Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том

Рина Оре, 2019

Идеей для историй о Меридее послужила средневековая легенда «Роберт Дьявол», легенда о рыцаре, который прославился своими пороками, а затем встал на путь добрых дел. Всё начинается в огромном по меркам Средневековья городе, среди небогатых лавочников и успешных дельцов, аристократов и бродяг, рыцарей и воинов простого звания, астрологов и алхимиков, праведников и демонов… И в этот город пришла война, переплетя судьбы главных героев и подвигнув их на немыслимые для них самих ранее поступки. Содержит нецензурную брань.

Глава XXV

Ненужное спасение

Смыслом Алхимии было изменение всех одушевленных и неодушевленных предметов. Идея получения золота и серебра из свинца находила для алхимиков богатых покровителей, защитников от розыскной службы Экклесии, и только. Даже короли тайно поддерживали этих ученых — и короли, как правило, не так сильно жаждали золота и серебра, как эликсира вечной молодости или приобретения при жизни бессмертия; иные мечтали найти способ воскрешать мертвую плоть. Алхимики верили, что ничего невозможного нет.

Знаки, какие дал первый Божий Сын металлам, могли бы поведать то, как получить золото или серебро из свинца, но, понимая алчность людей до денег, разъяснять символы металлов Божий Сын не стал, — люди лишь знали, что знаки были парными: более совершенной округлой форме соответствовала несовершенная жесткая форма. Так, парой золота или круга являлся свинец или квадрат, серебра или полукруга — медь с символом песочных часов, олова или капли — железо с символом треугольника, ртути или волны — сера с символом молнии. Серу называли отцом всех металлов, ртуть — матерью, а в соединении этих веществ, в киновари, пряталась Первоматерия или Соль, как считали алхимики, — она приводила всё в движение, и ее силе не существовало пределов.

Бессмертие Алхимия искала в изменении души, в «переплавке» ее в иное состояние, то есть в душу, состоящую из четырех стихий, как у Божьего Сына. Воздушное дерево души живого человека питалось из плоти стихией Воды и будто бы под солнцем согревалось Огнем, — значит: оставалось передать душе стихию Земли от плоти. Алхимики использовали сравнение с сосудом над огнем и кипящей жидкостью внутри него — нужно было сделать так, чтобы жидкость начала разъедать свой сосуд: требовалось бросить в нее Соль — и в тот момент, пока на Огонь падали первые капли, можно было передать душу тем же путем, каким передавал ее Божий Сын.

Первым этапом к «переплавке души» была подготовка, познание самого себя, чтобы отделить элементали стихий от Соли: Первоматерия уже была в человеке, и располагалась она в метафорическом огне, а не в «сосуде». Смерть наступала, когда выкипала вся жидкость из такого сосуда и плоть превращалась в пустую емкость. Огонь, однако, сразу не угасал, продолжая накаливать «сосуд», — влив в него «жидкость», то есть жизненные силы эликсира молодости, можно было воскресить мертвого, при условии, что его тело еще не остыло.

К воплощениям этих теорий каждый алхимик шел своим путем: через снадобья, через амулеты, через тайные ритуалы, в том числе, как ходили слухи, прибегая к услугам колдунов, ведьм и демонов. Экклесия не преследовала тех, кто смешивал вещества в поисках драгоценных металлов, но делиться своими знаниями, делать записи и учить других всё равно запрещала. Тех, кого уличали в поисках бессмертия, тем более в попытках воскресить мертвеца, отлучали от веры или приговаривали к сожжению. Хватало даже подозрения, что алхимик общается с нечистой силой. Возмущало Экклесию и то, что эти еретики сомневались в знании. Они полагали Соль пятой стихией, следовательно, все взаимодействовало совсем не так, как учил Божий Сын. Таких «лжеученых» вызывали на Божий Суд — и еще ни разу Бог не оправдал никого из них да всех сжег молниями. По иронии жизни последний этап переплавки души как раз сравнивали с птицей Феникс, что, сгорая в огне, возрождается из пепла. Вот только ни один из алхимиков пока из пепла не возродился. В меридианской вере Феникс олицетворял высшую человеческую Добродетель — Любовь.

________________

В день луны, девятого дня Нестяжания, Рагнер пришел в ратушу к концу вечернего часа Воздержания, а в день меркурия он вернулся после отбоя, в начале восьмого часа. Его войско готовилось к битве, он же проверял укрепления Элладанна. Рагнер намеревался разбить взрывами строй противника, напугать врага разрушительной силой громовых бочонков и сразиться с теми, кто уцелеет, — так он оборонялся около года в Тронте и был уверен в дальнейшем успехе своей нехитрой тактики.

Для всех, кто хотел покинуть Элладанн, городские ворота оставили открытыми до заката двенадцатого дня. Многие миряне уехали, но многие и остались, решив, что Лодэтский Дьявол всех победит и Элладанн — это самое безопасное место. Маргарита, узнав о решении Рагнера не держать горожан против их воли, пуще полюбила того, кого недавно считала чудовищем и даже демоном. Узнавая больше о Лодэтском Дьяволе, она смеялась над своими прежними страхами. Ночью, когда день меркурия сменялся днем юпитера, Маргарите довелось узнать еще больше: увидеть, какое сокровище герцог прятал в тяжелом и грубом сундуке.

Она проснулась в полумраке одинокой постели среди зловещего мужского шепота. Похолодев, Маргарита подумала, что Рагнер всё же колдует и именно сейчас вызывает демона. Дрожащими руками она приоткрыла завесу балдахина и нахмурилась, сама не понимая, что такое увидела. Распустившаяся в стеклянном кувшине желтая роза и учебники перенеслись на подоконник к маленькой свинке, а за столом, спиной к кровати, в привычных черных штанах и в белой рубашке с закатанными рукавами, сидел Рагнер. Он над чем-то сгорбился при тусклом свете единственной свечи и бормотал заклинания. Всмотревшись в то, что было щедро рассыпано по столу, Маргарита закатила глаза и, придерживая ткань под подбородком, высунула по причине своей наготы только голову из завесы красного балдахина.

Напоминая прожорливую белку, Рагнер сгорбился над скорлупой банального грецкого ореха и единственную нечистую силу, которую он мог вызвать подобными подношениями, так это лишь какого-нибудь падкого на орехи гнома. Загадочный сундук открыл свою черную кованую крышку, но вместо сказочных сокровищ туда набилась самая обычная солома.

«Этот человек никогда не перестает меня изумлять», — подумала Маргарита, с любовью глядя на седую прядку в волосах Рагнера, ныне скрученных в узел на затылке.

— Ах, ты мое диво! — обернулся мужчина и улыбнулся. — Твоя золотая голова, торчащая оттуда, — это нечто бесподобное.

— А ты тут что, один орехи жуешь?! Ночью? И это я жадина?

Он тихо рассмеялся.

— Я саламандр делаю, — ответил Рагнер и, прищурившись, пристально на нее посмотрел. — Ты точно не бронтаянская или санделианская лазутчица, а то эти королевства состояние дали бы, чтобы узнать секрет моего оружия.

— Только орензская, — скрываясь за завесой балдахина, ответила она. — И сиренгская немного, — донесся оттуда ее голос.

Через минуту она вылезла, обернутая простыней, а Рагнер, закрывая глаза, снова беззвучно засмеялся.

— Вспомнил, как ты меня подобным саваном чуть до могилы не довела, — пояснил он свой смех. — Из всех, кто желал моей смерти, ты была удачливее прочих, поэтому сейчас я тебя особенно боюсь. Ты куда собралась, Белая Дева?

— К тебе, — остановилась она неподалеку от стола. — Мне любопытно.

— Любопытно ей, — шутливо пробурчал Рагнер. — Ладно… Зажги больше свечей, но на стол их не ставь. Затем бери стул, садись тихонько, да не очень близко и так, чтобы ты никак не могла задеть стол, ни рукой, ни ногой, — а то ты сразу в Рай отправишься, а я в Ад. Конечно, я и на том свете тебя найду… со временем. Просто не хочу разлучаться, — подмигнул он. — И не разговаривай со мной. Это я серьезно.

Маргарита осветила комнату ярче и села поодаль на стул, а Рагнер продолжил свое занятие: из небольшой бутыли он выцеживал в скорлупку, уже наполненную белым, как сахар, порошком, капли тягучей жидкости, отставлял скорлупку и брал новую, — и так повторялось, пока на краю стола не образовалась ореховая флотилия. Девушка тоже провела время не зря: она научилась считать до шести по-лодэтски, ведь именно числа бормотал Рагнер, отсчитывая капли. После того как армада ореховых суденышек заполонила половину стола, из-под него был выужен таз с водой и размокшей бумагой: Рагнер складывал орешки, закатывал их в колобки из бумаги и откладывал сушиться. В завершении странного действа он со вздохом взял в руки бутыль, с грустью посмотрел на четверть оставшейся в ней жидкости и заткнул узкое горло пробкой.

— Осталось всё убрать подальше от тебя, Белая Дева, — сказал Рагнер Маргарите, пряча бутыль в сундук под солому.

— Я ничего не поняла, что ты делал, — призналась она.

Он смел оставшуюся скорлупу в мешок, выплеснул в окно воду из таза и стал переносить колобки в сундук.

— Я был бы рад тебе объяснить, хоть и пожалею… — говорил он, раскладывая по соломе бумажные шарики. — Но я сам толком не знаю, почему это работает. Я просто всё делаю точно так, как мне показали. Чем сильнее удар, раскалывающий такой орешек, тем мощнее взрыв, тем более с порохом… Всё же не буду больше ничего тебе говорить: и мне, и тебе спокойнее…

— Скажи хоть: почему саламандра?

— Ну… — неохотно объяснял Рагнер. — Изобретатель, алхимик, назвал это вещество «Сон саламандры». Мои громовые бочонки лишь кажутся простыми: над ними работали несколько изобретателей, и каждый решал свою задачу. А главный секрет моего оружия теперь знаешь только ты. Я, признаться, не ожидал, что ты проснешься. Когда ты спишь, то до тебя, красивая соня, не добудишься.

— Неправда, — улыбалась ему Маргарита. — Ты с моей теткой просто незнаком. И лучше не знакомься: и мне, и тебе спокойнее… А орехи важны?

— Всё важно…

— Это твой Дьявол тот алхимик?

— Ты точно лазутчица, — посмеивался и Рагнер. — Нет, до возвращения с Бальтина я и знать не знал о «Сне саламандры». Тот алхимик совсем не Дьявол и не занимается колдовством. Он добрый. И познает себя только тем, что пьет, как конь. А мысль о бессмертии его в ужас приводит: он со своей-то жизнью не знает, что делать… Говорит, что не хочет больше перерождаться, что жизнь бессмысленна и, вообще, она… Тут мне сейчас эта твоя аллегория очень бы пригодилась, — широко улыбнулся Рагнер девушке. — Как там в свете, прошу прощения, дерьмо нынче величают?

— Слава Богу, я не знаю, — поморщилась Маргарита.

— А жаль… Более не расспрашивай меня о том, что видела, а лучше забудь. Даже для моего дяди-короля громовые бочонки — это тайна. Да и для меня тоже: я не понимаю, что к чему… Мне просто доверили эту силу, чтобы я изгнал зарвавшихся бронтаянцев с наших земель, — и я дал им огня. Бежала зайцами из Лодэнии великая держава ратоборцев и изобретателей! А героя Меридеи, Хаэрдского Медведя, Бюна Винхаэрда, я проучил как следует за хвастовство, за оскорбление моего имени и за то, что тот пролил кровь на земле Тидии, земле Ранноров: я его пленил и в выкуп забрал его собственные родовые земли, его Медвежий угол у самых границ с Тидией. Так себе графство — скалы да лес, но урок Бюну вышел красивым, и я ни разу не пожалел, что взял земли, а не золото… Кстати, победу над Бронтаей празднуют в дни Перерождение Огня, что вышло очень символично. Я же в своей стране из-за этой победы герой, а не Дьявол. У меня с тех пор есть золотые шпоры — не геройские, но тоже крайне почетные… Вернувшись с Бальтина, я узнал о «Сне саламандры», вот только еще нужно было сделать из этой саламандры оружие. Пока изобретатели ломали голову над моими задачами, я решил выиграть турнир Великих Мистерий, потому что когда-то бесславно выступил на другом турнире. Я ведь мог умереть на войне. Хотелось перед гибелью доказать и себе, и остальным, что не только умею резать варваров, хотелось остаться в Истории кем-то достойным… Святоши уже тогда на меня собак спустили, прочие рыцари меня презирали за службу наемником, обвиняли в рыцарском Пороке Холуйства. А выиграть турнир — это же бесспорный подвиг, правда, обрести добрую славу у меня опять не вышло, — вздохнул он. — Ну, турнир я выиграл, сразу жутко поругался с дядей — у нас с ним редко бывает без ссор, но всё равно я присягнул ему на верность, чтобы отбыть на войну в Ормдц. И он, разозленный на меня, запретил мне возвращаться живым без победы… А еще лишил меня чествований и даже зажал мой слоеный пирог Великих Мистерий, — проворчал Рагнер, закрывая ключом замок сундука. — Мне из-за пирога было очень обидно… В отместку я из своего ордена за тот турнир позже сделал Айаде цепь на шею… Зато мне повезло в другом: один из изобретателей, подлинный гений, не только исполнил то, что я ему заказывал, а даже превзошел себя. Так и появились мои громовые бочонки, а я сам стал Дьяволом… И смирился — решил: раз назвали меня так, то я вам всем Ад покажу: и врагам, и святошам. Вот так я дошел до штурма Орифа в Великое Возрождение, и тоже не жалею… — невесело говорил Рагнер. — Разве можно было упустить такую возможность, что выпадает раз в тридцать шесть лет, и не дерзнуть? Святоши сами виноваты в том, что теперь свои сатурномеры скручивают. Это они всех мной так застращали, что сами испугались, а мне это только на руку… Но что-то я опять тут начал слезы лить. Делаешь из меня мягкую, мокрую тряпку… — улыбнулся Рагнер девушке. — Так я скоро в Возрождение рыдать начну и бесповоротно испорчу свою темную славу… Всё, — хлопнул мужчина рукой по крышке сундука. — Пойду омоюсь на всякий случай… Жидкость та весьма ядовита…

— Земли, что ты получил, это Хаэрдмах? — спросила Маргарита.

Рагнер остановился на полпути к уборной.

— Да ты свои учебники не зря читаешь!

— Нет, зря читаю… Мой первый супруг был оттуда и его сестра. Ты напал на их городок и так их перепугал, что… Нееет, — Маргарита закрыла лицо руками. — Вот это точно не буду рассказывать…

— Мар-га-ри-та, — пропел Рагнер, — живо выкладывай, а то я как гадать начну и как всю твою Маргаритку там общиплю… — махнул он на кровать.

— Как же ты ужасен в аллегориях! — снова поморщилась девушка. — Ну хоть какой-то недостаток у тебя есть… Иди, пожалуйста, купайся. Я соскучилась, так сидеть и смотреть… — тонко и жалостливо добавила она.

— Лиса, подлиза и врушка, — стремительно уходя, процедил Рагнер, а когда он уже закрыл дверь, то до нее донеслось. — И наверняка лазутчица! Но я тебя люблю…

Маргарита с нежностью посмотрела на закрытую дверь, думая, что получила поразительное первое признание в любви.

________________

Спрятавшись за балдахином в своем красном мире, они проговорили до рассвета. Маргарита лежала на груди Рагнера и рассказывала о первом муже: как в отчаянии вышла за него замуж, о том кратком и незадачливом времени, что они провели вместе, и о том, как странно умер Иам перед побывкой. Рагнер не поделился с ней убежденностью, что убийство Иама не обошлось без Ортлиба Совиннака — не хотел, чтобы грузная фигура бывшего градоначальника вернулась в свои любимые спальные покои, легла рядом с ними на постель. Комнату с красной кроватью и роскошной уборной Ортлиб Совиннак обставил вовсе не для Дианы Монаро. Гюс Аразак рассказал Рагнеру, что лишь в эту спальню никогда не вселяли гостей, а если градоначальник ночевал в ратуше, то только в спальне с красной кроватью и только один.

После краткого рассказа о своем первом муже, Маргарита упомянула о Марлене, Огю Шотно и их домике за замковыми стенами — рассказала и то, почему Марлена боится Лодэтского Дьявола. К ее удивлению, Рагнер совершенно не помнил, как напал на тот городок.

— Совсем-совсем не помнишь? — допытывалась Маргарита.

— Как он там называется?

— Лирхготбомм. Жуткое название, — поморщила она нос. — Такое едва ли можно забыть.

— Да там все такие…

— Ну вспомни, — просила Маргарита. — Вы ночью приплыли на каменистый берег, к какому никто не мог пристать… Гроза сильная была. А ваш корабль смог. Еще одно чудо Лодэтского Дьявола.

Рагнер развел руками.

— Я тут ни при чем — это всё Ольвор. У него чутье на бури, рифы и не только… С таким капитаном команда куда угодно корабль приставит. А если молнии сверкали, то Ольвор всё видел как днем. Он родился на лодке, с детства исходил все воды вокруг Лодэнии и мечтает однажды иметь свой собственный корабль: жить в морях и портах Меридеи, нигде надолго не бросая якоря. Правда, в Хельху он свой якорь как забросил… Не зря юг острова У́ла, откуда он родом, омывает Хельхийское море… Теперь, если надумает от такой русалки отчалить, то она ему и паруса, и якорь оторвет… Как тебе такая аллегория?

— Гадость.

— Да где тут гадость? Гадость — если поженятся.

— Почему?

— Потому, что я Ольвора еще с Бальтина знаю, — ревниво нахмурился Рагнер. — Я не готов с ним расстаться.

— А Аргуса с какой поры?

— С Бронтаи. Может, он вспомнит тот городок.

— Твои люди врата храма сломали. Тебе же нельзя как рыцарю нападать на святые дома.

— Кто на них нападает? Если врат не запирают — то их и не ломают, — такие древние договоренности. Духовенство само по себе и в заботе о своих сатурномерах. Да хоть помирай ты с голоду перед святошей, он лишь ответит: «Голод плоти ничем не грозит твоей душе — ползи к своим, вдруг кто-то сжалится, а если сил не хватит — удачи в следующей жизни! И да — не забудь подохнуть в Любви!»… Словом, это миряне сами запираются со страху в храмах. Я же щедро жертвую храму за выбитую дверь и приставляю к нему охрану. В Возрождение, кстати, тоже никто не должен падать на колени, но все так напуганы Концом Света, что добровольно склоняются… Вот так: хоть святоши и скрипят на меня зубами, ничего не могут мне предъявить.

— А еще молния в храм попала.

Рагнер хохотнул.

— Что же ты молчала? Помню я это. Великая держава изобретателей! Бронтаянцы, конечно, лучше всех в Меридее очищают металлы… да и мои ружья с пушками оттуда… Но шпиль на храме сделать не могут! Я тем людям жизни спас! А еще я там едва сдерживался, чтобы не посмеяться от души с друзьями. Я добрею, когда смеюсь. Я бы свою темную славу испортил, да и твоему мужу больше тебя досталось бы, чем он получил, — с веселыми глазами нахмурился Рагнер. — Знал бы, что так будет, истязал бы всех в этом Лир… Как там?

— Лирхготбомм! — засмеялась Маргарита.

Рагнер шутя плюнул в сторону.

— Надо будет всё же заняться своим графством и сменить там в первую очередь все названия! Ну, одним словом — плохо я старался. Мужа твоего на раз, но хватило, — погладил он щеку девушки. — Я ревнивый — просто жуть.

Улыбнувшись, Маргарита потрогала его необычное ухо с бугорком и завитком на мочке.

— Нравятся мои уши?

— Я таких еще не видела.

— Это не просто уши: это уши рода Раннор. С ними шутки плохи, — усмехался Рагнер. — Если рождается мальчик без такого уха, то всё — жене надо отрубить голову.

Маргарита распахнула глаза.

— Шутишь?

— Нет. Можно, конечно, и в монастырь, но это не в традициях рода Раннор. Серьезно, — посмеиваясь, подтвердил он, опуская веки и кивая. — Хоть одно родовое ухо, да должно быть у мальчика. У моего брата было такое левое, а другое — обычное. И у моего дяди, короля — одно, но правое, а у меня — два, как и у моего двэна, кронпринца Зимронда. У девочек же может вовсе не быть таких ушей, как у моей маленькой сужэнны Ольги. Но чаще всего у девчонок одно родовое ухо, любое — правое или левое. Очень редко случается, когда два. У другой моей сужэнны, Алайды, как раз два, а у ее родного брата, моего второго двэна Эккварта, опять одно — левое.

— Это некрасиво для девочки иметь одно такое ухо, — прошептала Маргарита, внимательнее разглядывая ухо рода Раннор.

— Потише да полегче! Некрасиво ей! — шутливо вознегодовал герцог. — Ухом гордятся. Есть легенда, — обнял он девушку, лежавшую на его груди. — Давным-давно в Малой Чаше жило чудовище, которое нападало на моряков. Воин из рода Раннор сразился с ним и убил его — и капля крови этого морского белого змея попала ему на ухо, а потом он отправился воевать в Северную Варварию. Там попал в плен, и варвары, желая его унизить, отрезали ему уши. И каково же было их удивление, когда незамедлительно стали расти новые уши: такие, как ты сейчас трогаешь. Варвары испугались и отпустили моего предка — он смог вернуться и жениться. Все Ранноры с тех пор хранят каплю крови морского чудовища. Белый змей в моем гербе — это как раз из той легенды.

— Тогда мне такие уши уже нравятся, — ответила Маргарита. — Легенда тебе подходит. Если ты, конечно, ее не выдумал только что, — промелькнула у нее догадка. — Уже половина из людей твоего герцогства с такими ушами, небось, ходила бы!

— Я не выдумал, а половина… — чмокнул ее в нос Рагнер. — … половина — громко сказано. И еще неуважительно — ты чего о моих предках думаешь? К тому же, с четвертого поколения такие уши могут не появляться, даже у мальчиков, а в Тридцатилетнюю войну семьями вырезали за такое ухо. Наши враги убивали и тех, кто был без ушей или с изуродованными ушами: вдруг они скрывают, что тоже Ранноры, — значит, не имеют права жить, — протяжно вздохнул он. — Нет ничего страшнее, когда свара идет внутри державы и брат идет против брата. Надеюсь, твою Орензу это не ждет.

— О чем ты? — испугалась девушка.

— О том, что будет, после того как я уйду восвояси. Что будут делать Ивар и Альдриан? Или другие аристократы… Мне не оказал сопротивления ни один из городов на Лани, ни одно графство. Знаешь почему? Ненавидят герцогов Лиисемских. Когда цикл лет назад стотысячная пехота Альбальда Бесстрашного шла до Бренноданна, то разорила все прибрежные города, когда шла назад — разбойничала, грабила, бесчестила девиц… А герцоги Мартинзы и Елеста наверняка сейчас грезят, как займут престол, низвергнув слабого короля Эллу… А что будет делать король Элла? Если он заручится поддержкой Санделии, то будет новая война. У Ладикэ в давних союзниках Аттардия, но Аттардийского Лиса лучше не звать на подмогу: он всех обдует и самый жирный кусок отхватит для Аттардии, например, Сиренгидию… Не хочу об этом говорить, — помотал головой Рагнер, будто вытряхивая из нее мысли. — Всё равно нельзя ничего изменить. Короны хотят иметь больше земель и подданных… У них это как жажда. Не смейся, но мне кажется, что короны живые. Они что-то наподобие головных пиявок — питаются разумом своего раба, а высосав его, переходят к новой, свежей и вкусной жертве. Королем я быть не хочу. Я не рад смерти отца, но думаю, что это к лучшему: что он умер, не став королем. А то сейчас, — весело прищурил он глаза, — какая-то девчонка лежала бы прямо на Божьем избраннике. Смелая девчонка, ведь я наверняка был бы Король Дьявол! — рассмеялся Рагнер. — Меня на Бальтине прозвали Черный Король или Дьявол по-нашему, так как в их поверьях тоже был Конец Света, а перед ним в мир должен явиться разрушитель мира, король тьмы. Бальтинцы, дураки, из-за моих зубов решили, что я — это он и есть… Король Рагнер I Дьявол! — усмехался мужчина, поблескивая серебром зубов. — Всего навидалась Лодэния, но это было бы чересчур даже для нее. А такой ангелок, как ты, мне бы в королевы подошел. Все в Меридее тебя бы жалели… — нежно прошептал он девушке, после повернул голову в сторону и приоткрыл рукой красную завесу. — Уже рассвет, — обнял он Маргариту обеими руками. — Болтали полночи до утра.

— Я высплюсь, что мне еще до вечера делать? — пожала она плечами. — А вот ты…

— А я привык не высыпаться, — ответил Рагнер и, целуя ее, перекатил Маргариту на спину. — Довольно, еще наговоримся. В Ларгосе будет совсем нечем заняться, особенно зимой, — тихо говорил он. — Только и лежи вот так с тобой, теплой и нежной, и болтай. А за окном будет белая метель — неописуемо красивая, если смотреть на нее из окон моей спальни. Или вдруг пойдет снегопад, густой и пышный. Мне так нравится в это время цвет неба: светло-светло-серый, светящийся… Любишь снег?

— Очень… — шепотом ответила и она.

— Почти четыре восьмиды зимы, и все они будут твоими. Не ахти какой подарок, но я его тебе дарю.

— Спасибо, — прослезилась Маргарита. — Лучшего подарка у меня еще не было…

________________

В это же предрассветное время зарождающегося дня юпитера, двенадцатого дня Нестяжания, из второй женской спальни на третьем этаже, вышла Хельха. Немного поболтав с Ольвором, она отправилась в кухню готовить завтрак. Ее шаги еще гулко звучали на лестнице, когда Гюс Аразак, тихо спустившись с четвертого этажа, скользнул в коридор к той же спальне и вошел в незапертую дверь.

Его ждали. Соолма, одетая в темно-багряное платье, с величавым спокойствием на лице сидела, выпрямив спину, на своей постели у окна. Гюс молча опустился на соседнее ложе — сел напротив нее. Эмильна осталась стоять — она нервно ходила по длинному проходу между кроватями, стеной и сундуками, то обхватывая себя руками, то прикладывая их ко лбу.

— Решайтесь, — заговорила первой Соолма. — На закате уже закроют ворота. У нас остался один день. Или сегодня или… для многих из нас может быть никогда… Нужно заканчивать этот поход. Чего же вы боитесь? Спросят только с меня. О тебе, Эмильна, никто не узнает. Ты, Гюс, будешь далеко.

— Но я не… — надула и без того пухлые губы черноволосая красавица. — Авось прознают? Меня Аргус удавит прежде, чем герцог доберется!

— Если с войной не покончить здесь и сейчас, то многих из нас не станет. Пойдем дальше на юг — и это затянется больше, чем еще на год. Прибудут войска из Лодвара и княжества Баро, возможно герцоги Мартинзы и Елеста ударят с севера… Войне не будет конца. А если Аргус погибнет, Эмильна? Он и так уже весь изрезан. Ранение под Тронтом, помнишь? Как он до конца зимы поправлялся? Ему может более не повезти…

— Уговорила! — вскричала девушка в красной юбке и тонкой рубахе. — Согласная я…

Соолма едва заметно улыбнулась и перевела черные глаза на Гюса Аразака — тот сидел, положив локти на широко расславленные колени и опустив в размышлении лохматую голову.

— А что же ты, Гюс? — взялась за смуглого здоровяка Черная Царица. — Ты же понимаешь, что она скоро от тебя избавится. Ей стоит одно слово сказать герцогу Раннору и… Даже не знаю, что будет. Ты ведь нарушил его приказ: не болтать о ней — рассказал Геррате про ее повара уже после. Рагнер этого не прощает. Если сказал, что язык и кишки вырвет, — значит: вырвет.

— Свиннак тоже меня убьет.

— Он будет тебе благодарен, Гюс. Ты вернешь ему законную жену — его честь. Уверена: у него сейчас мало людей, на которых он может опереться. Возможно, нет вообще никого. Он будет вынужден полагаться на тебя, зная, что тебе некуда податься. В конце концов, просто сбеги, но отплати ей напоследок.

— Но как мне найти Свиннака? Я не знаю, где он скрывается.

— Рагнер говорил мне про вонючего деда. Ее деда. Он, я уверена, знает, где градоначальник: не зря он ночует один в пустом доме. Это какой-то зеленый дом с фонарной башней, сразу за Судом — не думаю, что таких много.

Гюс поднял глаза.

— Я знаю этот дом, — задумчиво проговорил он. — Там была неплохая съестная лавка. Я туда заходил, когда ждал Свиннака в Суде и был голоден.

— Поезжай сразу туда. Я дам тебе письмо для градоначальника. Ее саму вези в бывший большой дом: уверена, король Ивар будет там через триаду часа. Если градоначальника нет в городе, то король сам ее спрячет до его появления. Всё будет просто. Людей в ратуше сейчас мало. Геррата уйдет отдыхать к повару на чердак, Хельха будет днем с Ольвором, раз ночью они в разлуке. Решайся. Это твоя возможность отплатить ей. Разве ты не этого хотел?

Гюс очень желал отплатить девчонке, что унизила его, сломала жизнь ему и его тетке, но он трусил — видение приближающегося Ортлиба Совиннака на крыше хлебной кухни его по-прежнему ужасало: как и тогда он был готов бежать со всех ног, если такое повторится.

— Рагнер унизил ее супруга, — словно прочитала его мысли Соолма. — Так, как это делает Рагнер, это весьма и весьма больно. Ты будешь полезен этому человеку — ты ведь так много знаешь обо всех нас. Не переживай — убьет он тебя не раньше, чем Рагнера. А этого не случится.

— Заговоренный он, что ли?

— Он Лодэтский Дьявол. А Дьявола нельзя убить, как и Бога.

Гюс ухмыльнулся и сказал:

— Согласен — я испытаю свою удачу и сделаю это… И вот что, Соолма, своего Дьявола ты, конечно, любишь, но и Свиннак не менее опасен, поверь. Его можно пригнуть, как это уже сделал герцог, благодаря шлюхе, но когда Свиннак разгибается, то сам Дьявол должен его бояться.

— Посмотрим, — ответила Соолма и в знак договоренности выставила полусогнутые руки.

Гюс приложил свою левую ладонь к ее правой — и получился крест. Эмильна перекрестила ладони с ними обоими — они образовали кольцо и сжали пальцами руки друг друга — так в Меридее заключались торговые сделки: считалось, что предатель креста, нарушитель клятвы, получит наисуровейшую Божью кару.

— Гюс, — добавила Соолма, разжимая пальцы, — даже не думай что-то ей сделать. Супруг должен принять ее невредимой, иначе он откажется помогать королю. Если не боишься возмездия свыше и думаешь обмануть меня, — сузила эта свирепая лицом меланка свои черные, с яркими белками глаза, — то знай: я нашлю на тебя змеиную болезнь.

Трусоватый Аразак невольно поежился, кисло улыбнулся и кивнул.

________________

Маргарита проспала всё утро и встала с постели за полтора часа до полудня. Она искупалась, надела зеленое платье и едва закончила покрывать белым платком голову, как Гёре принес ей второй завтрак. Вместе с Айадой они подкрепились пищей. С тех пор как дертаянская волчица стала есть из ее рук, девушка перестала ее бояться. Однако гладить себя Айада пока еле позволяла и неоднозначно относилась к Маргарите: ревнивая, как законная супруга, собака не понимала, почему хозяин предпочитает всё время проводить с пришлой незнакомкой, пренебрегая ее обществом, отгораживается завесой красного балдахина и уединяется на часы с двуногой особой, которая не может ни бегать так же быстро, как она, Айада, ни кусаться. Но преданная Рагнеру собака, переступая через собственное недовольство, послушно ему служила и старалась угодить — в этом она напоминала Маргарите Соолму.

После Маргарита пошла прогуляться с Айадой, но в коридоре решила ненадолго заглянуть к брату Амадею. Утопая в своей грешной любви и опасаясь упреков из-за блудного поведения, она не навещала праведника со дня своего рождения, то есть уже целых пять дней. Дверь оказалась незапертой. Лорко сидел на подоконнике. При появлении Маргариты он собирался молча выйти, но девушка его окликнула:

— Здравствуй, Лорко, я так рада тебя видеть.

Парень опешил и развернулся. Зеленоватые глаза в желто-зеленой оправе синяков забегали.

— Привет, — несмело сказал он.

— Мне Рагнер рассказал о том, что ты вытворял.

Лорко смутился, думая, что она имеет в виду его стычку с герцогом в зале собраний.

— Я так смеялась, — продолжала Маргарита. — Особенно про розыгрыш Эорика в бане с плащом-невидимкой. Ты — это нечто!

Лорко смутился еще сильнее.

— А еще он рассказал, какой ты храбрый. Он говорит, что ты мог бы меньше набить шишек, если бы… только не обижайся, прошу… если бы больше слушал, а не болтал всё время. Зато он еще называет тебя самым везучим человеком из всех, кого знает.

— Да, есть такое, — пробормотал парень, поглядел на нее исподлобья и по-доброму улыбнулся — шутовское лицо преобразилось и стало обаятельным. — Я пайду, болтайте… Амадюля, — Лорко прощально махнул рукой священнику и исчез за дверью.

— Амадюля? — удивилась Маргарита, садясь на стул перед кроватью праведника.

Брат Амадей спустя двенадцать дней лечения выглядел вполне здоровым, непривычно румяным и необычайно чернобородым; волосы на голове тоже заметно выросли и падали ему уже до середины груди.

— Мы подружились, сестра, — ответил брат Амадей. — Ему стало не с кем общаться, как и мне.

— Простите, пожалуйста, что не навещала вас, — виноватым голосом проговорила Маргарита. — Просто…

Праведник тепло усмехнулся ее розовеющим щекам.

— Я не в упрек, сестра. Я вовсе ничего такого не имел в виду.

— Я так счастлива, брат Амадей, — нежно улыбалась девушка. — Так счастлива… Не надо ничего говорить о том, что я опять поспешила… Я знаю… Но после того, что со мной сделал сын Совиннака, я не думала, что когда-нибудь смогу быть прежней. А сейчас я даже лучше, чем была, — звонко рассмеялась она.

— Я рад, — сказал брат Амадей. — Я должен был бы осуждать твой новый и уже осознанный грех, но, зная причины, не буду упрекать тебя, сестра, не бойся: всё же ты не замужем и не нарушаешь священных клятв…

Они немного помолчали.

— Как вы, брат Амадей? Выглядите вы очень хорошо!

— Да? Это так? — потрогал свою бородку пальцами священник. — Я хоть на себя еще похож?

— Не очень. Вы даже пополнели. Я могла бы вас не узнать. Так как вы?

— Хорошо, очень хорошо. Рана почти затянулась… Я уже пробую ходить на своих искалеченных ногах. Недолго пока, но с каждым днем всё больше. Скоро гулять буду… С палочкой, как старик! Да я и есть старик для тебя, да, сестра? Мне уже тридцать девять. Вот уже три года, как часы жизни пошли в обратную сторону, и я начал стареть.

— Вы вовсе не старый, — помотала головой девушка. — И, прости меня, Боже, очень красивый! — засмущавшись, встала она, а праведник шире улыбнулся. — Я зашла на минуту: с Айадой гулять надо, — показала она на собаку, сидевшую подле стула. — А то она терпит. Я к вам чуть позднее еще зайду… Зайти сегодня?

— Да, приходи обязательно. Как я понимаю, ты не желаешь притворяться женой Совиннака. Надо всё хорошо обсудить.

Маргарита кивнула и вышла с Айадой из комнатки. В коридоре она улыбнулась Лорко и хотела удалиться, но он ее остановил:

— Погоди, — попросил он. — Я сказать хочу… Ента я цурьезна сказжу, не смейся, — вздохнул рыжеватый парень, раскрашенный зеленым вокруг глаз и невольно вызывавший улыбку. — Праасти меня, — тихо произнес он. — За вся. Ну за то, дча трогал тябя… И за то, дча глядел… за то, дча гаварил… Я и перяд всёми на калени вцтану и повинюся — ты не сомненивайся. Амадей гаварит, дча и кароли вцтают на калени пяред дамами, оттага ча ръыцари. Ну коль уж дажа кароли, то и мяне не зазорное… Но малость позжа, а то герцог решит, дча я цдался — не вынес пуштяку… Он меня уважать перецтанет… А биться в бою я всё равное пойду. Сбёгу, огрябу, но пойду. А посля и повинюся за та, дча балтал про тябя, — слегка улыбнулся он. — Я и правда… чуцтва к тябе мел. Со мною так всёгда, — шутовской рот снова расплылся, а в зелено-карих глазах появились искры. — Кады я любляюсь, то делаюсь дурным… Вот и вся, дча я хотил сказать… Ну ащя то, дча я сам втащу каму угодно, коль дча пра тябя услыхаю. Амадей мяне сказал, какавая ты… цветлая и добрая. Ча он видал, как ты вся цветом сиаашь! И уж не обижайся, набила бы меньшею шизшек, — рассмеялся он, — коли бы слухала разуму, а не сердцу. Зато как раз патаму ты и добрая. Он гаварит, дча ты удвитяльна — пережидь стока бедов и не одчёрстветь, не созлобиться… Коль краткое, ты — как горшочак золоту, да ащя эка дика краса! И тябя незя не люблять — ента ужа я сам так сдчатаю.

— Спасибо… — растроганно прошептала Маргарита, понимая, что еще немного и заплачет, но теперь уже от радости. — Спасибо за добрые слова… Я пойду, а то бедная Айада уж едва терпит.

Она стала уходить, когда Лорко ее перегнал и пошел спиной вперед.

— Ты тама смёкни герцогу, дча мы вся за нёго дюже радае, а? — говорил он, широко, по-доброму, улыбаясь и становясь дьявольски очаровательным. — Яго таковским дажа Эорик и Ольвор не помнют. Вся мы — радае!

Маргарита почувствовала, как ее щеки начинают гореть — и снова от радости. На двадцать первый день ее знакомства с Лорко отвращение к нему сменилось обожанием.

________________

Пока Маргарита гуляла с Айадой во внутреннем дворе ратуши, то думала, что переживает идеальное начало идеального дня. Любуясь на весенние деревья, девушка ощущала себя необычайно легкой, будто бы ее тело стало сотканным из воздуха, а душа из белоснежно-сладкого цветения. И внезапно ей стало страшно: она вспомнила, что так же безмятежна была в Матронаалий — и тот день оказался последним светлым днем ее прежней жизни. Предчувствие чего-то темного набежало, как туча на голубое небо. Но отогнав прочь все дурные мысли, она пошла с Айадой назад, в главное здание ратуши.

«Что со мной может случиться под защитой Рагнера? — успокаивала она себя. — Он никому не позволит меня обидеть».

Ратуша опустела. Наступление войска Лиисема ожидалось уже в ближайшие сутки, и все бойцы Лодэтского Дьявола переместились к крепостям. Здесь в дневное время оставалось не более полусотни человек. Войдя в залу с колоннами, Маргарита встретила Эмильну и хотела пройти мимо, когда та ее окликнула:

— Подожди…

Черноволосая сиренгка подходила к светловолосой сиренгке. Айада загородила Маргариту и оскалила зубы — Эмильна остановилась.

— Что тебе нужно? — спросила Маргарита, надеясь не услышать ничего такого, что бы ее расстроило, ведь Рагнеру на Эмильну не пожалуешься, иначе признаешься в неспособности решить самостоятельно даже такие мелочи, как женские склоки.

— Я повиниться хочу, — ответила Эмильна. — Честно, — плюнула она на пол. — Ты теперя одна из нас. Наша семья. Я за тебя горло порежу, ежели надобно.

— Спасибо… — еле сдерживая свой восторг, ответила Маргарита.

«Удивительный день, — думала она. — И Лорко! И Эмильна! Может, и с Соолмой мы подружимся… через много-много лет».

— Ты меня тоже прости, — сказала Маргарита. — Я видела, как ты страдала. Я не виноватая, что так…

— Забыли! — весело воскликнула черноволосая девушка. — Как мне звать тебя… Госпожа Свиннак?

— Нет, ты неверно произнесла имя моего супруга. «Маргарита» — лучше зови меня так.

— Хорошо, — заулыбалась Эмильна. — А давай сладкого попьем, поболтаем… Делать всё равное нечего.

— Пошли наверх? — согласилась Маргарита.

— Чего ты! Мне в почивальню к герцогу незя ходить — Аргус взбеленится. И тебе в нашу тож. Герцог вовсе будёт не радый!

— Прости, — прижала ладонь ко лбу Маргарита. — Не подумала и глупость сказала. Конечно…

— Пошли в кухню. Там щас пу́стое, я точно знаю. Поварята отбыли к крепостя́м воинов кормить.

— Ну раз так, то давай.

В кухне Эмильна по-хозяйски начала делать какой-то травяной завар. Маргарита расположилась за большим столом, а Айада, присев на полу, с наслаждением нюхала воздух таком в милом для нее месте.

— Я тебе поклала тот же завар, как и себе, — щебетала Эмильна. — Цвет и травы, что тама, — очень вкусные с медо́м. И бодрит славно.

— Спасибо. А мне Рагнер рассказал, что ты Аргуса стрижешь.

— Да, а чё? — с двумя чашками в руках Эмильна подошла к столику и села рядом с Маргаритой. — Не спеши, еще дюже горючее… Так чё там, что я Аргуса стрижу?

— Я просто хотела сказать, что ему повезло с тобой, — беззаботно улыбалась Маргарита. — Я спросила Рагнера, почему у него длинные волосы, а он сказал, что так, как они живут, только три пути: бриться наголо и обрастать ежиком, как Ольвор, стричься нормально и неровно обрастать, как Эорик, или отпустить длинные волосы, как он. А потом я спросила, почему у Аргуса стрижка короткая и ухоженная, и он сказал, что это ты о нем заботишься.

— Да, ножи я пользую мастерски… Ты нашего герцога тож здорово причесала. Стоко болтовни былося! Но щас все свыклися. Всё, готовое, — попробовала Эмильна напиток из своей чашки.

— А ты правда из Сиренгидии? — спросила Маргарита, начиная пить сладкий завар. — Моя матушка была оттуда, из горного города Леэ.

— Да, по тебе видное. Но нынче таких тама уже малость — тока, наверное, в Леэ и есть. А по бережью все смешалися. Я из Орифа. Это столица.

— Я знаю. Мои папа и мама там познаааа… комились… — зевнула Маргарита. — Кажется, я всё же не выспалась. А мы остановимся там по пути в Лодэнию?

Эмильна странно посмотрела на «новую подругу».

— Герцог тебя в Лодэнию берет?

— В Ларгос, — сказала Маргарита и опять зевнула. — Говоришь, завар бодрит? Надо его пить быстрее, а то на этом столе засну. Извини.

— Ничего, — задумалась Эмильна и снова странно посмотрела на Маргариту.

В кухню, шурша темно-багряным платьем, вошла Соолма. Айада, увидев ее, обрадовалась и замахала хвостом.

— Можно? — добрым голосом спросила Соолма у Маргариты, протягивая руку к собаке. — Я соскучилась по ней.

— Конечно, — ответила девушка.

Соолма села на табурет неподалеку от стола, подозвала к себе собаку и, поглаживая черную, лоснящуюся шерсть Айады, стала что-то говорить ей на лодэтском.

— Маргарита в Лодэнию сбирается, — с нажимом проговорила Эмильна. — Герцог берет ее с собою. В ваш Ларгос.

Соолма, словно это не ей говорили, продолжала миловаться с собакой.

— Не важно, — помолчав, ответила она на лодэтском. — Мы договорились.

Соолма жестко посмотрела на смуглянку, а та нахмурилась. Маргарита этого не видела: она снова зевнула — да так, что спрятала лицо в ладони.

— Хошь знать, как я сталася бродяжкою? — спросила Эмильна, исподлобья глядя на Маргариту. — Меня все про эт выспрашают. И ты наверняка хотишь знать.

Маргарита кивнула, и Эмильна продолжила:

— Мой отчим полез ко мне, тока мне одинцать сбылося или даже раньше́е. А в мой тринацатый год задрал мне юбку и… Я сразу с моряками сбежала… Многого повидывала. Воротилася через трое годов — и тогда уж он скулил и ревел. И я его не пощадила, как и он меня. Я никого не прощаю. А ножи я пользую мастерски.

— Я тебя как никто понимаю, — сочувственно сказала Маргарита, едва удержав зевоту. — Тебя тоже предал и унизил тот, кто должен был беречь, но тебе еще хуже. У меня всегда были те, кто б меня защитил, мне были не нужны ножи…

Она тряхнула тяжелеющей головой, но веки сами собой закрывались, язык деревенел, слабость заполоняла тело.

— Эмильна, прости меня, пожалуйста. Я пойду наверх, а то я так спать хочу, — решилась прервать беседу Маргарита. — Клянусь, что из последних сил держусь. Это даже странно… — с подозрением посмотрела она на чашку.

Неожиданно Соолма поднялась с табурета и, разговаривая с собакой по-лодэтски, вышла с ней из кухни.

— Стойте! — вскрикнула Маргарита и, уже осознавая, что происходит, резко встала.

Она пошатнулась — Эмильна подхватила ее. Перед глазами Маргариты всё поплыло, а затем начали вспыхивать огромные черные пятна, стремительно распускавшиеся и гаснувшие, словно колдовские цветы. Она постаралась вырваться и крикнуть, однако Эмильна уже закрыла ей рот — она крепко ее держала и нашептывала ей на ухо:

— Тебе еще свезло. Я тебя и прирезать моглася, лживая дрянь. Герцог вконец с уму спятил: отказался от отменного плана с подземным ходум. Мне Аргус проговорился. Заместо победы и дороги до дому, еще черт знает скоко воевать… Скоко людей за тебя сгибнут? Аргус могёт сгибнуть. Воротайся к мужу — тама тебе место, Госпожаня.

Маргарита увидела большой, расплывчатый силуэт кого-то, кто еще появился в кухне. Черные пятна перед глазами теперь танцевали каплями дождя по луже. Рук и ног она не чувствовала: они состояли из воды, растекались по полу и далеко уплывали. Голос Гюса Аразака Маргарита слышала переливчатым эхом.

— Не впускай сюда никого, — сказал Эмильне Гюс Аразак, подхватывая отрывисто дышавшую от испуга, совершенно безвольную Маргариту — она вращала глазами и пыталась говорить, да едва что-то мямлила. — У меня всё готово — я быстро.

И он небрежно поволок девушку в кладовую. Она еще была в сознании, когда Аразак, засунув ее в бочку, произнес:

— Ты себя плохо вела. Очень-очень плохо. Я не забуду всё подробно Свиннаку поведать… — говорил он, засовывая одеяло в пустые промежутки между бочкой и телом девушки, накрывая им же голову Маргариты и засыпая поверх очистки от овощей. — Королева мусорной бочки, У́льви I Помойная! Как тебе это? Нравится? Ты, я и бочка, — всё, как и прежде, ведьма.

Аразак надвинул крышку и стал закреплять ее с двух сторон гвоздями. Последнее, что Маргарита помнила, как она со всей силы крикнула: «Рагнер!», но прозвучало это как еле слышный стон.

Через девять минут Гюс уже волочил бочку во внутреннем дворе ратуши, перекатывая ее дном по земле. Молодой дозорный, который знал про его слабую руку, стал помогать ему затащить груз на телегу.

— Дчта в нёй? — поинтересовался он. — Тъи пъёлную бочка надо возить цюда, а оцюда пуцтую.

— Помои для свиней, — ответил Аразак. — Поменяю бочку на свиновы хвосты и уши. Могу вскрыть…

Дозорный махнул рукой, и Гюса не стали задерживать. Через триаду часа, возле темно-красного особняка на улице Благочестия, он говорил с ладикэйским воином, чьи коричневые штаны и белый воротник указывали на звание оруженосца. Ему Гюс Аразак передал второе письмо, написанное Соолмой.

________________

Всё вокруг покрывал белый меховой ковер снегов. Долгие тени от ледяных валунов светились пронзительно голубым, а над гладким, умиротворенным морем разливался бледно-розовый, кисельный закат. Маленькое, горящее солнышко незаметно спускалось к синей линии горизонта. Маргарита спиной ощущала тепло — она, как в наброшенной шубе, тонула в объятиях мужчины, которого любила. Угловатые кисти рук с протоками вен лежали поверх ее изящных ручек, на ее же большом животе. Рагнер молчал. Она слышала его дыхание, но не ушами — оно раздавалось внутри нее. И было так спокойно, тихо…

Вдруг Рагнер заговорил не своим голосом, и Маргарита испуганно обернулась — всё сразу сломалось, покрылось туманом, а из него проступило бородатое лицо Ортлиба Совиннака. Оно было нежно-розовым, как тот закат, и всё вокруг тоже было розовым: и балдахин ее прежней кровати в темно-красном доме, и светлые портьеры на окнах, и дневной свет за ними, — всё парило в сказочной розовой дымке — такой, какой поэты описывали Элизий.

— Очнись, родная, хоть на миг, — твердил Ортлиб Совиннак, отгибая белый платок у лица девушки и смазывая ее виски уксусом. — Дай знать, что ты придешь в себя…

Бывший градоначальник сидел на кровати в светлой спальне своего бывшего дома и держал голову Маргариты на коленях. Рядом стоял король Ладикэ, Ивар Шепелявый, закованный в доспехи, а также несколько его рыцарей. Гюс Аразак, прислонившись к стене, с тревогой наблюдал за происходящим.

Маргарита что-то пыталась говорить, но единственное, что услышали и поняли собравшиеся, это было имя герцога Рагнера Раннора. Совиннак нахмурился и всмотрелся в стеклянные зеленые глаза, словно хотел увидеть там отражение того, что они наблюдали в далеком, нереальном, белом мире, покрытом снежными мехами.

— Дремли, любимая, — сказал он и оставил девушку в покое.

Совиннак грузно встал и бережно подложил под голову Маргариты подушку. На нем был черный плащ, в каком Жоль Ботно появился в ратуше, но со спущенным на плечи капюшоном, так как только аристократы и рыцари не обнажали голову перед королем. Одна тонкая черная шапочка прикрывала клеймо на темени бывшего градоначальника — она считалась бельем, и ее дозволялось оставить.

— Мне сказали, что часа через три-четыре она начнет приходить в сознание, — подал голос Гюс Аразак.

Ортлиб Совиннак сурово посмотрел на него и промолчал. Важно и с достоинством он поклонился королю Ивару, а затем заговорил по-меридиански:

— Мои условия те же, что я дал тому… — искал Совиннак верное слово, чтобы обругать Рагнера и не заслужить гнев тем, что оскорбляет аристократа, — …соромнику в черном платье. Бл…дэтский Дерьмоявел, — не сдержался он.

Король Ивар понял его и, соглашаясь, довольно хмыкнул.

— Как только моя несчастная супруга окажется в безопасности, сюда придет человек с бумагами. Там будет план подземного хода, ведущий прямо в покои герцога Альдриана, о каком тому неизвестно. Его отец скоропостижно скончался, да и ход уже был завален. Одной бумаге сотня лет — и это видно, другой — тридцать. Выход — за стенами города. Завален он несильно: вы расчистите его за три дня, а то и меньше. Я же останусь с вами, насколько пожелаете.

— Пофему фы фак долго не объяфлялфя? — жестко спросил король Ивар. — Эфо ффранно! Раф она фебе фак торога.

— Непросто решиться, Ваше Величество, на предательство города, какому я посвятил всю свою жизнь, — гордо ответил Совиннак. — Я думал, что смогу пережить потерю супруги, как пережил до этого множество иных потерь… Где сильнее ты потеряешь достоинство? Честь этой юной и чистой девушки уже растоптана, а с ней и моя честь. Усугубить позор предательством? Это непросто. Но я люблю свою супругу и не смог смириться, как ни старался.

— Любофь, — усмехнулся Ивар Шепелявый. — Одни бетфффия от нее… Альдриан ф фамке?

— Я не знаю, Ваше Величество. Скорее всего — нет, но он вернется. И попадет в засаду.

— Тругой ход?

— Да, Ваше Величество, по другому ходу. Сейчас он наверняка под охраной. Конечно, я укажу на него. Но лучше не появляться у его выхода: герцог Лиисемский не должен ничего заподозрить. Когда подойдет войско, он вернется, чтобы смотреть на битву с высоты холма. Могу представить, — улыбнулся Совиннак, — как будет удивлен Альдриан, когда обнаружит, что все преторианцы в Южной крепости — это воины из Ладикэ.

Король Ивар тоже улыбнулся.

— Второй ход начинается из Южной крепости, — продолжал Совиннак. — Я вам дам и его план, но он в другом месте. Больше ничего сообщать не буду, Ваше Величество, пока моя супруга не будет в убежище.

Король Ивар решил, что в любом случае градоначальник это намного более полезный пленник, и величаво взмахнул рукой, давая ему согласие, а Маргарите свободу. Также король Ивар предвкушал, что скажет Рагнеру Раннору, мыслил о сладком возмездии за всё то неуважение и своеволие, что он терпел больше года от Лодэтского Дьявола. Выплачивать тунну золота скупой король тоже не желал, и опять же радовался возможности выйти из сделки.

Ортлиб Совиннак поднял на руки забывшуюся сном Маргариту и понес ее вниз. На первом этаже их ждал Жоль Ботно, одетый в просторную тунику с воротником-капюшоном. Черная тока бывшего градоначальника теперь покрывала его голову. Не было больше и бороды у дядюшки Жоля, из-за чего он сразу помолодел лет на десять, стал еще толще лицом и добродушнее. Передавая ему на руки Маргариту, Совиннак сказал:

— Очнется через четыре часа, но начинай будить уже на месте — убедись, что она будет в порядке. Теперь уходите быстрее — время дорого.

Глядя в окно, Ортлиб Совиннак видел, как Жоль Ботно укладывает Маргариту на повозку с полукруглым навесом, прячет тело девушки под тюками, под них же засовывает току и как натягивает на лысину капюшон. Дядя Жоль изображал горожанина, покидающего Элладанн, и направлялся к открытым до заката воротам у Западной крепости. Лодэтского Дьявола, избегавшего общения с королем Иваром, в тот день там не должно было быть. Когда повозка миновала городские стены, Толстая Тори оповестила о наступлении третьего часа.

________________

Маргариту стали искать лишь на исходе четвертого часа, и то только благодаря брату Амадею, который попросил Лорко ее позвать. Умный парень быстро сообразил что к чему и уже через девять минут гнал галопом лошадь к Северной крепости, крича на всю широкую дорогу, чтобы горожане расступились. Перепрыгивая через ступени, он вбежал по лестнице на смотровую площадку донжона и упал спиной на пол перед Рагнером. Пытаясь отдышаться, Лорко выдавил:

— Ее… больша нету… Аразак… вывяз ее… в бочке авось-либо… Не знаю точная… Но ее боля в ратуше нета…

— Госпожа Совиннак? — уточнил Рагнер и, когда Лорко кивнул, крикнул тем, кто был с ним наверху:

— Живо закрыть все городские ворота! Немедля! Всех осмотреть и обыскать повозки! Все отсюда идите, кроме Аргуса. Чтоб через три минуты неслись к другим крепостям! И чтоб мой конь, и охранители были готовы.

Отвернувшись от Лорко, Рагнер посмотрел, как бочонок, запущенный снизу, с площади, преодолев высокие стены, загорелся пламенем в воздухе и с ревом, оставляя белый, дымный хвост, улетел к горизонту: направление громовых бочонков задавал выстрел из катапульты, и никак нельзя было допустить попадание такого снаряда в городские стены.

— Где Айада? — не оборачиваясь, спросил Рагнер. — И монах где?

— Монах в ратуше. Он ни при делах… Собака с Соолмой. Ничё не сказала — маалчала. Соолма малчала, не собака… ну, собака тож малчала… Я решил времяней не тратить.

— Да, правильно. Аргус, оставайся здесь, следи за всем, — сказал Рагнер другу и подошел к Лорко. — Надо гнать в ратушу. Выдержишь?

Лорко поднялся, держась за левый бок, кивнул и бросился вслед за Рагнером по узкой винтовой лестнице. Он успел услышать, как герцог сказал:

— Лишь бы была жива…

Через несколько минут конный отряд летел назад к ратуше. Горожане жались к стенам, а два всадника, впереди отряда, расчищали дорогу. Лорко, припадая на шею коня, мчался последним.

Заехав во внутренний двор ратуши, Рагнер крикнул страже на воротах:

— Сменитесь и идите внутрь, ждите на первом этаже.

С порога парадной залы Рагнер проорал имя Соолмы. Оно разнеслось эхом в опустевшем помещении, и буквально сразу же с лестницы сбежала счастливая Айада. Собака бросилась хозяину на грудь — тот, пройдясь один раз ладонью по ее голове, отдал команду, и Айада покорно села. Рагнер смотрел на лестницу. По шелесту платья он знал, что Соолма уже спускается. Скоро показалась ее темно-багряная юбка. Черная Царица не спешила: она величаво меняла ступень на ступень. Рагнер сам бросился вверх — и грубо схватил ее за плечо. Гордо поднимая голову, Соолма смело встретилась своими бездонными, черными глазами с ледяным стеклом в бурой крови.

— Рассказывай, что натворила, — процедил Рагнер.

— Ей не причинили вреда. Помнишь, я сказала, чтобы ты не тревожился о ней? Больше не будешь: я вернула ее законному мужу, — спокойно говорила молодая женщина. — Мужу, которому она перед своим Богом поклялась в верности, поэтому должна быть с ним до конца. Он должен тревожиться о ней, а не ты.

Глядя друг на друга, они молчали. Лицо Рагнера исказилось от ярости, но Соолма его нисколько не боялась.

— Продолжай, — процедил сквозь зубы он.

— Ее уже нет в городе. Поезжай к королю Ивару и возьми серебро, что он тебе должен. Нам пора возвращаться домой — ты это прекрасно знаешь сам: саламандры на исходе. Дальше пусть король воюет без тебя.

— Отдала, значит, ее Ивару, — покачал головой Рагнер и отпустил руку Соолмы. Он перевел взгляд на дозорных, подошедших к лестнице и испуганно смотревших на него. Рагнер перешел на меридианский, чтобы они не понимали его слов:

— Соолма, — тихо сказал Рагнер. — Чего ты добилась? С тобой я уже не буду. Всё, что ты получила, — это причинила мне боль.

— Рагнер! — другим голосом вскрикнула Соолма. — Дальше тебе было бы еще больнее!

Он с такой злобой посмотрел на свою подругу, что она изменилась в лице и стала походить на ту испуганную девчонку со страдающими глазами, какую он помнил.

— Больше никогда не влезай, — сказал Рагнер. — Не можешь принять — уходи. Я тебя не держу. И ее я верну — ты меня знаешь. Так что думай, Соолма. Решай дальше свою жизнь.

Рагнер направился вниз и спросил у дозорных только одно:

— Когда Аразак уехал?

— Где-т чрез две триады опослю полудню, — ответил молоденький парень. Он был так расстроен, что чуть не рыдал. — Прощите, Ваша Светлость. Не былось ничего, что б меня насторо́жило. Я спросил: «Чаго в бочке?». Он сказал: «Отходы с кухони». Что сменяет их на свиновые обрезки. Крышка былась забитая гвоздьями. Я не требовал, чтоб он вскрыл бочку. Он с телегой тута ездит день ото дню и чё токо не возит… Мы привыкли к ему… Прощите, — опустил парень голову.

Рагнер махнул рукой.

— Гюс — пронырливый подлец и гнус… — тихо произнес он. — Моей вины здесь больше, чем вашей, но наказание для вас последует строгое: чтобы запомнили получше. Вам это пойдет во благо… Сделайте вывод, — думая о своем, сказал герцог Раннор. — И больше никому не доверяйте, когда в дозоре, когда охраняете всех нас, даже друзьям. Даже они порой предают, — оглянулся Рагнер на Соолму и направился к выходу.

Во внутреннем дворе, на мраморных ступенях, согнувшись и опустив руки на колени, тяжело дышал Лорко.

— Мог бы ехать тише, — похлопал его по плечу Рагнер. — Спасибо. Ты молодец… Будь здесь, поговори с монахом. Навряд ли, но вдруг чем-то поможет — он вроде вовсе не дурак. Я в Западную крепость. Что-то важное узнаешь — пошли туда кого-нибудь. С тебя довольно: не усердствуй, иначе сердце надорвешь и сляжешь, а завтра ходить надо будет. И, кажется, много…

________________

Всего через восемнадцать минут отряд Лодэтского Дьявола въезжал на забитую людьми площадь перед Западными воротами. Рагнер со злостью посмотрел на закатное, кроваво-красное небо, догадываясь, что уже поздно искать Маргариту в городе. Он направил шумно дышащего коня к надвратной башне, минуя тех горожан, которые решили бежать в последний момент и оказались перед запертым выходом. Здесь скопилось пять повозок, полных скарба, и рядом толпились люди всех возрастов. Женщина в сильванской одежде, отвернулась к стене и пыталась кормить грудью орущего младенца. Когда она оборотилась к Рагнеру, то он увидел ее заплаканное лицо и сразу вспомнил такое же мокрое лицо Маргариты — Рагнер скривил губы, женщина испуганно отвернулась, а ее муж, прикрывавший своей спиной наготу супруги, заметно побледнел. Рагнер проследовал дальше — к своим людям, что теперь вместе с ладикэйцами охраняли ворота.

— Была ли пустая от людей повозка, но с кучей барахла? — спросил он у стражи. — Один, максимум два человека? Старик вонючий с длинной бородой? Толстяк? Впрочем, вовсе не обязательно…

— Часа два назад былся толстяк на телеге и с ним нико́го. И старик с бородищей и топором тож былся — еще утром, на двухколеске с пегой клячей. Большо нико́го такового не было́. Другие в раз по десять выходют — бедняки одни осталися…

Рагнер сильнее нахмурился.

— Всё равно проверяйте, пока ворота не запрут. Старик тот или толстяк появятся снова — схватить и ко мне, в ратушу. Всех толстых мужиков заставлять обнажить голову, неважно, в какую сторону идут. Увидите на темени клеймо — брать такого живым. И даже если король Ивар прикажет его не трогать — послать короля на хер, отбить и выкрасть этого мужика. И меня — сразу в известность. Пошлите те же распоряжения в другие крепости. Что до этих, — показал он на телеги и людей рядом с ними, — поглядите башку у мужиков, обыщите телеги и выпускайте людей. Не стоит им мешаться у нас под ногами. Пусть миряне уходят. Не до них.

От городских ворот его отряд поехал к Западной крепости. На площади, за ее оградой, тоже была суета. Лодэтчане начали шумно приветствовать своего герцога, но он поднял кулак полусогнутой руки вверх, приказывая молчать, и, пока шум стихал, огляделся. Всё было готово к громовой атаке: камнеметные катапульты встали на возвышениях, возле них теснились ряды бочонков со штырями спереди и с запечатанными воском отверстиями на дне и по бокам. Секции бочонков уже заполнили мелкими камнями и горючей смесью с опилками, но пока не добавили главной детали: наконечников для штырей. Прочие тяжелые орудия расставили по башням и у слабых мест крепости. Еще час назад Рагнер был бы всем доволен, но ныне с досадой смотрел по сторонам — бесполезный труд: печальная слава о жадности правителя Ладикэ не оставляла поводов для надежд.

Рагнера провели в «тронную залу», где под сине-золотыми драпировками прям таки сиял облаченный в сплошные доспехи, кольчужный капюшон и рыцарский нарамник Ивар Шепелявый. Не забыл он и про парадные драгоценности. Его широкое лицо, напоминающее морду бычьей собаки, выражало торжествующее ликование. Рагнер хмуро обвел глазами залу: у стен замерли двадцать готовых к бою латных рыцарей.

— Пришел за своим серебром, — не здороваясь и не кланяясь, сказал Рагнер по-меридиански. — Я тебе более не союзник.

— Эфо фы мне более не фоюфник, Рагнер Раннор! — надменно ответил пожилой король.

Он встал с трона, подошел к окну и ткнул коротким пальцем в озаренный алым закатом белокаменный замок под голубыми крышами.

— Я фебе гофорил — фофми фамок! Фы фам офкафалфя!

— Ни хрена не понял, что ты профырчал, — от души высказался герцог. — Восьми самок? Фыфам? Срамную хворь, что ли, подхватил и офкафался?

Короля бросило в краску — он моментально разъярился, но Рагнера это не сдержало.

— Убью, — тихо сказал он, положив руку на меч. — Здесь и сейчас.

Они молчали, меряя друг друга обозленными глазами. Двадцать рыцарей выхватили мечи, но герцог Раннор не обратил на них внимания. Он пугающе спокойно стоял на месте, с рукой на бальтинском мече. Пожилой король, гневно пыхтевший и порой хрюкавший, будто котелок с дребезжащей от пара крышкой, уж хотел дать команду к началу боя, когда почувствовал ледяную тяжесть на своем плече, словно нечто ужасное опустило туда свою длань. И для этого невидимого существа не существовало брони доспеха или прочей защиты: перед ним Ивар IX оказывался абсолютно нагим, абсолютно немощным. По спине короля пробежал холодок, а ужасное зловоние, смесь пота и крови, забило его морщившийся от негодования нос. Он сразу отрезвел, моргнул и жестом приказал рыцарям опустить клинки.

— Отошли их отсюда, — сказал Рагнер. — Не трусь. Отдавай серебро — и я ничего тебе не сделаю.

Король Ивар сглотнул: он ощутил, как ледяной палец провел по его обвислой щеке и черкнул когтем по горлу. Мерзкий запах, от какого мутило нутро, проник в его голову — и король, начиная задыхаться, поспешно замахал рыцарям, чтобы оставили его наедине с дерзким герцогом. Только они вышли, Рагнер убрал руку с меча, и Ивар сразу почувствовал свежий, цветочный аромат весны.

— Как фы эфо делаешь? — изумленно спросил король Ладикэ, косясь на бальтинский меч.

— Как ты это делаешь, Ивар?! — вскричал в ответ Рагнер. — Как можешь пинать меня сейчас, когда конец уже близок?! Жадный, старый козел!

— Не фабыфайфя, Рагнер Раннор! — вскричал тот в ответ — он всё еще был напуган, но как король не мог допустить оскорблений в свою сторону.

Рагнер устало махнул рукой.

— Довольно с меня, Ивар. Не хочу больше с тобой препираться. Знаю: градоначальник у тебя. Завтра, к утру, мое серебро должно быть у ратуши, не то я снова подорву ворота города. Не приведешь мне градоначальника — я ухожу, а по дороге буду смеяться, ведь из-за жадности и нетерпеливости ты упускаешь из рук близкую победу. Давай, продолжай воевать — наемников и пушек у тебя много, но они есть и у твоих врагов. Я же до завтра оставлю здесь катапульты и людей, чтобы их охраняли, — остальное всё свое забираю. Бочонки всё равно пока бесполезны, ты знаешь: из них выйдет неплохие хлопушки, но через пару часов твои враги перестанут их бояться. Приведешь мне градоначальника раньше — будет лучше! — развернулся Рагнер и пошел к выходу.

Оставшись один, Ивар IX сначала перекрестился, а затем долго ходил по зале, звеня парадным мечом, что бился о доспехи. Минут через двенадцать ему донесли, что Рагнер Раннор уехал, а лодэтчане начинают возвращаться в центр города. Вздохнув, король Ивар приказал срочно снарядить охранителей и подать ему коня.

Через триаду часа король Ладикэ заходил в темно-красный дом на улице Благочестия, где должен был содержаться под стражей Ортлиб Совиннак. Будущее бывшего градоначальника прорисовалось по пути короля Ладикэ от крепости до особняка: Ивар Шепелявый намеревался пытать Совиннака, всё у него выведать и после уже решить — мириться с Рагнером или нет. Но в том доме короля ждала пренеприятнейшая неожиданность: охрана из тридцати человек была вырезана не более часа назад, Гюс Аразак и Ортлиб Совиннак исчезли. В парадной зале, на орензской звезде, алела нарисованная кровью большая буква «А» с мечом на последнем вертикальном штрихе, а рядом лежал свиток. Король Ивар взял его, стал изучать карту с подземным ходом и вскоре начал улыбаться, убедившись, что бумаги неподдельные. Было там и письмо.

«Прошу извинить, Ваше Величество, за беспорядок. Умирать я никогда не намеревался и позаботился о своем спасении. Однако у меня есть веские причины желать кары для герцога Лиисемского. За мое разорение, за лишение меня должности после двадцати двух лет честной службы, да и за многую другую неблагодарность, я выполню данное вам обещание. Начало второго подземного хода в оружейной, у камина. Не пытайтесь открыть ту дверь, не то герцог Альдриан поймет по поврежденным меткам, что в замке засада. Если ничто не насторожит его, то он обязательно вернется в замок перед битвой войск за Элладанн, как и должно вождю. Прошу еще раз простить, что ваши люди погибли, но я не могу допустить каких-либо причин, мешающих моему воссоединению с освобожденной и несчастной супругой, которая сейчас как никогда нуждается во мне.

Нижайше кланяюсь Вашему Величеству. Ортлиб Совиннак».

________________

За пару часов до этого Маргарита очнулась на руках у дядюшки Жоля и не сразу узнала его без бородки. Розовой дымки более не было, но девушка чувствовала себя столь слабой и аморфной, словно в ее теле не осталось костей. Ее глаза слепил яркий солнечный свет, по лицу текло что-то жаркое, щеки будто легонечко трогали бабочки.

— Это я, дочка, — тормошил племянницу Жоль Ботно, звонко шлепая ее по щекам и поливая ее лицо холодной водой из фляги. — Не признала без бороды? Не боися, я это, я, родная… Всё окончалося…

— Рааагнер, — в отчаянии прошептала Маргарита. — Где Рагнер Раннор?

— Этот мерзавец больше́е и пальцум тебя не коснется, не боися. Твой супруг обо всем позаботился. Сожгут на костру Лодэтского Дьявула всем нам на потеху. И тебе точна, поди, истинна правда враз полегчает…

Маргарита начала беззвучно плакать, с ужасом понимая, что ее всё-таки спасли. Иначе понимая ее слезы, дядя Жоль утер собственный глаз и поцеловал племянницу в лоб.

— Окончалося, дочка! — с чувством произнес он. — Чего бы он тама с тобою не делывал, всё окончалось! Ты с нами… Скоро в новом дому уж будём: часику через трое, а то и меньше́е. Тама, кудова мы езжаем, там никто нас не сыщет. Тама мы все: и братья твои, и сестрицы, — все уж тама. Даже дед наш Звездочку тудова уж поди свез. Все мы в неопасности. И ты с нами тож будёшь…

— Отпусти меня, — еле слышно выговорила Маргарита. — Я хочу к нему… Отвези меня назад…

— Да, кажись, ты и не понимашь вовсе, чего я тебе молвлю, — снова поцеловал ее дядя Жоль в лоб. — Не пришлась еще в себя, дочка… Ничего, — погладил он ее щеку. — Многого говорить всё равно нету времяней: после наговоримся. Ты всё ж таки поспи еще.

Он усадил Маргариту, как в кресло, на тюфяк и набросил на нее бежевый дорожный плащ Ортлиба Совиннака. Голова несчастной, освобожденной пленницы сама повернулась в сторону, и сперва ей показалось, что она увидела божество, созданное из снега, солнечных лучей и сияния звезд: на красивейшем белом коне с золотистой гривой (этому сказочному коню не хватало только крыльев) сидел рыцарь в блестящих доспехах и нарамнике лилейного цвета, на каком четыре золотых льва с копьями в лапах ограждали синий меридианский крест. И сбрую коня, и облачение воителя усыпали сапфиры, хризолиты и топазы; парчовая нить искусной вышивки текла меж ними извитой золотой рекой, а светлые доспехи то переливались перистыми разводами, то мерцали позолотой, то темнели чеканными узорами. Несколько всадников в белых одеяниях с синими меридианскими звездами на плечах окружали знатного рыцаря — это были воины-монахи Святой Земли Мери́диан, воины веры, давшие обет целомудрия, и увидеть их тоже было большой редкостью, но Маргарита продолжала рассматривать «божество». Из-за обветренной и загорелой, как у землероба, кожи мужчина выглядел старше своих тридцати семи лет, в остальном он имел исключительно благородные черты лица: тонкий, удлиненный нос с легкой горбинкой, узкий и твердый подбородок, изгиб губ в форме лука Амура и выразительные черные глаза, оттененные естественной краской; в его густых, вьющихся мелкими волнами, черных волосах блестели серебристо-седые змейки. Он носил шпоры с колесиком в виде меридианской звезды, — и это означало, что его имя внесли в «Книгу Гордости», а сам он является героем Меридеи.

«Неужели принц Баро́? — догадалась Маргарита. — Баро́йский Лев? Венценосный правитель княжества, что вокруг Святой Земли Мери́диан? Один из самых богатых людей Меридеи и один самых лучших рыцарей, уже четыре раза побывавший в Сольтеле…»

Этот статный, овеянный самой светлой славой воин приблизился к повозке, где полулежала закутанная в плащ девушка, и галантно поклонился ей с прижатой к сердцу рукой, что гласило о его готовности быть ее защитником. Имей Маргарита силы, чтобы протянуть руку для поцелуя, то она стала бы прекрасной дамой самого принца и героя.

— Адальбе́рти Баро́, — представился рыцарь на меридианском. — Я даю вам слово, госпожа Совиннак, что за вашу честь лично поквитаюсь с Лодэтским Дьяволом. А сейчас имею удовольствие сопроводить вас в безопасное место, где вы будете под защитой княжества Баро́.

Маргарита в отчаянии закрыла глаза. Она слышала, как принц Баро дает какие-то распоряжения, но не слушала его. Ее разум отказывался верить в случившееся — она твердила себе, что это всё просто ужасный сон, а вскоре девушка и впрямь вновь уснула. Принц Адальберти порой поглядывал на красавицу и на ее умиротворенное лицо. Он слегка улыбался при виде ее сладкого, детского сна и тут же сжимал губы от злости, думая о сотворенном над ней насилии в более чем в двадцатидневном плену. Высоконравственный рыцарь не собирался спускать с рук это преступление герцогу Рагнеру Раннору.

________________

В третий раз Маргарита проснулась сама и увидела большие, яркие звезды на ночном небе. Дядя Жоль нес ее на руках к незнакомому дому, на порог какого выходили Синоли, Беати и Филипп. Еще появились Марлена и дед Гибих. Все они обступили Жоля Ботно и ослабевшую, несчастную девушку на его руках. Они гладили Маргариту, радовались ее возвращению, улыбались. В доме замелькала вереница других лиц: тараторившая Ульви с двумя хныкавшими младенцами на руках, безмолвный Нинно с пронзительным взглядом, тетка Клементина и Оливи с одинаковыми торжествующими улыбками на одинаковых ртах, без слов говорившими ей, что она дуреха. Были там и Залия со своим малышом, и Деора Себесро. Четыре борзые собаки крутились здесь же. В углу, закинув нога на ногу, сидел с прямой спиной манерный Огю Шотно. Без конца кто-то из них что-то болтал и трогал Маргариту, а она хотела им всем кричать, чтобы они оставили ее в покое и в ее одиноком горе от этого несвоевременного спасения.

— Я спать хочу, — выдавила из себя Маргарита — и дядя к ее облегчению понес ее наверх. Марлена пошла следом.

Конец ознакомительного фрагмента.