В поисках императора

Роберто Пацци, 1988

Роман итальянского писателя и поэта Роберто Пацци посвящен последним дням жизни Николая II и его семьи, проведенным в доме Ипатьева в Екатеринбурге. Параллельно этой сюжетной линии развивается и другая – через Сибирь идет на помощь царю верный ему Преображенский полк. Книга лишь частично опирается на реальные события.

Глава первая

Телеграф в Вахитино молчал уже несколько месяцев. Городской голова Иван Александрович задумал было послать в То больск нарочных, да потом опомнился — на дворе февраль, не дойдут, замерзнут. Последние, еще летние, августовские сообщения были путаными. Передавали, что в Петербурге — а в Вахитино никто не называл столицу по-новому — происходило что-то странное: войска восстали против царя, но власть его восстановлена. Прошел, правда, слух, что сам царь в Тобольске. Но этому никто в городе не поверил.

— Ох, и языки у наших людей — точно помело! — ворчал, сокрушаясь, Иван Александрович. — Сам государь — и в Тобольске!

Вахитино было местом столь дальним, что татарские купцы, отбывая туда по весне с подводами, оставляли завещание. Теперь у городского головы было достаточно времени, чтобы препираться с супругой, Татьяной Илларионовной, — в его обязанности больше не входило объезжать с проверкой окрестности вдоль реки. Ушли с этих мест люди — слишком суровыми стали зимы, с такой-то стужей не повоюешь. Когда-то, вспоминали старики, и морозы были не такими свирепыми, и земля родила лучше, запасешься на зиму — и живи себе.

Теперь, когда реку сковал лед, Иван Александрович ездил по ней на санях, отводя глаза от брошенных, сразу почерневших и осевших домов, из которых соседи вытаскивали по бревну, словно поленья из поленницы, на обогрев своего жилья. Несложно было догадаться, что скоро зима обезлюдит и Вахитино, но когда об этом говорили в присутствии городского головы, он поднимал смельчака на смех. Ему казалось, что ничто не может помешать степенному чередованию лет, его старости и кончине, такой же умиротворенной, как и у его предшественников. Придет час, и он повторит их последний путь на кладбище за церковью в сопровождении священника и всех горожан, туда, где спят они вечным сном рядом со своими женами.

Но безмолвный телеграфный аппарат все же беспокоил Ивана Александровича.

— Что ж они там, в Тобольске, не понимают, что он сломан? Разве это мыслимо оставлять нас так на всю зиму!

— Ты думаешь, у них есть для тебя новости? Подожди, придет лето, пойдешь, наконец, и пересчитаешь свои столбы один за другим! — даже сейчас не удержалась, чтобы не поперечить мужу, Татьяна Афанасьевна, а ведь молчание губернского центра и вправду не могло затянуться на месяцы.

По воскресеньям Иван Александрович при парадном мундире отправлялся вместе с женой в церковь. Перо на ее шляпе колыхалось в такт пению, а в момент, когда все молились за государя и государыню, и сам голова присоединялся к поющим. Каждый день проверял он крепость, одно из немногих кирпичных строений в городе. «Никаких изменений, извольте осмотреть, все на месте», — докладывал ему комендант. Двадцать вахитинских ссыльных были по-прежнему здесь, так же как были на месте аптекарь, поп, жена городского головы, перо на ее шляпе и собаки за заборами, потому что здесь им и должно было быть.

Самым главным событием года в Вахитино была весенняя ярмарка, но и она не смогла бы наделать такого переполоха, какой вызвали вошедшие в город с юга, со стороны реки, солдаты Преображенского полка.

Тревогу забила Надя-дурочка, дочь прачки Нины, которая принялась метаться по улицам и верещать, как белка:

— Солдаты, солдаты, гляньте, люди добрые!

— Уймись, Надя, что за солдаты тебе мерещатся?!

— А девка-то правду говорит, смотрите!

В город, вслед за конными эстафетными, выспрашивающими, где городское начальство, входил полк. Солдаты шли под полковыми знаменами длинными походными колоннами, а за ними следовали артиллерия, груженые повозки, лошади. Они шли нескончаемым строем, печатая тяжелый и неровный шаг, с истощенными лицами и потухшими взглядами, будто побывали в таком месте, после которого их ничего уже не могло заинтересовать. Казалось, они не видят ни городовых на улице, ни детей, ни женщин, ни вышедших им навстречу священника и коменданта крепости, ни даже самого городского голову.

Полковник князь Ипсиланти возвышался на лошади столь величественно, что казался ожившей статуей святого Георгия, которая стояла в городской церкви¹.

— Смотрите, там флейты и трубы, и еще барабаны! — сыновья Ионы-бакалейщика увидели полковой оркестр и стали пролезать прямо под телегами, на которых он двигался.

Солдаты, несмотря на усталость, шли под звуки марша — так приказал полковник. Едва завидев в свой бинокль городскую колокольню, он отдал распоряжение остановить полк, перестроиться в походные колонны и вступить в город под барабанный бой. Полковник поправил на шее ослепительно-белый шелковый шарф, будто собирался вводить свой полк не в Вахитино, а в сам Петроград, под Арку Главного штаба, навстречу государю императору.

Всегда замкнутый и сдержанный, не допускающий никакой фамильярности, никаких разговоров на дружеской ноге, князь тем не менее разделял все, что выпадало на долю его солдат, — грязь, непосильную бесконечную дорогу, морозы. День за днем он жил их жизнью с тех пор, как была потеряна последняя связь с верховным командованием.

Сам великий князь Николай² подал эту идею государю на последнем заседании Государственного совета:

— Не нравится мне наш Преображенский! Разве здесь ему место? Они еще с крымских кампаний с турками воевали, такими молодцами себя на южных границах показывали, ваше императорское величество! Туда их, на юго-восточный фронт!

И царь согласился.

Прежде чем поставить августейшую подпись на указе, Николай II помедлил, и золоченое перо замерло в воздухе.

— Царевич будет вашим почетным шефом.

— Эту честь полк будет отстаивать до последней капли крови, ваше величество! — ответил императору старший адъютант, вытянувшись по стойке смирно и щелкнув каблуками.

И полк из Галиции двинулся по нескончаемым российским дорогам за Каспий.

Командующий Преображенским полком князь Ипсиланти, друг великого князя Николая с детских лет, пытался помешать переброске. Ему претили восточные традиции: вечная азиатская привычка поддерживать мир, исподтишка готовясь к войне, противоречила его представлению о военной славе. Он хотел бы драться в Пруссии и Померании с немцами. Воспитанный в Париже в последние годы царствования Наполеона III матерью, греческой княгиней и дочерью маркиза Санторино, он с детства проникся ненавистью и презрением к азиатам, чувствами, которые греки всегда питали к ним.

И словно кому-то пришло в голову подыграть гордому князю: ни одной стычки с южными соседями. Полк разбивал лагерь за лагерем в поисках возможных врагов, но те, по-видимому, были слишком заняты войной с англичанами.

Однажды мартовским воскресным утром, когда полковой священник заканчивал службу, в лагере раздались громкие крики.

— Полковник, извольте справиться, что там происходит! — бросил Ипсиланти сквозь зубы командующему одного из батальонов.

А случилось вот что: в лагерь завернули торговцы-евреи. Они рассказали, что в Петербурге большие беспорядки.

— А царь-то что же? — спрашивали солдаты.

— Неизвестно, где он. На фронте, наверно. Ходят слухи, что он отрекся.

Все это казалось совершенно невероятным, но князь почувствовал смутное беспокойство. Он изъявил желание лично поговорить с еврейскими торговцами и показать этим грязным людишкам, чья власть в России.

Но те уже исчезли, словно никогда и не появлялись.

— Может, они вашим солдатам во сне привиделись? — спросил князь капитана Кареля, который явился к нему с докладом.

С того дня по полку начала расползаться нервная лихорадка. Многим она не давала уснуть длинными зимними ночами, когда утро все не наступало, а наступив, ничем не отличалось от ночи. Весны ждали как чуда, как освобождения, как подарка.

А зима не кончалась, и ночи не укорачивались. Уже много лет в этих местах не было такой холодной и снежной зимы, с морозами которой не сравниться даже холодам в год японской войны. Вокруг лежали бесконечные пространства без единого признака жилья, и не было никакой возможности понять точно, где же находится полк, помнилось только, что последние городские квартиры он оставил в ноябре.

Как это возможно держать здесь целый полк без единого указания, что делать дальше? Командующий решил сначала выслать на северо-запад десант, но потом передумал: двигаться в путь надо всем вместе. Ему так нужна связь с верховным командованием, чтобы вернуться в зону военных действий на западе, туда, где и должен находиться Преображенский.

А по лагерю продолжали ползти слухи, в которых каждый день появлялись новые подробности. Казалось, торговцы не исчезли, а продолжали нашептывать свое дни и ночи: царь на фронте и отрекся, царицу держат во дворце, как в тюрьме, а в самой столице восставшие части бьются с частями, верными царю. Кто-то даже говорил, что там провозгласили республику.

Это странное, подвешенное состояние не могло более продолжаться. Нужно было что-то делать, но что?

Та к начался этот поход, которому суждено было продлиться почти год.

— Пусть солдаты думают, что нам предписано двигаться в новом направлении с важнейшей стратегической целью. Нужно почаще напоминать им об их верности государю и солдатской чести, и прекратить наконец, слышите, прекратить эти деморализующие слухи! Я на вас рассчитываю, господа офицеры! Попробуем добраться до какого-нибудь города, откуда можно телеграфировать в Петроград. Нам всем ясно, что погода не благоприятствует маршу, но мы не можем находиться здесь вечно. Там льется кровь, там воюют и умирают. Царь не может обойтись без Преображенского полка, а мы — без его приказов. Я напоминаю вам о присяге в вечной верности, которую мы принесли священной персоне императора. Есть вопросы, господа?

— Есть, господин полковник. Сниматься с лагеря в такое время года — разве это не значит погубить людей, еще не добравшись до поля боя? — слово взял было командир второго батальона, полковник, который на штабных заседаниях всегда отмалчивался.

— Поле боя бывает разное, полковник, — ответил князь Ипсиланти. — Лично я полагаю, что погибнуть, выполняя присягу нашему государю — это смерть не менее почетная, чем в стычках с турками. Еще вопросы, господа? Прекрасно. Старший адъютант, сообщите штабу все детали. Мы отбываем сегодня в три часа пополудни. Боже, храни царя!

— Боже, храни царя! — эхом откликнулись офицеры.

В три часа дня полк снялся с лагеря.

Все были убеждены, что держат путь на северо-запад, через Урал, чтобы вернуться в Европу. Но по мере того как они шли, реки и озера, горы и холмы, указанные на карте, исчезали, уступая место бесконечной равнине, покрытой снегом и льдом, безжизненной и безлюдной. «Куда ведет нас этот безумец? Кто выступает походом зимой?» — эти вопросы задавал себе каждый, и чувство протеста все глубже пускало корни в душах офицеров и солдат.

Военврачи, следовавшие за полком в обозе, отмечали первые обморожения, конечности приходилось ампутировать, и были уже случаи со смертельным исходом.

На штабных заседаниях командиры подразделений докладывали князю Ипсиланти, что брожение в частях растет:

— И не потому, что мы двинулись в путь, господин полковник, а потому, что мы не знаем, куда идем. Вчера мой ординарец слышал, как капралы шептались о заговорщиках из какого-то взвода, которые готовят побег.

— Побег? Отсюда? Может, они шутили?

— Господин полковник, припасы заканчиваются, а обозным интендантам рты не заткнешь. А лошади? Нам пришлось пристрелить полсотни, когда началась эпидемия, и их даже нельзя было съесть.

— Побег? И куда же им вздумалось бежать? — князь никак не мог прийти в себя, столь безумной казалось ему подобная мысль. — Господа, я прошу вас поддерживать идеальную дисциплину. Те х, кто не хочет подчиняться, мы будем принуждать силой и наказывать. Если нужно, дезертиров и смутьянов будем расстреливать по законам военного времени. Мы на войне, господа.

Так, с большими потерями, но без остановок, Преображенский продолжал свой поход. В тех немногих селениях, которые встретились им на пути, никто не смог сообщить князю Ипсиланти, что же происходит в столице и на фронте, а разговоры о побеге, как и предполагал князь, прекратились сами собой — в какую сторону ни беги, дальше своей смерти не уйдешь. Запасы уменьшались, будто улетучивались, лошади и люди начали голодать.

Наконец наступило лето, и обозы пополнились мясом, сеном и новыми лошадьми. Князь пересчитал людей и реорганизовал полк так, чтобы меньше чувствовались потери. Он надеялся, что вот-вот удастся выйти на какой-нибудь большой тракт и двинуться по нему к столице. Полк шел все лето, пока впереди не показались столбы телеграфной линии, ведущей к Вахитино. Князь рассчитал, что за два дня они доберутся до города и телеграфного аппарата, и вздохнул с облегчением.

В тот момент, когда прозвучала команда «стой», городской голова уже предстал перед князем с чрезвычайно важным видом:

— Счастлив приветствовать вас в Вахитино, господин полковник! Имею честь представиться — Иван Александрович Тягунов, городской голова.

Князь спрыгнул с лошади.

— Князь Александр Илларионович Ипсиланти, мое почтение, госпожа. — И поцеловал руку Татьяне Афанасьевне, покрасневшей от смущения и удовольствия.

Сбежавшиеся на шум жители Вахитино окружили солдат. Одни протягивали им хлеб и кувшины с водой, другие выспрашивали новости и грустнели, а третьи недобро перешептывались:

— Вот вам, явились! Нам и себя-то невмоготу прокормить, а теперь и солдаты на нашу голову!

— Глянь, что у них за лошади, — кожа да кости. И хворые какие! Сдохнут да еще и наших позаразят…

— Господи, забери их от нас подальше!

— А война? Что, побили уже немцев?

— До самого Берлина дошли?

«Так откуда же вы все-таки идете? Какого полка будете?» — вопрошал чуть позже Иван Александрович в своем кабинете, куда они с супругой пригласили всех полковых офицеров, которым и были по очереди представлены, после чего Та тьяна Афанасьевна бегом бросилась на кухню хлопотать об обеде. «Сам князь Ипсиланти, друг царя, в моем доме обедать будет!» — объявила она кухарке, и они вместе принялись выбирать, чем же попотчевать столь важного и редкого гостя.

В это время полковник докладывал городскому голове о том, в чем нуждаются его солдаты.

Время военное, и Иван Александрович сам прекрасно понимал, что без лошадей, сена, одежды и пищи солдатам не обойтись, даже если их придется добывать принудительным путем. «Ох, уж этот проклятый телеграф, — думал он про себя. — Если бы не поломка, можно было бы попросить инструкций у начальства. Надо ж было Преображенскому полку во всей Сибири выбрать именно наше забытое Богом Вахитино».

Закончив доклад, князь Ипсиланти попросил немедленно связаться с Петроградом.

— Каким образом, князь? Телеграфной связи у нас нет.

— Вы шутите, господин Тягунов?! А те телеграфные столбы, что мы видели вдоль дороги?

— Столбы-то, ваше превосходительство, имеются, да вот связи нет уже несколько месяцев. Где-то оборвалась линия, и починить ее до лета нет никакой возможности.

Тяжелое молчание воцарилось в просторном кабинете вахитинского городского головы. Слышалось лишь поскрипывание под грузом бумаг, хранившихся после всех его предшественников, старых стенных шкафов, источенных древесным жучком.

Все двадцать офицеров Преображенского полка замерли, словно окаменев, и у милейшего Ивана Александровича мурашки побежали по спине: так они походили на статуи, на безжизненные могильные памятники. «Что тут такого, что телеграф не работает? Золотые вы мои, да он уже много месяцев не работает, и никто пока не умер. Все идет своим чередом, царь наш батюшка в Санкт-Петербурге, городской голова, слава Богу, на месте, ссыльные не буянят, курицы несутся, младшая дочь у Бориса трех близнецов родила… Вот зима кончится, придет лето и все наладится. И зачем им этот телеграф?»

Князь Ипсиланти смотрел застывшим взглядом в окно на избы, наполовину занесенные снегом, и до боли сжимал пальцы рук, сомкнутых за спиной. «Значит, сам черт завел меня сюда, — думал он. — Почему мы оказались именно в Вахитино? Один слепой наткнулся на другого. Этот городишко так же погружен в неизвестность, как и мы. Добрались наконец-то до второй половинки одного и того же яблока! Ты ждал нас, глупый городишко, и вот мы явились. Я вел их сюда на верную гибель почти год, от двух тысяч солдат осталась лишь половина! Теперь или мы станем твоей смертью, или ты нашей…»

Он медленно повернулся и, глядя мертвым взглядом куда-то поверх голов, проговорил:

— Господа, я решил продолжить поход через пятнадцать дней. Царь не может обойтись без Преображенского полка! Мы пойдем на запад и доберемся до Европы. Возможно, нам повезет, и мы встретим по пути город, в котором телеграф работает. — И он посмотрел прямо на Ивана Александровича.

«Да он не в себе, — подумал городской голова. — Для нас их уход — благословение Божье, а для них — верная смерть».

Командующий первым батальоном седой полковник Хабалов нарушил молчание и обратился к Тягунову:

— Ваше благородие, какие последние новости были из Петрограда, когда телеграф еще работал?

— Беспокойные, сударь мой, беспокойные! Что-то передавали о беспорядках, о том, что царь в Тобольске… Бессмыслица какая-то!

Князь Ипсиланти резко повернул голову:

— Что вы сказали? Царь в Тобольске?

— Да, князь, было одно сообщение в конце лета, такое путаное, связь то и дело прерывалась. Я понимаю, что дело это невозможное, но информирую вас по долгу своему, — ответил Иван Александрович.

— Что вы можете знать о том, что для нашего государя возможно, а что нет? Почему вы полагаете, что его императорское величество не может посетить своих сибирских владений? В прошлом году я был приглашен к нему на завтрак по случаю годовщины создания нашего полка, и его величество удостоил меня чести знать, что хотел бы посетить эти края и что после поездки на западный фронт собирается прибыть за Урал. Он на самом деле там, в Тобольске, наш царь! Господа офицеры, государь нуждается в нашей помощи! Извините за то, что придется провести заседание штаба в вашем доме, господин Тягунов.

Иван Александрович вышел, а князь Ипсиланти обратился к офицерам:

— Господа, мы с вами здесь, а государь — в Тобольске и ждет нас: вот то, что нужно внушить солдатам. И эту новость мы получили по телеграфу. Государь отдал нам ясный приказ: идти к нему как можно быстрее, чтобы вместе с ним возвратиться в Петроград. Преображенский полк, созданный еще Петром Великим, — это разящий меч в царственной руке! Царь не может вернуться и навести порядок в столице без нас. Господа, я ясно выразил свою мысль?

Офицеры уже поняли, что собирался предпринять их командир.

— А если кто-то из наших солдат уже узнал о том, что телеграф в городе не работает? Они не поверят нам.

— Все очень просто, у нас есть связисты, мы сделаем вид, что проводим операцию по починке линии. Нужно взорвать какой-нибудь холм, во время взрыва погибнут три человека, которых укажу я сам. Губернатор будет молчать. Ему на руку то, что мы покидаем город. Трое погибших спасут сотни жизней. Мои солдаты мне поверят.

Офицеры смотрели на князя в растерянности. И все же его решимость вызывала восхищение. Возразить было нечего. В Вахитино нельзя было больше оставаться, запаса продуктов не хватало даже для самих жителей, не только для солдат. В этих смутных и беспорядочных слухах должна быть хоть крупица правды, недаром вахитинские новости совпадали с болтовней тех торговцев. Царь, вероятно, — в непростом положении. В любом случае стоило сообщить солдатам о том, что он в Тобольске и зовет их, это должно подбодрить бедняг перед новым маршем. Придется снова сыграть на их верности присяге, потому что остаться здесь означает приговорить всех к голодной смерти. Конечно, продолжение похода будет стоить новых жертв, но зато есть шанс выжить и победить, а значит, солгать им необходимо.

Снова был вызван Иван Александрович. Ему рассказали о плане действий, и все произошло именно так, как задумал князь. Трое связистов погибли во время взрыва, успев починить, по официальной версии, телеграфную линию. Жители Вахитино, довольные, что им недолго придется кормить лишние рты, гостеприимно открыли солдатам двери своих домов и свои сердца на шесть дней постоя, которые превратились в один нескончаемый праздник. Выпито было столько, сколько хватило бы на год размеренной жизни. Хотя половина запасов копченого мяса городского головы оказалась в обозе полка, он был доволен, потому что удалось спасти сено и лекарства, а также кое-что еще, предусмотрительно им припрятанное.

Правда, после известия о починке телеграфа в городе началось паломничество на почту, но на дверях ее прибили объявление, собственноручно Иваном Александровичем подписанное: «Телеграфный аппарат реквизирован в обоз Преображенского полка до конца месяца».

Кто-то начал протестовать, как же, мол, это так, но уже на следующий день воцарилось прежнее безмятежное спокойствие, и полицейский караул, выставленный у желтого домика почты, недоумевал, зачем его тут держат: «Мороз трещит, стоим, братцы, зазря у этого объявления. Уже все посмотрели, по второму разу, поди, не пойдут!»

Тобольск был далеко, но все же не на другой стороне земли. В теплое время года туда добирались за несколько недель, но сколько времени для этого потребуется зимой и самому Ивану Александровичу было непросто определить.

Татьяна Афанасьевна, узнав от мужа, что полк отправляется в Тобольск, потихоньку перекрестилась:

— Спаси их, Матерь Божия, спаси и сохрани этих безумцев… Как же вы, Иван Александрович, такое допускаете?!

Впрочем, на этот раз ему довольно быстро удалось убедить супругу в том, что ничего другого и не остается делать, кроме как отпустить их на общее благо.

Князь Ипсиланти сам объявил новость солдатам, собирая батальоны по очереди. Долгих уговоров не потребовалось. Чтобы поднять боевой дух в полку, достаточно было сообщить им о том, что царь в Тобольске и приказывает им идти к нему.

— Государь вернется в Петроград во главе Преображенского полка! — были последние слова князя, обращенные к сильно поредевшему войску. Конца своей фразы он не услышал, потому что мощный хор подхватил:

— В Петроград! В Петроград! Да здравствует государь!

В день отправления старший адъютант отыскал князя Ипсиланти, обходившего с инспекцией полковые орудия:

— Господин полковник, разрешите обратиться! Вас с утра ждет один человек, требует допустить прямо к вашему превосходительству.

— Кто это?

— Местный сапожник, он уже несколько часов стоит у штаба и повторяет, что должен лично поговорить с вами.

Это действительно был сапожник, который пришел, чтобы попроситься в поход вместе с полком. Государь наш батюшка, дескать, призвал всех своих верных слуг на помощь, и он, Борис Черняев, не может оставаться в Вахитино, подбивая подметки.

— Ради всего святого, да кто вам такое сказал?! Государь император по-прежнему у власти и не нуждается в ничьей помощи! Кто распустил эти слухи?

Но немолодой уже сапожник продолжал настаивать на своем. Не такой он дурак, чтобы не понять, что в Тобольске что-то неладно. Он умолял полковника принять его в свой полк и повести в бой, а воевать он умеет, он еще по молодости с турками воевал, а потом ранен был на японской…

Князю пришлось призвать на помощь весь свой дар убеждения, чтобы успокоить странного визитера. Он рассказал ему о своей последней поездке в Царское Село, об акварелях великой княжны Анастасии, о возможной свадьбе княжны Марии, о великом милосердии царицы, которая пожертвовала свои драгоценности иконе Владимирской Божьей Матери, чудотворной иконе, которая когда-то остановила полчища Та мерлана и принесла победу России.

— А наследник? Наследник что же? — допрашивал увлекшийся Борис.

Когда старший адъютант явился, чтобы поставить подпись на очередной приказ, он увидел, что князь Ипсиланти и сапожник сидят рядом и курят сигары. Князь продолжал рассказывать о царской семье, будто бы только что оставил дворец. Он говорил с Черняевым как со старым другом, сетовал на то, что его величество слишком суров со старшими дочерями, Ольгой и Татьяной, а царица чрезмерно балует Алексея — наследник престола не должен быть изнеженным…

Договорились они на том, что, как только полк прибудет в Петроград, князь пошлет телеграмму в Вахитино и вызовет Бориса к себе.

— Не удивляйтесь, майор, эти люди и есть наша великая империя, — сказал полковник после своему старшему адъютанту, изумленному такой снисходительностью обычно столь сдержанного князя.

Борис вернулся домой совершенно успокоенным и разрешил дочерям пойти посмотреть на солдат, покидающих город, продолжая думать об Ольге и Татьяне, о том, как им, бедняжкам, несладко при таких притеснениях в свои двадцать лет.

— Царь, он тоже понимать должен, молодежь — она молодежь и есть, — приговаривал он, вколачивая гвозди в сапоги Гришки-татарина, мясника.

Преображенский полк выступил маршем на Тобольск в последнее воскресенье февраля.

В Вахитино месяц шел за месяцем без всяких известий, а Борис томился от ожидания и грустнел. Его жена заметила, что каждый день после ужина он стал уходить в мастерскую, откуда слышался стук молотка и его бормотанье. Она попыталась выведать, что за таинственную работу нашел себе муж, но тот не пускал ее внутрь, повторяя снова и снова: «Потерпи, скоро увидишь…»

Однажды вечером, уже в апреле, Борис позвал жену к себе и показал ей пару сапог невиданной красоты. Тр удно было поверить в то, что они были сделаны этими самыми руками. Белые с красным кантом, головки у гвоздиков золоченые, а подковы и носочки — серебряные. Борис увидал их в книжке своего младшего сына: на картинке верхом на лошади сидел какой-то важный барин, по всему видать царь или король, и на нем были в точности такие сапоги.

— Андрюха, прочти-ка мне вслух, что тут написано, — попросил он сына, тыкая пальцем в подпись под картинкой.

— На-по-ле-он в Ва-тер-лоо.

Анна, увидев сапоги, так и обмерла, округлив глаза:

— Да ты ли их сделал? Для кого? На кого ж такую красоту надеть можно?

— На государя-батюшку, на кого ж еще.

На следующий день ожил телеграф и вахитинский почтмейстер напряг глаза, чтобы рассмотреть, что написано на узеньких полосках голубой бумаги: «Царь конвоем Тобольске тчк Республика Советов приветствует товарищей Вахитино тчк Тобольский Совет рабочих крестьянских солдатских депутатов тчк».

Примечания

1

Нахождение статуи св. Георгия Победоносца в русском храме не следует считать вольностью автора: в Пермском краю, к примеру, была широко распространена деревянная церковная скульптура. — Здесь и далее прим. ред.

2

Великий князь Николай Николаевич младший (1856–1929), в 1914–1915 гг. верховный главнокомандующий Русской армией.