Шепот Вечности

Роман Вячеславович Волков, 2023

Мир, изменчивый в вечном цикле трех лун. Два народа. Одна земля. Пролитая кровь и тлеющие угли вражды не забыты семьями, делящими берега священной реки. Третий сын. Блудная дочь. Щедрый брат. Дитя, озаренное луной. Судьба сводит их вместе у подножья горной гряды Полумесяц, на земле у города Ишерона, где, разделенные религией и культурой, сходятся интересы семей Каранай, гордых сынов гор, и Шайхани, истовых ревнителей древней веры. Два юных сердца из враждующих семей пересекаются в потоке судьбоносных событий, которым суждено изменить историю. Но с востока дует опасный ветер, а незажившие раны вновь кровоточат. И даже тлеющий под пеплом уголь способен разжечь чудовищный пожар.

Третий сын

Кто с Сор’Навира был гоним,

В объятьях Вечности храним,

Пускай, в сердцах таят ту честь,

Дитя — для них благая весть.

Апокрифы, «Обещание», перевод ан-Фахриса, поэтическое переложение на стихи Люпиниона

Едва различимое в объятьях беспамятства лицо маячило над ним, серебрясь блестящей, словно лунный свет, шевелюрой. Арвейдские сказки говорили об ангелах, созданиях из света, красоте которых нет равных. Их сияющий лик неразличим в этом чистейшем, девственном сиянии. Неужели все это время сказки не врали?

Мелькающее над ним обличье быстро ускользнуло из сознания, когда все перед взором заплыло и тело вновь пронзила боль, заволакивая все, от плеча до конечностей красным, полыхающим цветом. Он стиснул зубы, не в силах выносить эту боль. Во рту почудился влажный вкус железа, щеки и веки обожгло солью.

— Смотри, как бы он язык себе не откусил, — донесся гулкий странный голос откуда-то из глубин. Ангелы говорят? Глупая мысль вызвала удивление в мотающемся бессознательном Данни.

Что-то встало ему поперек горла, стало трудно взглотнуть. Тяжелый вязкий вкус во рту наполнился горечью. Тьма снова обрушилась на него, увлекая в свою пучину с головой. Кроваво-красный болезненный укол пульсировал в плече, отдаваясь огнем даже в беспамятстве. Словно рану его прямо сейчас осыпали солью, въедающейся в кожу. Его трясло. Он словно бы знал это, но почувствовать не сумел.

Утопая в мутной полудреме, он пытался ворочаться, но конечности не подчинялись ему. Слышался треск, словно вокруг разгоралось пожарище. Хрустело пожираемое огнем дерево. На губах и языке опять почудился железный вкус. Эхо витало над ним, под ним и, будто бы, даже внутри него. Воздух был тяжелый. Сон ли все это? Или он уже мертв? Как долго все это будет продолжаться? Вопросы быстро вылетели из головы Данни, когда тело в третий раз сокрушил удар боли, огненными червями расползавшийся внутри от плеча.

Потом, казалось, все утихло. Ни звуков, ни эха, ни треска огня. Он не ощущал даже себя, хотя, казалось, что он все еще существовал. Любые, даже глухие отзвуки исчезли. Словно его опустили на самое дно глубоких вод, где даже свет не достает своими лучами до речной гальки. Боли не было. Это его обрадовало. Темнота, густая, как черная смоль, сменилась бликами огня на ртути, а затем пропала. Вернулась ноющая боль в плече, дрожью отозвались онемевшие конечности. Он попытался пошевелиться, ощущая, что лежит на чем-то мягком. Холодное прикосновение к предплечью остановило его.

Открывать глаза было тяжелее прочего. В них тут уже ударил яростный свет. Данни простонал, моргая и щурясь. Он жив. Жив, это точно! Пальцы на правой руке сжались с трудом, превозмогая шипящие челюсти грызущего их онемения. Левая же не поддалась, а когда он напрягся, согнув фаланги, это усилие раздалось по всему его телу знакомой болезненной тяготой. Плечо запульсировало, нарочно напоминая о произошедшем. Драка. Рана. Боль.

Что-то холодное вновь погладило его по руке. Пальцы. Мягкие, аккуратные. Ласковые. Женские? Где он и что случилось?

— Матушка?.. — прошептал он, не зная, что и предположить.

В ответ ему ничего не последовало. Только вздох и какое-то мягкое кряхтение. Данни покачал головой. Боль потихоньку отступила и он старался не шевелить даже пальцем, чтобы она не вернулась вновь. Собрав в кулак остатки своей воли, он осторожно открыл глаза, заслезившиеся от света.

Вот оно, это лицо. Нет, не ангел. Все те же светлые волосы, цвета бледной луны. Крошечное лицо. Это дитя. Всего лишь дитя. «Все дети и есть ангелы», да-да, так говорила его кормилица. Но это было совсем уж расчудесным. Поглаживая холодными пальцами его не раненую руку, она смотрела на него удивительными глазами. Серебряные монетки, улыбнулся паренек. Он хотел было сказать что-то, но горло было сухим и болело.

Девочка, не больше лет десяти на вид, тут же исчезла, ускользая, также, как почудившийся ему ангел. Данни покачал головой, подняв взгляд вверх. Большой округлый потолок. Купол. Пляшущие языки огня, красные, желтые, оранжевые. Их рисунки украшали массивный свод. Он в Часовне, понял Данни. Все медленно сложилась в его голове. Его ранили. А теперь принесли на врачевание к священникам. Мутные тени в голове уходили прочь.

Удаляющийся шум многих ног, эхом отдающийся неподалеку, говорил пареньку о том, что закончилось рассветное богослужение. Чуть опустив взгляд, он заметил, что был по пояс обнажен, а плечо его, грудь и рука, была осторожно перебинтованы. Пальцы на кисти задрожали от онемения и Данни скривился, стиснув зубы. Во рту, на нёбе, языке и в горле, висел мягкий, сладковатый, но неразборчивый вкус. Его помутило. Попытка пошевелить пальцами мало что дала, кроме нового приступа боли. Значит, напоили каким-то снадобьем, подумал Данни. Пытались заглушить боль, пока работали с раной. Но действие снадобий конечно… и теперь ноющее, мерзотное ощущение в плече возвращалось и он застонал. Казалось, словно в нем все еще застряло чье-то тяжелое лезвие.

— Уже проснулся? — басистый голос с акцентом донесся до него. Данни узнал этот голос. Его трудно было не узнать.

— Митран?.. — прошептал он, оглянувшись на массивную фигуру жреца.

Найржин Митран, грузный мужчина высокого роста, разухабисто пошагал к нему, поддерживая мощными волосатыми пальцами красный пояс, опоясывающий его балахон. Чистейше-белый халат до пят ометал своим подолом пол, прикрывая сандалии найржина. На том же подоле плясали при каждом его шаге, вышитые желтыми и оранжевыми нитями языки пламени, извивающиеся в такт его походке. От них же, вверх, к поясу, взметались короткие завитки белесых ниток — искры. Украшение халата демонстрировало положение жреца-найржина в иерархии. Его густая, чернющая борода, подобная ночи, отчетливо выделялась на смуглом, крайне сефидском, сказал бы Данни, лице. В этой же поросли, подобно белым искрам на халате, танцевали волоски седины. Жрец провел рукой по таким же густым волосам. Большие губы улыбнулись, глянув на парня.

— Тебя даже рассветное богослужение не разбудило. Крепко приложили, — почесал свою мощную бороду, усмехаясь, священник. — Копьем?

— Нет… — вздохнул Данни, аккуратно поднимаясь. Но даже малейшее движение перемотанного плеча и предплечья вызывало жгучую боль.

Шлепая сандалиями, юное чудо подскочило к найржину, потрепав его рукой за подол халата, держа во второй серебряную чашу. Он обратил свои большие глаза к девочке, указывающей ему на чащу.

— Сильно болит? — подошел жрец к Данни, сев рядом с ним.

— Терпимо, — он сжал зубы, попытавшись солгать. Было очень больно.

— Может, выпьешь еще настоя? — кивнул он на снадобье в руках девочки.

— Снова провалиться в сон? — покачал головой парень. — Боюсь, я итак уже пролежал здесь слишком долго. Сколько… времени прошло?

— Соляр взошел лишь единожды, — пожал массивными плечами Митран. — Ты пролежал почти сутки. Впрочем, достаточно, чтобы обработать рану.

— Благодарю, Митран, — попытался сказать он, не выказывая боли, но дернувшееся предплечье разлилось жжением по груди и он застонал.

Девочка, потряся его за колено, протянула Данни чашу. Он взглянул на это среброглазое создание, покачав головой. У него жутко пересохло во рту, живот урчал от недостатка пищи, а по всему телу чувствовалась слабость. Глотни он еще этого отвара, то проснется и вовсе едва живым.

— Ты еще не набрался сил, как я вижу. Тебе стоит прилечь и…

— Так и всю жизнь пролежать недолго, — тряхнул рыжей шевелюрой Данни, оспорив жреца. — Я чувствую себя… приемлемо.

Хмуря белоснежные брови, девочка снова прикоснулась к его колену, почти к губам подталкивая чашу, пахнущую дурманом забвения. Он, на этот раз уже возмущенно, отвел ее руку своей, той, что цела. Это, однако, не спасло его от болезненного приступа. Девочка, взяв чашу обеими руками, то ли хрипнула, то ли фыркнула, и пошагала прочь, оставив ту на столике рядом.

— Негоже лежать в храме в одних портках, — кивнул на его обнаженный, перемотанный торс, Митран и, сняв с ближайшего стула чистую рубаху, навроде той, что носили храмовые послушники-хирики под своими балахонами, протянул ее парню, — на, оденься! — он поднялся, отойдя куда-то в сторону и, выглянув в дверной проем на шум в главном зале Часовни Очага, через приоткрытую дверь.

Белая рубаха была сухой и жесткой. Данни с трудом продел одну конечность в рукав, поглядев, как ткань свисает с него. Попытка натянуть второй, через плечо, на перемотанную руку, заставила его заскулить и согнуться в три погибели. Заслышав это, девочка с серебряными глазами подскочила ближе, подхватывая вторую часть рубахи, осторожно перемещая ту по его спине и одевая, едва касаясь ран, на вторую руку.

— Спасибо, — сказал ей Данни, но та, будто бы, не отреагировала, и принялась, следом, перевязывать шнурки рубашки у него на груди, закрывая ее. — Эй, я мог бы и сам! — возмутился он, но девочка, будто, не услышала. Впрочем, даже попытка связать один узелок у горла свободной от перевязи рукой, закончилась неудачей, и маленькое храмовое дитя само довершило дело.

— Ай-ай, так молод, а рубашку подвязывают, словно дитю! — добро усмехнулся, пошучивая, найржин Митран. — А главное — кто!

— Она сама. Я сказал ей, что не стоит. — Данни хотел, по привычке, пожать плечами, но скорчился от жжения в руке.

— Да уж, странное дитя, верно? — подошел он, нависнув своей грозной тенью над ними. Малютка отклонилась от Данни, закончив завязывать на нем рубаху. — Она не всегда понимает, что ей говорят.

— Кажется, она не настолько мала… — осторожно приподнял целую руку Данни, почесав затылок. — Эй, почему ты не слушаешь? — обратил он взгляд к девочке. Та, оглянувшись на него, смотрела, словно ждала чего-то.

— Ох, боюсь, ответа ты тоже не дождешься, — вздохнул найржин.

— Почему? — встревожился Данни. — Она немая?

— Не совсем, — чуть грустно сказал Митран. — Эй, малютка, — девочка оглянулась, заслышав обращение к ней, — покажи, — он постучал себя пальцем по губам, словно что-то показывая.

Девочка, насупившись, посмотрела на него, потом на Данни. Она вздохнула, хрипнув и открывая рот в сторону парня. Он поморщился, отвернув голову. У серебряного дитя мало что осталось от языка.

— Прости, — сказал он вновь отвернувшийся к найржину девочке, почувствовав себя неловко и вздрогнув.

— Ничего. Иди дитя. Отдохни, ты славно мне помогла, — он кивком, будто бы отпустил девочку, но та, смотря то на Митрана, то на Данни, так и осталась стоять рядом, как вкопанная.

— Она тебя не понимает? — приподнял бровь парень.

— Сам не знаю, — вновь положил массивные руки на пояс жрец. Его голос с заметным акцентом эхом отдавался в высоких потолках храма. — Может, дитя слабо умом. Вот его и выкинули на улицу.

— Ты нашел ее на улице? В городе? — удивился Данни. — Может, стоило сказать лорду? Или сиру Тенсу? Найти ее родителей?

— Ах, нет, — отмахнулся найржин. — Я встретил ее еще… — почесал бороду Митран, — за городскими пределами. Когда направлялся сюда. Теперь уж, дитя сирота, хочешь того или нет.

— И хуже всего, она и сама не скажет, — поглядел на стоящую с мирным видом рядом, девочку, Данни.

— Что-ж, может, судьба была к ней благосклонна, раз я сумел наткнуться на нее. Она могла умереть с голоду, вся грязная, ослабевшая, в каких-то лохмотьях, — улыбался девочке Митран. — Зато теперь может послужить здесь, храму на благо. Никто ее отсюда не попрет.

— Уж в это я охотно поверю, — улыбнулся Данни.

Послушники и жрецы, следуя заветам Заранны, всегда оказывали помощь слабым, больным, неимущим и голодным. В Часовнях Очага всегда горела частица пламени, подаренного Огнедержательницей. Его теплые языки согревали в любые холода каждого забредшего в храм путника. Часто, сирот и беспризорников стража отводила сюда. Некоторые из младших жриц-зардат в Часовне, выросли тут с младенчества, как рассказывала ему кормилица. И, похоже, теперь их ряды пополнились еще одной будущей сереброглазой праведницей.

— Как тебя, сынок, угораздило попасть в такую перепалку? — обратил свои большие глаза на плечо Данни Митран. — Когда тебя приволокли сюда стражники, ты был весь в крови. Послушники, конечно, возмутились, но твою кровь с кафеля утерли, — усмехнулся он. — Зачем же ты полез в драку, а то и обнажил меч?

— Я… был с братом… — покраснев, сказал Данни, осторожно положив ладонь на раненое плечо. По нему прошлось легкое жжение. — Ицхи…

— Ах, да, вы снова устроили кровопролитие с соседями, — нахмурился, возмущенно, Митран. — Горожане молвят, там кого-то убили. Это был не твой меч, сынок?

— Нет… — Данни смутно, но помнил, что произошло. — Это Чадд. Дядькин ублюдок. Он подстрелил ицха, который ранил меня. Дальше… я не помню.

— Грязная кровь, грязные дела, — насупился найржин. — Вечером прихожане поговаривали, что лорд-градовладелец в ярости. Наверняка, сегодня будут разбираться, что же вы там за смертоубийство учинили, — с укором бросил он, отойдя от Данни и, похлопав по плечу девочку, пошагавшую прочь, тяжело вздохнул, набрав воздуха в грудь.

— Верно и меня потребуют, — осторожно поднялся Данни. Ноги вздрогнули, в них начала наливаться кровь, заставляя немоту уходить через скрипучую боль, словно в икрах пересыпали песок. Он скривился.

— Ну, раз ты уже можешь подняться, мне, видимо, придется отпустить тебя на суд лорда Уальдмара, — голос Митрана пролетел по пустому залу. — Я то подумывал оставить тебя здесь, заодно уберегая твою юную душу от правосудия лорда Шеппа.

— Не сейчас, так потом, меня все равно призвали бы, — первые шаги после забвенья дались Данни с трудом и колени подкашивались.

Внутри стоял запах таящих в огне свеч и благовоний. Он был легкий, но настойчивый, и у парня закружилась голова. Хотя, быть может, все дело было в его ране и резком подъеме. Однако, пара пройденных шагов в центр комнаты, привела его в чувство и взор начал проясняться.

Неподалеку от ложа, на котором он очнулся, висел, накинутый на спинку стула, его черный кафтан. Данни подошел ближе, приподняв тот за рукав и глядя на пропитавшую ткань от плеча до пояса, уже засохшую и почерневшую, кровь. Его кровь. Он вздрогнул, глядя на этот красный узор его одежки. Часть рукоятей ножей в кинжальниках, расположенных под раненым плечом, тоже покрылась этой краской. Данни провел рукой по этим ножам, вздохнув. Сталь легонько звякнула, словно пальцы его коснулись струн лютни, а не острых лезвий кинжалов.

Как там брат? Не ранен ли был после кто-нибудь из его спутников. Энхе Заян или Чадд? Данни поморщился. В мыслях всплыла качающаяся, словно на волнах, тень грузного ицха, нависающего над ним, с выросшим из солнечного сплетения болтом самострела. Он, мертв, наверняка мертв. Парень поежился. Еще мгновение и… Наверное, стоило бы поблагодарить Чадда, если с того не снимут голову за убийство. Наверняка их схватили и теперь держат до разбирательства. По лицу Данни пробежалась краска. За это ему придется держать ответ не только перед господином Уальдмаром Шеппом, но и перед отцом и…

— Впустите! — знакомый, громкий голос, раскатом донесся до него из приоткрытых дверей в главный чертог Часовни. Данни оглянулся туда, куснув губу. Найржин Митран, нахмурив брови, обернулся и пошагал к главному залу. Обогнув его массивные телеса, юная девчушка с сияющими белоснежными волосами, проскользнула туда первее через дверной проем.

Топот ног, возмущение старческих голосов, крики, почти переходящие на ругань. Парень покраснел, поняв, что это явились за ним. Невзирая на препятствующих ей послушниц, гордой походкой огибая их или отпихивая плечами, она вошла внутрь, отворяя дверной проем обеими руками. Найржин Митран встал между женщиной и комнатой, как стена, сложив мощные руки на груди. Грозный львиный взгляд впился в жреца.

— Отойдите, найржин, я хочу его увидеть! — звучный, живой голос. Данни покраснел, понимая, какой выговор его ждет.

— Незачем так торопиться, леди Каранай, — найржин Митран говорил сдержанно и спокойно, но гулкий его бас отзывался в сводах Часовни, казавшись громовым раскатом. — Вы могли бы лишь попросить и…

— Это мой сын! — прошипела с яростью леди Кинарин, явно чувствуя себя неуютно в прениях с священником. — Пустите меня!

— Дышите глубже и успокойтесь, госпожа Каранай, — насупился жрец. — Он жив и цел. Мы промыли, зашили и перемотали рану. Юный ваш сын как раз очнулся. Теперь вашему сердцу легче?

— Митран, я… — пыша нетерпением, выпалила мать. Завидев за плечом священника, искоса глядящего на ее сына, взгляд женщины вспыхнул. — Данни! — она готова была отпихнуть жреца, лишь бы пройти внутрь, но найржин Митран первым успел отступить вбок, открывая Кинарин Каранай дорогу в боковые пристройки Часовни.

Леди Кинарин, статная, высокая, большегрудая дама, с мягкими, аккуратными чертами лица, сейчас была непривычно раздраженной и яростной. Редко когда жену лорда Роддварта и мать четверых его детей можно было завидеть в таком расположении духа. Мать была облачена в темное платье с пошивом из красного золота, под цвет своих светло-каштановых волос, вьющихся, как у Данни, и ниспадающих ей на плечи. Следом, держась скромно, шла, покорно сложив руки на поясе, Джина, материна прислужница. Темноволосая, худая, с острым подбородком над тонкой шеей и маленькой грудью, подтянутой корсетом, для обмана глаз.

Быстрым, размашистым шагом своих длинных и стройных ног, леди Кинарин Каранай подошла к сыну, остановившись на секунду и глядя на место его раны, скрытое перевязкой и рубахой. Она закрыла глаза, судорожно взглотнув и сделав облегченный выдох, а следом, распростерла руки и аккуратно обняла сына. Ее прикосновение было легким и нежным, но даже этого хватило, чтобы рука Данни снова зашлась жжением. Он простонал.

— Прости! — тут же отстранилась она, убирая руку с его плеч. Мать легонько коснулась своих глаз, следом положив холодные, от волнения руки, ему на шею. Их морозное прикосновение облегчило жар и боль. Леди Кинарин, нагнувшись к сыну, поцеловала его в лоб. — Ох, Данни… Я так волновалась… так… ты жив, сынок!

— Жив, — чуть смущенно сказал Данни, видя через плечо матери, как за этой сценой наблюдает весь храм, от найржина Митрана с его сереброглазой малюткой и храмовыми послушниками, до невинно переглядывающейся с хозяйки на жрецов Джины.

— Как же ты всех нас напугал! — она постаралась прижать его голову к груди, не задевая раны. — Все поместье стояло на ушах! Твой отец и брат, старый Тонн, кормилица… Видел бы ты какую кутерьму она подняла!

— Что-ж, — хмыкнул он, вздохнув на ее груди, — видимо волнение зазря.

— Зазря? — мать тут же нахмурилась, отстраняя его и обвинительно глядя сыну в глаза. — Зазря?! Они чуть не убили моего сына, эти звери!

— Ну, не убили же, — попытался улыбнуться он, успокаивая мать.

— Тебе весело, Данни? Тебе весело от этого? — она пыхнула гневом теперь уже на него. Это было очень странно и непривычно, видеть такой горящий взгляд матери на себе. — Я чуть не лишилась чувств от таких вестей, а тебе весело? Тебе понравилось тревожить сердце матери, Данни?

— Но, я… — не успел сориентироваться он.

— Ах, юная, ветреная головушка, — погладила она его по затылку, покручивая на пальцах струящиеся рыжие волосы, — это в тебе от отца! — она снова прикрыла глаза и вздохнула.

— Я жив и почти даже цел, — попытался пошутить Данни. — Теперь твоему сердцу спокойнее, матушка? — приобнял он ее в ответ одной рукой.

— Если бы они лишили меня сына — уж будь уверен, Данни, малой кровью бы не обошлось, — холодный огонь мелькнул в голосе леди Каранай.

Свист арбалетного болта. Сверкающая в воздухе сталь бердыша. Данни помутило, когда ему представилось, что вместо раненого ребенка, леди Кинарин представили бы его располовиненное тело. Реакцию матери ему было сложно представить. Ужас, гнев и жажда мести, смещавшиеся в котле женского сердца, действительно могут обагрить весь мир вокруг своим ядом. Нет никого страшнее матери, мстящей за своего ребенка, это знал каждый мужчина.

Мать отступила на шаг, и теперь волнение и страх в ее виде сходили на нет. Их заменяло другое, более рациональное чувство — возмущение.

— Ну и кто тебя на это сповадил? — прищурилась леди Кинарин, сложив руки на груди. — Ублюдок, индавирец или мой дражайший сын?

— Это… я сам вызвался помочь брату. А… — он выпалил не подумав.

— Так. Значит это все-таки был Энрик, — ее аккуратные губы сложились в узкую, гневную линию. Леди Каранай набрала воздуха в грудь. — Ему еще придется потрудится мне это объяснить.

— Энрик тут ни при чем. Это же… дело чести, мама! На кону стояла гордость всего нашего народа! — он сказал первое, что пришло в голову.

— И это тоже — слова Энрика, — прищурилась мать. Это была правда.

— Но… — Данни запнулся. Мать хорошо знала своих сыновей.

— Ладно, оставим твоего брата на суд градоначальника, — хмыкнула Каранай, оглядывая сына. — Кто из них тебя так? — мать легонько щелкнула пальцем по его плечу.

— Ай! — вспыхнул Данни, морщась и касаясь плеча.

— Поделом, — нахмурилась леди Кинарин, глядя на него свысока, — незачем лезть на рожон за дурным примером Энрика. Так что, какой из этих зверей посмел коснуться моего сына?

— Тот, которому ублюдок пустил стрелу в живот, — опустил взгляд парень.

— Ему повезло, — скривила губы леди-мать. В ее голосе читалась ярость. Пожалуй, сама бы она за эту рану приказала бы отсечь тому увальню руку. Или две. Умереть от болта наверняка проще, чем жить без рук. — Итак, значит жизнь моего сына в долгу у какого-то порочного ублюдка? Тем краше пример, почему тебе не стоит лезть в драки. Ты еще юн, Данни.

— Для тебя и Рейвин «еще юн», — хмыкнул парень, опустив взгляд.

— Рей, Эна, ты или Энрик. Вы все мои дети. И никогда не станете меня старше, чтобы упрекать свою мать за отношение к вам, как к юнцам, — довольно горделиво ответила Кинарин Каранай.

— Однажды, Рей будет наследовать отцу и станет лордом. И что тогда? — съязвил Данни, глянув на мать.

— Значит этой землей и своей матерью будет править лорд-юнец, — пожала плечами леди Кинарин, улыбнувшись. — Не переводи мой взор с Соляра на его блики, Данни. Сегодня речь пойдет не о Рейвине. Не его призывают в палаты к лорду Шеппу для разбирательств.

— Так ты… пришла, чтобы притащить меня к лорду Уальдмару? — вздохнул Дании, отойдя и коснувшись плеча. Леди сделала шаг за ним.

— Я явилась сюда взглянуть на моего нерадивого сына, которому, как судачит каждая прачка «засадили топором через все плечо», — грозно бросила мать. — Сюда могла бы прийти стража, как приказал сир Тенс. Однако, твой отец уверил его, что ты никуда не сбежишь и направил за тобой меня. Он недоволен, Данни.

— Да, куда уж ему… — нахмурился парень.

— Не дерзи. За твои и братовы поступки отвечать будет он, — нахмурила брови леди Каранай. — Когда пробьют полуденные колокола, вы все должны будете предстать перед Шеппом.

— Значит, и я? — оглянулся на мать Данни, опустив взгляд.

— А ты думал, бездумно махая мечом на улицах его города, легко избежать правосудия? — приподняла бровь она. — Твоя юная кровь кипит, Данни. Я понимаю, как понимает это и твой отец. Ничего, скоро леди Кайвен достигнет возраста, и тебе будет куда деть эту прыть.

— Да гори она огнем, эта «леди» Кайвен! — хмыкнул Данни, махнув рукой в ярости, и вновь зайдясь стоном от боли. Его отец заключил его в эту кабалу не по его воле. Когда юная дочь лорда Кайвена, леди Майя, расцветет и будет готова к деторождению, он должен жениться на ней. Однако, ему не нравился ни лорд Кайвен, ни Майя, ни ее рожа! Они уже встречались, однажды, когда отец гостил в его землях, и Майю с Данни засадили рядом за пиршественным столом. Видимо, надеялись, что они споются. Не вышло, надменная, при всей своей нелепой рожице, леди Майя, совсем не понравилась юному Каранаю. Да и он ей, судя по всему, тоже. Однако, договор есть договор, и даже сейчас она слала письма в их поместье, где постоянно строчила, что «ждет не дождется их страстной, пылающей любовью, женитьбы». Это были не ее слова, наверняка леди Майя писала их под диктовку матери.

— Данни! — Кинарин Каранай наполнила лицо возмущением. — Она — твоя будущая жена. Тебе следовало бы быть аккуратнее в выражениях.

— Почему меня вообще должна заботить эта кобыла? — возмутился Данни, переступив с ноги на ногу. — Я не хочу жениться на ней. Никогда!

— Но твой отец уже давно обо всем договорился. Ты не пойдешь против его воли, — властно сказала мать.

— Я сам хочу выбрать! Сам! Мне она не по душе!

— Все мы хотим выбирать. Но жизнь, Данни, иногда сложнее, чем наши прихоти, — вздохнула женщина. — Я была столь же упрямой как ты сейчас, когда узнала, что должна выйти за твоего отца. Третий сын, к тому же какой-то горец! «Матушка, я даже его не видела!», восклицала я на весь отцов чертог, — покачала мать, усмехнувшись. — Однако, как видишь, сейчас я здесь, сижу, глядя на свое четвертое дитя от «какого-то горца», — тепло улыбнулась она. — Жизнь не оставляет нам выбора, но небеса всегда знают, как лучше. Они уже написали для нас судьбу. Как человек высокого рода, ты должен с достоинством принять ее, Данни.

— Но… я мог бы и сам решать! Эта леди, — запнулся он, скорчившись от боли в плече, — да она видом, что моя Рассветная Синева.

— Синева прекрасная лошадь, — шутливо ответила мать.

— Но она все же лошадь! — фыркнул Данни. — Почему бы мне не жениться на ком-то знатном, но красивом. Да хоть на Тие! Устрой нам помолвку, и будет с нас!

— Данни, — мать состроила суровый взгляд, — она же твоя кузина.

— Но ведь и твой лорд-отец с женой были ими, — нахмурился Данни. — В отличие от этой лошадиной рожи, Тия хотя бы мила лицом, — его, через ветвь семейного древа, сестрица была действительно необычного вида. Рыжая, словно лисица и вся с головы до ног в веснушках. «Ее поцеловало солнце», как часто говорил отец.

— Вот заяви это с тем же видом своему господину дяде, — бросила мать. — Он поначалу посмеется, а потом будет глядеть на тебя, как на прокаженного каждый раз. Каждый день.

— С чего ты взяла?

— Потому что я и сама предлагала ему подобное венчание. Твой дядюшка-остолоп так и не собирается брать себе иной жены, кроме покойной Ильды. Эта кончина задела его многим больше, чем я полагала.

— Ты хотела чтобы я вышел за Тию?

— Лишь предложила такой вариант твоему отцу и его братцу, когда выпила немного гранатового вина. Пыталась донести, что так ветвь Эндри не оборвется на ублюдке от речной шлюхи, или, когда какой-нибудь крестьянский мальчуган залезет Тие под юбку. Они оба покосились на меня, словно я на алтарь Пророчицы Заранны сплюнула, — покачала головой мать, покосившись на найржина Митрана неподалеку. — С тех пор меня к брачным вопросам старались не подпускать.

— Но, матушка, леди Майя же… — она вновь не дала ему закончить.

–…твоя будущая жена, — отрезала леди Кинарин. — Постарайся, все же, не лишиться руки до момента вашей свадьбы. Чтобы было, в чем держать свечи на церемонии, — с явной теперь уже издевкой улыбнулась она.

Топот сапог по залу Часовни вновь донесся до них. Теперь это был Патрик Тонн, сын кастеляна. Вальяжно опираясь рукой на свой меч, он прошел к своим господам, поклонившись. Взгляд его зацепился за Джину, стоявшую рядом и он, слегка покраснев, улыбнулся и ей.

— Миледи, — обратился Патрик к леди Кинарин, затем повернувшись к нему самому, — господин Данни.

— Что такое? — обратилась к нему леди Каранай.

— Я решил держаться поближе к вам, — сказал молодой гвардеец, которого кастелян лично взял в семейную стражу, — говорят, что в город въехали люди Шайхани. Мне подумалось, стоит держаться рядом.

— Правильно подумалось, — сказала ему мать. — Еще не полдень, зачем они заявились так рано? Спешат на собственный суд?

— Может, решили прежде вас усладить уши лорду Уальдмару, — пожал плечами Патрик Тонн.

— Значит и нам не стоит задерживаться, — задумалась мать.

— Леди Каранай, — гулким басом обратился к ней найржин Митран, — я подумывал оставить вашего сына здесь еще немного. Может, Данни стоит выходить и…

–…и заодно не подставлять юного господина суду? — хитро улыбнулся сир Патрик Тонн, переглядываясь с Джиной. Она отмерила ему короткий взгляд.

— Как вы себя чувствуете, господин Данни? — спросила служанка, поглядывая на его плечо. Ее глаза выглядели то ли уставшими, то ли разочарованными. Наверняка, разговоры черни, судачившей о том, что младшему сыну лорда Роддварта отсекли руку, куда сильнее трепетало сердца этих дам, чем простое ранение.

— Верно, если найржин может оставить тебя здесь, чтобы подлатать раны, никто не подумает вытаскивать тебя раньше его уверения, что ты цел и здоров, — кивнул Патрик Тонн.

— Данни? — приподняв бровь, поглядела на него мать, как бы вопрошая.

— Касаясь дна, коль тонешь — воздуха не хлебнешь, — покачал головой Данни, струящаяся рыжая шевелюра спала ему на лицо. Как-то раз так сказал Энхе Заян. — Зачем бежать? Я не хочу, — он и вправду не любил прятаться и скрываться. Ему это было не по душе, даже если было необходимо.

— Вот они — слова настоящего мужчины из Каранай, — гордо подметил молодой Тонн, с уважением посмотрев на Данни. — Истинный анвар!

Покосившаяся на него с недовольством мать, явно не разделяла такой гордости их гвардейца. Сама леди Кинарин, конечно, не была анваркой. Род ее отца происходил из зеленых долин Фарвейд. Гордость и пыл горных анваров отличались от более спокойных, рассудительных и хитрых купцов и лордов-землевладельцев из долин Фаревейда. Иногда этот контраст можно было заметить просто в диалогах матери с кем угодно из их придворных анваров, да даже с отцом. Время, конечно, изменило леди Кинарин Каранай, когда она приняла мужнину фамилию. Живя среди гордецов и сам впитаешь в себя гордость. Потому анварская страсть со временем пропитала и мать, хотя в ней еще многое осталось от молодой жизни леди из зеленых долин.

Подойдя и взяв свою окровавленную одежду, парень поднял ее и осмотрел. Мать покосилась туда же. Джина ахнула, глядя на засохший кровавый след на кафтане Данни. Он потер тот в руках и посмотрел на мать.

— Думаю, негоже заявляться к лорду-управителю в таком… виде, — вздохнул он. От одежды исходил запах крови. Или ему просто чудилось?

— Нет. Оставь. Заявишься так, — с прищуром глянула на него мать, обходя сына и подхватив одну из свечей из стопки, лежащей на столе. — Это послужит отличным напоминанием.

Напоминанием чего, она не удосужилась уточнить. Напоминанием Данни о том, что кровь его пролилась по его же невежественной вине, или же напоминанием лорду Уальдмару Шеппу, что пострадали от этой заварушки не одни только ицхи Шайхани? Как бы то ни было, целой рукой он накинул испачканную кровью половину кафтана на перемотанное плечо, а стоявший рядом сир Патрик помог ему облачить целое. Сейчас даже ткань кафтана показалась тяжелой для раненого тела и он поморщился.

Найржин Митран благословил его, попрощавшись с леди Каранай и ее сыном своим зычным голосом с грубым акцентом. Придерживая кафтан свободной рукой, он последовал за матерью. Рядом, позади госпожи, шла Джина, а позади Данни, прикрывая его спину, Патрик Тонн. Юные серебряные глазки провожали недавнего раненного в широкий проем зала, наполненного теплом.

Огромный позолоченный очаг стоял на мраморном постаменте в центре Часовни. Его жар сразу же коснулся кожи Данни, наполняя весь чертог храма. Гигантский столп тепла и света, переливающегося белым, красным и оранжевым. Священный огонь пророчицы, чьи статуи находились у стен округлой залы. Вытесанных из светло-красного и цвета песчаника, камня, их было не менее двух десятков. Гладкие, ровные линии фигур, изображали священную пророчицу в длинном балахоне до полы, с глубоко надвинутым на лицо плащом. Данни иногда заглядывал под каменный капюшон пророчицы, но лицо ее каждый камнетес писал по-разному. И всегда одинаково размытым и невыразительным. На некоторых из статуй пророчица Заранна держала руки расставленными и свечи, которые прихожане возлагали на ее руки, сочились воском, стекающим ей сквозь пальцы. На других же Огнедержительница сложила руки у груди, держа одну, словно подставку для свечей, а другую — прямо над ней. Из-за этого ладонь верхней руки у статуи всегда чернела от свечной копоти, но каменные изваяния не тревожил ожог, как не тлели и не углились руки священной Заранны, пронесший некогда благословенный огонь через пустыни и воды в собственных пальцах.

На куполе главного зала Часовни Очага, расправил свои золотые, длинные крылья с острыми перьями Путеводный Сокол. Как и в малых залах, по куполу взбирались украшавшие его разноцветные языки пламени, нарисованные здесь, однако, куда детальней и щепетильней, чем в пристройках массивного храма. Они касались когтистых лап, хвостовых перьев и клюва птицы из преданий, золотясь и мерцая от эмали на них. Но ярче всех блестел сам Путеводный, отделанный настоящей позолотой. Он будто обнимал весь зал размахом своих огромных крыльев.

Потирая в руках чуть потаявшую от волнения свечку, мать остановилась рядом с одной статуй пророчицы Заранны, глядя на пляшущий огонек догорающей свечи в ее каменных руках. Оглянувшись мельком на Данни, мать закрыла глаза, читая немую молитву, а следом поднесла свечу к пламени, успев подхватить то прежде, чем чужая свеча совсем растаяла. Поместив свою на место той, она осторожно погрузила ее в застывающий воск прежней свечки и отступила на шаг от изваяния Заранны.

— Все мы молились за вас, — тихо обратилась к Данни Джина. Он, не зная, что сказать, кротко кивнул ей. Искренне или нет, но Джина слишком любила прельститься, напоминая, какая она верная и заботливая служанка.

Данни присмотрелся к девушке, на которую бросал взгляды и Патрик. Едва ли для кого-нибудь было секретом, что сын кастеляна имеет виды на их служанку. Но сам Патрик всегда говорил, что это не так и отнекивался, а Джина и вовсе держалась скромно и отстраненно, словно бы не обращая на него внимания. Младшего Тонна можно было понять. Черные, длинные волосы, чутка вьющиеся, обрамляли и выделяли острое личико темноглазой девушки. Даже обманка с корсетом работала безотказно. Не бывай он пару раз с братьями в кабаках, где подпитые крестьянские девки могли «невзначай оголить свое вымя», как любил шутить Энрик, он бы и сам мог поверить, что за этими платьями у Джины кроются достойные взора грудки.

Но даже эта простолюдинка-служанка была красивее Майи Кайвен, на которой ему, как убеждала мать, предстояло жениться. Ага, еще чего. Когда улыбалась Джина, ее ровные зубки под аккуратными губами были очень аристократичными, как подмечал Рейвин. А вот здоровенные лошадиные зубы Майи с ее пухлыми губами напоминали Данни кобылу похлеще любой, из стойла в их поместье. Одень очередную Заянову «Ланну» в платьишко Майи Кайвен и приведи ее на пир в дворцовый чертог, никто и не заметил бы подмены. Эта мысль заставила его осторожно улыбнуться.

Соляр на небе уже подходил к часу полудня и тени лениво ползли по земле. Теплые лучи разогрели мрамор и камень, устилающий дорожки вдоль улиц Ишерона, раскаляли красную кладку крыш и, если бы не переходящие луны Морехода, в городе бы стояла удушливая жара и теплым воздухом было бы не продохнуть. Луны уже разошлись на небосводе, пока Данни лежал без чувств в Часовне, и их голубоватый свет не ласкал пенящиеся морские волны. Красивое зрелище. Сейчас город наполнял шум, который Данни Каранай, как и все его спутники, мог различить издалека. Когда Луна Пахаря пересекалась на небе с Глубокой Луной, землю озарял струящийся голубоватый цвет. Одни из самых красивых ночей, как считал Рейвин. Он большой любитель романтики моря и танца волн.

Ученые мужи считали, что положение этих лун на небе якобы будоражит морскую гладь. Так, по крайней мере, рассказывал Энхе Заян. Когда переходящие луны входили в положение Морехода, море приливало к берегу с ужасной силой, иногда поднимаясь выше пристаней и гатей. Это не было случайностью. Здешнее Спокойное море так и вовсе иногда волнами успевало коснуться прибрежных улочек Ишерона своими солеными языками, так высоко оно прибивало. Это заставляло особо печься о кораблях, которым иногда было недостаточно одного якоря во время лун Морехода. И мудрым капитанам приходилось цеплять их к береговым креплениям крючьями и тяжелыми цепами. Однако, это их не пугало. Луна Морехода не просто так имела свое название. Считалось, что поднявшееся море некоторое время стоит спокойнее обычного. И отплывать от берегов матерые укротители вод предпочитали именно в это время. Раньше, чем отлив совсем осушит берег. Многие моряки верили, что отчалить от берега при голубой луне — к удаче на море. Эти суеверия очень укрепились во многих мореплавателях. И не без оснований, как полагал Данни.

Впрочем, прилив прибивал к берегу не только морскую живность и высокую воду, но и прохладный бриз, который разбавлял раскаленный жаром Соляра красные улицы Ишерона. Свежий морской ветер с запахом соли и приключений растрепал волосы Данни по его лицу, принося редкую в этом месте прохладу. Он колыхал юбки матери и Джины, висящие тут и там креветочные штандарты лорда Шеппа и тряпичные навесы над лавочками торгашей, обособившихся вдоль улиц.

Снаружи, у входа, их ожидали несколько отцовских гвардейцев, пришедших сюда вместе с Патриком Тонном, по все тому же, отцовскому наказу. Короткие мечи и кольчуги с дублетом поверх. В левых руках по небольшому треугольному щитку с тремя горными орлами на темно-зеленом, отцовским гербом. Они поклонились, поприветствовав младшего сына своего лорда и явно воспряв духом, увидев того живехоньким, целым и с рукой.

Данни улыбнулся им, сходя по большим ступеням храма следом за матерью. Патрик Тонн поспешил к своим собратьям-гвардейцам, а Джина все терлась рядом с леди Кинарин. У больших красных ворот Часовни Очага, мощного церковного сооружения, почти никогда не было стражи. Один только сир Фаррад в своем серебряном доспехе опять сопел под тряпичным навесом. Старый вояка из Красных Солнц, храмовых орденов, охраняющих заветы и пламя пророчицы Заранны, мерно посапывал, дремая у входа. Мать посмотрела на него с пренебрежением, от старика несло кислым вином из гранатов за версту. Рука его все еще лежала на рукояти меча, но любой желающий мог бы сейчас вынуть его из ножен рыцаря и полоснуть того им же. Несильна охрана Часовни в Ишероне. Впрочем, кто возьмется громить ее в столь людном городе, полном стражников лорда Уальдмара?

Сейчас на улицах стало заметно больше стражников, как успел заметить Данни. Но, наверняка, это было связанно не только с их недавней выходкой на городской площади. В городе рос наплыв купцов и гостей, мало-помалу, но копящихся на городских улочках, тавернах, постоялых дворах и богатых кварталах. А, следовательно, росла и необходимость все эти улицы патрулировать и сторожить, и не просто так. Ближайшие пару лун лорд-управитель неспешно готовился к свадьбе своего старшего сына и наследника Ишерона. Поначалу это было слабо заметно. Но сейчас в городе все чаще судачили об этом менялы и торговцы. Свадьба у богатого лорда всегда возможность поживиться и продать товары втридорога. О любви лорда Шеппа к своим детям знали здесь многие, а значит исходило из этого и то, что он готов побренчать золотыми соляриями куда охотнее обычного, не экономя на свадьбе собственного сына.

В ближайшие несколько лун, когда соберутся гости и устроят масштабный праздник на весь город с гуляниями и увеселениями, вино потечет рекой и уже несколько торговых барж забитых бочонками с выпивкой причаливали к порту Ишерона. Однако Уальдмар Шепп полагал, что и этого будет мало, потому предложил отцу Данни, лорду Роддварту, немало звонких золотых, если он сумеет подготовить для него лучшие вина из южных виноградов и гранатную кислятину вдобавок. Отец, конечно же, был рад такому предложению, и виноградники на северных берегах реки теперь стали похожи на муравейники, куда сбегались все анварские крестьяне, чтобы собрать и заготовить вин на все это грузное действо. Суета мало-помалу накрывала Ишерон и его окрестности. Тем хуже, пожалуй, было для них, устроивших драку с кровопролитием прямо перед скорым празднеством.

Сир Патрик помог взобраться на подведенных им коней сначала его матери, леди Кинарин, а следом и ему самому. С перемотанной израненной рукой сделать это оказалось сложнее и, чуть было не оперевшись на нее, парень вновь простонал. Рассветную Синеву, видимо, до сих пор оставляли в стойлах, потому дали ему какую-то наспех найденную клячу, темную и фырчащую. Держась за стремена одной рукой, он поерзал в седле, пока его не молодая лошадь неторопливо подбрела к своим сородичам, на которых сидели сопровождавшие их стражники. Она переступала с копыта на копыта, явно не привыкшая к новому всаднику, пытающемуся устроиться на ней.

Путь к хоромам лорда-управителя занял чуть больше времени, чем они полагали. Толпы народа на улицах из-за своего наплыва расступались неохотно, даже завидев всадников. Можно было, конечно, пришпорить коня, с улыбкой подумал Данни, и тогда расступаться бы им пришлось в любом случае, но эту хулиганскую мысль он отогнал подальше.

Большое, белокаменное поместье лорда Шеппа с красивыми золочеными башенками несколько выбивалось из красных черепиц, которыми были устланы городские улочки. Массивные колонны и украшенные забавными барельефами с морской живностью, стены, смотрелись богато и внушительно. На башенках, над воротами и на древках копий стоявших у дворца Уальдмара Шеппа стражников реяла его золотая креветка, отделанная переливающейся пряжей на каждом знамени.

Под всем этим величием, собравшиеся у ступеней дворца отцовские люди, казались простыми просителями, а не сопровождением лорда. Три сидящих орла на их темных щитах мелькали тут и там, образуя целую птичью стаю, покачивающуюся на их руках. Отец спешивался, переговаривая о чем-то с рыцарем напротив в начищенных доспехах с все той же креветкой на груди, но выделанной золотистой эмалью. Данни узнал его, когда они подъехали ближе. Это был Томас Тенс, глава городской стражи.

— Мы не задержались? — учтиво обратилась к мужу леди Каранай, остановив свою лошадь рядом. Окружившие ее отцовские гвардейцы поспешно помогли женщине спешиться.

— Нет. Вы вовремя, — ответил вместо отца капитан Тенс. Высокий, жилистый, темноволосый человек с короткой стрижкой и густыми угольными усами над верхней губой.

— А вот и еще один… виновник торжества, — хмыкнув, оглянулся отец на Данни, снимая кожаные перчатки и засовывая их за пояс. Ярко-рыжий, статный мужчина с ровно зачесанными пышными, но недлинными волосами и аккуратными усами, отливающими той же рыжевизной, Роддварт Каранай выглядел раздраженным, хоть и старался не показывать этого.

— Отец, — кивнул ему Данни, приветствуя и чуть покраснев. Спешившийся Патрик вновь помог ему, подавая руку и подсобив. Парень вздрогнул, став сапогами на твердую землю.

— Милорд Шепп еще не принимает? — поправила свое платье леди Кинарин, оглядевшись то на капитана стражи, то на отца.

— Он готовится. Вам сообщат, когда время настанет, — хмуро бросил Томас Тенс, не спуская руку со своего меча.

— Эвоно как тебя изукрасили! — сложил руки на груди отец, в пару шагов преодолев расстояние до Данни и глядя на его окровавленный кафтан снизу-вверх. Сам отец сегодня был облачен в украшенный красной нитью, под цвет его шевелюры, камзол, а кафтан с бренчащими на нем кинжалами свисал на его плечах. — Эта кровь не только твоя, сын, но и моя, — обратил к нему взгляд лорд Роддварт.

— Простите, отец, — опустил взгляд Данни, вновь глядя на пропитанную темно-красным ткань своего кафтана.

— Прибереги свои извинения для лорда Шеппа. Это его площадь, сынок, окропили твоей кровью. Не мою, — покачал головой лорд Каранай, отступив и обернувшись обратно к капитану Тенсу и жене. Отец сегодня был немногословен, а значит сердит. Что ясно, как день.

За шумом из недалеких переулков на площадь перед дворцом лорда-управителя выехал конный отряд. Оседланных ицхскими стражниками кобыл в светло-желтых, расшитых узорами попонах, вел сильный, плечистый, лысеющий мужчина с черной бородой. На нем было шервани в темных цветах с золотистыми пуговицами, изображавшими полумесяцы. Данни навскидку угадал всадника. Это был Саиф Шайхани, младший брат ицхского господина. Хотя, если смотреть на них обоих, куда внушительнее казался сам массивный Саиф, а не его брат, ведущий лошадь следом, в окружении молодых солдат с копьями.

Раид Шайхани выглядел старше своего возраста. В его темных волосах, едва достающих до плеч, уже изрядно струилась седина, а легкую бороду с усами она проела почти насквозь. Смуглое ицхское лицо озаряли морщины. На лбу, в уголках губ, под глазами. Черные зрачки особо выделялись на фоне сияющей в шевелюре седины. Под ними зияли мешки, то ли от усталости, то ли от недосыпа. Высокий и худой, на фоне своего брата он мог казаться еще старше, чем иссушили его хвори. Облаченный в желтое и простое, однако шитое серебряными нитями, шервани, он меньше походил на главу семьи, чем его младший брат. Однако, мощный и воинственный Саиф, покорно спешился первым, подавая брату руку, чтобы тот мог слезть с коня.

Судя по гневным взглядам ицхов из своих седел, они не питали особой радости в нахождении рядом с анварами. Подобным же озлобленным взором, одарил семейство Каранай с спутниками, Саиф Шайхани. Из-под густых черных бровей его взгляд казался еще опасней. Отец, выпятив вперед грудь, снес эти взгляды достойно, однако положил руку на меч. Заметив это, напряглись и стражники с той и другой стороны, потирая древки копий. Однако, судя по уставшим глазам и тяжелому вздоху господина Раида, ему эта игра в переглядывания была чужда и казалась пустой. Он поблагодарил брата за помощь, поправляя подол своего шервани и, кашлянув, оглядел чуть пустыми, болезненными глазами, стоявших у дворца лорда Шеппа, анваров.

Один из спешившихся ицхских стражников подал ему резную трость красного дерева, сняв ту с крепления на седле. Старший из ицхилитов принял ее и оперся на древко, глядя, как спускаются с коней остальные молодцы из его сопровождения. Перекинувшись какими-то тихими словами с братом Саифом, Раид Шайхани обернулся, пошагав к ступеням, ведущим ко входу в палаты лорда-управителя. Он не был хромой, косоногий или раненый, однако походка его была неуверенной и уставшей. Господин Раид не столько опирался на трость, сколько ставил ее перед собой для подстраховки. Но, как бы то ни было, шаг его казался спокойным, умеренным и властным. Подобающим лорду, которым он, по сути, и являлся. Стук трости о мрамор дворцовой площади слышался отчетливо, когда Шайхани подобрался к ступеням и поглядел на лорда Роддварта и капитана Тенса.

— Господа, — легонько кивнул он, словно бы его происходящее волновало крайне мало. Лорд Роддварт, нехотя, кивнул в ответ. Люди ицхов и отцовские гвардейцы осторожно покашивались друг на друга, расходясь едва заметной стеной перед своими владыками. Саиф Шайхани подал брату руку, чтобы тот, держась за нее, легко взобрался по ступеням. Обе стороны оказались перед воротами дворца, опасно сторонясь друг друга.

Томас Тенс, бряцая доспехами, показательно встал между ними, переступив с ступени на ступень. Он почесал свои отчетливые черные усы и кивнул подчиненным из городской стражи, молчаливым жестом приказывая им отворить двери. С гулким звуком они распахнули ворота в холл дворца Шеппа и, выстроившись рядком перед капитаном Тенсом, стали чем-то вроде живого ограждения между Каранай и Шайхани.

Своды холла, открывающегося за массивными воротами имений господина Уальдмара, украшали резные барельефы со все теми же морскими тварями, креветками и рыбами. Колонны, его подпиравшие у потолка и пола из голубого мрамора, обвивали хвостами белые каменные дельфины, а над местом, где свисала червонного золота округлая люстра, свился в клубок, отделанный золотыми дисками левиафан, тянущийся раскрытой пастью к собственному хвосту. Это убранство всегда поражало Данни. Он редко бывал внутри дворца лорда и, каждый раз, видя это, восхищался богатству узоров.

Главный зал палат лорда Ишерона был выполнен просторным и широким многоугольником. Здесь было прохладнее, чем среди нагретых жестоким Соляром улиц. Схожие с наружными колонны обрамляли углы зала, а по бокам, пролет через пролет, располагались двери, ведущие в прочие, жилые и гостевые, помещения поместья. У каждой двери, сверкая креветкой то на груди, то на щите, стояли стражники лорда Шеппа. Под украшенными фреской в виде звезд и лун, сводами потолка, на полу просторного зала, сияющей позолоченной синевой, были выложены воды, струящиеся, из чистого мрамора, такого гладкого, что в нем можно было рассмотреть собственное отражение. Каменный океан под ногами разливался фресками белых волн, направляя к каждому из углов пролета вьющиеся кудряшки и гребешки приливов. Посетитель зала оказывался, будто бы, в центре широкого морского пространства, в зеркальном голубом мраморе которого, отражались выложенные над сводами звезды.

Оцепившие зал люди командира Тенса, отвели лорда Караная с стражей в правую сторону зала, а Раида Шайхани с его братом и сопровождением, в левую, сами оставшись разделять чертог надвое. Их отражения будто бы плыли по выложенным мрамором волнам. Данни, осторожно потрогав раненное плечо, встал за спиной отца и матери, опустив взгляд в пол. В этом большом, пустоватом чертоге, стоя на каменных водах под взором искусственных звезд, он почувствовал себя одиноко и виновато.

Резное кресло лорда, находящееся на постаменте напротив главного входа в зал, пустовало недолго. Люди лорда Шеппа открыли один из входов с одной стороны и с другой, оттуда донеслись медленные, но гулкие и тяжелые шаги. Узнать походку лорда Уальдмара, переваливающегося с ноги на ногу, что эхом отдавалось по залам, было не трудно даже отсюда.

Грузные телеса владыки Ишерона всегда входили в двери первее его самого. Тучный мужчина огромных размеров, чей длинный, расшитый красным с белым шелком, балахон, делал его бесформенным и расплывающимся, оглядел своих «гостей» глубоко посаженным под густыми темными, пробитыми белым, бровями, взглядом. Его седые виски обрамляла жидковатая, едва кудрявенькая шевелюра, а лысину на макушке покрывала большая, красная, мешковидная шляпа с золотыми нитями в украшении. Украшенные драгоценными камнями толстые кольца обрамляли коронами столь же толстые пальцы, а на шее висели ожерелья и цепи из массивных колец чистого золота. Двойной, толстенный подбородок лорда покачивался при каждом его шаге, в такт дрожащим массивным щекам, но сам лорд Шепп старался держаться покладисто. Его мощные ноги были почти не видны под подолом богатой накидки, но, он стоял на них твердо, пускай каждый шаг и давался огромному мужчине с трудом.

Мнущийся у трона юный паж, не больше десятка лет от роду, выпрямил спину, став ровным, как струнка арфы, и звонким голосом провозгласил титульное приветствие лорду Уальдмару Шеппу, владыке Ишеронскому и властителю приречья и побережья, к тому прилегающих.

Огромный и медленный, как переваливающийся с ноги на ногу, кит, лорд Уальдмар обратил на этот привычный возглас не больше внимания, чем на мушиное жужжание у своего уха. Солдаты и стражники, приветствуя своего господина, стукнули древками копий о пол и господа Шайхани, как и лорд Роддварт, и его жена, и сам Данни, поклонились, приветствуя своего массивного сюзерена. На это толстый лорд только махнул рукой, усаживаясь в свое мощное резное кресло и утирая со лба пот. От жарких южных дней не спасала даже прохлада дворцовых палат. Паж извлек из емкости со льдом и подал Шеппу легкую тканевую салфетку в расписном кружеве, предварительно выжав ее и владыка Ишерона медленно промокнул прохладной тряпкой лоб, щеки и подбородок, сделав тяжелый вздох.

— Мало мне нещадного солнца и убийственной жары, — прошелестел, шлепая губами, лорд Уальдмар, — так еще и вы, мои «дражайшие» подданные решили устроить мне подлянку! Ну, какого, а? Сир Тенс, вот за что мне это? — обратился он к капитану стражи.

— Милорд? — ровным шагом с рукой на мече, подступил к нему тот.

— Я спрашиваю, что может сподвичь этих… несчастных, — кивнул на провинившихся вассалов в зале перед собой, лорд Шепп, — перестать приносить проблемы моей земле?..

— Позвольте, господин, — начал, грубым басом, Саиф Шайхани.

— Не позволяю! — громкий голос и гневный взгляд тут же оборвали вспыхнувшее негодование младшего брата ицхского господина. Он, засопев, как бы, отступил и сложил руки на груди. Раид Шайхани смерил его спокойным, но острым взором. — Подумать только, они смеют перебивать своего лорда на его собственной земле, в его собственном зале. А, Тенс, как тебе такое? Как это понимать?! — снова глянул толстяк на капитана стражи и стукнул рукой по массивному поручню кресла. — Вы будете говорить, когда я вам разрешу! Это понятно?

Никто не ответил, однако Шайхани и лорд Роддварт молча кивнули.

— Милорд Шепп, привести сюда зачинщиков беспорядка? — спросил Тенс.

— Веди, — легким движением руки отпустил его Уальдмар, вновь обратив свой взор к отцам обвиненных. — А вам придется держать ответ за своих нерадивых сыновей… Мне сообщили, Раид, что твой придворный умер?

— Этой ночью, господин, — ответил старший Шайхани, сделав осторожный шаг вперед, опираясь на трость. Он успел сделать это прежде, чем ответил его явно рассвирепевший брат.

— И твой придворный ублюдок спустил стрелу ему в спину? — перевел лорд свой взгляд на отца Данни.

— Я не знаю, куда и как он стрелял, милорд, — покачал головой Роддварт Каранай. — Мне сообщили только, что с ним был заморский самострел.

— Говорили, что ублюдок, достойно своего гнилого рода, подло метил в спину. — Шепп снова посмотрел на Шайхани. — Это верно?

— Этот склизкий червяк… — опять начал было господин Саиф.

— Лорд Уальдмар обратился ко мне, брат, — хмуря седеющие брови, Раиду Шайхани пришлось снова оборвать родича, — умерь свой пыл, хотя бы тут.

— Так что же, господин Раид? Верно это? Или нет? — прищурился Шепп.

— Достойного моего слугу Нарима подстрелили из арбалета, это верно, — кивнул Шайхани, — однако, сталь вонзилась в его живот, не в спину. Долгая, страшная смерть. Всем моим супругам, чадам и слугам довелось слышать его последние муки, — пока господин Раид говорил это, Саиф Шайхани чуть ли не покраснел от злости. — Я благодарю вас хотя бы за то, что вы позволили моему племяннику доставить Нарима домой. Он умер в кругу близких.

— Меня предостерегали, что вы позволите своему родичу… — задумавшись, Уальдмар Шепп почесал подбородок, — как бишь его?

— Тайал, — спокойно ответил мужчина.

— Вот-вот, верно… сир Тайал, — хмыкнул грузный владыка. — Мне говорили, что вы позволите ему сбежать, раз я отпустил его с телом этого… Нарима, в ваше именье. Сбежать и скрыться от суда.

— Нисколько, господин, — покачал головой Шайхани. — Тайал не сбежал. Он остался под присмотром стражи среди моих домочадцев. Если… если требуется его присутствие здесь, я пошлю за ним.

— Не стоит, — отмахнулся лорд, вновь протянув руку к прохладной влажной салфетке, промокая ею лицо. — Раз он не унес ноги, как вы говорите… Значится, стоят еще чего-то эти рыцарские звания, верно? — он грустно и устало усмехнулся.

— Быть может, — бесстрастно сказал господин Раид. Едва ли рыцари, с их клятвами и венками, хоть что-то значили для ицхилитов.

— А это, Роддварт, твой младший сын? — взгляд Шеппа упал на Данни, стоявшего позади своего отца. Тот отступил на шаг, предоставляя свое чадо взору толстяка. — Как тебя зовут, малец?

— Данни, — ответил он, скривив лицо скорее от непритязательного обращения. Он уже не малец. Однако, боль в плече перебила это возмущение и никто не обратил на него внимания, услышав лишь его тяжелый вздох от тяжелой раны. Парень едва ли не забыл выдавить из себя достойное обращение, — милорд.

— И что же, Данни, как тебе на вкус соль раны? Мне сообщали, что ты чуть не лишился руки, — хмыкнул Уальдмар Шепп.

— Рука при мне, милорд, — осторожно, он коснулся плеча.

— Кто же рубанул тебя столь сильно, а, Данни? — оперся расплывшимся подбородком на мощные полные руки, владыка Ишерона.

— Меня… меня ранил один из людей господина Шайхани, милорд, — он сказал правду, не обращая внимания на падающие к нему взгляды. — Тот… которого убил Чадд.

— Ублюдок? — оборвал, переспросив его, лорд Шепп.

— Да. Ублюдок, — кивнул Данни, демонстративно простонав от раны в плече. Мать пристально глядела на него позади. — Подлым ударом ицх повалил меня на землю и уже занес оружие, чтобы добить. Если бы не Чадд… вашу площадь изукрасили бы два трупа.

Отец что-то пробормотал себе под нос, Саиф Шайхани разразился возмущением, а мать смерила всех присутствующих острожным взглядом. Лорд Шепп, задумавшись, кивнул.

— Знаешь ли ты, Данни, что обнажать мечи в мирное время — значит первым нарываться на дуэль? — прищурился, глядя на него, лорд. Данни переглянулся с отцом и матерью. Словил на себе взгляд стоявших на другом конце зала ицхов.

— Знаю, милорд, — кивнул он, говоря тихо.

— И все же обнажил клинок? — Данни понял, к чему клонит лорд.

— Я не посмел делать этого, милорд, — сказал он уже увереннее. — Первым извлек из ножен свой кривой меч Яхир Шайхани, бросив лезвие в сторону моего брата. Лишь после мои спутники, как и люди Яхира, схватились за мечи. А я… и вовсе замешкался, достав свой меч последним.

— Вот значит как? — сказал лорд, перебивая прокатившийся по залу дворца шепот. — Ты клянешься, что не врешь, Данни?

— Клянусь, милорд. Пускай хоть пламя испытает мою клятву, — сказал он это так, словно был рыцарем. Еще с детства он помнил это выражение из уст придворных рыцарей. Да даже Дейвиен так говорил. — Я лишь вступился за брата. Вы можете спросить его сами…

— Это за меня сделал сир Томас. Всех пленных допросили, верно? — поглядел лорд на одного из стражников рядом. Тот кивнул. — Ты не видал их с тех пор, как в беспамятстве тебя отвели в городскую Часовню, да?

— Да, милорд, — снова кивнул юный Каранай. В плече прозвучала боль.

— Значит, сговориться с ними ты не мог… Они сказали то же самое, по большей части. Допустим, ты не лжешь, Данни, но то, что вы совершили — все еще является преступным учинением на улицах моего города! — его голос вновь исполнился не любопытством, но возмущением.

— Я не хотел посрамить честь нашего рода, — Данни говорил так, как научивал его Энрик, — негоже стоять в стороне, когда брата твоего посыпают проклятьями!

— Не посрамить честь… вступиться за брата… — покачал головой лорд Уальдмар, словно бы его это позабавило. — Каждая из юных горячих голов, рвущихся насадить друг друга на мечи талдычит это почем зря. Ты думаешь, я и раньше не слышал этих слов, Данни Каранай?

Он опустил взгляд, не найдя, что ответить. За него вступился отец.

— Милорд, мой сын повинен лишь в собственной юности, — с укором заявил лорд Каранай. — Он лишь недавно вышел из детства, и в его отроческие годы порывы сердца всегда берут верх над разумом.

— Что же это за кровожадные сердца вызывают порывы учинять на городских улицах резню? — уколол его владыка.

— Мой сын лишь пошел за своим братом. Вступился за него, как сами слышали, — пожал плечами Роддварт. — В его годы и я жил жаждой отличиться в глазах отца, показать юношескую удаль…

— И как же? Убийством среди белого дня? — сжал губы Шепп. — Или это так, вы, анвары, знаменуете свою честь?

Это ранило отца больше, чем тот показал, но Каранай ловко парировал:

— Позвольте, ни один из моих сыновей не пролил этой крови! — махнул рукой лорд Роддварт. Уальдмар Шепп прищурился, а в гуле ицхов особо яро было слышно возмущение мощного голоса Саифа.

— Это вы позвольте, — тихо, но твердо, вставил господин Раид, — ваши сыновья явились в город с очевидным намереньем обнажить мечи.

— Как и ваши, — спокойно процедила леди Кинарин, выступив вперед Данни. Ицхи обратили на нее не больше внимания, чем на лепет пажа.

— Никто из моих сыновей не проливал крови, я настаиваю! — Роддварт обратил свой взгляд к лорду Шеппу. — Это был Чадд, бастард моего брата. Из моего колена никто не учинил кровопролития!

— Не ты ли, Роддварт, так любезно сосватал своего наследника за мою милую доченьку? — щурясь, потер лорд подлокотники своего резного высокого кресла. — А к свадьбе моего Уолли, подготовили так вот… подарок? Чем же ты, тогда, позволь, разродишься к помолвке твоего сына? Не слыхал я об анварской традиции засыпать трупами городские улицы к свадьбам, — съехидничал толстый Шепп.

— Милорд Уальдмар, — судя по пульсирующей жиле на отцовском виске, выслушивать такое ему было непросто, — вы перегибаете палку. Это моих сыновей толкнуло на преступление безрассудство, не меня.

— Отцы держат ответ за своих сыновей, — махнул рукой лорд.

— Пускай, — отец сложил руки на груди, с неожиданно победным видом. — Так пусть же за истинное преступление держит ответ истинный отец. Это ублюдок моего брата спустил стрелу в грудь ицха. Не мой.

— Ублюдок на твоем попечении, Роддварт, — нахмурился лорд, но уже не столь уверенно. — Он живет при твоем дворе и ест с твоей миски.

— Но мне он не сын, — отмахнулся рукой лорд Каранай. — Я никогда не нарушал обетов, данных у свадебного пламени своей жене, — с гордостью посмотрел он на леди Кинарин. — Дурная кровь в Чадде намешана с кровью моего брата. Не с моей.

— И что же, Каранай… ты оставляешь его на произвол судьбы, ублюдка твоего брата? — хмыкнул лорд Шепп.

— Я оставляю его на ваш справедливый суд, милорд, — прямо сказал отец.

С явным недовольством, лорд Уальдмар смерил глазами отца, затем нагнулся к пажу рядом. Тот, привычно, протянул ему влажную прохладную салфетку, но лорд Шепп отослал его прочь и мальчонка ускакал за одну из охраняемых солдатами дверей.

Оттуда послышался гул шагов, куда более бодрый, чем издавал входящий сюда властитель Ишерона. У Данни от этой тишины, нарушаемой лишь топотом ног по кафелю дворца, в душе стало неуютно. Он поднял глаза на блестящие искусственные звезды на сводах потолка зала, чтобы отвлечься, а следом перевел внимание на их мутные отражения в голубом мраморе под ногами. Первым, убирая за пояс связку ключей, в зал шагнул Томас Тенс, а за ним, ведомый стражниками, вывалился старший сын господина Раида. Гневно оглядев зал и тряхнув длинными пепельными волосами, Яхир потер запястья, явно только освободившиеся от оков. Его красные от недосыпа, полные ярости глаза пробежались по анварской свите, Данни и его родителям. Он фыркнул себе под нос и, почесав усы, пошагал в сторону отца, смиренно поклонившись и остановившись рядом.

За ним внутрь ввели Энрика и Энхе Заяна. Индавирец шел вразвалку, разминая плечи, запястья его звенели от наручей, и Ифиру явно было не столь неловко в недавних кандалах, а Энрик первым делом скривил лицо, заметив стоявшего на другом краю зала недавнего противника со всей его семьей. Однако, увидев отца, он выпятил грудь вперед и поправил свои растрепанные рыжие волосы, погладив бородку. Рядом с отцом Энрик казался его точной копией. Словно помолодевший лорд Роддварт сейчас шагал к ним. Мать всегда подмечала это.

— Отец, — поклонил голову, встав неподалеку, Энрик.

— Милорд Роддварт, — сделал то же самое Энхе Заян, глядя на отца.

Обоих отец удостоил лишь презрительных взглядов. Энрик, сразу поняв, что похвалы ему не сыскать, вздохнул, отвернувшись и покачав головой. Индавирец же казался не столь разочарованным и лишь бросал дерзкие взгляды на Яхира, Саифа Шайхани и его брата, и всю их свиту. Явно заразившись его дерзостью, такую же позу принял и сам второй сын лорда Караная и теперь в зале выросло напряжение. Данни, вместе с отцом оглянулся, заметив, что двери закрыли, а Чадда так и не вывели в зал. У парня пролетели паршивые мысли.

Их внимание к себе вновь привлек гулкий голос Шеппа, прокатившийся по зале и взгляды опять обратились к резному креслу.

— Мне следовало бы наказать вас всех. Какой-нибудь фаррский лорд давно бы оттяпал вам головы и посадил на пики у городских ворот, а ваши семьи взял бы в заложники, — пробормотал лорд Уальдмар. — Для вас благо, что ваш лорд не фарр и не озлобленный упырь, — он улыбнулся уголками губ, как будто бы сам себе и потер огромный двойной подбородок. — Вы опорочили мой город кровью прямиком тогда, когда мы все готовимся к венчанию и свадьбе моего любимого Уолли. Моего сына и вашего, прошу заметить, будущего сюзерена!

Отец хотел было что-то вставить, но лорд поднял свой жирный палец, указывая ему — молчать. Сир Томас Тенс смерил его грозным взглядом.

— Опорочить торжество кровью — грязное дело, — хмыкнул усатый начальник городской стражи, переглянувшись со своим лордом.

— Все верно, Томас, — кашлянул Шепп, переваливаясь в своем деревянном седалище, — но еще хуже тот, кто не знает милосердия, как завещала наша блаженная пророчица, верно? Начнешь лить кровь за кровь, и весь Ишерон можно будет отмывать ею заместо воды, — его сердитый взгляд прошелся и по Каранай и по Шайхани. — Я оставлю ублюдка в темнице. Не хочу портить такие празднестные дни снятием с кого-то головы, — это явно вызвало недовольство в стае ицхов. — Однако, заверяю вас, если еще хоть кто-то из присутствующих здесь прольет кровь в моем городе и на моей земле! Пеняйте на себя! Я добр, но и добро в святейшем человеке не безгранично. Зарубите на носу то, что я сказал. Ежели вы устроите еще какое смертоубийство в моей земле… — он прохрипел, оглядывая зал. — Немилость сюзерена — горькая доля, помните об этом.

— Вы оставите это отродье безнаказанным?! — разразился Яхир, но тут же умолк, завидев строгий отцовский взгляд.

— Но, лорд, это!.. — громким гулом воскликнул Саиф Шайхани, не выдержав и сжав кулаки, выступив вперед.

— Тихо, брат, — спокойным, но властным тоном, этой фразы было достаточно. Господин Раид поднял свою дряхлую руку перед родичем и тот остановился, не посмев выступить вперед нее.

— Ублюдок останется в темнице и будет гнить там до тех пор, пока я не сосчитаю нужным, — лорд снова глянул на отца. — А ежели ваши сыновья сотворят еще какое безрассудство, они к нему присоединятся. Как и ваши, — глянул на Раида Шайхани лорд, тяжело дыша.

— Мы не посмеем тревожить этой священной земли, милорд, — осторожно поклонился, опираясь на трость, ицхилит.

— Уж постарайтесь, — фыркнул Шепп. — Я слишком долго был к вам великодушен. Не испытывайте мое терпение вновь! — махнул рукой он и стражники принялись спроваживать ицхилитов к выходу.

Энрик, переглянувшись с отцом и Энхе, улыбнулся, обратив взгляд на Данни. Парень тоже кивнул брату, натянув на лицо улыбку, хоть боль и не давала ему сделать это откровенно. Индавирец поправил свои волосы с бренчанием браслетов на руках и вновь склонил голову перед отцом.

— Прошу простить меня великодушно, милорд, — обратился к Каранаю тот.

— Иди и забери лошадей у стойла, Заян, — хмыкнул ему Роддварт, махнув рукой и не ответил ничего больше. Энхе откланялся, поспешив за стражей к выходу из зала. Дерзкого чужестранца все терпели едва ли, но отец, верно, считал себя в долгу перед ним, отчего не отсылал его прочь.

— У нас отобрали оружие, ваше милордство, — обратился к поднимающемуся с резного трона толстяку брат.

— Энрик! — возмущенно прищурилась леди Кинарин.

— Что же, теперь, оставлять нас ицхам на растерзание?! — хмыкнул брат, упершись руками в бока. Лорд Шепп, покосившись на Энрика, а следом и на их отца, покачал головой, тряхнув своим висящим подбородком.

— Ваши мечи вам вернут в оружейной. Сир Тенс! Проводите их! — грубо махнул рукой на них Уальдмар. — Убирайтесь с глаз!

Выходя, их все еще разделяла стража, выпуская ицхов первыми, чтобы они удалились из города. Проходя мимо, люди Шайхани осторожно держали ладони поближе к мечам. Господин Раид прошел мимо молча, опираясь на свою трость и даже не поглядев на семью Каранай. Зато подавший ему руку, чтобы помочь преодолеть ступени, господин Саиф, удостоил их всех тяжелым взглядом исподлобья. Шагавший же мимо Яхир и вовсе сплюнул на ступени в сторону анваров и Патрик первым схватился за рукоять меча, а за ним и вся отцовская гвардия. Но люди командира Тенса сомкнули ряды, стукнув концами копий о камень и противники тут же отступились. Не прошло и минуты, как седлавшие коней ицхи скрылись среди узких улиц и красных крыш, косо оглядываясь на них.

— Вот отродье, — покачал головой Патрик Тонн, отпустив рукоять меча.

— Не распускай язык, Патрик, тем целее будешь, — грозно посмотрел на него отец и сын кастеляна сразу замолк. Роддварт обратился к Данни. — Как твоя рука? Пошевелить можешь?

— Я… — он осторожно двинул пальцами кисти и вздрогнул от острого укола боли в теле. — Ох… кое-как.

— Не береди раны, Данни! — нахмурилась мать, осторожно приподнимая подол, чтобы на запачкать его о пыль ступеней. Джина все вилась вокруг нее.

— Стараюсь, — опустил взгляд он. — Отец, вы позволили лорду оставить Чадда в темнице? — вздохнул он.

— Это не я позволил, а он — соизволил, — хмыкнув, поправил его отец. — В его власти было избавиться от ублюдка. Но, зная старую креветку, он предпочтет не марать руки кровью. Лишний раз. Особенно сейчас.

— Итак, мы снова на свободе! Ах, этот сладкий воздух! — радостно воскликнул, на пару с стражниками ведя коней за поводья, Энхе Заян Ифир, улыбаясь во весь рот. — Всего день в казематах, а чувствую себя, словно Таа’натес, избавившийся от вековых оков.

— Им стоило оставить там и тебя, индавирец, — хмыкнула мать, глядя на подаваемую им лошадь. — Не ты ли повел моего сына бросаться на чужие клинки? — прищурилась леди Кинарин.

— Позвольте, миледи! — поклонился он, с легкой насмешкой, якобы «извиняясь». — Я помог одному вашему сыну, почем мне губить другого?

— Помолчи, Энхе, — отмахнулся лорд Роддварт. — Она права. Ты такой же соучастник этой передряги, как и мой сын с братниным ублюдком.

— Как прикажете, господин Каранай, — подал ему свободные поводья Энхе.

Данни, завидев Рассветную Синеву, улыбнулся. Лошадь не отрывала от него взгляда, фыркала носом и притоптывала по раскаленной от жаркого солнца, кладке плит на площади. Он подошел, протянув к кобыле целую руку и погладив ее по морде. Синева дыхнула теплом ему в лицо.

— Сам забраться то сможешь? — кивнул на седло Энхе. Данни пожал плечами в ответ. — Давай помогу, — индавирец подошел ближе, протягивая ему руку и, осторожно, подсобил усесться в седло. От этих телодвижений плечо все равно отдавало жжением и тяжестью.

— Долго будет заживать, верно? — спросил у Данни, подводя матери лошадь, Патрик. Леди Кинарин погладила кобылу.

— Шрамы останутся, — посмеялся Энхе Заян, похлопав третьего сына Каранай по бедру. — Но что за мужчина без шрамов, верно?

— Быть может, — покачал головой Данни, стараясь устроиться в седле поровнее. Рассветная Синева, видимо, чуяла запах крови, пропитавшей его и топала копытами, ощущая себя неуютно.

— Моя мать всегда говорила, рожаешь не детей, а бед себе на голову, а коль они растут, то множатся и беды, — покачала головой леди Кинарин. — Я никогда не понимала, что за глупости она говорит. До того, как вы все не начали расти. Рей, Эна… теперь и ты, Данни, — поглядела она на младшего.

— Попридержи язык, Кина, — оправляющий перчатки на руках отец грозно поглядел на свою жену, — эти дети — наша кровь.

— Потому-то и беда, что теперь когда проливают их кровь, болят, почему-то, наши сердца, — вздохнула она, устраиваясь в седле.

— Мы не хотели причинять тебе боль, матушка, — отвернулся Данни.

— Твоя мать всегда будет переживать за тебя, даже когда ты по дурости своей не лезешь на ицхские ножи, — бросил ему отец, беря у стражника поводья своего жеребца. — Но это не значит, что тебе дозволено бередить ее душу, следуя примеру выходок твоего брата.

— Но Энрик говорил… — начал было парень.

— Энрик мастак не только потрепать языком, но и ткнуть кого-нибудь своей пикой. Я не видел на нем кровавых ран, — лорд Роддварт покосился на запёкшуюся кровь на кафтане Данни. — Коли хочешь трепать языком, что твой брат, умей постоять за свои слова, как настоящий анвар. А если не можешь держать клинок крепко, подумай — а стоит ли вовсе болтать.

Он промолчал, не посмев перечить отцу. «Как настоящий анвар»… Какие простые слова, и как больно они прозвучали. Данни был всего лишь третий сын. И ему не досталось талантов своих братьев. Прекрасный любимец дам Рейвин, на которого цепляли взгляды все придворные и крестьянки, был мастером слова. Бодрый, неутомимый и дерзкий Энрик — умел махать мечом столь же успешно, как их старший брат — складывать в рифмы прелестные слова. Данни не умел красиво говорить и ловко разить лезвием меча. Братья не корили его за это, всегда готовые вступиться. Да и не только братья. Эна тоже за словом в карман не лезла, если кто-то пытался обидеть ее «маленького братишку». Однако, покровительства всех прочих детей леди Кинарин мало помогали ему ощутить свою значимость. Быть, как настоящий анвар.

Щеголяя длинными, размашистыми шагами, с охапкой заключенных в ножны оружий, обмотанных легким, отделанным кожей, плащом, Энрик вышел к ним в сопровождении городской стражи. Он явно приободрился и теперь, ощущая себя свободным, старался дышать полной грудью.

— Благодарю за столь скорое освобождение меня из пут, отец, — вновь обратился он с благодарностью к лору Роддварту, проведя рукой по своей рыжей, слега волнистой, шевелюре. — Энхе, нам повезло не лишиться своих клинков даже сейчас! — вытащил он из свертка кинжал и меч, принадлежавшие индавирцу и протянул их Заяну.

— Без них я чувствовал себя голым, — похлопав по плечу Энрика, Ифир перенял у него из рук свое оружие, принявшись пристегивать его к своему расписному поясу.

— Ты надеешься, получить от меня благодарность, не так ли? — с высоты своего скакуна, бросил на сына суровый взгляд лорд Роддварт.

— Надеюсь хотя бы на понимание, отец, — положил руку на сердце тот.

— Не нужно много ума, чтобы понять сердечные порывы молодого глупца схватиться с кем-то на мечах, — нахмурился старший Каранай. — Ты поступил опрометчиво, глупо и посрамил нас всех.

— Позвольте, отец, я защищал наш род! Наш народ! И…

— Ты никого не защищал, а только лишь следовал за огнем своего сердца, — сказал отец. — Это не одно и то же!

— Сама пророчица завещала следовать своему сердцу и его пламени, не так ли? В чем тогда мой порок? — улыбнулся Энрик, покосившись на стоявшую поодаль Часовню Очага.

— Пламя в сердце может согреть тебя, а может испепелить, вот в чем твой порок Энрик. Пламя твое безудержно и превращается не в очаг, но в пожар, — сказал ему отец, пока Энхе подводил Рёгунвальда Энрику.

— Прошу вновь простить меня, отец, — не посмел спорить с лордом Роддвартом Энрик, потрепав грозного черного скакуна за гриву, — я постараюсь впредь не позволять гордости толкать меня на глупость.

— А теперь соизволь прояснить, ты решил похоронить своего младшего брата из гордости или из глупости?! — обратилась к брату с седла своего коня леди Кинарин.

— Матушка, я лишь хотел, чтобы Данни наконец сравнялся со всеми нами, научился вступаться за нашу семью и народ, как всякий анвар! — парировал он, глядя на мать. — Неужто эти побуждения вы назовете глупостью?!

— Сплетать слова в лукавство, трогающее материнское сердце, лучше получается у Рея, чем у тебя, — с прищуром покачала головой Кинарин Каранай. — Не стоит бросаться этими словами попусту.

— Энрик тут ни при чем, — наконец вступился за брата Данни, — я пошел с ним по собственной воле! Мне и держать за себя ответ. — «как настоящему мужчине и анвару», добавил про себя Данни.

— Ты еще слишком юн, чтобы понимать, что не всегда достаточно держать ответ за глупость, иногда важнее ее не совершать, — укорила его мать.

— Оставьте юного господина в покое, ему итак нелегко, — усмехнулся Энхе, подзывая свою новую «Ланну». — Довольно с него и боли от ран.

— Держи, — сказал брат и протянул Данни его меч в ножнах. — Рейвин был бы недоволен, коли бы ты его потерял, — улыбнулся Энрик.