Вторник
11
Ватсона разбудил внезапный приступ страха. Сердце стучало, как пошедший вразнос мотор, на загривке проступила пленка пота. Он понимал: что-то приснилось, но образы сновидения испарялись как дым, оставляя только смутное беспокойство. Он угадал чье-то присутствие в спартанской келье, служившей ему квартирой, и зашуршал соломенным матрасом в тот самый миг, когда раздвинулись шторы. Ватсон ожидал увидеть Бриндла, но силуэт у окна оказался ниже ростом. Впрочем, мало кто был выше Бриндла.
— Алло?
— Простите, что напугал вас, майор. Ваш денщик вызвался помочь могильщикам. Попросил меня принести вам чай. Вчера не было времени познакомиться. Я – Каспар Майлс.
Этого американца Ватсон вчера видел в сортировочной одетым в костюм для гольфа. Сегодня на нем была шерстяная безрукавка поверх рубашки с воротничком и галстуком-бабочкой. И еще пара фланелевых брюк, по которым даже не слишком внимательный человек отличил бы его от британца.
Майлс поставил чай на приставной столик и взял в руки пистолет, который Ватсон по давней привычке держал рядом.
— Господи, что за рухлядь?
— Мой старый армейский пистолет, — не без обиды ответил Ватсон.
— Да что вы? – Майлс взвесил его на руке. Ватсон заметил, что костяшки правой в сравнении с левой неестественно вздуты. — Что я вам скажу, майор: к нему бы приделать колеса, нанять упряжку и выкатить на передовую. Получится отменная гаубица. — Рассмеявшись, насмешник положил оружие. — Шучу. Послушайте, скоро восемь. Не хотите ли совершить обход вместе со мной?
Ватсон постарался скрыть обиду за старого боевого товарища.
— Конечно, буду рад. Но скажите, доктор Майлс, что делает выпускник Гарварда в британском эвакогоспитале?
Американец опешил, но тут же овладел собой:
— Кто сказал, что я из Гарварда?
— Никто. Но ведь вы из Гарварда?
— Конечно, — с гордостью подтвердил тот. — Из Гарвардского добровольного медицинского полка. Однако…
— Кольцо. Три открытые книги с надписью «Veritas».
Майлс опустил взгляд на кольцо с печатью на мизинце.
— Конечно же! Как я не догадался…
— Один мой коллега изучал символику американских учебных заведений для монографии, обращая особое внимание на тайные общества.
— Мое тайное общество – эта война, — усмехнулся Майлс. — Родители уверены, что я учусь в Швейцарии. Добровольцев не вносили в списки, так что им не пришло официальное уведомление. И нам не присваивают званий, поэтому… – он указал на свой штатский наряд. — Но врачи, видите ли, нужны, а я чертовски хороший врач.
Ватсон улыбнулся его молодой самоуверенности. Этому человеку не исполнилось и тридцати. Длинное гладкое лицо, аккуратно подстриженные черные усы и обезоруживающе открытый взгляд. Напомаженные волосы были расчесаны на прямой пробор. От врача пахло лавровишневым лосьоном. Как видно, дома он был из щеголей.
— Не сомневаюсь. И мы, союзники, тем более признательны за добровольную помощь, что это не ваша война…
— Я считаю ее своей. Насаженные на штыки младенцы, изнасилованные монахини, казни гражданских лиц, торпедированные суда, отравляющие газы… – Он сбился. — Да, понимаю, есть преувеличения. Но я считаю, это просто война. Хорошая война.
Ватсон не был уверен, что к войне применимо определение «хорошая». Но дело фон Бока, когда Холмс еще до начала сражений разоблачил шпионскую сеть, действовавшую по всей Англии, убедило его, что некие круги в Германии питают вполне реальные экспансионистские планы покорения Европы и захвата Пролива. Справедливая война? Нет. Необходимая? Да.
— У меня есть и личные причины, — добавил Майлс.
Эти личные причины должны быть очень вескими, рассудил Ватсон. Добровольцы – врачи, сестры, водители санитарных машин – жертвовали американским гражданством. Неудивительно, что молодой человек скрыл от родителей правду.
Майлс криво улыбнулся и прижал кулак к груди.
— Разбитое сердце, если вам любопытно. Встретимся внизу через десять минут?
— Лучше через пятнадцать, — поправил Ватсон. — Мои старые суставы теперь не так легко гнутся.
— Значит, через пятнадцать. После обхода позавтракаем. — Он рванулся к двери и, уже открывая ее, спросил: – Джон Ватсон, не так ли?
— Так.
— Босуэлл Холмса-Джонсона?
— Да, так говорили. Хотя для меня это слишком лестно. Я всего лишь описывал жизнь друга и коллеги…
— А, эта ложная скромность англичан! Признайте и свои заслуги, человече. Скажите по совести, разве вы ограничивались репортажами? – Когда Ватсон не нашелся с ответом, американец улыбнулся еще шире. — Скажите, майор, мне всегда хотелось узнать. Что это за «Отвратительная история красной пиявки»? Помнится, я читал ее мальчиком и навоображал всякого разного.
«Мальчиком?» – задумался Ватсон. Да, Майлс был еще ребенком, когда он упомянул это дело в «Пенсне в золотой оправе».
— Это была опечатка.
— Опечатка?
— Да, правильно было – «о красной булавке» 1.
— О! – поразился Майлс.
— Я не стал исправлять. Образ гигантского кольчатого червя куда лучше воспламеняет воображение читателя, чем подло воткнутая в сердце булавка.
— Так-так. Да, это разочарование. — Американец двумя пальцами разгладил усы. — Вы знаете, я…
— Лучше не спрашивайте. Я редко об этом говорю, но, может быть, иные тайны лучше оставлять неразгаданными. Капелька мистики – это не так уж плохо. Omne ignotum pro magnifico.
Эта фраза обычно помогала отделаться от расспросов о «Редком деле об алюминиевом костыле», «Сумочке секретарши», «Погоне за Уилсоном, знаменитым тренером кенаров» и прочих неопубликованных отчетах, которыми он имел глупость поманить читателя.
Майлс кивнул.
— Верно. И о литературе, и о женщинах, как мне кажется. — Он подмигнул. — Итак, через пятнадцать минут, майор. И, если не возражаете, для обхода со мной оденьтесь, как у вас говорится, в цивильное.
Он скрылся, оставив после себя сильный аромат лавровишни. Ватсон, откинув одеяло, свесил ноги с кровати и сделал первый глоток черного, остывшего и переслащенного чая.
Он не любил лгать, но относительно «Дела о красной пиявке» они с Холмсом согласились, что мир к такому еще не готов. Ватсону, может быть, не хотелось его описывать еще и потому, что преступником оказался почтенный член сообщества Харли-стрит – врач, злодейски превративший герудотерапию в ужасное орудие пытки. Нет, пусть американец считает это опечаткой. Так спокойнее.
Образ раздувшихся кровососов, обнаруженных тогда в подпольной лаборатории, вывел Ватсона из равновесия. Теперь он припомнил свой сон и содрогнулся. Ему снился аэроплан с заглохшим двигателем, винтом уходящий вниз, врезающийся в землю, ломающий хрупкие стрекозиные крылья и фюзеляж. И крики людей, бегущих к месту крушения, над которым поднимается к небесам черный дым.
Машины тяжелее воздуха. Может быть, и к ним мир еще не готов.
12
Когда миссис Грегсон проснулась, младшая сестра Дженнингс уже отсутствовала в палатке, хотя еще не пробило и семи. Ее койка была застелена с восхитительной аккуратностью. Девушка, похоже, двигалась бесшумнее призрака. Палатка выстыла, пар изо рта стелился над одеялами, как туман над поляной. Миссис Грегсон отбросила ногой холодный керамический цилиндр грелки и взбила обе тощие подушки. Элис еще крепко спала – не храпела, но посапывала, как в тревожном сне.
«Я сохраню вашу тайну…»
Она уже сожалела о своей вспышке. У Дженнингс, пожалуй, синяки останутся. Может быть, сестра таким способом пыталась подружиться: найти что-то общее и тайное от остального мира? Нет никакой тайны, напомнила она себе. Публике все известно, если знать, где искать. И ей нечего стыдиться. Просто это из прошлой жизни – из жизни, в которой еще не было Элис Пиппери и мотоциклов, войны и раненых, а был мистер Грегсон и дом, где она – хозяйка, и кровь она видела, только уколов палец швейной иглой. Каплями, а не галлонами, как теперь.
Она понимала, что надо бы встать и приготовить чай. Элис бы так и сделала. Но миссис Грегсон позволила себе погреться еще несколько минут. Она помирится с Дженнингс. Хотя лучше бы девушка молчала. У той истории было много последствий, и одно из них вовсе не понравится Элис. А терять подругу не хотелось бы.
Должно быть, она задремала, потому что вздрогнула, услышав голос сестры Спенс:
— Леди?
Сестра, скрестив руки на груди, стояла в ногах кровати мисс Пиппери и выглядела так, будто проспала четырнадцать часов на пуховой перине.
— Простите, сестра, — отозвалась миссис Грегсон. — Который час?
— Половина восьмого. Дженнингс уже час как на посту.
— Мы как раз вставали, — подала голос мисс Пиппери. Ее слипающиеся глаза говорили иное. Девушка протерла их и откинула одеяло.
— Доктор Ватсон сегодня будет занят в другом месте, и я хотела спросить, не могу ли рассчитывать на вашу помощь.
— Да, сестра, — дружно ответили обе.
— Когда выпьете чаю…
— Спасибо, сестра, — сказала мисс Пиппери. — Что вы хотели нам поручить?
— Я, — объяснила сестра Спенс, — хотела бы знать, справитесь ли вы с малярной кистью.
13
Ливень лупил в стены монастыря. С окон, потрескавшихся от грохота обстрелов, вода бежала ручьями, водостоки переполнились. Капли разбивались в пыль, и оттого над подоконниками и парапетами стоял молочный туман.
Идя коридором к офицерскому отделению – в проходе резко пахло свежей краской, — Майлс объяснял, почему просил Ватсона одеться в штатское.
— Мои обходы любят, потому что, когда раненых обходит майор Торранс, все, кто ниже чином, должны вставать у кровати. Многим этого нельзя, а они пытаются. Рвут швы, сдвигают повязки. Я предпочитаю держаться неофициально.
Бывшая часовня, в которую они вошли, лишилась всех религиозных символов, превратившись в палату для офицеров. Под высоким сводом, между голых каменных стен было холодно, поэтому здесь все время работали большие парафиновые обогреватели. Два плотных ряда стальных кроватей стояли лицом друг к другу. Некоторые были отгорожены ширмами: за ними, конечно, промывали и ирригировали раны. Лавровишневый лосьон забивал привычные медицинские запахи. Сестра Дженнингс и еще одна убирали остатки завтрака. Дженнингс, обернувшись, позволила себе коротко улыбнуться, тут же спрятав улыбку за официальным поклоном.
— Доброе утро, джентльмены, — проревел Майлс. Многие ответили на приветствие. Другие, скрытые повязками или погрузившиеся в себя, едва ли заметили приход врача. — Это, джентльмены, доктор Ватсон, он мне сегодня ассистирует. Относитесь к нему как ко мне – только лучше. Так, я беру левую сторону. Посмотрите правых? – Он понизил голос: – Мы теперь оставляем их здесь дольше, не спешим переводить. Такой приказ. Слишком много офицеров покидают войну со сравнительно легкими ранениями. Теперь мы держим их здесь до возвращения в строй. Так что не спешите сплавлять легких в базовый госпиталь. Сестра! – К ним подошла Дженнингс. — Ознакомите доктора Ватсона с пациентами?
— Конечно, доктор Майлс. Хорошо ли спалось, майор?
— Хорошо. А вам, старшая сестра Дженнингс?
— Да, спасибо. — Темные полукружья под ее глазами намекали, что еще несколько часов сна не помешали бы. — Хотя ваши волонтерки – довольно шумная компания. Начнем с капитана Морли? – Она кивнула на ближайшего пациента. — Поступил к нам десять дней назад. ПРПП – проникающее ранение посторонним предметом.
Обычно речь шла о случайных вещах, вбитых в тело взрывной волной: зачастую это было содержимое карманов пострадавшего.
— У меня в груди пара зубов, — пояснил капитан. — Причем даже не моих.
— Мы теперь часто такое видим, — перебила сестра Дженнингс. — Снаряды выбрасывают из земли фрагменты костей: животных и человеческих.
Ватсон шагнул ближе. Кожа капитана имела необычный оттенок. И в глазах присутствовал посторонний пигмент. Ватсон тронул его лоб. Прохладный.
— Счастливчик, — заметил Ватсон, когда они двинулись дальше. — Могла быть газовая гангрена.
— И была, ма… мне в этой одежде называть вас майором или доктором?
— Как вам удобнее. Но этот оттенок… Желтуха? Камни в желчном пузыре?
— По-видимому, нет.
Ватсон, остановившись, задумался. Он почти ожидал подсказки воображаемого голоса, но тот воздержался от советов. Что ни говори, в этой области доктор больше понимает.
— Что общего между Перси Шелли и Джорджем Бернардом Шоу, сестра?
— Оба писатели?
— Действительно. Но кое-кто нашел бы связь не только через литературу.
Он вернулся к капитану и задал ему тот же вопрос.
— Вегетарианцы, — радостно догадался Морли.
— Точно. Оба – известные вегетарианцы, — согласился Ватсон. — Покажите-ка ваши подошвы. — Он нетерпеливо выдернул подоткнутый край одеяла. — Вот, младшая сестра Дженнингс. Оранжевый оттенок. Где вы берете морковь?
— Мой денщик заставляет меня каждое утро пить сок.
— Только морковный?
— И спаржу, если удается достать. В последнее время не удавалось. Не сезон.
— И вы все выпивали?
Капитан поднял брови.
— Да, конечно. Британская армия не слишком заботится о людях моих убеждений. И госпитали тоже – простите, сестра Дженнингс. Мать присылает мне овощи от Хэррода. Я делюсь с другими, но морковку оставляю себе.
— Каротинемия, — сказал Ватсон. — Неопасно. Но, если не хотите стать похожим на китайца, сократите потребление моркови, разнообразьте диету. Я бы прописал мясо и ячменное вино, но… сестра, у вас есть мармайт 1?
— Есть.
— Две чашки в день. И жир из тресковой печени. Моркови не давать.
Капитан скривился:
— Доктор, я терпеть не могу дрожжи.
Ватсон уже отошел от него.
— И на всякий случай проверьте еще раз на диабет, — тихо сказал он. — Каротинемия может иметь скрытые причины.
На следующей кровати лежал веселый калека – нога ампутирована по колено, рука выше локтя, — счастливый от предстоящего возвращения домой. Днем его должны были отправить дальше по линии эвакуации, так что Ватсону оставалось только пожелать счастливого пути. Однако у него было чувство, что настанет день, когда его счастье прокиснет. Этого человека ждала нелегкая жизнь инвалида.
Третий пациент был отгорожен ширмой.
— Здесь младший лейтенант Марсден, — сказала Дженнингс. — Зайдите к нему. Это самострел.
«Самострел»… люди стреляли себе в руку или в ногу в надежде на списание вчистую. Те, кто поумней, по слухам, делали выстрел сквозь банку говяжьей тушенки, чтобы скрыть след ожога. Результат часто оказывался ужасен: от мяса, попавшего в пулевое отверстие, начиналось заражение. Медики звали таких раненых «Фрей Бетос», по марке аргентинских консервов.
Собравшись с духом, Ватсон отдернул занавеску и шагнул за ширму. Лейтенант, сонный очкарик, сидел, читая «Лорда Джима». Обе руки были целы. Наверное, в ступню, подумал Ватсон.
— Куда ранены? – спросил он.
— В гениталии, доктор, — мрачно ответствовал лейтенант.
— В гениталии?
Такой вид самокалечения был для него внове. Мало кто решится на подобное.
— Заглянул по дороге сюда в эстаминет.
Эстаминетом назывался местный бар, служивший не только баром.
— Насадил, можно сказать, на штык молодую девицу. Вы меня понимаете… – Лейтенант слабо подмигнул.
— Вполне, Марсден. Я должен смеяться?
Уловив перемену тона, парень сник:
— Нет, сэр.
— Вы после этого мылись?
— Лицо и руки мыл. Тщательно.
Ватсон закатил глаза.
Напускная безмятежность молодого пациента дала трещину.
— Меня, как только станет лучше, отдадут под трибунал. — При этой мысли он чуть не расплакался. — Я ведь не нарочно, но никто мне не верит. — Он понизил голос до хриплого шепота: – Мне плюют в миску с едой.
— Не думаю.
Сифилис, заключил Ватсон, осложненный комплексом вины и жалостью к себе. Венерические заболевания в армии относили к самострелам, подозревая в них предлог вернуться на родину.
— И как вы себя чувствуете?
— Слабость. Тошнота. Ужасные головные боли. Это был maison de tolе€rance – чертов голубой фонарь.
Дом терпимости для офицеров. Красный фонарь обозначал бордели для нижних чинов. Поговаривали – по крайней мере среди нижних чинов, — что едва у девушки появлялась какая-нибудь сыпь, ее тотчас переводили под красный фонарь.
— Подождите минуту. — Ватсон отступил за занавеску. Теперь он понимал, что парня отгораживали от остальных не из-за ужасных ран, а как отверженного. Офицеры, залечивающие настоящие ранения, плохо относились к ВЗ любого вида. На каждого солдата, намеренно покалечившего себя, приходились десятки молодых людей, выполнивших свой долг. Понятно, что вторые досадовали, когда первых отправляли домой.
Конечно, этот юноша, может быть, и вправду случайно подцепил болезнь, но находились больные женщины, которые продавали себя трусоватым солдатам, как билет домой.
— Чем вы его лечите? – спросил Ватсон у сестры.
— Вливания и втирание ртути, доктор.
— Ртути? Разве у вас нет сальварсана?
— Здесь нет.
— Я привез немного. Чей это пациент? Доктора Майлса?
— Майора Торранса.
Инъекции ртути были болезненным, а втирания – наложение ртутной мази – грязным и почти бесполезным делом, но новейшие средства плохо приживались среди врачей старой школы, к тому же с поставками, вероятно, были сложности.
На другой стороне палаты Майлс перешучивался с пациентом, у которого вместо ног остались два обрубка. Калека смеялся вместе с человеком, лишившим его ног. Майлс похлопал офицера по плечу и перешел к следующему. Ватсон чуточку позавидовал такому неподдельно свободному обращению. Его-то учили даже в мирной обстановке не фамильярничать с пациентами, держаться отстраненно, вдумчиво и профессионально. Ну что ж, Майлс приехал из другой страны. И принадлежал к другому поколению, а это, надо полагать, почти то же самое.
— А там что? – обратился он к Дженнингс, когда, осмотрев последнего пациента, заметил занавешенный дверной проем – створка, судя по перекрученным петлям в кладке стены, была широкой и толстой. Ее, вероятно, сорвали на дрова.
— В основном сержантский состав, — отозвалась сестра, менявшая повязку на кровоточащей культе молодого артиллериста.
— Можно?
— Конечно, майор. Я здесь заканчиваю. Скоро отправим вас домой, да, лейтенант Уолш?
Артиллерист улыбнулся, показав, что вместе с правой рукой лишился нескольких зубов. Ватсон с восхищением взглянул на сестру, которая хлопотами с постелью и потоком болтовни заставляла юношу хоть на минуту забыть, каким тот вернется на родину.
Стену покрывала серо-зеленая плесень, прижившаяся под протекшей сточной трубой. Трубу зачинили, но сама стена, относящаяся к кухне Большого Дома, выглядела безобразно. Сестра Спенс предложила побелить ее, а потом «пройтись кистью» по парнику.
— Я бы по ней прошлась! – буркнула миссис Грегсон, когда старшая сестра отошла. Она просила комбинезон, но сестра Спенс не одобряла на своем посту женщин в брюках. Она нашла для волонтерок два халата, в которых женщины стали похожи на шалтаев-болтаев. Санитары принесли два ведра воды и мешок известки, а сами ушли.
— Думаю, сперва надо отскрести эту зелень, — сказала мисс Пиппери.
— Зачем?
— Иначе известка плохо ляжет. Через две недели начнет шелушиться.
— А где мы будем через две недели? – спросила миссис Грегсон.
— Не знаю.
— А я знаю. Где угодно, только не здесь.
Нагнувшись, она вскрыла мешок. При этом сорвала ноготь и выругалась.
— Здравствуйте, леди. Вам помочь?
Это сказал младший лейтенант – чуточку голенастый, но симпатичный, с умилительно аккуратными усиками и ясными зелеными глазами. У него на скулах от смущения горели два красных пятна.
— Давно вы здесь стоите? – возмутилась миссис Грегсон.
— О, недавно. Просто вышел подышать. В палатах душновато.
— Неужели?
— Ну да, вам ли не знать? Удивительно, что девушек поставили малярничать, а?
Миссис Грегсон закатила глаза.
Лейтенант смотрел на мешок с известкой и ведра рядом.
— Только обязательно надо соблюдать пропорции. Часто известку замешивают слишком густо. И размешать хорошенько.
— Так уж обязательно? – съязвила миссис Грегсон.
— Да. — Осмотрев стену, лейтенант добавил: – И надо отскрести…
— Вы не могли бы найти какую-нибудь палку? – прервала урок миссис Грегсон. — Чтобы размешать.
Офицер беспомощно завертел головой.
— О… сию минуту!
— Или одолжите нам эту? – Она указала на его трость.
— А… нет. Я сейчас вернусь. Меня, кстати, зовут Меткалф. Джеймс Меткалф.
Едва Меткалф отошел, мисс Пиппери заметила:
— Ему от нас что-то нужно.
Миссис Грегсон с ней согласилась:
— Редкий офицер так сразу побежит за палкой. Пришлось бы не раз просить.
Меткалф вернулся с обломком ручки от швабры и, пока миссис Грегсон засыпала известку, умело, ни капли не расплескав, раскручивал ею воду в ведре.
— Дело в том, леди, что я пришел кое-кого повидать. Раненых.
— Вы не ошиблись адресом, — отозвалась миссис Грегсон. — Здесь их сотни.
— Нет, — поправился Меткалф и стал медленно, как полоумной, объяснять ей: – Видите ли, это мои люди. Их ранило осколками. Дело в том, что офицеры моего батальона просили меня устроить танцы. Видите ли, нас в обозримом будущем выводят с передовой. И мы подумали, раз уж на отдыхе… Честно говоря, я собирался убить двух уток одним выстрелом.
Женщины переглянулись.
— Я хотел сказать, раз уж я пришел навестить своих, спрошу заодно, не пожелает ли кто из сестер составить компанию офицерам?
— Офицеров у нас здесь хватает, лейтенант. Или вы имели в виду целых – для разнообразия? – осведомилась миссис Грегсон.
— Ну да, в некотором роде. Господи, какая жестокая шутка.
— Мы подумаем, — вставила мисс Пиппери. Миссис Грегсон согласно кивнула. — При одном условии.
— При каком же?
Мисс Пиппери кокетливо улыбнулась:
— Помогите нам выкрасить эту стену.
Миссис Грегсон послала подруге восхищенный взгляд. Она сама не справилась бы лучше.
— Что? Когда?
— Сейчас.
Лейтенант оглядел свой безукоризненный мундир, уже припорошенный известкой. И попытался отряхнуться.
Миссис Грегсон поцокала языком.
— О, мы наверняка найдем, чем его прикрыть. Вы умеете красить?
— Приходилось, — осторожно признался Меткалф, гадая, пристало ли джентльмену заниматься физической работой. — А вы подумаете? Насчет танцев? Может, еще кого из подружек спросите?
— Мы же обещали. А лучше нашей мисс Пиппери никто фокстрот не танцует.
— Правда? – просиял Меткалф.
— Она училась у самого Гари Фокса.
Мисс Пиппери потупила взгляд – будто и вправду застеснялась.
— Господи боже! Неужели?
— В «Jardin de Danse» на крыше нью-йоркского театра.
Меткалф принялся расстегивать мундир, а миссис Грегсон с мисс Пиппери прятали друг от друга глаза, чтобы не захихикать вслух.
Они уже закончили стену и собирались перебираться к парнику, когда услышали мужской плач.
Ватсон, отодвинув занавеску, вышел из офицерской палаты в узкий коридор, закончившийся комнатой с такими же высокими потолками, но с широкими окнами, дававшими больше света. Пожалуй, бывшая трапезная, только запущенная: под протечками крыши стояли жестяные ведра, и капли выбивали на них музыкальные ноты. Кровати располагались как у офицеров – в два ряда лицом друг к другу, однако здесь был только один обогреватель, а пузатую печурку еще не затопили, и мороз пощипывал кожу.
— Майор Ватсон! Это вы, сэр?
Ватсон обернулся направо. Сержанта он узнал не сразу – его левый глаз был закрыт толстой повязкой, скрывавшей бо€льшую часть лица. Но такой нос забыть невозможно.
— Сержант Шипоботтом!
— Точно, сэр, Шипоботтом. Как вы, сэр?
— Ваш капитан говорил, что вас ранили, но на долгую беседу у нас времени не было. Как попали сюда Парни из Ли?
Ватсон говорил громко, как всегда, имея дело с фабричными рабочими, глуховатыми от вечного шума машин. Зато они навострились читать по губам, и это умение пригодилось в траншеях.
Шипоботтом указал на повязку.
— Получил в брюхо. И осколок в глазу…
— Нет-нет, друг мой, — рассмеялся Ватсон. — Я имел в виду – как вы попали в Бельгию. В последний раз я видел вас в Египте, и направлялись вы к Дарданеллам.
— Точно, сэр, да с тех пор месяц минул.
Ватсон не сразу научился разбирать ланкаширский выговор Парней из Ли с их, как говорили, «кашей во рту», но, проработав месяц их полковым врачом – солдаты охотно соглашались на опыты с переливанием за шиллинг и капельку рома, — привык. Одна из странностей войны – она сводила вместе людей из разных мест и разных классов, которым в другое время не выпало бы случая заговорить друг с другом. Такое нарушение национальных (и отчасти классовых) границ Ватсон скорее приветствовал. Даже если оно порой затрудняло разговор.
— Вы поправились, сэр? Не трясет больше?
— Да, спасибо. — У Ватсона в Египте началась умеренная малярия, достаточно изнуряющая, чтобы его отправили на родину. — Совершенно здоров, рецидивов нет, тьфу-тьфу-тьфу. Так вас прямо из Египта послали сюда?
— Ну да. Мы, как вы и сказали, вроде как к Дарданеллам готовились… а нас сюда пихнули. Чтобы мы, мол, зелень, привыкали к окопной жизни.
Ватсон уловил запашок в его дыхании.
— Вы пили, Шипоботтом?
Тот уставился на врача, скроив мину, столь же забавную как его имя, которое, по словам владельца, пошло с тех пор, как первый Шипоботтом, разыскивая овцу, по самое брюхо искупался в ручье.
Кажется, он хотел отпереться, но передумал.
— Было дело. Самую малость. Не нажалуетесь на меня, сэр?
— Не стану. Но вы это напрасно. Здесь вам больше пить не следует. Вы поняли?
— Да-да…
— А как остальные?
Шипоботтом помрачнел.
— Держимся. Вот капитана Левертона потеряли. Жалко-то как…
— И мне жаль. — Ватсон говорил правду. Левертон был хорошим офицером и заметно старше большинства. Британской армии не хватало зрелых мужчин. — Как это случилось?
— Какая-то желудочная болезнь. Под конец ужас что творилось. Вы бы, поди, его спасли.
Дизентерия, кишечные заболевания и, как на себе убедился Ватсон, малярия были обычным явлением.
— Я уверен, врачи сделали все возможное.
В свободном от повязки глазу Шипоботтома таилось сомнение.
— Этого де Гриффона капитаном поставили. Мы все решили: это потому, что его родня на короткой ноге с благородными. Богатеи вроде как. Ну и последыш он. Только нет, парень справляется. Думаю, удержится в капитанах.
— Не сомневаюсь. Он очень за вас беспокоился.
Ватсон знал, что де Гриффон происходит из состоятельной семьи, но он умел находить общий язык с рядовыми. Что, однако, означает «последыш»? Скорее всего, изнеженный младший сынок?
— А здесь, во Франции, в бою побывали?
— Не. Под пушками только. Чертовы пушкари не жалеют на нас снарядов. Хуже всего «окопная стопа». Снимет иной парень сапоги, а нога раздулась со свежий каравай. Я им говорил, надо разуваться, разматывать обмотки и втирать китовый жир, да только он и смердит же! Не знаю, как киты эту вонь терпят. А потом и мне попало. Доктор Майлс говорит, под повязкой просто царапина. Думаю, скоро вернусь к ребятам.
— А жена ваша как? Семья?
Шипоботтом просиял.
— Пегг у меня лучше не надо, и с мальчишками, и вообще, спасибо! Я им «лентяйку» послал, а в ответ уже три письма.
«Лентяйкой» называлась готовая почтовая открытка с набором фраз, среди которых требовалось подчеркнуть подходящие. «Был ранен в руку\ногу\бедро\лицо\туловище». «Заживает хорошо/лучше, чем ожидали/ медленно». И свободное место для адреса эвакопункта или госпиталя. Шипоботтом, как догадывался Ватсон, сам не написал бы и такой.
Осматривая лицо сержанта, он заметил что-то в белке здорового глаза.
— Сержант, я посмотрю вам глаз вокруг зрачка?
— Сэр…
Большим и указательным пальцем Ватсон развел ему веки. Что-то необычное. Среди сеточки сосудов он видел голубоватое пятнышко. Что это значит? Побочный эффект проникшего в тело металла? Ватсон взял на заметку, что надо будет, когда снимут повязку, посмотреть и второй глаз.
— Все в порядке? – спросил сержант.
— Да, хорошо.
— Я, знаете, размечтался об отпуске. Черт меня побери…
В голосе этого силача Ватсону послышались слезы. Шипоботтом, веселый сквернослов (когда поблизости не было офицеров) и крепкий сын природы, был по-настоящему напуган. Он не хотел возвращаться на передовую. Кажется, прошедшая рядом смерть потрепала ему нервы.
— Но такого ценного солдата кто ж отпустит, а, сержант?
За плечом Ватсона появился Каспар Майлс.
Шипоботтом подтянулся:
— И то верно, доктор Майлс, спасибо вам. Только меня еще морочит малость. И котелок трещит.
— Морочит? – Майлс взглянул на Ватсона. — Я понимаю не больше слова из трех.
— Головокружение, — перевел тот. — А «котелок трещит» – это головная боль. Он много крови потерял?
— Да, от ранения в живот, — кивнул Майлс. — Ему вливали солевой раствор.
Ватсон слишком хорошо знал, что солевой раствор, оказывающий поначалу поразительное действие, со временем приводит к впечатляющим срывам.
— Вы могли бы влить ему цитратную кровь из моих запасов. Она творит чудеса. — Ватсон снова повернулся к пациенту: – Сержант сам мог убедиться в Египте.
— А шиллинг и ром дадут? – нахально осведомился Шипоботтом.
— Думаю, на этот вопрос вы ответите сами, сержант.
Шипоботтом изобразил смирение:
— Слушаюсь, доктор.
Ватсон повернулся к Майлсу:
— Подбор нужной группы займет одну секунду. Надо просто посмотреть, агглютинирует ли кровь донора, идет ли гемолиз. — Спохватившись, он обратился к сержанту: – Вы свою группу не помните?
— Помню, у меня была четвертая. Лучшая.
Ватсон пытался объяснить своим подопытным морским свинкам, что четвертая группа ничем не лучше первой – это просто термины, устанавливающие соответствие, но те не верили.
— Ну вот, ему подходит любая группа – универсальный реципиент. Просто вводите цитратную кровь так же, как солевой раствор, — осторожно посоветовал Ватсон. Непозволительно было предположить, что коллега, врач, в чем-то некомпетентен или незнаком с новой методикой.
— Да, я слышал, — спокойно ответил Майлс.
— Если сержант достаточно хорошо себя чувствует, переводите его в палатку для переливания. Там меньше народу, и волонтерки смогут его наблюдать, не теряя драгоценного времени здесь. Кроме того, при потушенных лампах будет лучше снять повязку с глаза. Окон там нет.
Не говоря о том, что там, подальше от длинных ушей и любопытных глаз, Ватсону удобнее было бы обсудить душевное состояние Шипоботтома.
— Прекрасная мысль. — Майлс прокашлялся. — Доктор Ватсон, можно на два слова?
Отойдя на середину комнаты, Майлс понизил голос.
— Я хотел спросить, — осторожно начал он.
— Проблемы? – Ватсон автоматически перешел на шепот.
— Младшая сестра Дженнингс…
— Да?
— Вы были с ней вчера. В приемной. — Ватсон кивнул. — Что вы о ней думаете?
Ватсон поразмыслил, не особенно понимая вопрос. Возможно, речь шла о рекомендации на повышение или упоминание в рапорте?
— Я считаю, она превосходно справляется с работой, доктор. Самое малое, как старшая сестра. Конечно, она молода…
— Нет, я о другом, — заговорщицки прошептал Майлс. — Что вы о ней думаете? Не как о сестре.
— Я думаю о ней только как о сестре.
— Правда? – подмигнул Майлс. — Я понимаю, разница в возрасте, но ведь никогда не знаешь. Знаменитый писатель, как-никак. Есть шанс, несмотря на… – Он кашлянул и решил не заканчивать фразу. — Значит, не против, если я за ней приударю?
— Что?
— Приударю. Попробую заарканить. Я и раньше об этом подумывал, но потом увидел вас вместе так близко… Дурное дело нехитрое, померещилось что-то. Вот и решил проверить.
Ватсон поймал себя на том, что хлопает глазами.
— Доктор Майлс, если младшая сестра Дженнингс заведет с вами какие-либо отношения в этом смысле, сестра Спенс вам…
— Вот уж нет. — Майлс ткнул себя в грудь. — Доктор? Да. Но не военный. Не офицер, на меня правила не распространяются.
Ватсон в этом сильно сомневался. Едва ли сестра Спенс позволит своим подчиненным какие-то исключения из правил.
— Зато распространяются на сестру Дженнингс.
— Я и в суде буду настаивать на своем.
— А мне вы зачем об этом рассказываете?
— Я же сказал – решил, будто вы сами на нее делаете заходы. Хотел убедиться, что я не… как у вас говорится?.. Не смешаю вам карты. Хотя я, видите ли, первым ее высмотрел.
— Доктор Майлс…
— Каспар.
— Доктор Майлс, никаких карт у меня нет. Но, если вы повредите репутации или карьере этой девушки, обещаю вам…
— Ох, не будьте таким сухарем!
— Я добьюсь, чтобы вас отослали в вашу часть. Гарвардскую или как там она называется. — Майлса эта достаточно бессильная угроза не слишком встревожила. — У меня есть предложение.
— Какое же?
— Найдите себе сестру из Канады. Они больше в вашем вкусе. А теперь, извините меня, доктор, мне надо приготовить кровь для вашего пациента и разыскать своего шофера.
Конец ознакомительного фрагмента.
