Львиная шкура

Рафаэль Сабатини, 1911

Настойчивые, предпринимаемые на протяжении жизни нескольких поколений, попытки якобитов восстановить династию Стюартов, свергнутую Вильгельмом Оранским в результате Славной революции в Англии (1688), не могли ускользнуть от внимания выдающегося мастера приключенческого жанра Рафаэля Сабатини. Романтик в душе, Сабатини умел быть драматичным без мелодраматизма и всегда оставаться реалистом в изображении прошлого, превзойдя в этом таких признанных грандов, как Вальтер Скотт, Дюма и Стивенсон. Он всегда подчеркивал, что писатель-историк обязан не только основательно изучить описываемый им период, но и постараться максимально прочувствовать нюансы происходившего. В романе «Львиная шкура» бурная романтическая история разворачивается на фоне затянувшегося противостояния сторонников двух королей. И если об исходе заочной королевской «дуэли» нетрудно догадаться, то финал любовного приключения остается непредсказуемым вплоть до самой последней страницы.

Глава 5

Лунный свет

Хладнокровие, проявленное мистером Кэриллом при обыске, внушило лорду Остермору мысль, что никакого письма при себе у его однофамильца действительно не было. Впрочем, лорд Остермор никогда не отличался особой проницательностью, и неудивительно, что, оставшись с Гортензией наедине в гостиной, куда их сопроводила хозяйка, он сосредоточился на предмете, который, по его мнению, сейчас заслуживал куда большего внимания.

— Гортензия, — по-отечески пожурил он свою подопечную, — ты вела себя глупо, чрезвычайно глупо.

— Вы думаете, я не знаю этого? — со слезами в голосе ответила она, не поднимая головы и всей своей позой показывая, что ей хотелось бы помолчать и привести в порядок свои расстроенные чувства.

Трудно сказать, уловил ли граф поданный ему намек, а если и уловил, то упрямство взяло у него верх над чувством такта, поскольку он, как ни в чем не бывало, задал следующий вопрос:

— Что же подтолкнуло тебя совершить столь опрометчивый поступок?

— Миледи Остермор, — резко повернувшись к нему, почти выкрикнула она.

Наступило неловкое молчание. В глубине души граф терпеть не мог свою жену, и причина тому была проста: леди Остермор управляла им, как хотела, не считаясь ни с его чувствами, ни с его желаниями и при всяком удобном случае не стесняясь выказывала ему свое презрение. В целом мире она была единственным человеком, кто вел себя по отношению к нему подобным образом, и началось все это после рождения их единственного сына, этого негодного жестокосердного Ротерби, в котором она души не чаяла. Однако лорд Остермор оставался по-своему верен жене, никогда не жаловался на нее и не позволял дурно отзываться о ней в его присутствии: гордость воспрещала ему выносить сор из избы и выставлять себя на посмешище любителям позлословить. Вот и теперь, услышав сердитое восклицание Гортензии, он нахмурился и замолчал: меньше всего ему хотелось оказаться втянутым в склоку между леди Остермор и мисс Уинтроп, к которой он питал, надо отдать ему должное, почти отеческие чувства.

Гортензия, однако, почувствовала, что сказала чересчур многое, чтобы остановиться на этом.

— Ее светлость постоянно попрекала меня моей нищетой, — продолжала она. — Видя, как со мной обращаются, даже слуги перестали относиться ко мне с уважением, которое обязаны испытывать к дочери вашего покойного друга, милорд.

Лорд Остермор неловко переступил с ноги на ногу, проклиная себя за то, что своим неосторожным вопросом спровоцировал целый поток жалоб. Он прекрасно знал методы, которыми пользовалась его супруга, однако все же сделал попытку перехватить инициативу.

— Не надо, дитя мое, все это чистой воды фантазии, — проворчал он. — Ну что особенного могла сказать ее светлость?

— Миллион колкостей! — горячо воскликнула Гортензия. — Ни одна из них сама по себе не заслуживает внимания, но терпеть ее постоянные полунамеки, косые взгляды, пожимания плечами, усмешки и выговоры по мелочам оказалось выше моих сил.

— Ее светлость бывает иногда вспыльчива, — примиряюще согласился граф, — но у нее отзывчивое чуткое сердце, Гортензия.

— Которое превосходно чувствует уязвимые места других людей и пользуется этим, — возразила Гортензия.

— О нет. Клянусь, ты не справедлива к ней. Ты рассуждаешь чисто по-женски.

— А как прикажете мне рассуждать? Грубо и вульгарно, как делает это миледи Остермор?

— Перестань, Гортензия. Это все вздор, — вздор, говорю я тебе. Ты слишком возбуждена. И потом, разве это повод, чтобы убегать из дома?

— А разве нет? — с негодованием в голосе откликнулась она. — Ее светлость сделала мою жизнь несносной до такой степени, что у меня не оставалось иного выхода. Я по натуре своей не мученица, я, как верно заметила их светлость, всего лишь слабая женщина.

— Любящая, к тому же, поговорить, — не удержался от замечания лорд Остермор.

— Поэтому, когда лорд Ротерби предложил мне убежать вместе с ним, я увидела в этом единственный способ избавиться от кошмара, в который превратилось мое и без того унылое существование, — не обращая внимания на сарказм его светлости продолжала Гортензия. — Он утверждал, что, несмотря на всю вашу любовь ко мне, вы никогда не согласитесь на наш брак, но если мы поженимся тайно, то сможем рассчитывать на ваше прощение и благословение. Я проявила слабость милорд, женскую слабость — мне показалось, что я люблю лорда Ротерби. И вот… и вот…

Не в силах более сдерживаться, она залилась слезами и отвернулась от него. Лорд Остермор был явно растроган; он подошел к ней и ласково положил руку ей на плечо.

— Но… но причем здесь этот лжесвященник?

— А разве вы, ваша светлость, не догадываетесь? Мне стыдно даже подумать об этом.

— Догадываюсь ли я? — на секунду задумался граф. — Пожалуй, нет.

— Вспомните, ваша светлость, реакцию милорда Ротерби, когда он узнал о ваших стесненных обстоятельствах, — горько улыбнувшись, пояснила она. — Он не боится остаться без наследства, ему достаточно того, что он унаследует ваш титул. Милорд Ротерби чрезвычайно высоко ценит себя. Будь у меня хорошее приданое, мы непременно поженились бы, но он, видимо, рассчитывает на более выгодную партию, и, чтобы удовлетворить свою низменную страсть, он решил… О боже! Я не в силах говорить!

Лорд Остермор в сердцах выругался.

— Это ему даром не пройдет! — пообещал он.

— Господь накажет его, я не сомневаюсь, — с уверенностью в голосе отозвалась девушка, но лорд Остермор, никогда особо не полагавшийся на вмешательство свыше, с сомнением взглянул на нее.

— Я лишу этого щенка наследства, — заявил он. — Отныне ноги его не будет в моем доме, и его присутствие не будет оскорблять тебя, напоминая о случившемся. Слава богу, ты вовремя раскусила этого прохвоста! — восторженно добавил он. — Твоей проницательности позавидует любой адвокат.

— Если бы не мистер Кэрилл… — начала она, но он не дал ей закончить.

— Мистер Кэрилл! — со страхом в голосе воскликнул он. — Господи помилуй, где же он? Неужели… неужели…

В этот момент дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился мистер Кэрилл, как всегда безупречно элегантный, чем, на сей раз, был обязан исключительно мастерскому владению иглой Ледюка. Лорд Остермор и Гортензия одновременно повернулись к нему.

— Они нашли что-нибудь? — сдавленным голосом спросил его светлость.

Мистер Кэрилл легкой изящной походкой приблизился к ним.

— Мне кажется, что само мое присутствие здесь лучше всяких слов дает ответ на ваш вопрос, милорд. Добавлю к этому лишь, что мистер Грин скоро уезжает. Он очень удручен своей неудачей, и хотя я искренне сочувствую ему, я, однако, пообещал, что пожалуюсь милорду Картерету.

— Значит, у вас в самом деле нет никакого письма? — искренне изумился его светлость.

Мистер Кэрилл бросил быстрый взгляд через плечо на дверь и заговорщически подмигнул графу.

— Если ваша светлость ожидает каких-то известий, почему вы решили, что их привезу именно я? — осведомился он. — Боюсь, что вы меня с кем-то спутали.

Оставив озадаченного лорда осмысливать его слова, он повернулся к Гортензии и низко поклонился ей.

— Прекрасный пейзаж, мадемуазель, — беззаботным тоном проговорил он, указывая на открывающийся из окна вид. — Я сохраню самые приятные воспоминания о Мэйдстоуне.

— Увы, мне трудно разделять ваш энтузиазм, — сдержанно ответила Гортензия, — Вряд ли я буду вспоминать об этом местечке без чувства жгучего стыда.

— Прошу вас, перестаньте. Стоит ли понапрасну терзаться? Берите пример с меня: я уже успел забыть обо всем, что случилось здесь.

— Как это великодушно с вашей стороны.

— Я — само воплощение великодушия, — без тени смущения сказал он.

Лорд Остермор заговорил было об отъезде, предлагая мистеру Кэриллу отправиться в город всем вместе, в его карете, но странное поведение мистера Кэрилла заставило его светлость замолчать на полуслове. А мистер Кэрилл, подкрался на цыпочках к стене, затем переместился вдоль нее к двери, осторожно, чтобы не закрыть рукой замочной скважины взялся за ручку и резко распахнул дверь. Послышался испуганный вскрик, и в комнату вкатился мистер Грин. Не дожидаясь, пока он поднимется на ноги, мистер Кэрилл вытолкал сыщика пинками вон из комнаты — больше мистера Грина в Мэйдстоуне никогда не видели.

Лорд Остермор, Гортензия и мистер Кэрилл тоже не стали задерживаться здесь. Когда они подъезжали к Кройдону, уже сгущались сумерки, и его светлость заявил, что чересчур утомлен путешествием, и предложил всем переночевать в гостинице «Колокол».

Пока прислуга готовила ужин, его светлость отправился немного вздремнуть, а мисс Уинтроп решила прогуляться в саду, напоенном благоуханием теплой майской ночи и залитом ослепительно-белым светом восходящей луны. Погрузившись в глубокие раздумья, она отрешенно бродила по мокрым от вечерней росы лужайкам, пока появление мистера Кэрилла, тоже вышедшего подышать свежим воздухом и поразмышлять, не нарушило ее одиночества. Заметив мистера Кэрилла, она окликнула его и, видя его нерешительность, первая заговорила с ним:

— Я от рождения очень любопытна, сэр.

— У меня нет сомнений в исключительности вашей натуры, — отозвался он.

Гортензия на секунду задумалась.

— Вы никогда не бываете серьезным? — нервно усмехнувшись, спросила она.

— А зачем? — ответил он вопросом на вопрос и, предлагая ей развить тему беседы, добавил: — Стоит ли быть серьезным?

— А разве нет?

— Я бы сказал, что в нашей жизни нет ничего заслуживающего серьезного отношения. Я знаю, о чем говорю, дар смеха оказался моим спасением.

— Вы шутите, сэр? Как это возможно?

— Очень просто. Человек моего происхождения, и моего воспитания рискует превратиться в мрачного меланхолика, счесть свое существование невыносимым и положить ему конец. Без преувеличения могу сказать, что только смех спас меня от подобной участи. Выяснилось, что наш мир представляет собой захватывающее зрелище, надо только научиться бесстрастно созерцать его, ведь пока мы наблюдаем за страданиями червя под названием человек, мы забываем о собственных страданиях.

— В ваших слов звучит горечь…

— Что только подтверждает сказанное мною, — пожал он плечами и улыбнулся. — Дело в том, что, пускаясь в объяснения, мы неизбежно становимся серьезными.

Они ненадолго замолчали.

— Я не сомневаюсь, что вы рассматриваете меня всего лишь как еще один любопытный экземпляр этих самых червей, — наконец сказала она.

— Боже упаси! — с неподдельной искренностью воскликнул он, и она рассмеялась.

— Вы искусно льстите, делая для меня исключение.

— Я считаю вас исключительной женщиной с той самой минуты, когда впервые увидел вас.

— Исключительно глупой, вероятнее всего.

— Исключительно красивой и исключительно достойной женщиной, — поправил он ее.

— Весьма неуклюжий комплимент — в нем отсутствует изюминка.

— Я говорю правду, а правда может перестать быть ею, если ее пересластить.

— Именно по этой причине ее лучше уж избегать.

— Да, там где необходимо, — согласился он. — Но в малых дозах она иногда действует как целебный бальзам на истерзанную душу. Но мы отвлеклись. Мне показалось, что вам хотелось о чем-то спросить меня. Не сомневайтесь, вы не ошиблись с выбором источника знаний; смелее черпайте из него, прошу вас.

— Мне бы хотелось узнать… Нет, об этом я уже спрашивала вас. Лучше скажите мне, вы действительно считаете меня слишком опрометчивой?

— Вам нельзя отказать в рассудительности, хотя временами вы вели себя не лучшим образом, — критическим тоном проговорил он после небольшой паузы. — Ответьте мне, вы все еще любите лорда Ротерби?

— А если да, то что?

— После того, что вам довелось пережить, это свидетельствует не в вашу пользу.

— Ваша дерзость переходит все границы, сэр.

— Напротив, она даже не приближается к ним. Кто, как не вы сами, просили меня высказать свое мнение об интересующем вас вопросе?

— Вы чересчур многое позволяете себе.

— Примерно также сегодня выразился и лорд Ротерби. У вас с ним как будто все же есть что-то общее.

С досады она закусила губу.

— Вы обращаетесь со мной как с дурочкой, — упрекнула она мистера Кэрилла.

— Для влюбленного подобное обращение немыслимо.

Она отпрянула от него, словно ее ужалили.

— Вы оскорбляете меня! — рассерженно вскричала она. Пусть я совершила глупость, но это не значит, что теперь со мной можно разговаривать, не стесняясь в выражениях.

— Вы заблуждаетесь, — невозмутимо ответил мистер Кэрилл. — Как я могу оскорблять женщину, которую люблю?

— Вы любите меня? — нетвердым голосом спросила она, и ее лицо, освещенное бледным светом луны, побелело, казалось, еще больше. — Вы сошли с ума.

— В этом я совсем не уверен, и хотя в прошлом, признаюсь, мне случалось иногда сомневаться в своем здравомыслии, нынешний случай не дает мне никаких оснований для этого.

— Вы хотите, чтобы я серьезно отнеслась к вашим словам? — натянуто рассмеялась она. — Мы ведь знакомы всего несколько часов.

— Ровно столько времени, сколько, как мне кажется, я люблю вас.

— Вам кажется? — с оттенком презрения в голосе откликнулась она. — Весьма своевременная оговорка. Значит, вы не совсем уверены?

— А в чем мы можем быть уверены? — возразил он.

Конец ознакомительного фрагмента.