Партия

Роман Александрович Денисов, 2019

Этот роман составлен на основе шахматной партии Алехин – Эйве, проходившей в 1935 году в Голландии. Он являет собой структурное повествование, где каждая глава – ход шахматиста, фигура – определённая сюжетная линяя. Заглавия написаны в манере русской шахматной нотации. Разброс персонажей в сюжетных линиях широк: от древнегреческой гетеры до хоккеиста и телефонного хулигана. Клетки-ходы связывают их на доске жизни, где возможны самые невероятные события. Книга содержит нецензурную брань.

Кb8 — c6

— Какой же ты беспокойный старик, хотя бы немного посиди неподвижно!

Работа не ладилась, лицо натурщика было постоянно в движении, и скульптор Линос по прозвищу Оселок никак не мог его уловить. Прозвище Оселок ему дали, поскольку он приплыл в Афины с острова Наксос, откуда привозили превосходный мрамор и корунд, из которого делали оселки для заточки ножей.

Под широким и высоким навесом, хорошо укрывающим от палящего солнца, находились два человека. Деметрий сидел на высоком, грубо сколоченном табурете, непринуждённо, по-детски, болтая ногами, наслаждаясь спасительной от жары тенью. Он был гол, только снятый дряхлый хитон комом лежал на срамном месте, прикрывая его. Обнажённое тело рассекали чёрными линиями следы от меча и кнута. Скульптор, стоявший у своего изваяния и молотивший по нему железным скарпелем, напротив, испытывал раздражение и к погоде, и к мрамору, и к Деметрию. Он давно скинул свою хламиду и работал теперь в лёгкой набедренной повязке. Левая часть его лица в большей степени, чем правая, шея и не слишком крепкий молодой торс были усеяны прилипшими крошками камня.

Двор, мощённый крупным тёсаным булыжником, занимали самые разнообразные скульптуры. Тут стояли как небольшие работы второстепенных божеств, типа Селены и Пана, сделанные для окраинных небогатых храмов, так и монументальные, в виде главной покровительницы города, изображённой в гордой статичной позе защитницы. В углу двора в ряд были выстроены фигуры нимф, одну из них на безжалостном солнцепёке расписывал юноша, почти мальчик, по имени Пэн в смешной красной шапочке; он тщательно обрисовывал охрой веко мраморного личика. Но особо выделялась на общем фоне скульптура обнажённой женщины, не полностью ещё законченная. Смелый художник не постеснялся показать зрителям своё умение, точно и уверенно передать красоту женского тела. Вот только голова и закинутая за неё правая рука были лишь намечены.

Хотя натура была совсем несложна для подобного мастера, а характерные черты и вовсе упрощали задачу, скульптор никак не мог ухватить сущность портрета философа. Большой мясистый нос, лысая голова, выдающийся широкий лоб, кустистая борода и усы, прищуренные глаза… да! вот глаза и вокруг них; никак не удаётся попасть. «В чём же дело…» — бормотал про себя Оселок. Опытный скульптор работал сразу в мраморе, не делая предварительного глиняного эскиза, и он уже пожалел об этом, так как вынужден был срубить один слой из-за допущенной ошибки, что сделало работу чуть меньше.

Молоток звякнул о скарпель, скарпель отколол кусок мрамора большего, чем нужно, размера. Скульптор отложил инструмент и сел на низенькую табуретку, уставившись в пол. Юноша-подмастерье хотел было пройти через навес в дом за водой, но Оселок так рявкнул на того, что парень в испуге отбежал.

— Зря ты на него так, вспомни себя в молодости.

Вместо ответа скульптор недовольно сплюнул мраморную пыль.

— Скажи-ка, что, Мелисса больше не приходит позировать тебе? — Деметрий указал рукой на мраморное изваяние.

— Обещала вчера прийти, да не зашла. А без неё или с другой заканчивать не хочу.

— Видал я её дней пять назад. Хорошо, что я равнодушен к женщинам и на всякий случай к мужчинам.

После некоторой паузы Деметрий, расправляя усы, задумчиво продолжил:

— Гулял вчера по городу и встретил у гигийских бань старика Эфора. Он как раз вернулся из дальнего путешествия, дошёл да края земли, хотя у меня есть подозрение, что это не так. Но не суть, послушал я его рассказы о разных странах и дивных варварах, самые чудные из которых, сколоты, и соседние с ними племена обитают севернее Пантикапея и на полуострове Таврика, что на Понте.

Философ замолчал, потом продолжил:

— Я поступлю следующим образом, подобно блаженным Феакам, чьи корабли ходили по морю без руля, управляемые мыслью, отпущу себя на волю разума, закрою глаза и подумаю об этих варварских землях. То, что мне придёт на ум, обращу для тебя словом. — Старик поднял за верёвочку сосуд, сделанный из ценной тыквы, и отхлебнул добрую половину содержимого.

— Берег реки, ранний вечер, три человека. Одеты однообразно, на ногах меховые штаны, короткие куртки из кожи, опоясанные кожаными же поясами с золотыми пряжками, все с красивыми длинными бородами. У одного на голове шерстяная остроконечная шапка, он копошится у котла, обкладывая его хворостом; двое других сидят и расчёсывают костяными гребнями друг дружке волосы. Невдалеке видна кромка леса, возле неё небольшой табун лошадей и несколько фигур людей. Вдоль берега сложены временные шалаши из тополиных жердей и соломы, чуть ближе к лесу — шатры из шкур.

Человек, разводящий огонь, что-то отрывисто кричит, из шалаша вылезает женщина с кожаным ведёрцем и бежит к реке. На ней тёмный плащ поверх длинной рубахи, а на голове высокая шапка с покрывалом. Набрав воды, она выливает её в котёл, вокруг которого уже вовсю горит хворост. Постепенно к очагу подходят люди с разной снедью, у кого нога барана, у кого мехи с вином. Солнце постепенно садится, река становится маслянисто-золотой, лес тёмно-вишнёвым, люди сереют, и только те, кто поддерживает огонь, обретают мягкий бронзовый оттенок. Вот из просторного шалаша выходит старик. На нём нарядное одеяние, много золотых пряжек и застёжек, митра покрывает его голову. Он степенно идёт к реке. Постояв около неё, подходит к огню, садится в круг людей. Давно уже варятся бараньи ноги, оленьи потроха, сдобренные разными травами. Старик произносит неспешную речь, все слушают его не перебивая. После он берёт чашу, сделанную из человеческого черепа, отпивает из неё, но сразу начинает кашлять и отставляет сосуд. Из дальнего шатра к собравшимся подходит мужчина и протягивает старику свёрток из выделанной тиснённой орнаментом кожи. Старик разворачивает его, достаёт нож с серебряной рукоятью. Шепча неясные слова, он с силой бьёт себя ножом в сердце и тут же заваливается набок. Двое мужчин, бережно вытащив лезвие из сердца и сняв одежды с покойного, отрезают ему голову, кладут её отдельно в украшенный тончайшей сканью мешок, а тело опускают в кипящий котёл.