В основе произведения лежат реальные события, произошедшие аномально жарким летом 1936 года в посёлке лесозаготовителей Курша-2, построенном в глухих Мещёрских лесах к северо-востоку от города Рязани.
Справочно: 3 августа 1936 года рабочий посёлок Курша-2 был полностью уничтожен крупным лесным пожаром. Погибло практически всё население посёлка — более 1000 человек.
Глава 1
Страшнее равнодушия, может быть только забвение…
……………………………………………………………………………………..
Примечание автора
29 июля 1936 г.
Рельсы узкоколейки[1] о́жили, загудели едва уловимым характерным звуком, и из-за поворота лесного массива показался чёрный паровоз, лениво тащивший за собой пару пассажирских вагонов со сцепкой пустых платформ[2]. Полуденное солнце нещадно палило, и стройные сосны, образующие коричнево-зелёный коридор вдоль железной дороги, не могли скрыть под своей тенью вторгшегося в их мир чужака. Казалось, что это вовсе не поезд, а мираж — настолько его контуры были расплывчаты в потоке раскалённого воздуха, исходившего от нагретого металлического корпуса. И только столб серого дыма, вырывавшийся из трубы локомотива и оставлявший за собой реальный шлейф, делал кажущийся мираж явлением материальным.
Это лето выдалось на редкость жарким и засушливым. Зной стоял невообразимый! Третий месяц кряду земля не видела дождей. Обмелели водоемы и реки; усохли травы в лугах; опустилась, пожухла листва на деревьях; даже небо — и то выблекло! Днём не только люди, но также звери и птицы стремились укрыться в спасительной тени, всё живое как будто умирало, или впадало в летаргический сон. И лишь назойливые слепни в поисках добычи нарушали воцарившуюся тишину своим противным жужжанием, не сулившим ничего хорошего. Иной раз под вечер можно было услышать раскаты грома, но на этом всё и заканчивалось — небесная канцелярия не спешила радовать жителей Рязанщины спасительным дождём.
— Нет, нет больше моих сил! — с распаренным как после бани лицом, переключил на себя внимание машиниста молодой паренёк лет семнадцати-восемнадцати. Его посоловелые глаза уже не изучали с прежней увлечённостью многочисленные приборы и механизмы управления паровозом, — теперь они бесцельно смотрели куда-то в одну точку перед собой.
— Да… Жарковато… — осипшим голосом отозвался пожилой машинист. — Не припомню на своём веку подобного…
— Бросить бы всё, да на речку! Такую, как наша, но только чтоб водица прозрачная-прозрачная, словно хрусталь. И ледяная! Как полагаете, дядь Вань?.. — оживился паренёк подобно маленькому ребёнку, получившему одобрение взрослого.
— Полагаю я, что голова твоя не тем, чем требуется занята! Тебе, Колька, учиться надо. Ещё многому учиться… Вот и давай, перенимай опыт, так сказать! — на сей раз строгим, наставническим тоном произнёс Иван Фомич.
— Гори оно всё огнём! Вторую неделю подряд без продыху по такой жаре! Так и вся жизнь молодая пройдёт, а я уже и не помню, когда последний раз Катьку видел.
— Вообразите себе — обработался, сударь! — усмехнулся машинист. — Вот скоро в Куршу прибудем, мужики лес начнут грузить, тогда и посмотришь у кого работа не сахар. Так что считай, тебе повезло!
— Да я не о том, дядь Вань… — что сказать дальше Колька не знал, ведь в душе он прекрасно понимал, что дядя Ваня был прав — из родного села не только все без исключения мальчишки, но и многие взрослые мужчины ему завидовали. Да и девчата с тех пор, как он стал работать на железной дороге, не давали прохода. Большинство его товарищей дни напролёт гнули спины на колхозном поле. А он — без пяти минут помощник машиниста! Некоторые сельчане даже стали называть его уважительно Николай, а соседка баба Настя — Николай Харитонович! Отчего Кольку распирало чувство гордости и собственной значимости.
— Решительно, в Куршу приедем…
— Прибудем. — перебив ученика, поправил опытный машинист.
— Вот и я говорю, в Куршу прибудем — так первым делом на пруд, — освежиться! — стараясь держать фасон[3], продолжил Колька, следом поднял козырёк фуражки и вытер ладонью пот с лица.
— Освежишься… — задумчиво произнёс Иван Фомич и тут же, спохватившись, уже как можно серьёзнее, добавил: «А вообще, начальству оно видней: нам приказано — мы исполняем! Тут хочешь, не хочешь, наше дело маленькое. Вот план выполним, тогда и будем отдыхать».
Колька сделал вид, что слушает скучную речь машиниста, а сам уже рисовал в воображении, как завтра он, наконец-то, увидит Катьку… Как преподнесёт ей сюрприз в виде жестяной коробочки дефицитных леденцов «Монпансье»… Катька непременно состроит огромные от удивления глазки, потом по обыкновению хитро их прищурит и скромно поцелует его в щёку. Вдохнув полной грудью и расправив худощавые плечи, Николай Харитонович всё глубже и глубже погружался в мечту о предстоящей встрече…
…А за окном величественно проплывали корабельные сосны[4] с зарослями дикой ежевики и деревцами крушины, именуемой в народе «волчья ягода».
* * *
Приближаясь к станции, паровоз подал резкий протяжный гудок и застонал колёсами… Первым из него выскочил Колька. Оглядевшись по сторонам, он демонстративно за козырёк натянул пониже фуражку железнодорожника и важной походкой направился в сторону маленького пруда на краю посёлка, при этом поздоровался с кем-то на ходу, кивнув головой с широко посаженными глазами и курносым носом. Измученные дорогой немногочисленные пассажиры с разномастными корзинами, одинаковыми как под копирку чемоданами и перекинутыми за спину, разбухшими от внутреннего содержимого, мешками, спешили покинуть душные вагоны.
— Вот молодёжь пошла! — ворча себе под нос, Иван Фомич спускался по крутой металлической лестнице, крепко удерживаясь за поручень. — Всё бы им отдыхать да ничего не делать. — обращаясь неизвестно к кому, уже громче произнёс он.
Носок стоптанного кирзового сапога коснулся земли. Отойдя от паровоза на несколько шагов, машинист остановился и стал разминать затёкшую поясницу. Воздух был пронизан целым букетом разных запахов: тяжёлый запах железной дороги и раскалённого пыльного локомотива перемешивался с ароматом хвойного леса, вот подул ветерок — и повеяло скошенными травами, тут же чувствовалось присутствие расположенной неподалёку от станции конюшни. Само же здание станции представляло собой деревянное строение (по виду — небольшой домик) совсем рядом с железной дорогой, из треугольной крыши которого торчала печная труба, а над козырьком висела белая табличка с выведенной чёрной краской надписью «Курша-2»[5].
Дверь домика со скрипом открылась, оттуда вышла женщина среднего возраста и стремительно направилась к только что прибывшему поезду. Несмотря на изнуряющую жару, поверх белой блузки на ней был надет строгого покроя приталенный синий пиджак, и такого цвета юбка длины ниже колен.
— Уже заждались вас! — с ходу бросила женщина в синем пиджаке.
— Лидия Петровна, так мы это… — попытался оправдаться пожилой машинист, но растерялся с ответом. Несмотря на то, что Лидия Петровна годилась ему в дочери, он старался держаться от неё подальше и при всяком удобном случае обходил стороной.
Лидия Петровна имела должность диспетчера станции, одновременно являясь официальным представителем власти в посёлке, и стояла на хорошем счету у партийного руководства. Она росла старшим ребёнком в многодетной бедной семье, с ранних лет ощутив всю безысходность и трудность крестьянской жизни. Рано выйдя замуж и так же рано овдовев в период гражданской войны, одна воспитывала дочь, а когда та, повзрослев, сочеталась браком, родила первенца и переехала молодой семьёй в большой город, — осталась в полном одиночестве. Всё это только закалило и без того волевой характер русской женщины, поэтому за глаза многие называли её «железной бабой», а в лицо уважительно обращались — Лидия Петровна.
— Ну чего ждешь, Фомич? Поехали! — просверлив взглядом смущённого машиниста, она первой забралась в будку паровоза. — А ты почему один? Разгильдяй твой где?
— Освежиться от-отошёл… Скоро будет… — сконфуженно ответил Иван Фомич и втянул голову в плечи. И если бы не крепкий загар на лице, да въевшаяся в кожу сажа, Лидия Петровна заметила бы, что машинист покраснел.
— Ну-ну. — неодобрительно произнесла «железная баба». — Совсем распустились!
* * *
Железнодорожный состав зашёл в тупик, предназначенный для погрузки леса. Лидия Петровна уверенно шагнула с подножки паровоза и направилась к группе рабочих в одинаковых тёмно-серых спецодеждах, которые расположились под тенью вековых сосен, что-то активно обсуждая.
— Где бригадир? — командный голос диспетчера прервал их оживлённый разговор.
Отряхиваясь, рабочие поспешили подняться на ноги.
— В курилке он… — развязно произнёс за всех неприятного вида человек, — единственный, кто не отреагировал на появление начальства и так и остался сидеть на корточках. Косящий на один глаз, с надменным выражением лица и синими татуировками на руках, подчёркивающими криминальное прошлое их обладателя, он всем своим видом излучал враждебность.
Неприязненно поморщившись, диспетчер посмотрела в сторону курилки, откуда бежали, делая последние затяжки на ходу, двое мужчин с голыми, цвета тёмной бронзы, торсами.
— Здра-а-а-сьте… — выдыхая остатки папиросного дыма через плечо, поздоровался один из подбежавших — высокий жилистый парень лет тридцати-тридцати пяти с тонкой полоской шрама, пересекавшего верхнюю губу. Ещё тлеющий окурок папиросы как бы случайно выпал из его руки на землю, и втирающим движением он затушил его пыльным сапогом.
— Петя, я уже говорила тебе и всем остальным, что курить можно только в специально отведённом для этого месте — то есть в курилке! Говорила? — тон диспетчера не предвещал ничего хорошего.
— Да, говорили. — с показательным спокойствием и уверенностью ответил Пётр. Иначе он вести себя не мог — ведь за происходящим внимательно наблюдали его подчинённые.
Словно уловив это, диспетчер обвела взглядом присутствующих и снова задержалась на бригадире: низко надвинутая кепка; чёрные «цыганские» глаза с наглецой; чуть загнутый, с небольшой горбинкой нос, чем-то походивший на клюв хищной птицы; шрам по верхней губе. «А коли так, — после короткой заминки произнесла она, — если увижу ещё раз — будешь не грузить лес, а валить. Но не здесь, а в Сибири! Надеюсь, ты всё понял?!» — обожгла взглядом диспетчер и, не дожидаясь подтверждения, продолжила: «Никаких больше перекуров пока состав не загрузите, времени у вас в обрез! Да, и вот ещё что, после работы зайдёшь ко мне, разговор есть», — бросила «железная баба», развернулась и зашагала в направлении станции.
Позади послышались сдержанно-недовольные голоса рабочих, но диспетчер уже не обращала внимания на возникшие за её спиной перемолвки.
— Ну что, мужики, за работу. — без энтузиазма скомандовал Пётр и демонстративно сплюнул себе под ноги.
Нехотя, подчинённые направилась к ожидавшим погрузку брёвнам, уложенным в штабеля.
— Это всех касается! — заметил Пётр, обращаясь к неприятному человеку с татуировками, который по-прежнему сидел на корточках.
— От работы лошади дохнут! Уже как коней до пены загоняли, совсем за людей не принимаете… — всё также развязно произнёс татуированный. — Правильно я говорю, мужики? — громко обратился он за поддержкой к остальным.
Рабочие остановились и напряжённо переглянулись.
— Ах да, понимаю… — издевательски произнёс Пётр. — Ну что ж, если ты так устал — отдыхай, пожалуйста! А работать за тебя будут другие. Мы же не устали!
— А ты за всех не говори! — оскалился татуированный.
— Ну ведь ты же, Косой, за всех говоришь!
Лицо татуированного побагровело и скривилось от злости, но противопоставить в ответ он ничего не смог. Стоит добавить, что человек этот появился в посёлке совсем недавно — в начале весны. Был замкнут, нелюдим, ничего о себе не рассказывал, да и вообще первое время предпочитал молчать, больше присматриваясь к окружающим. Опыт неоднократного пребывания в «местах не столь отдалённых», что ни говори, накладывает свой отпечаток на любого человека, прошедшего столь суровую школу жизни.
— Значит так, — воспользовавшись замешательством, перехватил инициативу Пётр, — мы здесь не за пайку[6] вкалываем, и я хочу, чтобы все это понимали. А если кому-нибудь что-то не нравится — то я не держу. Можете идти на все четыре стороны. Хоть в работники посольства… Если, конечно, возьмут с такой биографией.
Все присутствующие обидно расхохотались и посмотрели на татуированного. Тот побагровел ещё больше. На этом возражения закончились. С торжественным выражением лица Пётр наблюдал, как рабочие отправились на погрузку, — своё главенство он в очередной раз доказал! Замелькали мышиного цвета спецовки. Дело пошло… Он окинул взглядом состав, совершая привычные расчеты в голове, и боковым зрением заметил приближающуюся к нему одну из серых фигур.
— Зря ты так с Косым, — негромко произнёс подошедший, — чувствуется мне, он такого не простит.
— А я в его прощении и не нуждаюсь! — огрызнулся Пётр, а про себя подумал: «Свалился этот Косой на мою голову. Чем дальше — тем всё наглее и наглее. Вот уже и на меня хвост поднимать стал. Нехорошо это. Не-хо-ро-шо…»
Пока рабочие грузили платформы, Иван Фомич решил передохнуть в курилке, сделанной в виде беседки с двумя деревянными скамейками, расположенными по бокам сбитого из нескольких широких досок столика. Крыша беседки спасала от палящего солнца, а повсюду чувствовался запах свежеспиленного хвойного леса. Усевшись на одну из скамеек, он расстегнул верхнюю пуговицу выцветшей гимнастёрки, достал из кармана галифе сложенную до размера кармана старую газету, вместе с ней — маленький мешочек, сшитый из плотной однотонной ткани, а также измятый коробок спичек, на котором красовалась этикетка с изображением затёртого льдами судна «Челюскин» и самолёта, летящего над ним. Оторвав от газеты небольшой кусочек, умело скрутил его в лодочку, затем раскрыл мешочек и тремя пальцами, стараясь не рассыпать, извлёк из него щепотку махорки, которую также аккуратно выложил в лодочку. Края бумаги свернул, поднёс к губам и склеил слюной. Затем поджёг самокрутку, затянулся и глухо откашлялся в кулак… Через минуту мыслями он уже был далеко от этого места…
* * *
Путь от тупика, где кипела погрузка, до деревянного домика станции с табличкой «Курша-2» составлял немногим более километра и занимал до двадцати минут неспешной ходьбы. Лидия Петровна толкнула дверь от себя и вошла внутрь. Из глубины слабоосвещённого помещения повеяло живительной прохладой. Усевшись за письменный стол, накрытый зелёным сукном, она осторожно откинулась на спинку расшатанного стула… В левом верхнем углу стола находилась ровная, листок к листку, тонкая стопка бумаг. Чуть ниже — начищенная до блеска керосинка[7] и обычные конторские счёты. В другом углу лежала потрёпанная, местами с затёртой и размазанной от пальцев рук типографской краской, газета «Коммунист» выпуска 20 октября 1935 года с главной статьёй «Множить ряды Стахановцев[8]» на первой полосе. В некоторых местах текст статьи был ровно подчёркнут, а на полях нарисованы жирные восклицательные знаки. В центре стола стояла простая стеклянная чернильница, рядом с которой лежали чернографитный карандаш фабрики имени «Красина» и перьевая ручка, представляющая из себя круглую крашеную палочку с металлическим зажимом на конце, в который было вставлено стальное перо. В дальнем углу помещения располагалась давно не используемая печка буржуйка, а напротив письменного стола вдоль стены — вместительная деревянная скамья, над которой с висящего в рамке портрета на диспетчера пристально смотрел всесильный вождь советского народа. Отогнав неприятные мысли о недавно совершённой краже (когда за ночь вскрыли местный магазин и унесли всю скопившуюся там двухнедельную выручку, за исключением незначительной суммы разменных монет), она взяла в руки стопку бумаг, отделила от неё нужные документы, а остальное вернула на прежнее место. Внимательно сверив между собой несколько листов и сделав отметку карандашом на одном из них, — облегчённо выдохнула, отложила в сторону карандаш и с отрешённым взглядом уставилась в окно.
Выполнение планов по заготовке и вывозке леса было главной задачей всего посёлка. Невыполнение же — строго каралось и могло повлечь самые непредсказуемые последствия. Это понимали все, и в первую очередь она — диспетчер и официальный представитель власти. «Железная баба» продолжала безучастно смотреть в окно. Волевая морщинка, расположенная вертикально между бровями, разгладилась, и незнакомому человеку могло показаться, что диспетчер имеет растерянный вид, но хорошо знавшие Лидию Петровну без труда распознали бы в этом верный признак редкой удовлетворённости и спокойствия. Несмотря на то, что месяц ещё не закончился, планы на июль уже были выполнены, а позади оставался очередной напряжённый календарный период. Жизнь продолжалась…
* * *
— Ты помни его немножко, станет твёрдым, как картошка! — подкравшись сзади и заразно хохоча, Колька ткнул пальцем в спину задремавшего машиниста. Настроение паренька после освежающих водных процедур явно улучшилось.
Иван Фомич тяжело открыл глаза, не сразу сообразив, где находится.
— Ты помни его немножко, станет твёрдым, как картошка! — не унимаясь, повторил Колька, и с ловкостью мангуста оказался уже спереди.
— Чего?
— Загадка такая, дядь Вань! Что это будет? — не отставал он.
— Я почём знаю! — отмахнувшись, словно от назойливого насекомого, Иван Фомич нехотя поднялся со скамейки и стал растирать руками заспанные глаза.
— Снежок… — теперь без энтузиазма дал ответ на свою же загадку Колька.
Когда гружёный массивными брёвнами железнодорожный состав уходил со станции «Курша-2», солнце уже скрылось за верхушками деревьев, и лес стал погружаться в полумрак. Безмятежно смотря на устремлённые в бесконечность рельсы, Колька вспомнил слова дяди Вани, подумав про себя — действительно повезло. Вот если бы он не устроился на железную дорогу, чем бы он тогда сейчас занимался?.. Гнул спину на колхозном поле с утра до вечера? Махал в лесу топором целый день? Или грузил вагоны?.. А здесь тебе и почёт, и деньги хорошие платят, да и романтика, что ни говори! Удовлетворённо шмыгнув носом, Колька принялся напевать тихим гнусливым голосом популярную песенку:
«Где б ни скитался я цветущею весной,
Там мне приснился сон, что ты была со мной…»
Впереди ожидало несколько десятков километров пути, за которым уже маячил такой вожделенный выходной день шестидневки[9].
* * *
Пустой вечерний перрон. Одинокое здание станции. Дверь приоткрылась: «Можно?» — послышалось снаружи.
— Заходи. И давай без любезностей. — ответил строгий женский голос.
Пётр зашёл внутрь и прикрыл за собой дверь. Вспомнив правила приличия, он снял головной убор и, зажав кепку в руке, остался стоять у двери.
— Особое приглашение нужно? Садись! — Лидия Петровна повелительно указала место напротив.
Заметно ссутулившись, то ли из-за невысокого потолка, а может по какой другой причине, Пётр прошёл и сел на край скамьи. Сейчас он чувствовал себя нервно и неуверенно, хотя всем видом старался этого не показывать. Казённая обстановка помещения давила на психику ещё больше.
— Ты себя хорошо чувствуешь? — зашла издалека Лидия Петровна.
— Вполне. А что? — поёжился Пётр.
— Да так, ничего. Просто вид имеешь… не совсем здоровый. Впрочем, ладно, не для того я тебя сюда вызвала, чтоб справляться о здоровье. Догадываешься, зачем пришёл?
— Нет. — осторожно ответил тот.
Лидия Петровна, молча, откинулась на спинку стула. Тяжёлым, неморгающим взглядом она пристально уставилась на бригадира. Какая-то напряжённая, вязкая тишина заполнила всё вокруг. Время замерло… На миг ему даже представилось, что из глубины полутёмного помещения её глаза вот-вот вспыхнут красными злыми огоньками и женщина превратиться в страшного монстра. От этой мысли он непроизвольно дёрнул ногой.
— Скажи-ка мне вот что, Петя, — диспетчер прищурилась, — не твои ли это орлы кассу взяли?
— Какую кассу? — сразу напрягся бригадир грузчиков.
— Ну как какую? — недобро усмехнулась «железная баба». — Кассу магазина, конечно! Или может, я не всё знаю? Может быть, ещё какая-то касса была?
— А с чего… — голос бригадира сорвался, и он откашлял. — А с чего вы взяли, что это мои люди?
— Я конкретный вопрос задала! — жёстко напомнила диспетчер.
— Нет, не мои. — быстро ответил бригадир и забегал глазами.
— А ты уверен?.. — «железная баба» подалась вперёд и поставила локти на письменный стол. Своим взглядом она словно хотела просверлить дыру в сидящем напротив.
— Я не думаю что…
— Ты никогда не думаешь что! — не дав договорить, перебила Лидия Петровна. — А вот лично я, кроме как на твоих, больше ни на кого подумать не могу!
— Это почему? — удивлённо спросил Пётр.
— Это потому, что рожи у них уголовные! Особенно этот твой… Как его?.. Косой! — вспомнила она.
— А причём здесь рожи?! — попытался перейти в наступление бригадир. — С какими уродились, с такими и ходят. Или теперь что, всех у кого уголовная рожа — пересажать?
— Не передёргивай! — повысила голос диспетчер. — В этом компетентные органы разберутся, кого сажать, а кого ещё нет! Ну а сам-то ты в ту ночь, где был?..
— В ночь, когда магазин обчистили? — уточнил Пётр.
— Да. В ту самую, когда магазин ОБОКРАЛИ. — поправила она.
Бригадир изобразил задумчивость.
–…Спал, кажется… — выдержав паузу, ответил он. — Ну да, точно спал! Спал как обычно… А что же ещё ночью делать?!
— А вот мне сказали, видели тебя в ту ночь… — прищурилась диспетчер, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.
— Как видели?! Кто?.. — побледнел бригадир.
— А вот так! Калган с младшим Екимовым, — они в ту ночь по посёлку дежурили[10].
— Не может быть… — тихо произнёс Пётр, и мысли беспорядочно забегали в его голове.
— Да ладно, не напрягайся, пошутила я. — с каменным выражением лица «железная баба» снова откинулась на спинку стула. — А чего это ты сразу так испугался, а? В нашей стране честным людям бояться нечего!
Пётр облегчённо пожал плечами и вытер о штаны вспотевшие ладони:
— Испугаешься тут… Время сами знаете какое — завистников много. Донесут, а потом не отмоешься.
— Это точно, не отмоешься. Да и не успеешь — за три дня к стенке поставят и всего делов-то! — недобро улыбнулась диспетчер.
— Между прочим, — доверительно заговорил бригадир, — лично я считаю, что кассу так вообще не наши брали.
— То есть?
— То есть залётные[11]. Ну сами посудите — магазин в самом центре посёлка, к нему надо незаметно подойти, без шума вскрыть, а потом так же незаметно уйти. А если кто увидит? Своих ведь сразу срисуют! Извините — распознают. Нет, слишком рискованно…
— Складно говоришь. — призадумалась диспетчер. — Но почему тогда они не сделали этого раньше? Откуда вообще они узнали, эти твои залётные, что в кассе выручка за две недели собралась?.. Обычно за деньгами приезжают когда? Правильно, после каждого выходного на следующий день, — выстраивалась логическая цепочка, — а в один из таких прекрасных дней за деньгами никто не приехал, по непонятным мне причинам. И на следующий день никто не приехал, и потом тоже…
— Случайность. — предположил Пётр. — Просто повезло!
— Я не знаю такого слова — случайность! — грозно процедила «железная баба». — Любая случайность — это последствия чьей-то непредусмотрительности или откровенной халатности! А в данном случае — кто-то определённо владел информацией и воспользовался ситуацией. Вот ты, например, я знаю, с Глашкой любуешься.
— С Глашкой?
— С Глашкой. Той, что продавщица из магазина…
— И что из этого? Ничего серьёзного у нас нет.
— А я и не спрашиваю о ваших чувствах. Я говорю, что ты мог владеть информацией.
— А почему только я?! — вскипел Пётр. — Вот Нинка — тоже продавщица. И у неё тоже хахаль есть!
Диспетчер выставила вперед открытую ладонь, означающую «замолчи», и заговорила сама:
— Это не твоего ума дело, у кого кто есть! Сейчас речь идёт именно о тебе. Так что в твоих же интересах, чтобы снять с себя определённые подозрения, рассказать всё, что знаешь. Ты не спеши, подумай, может необычное что-то заприметил, или, может быть, сорока на хвосте чего принесла?.. Вспомни…
Бригадир ничего не ответил и только развёл руками.
— Понятно… Кстати, про каких это ты там завистников говорил, Петя? И откуда им у тебя взяться? — припомнила диспетчер.
— Сейчас у каждого завистники найдутся, а у меня сами знаете — должность! Кому что не так сказал, на кого не так посмотрел.
— А-а-а-а… — с наигранным пониманием протянула «железная баба». — Должность это серьёзно, должность обязывает…
В знак согласия бригадир кивнул головой и перевёл взгляд на окно, по которому ползала чёрная жирная муха. Периодически долбясь в стекло, и противно жужжа крыльями, муха настойчиво стремилась вырваться на волю, из раза в раз натыкаясь на невидимое препятствие. Здесь же, на подоконнике, в слое пыли, валялись несколько засушенных её собратьев-насекомых, которым так и не удалось этого сделать. «Да уж… У каждого своя стена», — уныло отметил про себя Пётр, и желание всё бросить и уехать отсюда охватило его с новой силой. «Брось всё, уезжай навсегда!» — подсказывал внутренний голос. — «Уезжай… Уезжай!.. Уезжай!!!» Несомненно, он так бы и поступил, если бы не одна единственная, но очень веская причина, которая мёртвой хваткой держала его здесь.
— Значит, ничего не видел, не слышал, не знаешь? — перехватила взгляд диспетчер.
— Именно так. — не задумываясь, ответил бригадир.
–…Ну, тогда свободен… Пока свободен. — уточнив, поставила точку в разговоре «железная баба» и демонстративно положила перед собой стопку исписанных бумаг, которые взяла с угла стола. На данный момент дальнейшее продолжение собственного расследования она посчитала исключительно пустой тратой времени.
* * *
От погрузочной площадки тупика станции вглубь леса уходила довольно широкая (в сажень) грунтовая дорога. По ней лошадьми с помощью трелёвочных приспособлений осуществлялся вывоз брёвен с лесосеки[12]. Ничем особо примечательным дорога эта не обладала, разве что в одном месте (примерно на полпути) спускалась она в низину и огибала болотце с непроглядно-чёрной водой, а после непродолжительного подъёма — проныривала под тяжело нависавшими, раскидистыми ветвями старого-престарого дуба, — совершенно нехарактерного дерева для данной местности. Ствол дуба был настолько толстым, а ветви настолько мощными, что его вполне можно было представить заставшим времена ратных подвигов русских былинных богатырей. В конце дорога выводила на огромную поляну, усеянную множеством торчащих из земли пней.
С дальней окраины поляны слышался шум пил и отдающие эхом глухие удары топоров. В наступающих сумерках различались силуэты людей, занятых каждый своим делом: одни — валили деревья, другие — обрубали сучья поверженных исполинов, третьи — собирали порубочные остатки в большие кучи (предназначенные для последующего сжигания) и готовили очищенные стволы к трелёвке[13]. При этом, все до единого, несмотря на не отступающую жару, были одеты в спецодежду из плотной ткани — только таким образом можно было спастись от огромных полчищ назойливых комаров, обитающих в несметном количестве в Мещёрских[14] лесах.
Неожиданно звонкий затяжной свист разнёсся по поляне и «оркестр», составленный из рабочих инструментов, стих. Лишь где-то вдалеке не утихали одинокие удары топора. Свист повторился вновь. Топор замолчал, и сумеречный лес погрузился в непривычную тишину…
— Все? — пересчитав собравшихся, коротко спросил бригадир.
— Да. Все. — ответили ему сразу несколько голосов.
Бригадир лесорубов вытер рукавом пот со лба и сосредоточенно посмотрел на темнеющее небо, в котором уже виднелось дымчатое очертание луны. Луна… Сколько неизведанного и, одновременно с тем, притягательного таит она в себе… Скольких восхищает, будоражит, пугает. Свидетелем скольких клятв в верности и любви вечной, из числа людей ныне здравствующих и в тысячелетия канувших, была она: нет этому числа. Всегда холодная, всегда одинокая, и всегда такая непостоянная… Луна… Неизменная спутница ночной бездны… В какой-то миг почудилось, будто бездна ожила и стала манить к себе. Она зазывала первыми мерцающими звёздами, она нашептывала «будь со мной», она завладела каждой клеточкой тела… Но чем же притягательна эта бездна?! Что так манит туда?.. Страсть к познанию? Вряд ли… Скорее всего, это чувство навсегда осталось в детстве. Ощущение свободы? Тоже нет… Но тогда что? Что может так увлечь молодого мужчину, не для своих лет настолько уставшего от жизни?.. Только покой! Абсолютный покой… Зрачки его расширились и взгляд стал безмятежным…
Завязавшиеся вполголоса разговоры заставили оторваться от наливающегося темнотой неба. Вдохнув полной грудью кисловатый воздух хвойного леса, бригадир закинул на плечо массивный топор лесоруба с длинной рукоятью и, скомандовав «уходим», направился в сторону посёлка. За ним последовали остальные. Огромная поляна опустела…
* * *
Топор он оставил в сенях. Здесь же снял куртку и повесил на вбитый в стену гвоздь. Присев на лавку, с трудом стянул с отёкших ног сапоги. В ушах до сих пор не умолкал шум вгрызающихся в древесину пил и удары топоров. Он растёр пальцами пульсирующие виски. Встал… Сделав несколько шагов по скрипучим половицам — открыл дверь в избу. Прямо на пороге его встретил соблазнительный запах еды, отчего зажгло область солнечного сплетения, — так давал знать о себе голод. Дома было тихо и относительно прохладно. В левой части помещения находилась русская печь с обеденным столом у окна; по правую руку от входной двери стоял большой шкаф, за ним — самодельная детская кроватка, напротив неё у стены — две пружинные кровати, сдвинутые вместе, возле изголовья которых располагался ещё один шкаф (платяной), по своим габаритам уступавший первому. Таким образом, шкафы условно разделяли помещение на две части: кухню и спальню. Тихо, стараясь никого не разбудить, Степан прошёл на кухню и достал из печи чугунок с томлёной кашей. Зачерпнув из ведра колодезной воды, он жадно осушил ковш. Только после этого напряжение, накопившее за день, стало отступать: расслаблялись мышцы лица, шей, спины… Безжизненный, серебристый свет луны вливался в окно. Сидя за столом, бригадир посмотрел на свои руки: сухие растрескавшиеся ладони с наростами ороговевшей кожи мало походили на руки обычного тридцатилетнего мужчины — скорее, такие присущи бывалому каторжнику, оставившему здоровье в далёких сибирских рудниках, — именно подобное сравнение показалось ему сейчас наиболее верным…
Закончив поздний ужин, Степан подошёл к детской кроватке. В ней, свернувшись калачиком и прижав к себе самодельную тряпочную куклу, спала маленькая девочка. Он склонился над кроваткой и заботливо осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал дочку. Затем улёгся на свободное место рядом со спящей женой, после чего практически сразу же погрузился в глубокий сон.
