Ким

Редьярд Джозеф Киплинг, 1901

Перед Вами величайшее творение Киплинга – роман «Ким», в котором выражена любовь автора к Индии, стране его детства и юности. Марк Твен говорил об этой книге, что ее всю пропитывает «глубокое и тонкое очарование Индии». Герой книги Кимбол О’Хара – сирота, сын солдата-ирландца, служившего в индийской армии. Он – подросток, выросший в среде индийцев, органично в нее вошедший, усвоивший как лучшие, так и не самые хорошие привычки и традиции страны. Ким чувствует себя как рыба в воде в караван-сараях, на шумных базарах и улицах, на большой дороге, по которой он идет вместе со своим товарищем по путешествию – тибетским ламой. Действие романа происходит на территории Индии и Пакистана, где сталкиваются интересы двух великих держав: России и Великобритании. Спецслужбы этих государств ведут Большую Игру за влияние во Внутренней Азии. Попав в поле зрения английской разведки, Ким вливается в ее ряды…

Глава II

Кто цепи гордости порвет,

Кто зверя и людей поймет,

Души всего Востока тот

Коснется здесь, в Камакуре.

«Будда в Камакуре»

Они вошли в похожий на крепость вокзал, темный на исходе ночи; электрические фонари горели только на товарном дворе, где производятся работы по крупным хлебным перевозкам Северной Индии.

— Это работа дьяволов! — произнес лама и отпрянул назад, ошеломленный глубоким гулким мраком, мерцанием рельсов между бетонными платформами и переплетом ферм над головой. Он стоял в гигантском каменном зале, пол которого, казалось, был вымощен трупами, закутанными в саваны; это были пассажиры третьего класса, взявшие билеты вечером и теперь спавшие в залах ожидания. Уроженцам Востока все часы в сутках кажутся одинаковыми, и пассажирское движение регулируется в соответствии с этим.

— Сюда-то и приходят огненные повозки. За этой дыркой, — Ким показал на билетную кассу, — стоит человек, который даст тебе бумажку, чтобы доехать до Амбалы.

— Но мы едем в Бенарес, — нетерпеливо возразил лама.

— Все равно. Пускай хоть в Бенарес. Скорей — она подходит!

— Возьми этот кошелек.

Лама, менее привыкший к поездам, чем он утверждал, вздрогнул, когда поезд, отходивший в 3:25 утра на юг, с грохотом подошел к вокзалу. Спящие проснулись, и вокзал огласился шумом и криками, возгласами продавцов воды и сластей, окриками туземных полицейских и пронзительным визгом женщин, собиравших свои корзинки, семьи и мужей.

— Это — поезд, только поезд. Сюда он не дойдет. Подожди.

Изумленный необычайным простодушием ламы (который отдал ему кошелек, полный рупий), Ким попросил билет до Амбалы и уплатил за него. Заспанный кассир, ворча, выкинул билет до ближайшей станции, расположенной на расстоянии шести миль от Лахора.

— Нет, — возразил с усмешкой Ким, рассмотрев билет, — с деревенскими эта штука, пожалуй, пройдет, но я живу в Лахоре. Ловко придумал, бабу. Теперь давай билет до Амбалы.

Бабу, нахмурившись, выдал нужный билет.

— Теперь другой, до Амритсара, — сказал Ким, не собиравшийся мотать деньги Махбуба Али на такое безрассудство, как плата за проезд до Амбалы. — Стоит столько-то. Сдачи столько-то. Я знаю все, что касается поездов… Ни один йоги так не нуждался в челе, как ты, — весело заявил он сбитому с толку ламе. — Не будь меня, они вышвырнули бы тебя в Миян-Мире. Проходи сюда! Пойдем! — он вернул деньги, оставив себе в качестве комиссионных — неизменных азиатских комиссионных — только по одной ане с каждой рупии, заплаченной за билет в Амбалу.

Лама топтался у открытой двери переполненного вагона третьего класса.

— Не лучше ли пойти пешком? — нерешительно промолвил он.

Дородный ремесленник-сикх высунул наружу бородатое лицо.

— Боится он, что ли? Не бойся! Помню, я сам раньше боялся поезда. Входи! Эту штуку устроило правительство.

— Я не боюсь, — сказал лама. — А у вас найдется место для двоих?

— Тут и для мыши места не хватит, — взвизгнула жена зажиточного земледельца — джата индуистского вероисповедания из богатого Джаландхарского округа.

В наших ночных поездах меньше порядка, чем в дневных, где очень строго соблюдаются правила, требующие, чтобы мужчины и женщины сидели в разных вагонах.

— О мать моего сына, мы можем потесниться, — промолвил ее муж, человек в синей чалме. — Возьми ребенка. Это, видишь ли, святой человек.

— Я уж и так семью-семьдесят свертков на руках держу! Может, пригласишь его сесть ко мне на колени, бесстыдник?

От мужчин только этого и дождешься! — она огляделась кругом, ожидая сочувствия. Проститутка из Амритсара, сидевшая у окна, фыркнула из-под головного покрывала.

— Входи! Входи! — крикнул жирный ростовщик-индус с обернутой в ткань счетной книгой под мышкой и добавил с елейной улыбкой: — Надо быть добрым к беднякам.

— Ну да, за семь процентов в месяц под залог нерожденного теленка, — промолвил молодой солдат-догра, ехавший на юг, в отпуск.

Все рассмеялись.

— Он пойдет до Бенареса? — спросил лама.

— Конечно. Иначе к чему нам ехать в нем? Входи, а то останемся, — кричал Ким.

— Глядите! — взвизгнула амритсарская девица. — Он никогда не ездил в поезде. О, глядите!

— Ну, лезь, — промолвил земледелец, протягивая большую смуглую руку и втаскивая ламу. — Вот и ладно, отец.

— Но… но… я сяду на полу. Сидеть на лавке противно уставу, — говорил лама. — К тому же у меня от этого затекают ноги.

— Я говорю, — начал ростовщик, поджимая губы, — что нет ни одного праведного закона, которого мы не нарушили бы из-за этих поездов. К примеру, вот мы сидим здесь с людьми всех каст и племен.

— Да, и с самыми непристойными бесстыдницами, — промолвила его жена, хмурясь на амритсарскую девицу, строившую глазки молодому сипаю.

— Я говорил, лучше бы нам ехать по тракту, в повозке, — сказал муж, — тогда бы мы и денег немного сберегли.

— Ну да, чтобы за дорогу истратить на пишу вдвое больше того, что удалось бы сберечь. Об этом говорено и переговорено десять тысяч раз.

— Еще бы, десятью тысячами языков, — проворчал он.

— Уж если нам, бедным женщинам, и поговорить нельзя, так пусть нам помогут боги! Ох! Он, кажется, из тех, что не должны смотреть на женщину и отвечать ей. — Лама, связанный своим уставом, не обращал на нее ни малейшего внимания. — А ученик тоже из таких?

— Нет, мать, — выпалил Ким, — если женщина красива, а главное — милосердна к голодному.

— Ответ нищего, — со смехом сказал сикх. — Сама виновата, сестра!

Ким умоляюще сложил руки.

— Куда ты едешь? — спросила женщина, протягивая ему половину лепешки, вынутой из засаленного свертка.

— До самого Бенареса.

— Вы, должно быть, скоморохи? — предположил молодой солдат. — Не покажете ли нам какие-нибудь фокусы, чтобы скоротать время? Почему этот желтый человек не отвечает?

— Потому, что он святой, — свысока произнес Ким, — и думает о вещах, которые для тебя сокрыты.

— Это возможно. Мы, лудхиянские сикхи, — он раскатисто проговорил эти слова, — не забиваем себе головы богословием. Мы сражаемся.

— Сын брата моей сестры служит наиком (капралом) в этом полку, — спокойно промолвил ремесленник-сикх. — В этом полку есть роты из догр. — Солдат воззрился на него, ибо догры другой касты, чем сикхи, а ростовщик захихикал.

— Для меня все одинаковы, — сказала девица из Амритсара.

— Этому можно поверить, — язвительно фыркнула жена земледельца.

— Да нет же, но все, что служат сиркару с оружием в руках, составляют братство, если можно так выразиться. Братство касты — это одно, но кроме этого, — она робко огляделась кругом, — есть узы палтана — полка, не правда ли?

— У меня брат в джатском полку, — сказал земледелец. — Догры — хорошие люди.

— По крайней мере, сикхи твои держались такого мнения, — проговорил солдат, хмурясь на сидевшего в углу безмолвного старика. — Именно так думали твои сикхи, когда две наши роты пришли им на помощь в Пирзаи-Котале; восемь афридийских знамен торчали тогда на гребне. С тех пор еще и трех месяцев не прошло.

Он рассказал о военных действиях на границе, во время которых догрские роты лудхиянских сикхов хорошо себя показали.

Амритсарская девица улыбнулась; она понимала, что рассказчик стремится вызвать ее одобрение.

— Увы! — произнесла жена земледельца, когда солдат кончил. — Значит, деревни их были сожжены и маленькие дети остались без крова?

— Они уродовали наших убитых. После того как мы, солдаты сикхского полка, проучили их, они заплатили большую дань. Вот как все это было… Это что? Не Амритсар ли?

— Да, и здесь прокалывают наши билеты, — сказал ростовщик, шаря у себя за кушаком.

Фонари бледнели при свете зари, когда контролер-метис начал обход. На Востоке, где люди засовывают свои билеты во всякие необычные места, проверка билетов тянется долго. Ким показал свой билет, и ему велели выходить.

— Но я еду в Амбалу, — заспорил он, — я еду с этим святым человеком.

— Можешь ехать хоть в джаханнам, мне-то что? Этот билет только до Амритсара. Пошел вон!

Ким разразился потоком слез, уверяя, что лама ему отец и мать, что он, Ким, опора его преклонных лет и что лама умрет без его помощи. Весь вагон упрашивал контролера смилостивиться (особенное красноречие проявил ростовщик), но контролер вытащил Кима на платформу. Лама моргал глазами: он не в силах был понять, что происходит, а Ким еще громче рыдал за окном вагона.

— Я очень беден. Отец мой умер, мать умерла. О милостивцы, если я здесь останусь, кто будет ухаживать за этим стариком?

— Что… что это такое? — повторял лама. — Он должен ехать в Бенарес. Он должен ехать со мною вместе. Он мой чела. Если нужно уплатить деньги…

— О, замолчи! — прошептал Ким. — Разве мы раджи, чтобы швыряться добрым серебром, когда люди вокруг так добры.

Амритсарская девица вышла, захватив свои свертки, и Ким устремил на нее внимательный взор. Он знал, что подобные женщины обычно щедры.

— Билет, маленький билетик до Амбалы, о Разбивающая Сердца! — Она рассмеялась. — Неужели и ты не милосердна?

— Святой человек пришел с Севера?

— Он пришел издалека, с самого далекого Севера, с Гор, — воскликнул Ким.

— Теперь на Севере снег лежит в горах между соснами. Мать моя была родом из Кулу. Возьми себе билет. Попроси его благословить меня.

— Десять тысяч благословений, — завизжал Ким. — О святой человек! Женщина подала нам милостыню, женщина с золотым сердцем, так что я смогу ехать вместе с тобой. Побегу за билетом.

Девица взглянула на ламу, который машинально вышел на платформу вслед за Кимом. Он наклонил голову, чтобы не смотреть на нее, и забормотал что-то по-тибетски, когда она уходила с толпой.

— Легко добывают, легко и тратят, — ядовито проговорила жена земледельца.

— Она приобрела заслугу, — возразил лама. — Наверное, это была монахиня.

— В одном Амритсаре тысяч десять таких монахинь. Иди обратно, старик, не то поезд уйдет без тебя, — прокричал ростовщик.

— Хватило не только на билет, но и на чуточку пищи, — сообщил Ким, прыгая на свое место. — Теперь ешь, святой человек. Гляди! День наступает.

Золотые, розовые, шафранные, алые курились утренние туманы над плоскими зелеными равнинами. Весь богатый Пенджаб открывался в блеске яркого солнца. Лама слегка отклонялся назад при виде мелькающих телеграфных столбов.

— Велика скорость этого поезда, — сказал ростовщик с покровительственной усмешкой. — Мы отъехали от Лахора дальше, чем ты успел бы пройти за два дня. Вечером приедем в Амбалу.

— Но оттуда еще далеко до Бенареса, — устало молвил лама, жуя предложенные Кимом лепешки. Все пассажиры развязали свои узлы и принялись за утреннюю еду. Потом ростовщик, земледелец и солдат набили себе трубки и наполнили вагон удушливым, крепким дымом; они сплевывали и кашляли с наслаждением. Сикх и жена земледельца жевали пан, лама нюхал табак и перебирал четки, а Ким, скрестив ноги, улыбался, радуясь приятному ощущению в полном желудке.

— Какие у вас в Бенаресе реки? — неожиданно спросил лама, обращаясь ко всему вагону вообще.

— У нас есть Ганга, — ответил ростовщик, когда тихое хихиканье умолкло.

— А еще какие?

— Какие же еще, кроме Ганга?

— Нет, я имел в виду некую Реку Исцеления.

— Это и есть Ганга. Кто искупается в ней, очистится и пойдет к богам. Я трижды совершал паломничество на Гангу, — он гордо оглянулся кругом.

— Ты в этом нуждался, — сухо сказал молодой сипай, и смех путешественников обратился на ростовщика.

— Очиститься… чтобы вернуться к богам, — пробормотал лама, — и вновь вращаться в круговороте жизни, будучи по-прежнему привязанным к Колесу! — Он с раздражением покачал головой. — Но, может быть, здесь ошибка. Кто же вначале сотворил Гангу?

— Боги. Какую из известных нам вер исповедуешь ты? — спросил ростовщик, сбитый с толку.

— Я следую Закону, Всесовершенному Закону. Так, значит, боги сотворили Гангу? Что это были за боги?

Весь вагон в изумлении смотрел на него. Никто не понимал, как это можно не знать о Ганге.

— Какому… какому богу ты поклоняешься? — спросил, наконец, ростовщик.

— Слушайте! — произнес лама, перекладывая четки из одной руки в другую. — Слушайте, ибо я буду говорить о нем! О народ Хинда, слушай!

Он начал рассказывать историю владыки Будды на языке урду, но, увлеченный своими мыслями, перешел на тибетский и стал приводить монотонные тексты из одной китайской книги о жизни Будды. Мягкие, веротерпимые люди благоговейно смотрели на него. Вся Индия кишит святыми, бормочущими проповеди на незнакомых языках; фанатиками, потрясенными и снедаемыми огнем религиозного рвения; мечтателями, болтунами и ясновидцами. Так было от начала времен и так будет до конца.

— Хм! — произнес солдат из полка лудхиянских сикхов. — В Пирзан-Котале рядом с нами стоял мусульманский полк и в нем служил какой-то ихний жрец, — помнится, он был наиком, — так вот, когда на него накатывало, он пророчествовал. Но бог хранит всех безумных. Начальство многое спускало этому человеку.

Лама, вспомнив, что он находится в чужой стране, опять перешел на урду.

— Послушайте рассказ о Стреле, которую владыка наш выпустил из лука, — сказал он. Это гораздо больше отвечало вкусам присутствующих, и они с любопытством выслушали его рассказ.

— А теперь, о народ Хинда, я иду искать эту Реку. Не можете ли вы указать мне путь, ибо все мы, и мужчины, и женщины, живем во зле?

— Ганга, только Ганга смывает грехи, — пронеслось по всему вагону.

— Однако у нас в Джаландхаре тоже добрые боги, уж это так, — сказала жена земледельца, выглядывая из окна. — Смотрите, как они благословили хлеба.

— Обойти все реки в Пенджабе — немалое дело, — промолвил ее муж. — С меня хватит и той речки, которая покрывает мое поле хорошим илом, и я благодарю Бхумию, бога усадьбы, — он дернул узловатым бронзовым плечом.

— Ты думаешь, наш владыка заходил так далеко на север? — сказал лама, обращаясь к Киму.

— Возможно, — успокоительно ответил Ким, выплевывая красный сок пана на пол.

— Последним из великих людей, — авторитетно произнес сикх, — был Сикандар Джал кары (Александр Македонский). Он вымостил улицы Джаландхара и построил большой водоем около Амбалы. Мостовая держится до сего дня, и водоем тоже уцелел. Я никогда не слыхал о твоем боге.

— Отрасти волосы и говори на пенджаби, — шутливо обратился молодой солдат к Киму, цитируя северную поговорку. — Этого достаточно, чтобы стать сикхом. — Но он сказал это не очень громко.

Лама вздохнул и погрузился в созерцание. Он казался темной бесформенной массой. Когда среди общего говора наступали паузы, слышалось низкое монотонное гудение: «Ом мани падме хум! Ом мани падме хум!» — и стук деревянных четок.

— Это утомляет меня, — сказал он, наконец. — Быстрота и стук утомляют меня. Кроме того, мой чела, не пропустили ли мы нашу Реку?

— Успокойся, успокойся, — говорил Ким. — Разве Река не вблизи Бенареса? А мы еще далеко от этого места.

— Но если наш владыка был на Севере, так, может, это одна из тех речек, через которые мы переезжали?

— Не знаю.

— Но ты был послан мне, — был ты мне послан или нет? — за те заслуги, которые я приобрел там, в Сач-Зене. Ты пришел из-за пушки, двуликий… и в двух одеждах.

— Молчи. Здесь нельзя говорить об этих вещах, — зашептал Ким. — Один я был там. Подумай — и ты вспомнишь. Только мальчик… мальчик-индус… у большой зеленой пушки.

— Но разве там не было англичанина с белой бородой, святого человека среди священных изображений, который сам укрепил мою веру в Реку Стрелы?

— Он… мы… пошли в Аджаиб-Гхар, в Лахоре, чтобы там помолиться богам, — объяснил Ким окружающим, которые, не стесняясь, прислушивались к ним. — И сахиб из Дома Чудес говорил с ним, — да, это истинная правда, — как с братом. Он очень святой человек, родом издалека, из-за Гор. Отдохни! В положенное время мы приедем в Амбалу.

— Но Река… Река моего исцеления?

— И тогда, если хочешь, мы пешком пойдем искать эту Реку. Так, чтобы ничего не пропустить, ни одного самого маленького ручейка на полях.

— Но у тебя свое собственное искание? — Лама, очень довольный, что так ясно все помнит, сел прямо.

— Да, — подтвердил Ким, ободряя его. Мальчик был совершенно счастлив тем, что куда-то едет, жует пан и видит новых людей в большом благожелательном мире.

— Это был Бык, Красный Бык, который придет, чтобы помочь тебе и увести тебя… куда? Я позабыл. Красный Бык на зеленом поле, не так ли?

— Нет, он никуда меня не уведет, — сказал Ким. — Это я просто сказку тебе рассказал.

— Что такое? — жена земледельца наклонилась вперед, и браслеты на руках ее звякнули. — Или вы оба видите сны? Красный Бык на зеленом поле, который уведет тебя на небо… так, что ли? Это было видение? Кто-нибудь это предсказал? В нашей деревне, за городом Джаландхаром, есть красный бык, и он пасется, где хочет, на самых зеленых наших полях!

— Подай только бабе старухину сказку, а птице-ткачу листок и нитку — и они наплетут всяких чудес, — сказал сикх. — Всех святых людей посещают видения, а ученики, следуя святым, тоже выучиваются этому.

— Ведь это был Красный Бык на зеленом поле? — повторил лама. — Возможно, что в какой-нибудь из прежних жизней своих ты приобрел заслугу, и Бык придет, чтобы вознаградить тебя.

— Нет, нет… это мне просто сказку рассказали… наверное, в шутку. Но я буду искать Быка вокруг Амбалы, а ты поищешь свою Реку и отдохнешь от стука поезда.

— Возможно, Бык знает, что он послан указать путь нам обоим, — с детской надеждой промолвил лама. Потом он обратился к присутствующим, указывая на Кима: — Он только вчера был послан мне. Я думаю, что он не от мира сего.

— Видала я много нищих и святых, но такого йоги с таким учеником еще не видывала, — сказала женщина.

Муж ее легонько тронул пальцем свой лоб и улыбнулся. Но, когда лама принялся за еду, все они стали предлагать ему лучшее, что у них было.

В конце концов усталые, сонные и запыленные, они прибыли на вокзал города Амбалы.

— Мы приехали сюда по делам одной тяжбы, — сказала жена земледельца Киму. — Мы остановимся у младшего брата двоюродной сестры моего мужа. Во дворе найдется место для тебя и твоего йоги. А что, он… он благословит меня?

— О святой человек! Женщина с золотым сердцем хочет дать нам приют на ночь. Эта южная страна — страна милосердия. Вспомни, как нам помогали с самого утра.

Лама, благословляя женщину, наклонил голову.

— Пускать в дом младшего брата моей двоюродной сестры всяких бродяг… — начал муж, вскидывая на плечо тяжелую бамбуковую дубинку.

— Младший брат твоей двоюродной сестры до сих пор должен двоюродному брату моего отца часть денег, истраченных на свадьбу дочери, — резко сказала женщина. — Пусть он спишет с этого долга стоимость их пропитания. Йоги, наверно, будет просить милостыню.

— Еще бы, я прошу милостыню вместо него, — подтвердил Ким, стремившийся прежде всего найти ночлег для ламы, с тем чтобы самому отыскать англичанина Махбуба Али и отделаться от родословной белого жеребца.

— А теперь, — сказал он, когда лама устроился во внутреннем дворе зажиточного индуистского дома, позади военного поселка, — я ненадолго уйду, чтобы… чтобы… купить на базаре еды. Не выходи наружу, покуда я не вернусь.

— Ты вернешься? Ты обязательно вернешься? — старик схватил его за руку. — И ты вернешься в том же самом образе? Разве сейчас уже поздно идти искать Реку?

— Слишком поздно и слишком темно. Успокойся, подумай, как далеко ты уже отъехал — на целых сто миль от Лахора.

— Да, а от моего монастыря еще дальше. Увы! Мир велик и страшен.

Ким выскользнул и удалился. Никогда еще столь незаметная фигурка не носила на своей шее свою судьбу и судьбу десятков тысяч других людей. Указания Махбуба Али почти не оставляли сомнений в том, где именно находится дом англичанина; какой-то грум, отвозивший хозяйский шарабан из клуба домой, дал Киму дополнительные сведения. Оставалось только разыскать самого этого человека, и Ким, проскользнув через садовую изгородь, спрятался в пушистой траве близ веранды. Дом сверкал огнями, и слуги двигались в нем среди накрытых столов, уставленных цветами, хрусталем и серебром.

Вскоре из дома вышел англичанин, одетый в черный костюм и белую рубашку. Он напевал какой-то мотив. Было слишком темно, чтобы рассмотреть его лицо, и Ким, по обычаю нищих, решил испробовать старинную уловку.

— Покровитель бедных!

Человек обернулся на голос.

— Махбуб Али говорит…

— Ха! Что говорит Махбуб Али? — он даже не взглянул на говорившего, и Киму стало ясно, что он знает, о чем идет речь.

— Родословная белого жеребца вполне установлена.

— Чем это доказано? — англичанин перешел к шпалерам из роз, окаймлявшим аллею.

— Махбуб Али дал мне вот это доказательство, — Ким швырнул в воздух комочек бумаги, и он упал на дорожку рядом с человеком, который наступил на него ногой, увидев, что из-за угла выходит садовник. Когда слуга ушел, он поднял комочек, бросил на землю рупию — Ким услышал звон металла — и зашагал к дому, ни разу не оглянувшись. Ким быстро поднял монету; впрочем, несмотря на условия своего воспитания, он был истым ирландцем и считал серебро наименее важным элементом всякой игры. Чего он всегда хотел, так это наглядно узнавать, к каким результатам приводит его деятельность; поэтому, вместо того чтобы ускользнуть прочь, он лег на траву и, как червь, пополз к дому.

Он увидел — индийские бунгало открыты со всех сторон, — что англичанин, вернувшись в расположенную за углом веранды заваленную бумагами и портфелями туалетную комнату, служившую также кабинетом, сел читать послание Махбуба Али. Лицо его, ярко освещенное керосиновой лампой, изменилось и потемнело, и Ким, подобно всем нищим привыкший следить за выражением лиц, отметил это.

— Уил! Уил, милый! — прозвучал женский голос. — Иди в гостиную. Они вот-вот приедут.

— Уил! — снова прозвучал голос пять минут спустя. — Он приехал. Я слышу, как солдаты едут по аллее.

Человек выскочил наружу без шляпы, а в это время у веранды остановилось большое ландо, вслед за которым ехали четыре туземных кавалериста, и из него вышел высокий черноволосый человек, прямой как стрела. Впереди шел молодой любезно улыбавшийся офицер. Ким лежал на животе, почти касаясь высоких колес. Хозяин и черный незнакомец обменялись двумя фразами.

— Конечно, сэр, — быстро проговорил молодой офицер. — Все обязаны ждать, если дело касается лошади.

— Мы задержимся не больше чем на двадцать минут, — сказал знакомый Кима, — А вы будьте за хозяина, занимайте гостей и все такое.

— Велите одному из солдат подождать, — сказал высокий человек, и оба они прошли в туалетную комнату, а ландо покатило прочь. Ким видел, как головы их склонились над посланием Махбуба Али, и слышал их голоса: один голос был тихий и почтительный, а другой решительный и резкий.

— Дело идет не о неделях, а о днях, чуть ли не о часах, — произнес старший. — Я давно уже ожидал этого, но вот эта штука, — он хлопнул по записке Махбуба Али, — решает дело. Кажется, у вас сегодня обедает Гроган?

— Да, сэр, и Маклин тоже.

— Отлично. Я сам поговорю с ними. Дело, конечно, будет доложено Совету, но здесь случай такого рода, что мы имеем право действовать немедленно. Предупредите Пиндскую и Пешаварскую бригады. Это внесет путаницу в расписание летних смен, но тут уже ничего не поделаешь. Вот что получается, если их сразу же не проучить хорошенько. Восьми тысяч, пожалуй, хватит.

— Как насчет артиллерии, сэр?

— Я посоветуюсь с Маклином.

— Так, значит, война?

— Нет, карательная экспедиция. Когда чувствуешь себя связанным действиями своего предшественника…

— Но, быть может, С.25-й солгал?

— Он подтверждает донесение другого лица. В сущности, они уже шесть месяцев назад показали свои когти. Но Девениш утверждал, что имеются шансы на мир. Конечно, они воспользовались этим, чтобы пополнить свои силы. Немедленно отправьте эти телеграммы… новый шифр, не старый — мой и Уортонов. Не думаю, что нам нужно заставлять дам ожидать нас дольше. Все остальное мы обсудим за послеобеденными сигарами. Я не сомневался, что так и будет. Карательная экспедиция — не война.

Когда кавалерист отъехал, Ким пробрался к задней половине дома, где он, основываясь на своем лахорском опыте, ожидал получить пишу и… информацию. Кухня кишела возбужденными поварятами, один из которых толкнул его.

— Ай, — взвизгнул Ким, притворяясь плачущим, — я только пришел помыть тарелки, чтобы меня за это накормили.

— Вся Амбала сюда устремилась за этим же. Убирайся отсюда! Они сейчас суп кушают. Ты думаешь, что нам, слугам Крейтона-сахиба, нужна чужая помощь при большом обеде?

— А это очень большой обед? — спросил Ким, косясь на блюда.

— Еще бы. А главный гость не кто иной, как сам джанг-и-лат-сахиб (главнокомандующий).

— Хо! — издал Ким гортанный возглас изумления. Он узнал все, что хотел, и, когда поваренок отвернулся, ушел прочь.

— И вся эта суматоха, — сказал он себе, по своему обыкновению думая на хиндустани, — происходит из-за родословной какой-то лошади. Махбубу Али надо бы поучиться лгать у меня. Всякий раз, как я передавал поручения, они касались женщин. Теперь — мужчин. Тем лучше. Высокий человек сказал, что они пошлют большую армию наказывать кого-то… где-то там… Вести пойдут в Пинди и Пешавар. И пушки будут. Надо мне было подползти поближе. Новости важные!

Вернувшись, он увидел, что младший брат двоюродной сестры земледельца во всех подробностях обсуждает семейную тяжбу вместе с земледельцем, его женой и несколькими приятелями, а лама дремлет. После ужина кто-то передал ему хукку, и Ким чувствовал себя почти мужчиной, посасывая гладкую кокосовую скорлупу; он высунул ноги наружу, под свет луны, то и дело щелкал языком и вставлял в разговор свои замечания. Хозяева были с ним чрезвычайно любезны, ибо жена земледельца рассказала им, что ему привиделся Красный Бык и что он, по всей вероятности, явился из другого мира. Кроме того, лама служил предметом великого и благоговейного любопытства. Позже зашел домашний жрец, старый веротерпимый сарсатский брахман, и, само собой разумеется, завел богословский диспут с целью произвести впечатление на все семейство. Конечно, в вопросах веры все держали сторону жреца, но лама был гостем и новым человеком. Его мягкая доброта, внушающие почтение китайские цитаты, звучавшие как заклинания, приводили собравшихся в полный восторг, и в этой благожелательной атмосфере он, расцветший как лотос Бодисатвы, стал рассказывать о своей жизни в великих Сачзенских горах, жизни, которую вел до того момента, когда, по его собственным словам, «встал, чтобы искать просветления».

Затем выяснилось, что в дни его мирской, суетной жизни он был мастером по составлению гороскопов, и домашний жрец попросил его описать свой метод. Каждый из них называл планеты именами, которые другой понять не мог, и показывал пальцем вверх на крупные, плывущие во мраке звезды. Хозяйские дети без помехи дергали его четки, и лама, совершенно позабыв об уставе, запрещающем смотреть на женщин, рассказывал о вечных снегах, об оползнях, заваленных проходах, отдаленных скалах, где люди находят сапфиры и бирюзу, и о той чудесной пересекающей горы дороге, которая в конце концов доходит до самого Великого Китая.

— Какого ты о нем мнения? — спросил тихонько земледелец, отводя в сторону жреца.

— Святой человек, поистине святой человек. Боги его — не боги, но стопы его стоят на Пути, — ответил тот. — А его способы составления гороскопов, хотя это и не твоего ума дело, мудры и точны.

— Скажи мне, — лениво промолвил Ким, — найду ли я своего Красного Быка на зеленом поле, как мне было обещано?

— Что ты знаешь о часе своего рождения? — спросил жрец, раздуваясь от важности.

— Я родился между первыми и вторыми петухами, в первую ночь мая.

— Какого года?

— Не знаю, но в час, когда я впервые вскрикнул, в Сринагаре, что находится в Кашмире, началось великое землетрясение. — Об этом Ким слышал от своей воспитательницы, а она, в свою очередь, от Кимбола О'Хары. Землетрясение ощущалось в Северной Индии и в Пенджабе, от него долгое время вели счет годам.

— Ай! — заволновалась одна из женщин. Это обстоятельство, казалось ей, подтверждало сверхъестественное происхождение Кима. — Кажется, дочь такого-то родилась в тот же день.

— И мать ее родила своему мужу четырех сыновей за четыре года — все прелестные мальчики! — воскликнула жена земледельца, сидевшая в тени, поодаль.

— Ни один человек, владеющий этой наукой, — сказал домашний жрец, — не забыл, в каких Домах пребывали планеты той ночью. — Он начал что-то чертить на пыльной земле двора. — Ты имеешь право не меньше, чем на половину Дома Быка. Что именно тебе пророчили?

— Наступит день, — начал Ким в восторге от произведенного впечатления, — и я буду возвеличен Красным Быком на зеленом поле, но сначала придут двое людей, которые все подготовят.

— Да, так всегда бывает в начале видения. Густая тьма медленно проясняется, и вот входит некто с метлой, чтобы приготовить место. Затем начинается видение. Ты говоришь, два человека? Да, да. Солнце, покинув Дом Быка, входит в Дом Близнецов. Отсюда двое людей из пророчества. Теперь поразмыслим… Принеси мне прутик, малыш.

Сдвинув брови, он чертил, стирал и вновь чертил в пыли таинственные знаки, к изумлению всех, кроме ламы, который, обладая тонким чувством такта, не позволял себе вмешиваться.

Через полчаса жрец с ворчаньем отбросил прутик.

— Хм! Вот что говорят звезды: через три дня придут два человека, чтобы все подготовить. За ними последует Бык, но знак над ним — знак войны и вооруженных людей.

— В нашем вагоне, когда мы ехали из Лахора, действительно был солдат из полка лудхиянских сикхов, — простодушно промолвила жена земледельца.

— Нет! Вооруженные люди; много сотен. Какая у тебя связь с войной? — спросил жрецу Кима. — Твой знак — красный и гневный знак войны, которая вот-вот должна начаться.

— Нет, нет, — серьезно возразил лама, — мы ищем мира и нашу Реку, — и только.

Ким улыбнулся, вспомнив о подслушанном им разговоре в туалетной комнате. Звезды действительно ему покровительствовали.

Жрец стер ногой грубый гороскоп.

— Больше этого я увидеть не могу. Через три дня к тебе придет Бык, мальчик мой.

— А моя Река? Река? — умолял лама. — Я надеюсь, что Бык обоих нас поведет к Реке.

— Увы, что касается этой чудодейственной Реки, брат мой, — ответил жрец, — такие вещи встречаются не часто.

Наутро, хотя их и убеждали остаться, лама настоял на том, чтобы уйти. Киму дали большой узел с хорошей пищей и чуть ли не три аны медью на путевые расходы, и все, произнося множество напутственных благословений, смотрели, как оба путника уходят на юг в предрассветных сумерках.

— Жаль, что эти люди и подобные им не могут освободиться от Колеса Всего Сущего, — сказал лама.

— Ну, нет, кабы только одни злые люди остались на земле, кто давал бы нам кров и пишу, — заметил Ким, весело ступая со своей ношей на спине.

— Вон там ручеек. Давай посмотрим, — сказал лама и, сойдя с белой дороги, пошел по полю, где наткнулся на целый выводок бродячих собак.