оболочки. Сущность висела над полом и, похоже, прекрасно обходилась без рук, ног и головы.

Волосы на теле Старика повсеместно зашевелились. По затылку растекался арктический холод. Мороз спускался по спине и проникал в желудок. Старик даже забыл, куда шёл. Первой мыслью, прорвавшейся через оцепенение, стало убеждение самого себя, что галлюцинации вызваны противоопухолевыми алкалоидами, которые, как он подозревал, ему подмешивали в еду. С другой стороны, в хосписе не лечили, а снимали боль и ухаживали. В общем, готовили людей к уходу. Его гипотеза не стоила выеденного яйца.

До второй мысли дело не дошло, так как Сущность в буквальном смысле просочилась сквозь стену, в палату номер восемь, оставив Старика стоять посреди коридора с раскрытым ртом и переполненным мочевым пузырём.

Медсестра подняла голову от книги и внимательно посмотрела на Старика. По выражению её лица он догадался, что она никакое существо не видела. Ему оставалось только зайти в чёртов туалет. Заглядывать в палату, где скрылась Сущность, мог только безумец.

Сидя на унитазе, он испуганно ждал, когда в его маленькую кабинку проползёт непонятная гадость, при виде которой в жилах стыла кровь и чьё место на шесте огорода в качестве пугала. Но так и не дождался.

Наутро он узнал, что в восьмой палате скончался пациент. Отошёл во сне, без яростных приступов боли. Мертвеца обнаружил врач, проводивший утренний обход. Смерть в хосписе скорее исключение, чем правило. Мало кто хотел умирать в больнице среди незнакомых людей. Родственники обычно забирали безнадёжно больных домой доживать последние дни в знакомой обстановке.

Тогда-то Старик и сложил всё воедино, получив на выходе складную теорию о предназначении Сущности. Поделиться с кем-то своим открытием он не мог. Доказательств встречи со Смертью представить не мог. Его посчитали бы сумасшедшим и точно стали подкладывать в суп порошки, провоцирующие мигрени. Старик мог только молчать, проводя дни в тихой печали.

Последующие ночи он Сущность не видел. Справедливости ради стоило сказать, что с тех пор он боялся выходить в коридор по ночам. Всё ждал, когда она навестит его. Мог только представлять, что она делала, проникнув в палату. Высасывала жизненные силы, дотрагивалась, зависала над телом. Что-то да делала, и для этого ей нужно было находиться рядом с человеком.

Не успел он подумать, что этой ночью не избежать происшествий, как предчувствие начало сбываться. Через неподвижную дверь палаты проступили знакомые очертания несущей смерть фигуры. В помещении сразу появился сильный, как во время грозы, запах озона. Движением пальца Старик выключил приёмник. Растительность на некогда могучем теле выпрямилась. Он не сомневался, что гость пришёл по его душу.

Вертикальное облако задержалось в центре комнаты, излучая безмятежный серо-голубой свет. Старик мысленно начал просить прощения у всех, кого огорчил в запале злости. Память стёрла многие лица и ещё больше имён. Почему-то вспомнилась война, пришедшаяся на позднее детство, разорванная снарядами земля, смотрящие в пустоту глаза убитых солдат. Голод и желание мстить. Подмосковный колхоз со стадами коров, вязнущих в раскисшей грязи. Мирная жизнь, учёба в школе рабочей молодёжи, свадьба и вереницы длинных столов с молочными скатертями. Прожитое не вернуть и не отнять. Чёрные пятна на белом фоне. Белые пятна на чёрном фоне. Белого, к счастью, чуть больше. Всё как у всех. Немногие из поколения двадцатых прошли столь длинный путь, как он. Вот пришёл и его черёд пополнить безликие сонмы судеб, беспощадно слизанных с лица истории.

О многом жалел Старик в ожидании смерти. О растраченных на пустую шелуху годах. О непознанной радости отцовства. Несбывшихся мечтах. И ведь ничего недостижимого. Да что теперь горевать. Жил эгоистом, ни с кем не считался, вот и вся правда. И Людмилу со свету сжил раньше срока, не уберёг. Одно слово — «дурак».

Наэлектризованный сгусток проплыл в дальний угол палаты к дремлющему старику с вздутием живота. Астральная Сущность вытянулась вдоль распростёртого тела на небольшой высоте, выхватывая спящего из потёмок. Из мешкообразного чрева вылезло множество светящихся игл. Тонкие нити погрузились в неподвижное тело сквозь одеяло. Что бы Сущность ни совершала, старик это не чувствовал, продолжая пребывать во сне. Старческое лицо прорезали бесчисленные продольные морщины. Из открытого рта вырывалось прерывистое сопение.

Так продолжалось около минуты. Насытившись, потусторонняя Сущность втянула в себя прозрачные спицы. В этот момент старик открыл глаза. Невидящий взор упирался в потолок. Он облизнул обветренные губы таким же шершавым языком.

— Пить! — разрезал застывшую тишину короткий возглас. Обессиленная рука потянулась к экстренной кнопке прямо через пожирателя душ, но обвисла на полпути.

Старик без имени, наблюдавший за происходившим действом со стороны, мог лишь безучастно лежать на своей кровати. Сверкающие молнии внутри Сущности изменили цвет на пасмурно-черничный. Оно переваривало похищенное содержимое, дрейфуя в сторону Старика.

Старик почувствовал на себе взгляд существа, у которого не было глаз. Жуткий холод сковал дыхание. Безликая Сущность приблизилась, явно что-то подозревая. Старик ждал, когда в него вопьются десятки игл. Он не боялся смерти, но её приспешник внушал ему неприязнь. Не так он представлял себе конец. Не это хотел видеть перед тем, как над ним сомкнётся мрак.

Из аморфной субстанции высунулась одна-единственная игла. Длинное шило вошло в лодыжку. Старик ощутил в этом месте терпимое жжение, не шедшее ни в какое сравнение с агонией, которую он подчас выдерживал при вспышках жутчайшей боли внизу живота.

— Пить, — повторил изнемогающий от жажды человек в недосягаемой дали.

Напустив напоследок в распираемое разрядами брюхо серой пелены Сущность исчезла. Не прошла сквозь стену, а просто бесследно испарилась. Света в палате заметно убавилось. По стенам заползали тени растущего за окном дерева.

— Пить, — вновь раздался надтреснутый голос.

Старик не понимал, почему его процедура отличалась от той, что он видел минутой ранее. В его ощущениях ровным счётом ничего не изменилось. Тупая тянущая боль в кишках, повсюду его сопровождавшая на последней стадии рака, неусыпно трудилась и ночью. Горло не пересохло, пульс если и участился, то ненамного.

Он встал с кровати и наполнил кружку водой из чайника. Вставил туда трубочку с изогнутым концом и подошёл к кровати издыхающего старика.

— Позвать медсестру?

Жадно пьющий старик покачал головой. Несмотря на недостаток света, он казался бледным. Нахмуренный лоб покрывала испарина.

— Ты её видел? — спросил он.

— Кого? — напрягся Старик.

— Смерть. Ты что-то видел, я знаю. Скоро меня не станет, ты можешь открыться мне. Твой секрет я унесу с собой.

— Я всё-таки позову дежурную сестру.

Умирающий старик схватил его за руку. При других обстоятельствах он бы услышал гневную отповедь с требованием убрать свою пока ещё не ломанную лапу.

— Что она со мной сделала?!

— Не знаю, — признался Старик. — Примерно то же, что ты сделал сейчас с водой.

Человек, находящийся на грани смерти, осмысливал слова Старика. Его грудь тяжело поднималась, лёгкие неохотно принимали в себя воздух.

— Всё произошло из праха и всё возвратится в прах^[6].

— Да ты никак фаталист.

— О нет, моя вера крепка, за свою душу я спокоен. На кого они похожи?

— Кто?

— Провожатые, кто же ещё.

Старик задумался. Как описать в красках мешок с молниями?

— На сборщиков дани, — сказал он. — Ничего общего с библейскими картинками. Не человек и не животное.

— Энергия, значит.

— Аккумулятор, я бы сказал. Ты бы не захотел встретиться с таким в тёмном переулке.

— Мы все создания Божьи. И обличье не важнее содержимого.

— В полёте фантазии твоему Богу определённо не откажешь.

— У нас с тобой один Бог.

— Э, нет, брат, речи о Боге прибереги для неокрепших умов. Мой коммунистический дух, пусть и преданный, будет этому противиться.

Умирающий старик указал трясущимся пальцем на прикроватную тумбочку.

— Фотография там… Хочу последний раз посмотреть.

На цветном снимке за накрытым столом сидело три поколения людей. Ещё моложавый, не ссохшийся старик натянуто улыбался в кадре рядом с женой. Девочка прижимала к себе тряпичную куклу. Её родители держали поднятыми стаканы явно с чем-то горячительным. Снимок был сделан лет пятнадцать назад.

— Твоя семья?

— Моё наказание.

— Вон оно как. Чем же ты прогневал своего Бога?

— Позволил страстям задурить дочери голову.

— Наркотики?

— Отсутствие уважения к родителям.

Оба старика замолчали, им некуда было спешить. Через приоткрытое окно в палату проникала ночная свежесть. Первым тишину нарушил Старик.

— Девочка — это внучка?

— Самая здоровая часть червивого тела моей семьи. Она им как кость в горле.

— Им?

— Её так называемой матери и бестолковому отцу.

Старик сделал вывод, что жена его собеседника умерла. В этом они были похожи.

— Как же ты допустил это?

— На том свете за всё отвечу.

Старик не стал его разубеждать. Сам он верил, что отвечать за всё приходится уже на этом свете. Под «всё» он понимал действительно всё. И хорошее, и плохое.

— Передай внучке… Наташе, что шкатулка под яблоней, — сказал старик.

Последняя просьба без пяти минут мертвеца казалась Старику странной. Он обдумывал её, опираясь на трость, с которой нигде не расставался.

— Я постараюсь, — наконец сказал он. — Если буду жив.

— Благодарю тебя, — прошептал старик слабым голосом. — Запомни, шкатулка под яблоней! Только внучке, ни в коем случае не её полоумной матери или подлому отцу.

— Шкатулка под яблоней, — проговорил Старик, пробуя слова на вкус. — Что ты чувствуешь?

— Слабость.

— Тебе надо поспать.

— Я умираю.

— Не стоит торопить смерть.

— Как? Как ты можешь её видеть?

На этот вопрос у Старика не было ответа. Никаким даром он сроду не обладал. Разве что мог наживать себе врагов, не прилагая усилий.

— Мне нужен номер телефона твоей внучки, — сказал он.

Но старик, которому он дал слово, не хотел упрощать ему жизнь. Он заснул своим последним сном, навсегда покинув и этот мир, и эту вселенную, и то, что находилось вне её пределов. На его застывшем лице чудесным образом разгладилась часть морщин.

Старик помолчал у изголовья кровати усопшего. Рыться в чужих вещах он считал недостойным. И не собирался расшибаться в лепёшку ради внучки сопалатника. В шкатулке наверняка лежало что-то материальное, деньги или драгоценности. Но, как и обещал, постарается донести послание до адресата.

Он был единственным, кто слонялся по коридору хосписа в третьем часу ночи. Заспанная сестра заметила его прежде, чем он подошёл к её посту в своей полосатой пижаме.

— Не корите себя, — деликатно заметил он в ответ на виноватое выражение лица женщины. — Радуйтесь, что способны быстро засыпать.

Она вымученно улыбнулась. Не нужда заставляла её гробить здоровье в очаге страданий. Мир изменится в лучшую сторону, если таких людей станет больше.

— Что-то случилось?

— Иначе зачем я здесь, — сказал он, отметив про себя, что находится не в том состоянии и возрасте, чтобы кокетничать по ночам с женщиной младше себя лет на пятьдесят. — В одиннадцатой палате только что скончался пациент.

— Боже ты мой, — прошептала она. — Вы уверены?

— Как и в том, что моя очередь не заставит себя ждать.

— Какой кошмар. — Она уже звонила санитарам для эвакуации тела в морг. — Бросьте так говорить.

— Брошу, когда помру, — отозвался он и пространно добавил: — Конечная остановка всё ближе.

Прихрамывая на левую ногу, Старик размеренно направлялся в столовую. Ночное бдение неотвратимо усиливало аппетит. Желание поесть не отступало даже перед лицом близкой смерти. Овсянка с бутербродом снизят накал страстей в перекрученных внутренностях. Была ещё одна причина — на пустой желудок нельзя принимать обезболивающие таблетки. А он собирался начать приём анестетиков. Врач дал добро, назначив анальгетики с труднопроизносимым названием. Старик надеялся, что они не прожгут дыру у него в животе. Рак прекрасно справлялся с этим в одиночку.

Утреннее оживление понемногу спадало. Гости хосписа разбились на кучки, просаживая время в обсуждении ничего не значащих мелочей. Кто-то просто сидел с отуплённым видом, то ли под действием наркотиков, то ли от осознания конца жизни. Таким было хуже всего. Тепловизор показал бы очаги красных пятен, но их сердца ничем не отличались от замшелых камней, давно угаснув.

Под утро санитар подготовил кровать умершего старика для нового постояльца. Возможно, сразу после завтрака в палате появится очередной больной.

Перед входом в небольшую столовую на стене крупными буквами выведен девиз благотворительного фонда помощи хосписам. «Каждый сам художник своей жизни. Какую краску выберешь ты?».

Ориентируясь на запах еды, Старик подумал, что его краски безнадёжно засохли.

Спустя полчаса он шёл к лифту, рассасывая во рту леденец, снимающий сухость. Из перевязочной распространялся запах гниющих язв, сдобренный амбре из фурацилина и перекиси водорода. Хоть в чём-то ему повезло. Его кожа не имела опрелостей, а опухоль не распадалась после химиотерапии, провоцирующей нарывы.

Старик любил сидеть на улице вдали от посторонних глаз, любуясь ясным небом. Именно таким, как сегодня. На огороженной чугунным забором территории больницы умные люди разбили крошечный парк. Зелёная листва радовала угнетённый дух. Помимо библиотеки на этаже, парк был вторым местом, где Старик чувствовал относительный покой.

К своему неудовольствию он обнаружил, что излюбленная скамейка занята незваным визитёром. Он узнал его ещё издалека. Старуха из четвёртой палаты казалась безумной. Наспех собранные в косичку волосы развевал июльский ветер. Бегающий взгляд выдавал чрезмерное возбуждение. Мятое платье не могло похвастаться весенней свежестью. Варикозные вены на непокрытых чулками ногах тянулись от щиколотки до колена. Рядом с ней лежал узелок из наволочки для подушки.

— Доброе утро, — сухо приветствовал Старик, присаживаясь на другом конце скамейки. Он затылком чуял что-то неладное.

— Доброе утро, — живо ответила она. — Автобус опять задерживается. И не понятно, сколько ещё ждать. Наверное, сломался по дороге, а нам ведь нельзя опаздывать.

Старик покосился на котомку, складывая в уме два плюс два.

— Далеко собрались?

— Домой, куда же ещё, — пожала она плечами, на короткий миг вдвое помолодев. — Жаль, путёвка закончилась. Мне санаторий понравился. А вам? Вы тоже домой?

Слова вылетали изо рта старухи быстрее, чем стреляные гильзы из пулемёта. Сложно представить, с какой скоростью она тараторила во времена молодости.

— Нет, я, пожалуй, задержусь, — ответил он. — Надо завершить несколько дел.

Назвать корпус больницы домом отдыха — всё равно что тюрьму общежитием. Ну ладно, может, он слегка гипертрофировал сравнение. Не всем удавалось дотянуть до старости с незамутнённым разумом. И кто знает, что правильнее — покрываться столетним мхом с размякшими мозгами или уйти со сцены до того, как память истолчёт личность в жалкое пюре из искажённых деталей.

— Илюша, не трогай бяку! — воскликнула женщина, грозя указательным пальцем перед собой.

Старик с долей тревоги посмотрел на лужайку. Там, конечно, никого не было. С другой стороны, Сущность тоже видел только он. И он не был готов поклясться, что не свихнулся. Невнятные создания могли существовать исключительно в его больной голове.

— Это ваш сын? — зачем-то спросил он.

— Вы не подумайте, он мальчик хороший, — улыбнулась она, демонстрируя ряд неровных жёлтых зубов. — Да где же автобус?!

— Не волнуйтесь, никуда он не денется. Придёт ровно в положенное время. — Старик вздохнул, размышляя о том, как часто люди окружают себя комфортной ложью.

— Жарко сегодня, — сообщила старуха. — Припекает. Илюша, надень панамку! Не спорь с матерью! Что за ребёнок!

Разговор сумасшедшей женщины с невидимкой пробудил в Старике жалость. Чего только он не насмотрелся в хосписе за семнадцать дней. Сила духа соседствовала с сумасшествием, истошные вопли с заливистым смехом. Люди выжимали из жизни последние капли. Безумцы верили в выздоровление, отвергая реальность. Строили планы на будущее, корчась в приступах боли, когда зараза добиралась до ещё не тронутых тканей. Верили в собственную исключительность, отрицая смерть, когда она уже скреблась у порога.

Так ли плоха воображаемая реальность? Не лучше ли провести последние дни в радужном заблуждении даже ценой утраты человеческого облика.

Старик положил подбородок на рукоять трости. Под рёбрами нарождалась пока ещё терпимая резь. В последние дни приступы навещали его с удвоенной частотой. Ещё немного, и он превратится в подсаженный на опиаты сгусток боли. Смысла в такой жизни было меньше, чем в ковырянии в носу.

— Сдаётся мне, вы забыли у главврача санаторно-курортную книжку, — сказал он.

После недолгих раздумий женщина развязала узелок. Кружка, ложка, платок, рулон туалетной бумаги да варёное яйцо — вот и всё содержимое.

— В самом деле.

— Пойдёмте, — он поднялся. Середину тела захватила сокрушительная опоясывающая боль. Он нашёл в себе силы не выйти из строя прямо на улице. — Я провожу вас в её кабинет. Заодно уточним расписание автобусов.

Женщина нашла его слова убедительными.

— Илюша, нам пора. Отряхни ручки и не отставай.

— В каком году родился ваш сын? — спросил он, чтобы отвлечься от боли.

— В шестьдесят девятом.

— И лет ему?

— Одиннадцать.

Стало быть, сейчас восьмидесятый год, подумал он. Хороший год. Старика уже тогда нельзя было назвать молодым.

Лифт помог им добраться до третьего этажа. Верная трость удерживала Старика в вертикальном положении. До этого момента он не знал, какой лютой боль может быть. А испытал он её немало. И часа не прошло, как он принял лекарство, и на тебе. Кишечник полыхал огнём, словно он наглотался жидкого азота. Того и гляди разорвёт на куски.

Он прислонился к стене, окрикнув первую же попавшуюся на пути медицинскую сестру.

— У этой женщины галлюцинации, — не стал он вдаваться в подробности. — Как бы чего не вышло.

Медсестра подхватила его за локоть.

— Вам плохо?

— Кому хорошо, сюда не рвутся, — заметил он. — Мне бы прилечь.

— Я провожу вас до кровати и позову врача.

— Священника только не зовите, причащаться не буду. — Он и сам не знал, бахвалился ли, или говорил правду.

— Что происходит? — внезапно спросила старая женщина, будто очнувшись ото сна. — Где мы?

Она обернулась к Старику, ища у него поддержки.

— Хотел бы вас обрадовать, но нечем, — сказал он. Каждое произнесённое слово отзывалось в теле мучительной пыткой. — Я собираюсь поспать. Чего и вам советую.

— Вы сможете дойти? — осведомилась медсестра.

— Да, — заверил Старик, всю жизнь рассчитывавший только на себя. — Не вздумайте меня жалеть. Жалость унижает.

Мир начал безудержно и предательски вращаться, пол поменялся местами с потолком. Очертания предметов размылись, разнообразие красок поблекло. Трость выпала из ослабших пальцев, звучно стукнувшись о бетон. Вслед за ней, размякнув до кисельного состояния, на пол повалился и Старик.

Над пылающим селом сиротливо реял встревоженный ворон. Жар горящих домов поднимался вверх, превращая в пар падающие с неба хлопья снега. Ворон кружил над обугленными избами в поисках укрытия. Он хотел сложить уставшие крылья, опустить тяжёлую голову, сомкнуть утомлённые глаза. В лесу вторые сутки не смолкали звуки боя. Вскопанная взрывами земля дымилась, в уродливых воронках зябли корни деревьев. Ворон лишился дома и был вынужден летать в холодных сумерках, не находя покоя.

Внизу расстилалось покрывало из чёрного снега, огненная метель кружила по безлюдным улицам, цепляясь за ещё не тронутые постройки. Стоны обречённых на смерть сливались в дикое «а капелла», доносившись из множества скрытых от взора щелей.

Не считаясь с погодой, над вороном урчали пропеллеры немецких самолётов. Мироздание сотрясали яростные разрывы авиационных бомб, в избытке скармливаемых необъятным русским просторам. На земле им вторили танки с белыми крестами на бронированных боках. Стальные дула выплёвывали в пургу горы снарядов, несущих свободу русским дикарям. С наступлением темноты свинцовый дождь не прекратился, места схваток то и дело озарялись гневными вспышками.

Не найдя в разрушенном селе ночлега, ворон из последних сил летел в не тронутый боями клочок леса. Во вспоротой земле противотанкового рва громоздились подбитые танки. Из наметённых сугробов торчали раскуроченные башни. На фоне белого поля чернели не запорошенные снегом конечности мертвецов.

Ворон планировал вдоль прогалины ельника, пока не приземлился в занесённый снегом цыганский табор. Точнее его останки. Взрывная волна повалила деревья, разметала телеги, людей и лошадей. Если кто и остался в живых, он покинул эту братскую могилу, оставив ворону вдоволь мёрзлой, но оттого не менее съедобной пищи.

А в это время по изрытому полю Мальчик тащил тяжёлые санки. Он видел зарево огней на месте деревни и всё же продолжал путь. В лесу их неминуемо ждала смерть, если не от фашистов, то от холода. Его ноги проваливались в рыхлый снег. Пальцы рук задубели, несмотря на шерстяные рукавицы. Верёвка натёрла кожу ладоней до кровавых мозолей, но он хотел дойти к людям до наступления ночи и не искал отдыха.

Прошлой зимой Мальчик катался на санках с горок и знал слово «война» только из газет и рассказов взрослых. Теперь в них лежал его отец, а война без спроса пришла к ним домой.

Отцовские ноги волочились по снегу, оставляя позади узкую тёмную дорожку. Мальчик хотел верить, что это сажа от сгоревшей резины или бог знает чего, в которой он отыскал отца среди сотен тел, а не кровь.

Отец умыл лицо горстью снега. Из рваной фуфайки вылезали пучки ваты. Руки сжимали винтовку, как будто она могла обратить врага в бегство.

— Разлетались тут!

На лицо Мальчика, которому на прошлой неделе исполнилось тринадцать лет, легла суровая тень. В далёком вчера он провожал отца на передовую в составе дивизии народного ополчения, а потом всю ночь слушал канонаду выстрелов в лесу. Под утро враг прорвался к деревне, преодолел ров и развязал сражение с расположенным в ней батальоном. Не успевшие эвакуироваться жители также вступили в бой. Мальчик подавал снаряды, заменив убитого бойца артиллерийского расчёта. Днём, когда наступление выдохлось, он смог отправиться окольными путями к местам вчерашних боестолкновений, чтобы найти отца.

На вторые сутки без сна Мальчик валился с ног от усталости. Кто хозяйничал в деревне, он мог только догадываться. Отцу прострелили бедро, и его знаний было недостаточно, чтобы остановить кровотечение. В любом случае в Красной поляне было, где укрыться от мороза, просушить одежду, прикорнуть хотя бы пару часов.

Ещё он всю дорогу вспоминал необычные видения, почудившиеся ему вчера на марше отправлявшихся на войну колонн. Странные существа кружили над головами защитников, появляясь из воздуха и там же исчезая. Растущие из округлых тел червеобразные отростки непрерывно впивались в выбранных солдат. Выглядел сей непонятный обряд жутко. Но вот что странно — солдаты не реагировали на прикосновения. Сосредоточенные лица не вздрагивали, когда отростки втыкались в их шинели. Мальчик хотел поделиться открытием с взрослыми, но испугался, что его засмеют, ведь он видел, что кроме него никто больше их не замечает. Так и стоял с раскрытым ртом, задрав голову.

Над отцом висело одно из летающих существ. Тонкие усики уже вошли в него, отчётливо проступая в сгущающейся темноте, поскольку светились серо-голубым светом.

— Пошла прочь! — закричал Мальчик, размахивая руками. Они свободно проходили сквозь суетливое брюхо пришельца, не причиняя ему неудобств.

Отец вскинул винтовку. От резкого движения у него изо рта потекла кровь.

— Ты чего?!

— Показалось, — чуть ли не в первый раз соврал отцу Мальчик.

Оставив попытки отделаться от непрошеного гостя, он помог отцу стереть кровь платком, а когда выпрямился, то прогонять было некого. В Мальчике поселились нехорошие предчувствия. Обдуваемые со всех сторон кусачим ветром, они продолжали двигаться в сторону горящей деревни по равнине.

Судя по долетавшему до них эху, у железнодорожного переезда продолжался бой. Интересно, сможет ли бронепоезд утихомирить зарвавшихся гитлеровцев.

На поле леденели уничтоженные в утреннем бою танки. Запах гари пробивался сквозь снежный занос. Некоторые остовы брошенных машин ещё горели.

Мальчик старался не смотреть на обугленные трупы как защитников, так и захватчиков. А уж отличить одних от других он мог и в темноте.

— Хорошо горят, — сказал его отец.

Ритуальные костры и вправду не только согревали. Созерцать разбитую технику врага было приятно.

— Послушай, сын. Эта земля обильно полита потом и кровью наших предков. И я говорю не только о войнах. Твой дед и прадед трудились на бумагопрядильной фабрике. Я работаю, то есть работал, на заводе. Закончится война, придётся и тебе освоить профессию.

— Мы победим?

— Не сомневайся, Гитлер ещё обломает о нас поганые зубы.

— Я не сомневаюсь, батя. Скорее бы. Горя-то сколько.

— Война — это всегда горе. Ты всё же подумай о профессии.

— Хорошо, бать. Ты береги силы, а то вон голос уже охрип.

Никто из них не заметил, как от танка с порванной гусеницей отделилась тень.

— Обещай мне кое-что, — раздался за спиной Мальчишки слабеющий возглас отца.

— Пап, ты чего? — беспокойно спросил Мальчик.

— Ты же всё понимаешь. Я потерял много крови и вот-вот потеряю сознание. А за ним и жизнь. Всё, отвоевал своё. И отжил.

— В селе врач, полверсты всего, дойдём.

Стиснув зубы, Мальчик потянул санки. Изрезанную кожу ладоней мучительно саднило.

— Мать жалко, — прохрипел отец, — хорошая она. Так и будет вдовой ходить.

— Бать, говорю же, береги силы!

— Ты мне рот-то не затыкай, малец.

— Прости, бать, страшно мне.

Отец принялся перечислять наставления, приходившие ему на ум:

— Мать береги. Родину не предавай. Стань достойным коммунистом. Товарища выручай. Работу выполняй хорошо. Ну и совесть не запятнай. Это, парень, самое важное. Продашь совесть, и белый свет не мил будет. Всё понял?

Мальчик кивнул, но отец этого, конечно, не увидел.

— Деревня близко.

— Дай слово, что посадишь клён на склоне возле реки. Чтоб осенью издалека глаз радовал. Я тебя туда водил, не запутаешься. Против креста на могиле ничего не имею, но дерево… Оно живое. Будет ещё твоих внуков от припёка укрывать.

— Вместе посадим.

Мальчик упал в сугроб и тут же поднялся. Обмороженные щёки горели.

— Обещай!

— Ну чего ты. Ну не надо, бать!

— Упрямый какой! Я всё равно помру, обещаешь ты или нет. Потом жалеть будешь, что не успел уважить отца.

— Обещаю. Ты только дер…

Автоматная очередь заглушила голос Мальчишки. Пули прошили снег совсем рядом с его залатанными бурками. Отец выстрелил в ответ. Пуля отцовского ружья не достигла цели, затерявшись в снежной пелене.

— Беги, сын! Прячься в деревне!

— Батя!

— Живо в деревню!

Новая очередь взбила снег возле санок. Отец дёрнулся, из перебитой ноги потекла кровь.

— Беги, говорю! — Он выстрелил ещё раз. Из темноты зазвучала резкая немецкая речь.

Мальчишка бросился прочь, не разбирая дороги, ориентируясь на оранжевое пятно пожарища. Замёрзшие ноги бежали неохотно. Снежная крупа слепила глаза и царапала лицо. Он огибал овраги, карабкался по ямам, оставленным разорвавшимися снарядами. Лёгкие просились наружу через открытый рот. Здравствуй, ангина и прочие воспаления. Разве мог он об этом думать, спасаясь от неминуемой гибели. Одна его часть боялась смерти, другая жалела, что не успел обнять отца.

Выстрелы немецкого автоматчика, пришедшего на советскую землю грабить и убивать, прозвучали совсем близко за его спиной. Мальчишка обо что-то запнулся, растянувшись на снежном ковре усеянного обломками боевой техники поля. Он долго не поднимался, вслушиваясь в завывания ветра и ожидая ответного выстрела отца. Патроны у отца были. Но время шло, а трёхлинейка не гремела.

Мальчик уткнулся в снег, заглушая рыдания. Грубая чужеродная речь заставила его съёжиться.

— Wo bist du, Mann? Ich hole dir Schokolade!^[7]

Кроме слова «шоколад», Мальчик ничего не понимал. Да этого и не требовалось. Немец хотел умаслить его, чтобы убить. Слова врага ничего не стоили.

— Wo bist du hin, Welpe? Verfluchter Kommunist! Hitler wird uns zum Sieg führen!^[8]

Немец бродил поблизости. Если прислушаться, станет слышен хруст снега под его сапогами. Мальчика спасала вьюга, создавшая почти нулевую видимость. Подступающая ночь тоже играла на руку. Ноги упирались во что-то твёрдое. Он осторожно загнул голову и увидел окоченевший труп молодого солдата. Полуприкрытые веками глаза нагоняли жути. На продырявленном кителе растеклось бурое пятно. Он пришёл в Россию за славой, а нашёл позор. По заслугам и награда.

— Ich weiß, du bist hier irgendwo! Steig aus, ich werde dir nicht wehtun!^[9]

Немец хищно рыскал по сугробам, уподобляясь дикому зверю. Мальчишка заметил на левом бедре покойника штык-нож. То ещё оружие против автомата, но выбирать было не из чего. Сбежать незамеченным от безумного фашиста задача не для шестого класса. И штык мог пригодиться. Сдаваться без боя Мальчик не собирался.

Он перевернулся на сто восемьдесят градусов, оказавшись лицом к лицу с трупом. Заиндевевшие пальцы не слушались, отцепить нож с пояса не удавалось.

— Meine armen Brüder! Der Führer hatte recht, ihr seid Untermenschen!^[10] — кричал немец, одурманенный жаждой крови, сопровождая тевтонскую брань беспорядочной пальбой. Всего с десяток метров отделял его от Мальчишки. Вот он, поворачивая дуло подвешенного на груди пистолета-пулемёта направо и налево, как лозоходец, присел на корточки. Притравленный взгляд блуждал по рельефной скатерти поля в поисках противника. Отмеченное печатью огня лицо вытянулось в неприкрытой злобе.

— Wo hast du dich versteckt, kleiner Schurke?! Hör auf mit diesen dummen Spielen!^[11]

Мальчика укрывал бруствер из мертвеца. Подвижность в пальцы не возвращалась, сколько бы он ни согревал их своим дыханием. Всё, что он смог, это снять со штыка ножны. Всего несколько шагов могли выдать его положение. Отдавать свою жизнь на волю случая было неразумно. Убийца отца продолжал вульгарно свиристеть на недоступном языке. Чем дольше Мальчик лежал в снегу, тем больше каменели от холода конечности. Если его не прикончит немец, то это сделает мороз. В метель каждый градус можно смело умножать на два. К вечеру температура опустилась как минимум до двадцати градусов холода. Остатки кострищ чадили, отдавая последнее тепло. Капкан захлопнулся.

Четырёхметровый ров пролегал позади, разрезая поле пополам. Если и получится перемахнуть через него, велика вероятность получить пулю в спину. Метаться в самом рву, лавируя между сожжёнными танками, тоже верная смерть. Драку на кулаках с взрослым ему не выдержать. Немец пристрелит его, и делу конец. Но и помирать задарма Мальчику не пристало. Он решил драпать, пока одежда совсем не примёрзла к земле.

Полагаясь на прыть юности, он помчался ко рву. Обожжённое лицо немецкого вояки покоробило злостью. Вместо слов красноречиво застрочил автомат. Пули пролетали мимо долговязого беглеца, исчезая в безвестности.

Спрыгнув в ров, Мальчишка тут же забрался на другую сторону по осыпавшейся земле. Контуры деревни проступали всё отчётливее. Он бросил взгляд через плечо и с ужасом обнаружил, что немец гнался за ним, сжимая в руке нечто похожее на клинок.

Наверное, истратил все патроны, подумал Мальчик.

Догорающие развалины родного села встретили его могильным безмолвием. Распростёртые трупы застыли в немом укоре. Ещё утром здесь цвела жизнь. Что не отбомбили самолёты, довершили танки с гаубицами. Пурга заносила следы варварских преступлений. Пепел смешивался со снегом, окрашивая местность в торфяные цвета. Дом Мальчика находился на другом конце села. Мать работала санитаркой и эвакуировалась с госпиталем в Москву ещё в начале ноября.

Мальчик старался быстрее оставить позади окружавший его кошмар. Он бежал без оглядки через безжизненные руины, плутая, чтобы немец отстал, и не понимая, что теперь делать. Мир его детства был принесён на алтарь войны. Смерть собрала знатный урожай. Исчезли знакомые с пелёнок улицы, уцелевшие дома полизывали языки пламени. На глазах Мальчика застывали слёзы, внутри кипела ярость.

На месте родной избы осталась чудом не упавшая труба каменной печи. Скудные пожитки уже погребло под слоем снега. Что он хотел здесь найти, Мальчик не знал. Ноги сами привели его сюда. Больше идти было некуда. Согревшееся бегом тело снова продрогло. Голод набирал голос. Он принял решение схорониться в подвале школы, а утром искать красноармейцев. Необязательно оплакивать отца на холоде. Мёртвым он не сможет помочь своей стране победить.

Немец перегородил ему дорогу, размахивая зажатой в руке гранатой, которую Мальчик ранее принял за нож.

— Verdammt, du Mistkerl! Jetzt ist es unser Land! Stalin hat dich verlassen! Es ist nutzlos, sich zu verteidigen!^[12]

Раздувшееся существо на спине немецкого солдата переливалось цветом морской волны. Мальчик видел море в книжных рисунках. Что бы там оно ни задумало, сейчас они с ней временно стали союзниками.

Он бросился бежать к центральной улице опустевшей деревни, ведущей к железнодорожному вокзалу. Взрыв гранаты сбил его с ног. В воздух метнулись комья мёрзлой земли. Рыхлый снег едва ли смягчил падение. Он упал на лопатки, скривившись от боли. С тёмного неба беспорядочно спускались снежинки. Звон в ушах заглушал остальные звуки. Солдат спешил к нему, снимая с ремня на этот раз настоящий нож.

Конец ознакомительного фрагмента.

← Часть 1. Порочная чистота