Знаки

Роман Воронов, 2021

Дороги, проложенные судьбой, мало чем отличаются от тех, что пылят под вашими ногами, и, если отлепить глаза от собственных башмаков, можно начать замечать Знаки, расставленные вами же на своем совокупном Пути.

К Богу

К Богу идут рядом с Богом,

Все иные дороги во тьму.

Оглянись в своем мире убогом —

Может, место отыщешь Ему.

Осознаешь ли ты, взявший на себя труд (а не только перо и бумагу) начертать Слово, вес его (не след чернильный, но кармический), ибо слово это Бог, а Он, непостижимый, имея размеры Вселенной, способен уместиться на кончике пера? И может ли воображение твое (осознания на подвиги сии не хватит в связи с ограниченностью его) приблизиться к размерному восприятию, например, звезды, в сотни раз превосходящей то светило, что слепит по утрам воспаленные от бессонницы глаза, когда сама она только песчинка в бездонных карманах Того, кого с беспечностью называем Богом, профанируя само Слово это до размеров песчинки в уже собственном кармане? Не богохульство ли (о чем предупреждали древние мудрецы) иметь мнение о Том, кто Есмь Все, Видимое и Невидимое, являясь при этом частью, настолько ничтожной (как песчинка в кармане у песчинки) и неразумной (здесь спору нет), но наделенной сутью Его и оттого пытающейся осознавать, пусть и непознаваемое? Поставив перед собой эти три вопроса, можем, мой дорогой читатель, приступать к обсуждению (с удовольствием беру тебя в попутчики или сообщники, кому как больше нравится) дороги, ведущей к Богу. Лучше всего это делать на каком-нибудь примере, естественно, чужом.

Смотрите-ка, вот славный юноша с сердцем, полным восхищения и отваги, руками, не запачканными ни чужой, ни собственной кровью, и разумом, тянущимся к Истине с верой в Слово Его. Он вот-вот станет крестоносцем, его очередь за мечом, белой накидкой и миской похлебки приближается под истеричные вопли брызжущего слюной священника, призывающего скорее покинуть кипрский берег, дабы «предстать пред стены Святого Града и войти в него овеянными Славой Господа нашего Христа, очистив Гроб Господень, да и сам Иерусалим, от грязных иноверцев».

У святоши красная морда, по всей видимости, от напряжения, он задыхается под палящими лучами, большой медный крест, воздетый над головой, заставляет солнечные блики метаться среди толпы «освободителей Христа» (надо полагать, от самого Христа, что следует из речей священника, в которых он, собственно, и запутался). Очередь нашего героя подходит, он наконец оказывается возле рыцаря, вербующего в Крестовый Поход.

— Любишь Христа? — коротко спрашивает он уставшим голосом.

— Да, — отвечает юноша.

— Тогда целуй, — говорит рыцарь и протягивает накидку с вышитым крестом.

Новобранец целует ткань и слышит новый вопрос:

— Умрешь за Христа?

— Да, — его ответ.

— Тогда целуй, — и в руки юноши ложится меч, к которому он прикасается губами.

— Господь с тобой, иди к Нему смело, — произносит рыцарь, протягивая миску с горячей бурдой (возможно, даже съедобной), и, отпихнув в сторону задержавшегося у стола молодого крестоносца, кричит дальше: — Любишь Христа?

Время в ожидании нефа у причала тянется тягучей патокой, оно стекает каплями пота со лба на шею, а затем, раздражая кожу под одеждой, устремляется по складкам тела к поясу, где собирается во влажное кольцо липкого восприятия замкнутости происходящего. Это ли дорога к Богу? Полторы тысячи вооруженных людей поднимутся на борт и отплывут в Святую Землю, чтобы что? Угождать Богу, пуская чужую, а заодно и свою кровь?

Немыслимая для самого Христа идея, заученная, зазубренная проповедь, тем не менее, собрала на пристани пестрящее крестами разноязычное стадо. Германцы, испанцы, бриты, франки, сбиваясь в речевые кучки, горлопанили, распевали песни, хохотали, иногда дрались меж собой, коротая «паточное» время, запекающейся лужицей крови растекающееся по их судьбам. Неф появился ближе к вечеру, замаячив в лучах закатного солнца белым пятнышком далекого паруса. Уже было притихшее сообщество всевозможных крестоносцев, зашевелилось, забурлило, расправляя затекшие члены и побряцивая крестообразными символами власти, несущими смерть всем, ставшим помехой на пути к Богу.

Грузились ночью. Огромное тело неуклюжего судна скрипело и охало под тяжестью людского (вперемешку с конским) моря, торопливо вливающегося по сходням во чрево и разбредающегося по смоляным ребрам в свободные складки. Изможденные тяготами дня «ревнители Христовы» падали на доски где попало и затихали кто во сне, кто в болезненном жару, кто в осознанном забытьи, но мало кто с именем Христа на устах. Спроси сейчас любого тот рыцарь-интендант — любишь Христа? — получил бы он ответ иной, чем то, что слышал целый день, а то и хорошего пинка по железной заднице да крепкого словечка вдогонку.

Юный крестоносец ступил на палубу последним, матросы втащили сходню внутрь и бросили ее у борта.

— Ваша постель, сэр, — съязвил один из них, и вся просоленная братия, загоготав, спустилась в трюм, откуда еще некоторое время слышались смех и фразочки наподобие: «после вас, сэр», «не будете ли вы так любезны»… Дерево трапа, принявшее на себя тысячи сапог и сотни копыт, потрескивая, разгибало спину, избавляясь от чаяний тех, кто полночи стучал по ней торопящимися (к Богу) шагами и конского навоза (как будто нельзя было сделать всех дел на суше). Смотав в тюк накидку, молодой человек улегся, положив на него голову. «Довольно сносная кровать, сэр», — подумал он и улыбнулся. Плюхнулись в воду рулевые весла, вахтенные подняли парус, нос развернулся в сторону Святой Земли, и перед глазами юноши раскрылось бескрайнее звездное море. Северный Крест, исполинский небесный Лебедь мерцал в самом центре Божественной сцены, заселенной скоплениями светил, сошедшихся для человеческого глаза в причудливые формы людей и животных.

— Любуешься творением Всевышнего? — раздалось хриплое покашливание, и половину Божественного творения закрыла круглая голова на тонкой шее, с которой свисал на пеньковом шнурке знакомый медный крест. Тот самый священник, что весь день провел на главной площади Лимасола, буквально запихивая своим языком колеблющихся христиан в поход на Иерусалим, опустился на сходню рядом с юношей и спросил: — Ты здесь по велению сердца или после моей проповеди?

Молодой человек приподнялся и сел возле священника:

— А вам зачем, святой отец?

— Здесь полторы тысячи человек или около того. Все они напялили на себя кресты, но большинству наплевать на Христа, они идут грабить. Есть среди них глупцы, ищущие славы, есть лжецы, что обманывают сами себя, ибо глаголят о Вере, не имея ее ни капли. Я ищу хоть одного, кто идет ко Христу, для кого Иисус — единственный резон находиться на этой посудине.

Новоиспеченный крестоносец посмотрел на священника и спросил:

— Святой отец, там, на площади, вы сами верили в то, что говорили?

Священник, поковыряв в зубах пухлым пальцем, перекинулся через борт и смачно сплюнул:

— Любое Слово пусто на этой Земле.

— Вы врали, вы обманывали незрелые души! — возмутился юноша.

— Заметь, от имени Христа, — лукаво улыбнулся обряженный в рясу незнакомец.

— Уж не посланец ли ты…? — осекся крестоносец, не желая осквернять Путь к Богу именем антипода.

Это сделал за него священник:

— Антихриста? Взгляни на луну, не она ли переправляет тебе лучи дневного светила, отсутствующего сейчас над нашими головами по причине способности Земли вертеться вокруг себя? Теперь подойди ко мне, — он перегнулся через борт снова, — видишь в лунной дороге перевернутый неф, а на нем две головы, уставившиеся на нас — у всего есть свое отражение, и у Бога в том числе.

Юноша, вглядываясь в черноту волн, внимал черноте слов богохульствующего священника. Его подташнивало, то ли от морского волнения, то ли от ночного собеседника.

— Что же ты хочешь сказать? — еле вымолвил крестоносец, мысленно призывая всех святых избавить его от этого человека.

— Я хочу сказать, что можно продолжить путь в Святую Землю, где мечом и огнем ты (в компании тысячи головорезов) освободишь от скверны Гроб Господень или сгинешь, растоптанный копытом сарацинского коня, безымянным и безвестным.

— А можно? — поторопил священника юноша.

— А можно спуститься в трюм с масляным светильником и поджечь неф, вместе со всеми новобранцами, их лошадьми, оружием и собственными вопросами (если они есть) по поводу истинности Пути к Богу.

— Ты дьявол, — уверенно сказал молодой человек, положив ладонь на рукоять меча.

— И да, и нет, — спокойно ответил священник, — я это я, и отражение я.

— Как это? — не понял вконец запутавшийся крестоносец.

— А вот так, — сказал священник и, перебросив грузное тело через борт целиком, полетел навстречу своему отражению.

Громкий всплеск выдернул юношу из оцепенения, он бросился к борту — в лунном свете, на возмущенных волнах он увидел только свое лицо.

— Крупная рыба? — железный голос, вместе с железной перчаткой, накрывшей плечо, обратился к нему.

Молодой человек обернулся, перед ним стоял рыцарь, выдававший давеча оружие и провиант.

— Где твой крест, крестоносец? — спросил он требовательным тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения.

Юноша молча указал рукой на свернутую накидку.

— Надень и не снимай его никогда, крест надо носить на груди, а не подсовывать под бестолковую голову ради удобства, иначе лишишься ее в первой же схватке. Сарацин не будет возиться с новобранцем и захочет обезглавить тебя одним ударом. Только крест Христов отпугнет неверного, ослабит руку его, скосит глаз, споткнет коня, — и рыцарь сам, развернув накидку, обрядил крестоносца по форме, одобрительно крякнув в конце.

— Сэр рыцарь, — произнес молодой человек, — вы спрашивали меня, люблю ли я Христа?

— Да.

— Позвольте мне задать тот же вопрос вам.

Рыцарь не задумывался об ответе:

— Будь иначе, меня бы не было здесь.

— То есть, да?

— Какого черта, солдат, конечно да, — он стянул железную перчатку (странно не расставаться с ней и ночью) и вытер рукой взмокший лоб.

— И как вы к этому пришли? — продолжал допытываться юноша.

— Я не обязан отвечать юнцу, — начал закипать вояка, — но скажу. Через битвы, лишения, кровь, боль и отвагу. Что-нибудь из перечисленного знакомо тебе?

Он отстегнул наплечник, и молодой крестоносец увидел рубец внушительных размеров на левом плече.

— Нет на моем теле не тронутого подобными рисунками места, сарацинские художники писали свою вязь длинными черными копьями и острыми кривыми мечами. Вот через какие врата я пришел к Иисусу, не с высоко поднятой головой победителя, а еле вползая, обессиленный ранами и увечьями. Поэтому спрашивал каждого, выбравшего такой путь к Богу, любит ли он Христа.

— Так значит, все-таки через любовь? — прошептал ошарашенный юноша.

— Да, — подтвердил рыцарь, — через любовь, но не ту, которой жил и учил Христос. Что это за любовь, если через нее несется смерть, если ею прикрываются, как щитом, нанося последний удар.

— Как же понять тебя, рыцарь? — удивился молодой человек.

— Я и сам не понимаю себя, — ответил воин, — знаю только одно, Христос есть Любовь и его любовь к миру была естественным состоянием, не требующим напряжения и жертвы. Мы, не являясь таковыми по сути, вынуждены приспосабливаться к любви, приноравливаться к ее высокому дрожанию, как флаг на сильном ветру перестает полоскать и вытягивается в струну, а затем ломает древко. Не будучи любовью, мы прикидываемся ею, обманываем себя и…

Он замолчал. Грозный солдат, облаченный с ног до головы в железо, плакал.

— Я не знаю, люблю ли Христа или нет, по настоящему, истинно, — промолвил юноша.

— Уходи, — сказал, подумав, рыцарь.

— Откуда?

— Из похода. Сойдешь в Святой Земле, сдай оружие и возвращайся домой. Есть много путей к Богу, но пока под нашитым крестом прячется меч, вряд ли Бог подойдет к тебе, чтобы указать дорогу Истины.

Он развернулся и, осторожно переступая, чтобы не разбудить, через спящих крестоносцев, побрел к люку в трюм.

— А вы? — почти шепотом выдохнул молодой человек ему в след.

— А я останусь с теми, кому вложил в руки орудия смерти, радуясь хоть одной спасенной душе, — так же шепотом проговорил он и скрылся в урчащем чреве нефа.

Крестоносец озадаченно переваривал обе встречи. «Кто из них ангел, кто демон? — думал он. — Оба противоречили себе, оба отговаривали меня от выбранного пути, при этом старательно наставляя на него. Я не слушал священника, но слова его вошли в мое сердце, я взял оружие у рыцаря, но не хочу применять его, я иду к Богу, но ждет ли Бог меня там, куда я иду?»

Юноша улегся на сходню и смотрел на бесконечные миры до тех пор, пока «лебединая голова» не начала растворяться в наступающем утре, после чего провалился в сон. Он открыл глаза только к вечеру, вместе с радостными криками «земля, земля!» (очевидно, Святая), ржанием коней, учуявших близкую твердь, и громоподобными командами боцмана. Шатающееся до того без дела разноперое воинство, принарядившееся в белые накидки с красными крестами, столпилось по правому борту нефа, отчего рулевым на веслах пришлось подналечь, свое недовольство они выразили громко и ясно. Порядок на судне капитан навел подручными, в прямом смысле этого слова, средствами.

Крестоносец покидал неф так же, как и заходил на борт, то есть последним. У шторм-трапа рыцарь задавал (по привычке) каждому спускавшемуся один вопрос: «Не передумал?»

Получив отрицательный ответ, он удовлетворенно кивал головой и хлопал новобранца по плечу:

— Добро пожаловать в Святую Землю.

Завидя своего ночного собеседника, он улыбнулся, а дождавшись его, сказал:

— Можешь остаться, еще не поздно.

— Где Иерусалим? — спросил крестоносец.

— Там, — рыцарь махнул в сторону каменистых холмов.

— А где Бог?

Рыцарь стянул перчатку с руки (как и ночью) и ткнул юношу в грудь:

— Тут.

— Тогда я понесу Его туда, — ответил молодой человек и поставил ногу на трап.

— Добро пожаловать в Святую Землю, — прозвучало ему в спину, — и да храни тебя Бог, что идет рядом с тобой.

На третий день под стенами Иерусалима каменный снаряд, выпущенный катапультой со стен Святого Города, разорвал грудную клетку молодого крестоносца. Он умер мгновенно, в первом же бою, не успев забрать ни капли чужой крови. Когда юношу предавали земле, при нем не было меча.

— Чудак, — сказал удивленный солдат похоронной команды, — идти на штурм безоружным. — И, поплевав на руки, стал обкладывать тело камнями.

Что ж, читатель, вот дорога, пройденная кем-то другим, идущим бок о бок с соратниками своего времени и местонахождения. Видишь ли ты в окружающем его море судеб того, кто сопроводил бы ищущую душу к Богу, или, может, самого Бога, вставшего рядом и направляющего каждый шаг его. А что, если подле тебя самого есть Священник, запутавшийся в собственных речах, и Рыцарь, спотыкающийся о свои деяния, и не Богом ли посланы они тебе в качестве правой и левой руки? Будет рядом с тобой водоем, пусть лужа, даже самая грязная, встань на краю и загляни в нее. Кто смотрит на тебя? Кого видишь в отражении? Святой Отец потрясает медным крестом или сквозь опущенное забрало блестят влажные глаза Сэра Рыцаря? А вдруг в луже отразился Бог? Кого бы ни увидел ты, мой читающий спутник (очень даже возможно, что там отразишься ты сам), знай, именно с ним ты идешь к Богу.