Знаки

Роман Воронов, 2021

Дороги, проложенные судьбой, мало чем отличаются от тех, что пылят под вашими ногами, и, если отлепить глаза от собственных башмаков, можно начать замечать Знаки, расставленные вами же на своем совокупном Пути.

Клоун всегда одинок

Кто самый главный на манеже?

Тот, кто в руках страховку держит.

Клоун не любил свою работу. Пять дней в неделю, казавшиеся вечностью, он мучительно придумывал новые шутки, ужимки, гримасы, кувырки и падения. Но когда шутишь, нарочно спотыкаешься и льешь неправдоподобные слезы всю жизнь, то через напускную веселость просвечивает внутреннее раздражение, флик-фляки причиняют нестерпимую боль в суставах, а вода, бьющая фонтаном из глаз, становится соленой. Вечность Клоуна завершается двумя выступлениями. В псевдосолнечном свете софитов, под свист и хохот публики он вытаскивает из карманов пяти бессонных ночей носовые платки, превращающиеся в голубей, взмывающих под купол, писклявый голос недоумка, меняющий свою тональность на звук паровозного гудка, словечки, исковерканные до неузнаваемости, и непременно лопающуюся резинку на штанах (это гвоздь программы), отчего надутые, как воздушный шар, цветастые панталоны мешком падают на невероятных размеров башмаки, оголяя тощие ноги в испуге хватающего свои трусы шутника. Эта пошлость работала всегда, дети с леденцами во ртах визжали от восторга, их почтенные отцы хватались за животы (объемом схожие с упавшим в номере реквизитом), а благочестивые с виду мамаши стыдливо опускали взгляды, тем не менее внимательно разглядывая открывшиеся перспективы через прорези вееров, похихикивая при этом для приличия.

Получив свою порцию аплодисментов (непонятно за что), в этот раз более значительную, чем остальные, Клоун проследовал с манежа мимо разгневанных таким поведением уважаемой публики, Укротителя и Канатоходца, коим пришлось натянуть на себя приличествующую моменту улыбку, в отличие от Клоуна, на лице которого нарисованный до ушей рот освобождал от мимических экзерсисов и прочего насилия над собой. Колесо цирковой сансары провернулось, завтра наступал понедельник, как всегда длиною в вечность.

Клоун с трудом добрался до своей кибитки, стянул бутафорские «доспехи», насквозь пропитанные потом разочарований и наскоро припудренные порошком безысходности, сильно смахивающим по запаху на нафталин, и улегся на солому — прокрустово ложе судьбы маленького, невзрачного и очень одинокого человека. Он заснул сразу же, и не усталость была его проводником в чертоги Морфея, но привычка ложиться, закрывать глаза и не видеть никаких снов до утра.

Пробуждение Клоуна сопровождалось барабанной дробью крупных дождевых капель по скальпу кибитки. Он выглянул наружу, через двор важно шествовал Укротитель с помощником. Первый нес себя, второй — жертвоприношения голодным полосатым убийцам половины циркового бюджета. Укротитель, заметив Клоуна, кивнул ему головой:

— Отличная погодка, дружище. Не задерживайтесь, все уже на манеже.

— Зачем? — сквозь зевок выдавил Клоун.

— Обсуждают новую программу! — крикнул скрывающийся в железной пасти клетки Укротитель, напевая себе под нос: — О новый мир, чудесный новый мир.

— Как всегда по понедельникам, — прокомментировал сам для себя Клоун, имея в виду то ли новую программу, то ли довольный рык из клеток. Он наспех обернулся халатом, издалека напоминавшим знамя полка, попавшего под перекрестный огонь нескольких вражеских батарей. Чего на нем было больше, ткани или дыр — вопрос спорный, поскольку никто не решался (пока) заняться подсчетами.

Преодолев небольшое расстояние между его передвижным домом и шатром, умывшись по пути моросящим дождиком, Клоун появился на манеже в самый разгар выступления Директора:

–…которая должна превосходить… — он осекся на полуслове, увидев вошедшее «полковое знамя».

— Все наши самые смелые ожидания, — подсказал Канатоходец.

— Не поддающиеся воображению, — буркнул Клоун и проследовал на свое место.

— Которая должна превосходить все наши самые не поддающиеся воображению ожидания, — закончил Директор и, повернувшись к Клоуну, спросил: — Что у вас, господин Клоун?

— У меня ожидаемые шутки и вполне воображаемые трюки.

— Хорошо, — мотнул головой Директор и, ткнув пальцем в сторону Акробатов, задал традиционный вопрос: — А у вас?

Те отреагировали быстро и четко, в сотый раз за два года пребывания в труппе:

— Добавим оборотов и экспрессии.

— Мы ведь не просто цирк, мы — семья, — периодически вопил Директор, и все вполне предсказуемо хлопали.

Канатоходец, со скрещенными на груди мускулистыми руками, стоящий по обыкновению в центре манежа, дождавшись паузы между пафосными сентенциями Директора и вялыми хлопками присутствующих, заметил:

— Я предлагаю строить новую программу вокруг моего номера.

Появившийся после кормежки Укротитель, вытирая руки от пятен крови, поинтересовался:

— С чего бы?

— Из логики представления, — парировал Канатоходец. — Акробаты разогреют публику, детишкам каскад, папаши уважают стойку на бутылках, а дамы всегда ждут работу на штейн-трапе.

— Почему? — удивился Укротитель.

— Им нравится название. — Канатоходец развел руками. — Ну, как вам?

Директор скептически посмотрел на красующегося среди тырсы атлета:

— А остальных участников труппы вы не рассматриваете в шоу?

— Ну что вы, господин Директор, — ободрился Канатоходец, — после Акробатов Укротитель предъявит своих тигров, словно римский император на гладиаторских боях. Младенцам — звериный рык, для осознания серьезности момента, папашам пальба из револьвера, у вас же есть револьвер, господин Укротитель, для понимания стоимости входного билета, а…

— А дамам, по всей вероятности, шамбарьер, исключительно из своего названия, — пошутил Директор.

— Именно это я и хотел сказать, — спокойно подтвердил Канатоходец.

— Ну, а кто после животных, Клоун? — Директор влюбленно посмотрел на скучающего в домашнем (дырявом) халате мастера фиглярского искусства.

— Нет, завершать программу буду я, — Канатоходец вздернул подбородок.

— Вы забыли Клоуна, — напомнил Директор.

— Он не нужен, мы — серьезное профессиональное шапито, Клоун же своим кривлянием профанирует усилия коллектива, вызывая чувство разочарования и весьма скудную кассу.

Акробаты тут же завопили:

— Да, да, он прыгает не хуже нас, публика не понимает, где высокий полет, а где бездарность.

«Я прыгаю лучше вас, — подумал Клоун, — но вы призваны удивлять, а я — радовать, вот в чем разница».

Укротитель припомнил прошлый сезон, как Клоун раскрасил мышей под тигров, выпускал их из клеток и бегал за ними со шнурком от ботинок, изображая дрессировщика с хлыстом. Дети вопили, как сумасшедшие, их отцы трясли шарообразными животами, а мамочки вытирали чепчиками слезы от смеха.

— Я согласен с Канатоходцем, — сказал он, — Клоун перегибает палку с шутками и пародиями.

«Я пародировал мир, — мысленно ответил Укротителю Клоун, — разрисованные мыши — это не тигры, а дети, обряженные в амбиции своих родителей, представляющих окружающим их не как детей. Но разрисованная мышь все равно мышь, а не тигр. Дети разбегаются от навязанной им жизни, и родителю приходится загонять их в построенные ими самими (но не Богом) клетки, только хлыст не настоящий, ибо нет для ребенка хлыста, но есть любовь, а ее-то и не берут с собой старшие дрессировщики. Публика смеялась над собой, а не над вами, господин Укротитель».

Директор:

— Взвесив все за и против, а их большинство, я принимаю сторону труппы. Мы не можем рисковать представлением из-за одного номера. Извините, господин Клоун, вы уволены.

Клоун поднялся со своего места:

— Цирк без клоуна мертв, знаете ли вы об этом? Манеж, по которому бродят звери, даже накормленные, а под куполом на канате балансирует одинокая фигура, пуст.

— Ты забыл о нас! — возмутились Акробаты.

— Не забыл, вас сожрут тигры, и это добавит пустынному цирку пустоты, — тихо проговорил Клоун, у которого вдруг перехватило горло.

— Хватит болтовни, — «взорвался» Канатоходец, — натравите на него зверя.

Директор повернулся к Укротителю:

— Чего ждете, открывайте клетки.

Клоун не торопясь вынул из-под халата воздушный шарик, в два выдоха наполнил его воздухом и поднялся под купол шатра.

— Никуда не денется, — прохрипел Канатоходец и ринулся к трапеции. Но сначала шар, а затем и вцепившийся в него Клоун непостижимым образом исчезли за шатровой тканью, не всколыхнув, не порвав, ни капельки не повредив ее.

В ночь на вторник в цирке вспыхнул пожар. Брандмейстер, обошедший пепелище, авторитетно заявил Директору, всклокоченному, как кухонный ершик, и испуганному, словно ночью случился конец света, что если это и поджог, то злоумышленников было не меньше сотни, поскольку весь шатер цирка и являлся, по существу, очагом возгорания. Тигры с опаленными усами и хвостами разбежались по округе, Укротитель, лишенный подопечных, подал заявление об отставке, Директор вместе с Акробатами очутился в долговой яме, а Канатоходец… просто исчез, растворился в едком дыме пожарища мутной фигурой с расставленными руками, будто распятый на кресте.

Таков конец пьесы.

Действующие аллегории:

Клоун — душа

Директор — разум

Укротитель — сердце

Тигры — страсти

Акробаты — желания

Канатоходец — эго

Достопочтенная публика — внешние обстоятельства

— Ну и почему персонажи пьесы раскрыты в конце повествования? — спросит удивленный, а может, и возмущенный читатель.

Вдруг захочешь вернуться к тексту и прочитать наново, иногда полезно взглянуть назад через призму приобретенного опыта, и кстати, может, допишешь сам, кто (или что) соответствует Цирку.