В Рим и обратно

Регина Лукашина, 2019

«В Рим и обратно» – роман-размышление от автора романа «Блеф во спасение». Известный кинорежиссёр Сергей Беспалов – в трудной ситуации: его новый фильм на патриотическую тему вызвал раздражение «элитной тусовки», супруга не стесняется открыто изменять. Покаяться и творить дальше «в тренде», примириться и сохранить «звёздный брак»? Или развестись и гордо уйти из профессии? Чтобы отвлечься и разобраться в себе, по совету друга он решил прибегнуть к услугам агентства, что инкогнито отправляет богатых и знаменитых в эксклюзивные туры в Европу. Причём в сопровождении гида-переводчика и психолога-консультанта в одном лице… Однако, от судьбы не уйдёшь. Три дня вечном городе Риме перевернут жизнь Сергея. Ведь работать под псевдонимом проводником для него там будет Карина Чичерина. Та самая девушка, кого он был вынужден бросить четверть века назад. Узнает ли режиссёр в таинственной незнакомке свою первую любовь? Выполнит ли чичероне свой профессиональный долг, помогая трезво оценить события и построить новые цели, или из мести направит клиента по гибельному пути? Неразрывная связь российской духовности с суровым благородством древних римлян, необычные прогулки по Вечному городу, поучительные параллели истории и гимн всепобеждающей любви – в новом увлекательном романе-размышлении Регины Лукашиной.

Глава 3

Четвёртый гарибальдиец

В скоростном поезде, летящем на север от Везувия в вечный город, она уютно угнездилась в кресле у окна и довольно быстро задремала с открытым ртом, забавно посапывая. Зеленоватые крыши соборов, бежевый песчаник стен, уютные сенные сараи и пасущиеся у телег лошади. Современный трактор, фырча, тащит за собой прицеп со впечатляющим урожаем тыквы. Целый час кряду, глядя на эту пастораль, он думал, что за полдня, кажется, прожил и получил пищи для размышлений больше, чем за целый прошлый год работы над фильмом, который выломал его из привычной жизни. То есть существования в привычных правилах и ограничениях, что удивительная женщина Маша назвала гипсовым слепком. И ему на память тоже пришли стихи. Строки, которые он в полудрёме слышал, погружаясь в дрёму под мягкое покачивание вагона. Строки, произнесённые тихим голосом автора этих строк. Однажды услышанные. Они в его грёзе повторялись вновь и вновь, переплетаясь и танцуя в обнимку с другой мыслью, что уже не давала ему покоя… Всё-таки где-то он её видел. Её, Машу… Кажется, её звали иначе, звонче и краше. Слышал, видел!.. Видел. Это движение руки, когда она перехватывает алым бархатом простенькой резинки белокурый хвостик волос, эту улыбку. Разве что, во сне он слышал, как хрустальный колокольчик её смеха замолкает, а стальная воля взрослой женщины выкатывает вперёд гаубицу спокойного и беспощадного тона… «Ты так похожа на Ларису Удовиченко!». Когда, кому он это говорил? Это было лишь однажды в его жизни. Но память вероломно насмехалась, задёргивая плотную кулису. Не время тебе туда. Не время.

«Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.

Есть разница меж них. И есть единство.

Одним вредит, других спасает плоть.

Неверье — слепота. А чаще — свинство.

Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.

Однако, интерес у всех различен.

Бог органичен. Да. А человек?

А человек, должно быть, ограничен».^[15]

Надо же… Очередь на выставку фаллосов и обычной порнографии. И в группах немецких туристов, английских эстетов, следующих путём Байрона, и путешественниц отечественного разлива, очевидный ажиотаж. Быть и там не побывать? Стыдно… Стадное чувство в классическом исполнении. Вазы с античной порнографией в Помпеях или Ван Гог в Амстердаме: им всё равно, становятся в очередь. Надо быть как все, не хуже, чем у других. Массовый культурный продукт эти травоядные сжуют так же, как любую пропаганду. Сказать — мне противно, я не хочу? Для этого надо иметь смелость бросить вызов бодливому дремотному обществу, а если хватит сил — ещё и увлечь их за собой, наступив на экономические интересы гида или любого прежнего пастыря. А не будет ли им, этим толстухам, стыдно перед мужьями, отцами и сыновьями рассказывать о том, где они провели два часа после выполнения основной прогулочной программы между сакральных руин города Помпеи? Впрочем, стыд, наверное, дело сугубо индивидуальное. Если грипп не даёт поднять головы, стыдно просить старика-отца принести молока и хлеба, ведь ему для этого придётся тащиться через весь город. Стыдно и горько до слёз, но ведь больше попросить некого… Одиночество — самый страшный враг для любого человека. А ему, здоровому и умному мужику в расцвете сил, не стыдно ли жалеть себя из-за того, что свора богатых бездельников узнала в его фильме своё уродливое отражение и зашлась в злобном трусливом лае? Не стыдно ли надевать тёмные очки из опасения, что простые русские бабы узнают его на улице Рима, начнут благодарить за его творчество и с горячим восторгом просить вместе сфотографироваться? Ведь это его зритель. Не его уже давно не благоверная супруга. А зритель, для кого он работает. Стыдно. Слюнтяй, тряпка… Может быть, ещё покаяться перед клубом паразитов, называющих себя посвящёнными в высокий эстетизм? Да ни за что. И не он ли сам виноват в том, что простые русские бабы остались стоять в очереди за фаллосами в 3D, а не взяли стоячие места на оперу Аида в декорациях терм Каракаллы. Хорош, защитник культуры нации. Расклеился, как брошенная кокотка, да ещё и няньку себе нанял, сопли утирать. Хватит. Запой окончен. Лейтенант Беспалов, подъём, выходи строиться! Равнение на середину.

Условия контракта предусматривают возможность корректировки ряда услуг шерпа в любой момент. На тот случай, если клиент пришёл в себя, ему просто требуется гид-переводчик, а не собеседник-психолог. Консультант в Follow me объяснил ему, что такое бывает нередко. Тогда режим программы меняется с усложнённого на стандартный, с его депозита списывают меньше средств. Хотя сами шерпы не в убытке. Гонорары меньше на сущую мелочь, зато нервы и силы целее. Но он ничего менять не станет. Маша. В ней дело.

На чём мы с ней остановились? Права ведь. Чем была его заполненная софитами, дизайнерскими диванами и фарфоровыми улыбками жизнь? Она права, это гипсовый слепок пустоты, внутри которой умерло всё живое. Или не жило никогда? Нет, всё-таки было светлое, яркое, свежее. Давно. Очень.

Вот об этом и хочется поговорить. И не только об этом. С ней.

Рим, площадь Пятисот перед вокзалом Термини, 16.27

Перекрёсток широкой Via Marsala возле главного вокзала итальянской столицы переходила ширококостная дама с кривоватыми ногами под серой юбкой чуть ниже разбитых артритом колен. Автомобили, проезжая на свой законный зелёный свет, притормаживали, уважительно уступая ей дорогу: на обмотанной синей шалью голове крестьянки громоздился огромный тюк. Не обращая внимания на свист полицейского, она неторопливо с достоинством завершила форсирование автомобильной реки и направилась к платформам поездов поперёк через скверик, так же спокойная и безучастная к толкотне и подозрительным типам возле переполненных урн. Солнечный погожий день постепенно гас на черепичных крышах соборов, весело играл в отражениях коралловых лучей в стекле окон. Где-то в вышине покрикивали чайки.

Выходя из скоростного поезда, шерп вежливо улыбнулась Сергею в ответ на протянутую им руку, позволила ему помочь себе выйти, потом, уже на платформе, притормозила и сощурила глаза, присматриваясь к оранжевым указателям выходов и направлений. Подняла указательный палец.

— Нам туда, синьор… Ты хотя бы выспался после перелёта? Голодный?

— Может быть, возьмём такси до ресторана… — неуверенно сказал он.

— Обойдёшься, барин! Покажу, что жить можно и вне твоих привычек.

Вот, даёт… Она что, мысли читать умеет? Чем дальше, тем интереснее.

— Basta, Andrea! Lasciami in pace, vado io…^[16]

Мятые субъекты в привокзальном сквере, умываясь у колонок, с заметным удивлением сторонились, пропуская её, уверенно шагающую к автобусам. Рюкзак за плечом, тонкая кожаная куртка, обтягивающие джинсы. Серая бейсболка, пережившая дождь и солнцепёк. Девчонку, похоже, прямо с поезда выловил старший брат и конвоирует, а она его присутствием, явно тяготится, просто искрится от раздражения, вон, как глазищами сверкает. Пивную банку поддала ногой. Не хватало нам ещё их скандала тут, в нашем скверике. Полиции только повод, разбираться не будут. Скорее бы уж ушла эта парочка, от греха подальше, со своими разборками…

— Приятного путешествия с пролетариатом! — она подмигнула своему «старшему брату», устроившись на высоком сидении в автобусе номер сорок, что быстро заполнился простым римским людом, возвращающимся с работы по своим делам. Галдёж, запахи подгоревшего теста и отработавших смену мужских рубашек. Темнокожие подростки с закрытыми глазами качались в такт только им слышной мелодии из наушников, а похожие на паклю синие и фиолетовые косы вечерним ветерком сдувало им на лоснящиеся лица. Вопль какого-то пассажира с передней площадки на мгновение привлёк внимание всего автобуса, но пассажиры прислушались и успокоились, хотя источник возмущения продолжил заполнять своим голосом всё кругом. Речь шла о замене защитника на поле, о чём темпераментный римлянин узнал от приятеля по телефону. Футбол — это святое. Как мама, погода и роды жены.

— А куда мы едем, чичероне? — аккуратно, на ушко спросил Сергей.

— Справился, стало быть, с приступом брезгливости? — засмеялась шерп и ответила ему тем же заговорщицким тоном, — угостишь меня мороженым? Самым вкусным в Европе… По два с половиной евро за шарик. А я в награду расскажу тебе одну притчу и одну историю из жизни. Хочешь?

— Договорились. Только при условии, что ты съешь четыре шарика.

— Коварный! И заболею ангиной, чтобы меня сняли с пробега, и тебя не ругали больше, а только хвалили и поощряли твои капризы, синьор помидор? Не дождёшься. Так вот, слушай. Сначала история из жизни. Поучительная. Одна моя знакомая журналистка записала в друзья в социальной сети некоего известного общественного деятеля из Иерусалима. Наяву его она никогда не видела, израильской тематикой по работе не занималась, еврейской крови в её жилах не было ни капли. Однако его выступления в поддержку России и взвешенный анализ некоторых международных проблем ей импонировали. Проще говоря, его посты было интересно читать! Что такого? Но буквально на следующий день её из друзей удалил коллега, собственный корреспондент её телерадиокомпании в Тель-Авиве, с кем ещё на родной земле был съеден вместе пуд соли. Чуть погодя — знакомый театральный режиссёр, чей театр и сценические постановки она многократно поддерживала положительными отзывами. И тому, и другому в личных сообщениях она задала вопрос, мол, ребята, что случилось? Ответа не дождалась. Спустя некоторое время в той же социальной сети она получила приглашение на лекцию этого деятеля из Иерусалима и крепко задумалась — идти или нет, коль скоро интерес к нему рвёт более устоявшиеся связи. Как ты думаешь, что было дальше?

— Даже представления не имею… На её месте я бы посоветовался.

— Она так и поступила. Обратилась к близкому ей человеку, который в этот момент находился далеко от неё, работал в нашем посольстве в одной из среднеазиатских республик. Он навёл справки. И в результате она получила чёткую рекомендацию: сохрани нейтралитет, дабы не огрести в чужом пиру похмелье. Дело было в конфликте кланов, у умнейшей нации с этим сложно.

— Это кульминация, — режиссёр поднял глаза на любителя футбола, что обрадованно проорал что-то в мобильный и двинулся к выходу — А развязка? Если бы я снимал об этом фильм, логично было бы её другу вернуться домой и стать министром культуры. А ей — госпожой министершей. И заставить их всех локти кусать… Поздно, Соня, пить боржоми, когда почти отвалились.

— Мораль той басни такова… Увильнув от мероприятия с израильским политиком под благовидным предлогом, она ничего не потеряла в его глазах. А бывший коллега её и коллега твой потеряли куда больше. Они показали свою заносчивость и недальновидность, потеряв её расположение. Ни слова больше в рецензиях, ни слова больше в корпоративных контактах к вящей их пользе она не произнесла. Это — на поверхности. А по сути, если человек не понимает, почему им не довольны, не объяснить ему, не попробовать сразу устранить недоразумение — это свинство. Это — наказуемо. Даже героине «Чучела»^[17] её одноклассники предъявили обвинение в предательстве, прежде чем начать бойкот. Но у неё хватило гордости не начать оправдываться.

— Дети более жестоки, чем взрослые. Они не идут на переговоры, — ему показалось, что из открытого окна римского автобуса дохнуло промозглым московским октябрём, — а оправдываться — признак слабости. Это правда.

— Дети — максималисты. Они сбиваются в стаи от страха перед миром больших и сильных. Поэтому на всякий случай объявляют врагом всякого, кто становится им в оппозицию. Тот, кто начинает метаться — погиб, его-то юные гиены разорвут, едва почуют вкус крови. В подростковом возрасте все читали завет д’Артаньяна, но не все его поняли… Помнишь, как он ответил Ришелье на предложение принять чин лейтенанта гвардейцев кардинала?

— На меня плохо посмотрели бы там, и плохо приняли бы здесь. Ваше высокопреосвященство, я не могу, — представив на мгновение последствия своего покаяния перед элитой шоу-бизнеса за сериал-обвинение против них, режиссёр снова почувствовал липкий противный озноб. — А бывает и хуже.

— Конечно, бывает, — спутница легко толкнула его в бок, давая сигнал выходить на следующей остановке. Слева по ходу оживлённого проспекта Corso Vittorio Emanuele вырос впечатляющий купол собора святого Андрея. — Если экстремизму «знающих, как правильно» дать распоясаться, сработает иной сюжет — «Повелителя мух»^[18]… Кстати, это один из титулов сатаны.

— Погоди, это про необитаемый остров, где дети войну начали? — в раскрывшиеся автобусные двери весело выскакивали смешливые студентки, на них едва не замахнулся палкой седовласый пожилой синьор в шляпе, кого они сами едва не сбили с ног в своей юной стремительной суете.

— Лагерную жизнь они там устроили, те, кто взял под контроль скалу для разведения костра. И первым погиб самый добрый и безобидный. За что его убили, помнишь? Не за что, а почему. Примирить всех хотел, — взяв под руку на переполненной публикой улице, шерп увлекла своего подопечного в паутину старинных проулков, звенящих тонконогими бокалами с кьянти, пахнущих восхитительной вечерней пастой открытых ресторанов. На Рим спускались фиолетовые сумерки — самое романтичное и живописное время суток, когда золотые блики зажигающихся фонарей кажутся медальонами на драгоценном бархате неба. — Довольно об этом. Как говорил Макар Чудра, задумаешься, разлюбишь жизнь.

— Так ты считаешь, что выскочек просто по морде надо?

— Самозванцев? А как иначе. По морде лица. Одному самому наглому дашь в морду, остальные разбегутся. Всем своим элитарным клубом.

— Но это, как я понимаю, аллегория. А на практике… Что советуешь?

Шерп остановилась. Перед ними, сияющая бликами зеленоватой воды, бриллиантовая и бирюзовая, серебряная двойной колокольней фасада церкви Sant’Agnese in Agone, шумящая струями и гомоном двунадесяти языков, сияла piazza Navona. Фонтан четырёх рек, облепленный позирующими туристами, одно из самых известных произведений великого Бернини, его вид и его близость как по волшебству переключили в сознании Сергея тот тумблер, который до сих пор сдерживал в узде застоявшиеся эмоции.

— Ух, ты!… Красота-то какая… Мамма мия… Маш, а Маш?

— Слушаю вас, синьор? — она сдёрнула с плеча рюкзачок, улыбаясь, сунула туда кепку, белокурые волосы свободной волной легли на плечи. Он вдруг остро почувствовал — эта девушка из его снов… Или deja vue^[19]?

— Шехерезада, заканчивай дозволенные речи. Гуляем! Ответь мне на один последний вопрос, — его голос зазвенел, мускулы рук напряглись, ему уже хотелось подхватить на руки свою загадочную проводницу. — На тот самый извечный второй российский вопрос после «кто виноват»…

— Что делать? — сверкнули в улыбке казавшиеся теперь синими глаза, чуть лукавая девчоночья улыбка.

Где? Где и когда он уже видел этот ясноглазый прищур?

— Мне кажется, тебе надо снять продолжение твоего сериала, — серьёзно сказала она и почему-то вздохнула. — Этого, последнего.

— Продолжение?… — он едва не лишился дара речи, а она, как ни в чём ни бывало, оперлась на его плечо и пошла, легко и ловко перебирая ногами, по самому краю мраморного фонтана. В спортивных тапочках, на пальцах, словно балерина в пуантах. Лёгкая, воздушная, словно из иного мира.

— Да! Продолжение… Сергей, послушай. В наше время, когда трусость называют способностью к разумным компромиссам, а предательство и продажность — следованием цивилизационному выбору… Короче, в какие бы одежды вся эта гнусность ни рядилась, надо иметь большое мужество и самоуважение, чтобы поступать, как велит совесть. Ты — мужчина. Имей силу молчать, когда тебя пытают. И не отвечать, когда тебя ругают. И не отрекаться от того, что твоё… Знаешь, восточная мудрость — собаки лают, караван идёт. А люди, что поступают с нами некрасиво. Знаешь… На востоке говорят: пыль на дорожном плаще — она не твоя, отряхни её. Грязь на колесе твоей повозки — не твоя, она сама отвалится. Но будь внимателен и сумей увидеть, когда в этой грязи сверкнёт золотая монета. Не бойся остаться одиноким — Бог никогда не оставит тебя одного, пришлёт ангела. Если ты заслужишь это, выдержав испытание. А совсем один ты останешься лишь однажды в своей судьбе — когда предстанешь перед Богом…

— Похоже на тост!.. — брызги фонтана заставили его зажмуриться — ты как на счёт самого лучшего красного вина из их подвалов? Ангелы его пьют?

— Хвастун! — шерп наконец-то слезла со скользкого мрамора — не надо выпендриваться, закажем просто домашнее розовое. То, что ты никогда не пробовал. Его итальянцы оставляют для себя и своих любимых и с особым почтением относятся к тем иностранным гостям, которые об этом знают и то же заказывают. А если нет… Сицилийское Nero d’Avola. Коварное и густое, хотя в него не добавляют сахара. На жарком юге виноград начинает бродить прямо на лозе… А мне — шоколадное мороженое. Тоже дань традиции.

Площадь Навона. Девять вечера местного времени

— Ты считаешь, если я сниму сериал… Ещё более обличительный, чем тот, что их так взбесил и заставил огрызаться…Но я остался в изоляции.

— Ты первый бросил им вызов. Сказал, как князь Игорь половцам — иду на вы. А теперь что же, простите-извините, погорячился? И тебе сразу торт с кремом, ласки и внимание? Наоборот, проявишь слабину — пожалеют тебя, жалкого… — за накрытым красной в клеточку скатертью столиком открытого кафе они ждали заказ. Шерп, набросив на плечи плед, сидела напротив, чуть отдалившись, и с явным удовольствием облизывала вафельный рожок с двумя шариками самого вкусного в Европе мороженого — киви и шоколад. — Жалость — первый шаг к презрению… А изоляция — это иллюзия. Помнишь финальный эпизод из старого фильма про адмирала Фёдора Ушакова? После смерти Потёмкина командующим Черноморским флотом становится враг адмирала, светская гнида граф Мордовцев. Победителя турок вызывают к нему на доклад, и граф, трясясь от злорадства, учит Ушакова своим новым порядкам на флоте: «у офицера есть голос, у боцмана дудка, а матрос — только предмет для исполнения команд». Унизительно? Что делает Ушаков? Он на глазах у графа обнимает своего матроса и уходит, не оборачиваясь…

Он слушал её, затаив дыхание. Пальцы, обхватившие бокал красного прохладного вина, начали неметь. Ушаков. Любимый фильм курсантской юности. Тогда ему было интересно смотреть, как ломает турецкий флот наша эскадра, развернувшись в походном ордере. Как потешно-омерзительны украшения алжирского адмирала Саида-Али, давшего обещание султану привезти Ушакова в клетке. Матросы поливают забортной водой раскалённые пушки, пылают паруса…

— Помнишь этот фильм, да? — понимающе улыбнулась шерп, глядя ему в глаза особенным кошачьим взглядом, словно изучая его, усиливая магию сумерек осеннего римского вечера, — разгневанный, мрачный, в совершенном одиночестве адмирал выходит на набережную и идёт куда-то вперёд. Но его тут же догоняет командир его флагмана и молча следует рядом. Знакомые матросы, бомбардир, спасённый им плотник… Идут за ним, молча, сурово. Потом людей ещё больше, и ещё, обычные люди, рыбаки, женщины. И вот уже всё население Севастополя приветствует Ушакова как героя. Штирлиц учил: запоминается последнее. Сегодня мы больше ни о чём таком говорить не будем. А ты подумай сам с собой: ты с кем, художник? С карикатурным графом или матросами Севастополя? Я ответила тебе. Теперь отвечай ты.

Он молча поднял бокал, жестом приветствуя даму, и выпил залпом. Обычное красное сицилийское вино, какое даже в московских продуктовых можно найти рублей за триста. И подумал, что ничего более изысканного и вкусного ему пробовать давно не приходилось ни на модных дегустациях, ни на приёмах, где выпивка не дешевле вечерних туалетов присутствующих. С дальнего конца площади из-за плотного частокола мольбертов с пейзажами и натюрмортами уличных художников раздавалось нестройное пение.

Маша… Удивительная женщина. Балансирует, как там, на скользком мраморе кромки фонтана, подсказывая путь, но оставляя выбор. Просвещает дозированно, заставляя думать самостоятельно. Вертится что-то буквально на поверхности памяти… Да, точно. «С кем вы, мастера культуры?»^[20] Это письмо Максима Горького. Сейчас бы его назвали гнусным пасквилем на их этическую свободу и эстетическую независимость.

Он усмехнулся, глядя, с какой милой непосредственностью спутница выковыривает ложкой из кофейной чашки остатки сахара. Быстрый взгляд зорких голубых глаз. Не на него — в дальний конец площади, где усилился гвалт и раздался звон разбитого стекла. Шерп… Ещё и телохранитель? Это успокаивает, можно даже додумать мысль… Как там было, у Горького, во ВГИКе билет с этим вопросом стоил ему нервотрёпки с пересдачей зачёта по культурологии. Впервые открытое послание было напечатано весной 1932 года одновременно в «Правде» и «Известиях». Ехидно, но метко. А главное, и сейчас актуально. Так называемая буржуазия, капиталистическая элита, в современной России не отличается от заокеанской в своих увлечениях. Всё, что стоит денег, коллекционирует только потому, что это стоит денег, а не ради спасения мира в душе красотой. Горький пишет — трамвайные билеты и почтовые марки. А что, разве комиксы и расписки Монро не срывают джек-пот на аукционах? Картины, нарисованные слонами и дегенератами… Добро пожаловать в галереи современного искусства. Как там ещё? На счёт касты безответственных хищников Буревестник, конечно, хватил через край. Однако нервные реакции «избранной публики» отобразил в точности: «за последние два-три года тревожные крики интеллигентов стали обычными». Всё-таки, добротно было позднее советское высшее образование: учило искать нужные ссылки и источники, не совершать чужих ошибок, пользоваться опытом испытавших похожие сомнения и не изобретать моральный велосипед. С кем вы, мастера культуры?… Да жива ли она?

На другом конце площади раздался шум и грохот. Маша привстала, пытаясь рассмотреть за спинами посетителей ресторана и мольбертами, что там происходит. Ничего выдающегося. Хлопнул раздавленный картонный стакан под оступившейся ногой полупьяного гуляки. Там обнимаются, держа в руках ёмкости с пивом, на шеях заметны шарфы с футбольной символикой. Опустила глаза, заметила, что её пациент смотрит в одну точку, задумчиво поворачивая в пальцах коктейльную соломинку. В её бокале, кстати. Сбоку подскочил шустрый стюард, вопросительно посмотрел на неё, кивнул. Даме поставил накрытую крышкой обжигающую лазанью, кавалеру — заказанное филе ягнёнка под устричным соусом. Привычка, вторая натура… Он этим собирается утолять голод? Ничего, пока жуётся, легче думается.

Сергей взял в левую руку вилку… И на фига он заказал эту дребедень? Лучше бы нормальную миску спагетти карбонара. По-нашему, макароны по-флотски, только с томатным соусом и сыром. Покрасоваться захотелось. Не смешно, глупо. На пустом месте разводить снобизм, демонстрировать свою гастрономическую искушённость перед этой здоровой славной женщиной. Но, тут уж… Пушкин. Привычка свыше нам дана, замена счастью она.

Элита. Обличил её. Покривил душой? Нет. Так нечего и пенять, вилять хвостом, выпрашивая прощение. Не простят всё равно, задушат ледяным и презрительным забвением. Сотрут и вычеркнут. Так, для подстраховки. Чтоб другим еретикам неповадно было. Так ему что делать? Раненый зверь опасен. Огрызается, атакует. Добить его в голову. Контрольным. Вторым сезоном сериала. Дать такой ответ — с кем он, мастер культуры. Возмущённые эстеты Заткнутся моментально? А что говорить-то. Хоть всем лупанарием выходите ласки обещать, вулкан уже не дымится. Он извергается. Населению сурового матросского города, что идёт за адмиралом, их антикризисные премудрости и мажорные гонки уже поперёк горла. Терпение долго дымилось. И сгорело. Значит им, самопровозглашённой соли отечественной буржуазии, полезнее подумать о том, чтобы слиться с духовными братьями по цивилизационному выбору. И чем быстрее будет ехать такси до Шереметьева, тем лучше.

А ведь началось уже, началось!.. Там, в балованной Москве некоторые граждане со смесью страха и самолюбования пакуют чемоданы, не забывая при этом корчить из себя незаслуженно притесняемых. Мания преследования на вполне расчётливой прагматичной основе. Чувствуют кошки, чьё мясо они съели… Он вспомнил фразу, брошенную в полемическом возбуждении пару недель назад одной звездой свободного радио: «Патриотизм отвратителен, он упрощает человека и лишает его разума»^[21]. Это у них называется токсичные реплики. Плюнула ядом и бегом жаловаться к главному редактору, умолять о срочной эвакуации. Страшно стало ей по улицам ходить, там ведь простые люди попадаются, без её рассудочных парадигм.

Не снять ли продолжение сериала об этом? О прослойке и культуре. О том, что в министерствах даже кактусы стоят дороже средней зарплаты по стране, а о том, как женщина в пятьдесят пять на артритных ногах едет на работу через весь город, и до пенсии боится не дожить, думать не умеют.

Рискованное решение? Безусловно. Можно проиграть? Можно. Но тут уж как повезёт — или грудь в крестах, или голова в кустах. Съехать в тёмное ущелье безысходности на попе, это дело нехитрое. Но можно разбежаться и попробовать перепрыгнуть пропасть. Даже рождённый ползать должен хоть один раз попробовать взлететь. Тоже, кстати, ранний Максим Горький.

От дальнего фонтана послышался нарастающий шум, пронзительно завизжала женщина, с дребезжанием рухнул на камни поднос, что-то ярко сверкнуло, почувствовался противный запах горящего масла. На фоне этой кутерьмы внушительно и многообещающе прогремел русский мат. Движение каких-то силуэтов уплотнилось и ускорилось. Раздался деревянный треск.

— Сиди на месте, сам посмотрю, что там… Счёт закажи пока, — курсант военного училища, стряхнув пудру многолетнего лоска, распрямил его плечи и жестом усадил спутницу обратно в кресло. — А вдруг там наших бьют?..

Оставив на всякий случай пиджак на спинке, он прикусил зубочистку и пошёл, руки в карманы, на знакомые до боли в русском ухе звуки разборки. Шерп посмотрела ему вслед с иронической усмешкой… Сняла с шеи кулон, вытащила из рюкзачка планшет, соединила два устройства портом USB. На экране замигало приветствие, появилась растущая зелёная колбаска объёма скачивания. Это был уже второй файл записи всех переговоров с клиентом, утреннюю порцию она отправила ещё из обратного поезда от Неаполя до Рима, пока подопечный мирно посапывал на соседнем сидении. Диагностика «ладонью перед носом» — спит или не спит — показала безопасность тайной манипуляции. Можно немного расслабиться, пока он там рекогносцировку проводит… Тоже мне, наблюдатель от ОБСЕ. Она вытянула через трубочку остатки ананасового сока и достала другой гаджет. Свой смартфон. Личный.

Три сообщения в WhatsApp из конторы и три пропущенных звонка. Сначала надо разобраться с делами. Так, это реакция на первый аудиофайл.

«Расшифровку шефу сдали. Прочёл, доволен. Отличная работа. Велел передать, что неплохо бы создать повод засветить объект в социальных сетях. Мол, не в монастыре грехи замаливает, а замечен римских банях».

«Только не лезьте на рожон. Особая бдительность, начиная с завтрашнего вечера. В черте города возможны столкновения профсоюзов с анархистами. Полиция повысила уровень террористической опасности».

От психолога — самое длинное: «Обрати внимание клиента на статью в наших «Известиях», там про него пишут как на предтечу перелома в публицистическом тренде. А для тебя хорошая новость: шеф проиндексировал твою работу в Риме коэффициентом 1,75 дневной ставки усложнённого сценария. Из Детского мира передают сердечный привет, сама не знаю, что это значит. ☺ Шеф предложил тебе в качестве поощрения задержаться в Италии. На целую неделю только перевод — пляж и рестораны. ☼♫ Сицилия, Таормина!.. Даже зависть берёт. Та же знакомая тебе пара полковник с молодой женой. И его чудный охранник. О!»

Она улыбнулась, включила сенсорную клавиатуру, набрала «беру, и передай шефу вводную напомнить мне поменять рейс на прямой из Рима». Не стоит сейчас возвращаться в Москву, лучше пару дней за свой счёт там, в игрушечном городке с керамическими головами мавров, откуда растут розы. После работы с этим клиентом собственные нервы надо будет отмыть и вытряхнуть от пыли прошлого. Просто побыть в тишине. Всё к лучшему. Чем бы ни закончилась эта командировка…

Переведённый на вибрацию смартфон сердито завибрировал. Экран ожил предновогодней улыбающейся фотографией Юльки.

— Карина, ты как, что с тобой! Я тебе уже четвёртый раз набираю… Ты вообще жива, ты где, почему не отвечала? У меня виза есть, вылетаю… Ты? Да, конечно, он тебя узнал… Шантажировал, да? Приставал? Ты в каком сейчас отеле, я только мужу ключи отдам, он на дежурство поехал. Карина! Ты только не волнуйся, мы вместе что-нибудь придумаем. Я скажу, что это я!

— Юля! — ей пришлось повысить голос, чтобы остановить ураган. — Всё нормально, успокойся. Он и не собирается меня узнавать. Весь в себе, как крот ковыряется в своих сомнениях и колебаниях.

— Что, прямо такая тряпка? — засомневалась подруга. — Не ожидала.

— Какой есть, — со всей возможной искренностью сказала шерп, ведь преданная наперсница за целую жизнь научилась угадывать её актёрские ухищрения, — сейчас я его, разумеется, накачала… Оглянись, мол, Сергей! Ты велик! За тобой, вон, тысячи глаз следят, жаждут твоих новых фильмов. А ты этой своры мосек смутился. Он поверил, ноздри раздул. Сейчас он герой. Вон, футбольных фанатов даже не испугался пойти разнимать. Но это сейчас, пока всё свежо, и пока я рядом. А выспится, пропотеет, домой вернётся. Жена или кто другой ему другую колыбельную споют, велят — брысь под лавку. Он опять труса и сыграет. Личность такого его склада нестабильная в эмоциях, склонна к рефлексии, самолюбованию, значит, легко убеждаема и слишком зависит от чужих мнений. По-русски это — говно в проруби.

— Мне моя интуиция подсказывает, что это не совсем так, — задумчиво проговорила трубка, — ты не объективна к нему. Тебе хочется нарисовать его акварелью. Мол, ещё повезло, что у вас ничего не вышло. Ну, не может, не сможет человек снять такую сногсшибательную вещь, если он пустое место! Ты мне не говори… Давай я приеду, а? Пронаблюдаю за ним. Всё-таки я очень боюсь, что он тебя узнает, и вы сильно поругаетесь.

— Юлька, уймись. Приедет она… Всё, что ты хотела, ты мне сказала. А я тебя услышала. Не присматривается он ко мне, пойми. На уборщиц никто внимания никогда не обращает. Я для его — обслуживающий персонал, птица говорун, чуть дороже личного шофёра. Развеется, на время поверит в себя, а вернётся в Москву… Там, дорогая моя, тем более! Там я для него — пластический хирург, что его уродливую мину видел без грима… Даже если случайно увидит — убежит без оглядки.

— Карина, Карина!.. — сопротивлялась Юля — не сгущай краски!

— Поверь, я объективна как полотёр!.. — усмехнулась психолог. — Как там у классика?.. Я — зеркало, в котором его самовлюблённая гордыня отражена во всём уродстве^[22]. Поэтому он не Карину, а уже Машу постарается как можно скорее стереть из памяти самым большим и самым резиновым ластиком… Тем более, что в нашей шикарной столице и ему быстро вернут шкуру обслуживающего персонала. В этом российском сегменте обслуживания олигархов и космополитов… Всё, слушай, у меня файл закончил скачиваться. Обещаю, позвоню завтра сама.

— И всё-таки не спеши с выводами, — посоветовала подруга. — Увидишь, всё не так, как тебе сейчас кажется. С любым человеком может произойти…

— Что произойти? — ей почему-то показалось, что устами Юли говорит иная, таинственная и всемогущая сила. Или это влияние римских сумерек?

— Перерождение может произойти. С любым. Архимед говорил — дайте мне рычаг, я переверну мир? Некоторые встречи в жизни меняют целый мир для человека… Карина, держи себя в руках. Тогда всё будет как должно.

Смартфон мигнул и высветил строку окончания вызова. Никогда так не было, чтобы болтушка, темпераментная и добросердечная, сама закончила разговор, первой повесила трубку. Что это было, проявление магии вечного города? Голос был её, Юлькин, знакомый с того самого пуда соли за одной партой. А говорила она сама, или её устами говорили? Карина провела рукой по лицу. Наваждение. Наверное, она сегодня слишком сильно устала.

Обаятельный, подвижный, к ней с улыбкой, почти танцуя на ходу ради прелестной белокурой синьоры, подскочил официант с терминалом для платёжных карт и маленьким подносом для счетов. Шерп набрала цифры кода подтверждения, положила на терминал купюру в пять евро и поманила парня пальцем. Когда тот склонился, заговорила что-то быстро, напористо в самое ухо… У парня открылся рот от удивления, но он понимающе кивнул, снял со спинки стула пиджак Сергея и стремительно удалился вглубь кафе.

Шерп повесила рюкзак за спину, застегнула куртку до самого горла и двинулась в южный конец площади, к фонтану Мавра. Вокруг мраморного бассейна, украшенного тритонами и масками, что ещё в шестнадцатом веке по приказу папы Григория Тринадцатого использовался для обеспечения питьевой водой этой густонаселённой части столицы, сейчас располагались столики временного питейного заведения. А страсти кипели средневековые. Стенка на стенку? В закипевшей схватке силы были неравными: опытный кочующий отряд в шарфах Manchester United^[23] атаковал поклонников клуба Roma, принимавшего островитян на своём стадионе с товарищеским матчем. Будучи готова к хулиганским выходкам, полиция блокировала основную часть гостей возле арены на окраине, но всё же отдельные группы добрались до пивных заведений в центре. Тот самый горожанин из автобуса, зажимая рукой разбитый до крови нос, орал во всю мощь уже не про замену правого полузащитника, а отчаянно призывал помощь:

— Aiuto, chimi la polizia!.. Aioto…

От лёгкой мебели из алюминиевых трубок уже мало что осталось. Её разобрали на запчасти английские футбольные фанаты, атакующие в составе дюжины или более, увидевшие в болельщиках принимающей итальянской стороны лёгкую добычу и одновременно объект своей ярости. Итог свалки мог бы оказаться для местных неутешительным в части поломанных рёбер и не смываемого позора, если бы в запале одного из обороняющихся не стали бить ногами и не затолкали… Под столик троицы русских мужиков из мирного города Кирова, культурно отдыхавшей за пивом под куриные крылышки. С столика, перевернувшегося от толчка, посыпались тарелки с закуской. Всё произошло настолько стремительно, что добрые молодцы не успели толком рассердиться.

— Эй, ты живой там? — невозмутимо стряхнув с футболки репчатый лук, один из русских извлёк из-под клеёнчатой скатерти избитого итальянца. Его товарищ, косая сажень в плечах, сгрёб нападавшего хулигана одной левой и влепил ему в челюсть пудовый вес своей карающей длани. Второму драчуну его английский шарф затянули на шее так, что у сакса посинело лицо.

Восстановив справедливость, русские спокойно поставили столик как было и сделали знак официанту принести ещё пива. Но генетическая память портовых громил Ливерпуля, подогретая выпитым, не могла стерпеть отпора. От группы англичан, почти уже смявших поклонников римского клуба, отделились семеро изрядно распалённых хулиганов и двинулись на нового врага. Русские встали во весь рост. В лицо передовому нападавшему ударила ребристым бортом литровая кружка из толстого стекла.

— Да твою же мать!.. — именно этот боевой клич на другом конце piazza Navona услышал бывший курсант военного училища.

Раз пошла такая пьянка… Под ногами хрустело битое стекло. Корчась, на римской брусчатке уже валялся человек с вывернутым плечом. Выломав из лёгкого ограждения кафе пару коротких столбиков, белобрысый парень в тельняшке без одного рукава привязал их к трофейному шарфу с обоих концов и завертел над головой страшное оружие рукопашного боя. Гости с британских островов на мгновение отступили, но силы были, очевидно, не равны. На остатки покалеченного итальянского отряда было жалко смотреть, но они изо всех сил старались продолжать сопротивление. Второй русский, кого товарищи называли «док», сунул обливающемуся кровью итальянцу пачку салфеток и тоже взялся за подручное оружие. Его удары были опасны и точны: основание черепа, селезёнка, связки коленного сустава. Третий бился просто, без затей… Кулак размером с голову спасённого римлянина поднимался и опускался. Но и самим витязям изрядно досталось: древки от фанатских флагов и выбитый нож стоили им и синяков, и глубоких порезов. Ну, где же, мать их, итальянская полиция?.. Драка стала приобретать иное качество: усталость заставила бойцов привыкнуть к мысли, что шутки кончились, и это настоящее боестолкновение. Без рефери и пощады. И вдруг десантники услышали разбойничий соловьиный посвист:

— Держись, ребята!.. Поджарим их! Шаг назад…

— Вот блин… — процедила шерп — д’Артаньян московского разлива.

Кто бы мог подумать… Кто-то ворвался в самую гущу свалки, сбил на мостовую высокий масляный обогреватель, какие ставят в уличных кафе в холодное время года. Здоровенный металлический конус рухнул под ноги британским головорезам. Полыхнуло пламя, сразу несколько человек с воем откатились назад, рыжий огонь с синим гребнем на несколько мгновений дал обороняющимся возможность перевести дух. А рядом с ними встал ещё один боец. Дорогие часы на запястье, дизайнерская рубашка. Но точно — свой. И потеха закипела снова. Остатки римского легиона, взяв место боя в кольцо, блокировали и скручивали, чем попало, противников, вывалившихся из его пекла. У нескольких англичан были сломаны запястья, у одного выбит глаз. «Ручной работой», ломая правые кисти, мастерски занимался хирург. Двое его товарищей стояли стеной, отбивая превосходящие силы. Зато русский, появившийся последним, тут же получил у них прозвище «артист». Боевое самбо выпускника военного училища не только работало, но и смотрелось. Один из его противников уже захлёбывался в фонтане, несколько других тщетно пытались подняться с земли. Вой полицейской сирены раздался в тот самый момент, когда результат битвы был уже очевиден. Четверо против двадцати. В нашу пользу. Такого Рим, наверное, не помнил… Но в азарте сражения появление с восточной стороны palazzo Madama синих проблесковых маячков на машинах блюстителей порядка и законности никто толком не заметил. Стоя лицом к лицу с английским боксёром, заметно и опасно умелым по сравнению с прочими, четвёртый русский в перепачканной кровью рубашке тоже не заметил, как сзади ему в спину целят древком флага… Обычной палкой. С заострённым концом.

Фанат с флагом привстал на коленях, сбитый с ног тем же бойцом пару минут назад, занёс руки для удара. И вдруг с хрипящим воплем повалился на бок. Боксёр, не ожидавший от противника сокрушительного удара в прыжке, упал навзничь со сломанной грудиной… Но кто был сзади и защитил «артисту» спину? Десантники вон они, все трое, плюются, отряхиваются, потирают ушибы. Заметили, наконец, что победили, и пора бы когти рвать.

Сергей с изумлением увидел, как дюжий британец с выпученными от невыносимой боли глазами согнулся пополам, держась за правую часть живота. Удар в печень.

И маленькая женщина стоит над поверженным людоедом. Он не верил своим глазам. И словно обожгло… Так было. Да, он уже такое видел.

— Ты?.. — на его возглас она подняла глаза.

Подошёл док. Посмотрел на пострадавшего и на хрупкую отважную блондинку в бейсболке. Пожал руку незнакомому соотечественнику, с нескрываемым уважением кивнул его подруге и показал большой палец.

— Маш, а ты где так драться научилась? — облизнув разбитую губу, спросил Сергей, поймав себя на мысли, что это новое в хорошенькой женщине подарило ему радость. Да что радость, гордость за неё! — В пивную печень пяткой врезала… Ого!.. Этот скот и не встанет теперь…

— Трудное детство, — огрызнулась она. — Тебе его жалко, что ли? Валить надо, пока нас не загребли тут. Скорее, вон туда, в проулок… Там такси.

Десантники переглянулись, но её уверенный командный тон сработал — прихрамывая, пошли за новым товарищем, куда указала его спутница. А она, сложив руки рупором, повернулась к итальянцам и прокричала:

— Amici, trattenete la polizia! Lasciate andare il russo…^[24] Per favore! Боевое братство — дело святое. Со всей горячностью, на какую остались силы после потасовки, со сломанными рёбрами и отбитыми внутренностями, римляне бросились выполнять долг чести: предъявлять карабинерам травмы, рассказывать о вероломном нападении и всячески тормозить осмотр места происшествия, пока четверо их спасителей ни скрылись в тени древних стен.

На крошечной площади Pasquino c незапамятных времён жители Рима приобщались к изначальной публицистике: к античному торсу ремесленник по имени Паскуале лепил бумажки со стихами на тему актуальной политики. Власти срывали его сердитые обличения, зато сам жанр обессмертил имя автора: с тех пор кляузные сочинения принято называть пасквилями. Белый торс в нише стены стоит и по сей день: выщербленные бока, не разобрать черт лица. Но лучшие представители журналистской братии со всей Европы не минуют этого сакрального для себя места. В этот осенний вечер на белом торсе отражались блики мигающего аварийной сигнализацией автомобиля такси. Обогнав прихрамывающих усталых мужчин, шерп подскочила к окну водителя, просунула ему купюру в десять евро, что-то быстро проговорила. Возбуждённо выкрикнув «О, si»^[25], тот выскочил из машины и открыл двери.

— Садитесь, ребята!.. На старт деньги я ему дала, доплатите потом.

— То есть как это, садитесь? Давай ты, подруга… Леди, лезь назад, то есть входи первая! — наперебой загалдели витязи в тельняшках.

— Слушайте меня, пожалуйста, — она положила ладошку на плечо одного из них, заговорила мягче, — мы впятером в машину не влезем. С ними шутки плохи, с карабинерами. Виноваты англичане, а свалят на русских. Политика. В таком виде по городу ходить — вычислят моментально. По тельняшкам.

— А вы как же? — настаивал тот, кто сделал нунчаки^[26] из столбов ограды.

— Уйдём огородами, — улыбнулась она, — честное пионерское. Город мне знаком. Фонари под глазами вам ваши женщины замажут. В гостинице.

Трое богатырей пожали руку новому знакомому. Хлопать друг друга по плечу в этот раз было болезненно, но лица с синеватыми кровоподтёками осветили улыбки победителей. Отказать героям дня в том, чтобы снять их всех четверых в обнимку на фоне античного торса было невозможно. В тот момент, когда шерп, сдерживая смех, отдавала чудом не пострадавший смартфон лесорубу из славного города Кирова, тот удивлённо присвистнул:

— Это самое, извини, друг… Ты это! Лицо знакомое. Режиссёр! Да?

— Да, — сдался он. — Чего уж теперь. Сергей Беспалов.

— Ну, брат!.. Спасибо тебе. Такой фильм снял классный. А ты свой мужик, оказывается. И здесь этим козлам круто накостылял. Уважаю.

Приветственно помахав синьорине, таксист, очевидно, уже в красках проинформированный о международном мордобое у фонтана от коллег-извозчиков и из социальных сетей, резко взял с места. По круговому движению по крошечной площади имени справедливого ремесленника прочь из центра города. Теперь священный долг его, римлянина, помочь скрыться от неприятностей этим добрым смелым людям из далёкой страны медведей.

— Видал? — произнесла шерп, когда такси умчалось, — это твой зритель.

— Да я уж понял. А мы как, ты обещала, огородами к Котовскому?

— Переулками. Чай, не по лесу и горам в ночи, — глухо отозвалась она.

Со стороны площади трёх фонтанов слышались сирены медицинской помощи и завывание полицейской сигнализации. В этот поздний уже час в незаметную дверцу на улочке Santa Maria dell’Anima кто-то тихо постучал. Через мгновение в решетчатом окошке показался чей-то глаз, луч фонаря осветил посетителя, и тут же старинные створки со скрипом отворились. Пропуская гостей, молодой официант широко улыбался и кланялся.

— Bravo, signori… — возле него появился седовласый хозяин кафе, от полноты чувств говоривший без умолку, приглашая проследовать внутрь.

— Теперь ты для них — живая легенда. Бравый полузащитник, это как минимум, — сдерживая смех и что-то поддакивая радушному синьору, шерп для пущей уверенности подтолкнула своего подопечного. — Не стесняйся!

— Все уже всё знают? — морщась от боли, спросил он, пока явившийся невесть откуда пухлый человечек в белом халате, ласково улыбаясь и, тоже без умолка болтая, зашивал ему бровь хирургической иглой.

— Это Италия. Здесь все всё всегда про всех узнают и передают по эстафете до того, как успеют обдумать, что произошло, те, кому положено следить за порядком. Ты защищал простых итальянцев. И они это оценили.

Умытый, причёсанный, в новой рубашке известной марки. Её с искренней настойчивой радостью натянула на него супруга хозяина. Чуть ли не силком усадила за снова накрытый всё тот же стол на площади Навона. Он опять крутил в пальцах бокал красного вина. На этот раз — домашнего.

— Вечер снова становится томным? То такси в арке ты вызвала, да?

— Да, шеф! — усмехнулась удивительная женщина. — Ведь трудно было спрогнозировать всё до конца. Значимый фактор — то, что ты решил оставить на стуле, в безопасности, пиджак… Было ясно, что лучше подстраховаться.

— И полицию — тоже ты вызвала? Кстати, я тебя так и не поблагодарил. Ну, за то, как ты вырубила этого, с флагом. Спасибо тебе, спасительница.

— Не за что пока, — в её глазах появилась ирония. — Ладно, пошли. Вечер волшебный… Вечер полнолуния. Пройдёмся до отеля пешком через Тибр. Тут рукой подать. Дыши полной грудью. Тебе пригодится знать дорогу. Тут просто: вода ближе от того места, где правит бог морей. Фонтан Нептуна. От него по правому переулку, а дальше — на десять часов по Солдатской улице прямо на набережную… Запоминай, суровый вояка! Идём, скоро откроется второе дыхание… А я покажу тебе сумеречный Рим, мир Николая Гоголя.

Примечания

15

Иосиф Бродский.

16

Хватит, Андрей! Оставь меня в покое, сама пойду (итал.)

17

«Чучело» — повесть Владимира Железникова о шестикласснице, сумевшей выстоять против травли одноклассниками после того, как она взяла на себя чужую вину. Фильм, снятый по этой повести режиссёром Роланом Быковым, стал событием позднего советского кинематографа, показав жестокость нравов школы.

18

Повелитель мух — аллегорический роман лауреата Нобелевской премии Уильяма Голдинга повествует об английских детях, которые на необитаемом острове сначала пытались сохранить культуру и правила свой нации, а потом разделились на два воюющих племени. Роман-предостережение напоминает об опасности закрывать глаза на проявления фашизма.

19

Deja vue — дежа вю — уже виденное (франц.) — психическое состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации, однако это чувство не связывается с конкретным моментом прошлого, а относится к прошлому вообще. Термин впервые использован психологом Эмилем Буараком в книге «Будущее психических наук».

20

«С кем вы, мастера культуры?» — письмо Максима Горького в ответ американским корреспондентам, где он констатирует, что «в области искусства буржуазию вполне удовлетворяет коллекционирование почтовых марок и трамвайных билетов, в лучшем случае — подделок картин старинных мастеров».

21

«От слова «патриотизм» тошнит уже какими-то червяками и вишнёвыми косточками. Я не люблю родину (Родину) давно и убеждённо. Патриотизм разрушителен, он ничего не создаёт. Он отвратителен, он упрощает человека и лишает его разума» — из выступления журналиста Ксении Лариной на «Эхо Москвы».

22

Лопе де Вега, «Собака на сене», реплика Теодоро.

23

Манчестер Юнайтед — английский профессиональный футбольный клуб из Стретфорда, основан в 1878 году, один из основателей английской премьер-лиги. Его фанаты известны своей агрессивностью.

24

Друзья, задержите полицию! Дайте русским уйти. Пожалуйста! (итал.).

25

О, да! (итал.).

26

Нунчаки — японское холодное оружие ближнего боя, ударно-раздробляющего и удушающего действия. Представляет собой две короткие палки, соединённые шнуром или цепью.