Моя посессия

Роман Игоревич Сидоркин, 2018

Молодой человек, которому было скучно. Нелепая скука заводит его в такие глубины страдания и разрушения, что это может предостеречь остальных, кто также, как он, бесцельно ищет развлечений. Содержит нецензурную брань.

Ещё лучше

Поначалу Акула не обращала на себя внимания. Точнее, как… Обращала, но как раз тем, что ничего в ней особенного не было. Она не старалась казаться, как все остальные. «Готичным» в ней был разве что взгляд чёрных глаз, чудно контрастировавших с алебастрово-белой кожей. Даже странно. Я про себя назвал это «эффектом нуля» — это когда какое-то явление или человек настолько лишён всего, что может заинтересовать других, что это становится его уникальным свойством, которое как раз и обращает на него внимание, причём внимание куда более сильное, чем обычные признаки интересности.

Мы с Настей сидели, держась за руку, на одной из наших встреч. В комнате играла «Опиум для никого», горели большие свечи. Мне очень нравится запах воска, тут его было в избытке. Как всегда, на таких встречах я краем глаза посматривал на Акулу, мысль о ней часто забегала ко мне в голову, но я не мог ухватиться за неё. Я как будто стеснялся своей заинтересованности. Вокруг лениво ходили наши знакомые. Вообще, приятно посидеть, ничего не делая, в компании единомышленников. Акулина вдруг вытащила доску. Ту самую, спиритическую доску, о которой я упоминал. «Почему нет?» — подумали все — это забавно.

Странно, в тот момент мне показалось, что самой Акуле манипуляции с доской неинтересны, но я толком её не знал, поэтому не мог понять, что творится у неё в голове. За каким-то чёртом и я взялся за эту штуку. В тот же момент Акулины руки оказались на моих. Я поднял глаза вверх, и они встретились с её чёрными, непроницаемыми глазами. На секунду мне показалось, что она гораздо больше, чем её тело, как будто передо мной стоит раздутая громадина и с запрятанной ненавистью смотрит мне в душу. Но это была секунда. Она улыбнулась и стала водить моими руками. Ладони вспотели. Почему-то мне казалось, что мои руки ходят сами, что ни я, ни она не двигаем эту доску, что она ходит сама.

Потом я испытал такой жгучий стыд, которого не испытывал даже когда мать застукала меня во время свидания моей руки и подрастающего фаллоса в 13 лет. Вокруг нас были люди, тут сидела моя девушка. В том, что Акула проделала было что-то неприличное, что нельзя делать при всех, хотя не могу сказать, что именно это было. Внешне всё выглядело так, как будто она просто помогла мне совладать со спиритической доской, но на самом деле за этим стояло нечто другое, и все это почувствовали. Я боялся посмотреть на Настю. Её лицо было красным от злости и расстроенным. В тот момент мне дико хотелось извиниться, хотя это и было глупо, ведь формально я ничего не сделал.

Всё, что было известно об Акуле на тот момент — это то, что она переехала сюда недавно из Одессы, её родители были вроде бы учителями, но где именно и чему они учат никто не знал.

***

После того случая я начал ощущать в себе изменения. Мой характер стал грубее и жёстче. Порой мне казалось, что я говорю таким голосом, как будто мне в глотку вставили рог для призыва древней армии к битве. Агрессивность снова вернулась ко мне, но теперь не в виде той импульсивной подростковости, а в виде постоянного, злого давления на окружающих с целью подавить их волю и заставить слушаться себя. Это, кстати, касалось и моих родителей. Я стал злым. В самом буквальном смысле этого слова.

И ещё, что странно: я страдал. Казалось бы: я стал воплощением того, что называют старым словом «мужик» — об этом в тайне мечтают многие парни, им хочется казаться больше, страшнее. Но внутри меня разгорался какой-то огонь, я не мог не быть тем, кем я становился: внутренний жар, постоянная потребность в чём-то неизвестном мне, постепенно охватывал мои органы, я осознавал, что мои решения постепенно перестают быть моими, хотя все они были направлены на реализацию моих тайных желаний.

Настя простила меня. Некоторое время после случая с Акулой, ей нравились изменения во мне, когда я раздутый изнутри сверхуверенностью в себе, шёл рядом с ней, при всех держа её за руку, говорил грубым голосом, что делать и даже во что одеваться. Мне нравились подчёркнуто сексуальные девушки, а Настя одевалась довольно закрыто, и я раньше ни о чём таком не просил её. Теперь я стал требовать, чтобы она носила только то, что подчёркивало её длинные, худые ноги, дерзкий, упругий бюст. По идее, когда она исполняла такие просьбы, я должен был быть рад, но по факту внутри лишь нарастал жар раздуваемого чем-то или кем-то горна. Она уступала и мне хотелось ещё.

Всё казалось бессмысленным. Но в отличие от предыдущего подросткового нигилизма, когда молодым людям всё кажется бессмысленным лишь из-за стеснения, из-за неустроенности своей, уже жаждущей чего-то, но пока не законченной личности, теперь во мне была жажда обладания всем и желание втоптать всё в мусор, если оно не принадлежит мне.

Через пару недель Настя начала ходить с опущенными глазами. Всё время была бледной и как будто стремилась избегать встреч, хотя и улыбалась мне. В какой-то момент я спросил её об этом.

— Ты как-то поменялся… — сказала она, отведя глаза — стал другим. Всё, что мне нравилось в тебе: твоя доброта… Даже застенчивость — всё как-то резко исчезло.

— Ты больше не любишь меня?! — резко, даже слишком, спросил я.

— Люблю. Очень люблю. Но я не понимаю… Как будто ты есть ты, но внутри тебя что-то… Другое. Твоё лицо, твой голос — всё твоё, но оно стало как-то по-другому играть, понимаешь?

Её лицо было бледным с розовыми пятнами, глаза были заискивающими и грустными. От этого меня разобрало зло.

— Ты — шлюха! — выкрикнул я — Ты с кем-то трахаешься, раздвигаешь свои ножки для какого-то лоха, поэтому тебе всё кажется каким-то другим! Новые ощущения, говоришь, шмара?! — тут меня ослепила волна небывалой раньше ярости, не могла же она так говорить, потому что я плохой — Вот твои ощущения!

Я ударил её в скулу кулаком.

Сладкая история подростковой любви обернулась брутальным разрывом, и я сам не понял, как это произошло.

Следующим моим шагом в тот день был звонок Акуле. Это был единственный, как мне чудилось, правильный поступок после разрыва с Настей.

Я завалился к ней домой, как будто пьяный. Внутри всё горело, хотелось чего-то, что затопит это пламя. Как жаждущий в пустыне идёт к любому миражу, так и я пришёл к этой почти незнакомой девушке в надежде, что она даст мне то, что мне было нужно. Только мне не было известно, что это.

Конец ознакомительного фрагмента.