Сенька-гармонист

Рашид Варисович Гизатулин, 2021

Мои книги с рассказами для подрастающего поколения написаны с большим энтузиазмом. По написанию этих книг я руководствовался фантазией, реальностью нашего бытия, со сказочным вымыслом, в современном стиле и уходящим в глубь веков. Все мое писательское воображение было целеустремлено написать рассказы так, чтобы мальчикам и девочкам действительно было интересно читать, и обязательно, чтобы эти рассказы были поучительны и повышали интеллектуальные способности каждого из них, Познавая наш мир, как с плохой, так и с хорошей стороны, стремлением к возвышенному, о чем ярко написано на задней стороне обложки. И судя по отзывам из школ Саратовской и Волгоградской областей, в которые я дарил свои книги, у меня получилось, что до сих пор иногда поступают телефонные звонки с вопросом: «Дядь Рашид, а вы еще что-нибудь написали?» Странно, думаю я, откуда они узнают мои телефонные номера, мистика какая-то. Впрочем, почему и нет. Наверное, они уже с дальних расстояний могут осуществлять свои желанья.

Кукайка

Отдалённая деревня, расположенная за несколько сот километров от областного центра, особо не отличалась от остальных, что были разбросаны неподалёку и рядом. Четыре улицы стареньких домов, частный магазин, аптека, почта и на небольшой возвышенности в конце деревни — обветшалая кирпичная школа-восьмилетка, чуть накренившаяся набок, с проржавевшим кровельным железом на крыше, потрескавшимися и осыпающимися кирпичами по всему периметру и некрашеными окнами.

Но за порослями кустов можжевельника, крыжовника, дикой смородины, за берёзами и большими вязами, именуемыми школьным парком, сама школа была не видна. Районная комиссия, из года в год в летнее время обходя эту школу несколько раз по кругу, охая и сокрушаясь о нехватке финансирования, подводила обнадёживающий итог, что надо срочно строить новую школу, подписывала какие-то акты, различные бумаги на внутренний косметический ремонт и грациозно удалялась с чувством выполненного долга. Но годы не спеша шли своим чередом, а строить новую школу никто не торопился.

* * *

Из раскрытых дверей школы учащиеся во вторую смену с первого по четвёртый класс шумно выбегали на улицу и расходились по домам.

— Андрей!

— Чего тебе?

— А ты разве не останешься школьную стенгазету оформлять?

— Нет.

— А как же они без тебя? Кто этого Спиридонова будет рисовать?

— Сами пусть рисуют, — невнятно буркнув, Андрей, отягчённый своими мрачными мыслями, ещё быстрее поспешил отдалиться от своего школьного сотоварища.

— Так ведь они только статейки могут писать да куплеты сочинять. Рогозин на рассказах Бажова и Джека Лондона окончательно свихнулся, в десятый раз, наверное, перечитывает, а у Бекбишевой на стихах крыша поехала — в детском саду детям сказки Пушкина читает. Ну это ещё ладно, понять можно, а в прошлый четверг стихи Есенина читала: «Белая берёзка под моим окном…» Обхохочешься!

— Ну и что из этого?

— Как что?

— Ну что из того, что Пушкина детям читает?

— Да я тебе про Есенина талдычу.

— А что в Есенине плохого?

— Да при чём тут плохого? Детям Есенина читать — что они понимают?

— А ты-то что-нибудь понимаешь?

— А чего тут понимать?

— То-то и оно, что ничего ты не понимаешь! Дети уже с детского сада Пушкина и Есенина будут знать, а ты только в прошлый четверг сказки Пушкина послушал и про Есенина узнал.

— Да пошёл ты!

— Я так и так иду.

— Ну и иди, иди к своей бабке огород ковырять, а я Лидии Ивановне позвоню, что ты не стенгазету оформляешь, а в огороде на раскладушке лежишь.

И Сашка Епифанов, раздосадованный такими недружелюбными ответами Андрея, резко повернул в сторону и дальнейший путь продолжил в гордом одиночестве.

Весенний день, обогреваемый солнечными лучами, выполнив свои незатейливые хлопоты в быстро зеленеющем школьном саду, становившемся изо дня в день краше, вкрадчивой поступью двигался к завершающему этапу, именуемому в простонародье — «вечерело».

Лёгкими дуновениями юго-западного ветерка небесную синеву заволакивало серебристо-свинцовыми облаками, и солнце, утратив свой ярко-красочный наряд, сходило на закат.

После окончания занятий в школьном классе Аллия Бекбишева и Валера Зарубин, плотно сдвинув два письменных стола, усердно трудились над созданием школьной стенгазеты, где решили безжалостно высмеять прогульщика и недотёпу Игоря Спиридонова, ябеду и троечницу Валю Подлесную и ещё целый ряд нерадивых личностей из третьего и второго классов, напомнив, что учебный год подходит к концу.

— Валер!

— Да.

— Я вот что думаю… — и Аллия, бросив красный фломастер на вполовину исписанный метровый лист ватмана, с задумчивым видом села на стул.

Стул, лёгким креном качнувшись влево и в обратном направлении, буквально рассыпался на все составляющие его части. Аллия, совершив некий замысловатый акробатический трюк, упала на пол и разразилась звонким заразительным смехом.

В проёме открывшихся дверей с удивлённым взглядом появилась учительница литературы Лидия Ивановна.

— Аллия! Валера! Это что здесь за юмористический сценарий со стулом?!

— Так, Лидия Ивановна, вы же прекрасно знаете, что все эти столы и стулья — давно изжившая себя рухлядь прошлого века. И я, Лидия Ивановна, нисколечко не удивлюсь, если в скором времени на вашем уроке вас тоже постигнет та же самая участь, что и Бекбишеву.

— Ну знаешь что, Зарубин, ты тут особо не умничай своим красноречием!

— А я и не умничаю, Лидия Ивановна! Вот он, факт налицо, и ещё четырнадцать фактов в этом классе недалеки от этого подтверждения. То, что в недавний момент находилось под Бекбишевой, а сейчас находится рядом с потерпевшей, лишний раз доказывает наплевательское отношение ко всем нам всей нашей районной и областной администрации.

— Да, Зарубин, в будущем из тебя получится прекраснейший следователь или адвокат, так что не зарывай свой талант в землю. А что у вас со стенгазетой?

— Да стараемся, Лидия Ивановна, стараемся, — несколько урезонив себя, ответил Валера. — Осталось чуть-чуть: Спиридонова нарисовать в экзотическом виде. Но наш горе-художник, предоставив нам целый ряд убедительных причин, в данный момент целиком и полностью занят выздоровлением своей бабушки.

— Ну, я не знаю, что вам осталось дописать-дорисовать, а стенгазета чтобы в понедельник была готова! Так что собирайтесь — и марш домой, а завтра с обеда допишете и дорисуете. Я буду школу закрывать.

Бекбишева, потирая правый бок, многозначительно глянув на Лидию Ивановну, тихо проговорила:

— А можно, мы останемся?

— Как это — останемся?

— Мои родители, Лидия Ивановна, завтра едут в город, а маленького Руслана оставить не с кем, кроме как со мной, детский сад, как вы знаете, в воскресенье не работает. Приедут они с города поздно вечером.

— И мне, Лидия Ивановна, завтра с отцом на рыбалку, он без меня ну прямо никак! — поддержал Бекбишеву Валера.

— Да вы не беспокойтесь, Лидия Ивановна, — уже громче проговорила Аллия. — Всё остальное мы сегодня быстренько допишем, а Завьялов завтра закончит свою работу.

Лидия Ивановна, педагог с многолетним стажем, подсознательно понимала, что если она им сейчас откажет, то лишний раз подчеркнёт свою чёрствость и непонимание, но и оставлять их одних в совершенно опустевшей школе весьма не желательно: если что случится, вся эта её доброта с чутким пониманием будет выглядеть полнейшим безрассудством.

Но очередные умилённые просьбы Бекбишевой и Зарубина заставили Лидию Ивановну согласиться. Положив на стол рядом с ватманом связку ключей, Лидия Ивановна предупредила:

— Только долго не задерживайтесь, а если будет сильный дождь, то уж лучше немного тут переждите, но по-любому к девяти вечера ключи чтобы были у меня. И этот стул, то есть обломки, отнесите в школьную канцелярию для составления акта на списание.

— Ну конечно, конечно, Лидия Ивановна, мы быстренько! — радостно ответила Аллия. — В полдевятого с ключами обязательно будем у вас.

Надсадным скрипом тяжёлая дубовая входная дверь, закрывшаяся за Лидией Ивановной, как бы подтвердила, что они остаются в школьном классе совершенно одни.

— Ну и что ты хотела мне сказать? — глянув на Аллию, спросил Валера.

— Когда?

— Когда положила фломастер на ватман и грохнулась вместе с обломками стула на пол.

— А-а-а-а, — многозначительно словно пропела Аллия. — А ты не боишься?

— Чего?

— Ни чего, а кого.

— Ну кого?

— Спиридонова этого.

— А чего его мне бояться?

— Ведь он же тебе морду может набить за эту статейку.

— А тебе?

— Меня он тронуть не посмеет — я всё-таки, как-никак, дама.

— Ну вот тогда немножечко меня послушай, разлюбезная моя дама. Во-первых, я не могу смотреть, как этот лодырь и разгильдяй с его выдающимися способностями не желает прогрессировать в мир совершенства, во-вторых…

— Ну довольно, довольно, — чуть ли не прокричала Бекбишева, — а то придётся целых полчаса слушать твои философствования. Скажу лишь одно: ты мне нравишься. Ты не трус, как Андрей Завьялов — наложил полные штаны и дал дёру, не желая, видимо, связываться с этим Спиридоновым!

Слегка опешивший Валера удивлённо проговорил:

— Так мне он сказал, что бабушка заболела и ему надо срочно идти к ней.

— Слушай ты его больше!

— А почему всю эту правду ты не сказала Лидии Ивановне? Выходит, ты её обманула — придёт да нарисует…

— Знаешь что, Зарубин, мне больше делать нечего, как во всех мельчайших подробностях докладывать Лидии Ивановне, кто что кому сказал и кто кого боится!

— Вот дела… — задумчиво проговорил Валера и словно застыл в раздумье. — А кто же будет рисовать этого лентяя и бездельника?

— Брат мой нарисует.

— А он что, может рисовать?

— Ещё как! — улыбнулась Бекбишева.

— Ну это тогда меняет всё положение в наилучшую сторону, ведь наш горе-художник не особо блистает талантом.

— Ну всё, хватит разглагольствовать, времени и так в обрез! Дописывай свою статейку, а я тут чуть пониже от будущей карикатуры пару куплетиков приделаю, ещё немного потрудимся над оформлением — и заберу стенгазету домой. А завтра к вечеру, как только брат приедет из города, попрошу его, и он уж постарается разукрасить этого прохиндея Спиридонова — вся школа обхохочется. И не поленюсь в понедельник с утра прийти вместе со старшеклассниками и вывешу сей шедевр в школьном коридоре на всеобщее обозрение. Глядишь, может, и прозреют наши оболтусы да хоть немножечко станет им стыдно.

* * *

Лёгкие перекаты отдалённого весеннего грома и окрепший ветер словно предупреждали о предстоящей непогоде, вечернее небо основательно заволокло тёмно-свинцовыми тучами. Мелкие капли дождя, весело барабаня по двум большим окнам, грустно приговаривали: «Спешите домой, спешите домой».

Выпрямившись и отвернув чуть в сторону голову, Валера, громко чихнув, проговорил:

— Аллия, а ты не задумывалась, почему гром и молния стали в апреле шандарахать? Моя бабка мне говорила, что раньше грохотать начинало только в мае.

— Зарубин, надо больше смотреть по телевизору научные передачи и хотя бы немного интересоваться познавательной литературой, а не в компьютере целыми вечерами стрелялками всякими развлекаться.

— Да при чём тут компьютер, Бекбишева?!

— Да при том! Если тебе ещё не известно, Гольфстрим начал менять своё направление, и весь климат на нашей Земле в скором времени в корне поменяется.

— А почему он стал менять своё направление?

— А потому, Зарубин, что все мы, то есть человечество, бездумно стали относиться ко всему окружающему. А если проще, к примеру, чтобы тебе было более понятно, взять ведро солярки и вылить в ваш колодец. Что будет с этим колодцем?

— Ну ты даёшь, Бекбишева! Что же там будет?

— Ясно что.

— А при чём тут ведро солярки?

— А при том, Зарубин, что в океаны и моря уже вылили миллионы тонн нефти и всякой гадости и продолжают лить. Так что скоро не только весь климат поменяется, а как бы что не похуже случилось.

— Вот дела! Значит, моя бабка правду мне говорила, что раньше у нас в ноябре снег валил и Волга замерзала, а сейчас чуть ли не до декабря всюду слякоть.

— Да включи ты свет, в конце концов, Зарубин!

— А сама что, не можешь включить?

— Не видишь — я занята?

— А я, значит, тут так стою и прохлаждаюсь.

— Ну, не желаешь, так и не надо! Я всё равно свою работу закончила, — и Аллия стала неторопливо собирать со стола свои канцелярские принадлежности в школьный портфель, набитый учебниками.

— А знаешь, Зарубин, — задумчиво проговорила Аллия, — в скором времени эти портфели с учебниками носить в школу не надо будет.

— Ну, про это я знаю — школьные планшеты будут. Только вот не знаю, лучше это или нет: учебники с тетрадями, как мне кажется, выглядят более… натурально, — и, положив линейку с карандашом на исписанный лист ватмана, весело подытожил: — Ну вот я и всё.

Бекбишева неторопливо подошла к большому окну, по которому уже вовсю барабанил сильный дождь, и, покачав стул у парты, осторожно присев, продолжила:

— А ещё знаешь, что в недалёком и далёком будущем будет?

— Я как-то фантастикой, Аллия, особо не увлекаюсь.

— Ну и зря, — печально проговорила Бекбишева.

— Ну и что же там, в этих необозримых далях будущего, будет?

— А тебе интересно?

— Ну, предположим, да.

Аллия, немного поколебавшись, словно окунаясь в бездну времени, тихим голосом продолжила:

— Не будет никаких машин, поездов, пароходов, самолётов.

— А куда же всё это подевается? — открыв рот, заинтересованно перебил её Валера.

— Да никуда, они просто станут не нужны.

— А что же будет взамен?

— Взамен будут летающие тарелки различных размеров и зеркальные шкафы.

— А со шкафами этими что будут делать? — улыбаясь, спросил Зарубин.

— А ничего, просто в него войдёшь — и выйдешь там, где пожелаешь. Эти шкафы будут стоять всюду — в домах, на улицах, но они будут маломощны, для небольших расстояний. А если тебе, например, надо из Тюмени во Владивосток, то нужно будет сперва очутиться на вокзале и там, зайдя в большой зеркальный шкаф, уже выйдешь в том месте, куда ты пожелаешь переместиться.

— Ну ты даёшь, Бекбишева! — восхищённо улыбнулся Зарубин.

Аллия, встав со стула и войдя в некий транс, подняв руки и устремив свой взгляд поверх Зарубина, громким голосом продолжила:

— Люди будут выглядеть по-другому — не так, как сейчас, будут жить на Луне, на Марсе, через космические порталы можно будет попадать в любой край Вселенной. Не будет никаких кладбищ…

— А куда же будут хоронить? — с округлёнными глазами прокричал Зарубин.

— Да никуда никого хоронить не будут, человек будет жить вечно, — тоже прокричала в ответ Бекбишева. — Человек будет жить столько, сколько пожелает, но при этом само человечество потеряет своё свойство к размножению, просто каждый сможет научным способом повторить своё «я», даже из небытия, хоть сгори он дотла, хоть разорвись на мелкие кусочки.

Зарубин, как-то странно посмотрев на Аллию, улыбаясь, тихо проговорил:

— А ты, это… когда в последний раз была у психиатра?

Бекбишева с приподнятыми руками, во всём своём грациозном великолепии ясновидящей, словно поперхнулась и, указав на дверь указательным пальцем правой руки, гневным голосом прокричала:

— Вон! Вон из класса, с этими обломками стульев — в учительскую! — подбежав к столу, схватив ключи, быстро пошла к дверям, раздражённо говоря: — Это же надо, вот дура, нашла перед кем откровенничать! Да они же все обезьяны с двумя извилинами в голове.

Опешивший Валера, поняв, что сказал лишнее, быстро похватал обломки стула и чуть не бегом последовал за Бекбишевой.

— Аллия! Аллия! Да я пошутил, ладно тебе, прости.

Подойдя к дверям учительской, быстро найдя в связке нужный ключ, Аллия открыла дверь, и они вошли вовнутрь.

Первое, что услышали и увидели, — это оглушительный раскат грома с многоярусными вспышками молний, сверкнувших прямо за большим окном учительской, и ливень, такой ливень, который, наверное, бывает раз в сто лет.

Плавно закачавшиеся пол, стены, потолок с люстрой, шкафы со стеллажами, столы, стулья словно запели, загудели на разные лады пронзительными звуками небывалых нот.

И с очередными раскатами грома передняя стена с большим окном словно растворилась в никуда, и Бекбишева с Зарубиным увидели впереди себя в глубине парка в небольшом пустующем пространстве нечто сверкающее, невообразимое, непонятное.

От увиденного Аллия и Валера словно окаменели вдруг, закружившись в бешеном водовороте с пронзительными криками, очутились рядом с этим нечто в форме приплюснутого продолговатого шара. И этот шар вместе с ними находился как бы под огромным перламутровым зонтом, где не было ливня, а стояла невообразимая тишина с какими-то необычными перестуками, которые впоследствии, как ни старались, Бекбишева и Зарубин воссоздать доподлинно так и не смогли.

Последующие действия, которые происходили вблизи этого шара, были не менее ошеломляющие.

Плавно ушедшая в сторону верхняя половина шара представила завораживающую картину: мириады мерцающих внеземных мотыльков в бешеном темпе вращались в противоположные стороны друг от друга. Несмотря на оцепенение и удивление, у Аллии с Валерой была такая лёгкость во всём теле, что, казалось, взмахни руками — и взлетишь над школьным парком.

И вдруг всё происходящее в нижней половине шара замерло и стало, бурля, превращаться в некое подобие существа, медленно выныривающего из этого сверкающего водоёма. Удлинённое узкое лицо с крючковатым носом, выпуклыми глазами, покатым лбом, провисшими ушами, с большим разрезом рта, где, словно кривым частоколом, торчали зубы. Волосы на голове вроде были и вроде как нет — вся верхушка головы была похожа на полуобдутый ветром одуванчик. И всё это, медленно вытягиваясь из приплюснутого шара, сверкая, вибрировало, скрежетало и верещало, как будто некто невидимый, быстро-быстро всё это скрепляя, зажимал, прикручивал и выдувал.

Целиком вынырнув из «водоёма», человекоподобное существо предстало пред ними в серебристой рыбьей чешуе, с большим животом, во всём своём пятиметровом уродливом великолепии, с гордо приподнятой головой и длинными руками, на которых вместо ладоней с пальцами шевелилось множество щупалец, а на груди внушительных размеров блистал невиданный камень, закреплённый на большом кольце, наброшенном на шею.

Бекбишева с большим трудом выговорила:

— Смотр-и-и, За-ру-бин, чё-о-орт в гр-р-робу с бр-риллиантом.

— Сами вы черти, — на русском языке выговорило существо.

— Ну-у-у, если не чёрт, то кто?

— Кукайка, — ответил гигант.

— Ку-ку-кайка? — и Бекбишева, рассмеявшись, словно куль свалилась под рядом росший куст можжевельника.

Вдоволь нахохотавшись, весело проговорила:

— Что-то меня ноги не держат. Эй, Зарубин, помоги мне, что ль, подняться!

Длинная рука Кукайки, пройдя над головой Зарубина, помогла девочке встать. Аллия, стряхнув с себя прилипшие ветки с листьями, удивлённо проговорила:

— Нет, в жизни бы не поверила, если кто рассказал.

— А откуда вы? — тихо спросил Валера.

— Из будущего, — с пятиметровой высоты громко ответил Кукайка.

— Из какого будущего?

— Из самого настоящего.

— И что, там все такие, как ты?

— Абсолютно.

— А мы тогда где? — удивлённо продолжал Валерка.

— Вы? Вы в прошлом, в далёком прошлом, — многозначительно повторил он.

— Ну а я тебе что говорила, Фома неверующий, что люди будут совсем другими! — сделав шаг ближе к Зарубину, с некоторой радостью воскликнула Бекбишева.

Валера с огорчённым видом тихо проговорил:

— Нет, ну это ладно, но ведь не настолько, чтобы вот так. Это же прямо вопиющее насмехательство над всем человечеством.

— Ну а кто же в этом виноват? — раздалось сверху. — Вы же сами и творцы всего этого великолепия, которое в данный момент перед вами в моём лице.

— Да мы-то тут при чём?! — огорчённо вскрикнул Зарубин.

— Как при чём?! — чуть ли не прокричал в ответ Кукайка и, что-то бессвязно бормоча, тихо продолжил: — А впрочем, может быть, меня отправили оттуда совершенно не в ваше время, совсем в другое, но, по-видимому, где-то вышел сбой — и я очутился рядом с вами.

— Откуда оттуда? — изумлённо спросил Зарубин.

— Я же вам сказал — из будущего.

— И сколько же лет этому будущему, откуда вы появились, если, конечно, не секрет?

— Да какой там секрет?! — улыбаясь, ответил Кукайка. — Триста миллионов лет.

— Триста миллионов… — поразился Зарубин и, отойдя чуть в сторону, сев на пенёк, огорчённо продолжил: — Значит, машина времени всё-таки будет.

— И не только, — опять раздалось сверху. — Множество искусственных солнечных звёзд, подземные города, воздушные города, летающие над землёй, спиральные мосты, тоннели по всей Вселенной к таким же планетам, какая у нас…

— А люди? Люди болеть, убивать, обманывать друг друга будут? — перебив Кукайку, громко спросила Аллия.

Кукайка, словно поперхнувшись, громко захохотал и с небывалой радостью прокричал:

— Это всё в далёком прошлом!

— Ура! Ура! — хлопая в ладоши, словно поддерживая ушедший радостный крик Кукайки за перламутровый купол, весело кричала Бекбишева. — Значит, значит, мы все придём в недалёком будущем в реальный мир совершенства!

Кукайка, тяжело охнув и присев на корточки, став грустным-грустным, тихо сказал:

— Ну как вам сказать? Даже и не знаю.

— А ты, Кукайка, говори как есть, — взволнованно крикнул Зарубин.

— Ну, если так, как есть, то пожалуйста. Придёте, но пройдёт несколько цивилизаций.

— И вы хотите сказать, что в недалёком будущем нас всех не будет? — вскинув голову чуть вверх к Кукайке, разочарованно проговорила Аллия.

— Я ничего не хочу сказать, — пряча лицо за щупальцами, ответил Кукайка.

— Как так — вы ничего не хотите сказать?! — гневно прокричала Бекбишева. — Вы уже сказали! — и, закрыв лицо ладошками, заплакав, тихо проговорила: — Лучше бы вы вообще не появлялись в нашем парке.

Сидя на корточках, закрыв лицо щупальцами, Кукайка, видно, нервничая, что-то бессвязно бормотал.

— Послушай, Кукайка, а можно наше будущее в корне поменять? — подойдя ближе к нему, спросил Зарубин.

— В каком смысле? — пошевелив щупальцами у своего лица, спросил Кукайка.

— Ну, в смысле, чтобы всем нам, живущим на Земле, в недалёком будущем не исчезнуть, как ты тут нам туманно предсказал.

— Вполне, — весьма серьёзно проговорил Кукайка, несколько повеселев.

— И каким же это образом? — убрав ладони с заплаканного лица, задумчиво спросила Бекбишева.

— А самым что ни на есть простым образом, — отведя в сторону щупальца с лица, он продолжил: — Все вы, живущие на планете, должны любить и уважать друг друга. Прийти, как бы это сказать, ко всеобщему единому пониманию необходимости искоренения зла, приветствуя всё то доброе, что вам всем так необходимо. А самое главное, надо любить и беречь свой общий дом, который вы называете Землёй.

И Кукайка, вновь поднявшись во весь свой гигантский рост, вскинув к перламутровому куполу уродливые руки, громким криком оглашая всю территорию школьного парка, прокричал:

— И напишите рассказ, рассказ обо всём этом увиденном и услышанном, чтобы миллионы и миллионы подростков всего вашего мира, которым предстоит жить на этой голубой планете, прочитав его, призадумались. И тогда… тогда жить вашему человечеству вечно!

Очередным раздавшимся оглушительным громом с многоярусными вспышками молний Кукайка, разорвавшийся на множество мелких частей, закружившихся дикой круговертью мириадами ярких мотыльков, исчез на самом дне продолговатого шара. Верхняя половина задвинулась в своё первоначальное положение, и всё исчезло, исчезло, словно в никуда, словно ничего в этом апрельском вечернем парке и не было.

Лишь несколько ослабевший ливень лил на Бекбишеву и Зарубина, тесно прижавшихся друг к другу с широко открытыми глазами, словно остолбеневших от всего увиденного и услышанного, в которое поверить невозможно.