Лорна Дун

Ричард Блэкмор

1675 год. Англией правит король Карл II, но на западе страны мало кто признает власть короля. Местные феодалы, клан Дунов, убивают фермера Джека Рида и его сын Джон клянется рассчитаться с обидчиками. Но однажды на рыбалке он чуть не утонул, и его спасла Лорна Дун, юная наследница враждебного клана.

Глава 13

Приезд господина Гекабека

Господин Рубен Гекабек был дядюшкой моей матери и весьма уважаемым человеком в Дулвертоне. Он владел самым большим магазином тканей в городе. Особенно хорошо дела шли у него перед Рождеством, когда ему удавалось продать огромные партии товара к празднику. Мы были его единственными родственниками (если не считать его собственной внучки Руфи, о которой, кроме него, никто не заботился), и поэтому мать нежно и по-христиански любила дядюшку. Люди в Дулвертоне все как один утверждали, что господин Гекабек по праву считается самым богатым человеком в городе, он мог бы скупить половину всех земель в округе, если, конечно, захотел бы.

Итак, этот уважаемый джентльмен (ибо именно так к нему обращались горожане за его толстый кошелек — а я видел и негодяев, которых называли «уважаемый») должен был навестить нас в канун Нового года. Не потому, что ему очень хотелось (он терпеть не мог деревенской жизни), но мать уговорила его приехать в гости и даже заставила дать честное слово, что он приедет. Наш дядюшка славился тем, что всегда сдерживал обещания, во всяком случае, с тех пор как открыл собственное дело.

Богу было угодно, чтобы в этом году (несмотря на густой туман) дядюшке удалось доставить в Дулвертон в целости и сохранности несколько вьючных лошадей, груженых тюками с ценными тканями. Итак, подведя итоги года и разослав исковые жалобы на банкротов, как и полагается истинному христианину перед Рождеством, он оседлал коня и, надев лучшую шубу, отправился в Оар, оставив помощнику немного еды, массу поручений и свою внучку для присмотра.

Мы договорились, что он приедет в последний день декабря около полудня, надеясь, что Дуны, как и все нечестные люди, любят поваляться в постели подольше, и поэтому для дядюшки будет безопаснее приехать к нам по возможности раньше. Правда, тут мы немного просчитались, поскольку эти разбойники, как оказалось, веселились всю ночь накануне и решили вовсе не ложиться спать, а прямо с утра уже разъезжали по округе, но, возможно, не с целью грабежа, а просто в поисках приключений.

Мы отложили обед до часу дня (что меня, разумеется, не слишком обрадовало) и наметили праздничный предновогодний ужин на шесть вечера. Певцы с фонарями должны были появиться под окнами примерно в это же время. Мы обязаны были их напоить допьяна и хорошенько угостить. И хотя в нашей семье уже не было церковного старосты, по обычаю считалось, что это право тем не менее принадлежит только нам. Пока что на эту должность по рекомендации матери избрали Николаса Сноу, но он плохо справлялся со своими обязанностями, и все в приходе ждали, когда подрастет еще один Рид, то есть, я. Тем не менее, Николас был приглашен к нам со своими тремя симпатичными дочерьми, работавшими на маслобойне. Глупец Фрэй зачем-то разнес по всему приходу сплетню о том, что я тайно влюблен во всех троих, хотя, честно говоря, меня не привлекала ни одна из девушек. Сноу должны были прийти к нам по двум причинам. Во-первых, дядюшка обожал общество юных девиц, а, во-вторых, только Николас во всей округе умел курить трубку.

Дядюшка Бен обожал трубку. Он мог подолгу сидеть у огня и курить, ничего при этом не говоря, но ему хотелось, чтобы рядом находился по крайней мере еще один курильщик.

Все утро я провозился со скотом — день выдался на редкость мрачным — и мне надо было загнать всю скотину в хлев, чтобы она не разбрелась и не потерялась в тумане. Когда около часу дня я пришел домой, то был уверен, что дядюшка Бен уже рассматривает на кухне наш бекон, поворачивая то один окорок, то другой. Дядюшка обожал этим заниматься, потому что во всем Дулвертоне ничего подобного он достать не мог, и к тому же он ценил любые продукты домашнего изготовления. Но вместо этого на кухне оказалась только лишь ворчливая Бетти Максуорти, которая при виде молодого хозяина не преминула схватить крышку от сковороды и ткнуть меня ею в бок.

— Прекрати сейчас же, Бетти, — как можно сдержаннее произнес я, потому что к этому времени старуха стала несносной, и ругать ее было бы бесполезно.

— Ах ты, бочка из-под сидра! — съязвила Бетти, она любила так называть меня из-за моего роста и большого веса, — редкостное явление в природе!

— И с редкостным аппетитом, — подхватил я, не желая ссориться с ней в праздник. — Кстати, я чувствую, что у нас сегодня будет замечательный ужин. — Тут я был прав, потому что успел почуять великолепные запахи готовящихся яств.

— Возможно, Джон Рид, но только тебе придется повременить немного с едой.

— Ты что же, хочешь сказать, что дядя Бен еще не приехал? — изумился я.

— Нет, и хотя не моего ума это дела, чудится мне, что его по дороге поймали Дуны.

И Бетти, которая ненавидела дядю Бена за то, что он ни разу не дал ей денег и ей не разрешалось садиться с нами за стол в его присутствии, злорадно расхохоталась, а потом снова ткнула меня сальной крышкой. На этот раз я успел увернуться и гордо вышел из кухни. Мне было очень неприятно, что она до сих пор так обращается со мной, как будто я не старший в семье, а какая-то девчонка вроде Лиззи.

— Джонни, Джонни! — закричала мать, выбегая из гостиной, где у нас в честь праздника были выставлены чучела птиц, павлиньи перья и даже чучело зайца, убитого еще дедушкой. — Наконец-то ты пришел! У нас тут не все в порядке, Джонни.

Мать нацепила на руки браслеты, которые я терпеть не мог по многим причинам. Я считал, что такой хлам неуместно носить на ферме, никакого отношения к памяти отца они не имеют, и потом, я просто не мог объяснить, почему эти безделушки меня раздражают, а от этого они начинают раздражать еще сильнее. Но это дядя Бен дарил матери украшения, и из уважения к нему и ради собственных детей ей приходилось их изредка надевать. Но не только это расстроило меня. Я терпеть не могу, когда меня называют «Джонни». Я понимаю еще Джон или Джек, тут мне все равно, но не при моем же росте употреблять уменьшительные имена!

— Что случилось, мама?

— Не сердись на меня, Джонни. Надеюсь, ничего плохого еще не произошло. Я знаю, что ты очень мягкий и спокойный, Джон Рид, иногда даже чересчур мягкий. — Я понял, что она подготавливает меня ко встрече с дочерьми Сноу и безнадежно повесил голову. — Как ты думаешь, не могли ли те самые люди (она никогда прямо не называла фамилию Дун) встретить по пути твоего дядюшку Бена, едущего на коне, в шубе и с подарками?

— Ну что ж, в таком случае мне их очень жаль. Ему придется открыть поблизости магазин, и тогда они разорятся, это уж точно.

— И ты еще можешь шутить, Джон! А я ведь так старалась, обед уже стынет, а ужин — что станет с ним? Я ведь специально купила новые тарелки с голубым рисунком, и кроншнеп должен быть нафарширован луком только перед подачей на стол, а еще надо следить за жареной свининой, чтобы вовремя повернуть ее…

— Милая мама, я тебе глубоко сочувствую. Давай тогда пообедаем прямо сейчас. Мы же обещали ждать его только до часу дня, тем более, что все уже изрядно проголодались. Все ведь испортится, мама, как же мне будет жалко! А потом искать его в тумане все равно, что иголку в стоге сена. Неужели ты позволишь, чтобы я уехал, не поев?

Мать стала серьезной.

— Что ты, Джон, я об этом даже и не думала! Слава Господу, что он не лишил моих детей аппетита. Дядя Бен может и подождать.

Итак, мы пообедали в кругу семьи, сожалея, что дядюшка не смог разделить с нами трапезу, однако, не забыв оставить порцию и ему. Но так как он не появлялся, я взял ружье и отправился на поиски.

Я поскакал по следам полозьев (надо заметить, что в Экзмуре мы не пользуемся колесами. Один раз какой-то чудак решил проехать по нашей местности зимой в экипаже и сломал ось — слава Богу, что не шею), добрался до горных хребтов, спустился к Линн, исследовал оба берега, осмотрел поля, но ничего не обнаружил. В одном месте я принял кусты за крадущегося человека, но, разумеется, ошибся. Было около трех часов дня, и при свете я даже отличал оленей от овец, хотя туман был довольно сильный. Мне захотелось подстрелить одного оленя, я знал, как сестры любят оленину, но они стояли так близко и так невинно смотрели на меня, что я невольно опустил ружье. Если бы хоть один из них бросился удирать, я бы, несомненно, пристрелил его.

Я поскакал дальше, и уже через три мили почувствовал капли влаги на бороде (к этому времени она уже немного подросла, и я по праву ею гордился). Собаки у меня не было, а местность казалась недружелюбной и пустой, и если мимо пробегала заблудившаяся овца, я уже не мог определить, к чьей отаре она принадлежала. Эту местность мы называли «Висельное болото», поскольку здесь и впрямь стояло немало виселиц, хотя тела с них обычно снимали либо ради цепей, либо для обучения молодых хирургов.

Но теперь меня это не страшило — ведь я был уже не школьник, а взрослый молодой человек, почти мужчина и, кроме того, неплохо ориентировался даже в незнакомых местах. Ружье мое было заряжено, а что касается физической силы, то я бы мог уложить любых двоих из нашей округи, не считая, разумеется, Дунов. Мне дали прозвище «балка» и обходили меня стороной, не желая сходиться врукопашную. Честно говоря, всяческие шутки относительно моего роста порядочно поднадоели мне, и я проклинал все на свете, когда по воскресеньям мне приходилось по дороге в церковь выдерживать многозначительные взгляды девушек и слышать, как они перешептываются у меня за спиной.

Наступил вечер, и туман сгустился. Кусты постепенно теряли очертания и превращались в темные пятна. Я успел измучиться, и мне показалось, что я сбился с пути, потому что уже несколько минут мне не попалось ни одной виселицы. В это время завыл ветер, и я понял, что выехал к какой-то горной долине, и тут впервые меня охватил страх. Но потом я успокоился — каким дураком надо быть, чтобы испугаться звука! Я остановился, и звук пропал. Ничего не было слышно, кроме стука моего собственного сердца. Я тронулся дальше, насвистывая веселый мотив и держа ружье наготове.

Вскоре я подъехал к большому камню, вкопанному в землю, на котором был начертан небольшой красный крест, видимо, в память о какой-то стычке. Я остановил лошадь и, положив ствол карабина на этот памятник, стал размышлять. Найти дядюшку Бена не представлялось возможным. Теперь пусть выпутывается сам, если он, конечно, еще жив. Надо было самому выбираться из этой глуши и поскорее возвращаться домой.

Туман наплывал волнами, наполняя все вокруг сном и оцепенением. Вскоре ничего вокруг уже не стало видно, и я радовался, что могу хотя бы наощупь отыскать тот самый камень, возле которого решил сделать привал. Вдали послышался топот копыт, я прошептал: «Господи, пошли какую-нибудь дичь», но звук постепенно стих, и я снова опустил ружье.

И вот, пока я ругал себя за такое опрометчивое путешествие, где-то совсем рядом раздался мучительный стон, словно кто-то рвался из-под земли наружу, не зная, как освободиться от оков. Минуту я стоял не шевелясь, не в силах совладать с собой и только чувствовал, как поднимаются волосы на голове, словно рожки улитки. Однако, не видя опасности, я собрался с духом и поскакал вперед. Вероятно, шестое чувство помогло мне, и очень скоро я очутился на знакомом перекрестке. И тут уже более отчетливо я услышал тот же стон, к которому присоединился и другой звук — словно где-то рядом хромала больная заблудившаяся овца. Я испугался, но, тем не менее, напряг слух в надежде, что ничего подобного больше не повторится. Поскольку я торопился домой, в мои планы никак не входило застревать в пути, особенно в такое ненастье. Но меня удерживала любовь к животным, да и, какой же из меня будет фермер, если я не приду на помощь овце, пускай и чужой. Тем более что топот становился все ближе, животное задыхалось, а потом я услышал какое-то бормотанье и понял, что мне предстоит встреча совсем не с овцой.

— Боже, смилуйся! — хрипел кто-то совсем рядом. — Боже, спаси мою душу! И если я обманул Сэма Хикса на той неделе, Боже, ты же знаешь, что он это заслужил. Господи, что же теперь со мной станет?

Голос стих, потом послышался кашель, и незнакомец снова стал задыхаться. Не мешкая, я бросился вперед и тут же чуть не столкнулся с горным пони. На спине его лежал мужчина, привязанный ногами к шее животного. Голова его была прикручена к хвосту, а руки безвольно свисали вниз, напоминая какие-то нелепые стремена. Дикий пони, перепугавшийся за свою жизнь, брыкался, не зная как отделаться от такого необычного бремени.

Я изловчился и поймал пони за косматую мокрую челку. Он начал вертеться, но вскоре понял, что все попытки бежать напрасны, и притих, даже не укусив меня ни разу.

— Добрый господин, — обратился я к этому странному седоку, — не бойтесь меня, я не сделаю вам ничего дурного.

— Помоги мне, милый друг, — взмолился мужчина, — кто бы ты ни был, помоги, — стонал он, не глядя на меня, потому что был надежно привязан к пони. — Бог послал тебя во имя спасения, а не грабежа, потому что меня уже успели ограбить.

— Дядя Бен! — воскликнул я, тут же узнав его. Мне было страшно видеть богатейшего человека Дулвертона в таком жалком состоянии. — Дядюшка Бен, что с вами случилось? Это же вы, господин Рубен Гекабек!

— Честный торговец тканями, саржа, лен, бархат… — бормотал дядя Бен, — под знаком играющегося котенка в славном городе Дулвертон. Ради всего святого, юноша, освободи меня от этих позорных пут, и я тебе хорошо заплачу, но только в своем городе Дулвертоне. И пожалуйста, оставь мне этого пони, потому что мою лошадь разбойники тоже увели…

— Дядюшка Бен, вы что, не узнали меня? Это же я, ваш любящий племянник Джон Рид.

Короче говоря, я перерезал ремни, которыми бандиты привязали его к пони, но сам он не мог путешествовать верхом, поскольку слишком ослаб. Тогда я взвалил его к себе на седло и послал лошадь быстрым шагом, а пони повел в поводу.

Как только дядюшка Бен понял, что находится в безопасности, он успокоился, замолчал и тут же заснул. Ему было уже семьдесят пять лет, и такое приключение, несомненно, измотало его до предела. При этом он храпел так, что мне даже показалось, будто тот страшный звук на самом деле шел из Дулвертона.

Как только мы добрались до дома, дядюшку тут же усадили поближе к огню. Я с удовольствием и сам отдохнул, потому что мне пришлось еще и стаскивать его с седла, а дядюшка отличался солидным весом. Дядя Бен несколько мгновений испуганно озирался по сторонам, оглядел кухню и, убедившись в том, что находится у племянницы, снова заснул до самого ужина.

— Он должен жениться на Руфи, — сквозь дремоту бормотал дядюшка, обращаясь скорее к себе самому. — Он возьмет в жены Руфь, и они унаследуют от меня все, чем я владею. Правда, это не очень много, огромную часть моего богатства отняли сегодня разбойники. Негодяи!

Мать очень расстроилась, увидев дядюшку в таком состоянии. Я не стал мешать ей и Энни, оставив их с дядей, чтобы они позаботились о нем и хорошенько накормили, а сам пошел во двор проведать пони. Это был превосходный экземпляр. Потом он долго и честно работал на ферме, хотя дядюшка просил отдать его в Дулвертон, чтобы запрягать его в повозку. «Хорошо, я отдам его, — сказал я тогда, — но только с одним условием. Вы поедете на нем верхом в таком же положении, в котором я вас впервые на нем и увидел». На этом вопрос был исчерпан.

Дядя Бен был весьма своеобразным человеком — долговязым и неуклюжим, очень быстро принимавшим решения, не церемонившимся ни с кем. Он оценивал человека по внешнему виду и всегда смотрел на окружающих с подозрением, словно ожидая подвоха с любой стороны. Это поначалу несколько удивляло меня, потому что честнее фермеров народа нет. Мы никогда никого не обманываем, разве что только в базарный день, да и то потому, что так велит традиция, и на то он и есть рынок, чтобы торговаться. Дядя не воспринимал наши простые обычаи и частенько посмеивался над деревенским укладом жизни. Но очень скоро я стал замечать, что ему становится скучновато без дела в наших местах. Я уже согласен был отдать ему пони, чтобы как-то скрасить его потери, но он наотрез отказался, заявив, что эта сделка уже свершилась.

В том, что дядюшку Рубена ограбили Дуны, никто не сомневался. Великолепная кобыла дяди сразу приглянулась Дунам и они, по их выражению, «выменяли» ее на дикого пони, к которому жестоко прикрутили хозяина коня ремнями. Два или три часа они развлекались тем, что гоняли пони в тумане по лесу, наслаждаясь стонами дяди, а потом, проголодавшись, просто ускакали прочь, оставив дядю и пони на произвол судьбы. Через несколько дней, когда дядя окончательно пришел в себя, он стал возмущаться, рассуждая о том, чем он мог заслужить подобное отношение и почему негодяи ограбили именно его.

— Разве именно я достоин этого? — негодовал дядя, не веря в слепую судьбу и Его Величество случай. — Нет, такого отношения к себе я не потерплю, и я дойду даже до короля, если понадобится!

Иногда он добавлял:

— Семьдесят пять лет я живу на белом свете и ни разу никого не обманул. Никто меня и пальцем не смел тронуть. И вот, пожалуйста! Дожил до благородных седин — тут-то меня, честного торговца, и ограбили!

Здесь мы все наперебой начинали хвалить дядюшку за то, какой он честный и справедливый, как ему повезло, что раньше на него никто не нападал, несмотря на то, что он прожил такую долгую жизнь. И какой ужас, какое бесчестье, что именно теперь его так жестоко наказали. Но надо быть благодарным Богу за то, что это случилось всего один раз и обошлось благополучно с точки зрения жизни и здоровья дядюшки. Дядя Бен молча выслушивал, а потом заявлял, что именно ему-то Бога благодарить абсолютно не за что.