Послание потомкам

Розалия Степанчук

Книга о детстве и юности автора, которые пришлись на военные и послевоенные годы. В сборник также вошли «Размышления о старости». Книга содержит нецензурную брань.

Черногорск

В эвакопункте мои дорогие отогрелись, помылись, подлечились, но долго там никого не задерживали; маховик войны неудержимо раскручивался и таких, как они было очень много. Дали им направление в Хакассию в город Черногорск, Красноярского края. Им было всё равно куда ехать, лишь бы подальше от войны. Они надеялись, что страхи и беды для них кончатся, но не тут-то было. Снова тяжёлая и нескончаемая дорога в перегруженном вагоне, более чем скудное питание, проблемы с питьём и туалетом, стирка пелёнок в лужах возле кранов с кипятком на коротких остановках, и сушка их на себе, младенец — дни и ночи на руках, ни искупать, ни даже просто подмыть. Не раздеться, не разуться, не вытянуть ноги, чтобы поспать, и нечем дышать в вагоне. Но была надежда, что вот уже совсем скоро снова наступит мирная жизнь в далёком от войны городе. Надежды их не сбылись. Перед ними явился город, чёрный от шахт и угольной пыли, низкие серые тучи, холодный ветер.

Они попали в новый круг ада после Казахстана. Приехали на станцию, нас никто не встретил. Бабушка ушла узнать, когда будет попутка до пункта назначения. Мама со мной на руках и Витя остались с вещами. Голодные, измученные дорогой, они прилегли на скамейку возле вещей и не заметили, как уснули. Когда пришла бабушка, она увидела их спящими, а вещи исчезли, украли всё. Осталось только то, что было под ними, и на них. У мамы не осталось даже сменных пелёнок для меня. И все фото мамы с папой украли вместе с чемоданами. Осталось только маленькое фото. Могу себе представить, что они в этот момент пережили. Мама, конечно, расплакалась, а бабушка только сжала губы — ничего нельзя было исправить, надо было жить дальше.

Воистину, нет предела терпению русского человека. Попутка должна была пойти только завтра, и они решили пойти в баню, так как за долгую дорогу до Хакассии не только помыться, но и умыться было негде. В бане они, наконец, искупали меня, смыли с себя дорожную грязь и постирали пелёнки горячей водой. Переодеться им было не во что, но настроение всё равно улучшилось: да Бог с ними, с вещами, главное, что мы живы и все вместе. Бабушка теряла всё — не в первый раз. Выйдя из бани, они обнаружили, что уже вечер, и надо было где-то переночевать. Но к кому бы они ни стучались, их никто не пустил.

Долго бродили они по улицам и уже отчаялись найти себе кров для ночлега. Была ранняя весна, они замёрзли. И тут к ним подошла женщина и сказала:» Идёмте ко мне, переночуете. Правда, я живу бедно». Никогда не переведутся милосердные люди. Мама вспоминала эту женщину всю жизнь. В Черногорске, наконец-то, зарегистрировали факт моего рождения, и записали как уроженку Черногорска, города, чуждого мне, по сути. Отчётливо помню себя лет с двух, а отдельные моменты и раньше. Сохранилось фото конца 1943 года, мне около двух лет.

На мне капор и пальтишко, сшитое бабушкой, а бант из шарфика и заяц в руках — это реквизит фотографа. Помню, какую истерику я закатила, когда зайца стали забирать. Ведь у меня до этого не было ни одной игрушки, да и где их было взять. Зайца у меня всё-таки отобрали, и я долго не могла успокоиться. Я думаю, что и мама при этой сцене заплакала.

Мама устроилась на фарфоровый завод, Витя пошёл в школу, бабушка со мной и по хозяйству. Нормы были так малы, что могли только поддержать в нас жизнь на грани. Те, кто жил там до войны, имели какие-то запасы, хоть небольшие огороды…. У нас не было ничего. Я часто думаю: где они брали силы, чтобы пережить то, что они пережили? Их спасало и то, что они крепко держались друг за друга, беда их не разобщала. Им всегда было о ком заботиться, забывая собственные интересы, не тратя силы на жалость к себе, в тяжёлые времена.

Поселили нас в избу с одной большой комнатой. Хозяйка, многодетная мать, разделила эту комнату мешками с картошкой. И мы с её детьми прокапывали в мешке дырочки и грызли эту картошку сырую и грязную: голод не тётка. Пока взрослые не заметили и не пресекли наше пиратство.

Сколько себя помню, всегда хотелось есть. Так и продолжали мы наш тяжкий труд бытия, каждый по-своему. Летом на каникулах, Витя сидел со мной, а бабушка бралась за любую работу, чтобы не умереть с голода. Мы жили в палатке на берегу канала с очень крутыми берегами.

Однажды, Виктор не углядел за мной, он тогда много читал, всё, что попадалось в руки. А я ушла бродить, играть-то было нечем. Я подошла близко к краю и свалилась в канал, но не утонула, инстинкт самосохранения сработал и я, отчаянно барахтаясь, выбралась на узкую полоску у воды. Я начала карабкаться по крутому склону наверх, цепляясь за траву, но она обрывалась, и я снова соскальзывала вниз, и всё молча. Я и сейчас отчётливо вижу эту траву — «пастушью сумку». Тут меня хватился Виктор, нашёл и вытащил меня, отнёс в палатку, бросил на кровать, и накрыл с головой нашим старым байковым одеялом. Я не заплакала, только притаилась, характер мой уже тогда проявлялся. А был тогда 1944 год, Вите не было ещё 15 лет, но он хорошо понимал, что я чудом не погибла.