Тайны митрополита

Роман Злотников, 2015

Школьный историк Николай Булыцкий – в далеком прошлом. Один и без оружия в мире Древней Руси, немолодой уже наш современник готов словом и делом встать на пути монгольских орд. Не всем по душе задуманная им «индустриализация» в XIV веке, но человеку, добившемуся покровительства Дмитрия Донского и Сергия Радонежского, под силу еще и не такое…

Вторая часть

Лето уходило. Отводив беззаботные солнечные хороводы, оно, вдруг разом состарившись до брюзжащей и вечно недовольной старухи-осени, пролилось на еще не успевшую остыть землю обильными дождями. За ними прилетели холодные ветра, оборвавшие листву с деревьев. Небо заволокло тучами, и теплые деньки сменились бесконечным, усиливающимся день ото дня ненастьем.

Один из самых непогожих дней выпал именно на сегодня: хмарь, ледяной пронизывающий ветер и нудный, мелкий не то дождь, не то снег, зарядивший с самой ночи. Казалось, в такую погоду должно сидеть в избе у очага да носу не казать на улицу, занимаясь домашними делами. Однако даже в такое ненастье, сквозь шум осенней непогоды из чащи доносились чьи-то взбудораженные перекрикивания. Именно на эти голоса, опираясь на крепкую палицу, и шагал высокий статный схимник^[2]. Хлесткий ветер теребил полы худых одежонок уверенно двигавшегося по едва видной тропе монаха. Прихваченная за ночь морозцем земля то и дело расплывалась, заставляя старика оступаться, однако тот, крестясь и читая молитвы, шел вперед, время от времени бросая встревоженные взгляды на нависшие над головой облака.

— Путша, поди прочь!

— Что там, Корней?!

— Угрим, да пороху ты тащи!

— Ах ты господи, запамятовали! Молитва с утра не читана!

— Пошевеливайся, пошевеливайся! Князь уж скоро будет! Не забалуешь тогда!

— Никола, а Никола! Ты у князя и так в почете, а как тюфяк ладный с порохом дашь, так хоть самому в князья!

— Ты, Никола, про нас не забывай! — вторил ему другой.

— А то скажи, что не вышло ничего! Бахнешь раз да другой, и будет.

— Да, вона, князю, видать, не надобно-то оно. Пороху вон дал, что кот наплакал! — рассмеялись невидимые в чаще мужики.

— Видать, Никола, твоего ждет! Порох из отхожих мест. — Взрыв хохота перекрыл даже завывания ветра.

— А ну, как языки укорочу! — сквозь шум и ветер донесся дерзкий молодой голос. — Взялись помогать, так помогайте! Ишь, развеселились! Грехов давно не отмаливали, а?! Так нахватаетесь, что и близко к райским вратам архангелы не подпустят!

Монах свернул с дорожки и углубился в лес, идя на шум. Минута — и перед ним раскинулась небольшая поляна, на которой вокруг невеликого, кое-как сляпанного неказистого пушечного ствола, на бочонок пузатый больше похожего, суетились с десяток человек в монашеских рясах. Азартно о чем-то перекрикиваясь, люди, казалось, не замечали одиноко стоявшего человека, отсутствующим взглядом смотрящего сквозь убогую чудо-пушку. И, хотя и было понятно, что здесь он и есть главный, казалось, что тот отстранился от процесса, положившись на волю высших сил да на глотку парнишки на костылях, то и дело осаждавшего подшучивавших монахов. Пытаясь поспеть и тут и там, хромающий пацан с совершенно неожиданной прытью носился по поляне, время от времени подлетая к стоявшему чуть в стороне мужчине, чтобы, перекинувшись парой-тройкой слов, снова метаться по поляне, шустро раздавая поручения. Порою казалось даже, что главный в сегодняшнем действе — именно парнишка, а тот стоящий одиноко мужик — ну, в лучшем случае советник какой. Хотя тем, кто был знаком с этим мужчиной, это могло показаться более чем странным и совершенно ему несвойственным: это ведь не кто иной, как Николай Сергеевич Булыцкий.

Еще в Кремле будучи, получил он с гонцом письмо да требование княжье сверх уже озвученных ранее заданий: тюфяки нужны были взамен пошедших по швам при обороне Москвы. Ох, как на том взбесился трудовик!! Враз взорвавшись, буквально за шкирку вышвырнул посланца из покоев своих. Потом еще долго словами последними хаял и князя, и всех, кто на пути попадался. Благо Дмитрий Иванович в походе тогда был, а Владимир Андреевич на пару с Киприаном — на осмотре отстраивающейся после нашествия Тохтамыша Москвы. Так что буйства эти если и видел кто, так только челядь^[3] домашняя. А ей выходки Булыцкого чистой потехой были. Так, похихикать в тряпки да потом позубоскалить: мол, тронулся совсем умом гость-то княжий!

Нельзя сказать, что у Николая Сергеевича мыслей не было про орудия толковые: про пушки нормальные длинноствольные, а не эту жалкую карикатуру на мортиру!^[4] Уж на что далек от дел ратных он был, да все равно понимал: тюфяки-то, те, что при обороне Белокаменной использовались, — тьфу, а не орудия! Дыму только с них да грохоту. А толку — разве что на подступах от неприятеля отбиваться да лестницы приставные сшибать. Другое нужно. Мощное да легкое. Длинноствольное! Так это мысль лишь была! Поперву ведь надо было задач решить обоз, а тут — на тебе: княжья воля! И хоть ты тресни, но сроку — до осени. Да в помощь — Бог, артель кузнечная да собственные знания, скудные в металлургии, все больше из приключенческих книг почерпнутые.

Перебесившись да потом, уже в Троицком монастыре, остыв, принялся трудовик за дело; оно ведь отнекиваться-то бесполезно! Не забалуешь с князем! Пока мастеровых размещали, пока кузницу ладили да домницу^[5], — вот тебе и три недели улетучились. Потом — железо пока выплавили да лист металлический из него выковывали…^[6] Затем гнуть как поняли, оно ведь тоже непросто, вот и утекли дни. А дальше толком-то и не пошло; и времени совсем мало осталось.

Ведь чтобы быстрее все пошло, для начала Булыцкий определил небольшое орудие сладить. Ну так, технологию хоть как-то отработать да Дмитрию Андреевичу хоть что показать, да от гнева его и себя, и артель свою сберечь. До последнего надеялся, что обойдется. А как гонцы к ночи прилетели с вестью о визите великого князя Московского, так и понял, что уж слишком все поспешно творится и ничего путного из этого не получится. Николай Сергеевич, расслабившись, отстранился и теперь, глядя куда-то прочь, казалось, забыл про происходящее вокруг.

Вышедши на поляну, монах, остановившись, перекрестился и принялся выискивать нужного ему человека. Заприметив трудовика^[7], он, широко шагая, направился к пришельцу.

— Здрав будь, Никола, — приветствовал он мужчину.

— Ждан, сказал же, не замай! — не сообразив еще, кто обратился к нему, нахохлился в ответ Булыцкий, однако, придя в себя, поспешил, перекрестившись, поклониться в ответ. — Прости; на душе — хмарь.

— Бог простит.

— Благодарю, Сергий. Тебе тоже здравия. Благослови, отче!

— Благословляю на дела благие, — Радонежский осенил крестным знаменем собеседника. — Не доведет до добра, — помолчав, кивнул он в сторону неуклюжего орудия. — Чуешь. Неспокойна душа твоя.

— Твоя правда, — мрачно кивнул в ответ тот. — Не выйдет путного ничего! Беды если не сотворится, уже и на том спасибо.

— Так и не показывай! Не сотворится тогда лихого ничего!

— Князь ох как горяч бывает! Не покажешь да одну беду отведешь, так другую и накличешь, — обреченно усмехнулся преподаватель. — В порубе, вон, чего доброго, артель вся моя окажется. Кому грех тогда на душу?! Мне и грех, дело-то ясное!

— Обида в душе твоей на князя, — подумав чуть, прошептал Сергий Радонежский. — Обошелся ведь не так он с тобой, как ты того ждал, так?

— Ну, так, — чуть помявшись, искренне отвечал Николай Сергеевич.

— Себе душой не кривишь, уже дело великое, — тепло улыбнулся священнослужитель. — Отпусти, да как Спаситель велел: живи. Живи днем сегодняшним. А что там далее будет, так тому и быть. Воля на все Господа.

— По воле Господа будь все, так и Москву по новой бы отстраивали, — неуверенно отвечал пришелец. — Да я невесть зачем оказался здесь.

— Оказался, так и хвала Небесам. Сделал что надобно было, так и не кручинься, Никола. Считаешь верным, так и не показывай чудо свое. Хоть и суров князь, так отходчив. Забыл, что ли?

— Я и сам не хочу показывать-то, да Дмитрий Иванович лютует; тюфяки нужны. А то, что отходчив, — правда твоя. Вот только чтобы покаяться, согрешить поперву надобно.

— Даст Бог, оно и ладно все выйдет, — снова улыбнулся Сергий.

— Едва ли, — поморщился пенсионер, вспомнив, как возились, подгоняя технику кузнечной сварки^[8]. Хотя уже тогда ясно было, что никуда не годится так; без заклепок-то! А где их взять для толщины такой металла? А нигде! Нет их, и делать как — непонятно. Будь там кольчуга или котелок, так и беды не было бы, а здесь… Вон, хомуты в итоге какие-то выковали, уже хорошо, но не для такого орудия, а для меньшего. Для ружей еще — куда ни шло, да и то по-другому ладить надобно. Но никак не для пушек! Лить надо, а на то — бронза. А взять и негде, Урал-то еще — под Ордой! И связи только через купцов нижегородских, да и те как-то попритихли после нашествия Тохтамышева! Или чугунные, благо крицы хватает. Да тут другая беда: для плавки ее домна нужна нормальная да система поддува соответствующая. Да тут уже кирпич нужен или плинфа, а как делать ее — Бог знает.

Вот и получается, что плавить попробуешь в домницах, так только угля переведешь зазря. Да для литья чугунного — домна плавильная нужна, да с мехами мощными, да чтобы к ним еще и привод был механический, да непрерывно работал чтобы… А те, что в деревеньках ладили, — смех, а не кузницы. В них-то и просто крицу поплавить да лист выковать — история целая, куда уж там переплавка последующая. И сплавы для стволов тоже ведь — наука целая. А как ее осваивать?! Да никак, пока хотя бы просто литья премудрость освоить! Лить чтобы — формы надо бы специальные пушечные… Вот и получалось, что в кругу каком-то замкнутом оказался Николай Сергеевич. А вырваться как — и неведомо!

— Коли в душе веры нет, так и все неладно будет, — отвлекая Булыцкого от невеселых его размышлений, укоризненно покачал головой старец. — Награда Божья приходит тем только, кто сомнения отринул да верой искренней сердце наполнил.

— А откуда, ответь, Сергий, взяться вере той, если нет ни времени, ни умения, ни инструменту ладного?! — вспылил Николай Сергеевич. — И хоть ты верь здесь, а хоть и не верь! Бог, что ли, пушки ладить придет?

— Не поминай имя Господа всуе, — укоризненно покачал головой старец. — Не гневи его, да сам во гнев не впадай. Оно, как будет, так и лучше. Вон пока с Тохтамышем поверили тебе, времени сколько прошло? А испытывали тебя потом сколько? И князь, и я? Запамятовал, что ль?

— Может, и прав ты, — чуть успокоился Николай Сергеевич. — Прости, отче, да чует душа, беда выйдет. — Вместо ответа Сергий лишь смиренно перекрестился.

— Так и не твой в том грех, — тепло улыбнулся схимник. — Так и не кручинься.

— Благодарю тебя, отче, — склонив голову, припал на колено Булыцкий.

— Бога благодари, и ладно оно все выйдет.

Поляна вдруг ожила. Народ, и без того будь здоров как суетившийся у орудия, забегал еще быстрее, едва лишь на опушке появились несколько вооруженных всадников. Мгновение, и вот уже к неказистому тюфяку подъехал тучный, крепкого телосложения человек.

— Здравы будьте, — обратился он к мигом склонившим головы мужчинам.

— Здрав и ты будь, — поклонились в ответ Сергий с пенсионером.

— Благослови, отче. — Спешившись, Дмитрий Иванович склонил перед старцем голову.

— Благословляю на дела добрые да на любовь с милосердием.

— Ну, показывай, чужеродец, труды свои, — получив благословление, князь обратился к Николаю Сергеевичу.

— А чего «показывай», — и без того раздраженный преподаватель тут же полез в бутылку. — Времени дал бы поперву! А то: вынь да положь! Я тебе оружейных дел мастер, что ли?

— Ох, гляди у меня, чужеродец! — резко, словно бы наткнувшись на невидимую какую-то стену, остановился Московский князь. — Все тебя учили язык-то за зубами держать, да видно попусту все. По порубу, знать, соскучился, а?

— Мож, и соскучился, — буркнул в ответ тот. — Оно лучше там гнить, чем впопыхах делать то, на что года уходят.

— Гнить, говоришь, лучше? — Резким движением Дмитрий схватился за рукоять меча.

— Не гневись, князь. — Видя, что разгорается новая ссора, мягко встал между мужами Сергий Радонежский. — Оно, конечно, не прав Никола; не подобает с князем так; не по чину. — Дмитрий Иванович удовлетворенно кивнул. — Да и ты горяч иной раз не в меру. Времени-то дал всего ничего. Что и не дал совсем. Вот и мается он, — легким кивком указал он на Николая Сергеевича, — да и сам видит; путного чего показать не выходит.

— Прости, князь, — не ожидавший такой поддержки Николай Сергеевич разом остыл.

— Бог простит! Этот?! — Гневно сверкнув глазами, князь, словно не услышав последних слов старца, подошел к творению Николая Сергеевича. — Ох и неказист! А мал чего так? Хоть бы по воробьям, да и то; пугать разве что таким. Небось и грохоту с него нет, да писк один. Пищалка, — запрокинув голову, расхохотался тот. — Пищаль!^[9]

— Что успели, тому и рады, — зло огрызнулся Николай Сергеевич. — Сколько дал времени, то и получай.

— Опять?!

— Ну, не колдун я, князь! — взмолился Булыцкий. — Из кожи лезли вон, да что за время это сделаешь, если даже кузницы нет ладной?! Ночами не спали, а тебе опять все нелепо! Ты бы, вместо того, душу чтобы терзать, кирпичу дал!

— На что тебе кирпич, чужеродец?! Тюфяки, что ли, из него ладить? — к невероятному облегчению преподавателя, зычно расхохотался Дмитрий Иванович. — Так не пальнешь с такого! Дорог ох как получится! Давай показывай, что там у тебя! — тоже успокоился Московский князь. — А там и видно будет.

— Как скажешь, — Булыцкий решительно направился к орудию.

— Корней, прочь поди! — прикрикнул он на возившегося у орудия монаха. — Сам справлю, — принялся он деловито осматривать свое творение. Убедившись, наконец, что все в порядке, пенсионер подозвал своих помощников, которые, перекрестясь, живо зарядили орудие. — А теперь подите все отсюда. — Преподаватель мрачно сплюнул себе под ноги.

— Ты чего, Никола?

— Ежели, не дай Бог, случится чего, так и мне отвечать, — проворчал в ответ пенсионер. — Подите, я сказал! — прикрикнул Булыцкий, видя, что монахи мешкают, не зная, как поступить.

— Делайте, делайте, что чужеродец кажет, — привел их в чувство Дмитрий Иванович.

Снова перекрестясь, те молча отошли.

— Погоди же ты, Никола, — Сергий статно подошел к пожилому человеку. — Ох, и горяч ты, — осеняя того знамением, пробормотал он. — Да все, за что берешься, — дела, угодные Богу.

— Благодарю, отче.

— Бог в помощь, Никола.

— Благодарю. — Булыцкий поклонился еще раз. Потом, убедившись, что все отошли на безопасное расстояние, решительно взял просмоленную головешку и, опустившись на колено, поднес полыхающий факел к фитилю. — С Богом, — стиснув зубы, прошептал он.

Секунда, показавшаяся целой вечностью, а затем — взрыв! Булыцкий буквально каждой клеткой своего тела почувствовал, как задрожал воздух вокруг коротенького бочкообразного ствола, и через секунду воздух распорол сухой треск разгорающегося пороха вперемешку со стоном разрываемого мощным внутренним напряжением ствола. Земля взбрыкнула, сбивая Булыцкого с ног, в лицо дохнуло жаром, а слух резанул вскрик боли… как он понял чуть позже — его же собственный. Николай Сергеевич потерял сознание. Последнее, что он помнил, укоризненный голос Дмитрия:

— Что с тебя толку, чужеродец? Вон, тюфяка и то не дождешься с тебя; порох дорог нынче, не укупишь на затеи твои. Хоть бы сделал чего, а то все — попусту!

Итак, шов, не выдержав внутреннего напряжения, лопнул, оглушив Николая Сергеевича. Впрочем, все обошлось, если не считать контузии^[10] легкой да пораненных век. Как же возрадовался он, что к пушке с глазами закрытыми подошел, а то, не ровен час, слепым остался бы! Ну а в остальном скверно все было. Раздосадованный Дмитрий Иванович уехал назад в Москву, строго-настрого приказав Сергию присматривать за преподавателем: «Не ровен час, Богу душу отдаст! Не сочти за труд, присмотри за Николой. Да за порохом пригляди. Оно, как сердце чуяло, что путного не получится ничего; сверх привез, чтобы и дальше чужеродец не останавливался. А паче пусть сам сделает!»

На том расстроенный Дмитрий Иванович и умахнул назад в Белокаменную. Впрочем, недовольных двое было: великий князь московский и сам Николай Сергеевич. Пенсионера-то самого неудачи сплошные не меньше князя тревожили да душу терзали; не так, что ли, делает чего?! А тогда что и как переиначить, чтобы ладиться началось-то?! Хотя, оно, конечно, и оправдание было: времени действительно прошло всего три месяца, да только слабым утешением было это для неугомонного трудовика. Привыкший все делать путно, никак не мог смириться преподаватель с неудачей. А тут еще и перед князем в лужу сел. Нет, никак не годилось так дела вершить! Потому и решил Булыцкий — во что бы то ни стало даст орудия требуемые!

И если до этого страхом перед гневом княжьим подгонялся, то теперь и злоба в душе проснулась; ну как же так-то?! И тут уже не за страх, а за совесть решился взяться за дело пенсионер, благо кузнецов по какой-то одному только ему ведомой причине князь повелел в монастыре оставить. А раз так, то твердо решил пришелец: едва только на ноги встанет — нос князю утрет, пушки даст назло всем обстоятельствам! Ну а пока он больше времени в келье проводил, в себя приходя.

Примечания

2

Схимник — монах, принявший схиму (торжественная клятва (обет) православных монахов соблюдать особо строгие аскетические правила поведения).

3

Челядь — с XI века часть зависимого населения, занятого в феодальном хозяйстве.

4

Мортира — огнестрельное артиллерийское орудие с укороченным стволом; изначально больше походило на бочонок. Предназначалось для навесной стрельбы по укреплениям неприятеля.

5

Домница — стационарное сооружение, воздвигавшееся на довольно продолжительное время для «варки — металла. Из-за примитивной конструкции и неотработанной технологии температуры в домницах не достигали высоких значений, из-за чего таким путем добывалось лишь кричное железо.

6

Технология металлического литья в Московской Руси в этот период времени была неизвестна.

7

Николай Сергеевич Булыцкий — историк с дополнительной ставкой преподавателя труда (см. книгу первую — «Исправленная летопись. Спасти Москву!»).

8

Кузнечная сварка — метод формирования неразъемного соединения в результате ударного воздействия на разогретый до определенной температуры металл.

9

Пищаль — «дудка». В славянских источниках встречается с XI века; применительно к огнестрельному оружию этот термин впервые упоминается около 1399 года.

10

Контузия (лат. contusio — ушиб) — общее поражение организма вследствие резкого механического воздействия (воздушной, водяной или звуковой волны, удара о землю), которое не обязательно сопровождается механическими повреждениями органов.